Том1 Книга1 Воспоминания маленькой ведуньи Глава1

Наталья Пеунова-Шопина
                "ЭПОХА ЧЕТЫРЁХ ЛУН" (Отредактировано)

                Том 1

                "Вторая Луна"

                Книга первая

           "ВОСПОМИНАНИЯ МАЛЕНЬКОЙ ВЕДУНЬИ О ПОИСКАХ РАДОСТИ МИРА".

                Введение.
 
  В основе повествования лежат подтверждённые древние и новейшие научные и исторические данные и расследования, известные и не известные (скрываемые)нынешней истории личности, некогда внесшие вклад в ход нашей жизни. А также воспоминания ныне существующих людей с феноменом памяти о своих прошлых воплощениях.
  Именно воспоминания меленькой ведуньи изложены белым стихом (разговорным ритмом того периода времени и обстоятельств). По мере взросления главной героини "стих" становится глаже.
  Мистический эзотерический детектив-триллер длинной в тысячу лет, с множеством приключений, шифров, кодов, загадок и отгадок. С немного иным видением того, что принято считать, нынешними историками, аксиомой.
   В рассказе вплетены тайны значения имён, трав, астрологии, знаний карт ТАРО и малоизвестные исторические факты с различных точек зрения "очевидцев и свидетелей".
(В оригинальном тексте приведены расшифровки и ссылки на источники. Здесь нет).
  Чудеса ближе, чем мы предполагаем. Ответы рождают новые вопросы и расширяют сознание. 
               
                КНИГА ПЕРВАЯ

                ДУРА

                Эпиграф

                В лабиринте тысячи зеркал,
                Дорогой в миллионы лет,
                Кто истинно есть «Я» —
                Найти хочу ответ.

                На перекрёстках судеб
                Семи путей-дорог
                Нас избирает случай
                Любви, надежд, тревог.

                Глава 1
                Часть 1

                "Самандар и Мэхдохт"

  Александрия, Египетская Русь.
  Тысяча семьдесят девятый год нашей эры. По ныне принятому лунному летоисчислению.
  Ночь под утро дня зимнего солнцестояния.
  Белокаменный дом легата легиона.
  Третьи тяжёлые роды у молодой крепкой женщины.
  Кровь, пот, стоны, мольбы и надежды.
  Трое первых родов закончились горем — мертворождёнными детьми.
  Эти роды очень многое решали для Мэхдохт.
  Опытная повитуха делала всё, что могла и в этот раз, но вдруг приняла иное решение и поставила роженицу в родовой горячке, на четвереньки в глубокую медную ванну с еле тёплым отваром из целебных трав и, накинув на запястья Мэхдохт широкие крепкие льняные ремни, помогала самостоятельно, почти вертикально стоять и держаться на коленях или корточках.
— Дыши, Мэхди, дыши. Отдохни минуту. Приходи в себя.
  Тамара крепко, но нежно обняла Мэхдохт со спины и, поглаживая живот по кругу, начала вдруг тихонько мурлыкать ей на ухо какую-то очень знакомую мелодию, похожую на колыбельную, тем временем спокойно и заботливо обтирать роженицу всю с ног до головы влажной, прохладной, освежающей льняной тканью. Ещё раз промокнула ей лоб, прислушалась к ощущениям в ладони и почувствовала, что идёт следующая потуга. Отложила ткань в сторону и, как мать, уверенно приказала: 
— Теперь тужся. Давай ещё раз, Мэхди. Давай не то и это ребёнок задохнётся в чреве. Вытолкни его в воду, не бойся. Я удержу. Раскройся, роза моя!
  Отвернувшись от потной, изнурённой тяжёлыми родами женщины, повитуха взглянула через окно в сторону храма и молча взывала к богине покровительнице рожениц — богине Мут: "Прошу тебя, помоги им обоим!"
  Горели свечи, дымились курения у жертвенника. Жара, тряпки, кровь, охи и мольбы. Стоны матери, сопереживания помощниц и женское таинство преображения. Волшебство родов.
  Моя третья подряд попытка прийти в этот мир. Я очень торопилась! Передо мной были снова приоткрыты те же красные врата. И я снова застряла в путах пуповины и с трудом проходила плотным тоннелем, в конце которого ощущала яркий слепящий неистовый Свет. Я тянулась к нему, зная: пройду или умру. А на шее всё плотнее сдавливалась удавка-пуповина, которая прежде была для меня нитью жизни.
  Выбора не было. В любом случае Жизнь — это только движение вперёд! Я вдруг услышала или почувствовала какие-то знакомые мелодичные звуки, немного успокоилась и поняв, что меня встречают и помогают, собралась с силами и снова двинулась по тоннелю, протискиваясь что есть силы вперёд.
  Увидев, что приходит следующая сильная потуга, Тамара перешла вперёд, заглянула между ног Мэхдохт и снова тихонько запела. Спокойно обтёрла роженицу влажной прохладной тканью, промокнула лоб, шею, грудь и щедро зачерпнув ладонью оливковое масло из чаши, аккуратно и уверенно влезла ей тонкими умелыми пальцами в лоно, стараясь всеми известными способами облегчить роды.
— Ещё, ещё! Прошу тебя, Мэхди. Этот ребёнок очень хочет жить, потому настойчив и борется, как настоящий гладиатор. Помоги ему! Толкай. Ещё, ещё...
— Я больше не могу... Я сейчас умру!
— Умри, раз так решила! А сейчас дай ему жить, я сказала! Он борется и ты борись! Давай, Мэхди! Дитя уже совсем близко. Соберись, вдохни поглубже и толкай! Раскройся хорошенько и толкай!...
 Роженица как следует вдохнула, задержала дыхание, развела бёдра шире и...
— М-м-м!!!... — очередной раз до предела натянулись и заскрипели ремни на руках, вздулись жилы и вены во всём теле измученной Мэхдохт.
 
