Мои земляки, сородичи - буряты, монголы во все времена разводили пять видов скота, поэтизированно обобщенно называемые "табан хушуун мал" - "пять видов скота", обеспечивавшие полный достаток семьи. А именно: морин эрдэни, буквально обозначающее "конь драгоценный»; ухэр - крупный рогатый скот, хонин - овцы, яман - козы, тэмэн - верблюды.
Во времена моего детства в нашем селе в Агинской степи – во второй половине ХХ века, нашими кормильцами и помощниками, средствами жизнеобеспечения были уже только кони, крупный рогатый скот и овцы. Изредка приходилось видеть каких-то одиноких верблюдов, которые весной «бегали», «прибегали» то ли откуда-то из других хозяйств Забайкалья, то ли одичавших. Они громили, крушили все подряд, разгоняли лошадей и коров, а потом вновь исчезали. Козы были во всех населенных пунктах Забайкалья, кроме военных конезаводов и военхозов. Ветврач конезавода дядя Володя Соболев нам в школе рассказывал, что в нашем селе запрещено содержать, привозить в хозяйство коз, т.к. они жуют-сжевывают все подряд и являются самыми настоящими рассадниками всякой заразы. Что очень опасно не только для людей, но и для нашего племенного скота - лошадей, коров и овец.
Продолжу рассказывать о своих детских впечатлениях и восприятии, познании Окружающего мира.
Коровы.
С малолетства нас воспитывали так, чтобы мы знали: корова – это главная кормилица семьи. Поэтому вся наша семья старалась обеспечить ежедневно во все времена года свой крупно-рогатый скот - корову, телку (бычка) и теленка всем нужным для них: сеном, водой, иногда огромными кусками соли-лизунца, и круглый год теплой и чистой стайкой. В степи, на стоянке, наши рогатые паслись обычно сами по себе, но обязательно в поле зрения родителей. А мы с бабушкой, живя в юрте в селе на берегу Онона, каждый день с весны по осень свою кормилицу Сагадэ – она у нас была без имени-клички, но просто вся белого окраса, провожали и встречали с общего деревенского стада. Стадо угонял рано поутру, пас по окрестным сопкам, берегам реки Онон, речушки Хотоши наемный приезжий пастух вместе со своим семейством. Но однажды летним вечером все стадо вернулось в село, а нашей Сагадэ не оказалось. Пастух клялся и божился, что она была, вот тут, среди всех коров была, единственная вся белого окраса, без никаких пятнышек. Даже к утру она сама не пришла, чтобы покормить молочком своего маленького теленка.
Через несколько дней вездесущие деревенские мальчишки нашли спрятанными кем-то под обрывистым берегом речушки Хотоши только ее огромную белую шкуру, с завернутыми в нее рогатой головой и грубо обрубленными копытами. Мне не показывали – мала была еще, но все односельчане громко и всюду это обсуждали. Кто-то, умеющий ходить на двух ногах, но родственный волкам, съел нашу кормилицу. Бабушка не плакала, только молилась, повторяя мантру "Ом Мани Падме Хум!" и мне не велела плакать. Говорила, что видно, тем людям очень уж нужно было мясо нашей коровы. По-русски ее слова звучали как: «Пусть Бог им будет судья».
Все односельчане ухаживали за своими крупно-рогатыми изо всех сил зимой и летом. Называли дойных коров красивыми именами, даже человеческими и наперебой окликали, звали их домой: Милка, Буренка, Снежок, Зорька. В нескольких семьях в селе, у которых не было коров - не было ни молока, ни творога, ни масла, даже чаю попить было не с чем. И такие же времена наступили в нашей семье. Пока зимой не отелилась подросшая телка, дочка нашей пропавшей коровы.
