Тот самый 9-й...

               
     Было это давно, ещё в советские времена. Я работал в журнале, название которого ёмко и чётко определяло его направленность – «Служба быта»: парикмахерское мастерство, фотография, всевозможные ремонтные дела...

     Тираж журнала по нынешним меркам был гигантский: 400 тысяч экземпляров.

     Особое внимание, понятно, уделяли обложке: новые объекты, цеха, конкурсы по профессии, лучшие люди отрасли. И тут главный редактор предложил приурочить обложку, чего прежде не случалось, к началу (1 октября) занятий в сети политпросвещения – велась тогда такая учёба, главным образом в молодёжной среде. То был сущий формализм. По себе знаю, как зевал на всех этих политпросвещениях.

     Задумали так: в одном из московских молодёжных коллективов, например, в салоне-парикмахерской девушка-комсомолка проводит политинформацию. Якобы политинформацию, якобы проводит, снимок-то заведомо постановочный.   

     Смотался наш фотокорр (вот именно смотался: юркий, маленький) по нужному адресу и уже на следующий день принёс слайды. Посмотрели мы их на свет. Вроде нормальные – цвет, композиция. Теперь, что покажет увеличение? А, надо сказать, все слайды мы пропускали через фотоувеличитель, доводя каждый кадр до максимального размера, чтобы уже детально разглядеть его: нет ли технических повреждений, неудобных предметов, у кого-то из «героев» закрыты глаза. А слайд, как известно, ретуши не подлежал. Что уж попало в объектив, то попало.

     Вставляем слайд в рамку, гасим свет, смотрим: красивая девушка в ярком зелёном халатике и с блокнотиком в руках что-то рассказывает коллегам, таким же очаровательным. Но, обратили внимание, на груди у неё что-то желтеет. Кулон, крестик? Вроде кулон. Или всё же крестик?

     – Что скажешь, Савелий? – обратился главный к фотокорру.

     – Кулон, кулон, – забеспокоился тот.

     – Когда снимал, видел?

     – Ну да. Мелкота... Снимок-то хорош, Владимир Александрович. Вон девчонки какие!

     – Хорош-то, хорош, – главный задумался, покачиваясь вперед-назад – такая привычка у него была. – Когда сдавать?

     – Завтра, – выдохнула техред Людмила, в чью обязанность входило отслеживание графика прохождения журнала.

     Смотрим ещё – и так и этак. Что же, если при увеличении не понять, что это, то на обложечном формате вообще будет ничего не разобрать. Ну блестит что-то, желтеет. А в тираже пятнышко вообще смажется.

     – Ладно, – главный качнулся взад-вперёд. – Отправляйте.

     Журнал вышел. Как это всегда бывало в дни крупных общественно-политических мероприятий в Москве, несколько пачек прямо из типографии ушли в Кремлевский Дворец съездов, где как раз проводилось всесоюзное совещание идеологических работников. Проводил его сам Суслов, главный идеолог страны.

     И кто-то из участников совещания, заполучив экземпляр журнала, прикрепил к нему записку и отправил в президиум, где вместе с Сусловым восседали другие партийные боссы. Там же находился и Тяжельников, тогдашний первый секретарь ЦК ВЛКСМ (Для несведущих: Центрального комитета Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодежи.) Ему-то записка, как потом выяснилась, и адресовалась.Что было в записке, а с ней, пока она шла по рядам, наверняка многие успели ознакомиться, догадаться нетрудно: «Комсомолка с крестиком! Позор журналу!» Тяжельников показал журнал Суслову.

     Что тут началось! Звонок за звонком. Из горкома комсомола, из ЦК отраслевого профсоюза, из партбюро министерства: «Вы что себе позволяете? Где главный редактор?» Главного на этот час в редакции не было; не было и его заместителя – в отпуске. Это был чёрный день редакции.

     Главный потом подъехал, бледный, подавленный – он уже всё знал. 

     Решения верхи приняли незамедлительно: вывоз тиража приостановить, а те немногие экземпляры, которые разошлись по стране, вернуть в типографию. Фото заменить, обложку перепечатать и оттиск её показать в Отделе пропаганды и агитации ЦК КПСС. Не говоря уже о том, что нам предстояло (а уже шла работа над следующим номером) ежедневно группами, по два-три человека, ездить в подмосковный Чехов, на полиграфкомбинат и срывать крамольную обложку, а это ни много, ни  мало 400 тысяч экземпляров. И с удивлением обнаружим, что на некоторых из них были отмечены карандашом улица, дом, квартира. То есть изымали журнал чуть ли не из почтовых ящиков.