   Эта минута казалась и ей, и мне самой длинной и самой страшной. Тогда всё решали мгновения. И мы боролись за мою жизнь втроём с Тамарой.
  Возня, тишина... все затаили дыхание... и вдруг комната взорвалась детским криком, радостными голосами повитух помощниц и переливчатым смехом через слёзы моей матери.
— Сын?! Ха-ха.. У Марка сын?! Живой!
— Нет. Этот боец — девочка, Мэхди. Но, девочка, рождённая в шёлковой рубашке дарованной богами. Надеюсь в жизни повезёт этому маленькому дракону. Ах, какая крупная и горячая! Примите дитя, омойте. О, а твои лепестки, роза моя, мне придётся немножечко подшить.
  Тамара заметила несколько внешних порывов, кровотечений и не оборачиваясь обратилась к помощницам.
— Зира, нити, ножницы и иглу. Быстрей. Тая, огня сюда.
  Через пару или значительно больше минут всё было аккуратно сделано.
  Мэхдохт не осознавала сколько времени прошло.
  Дитя ловко освободили от пуповины, сдавливающей шею и аккуратно омывали в серебряном тазу с чистотелом и лавандой.
  Роженицу быстро освободили от "верёвок-оков", бережно помогли выбраться из таза, аккуратно быстро омыли чуть прохладной свежей водой, обтёрли сухой тканью, обернули в красную мягкую шерсть, положили дитя ей на грудь к соску, и рядом с ребёнком в серебряной таре-граале оставили лежать детское место — пуповину. До тех пор, пока в ней не прекратится течение столь драгоценных, необходимых младенцу для здоровья и долголетия сил и крови.
 — Воды... — взмолилась пересохшим и горячим дыханием Мэхдохт, — Глоток холодной воды, Тамара. О боги, тишина. Какая в теле и вокруг тишина. Я ничего не слышу! Тамара, ты где? Скажи: ребёнок жив?!
  Та любовно положила роженице руку на плечо и поцеловав в висок, по-матерински улыбнулась глазами.
— Слух и зрение восстановятся чуть позже. Отдыхай. Поспи. Ты этого заслужила, роза моя. Ребёнок жив и здоров. Сейчас отдам тебе её. Вот твой драгоценный бутон.