Семьи без дойных коров вынуждены были искать, обменивать на что-то или покупать для детей молоко у соседей. Это было сложно и трудно, т.к. излишков молока практически ни у кого не было, да еще у многих в хозяйстве были поросята, ягнята, которым тоже нужно было молоко. В магазинах молоко в те времена не продавалось. Ведь в нашем конезаводе, затем в овцесовхозе, каждой семье разрешалось иметь только одну дойную корову и работники сельсовета, конторы зорко за этим следили. Только по разрешению райисполкома, которого, ох, как нелегко было добиться (!), иногда многодетным семьям, где было более пятерых-восьмерых детей, дозволялось приобрести вторую дойную корову. Спрятать корову, вернее, иметь неучтенную корову, прятать ее, да даже свиней-поросят и овец-ягнят в личном подворье свыше дозволенного поголовья в нашей степи было просто нереально. Людей, по должности обязанных считать-пересчитывать всю живность, как совхозную- государственную, так и частную, в нашем селе было почему-то очень много – все работники сельсовета, все конторские – бухгалтеры, зоотехники, ветеринары и т.д. Якобы чтобы частный скот не «объедал» государственный, путем потравы. Действительно сенокосные угодья в хозяйстве каждый год сокращались, да случались то засухи, то наводнения, да все время увеличивалась площадь распахиваемых и засеваемых полей. Независимо от того, как росло то, что засевалось. Например, кукуруза в нашем школьном дворе росла выше роста взрослого человека и вызревали настоящие кукурузные початки, а на окрестных полях, которые не поливались, как на школьном огороде, вырастала только с полметра-метр росточком и годилась только на силос. И постоянно увеличивалось поголовье совхозных овец, но это другая тема.
Обнаруженные на подворье односельчан «излишки» скота отбирались в пользу государства, еще и денежный штраф на семью налагался. Так что семья дважды бывала пострадавшей. Это я к тому, что через много лет, взрослой, побывав в разных концах огромного Советского Союза, видела, что такого, реально зверского, ограничения в содержании скота для прокорма своей семьи, у чабанов в других регионах страны не было. Еще более удивительные данные обнаружила в разных исторических, исследовательских материалах. Так, по данным М.А. Кроля, известного крупного исследователя статистики Сибири, этнографа и юриста, много публиковавшего, в том числе материалы и о бурят-монголах, обнаружила сведения, что в семьях бурят среднего достатка было обычно 20-30 дойных кобылиц, стадо коров достигало ста голов. Были бедняки с 1-3 лошадьми и таким же количеством коров. До революции.
Чуть полегче, чем в нашем конезаводе, были «нравы» в соседних колхозах, где я не раз гостила у родственников бабушки – скота в собственности каждой семьи было гораздо больше, да еще многие, кроме коров, имели дойных коз. Конечно, при рассмотрении данного вопроса надо учитывать, что в конезаводе-овцесовхозе рабочие и служащие получали зарплату.
В нашем селе у большинства семей, особенно у тех, у кого было много детей, самые тяжелые времена наступали в конце зимы и до отела коров весной. Ничуть не легче становилось и после отела коровы - ведь нужно было выходить теленка, давая ему возможность питаться некоторое время только материнским молоком. К тому же весной у чабанов шел окот – все стадо маток, голов в восемьсот-тысячу в течение апреля-мая котилось. Бывало очень много слабеньких ягнят, не у всех овец было достаточно молока, чтобы выкормить одного-то ягненка, а в стаде моих родителей каждый год увеличивалось, со времен применения искусственного осеменения, все больше овец, рожавших по два, иногда по три ягненка. Поэтому большую часть молока от нашей коровы приходилось выпаивать таким ягнятам. Каждую весну у нас дома для этих целей готовилось множество бутылок, обычно поллитровых, из-под водки, в них наливалось молоко, разведенное теплой кипяченной водой, натягивались соски. Соски обычные, детские, из аптек. Они добывались всеми возможными и невозможными способами, правдами и неправдами, сотнями заказывались весь год во все концы страны и всем знакомым. Ягнята как дети – то прокусывали соски, то рвали, сердитые и недовольные тем, что слишком тоненькой струйкой лилось молоко из бутылки в их голодные рты. А так как соски приходилось стерилизовать – кипятить, процент приходящих в негодность сосок увеличивался. Отверстия в сосках делались прокаленной цыганской иглой. Иногда приходилось переходить на соски, сшитые бабушкой – как в старые давние времена для детей, она сшивала соски из лысых кусочков бараньих выделанных шкурок. Причем сшивала нитками не фабричными, а нитками, сделанными ею же из коровьих сухожилий.