     Фото мы заменили, прибегнув, как нам казалось, к самому без проигрышному варианту: портрету Героя социалистического труда, известного в отрасли слесаря-ремонтника Жаринова.

     Отвезти оттиск на Старую площадь, где и располагался ЦК партии, редактор попросил меня как ответственного секретаря:

     – Скажете, что приболел, – что было недалеко от истины: выглядел он неважнецки и, казалось, весь пропитан был валидолом, – Я там такого наслушался… Девятый подъезд, знаете.

     – Знать-то знаю, – замялся я.

     – Напротив памятника Героям Плевны. Найдёте.

     Звоню и к назначенному времени приезжаю. Слева – да, памятник, а справа – массивное серое здание, где и значился тот самый 9-й подъезд. Тяжелые двери, у тумбочки человек в военной форме. «Словно дневальный в казарме», – мелькнула мысль. Взглянул на мои документы: «Вам на четвёртый». Там снова человек в форме и снова смотрел мои документы, пропуск: «Это по коридору налево». Таблички, таблички и ни души. Ан нет: в конце коридора показалась женщина с папкой бумаг, поравнявшись со мной, поздоровалась. Я удивился: что ли так принято здесь здороваться со всяк сюда входящим? «Здрастье!» – успею ответить.

     Вот и нужная табличка.

     Моложавый, небольшого роста мужчина – инструктор (назову его Спицыным А.Ф.) – переходит к большому столу, я присаживаюсь рядом, достаю из портфеля оттиск на хорошей, мелованной бумаге:

     – Вот она, злосчастная обложка, – и невольно улыбнулся.

     Он колко взглянул на меня:

     – Похоже, вы так ничего и не поняли?

     Я промолчал.

     – И вообще, – добавил он, – в кабинетах ЦК так себя не ведут.

     «Как так?» – удивился я про себя и тоскливо взглянул в окно: «Ба-а! Да там купола!Я и не знал, что рядом с цэковским зданием церквушка. Что, и колокола звонят? Вряд ли. Церковь наверняка не действующая…»

     Он всё разглядывал оттиск (на оттиске – средних лет мужчина в синем опрятном халате диагностирует домашний холодильник):

     – Кто это?

     – Герой социалистического труда, слесарь Ивановского объединения «Рембыттехника» Жаринов Александр Дмитриевич. Кстати, единственный Герой соцтруда в отрасли.

     – Хорошо! А почему глаз косит?

     – Да нет, – я наклонился к оттиску. – Просто так кажется. Из-за поворота головы.

     – Значит, ракурс нужно было выбрать другой. Переснять! – отрубил он.

     – Но Александр Федорович, – я понял, что надо всячески спасать обложку, – не обращать же взгляд его на холодильник, в любом случае он должен смотреть на нас, читателей, – и добавил, зная, что наверняка ему это не понравится: – А пересъемка потребует ещё времени. Номер же и без того задержался.

     – По вашей вине! – парировал он. – Учим, учим вас. Ладно, оставьте.

     Через день позвонил: «Печатайте!»

     Чем всё закончилось?  Главному редактору объявили строгий партийный выговор (снять такой выговор ему будет ох как не просто). Редакцию лишили премиальных. Пострадала и та девушка. Её тоже таскали по разным инстанциям, довели до слёз и тоже влепили выговор – уже по комсомольской линии.

     Пройдут годы. В стране многое изменится. Собственно её, той прежней страны и не станет. И прежней власти не станет, кою и олицетворяла Старая площадь с комплексом строгих зданий. В них теперь разместились отделы и управления Администрации Президента.

     Как-то, выйдя на станции метро «Китай-Город» (бывшая «Площадь Ногина») в сторону Варварки, удивился колокольному звону. Доносился он да, со Старой площади. Вспомнил ту церквушку. Ожила, значит! И я ускорил шаг. У стрелки-указателя задержался: «Храм Живоначальной Троицы... Основан в ХУII веке». Во как! Потому коммунисты и не тронули его. И ведь действительно красив! Густо зелёные купола, красно-белые кокошники.

    На ступенях приметил мужчину: невысокого роста, пожилой, лысоватый. В руке у него был полиэтиленовый пакет. Другой рукой он крестился. Потом не спеша спустился со ступенек и быстро зашагал вниз по дорожке. Что-то в облике его показалось мне знакомым. Присмотрелся. Да, тот самый инструктор. Бывший, понятно. Из того самого бывшего 9-го подъезда…
                Николай Соляник