  Да, почти под утро первого дня Митры, едва живая Мэхдохт, моя мать, вовремя тяжело разродилась третьим, но на этот раз крупным, здоровым чадом. Она была счастлива! А я… Я не знала, что делать от счастья: кричать, плакать… Разглядывала ещё не различающими ничего кроме слепящего света глазами весь мир, который ограничивался куском мягкого отбеленного льна, в который  не торопливо и бережно меня завернули крепкие руки повитухи.
— Этот ребёнок жив? — спросил муж, подойдя к покоям роженицы и услышав тишину.
— Да, жив. Точней жива. Тамара, вероятно, только через два часа обрежет пуповину, — ответила служанка, вынося кровавые полотенца.
  Повитуха услышала голос хозяина дома и не торопясь вышла к нему.
— Доброе утро, хозяин. Да, ребёнок жив. Огневолосая, здоровая девочка. Ну, Марк, советую как можно быстрее отнести её к звездочётам.
— С чего бы?
— Сам посмотри. Утро, небо чистое, а всё ещё видно одну звезду над домом. Ребёнок красный и горячий, как угли. Чуть не порвал и не спалил мать в родах. Да и день сегодня праздничный, день рождения бога Митры. Я позову, когда можно будет войти, — поклонилась и вернулась к роженице.
— Возьму в жёны БехАр. У неё в роду много крепких воинов. Пусть готовят верблюда к праздничному столу и побольше вина, — подумал отец, отдал распоряжение и, не дождавшись приглашения, вошёл к жене в покои.
  Её как раз бережно обёртывали в ещё одно шерстяное покрывало. Дитя лежало рядом, усердно чмокало и сосало свой палец.
— Не надо её к звездочётам. Дай, дай мне её, Тамара! Дайте мне её, – с улыбкой произнесла роженица, — Муж мой, слава богине Мут, у тебя живая дочь.
— Надо, красавица моя. Вижу, с этим младенцем всё-таки что-то не то. Тихая, взор ясный, волос красный, — настаивала Тамара.
— Она больна?! Почему не кричит? — спросил отец.
— Нет. Хвала небесам, здорова, только вот кожа, будто красная чешуя. Почему не кричит? Не знаю. Дышит и дышит. Вот твоё драгоценное дитя, Мэхдохт, — повитуха подала дитя матери и та трепетно снова приложила девочку к соску.
  Я лежала у неё на животе, чувствовала тепло и дрожала от желания скорее её увидеть но, почувствовав страшный голод, схватилась губами за её сосок. Ела и плакала с закрытыми глазами, пытаясь сказать:
  «Мам, мам! Я СантИ! Мамочка, я твоя Санти! Ты меня помнишь? Я так рада! Не могу ничего сказать, только один какой-то звук получается и вокруг такой яркий свет. Такой свет! Держи меня крепче, мам! Я боюсь!»
  Отец отдал деньги служанке. Та передала их с кусками белой и красной ткани повитухе. Повитуха обтёрла руки и взяла. Служанка положила на них сверху три, потом две и ещё две золотые драхмы. Тамара свернула ткани с деньгами, поклонилась, и с порога улыбнулась Мэхдохт:
— До полудня не вставай и пока ничего не пей, поспи. Вернусь к вечеру. — Устало бросила  она.
— Опять девочка, пусть хоть живая, — расстроился Марк, — Сын мне нужен. Живой наследник. Понимаешь? Возьму ещё в жены, Бехар.
— Будет у тебя сын, Марк. Назовёшь его Александром, — извинялась измученная мать, — Посмотри, как малышка хороша и мила. У неё твои глаза. Будет украшением твоего сада.
— Мне сказали — у неё красная кожа и волосы.
  Отец подошёл ближе, нехотя глянул, взял на руки завёрнутую в белую тряпицу новорожденную и подняв её на высоту позволяющую пуповиной, показал восходящему солнцу. Мать улыбнулась, сжав пальцами своё покрывало. Ребёнок задрожал, покраснел, скривился и взорвался истошным криком.
— Отнесу к звездочётам, — вдруг отрезал отец, отдал ребёнка служанке и вышел вон.
  Мать зажав губы, тихо роняла слёзы. А дитя, на руках матери, быстро успокоилось.
  Только через два дня, когда пуповина присохла, Тамара плотно обвязала её шёлковой красной нитью и отрезала детское место. Служанка накрыла его льном и отнесла в чистом серебряном сосуде на крышу дома, сушиться в тени. Мать будет хранить сухую пуповину у себя на поясе в мешочке до замужества дочери а, высохшее детское место, ритуально сожгут.
 