Коровы стельными ходят почти столько же, сколько люди, но обычно не доятся месяца два в году. На этот период иногда удавалось прикупить или получить в пайке служащего конезавода сухое, порошковое молоко, иногда сгущенное, в жестяных банках. Иногда родиделям удавалось где-нибудь прикупить разливное сгущенное молоко. Обычно весь период получения удоев все семьи заготавливали кисломолочные продукты впрок - айрак (кефир) в деревянной бочке, сушили-вялили арсу (творог); зимой замораживали во всех кастрюлях молоко кружками. Верхняя часть такого замороженного кружочка молока была особенно вкусной – замороженные сливки были нашим мороженым.
В нашем конезаводе были молочно-товарная ферма с хорошими, породистыми и молочными коровами, была своя маслобойня. Некоторым чабанам на время окота овец, выделяли с МТФ иногда на пару месяцев дойных коров, чтобы выкормить-выходить ягнят. Но только коров, которые доились руками доярок и обычно из числа тех, которые готовились в ближайшее время на мясокомбинат, т.е. уже стареющих, не перспективных.
Обычно, с малолетства я ходила ежедневно «помогать» бабушке доить нашу кормилицу, со своей маленькой кружечкой. А на самом деле так бабушка поила меня парным молоком. Но пришлось научиться самостоятельно доить корову только, когда я насовсем переехала жить к своим молодым родителям, получившим квартиру в селе на реке Ага. Весь учебный год мы, школьники, стали жить одни - братишка Алеша и я, потом еще и сестренка Галя. Ежедневно забегали нас проведать, проконтролировать, помочь кто-то из взрослых - родители, бабушка или соседка тетя Аня З. Больше всего всех беспокоило закрытие печной заслонки после топки печи, чтобы мы не закрыли рано и не угорели. А родители с младшими детьми жили постоянно на стоянке со всей своей живностью - отарой, курями, свиньями, дойной коровой, рабочими лошадьми. Пока у нас была комолая корова, спокойно жевавшая сено, сколько бы времени я ее не доила, но дававшая мало молока, я как-то справлялась с дойкой, когда некому было ее подоить. Лет-то мне было всего восемь-девять в те времена.
Наша Комолая корова была уже постаревшей и однажды зимой родители купили в соседнем селе и пригнали новую породистую корову Марту – крупную, с огромными рогами, красного окраса с белыми пятнами кое-где, с красивой умной мордой и большими глазами навыкат. Вскоре она отелилась – принесла маленькую-маленькую хорошенькую телочку, полностью красного окраса. Некоторое время родители пытались приучить корову жить на стоянке в степи, но она ежедневно убегала со стоянки в сторону ближайшего села. Надеялись, что прекратит убегать, когда отелится и будет привязанной материнским инстинктом к своему теленку. Но Марта не прекратила свои побеги и все-все, вместе с ней и ее же теленочком, измучились.
А начиналась уже весна, снег подтаивал, на отаре начинался окот, и возможностей у родителей постоянно искать да догонять корову не было. Хорошо, хоть Марта убегала не в то село, откуда ее пригнали - километрах в пятидесяти, да на берегу Онона. Так что новая корова Марта оказалась глубоко деревенской уроженкой и жительницей, не степной. Поэтому ее пришлось поселить в стайку при нашем новом доме в селе. Где она спокойно обустроилась, как будто бы всегда тут жила-поживала. Даже выгнать ее из стайки, чтобы там почистить навоз, настелить новой чистой соломы, было сложно. Но на всякий случай мы ее не выпускали за ворота, даже поить воду приходилось носить для нее в ведрах из бочки, из дома. Похоже, что на стоянке в степи ей особенно не нравилось беспокойное соседство с множеством овец, еще и блеявших день и ночь в связи с окотом, и предпочитала она видеть вокруг деревенские дома.