  Сегодня в многолюдном городе Александрия был очень большой праздник, отмечали день рождения бога Митры.
  У храма Марк спешился, оставил лошадь рабу и пробрался сквозь толпу к одному из священнослужителей. Тот вскользь осмотрел дитя на руках служанки и указал отцу рукой путь-дорогу к звездочётам. Марк недовольно, но молча протискивался к одному из них, стоящему чуть поодаль. Изредка поглядывал, успевает ли служанка с новорождённой. Наконец, легат подошёл, остановился и открыл лицо девочки.
— Вот. Только что родилась. Она больна? Что делать?
  Старый звездочёт любопытно взглянул, кое-что заподозрил и тут же приказал идти за ним. Они направились к изящной мраморной арке бога Шаша с небольшим фонтаном в виде истекающей соком виноградной лозы. Марк возлил на жертвенный камень вино. Затем трое прошли набережной, отсчитали сто высоких ступеней Серапеума, поднялись наверх, миновали библиотеку и оказались у белого алтаря. Солнце как раз оторвалось от моря и нежно освещало всю Александрию с побережья. Марк подошёл, возложил на алтарь покровителя Александрии, Серапису, лепёшки и фрукты. Звездочёт кивнул, и они направились в храм Амона Юпитера. Там Марк оставил на алтаре семь золотых драхм. И всем этим старый звездочёт остался доволен.
— Несколько часов назад открылись Небесные Врата. Чего ты хочешь, Марк, сыновей? — произнёс он, опираясь на посох.
— Я благодарю богов за этот подарок, но прошу у них наследников, воинов!
— Будут у тебя теперь три сына. Поговорим об этом дитя. Ведь ты за этим пришёл? — звездочёт зажигал все большие светильники в зале Юпитера, остановился отдохнуть, и оглянулся, ожидая ответа. Отец кивнул. Они стояли посередине колонного зала под открытым небом обсерватории.
— Хорошо. Когда она родилась?
— Всего пару часов назад.
— А точнее?
— Точнее… с первыми лучами солнца, мой господин, — подала нежный голос служанка с ребёнком на руках.
  Старый звездочёт сам с собой согласился и кивнул.
— Всё верно. Она прошла по грани между тенью и светом, жизнью и смертью. Этот ребёнок не твой, как видишь. Смотри, Марк, всё ещё над нами её отец, сам небесный учитель Юпитер. Дай-ка мне на неё посмотреть.
  Звездочёт взял дитя на руки, оно открыло глаза и улыбнулось. Учёный подал ей палец, и девочка сразу же в него вцепилась. Это была взаимная любовь с первого взгляда.
— Хорошо. Здоровая, крепкая. — Улыбнулся и пошалил с ребёнком звездочёт.
— Она уродлива! Кожа красная и покрыта чешуёй. — Брезгливо произнёс отец.
— Ты ошибаешься, Марк. Это не чешуя, а счастливая рубашка, благословение. Хм. Действительно, глаз аметистовый, волос медный. Красавица, достойная самой короны. Послушай, ни в чём не отказывай ей, береги, люби и балуй, — отдал ребёнка отцу, — Подари рыжего коня и рыжую собаку. А как исполнится девочке восемь лет, приведи ко мне. Будет у тебя от этой жены через год сын и ещё через год второй и третий. Потом возьмешь себе ещё жен. Береги дочь, Марк, и слушайся. Открой девочке ступни, я сейчас приду. Прикажи служанке выйти.
  Отец повиновался. Он был рад известию, что у него, наконец, будут рождены живыми сыновья.
  Звездочёт вернулся с большой книгой, за тем ещё с несколькими свитками и печатями Юпитера и Сераписа. Тавро положил в жертвенный огонь и, листая на столе кожаные страницы книги, долго в них что-то искал. Нашёл, убедился, что правильно что-то понял об этом дитя, затем начертал таблицу на куске папируса и аккуратно подписал его. Нашёл, выписал что-то из других свитков, затем бережно закрыл, сложил их и сказал:
— Хорошо что именно ко мне ты обратился с дочерью. Имя её Самандар, огненная саламандра, маленький дракон. Стихия самая мощная – огонь. Алхимический элемент – ртуть. Магический камень – аметист. Знак – стрелец. Пророчица она и хранитель тайны жизни. Не первое рождение. Возможно, даже новая Сивилла. Отец её Юпитер, учителя Серапис и Гор.
  Затем, обращаясь к солнцу, звездочёт провёл короткий ритуал, взял раскалённое тавро и сделал печати на обеих ступнях и ладонях ребёнка. Дитя истошно закричало, обмочило отца, но довольно быстро успокоилось, зажав крепко дрожащие кулачки.     Учёный это заметил, улыбнулся в душе.
— Видишь, как она терпит огненные поцелуи? Так ты понял меня, Марк? Не забудь, купи ей в этом году рыжего жеребёнка или дитя единорога, и щенка, что рождены в двадцатый день месяца Митры на рассвете. И не разлучай с дочерью. Не то спалит она весь твой дом. Тебе помощниками животные будут, с ними Самандар будет спокойней. Похоже, в ней мудрость самого Юпитера и сила Сераписа. А как жена принесет тебе сыновей, пусть не разделяют их с сестрой до пяти лет. Пусть кладут спать вместе, поят одним молоком, купают в одной воде. Да смотри, ни в чём Самандар не отказывай и слушайся. Никогда не вводи её в храмы Анубиса, не показывай его жрецам. Ко мне приводи, как девочка сама на ноги встанет. Дочерью ни перед кем не хвались. И не говори ни с кем о том, что сейчас слышал. На сыновей до пяти лет не смотри, и будут они сильные и здоровые. В день Карачун, к восьми годам Самандар, приходите втроём с женой ко мне. Как её зовут?
— Мэхдохт, учитель.  (Мэхдохт – значение египетского имени – Свет Луны)
— А-а, Свет Луны? Да уж. А как же ещё такое дитя могло спуститься? Только по лунной дорожке. Жаль, не долгий путь у Луны. Пусть хранят её боги.
— Благодарю тебя. И пусть твой путь осветит Ра. Что  должен за предсказания?
— Уже всё оплачено. Иди, ромеец.
  Отец-воин, на половину римлянин, на половину перс, был поражён, или даже возмущён тем, что  ради будущих сыновей и их здоровья ему придётся слушаться и потакать той, что трудно держать без отвращения на руках. Он вышел из храма и тут же отдал дочь служанке. Сел в седло и шагом направился восвояси, и пару раз обернулся убедиться, что служанка с ребёнком поспевают за лошадью.
— Раз такое дело, пусть на праздничном столе будет не верблюд, а бык и павлин. Нужно отправить в Царь-Град к родителям Мэхдохт гонцов с хорошими вестями. Пусть будет много фруктов и вина, — решил он и всю дорогу домой мечтал о наследниках сыновьях. В его глаза и сердце снова вернулась любовь к красавице жене. Вернувшись домой, он приказал пригласить торговца шелками и ювелира с аметистами, бирюзой и сердоликами. Отдал распоряжение принести роженице сладостей, молока и готовиться к празднику. Радостный, вошёл в покои Мэхдохт, и с порога объявил:
— Хвала Юпитеру! Имя первому цветку моего сада — Самандар, — гордо улыбнулся, и, отдавая матери дитя, сказал ей на ухо, — Готовься быть матерью трёх моих сыновей, Мэхдохт. Люблю тебя. Береги себя и нашу дочь.
  Мать крепко прижала к груди столь долгожданное живое дитя.