Возникли новые трудности – нужно было ежедневно два раза ее доить, а большую часть молока отвозить на отару для питания не только всей семьи, сакманщиков, но и для подкормки ягнят, которые уже начали рождаться на отаре. Несколько дней мы ходили доить Марту вместе с матерью, чтобы я училась самостоятельно управляться с ней, если некому из взрослых будет ее подоить. Чтобы корова не двигалась, на время дойки нужно было привязывать ее к столбу перегородки в стайке, дать сена, а чтобы не лягалась и не била своим длиннющим хвостом – задние ноги нужно было связывать крест-накрест путами – веревкой, или куском вожжей, ею же припутав к ногам коровий хвост. А то корова так размахивала своим хвостом, что часто попадала им по лицу, глазам доившего ее. Для того, чтобы было удобно привязывать корову, как только ее пригнали, отец набросил и закрепил на пугающе огромных рогах Марты волосяную веревку, сплетенную бабушкой из конского волоса. За которую обычно цеплялась обыкновенная веревка и корова привязывалась к столбу перегородки в стайке – дважды нужно было применять такие узлы, чтобы они не развязывались сами по себе, а распускались при необходимости простым дерганием за свободный конец веревки. Вязанию такого, как будто бы простого, но специального узла, представляющего собой сплетение петель, но очень надежного, нас с детства обучали родители, чтобы в первую очередь мы умели привязывать лошадей.
Затем нужно было подпустить к вымени коровы теленочка, а как только он подсосет, корова расслабит все четыре соска – оторвать его от вымени и загнать в другой загон или привязать около головы коровы, чтобы она его облизывала, понежила. Чтобы привязывать, на шею теленка тоже постоянно была надета волосяная веревка, которая время от времени, по мере подрастания теленка, удлинялась по объему шеи. Затем протереть вымя влажным полотенцем, соски, которые часто бывали в трещинах, смазать вазелином и потом только начать доить корову. Мать обычно доила, присев на маленькую специальную табуреточку под правым боком коровы и зажав ведро на весу своими коленями. Моего роста не хватало для таких манипуляций, поэтому я доила, сидя на табуретке, и прямо в ведро, поставленное на землю под вымя коровы. Мать доила молоко сразу одновременно из двух сосков, а я могла только из одного двумя руками. Да еще, надоив примерно с литр молока, я каждый раз вставала и переливала молоко в поставленное подальше второе ведро. Стала так делать, т.к. несколько раз не успевала схватить ведро, корова опрокидывала его ногами, pазливая на землю драгоценное молоко. За одну утреннюю дойку Марта давала около десяти литров молока, а в вечернюю - более полутора ведер, литров пятнадцать и даже побольше, поэтому мы стали ходить доить ее с двумя ведрами. Таких молочных коров у нас раньше не было! Но мне не хватало сил полностью ее выдоить, утром удавалось это сделать примерно на две трети, но вечером - только наполовину – чуть больше половины одного ведра. Как бы я не старалась, руки, пальцы у меня уставали так, что были уже не в состоянии даже сжиматься. В то же время нельзя было оставлять корову недодоенной: теленочек был еще маленьким и не мог много высосать, даже нельзя было ему, маленькому жадюге, не хотевшему выпускать сосок изо рта, этого позволять – он бы заболел до поноса. А если не додоить корову – она бы заболела маститом, что было опасным не только для здоровья коровы, но и для нас – мы бы остались вообще без молока! После отъезда матери на стоянку мне помогали несколько дней доить корову соседка тетя Аня или бабушка. А молоко отвозил на отару Ахэ на своей машине-водовозке.
Но однажды вечером никто не пришел ко мне на помощь, братишка помочь не мог, т.к. заболел, как и многие дети в ту весну в школе, в селе. Мать не приехала с отары, видно не смогла, на бабушке была работа-забота со всем хозяйством семьи маминого брата, моего Ахэ. А соседи куда-то уехали – их корова еще не отелилась к тому времени, других соседей я хорошо не знала.
Мне еще ни разу не приходилось доить Марту одной, да к тому же с дойкой я запоздала, ожидая помощи хоть откуда-нибудь. Бедная наша корова так жалобно начала мычать и когда я пришла в стайку, гремя двумя ведрами, мне показалось, что она очень сердится - белки ее огромных глаз покраснели, а вымя было прямо раздувшимся от молока. Побаиваясь своей рогатой кормилицы, я дала Марте сена, а когда она начала его жевать, протянув руки с другой стороны загородки-щита, зацепила веревку за веревку на ее рогах и привязала. Подпустила теленочка - с ним я еще легко справлялась долго, до лета, пока он сильно не вырос и не начал меня саму таскать за веревку, как я его, еще маленького. Добавлю, что я тогда научилась с ним справляться хитростью - длинную веревку перекидывала через поперечную жердину и оттягивала изо всех сил теленка от вымени коровы к голове ее, сама находясь в другом отсеке стайки и упершись изо всех сил ногами в перегородку и все укорачивая веревку.
Худо-бедно мне удалось подоить Марту в тот вечер, впервые полностью самостоятельно, но мы обе так устали за несколько часов процедуры дойки, наверное, больше двух часов, что обе уже плакали крупными слезами, я разговаривала с ней и уговаривала не сердиться, потерпеть, еще немножечко...
Теленка я подпускала к матери-корове раза три-четыре, чтобы у коровы расслабились вымя, соски, чтобы мне было легче доить, но в то же время очень боялась, что теленочек обопьется жирного молока и придется его лечить. В начале дойки я еще продолжала бояться коровы и как только она поворачивала голову вправо и укоризненно смотрела на меня, еще и с тихим мычанием, я соскакивала со своей табуретки и отбегала в сторону, забыв и про ведро с молоком, и про свое сиденье. Даже готова была залезть со страху на забор, забыв, что корова за рога привязана к столбу перегородки стайки, а ее задние ноги спутаны куском вожжей! А потом так устала, что забыла и про страх, и про усталость. Помнила только, что должна, надо додоить корову, да так, чтобы ее вымя, соски совсем опали и в них не осталось молока, после последнего запуска теленочка.
Практически наступила уже ночь, когда я закончила дойку, отвязала да загнала в разные загоны стайки корову и теленка, сходила в дом – отнесла полведра молока, посмотрела на спящего брата. Взяла еще одно ведро, чтобы разлить и унести в дом второе, почти полное ведро молока. Шатаясь от усталости и радости, думала, как же и чем мне порадовать, поблагодарить за терпение и молоко корову. Придумала - отрезала огромный кусок от буханки хлеба, обсыпала его сахаром и солью, не зная, что может быть вкусным для нашей Марты и пошла снова к стайке. Когда я уже шла через огород, услышала шум подъехавшей машины. Оказывается, приехала помощь и поддержка - мой Ахэ (брат). На утреннюю дойку он привез бабушку, после того, как она подоила свою корову, и мы с ней снова вдвоем подоили Марту. Одна я бы уже не смогла этого сделать - так болели руки, что не могла даже еще несколько дней ручкой писать и не ходила в школу.
После этой вечерне-ночной дойки мне стало казаться, да так и было на самом деле - мы с Мартой стали ближе друг к другу, сдружились. Я перестала бояться ее рогов, обнимала и гладила свою кормилицу, но все равно подальше от ее рогов, угощала то кусочком хлеба, то сахара, то морковкой. А она стала так расслаблять свое вымя и огромные соски, когда доила ее я, что молоко стало прямо литься в ведро! Может быть, руки у меня стали сильнее, но не так скоро. Только тогда у меня еще мелькала мысль, а позже укрепилась во мнении, что хорошо для себя самой и всей семьи, что я научилась и умею доить корову, но уж профессиональной дояркой точно не стану ни за какие коврижки. Присмотревшись, что тетенькам-дояркам приходится уходить из дома на молочно-товарную ферму на утреннюю дойку в четыре-пять утра, доить там, без телят, не одну, а около десятка коров – каждой из них! У них у всех, взрослых женщин, болели не только руки от такого тяжелого труда. Много позже, уже старшеклассницей, с радостью узнала, что на МТФ стали устанавливать доильные электрические аппараты, чтобы облегчить труд доярок. Но удои молока резко упали, коровы стали болеть маститом, стали пуганными, и со временем пришлось закупать хозяйству новых коров, приучать их сразу с первого отела к электродойке, а старых всех отправили на мясокомбинат, на колбасу.
*****
Каждый раз, всю жизнь, когда езжу в гости в свое Забайкалье, в Агинские степи и пью чай с молоком, лакомлюсь настоящими молочными продуктами, вспоминаю добром нашу кормилицу-корову Марту.