*   * *

  Прошло-пролетело восемь лет, как один день.
  Едва ночь уступила утру, маленькая Самандар проснулась в объятиях огромного рыжего пса, по имени Рубин. Не разбудив мать и братьев, девчушка аккуратно соскользнула с постели и, прихватив терракотового цвета накидку, как обычно незамеченной выбралась из дома. Крепко обняв собаку за шею, поехала верхом по ещё пустым улицам к солнечным вратам Александрии. Она торопилась.
— Всегда опаздываю. Почему я всегда опаздываю? О, великий Серапис, я так люблю тебя, но опаздываю к тебе на урок.
  Подъехав к вратам, девочка сняла сандалии, сошла на песок, села на колени, и, воздев руки к восходу, поклонилась всем телом и душой.
— Я здесь, Учитель, говори.
  Она что-то необычное почувствовала и, снова лёжа оседлав громадного пса, теперь направила его к Серапиуму. Оказавшись у храма и преодолев на одном дыхании сто белоснежных ступеней вверх, жадно вдохнула первую улыбку небесного светила, без которой, казалось, она не доживёт до завтра.
— Я здесь, Учитель! Слушаю тебя, мой Ра.
  Не шелохнувшись, сидя на мраморном полу, остановив взгляд, она смотрела в никуда, вдаль, на море, солнце и, отдавшись интимному разговору души с Учителем, что-то незаметно для себя начертала ладонями в воздухе, а на камне черты и резы повторял песок. Пёс, улегшись, спина к спине девочки, чутко спал и охранял.
— Самандар, это ты, девочка? — заметил обоих седой знакомый звездочёт, — Почему ты сегодня здесь так рано?
— Учитель призвал меня. Сказал: Звёздные врата открыты, грядёт новый отсчёт времени.
— Верно, так и есть, сегодня день Карачун, первый день Митры и твой день рожденья. А что ещё сказал? Погоди... Как новый отсчёт времени? — проскрипел голосом сухой старик.
— Не знаю пока. Но, он сказал, что скоро снова настанет великая смена времён. Через горы и пески в наши земли снова идёт Спаситель душ человеческих, сияющий сын Божий. Его сын — указала рукой на восходящее солнце. — Человек, рождённый в белых землях, которые называли Мидгард, Великая Тартария, Борея, земля Тавров. Он укажет путь к свету и знаниям, которые мы забыли. Его имя Радость Мира. И ещё сказал, что мне нужно торопиться его увидеть.
— Вот оно что? Сын Божий, Радость Мира? И давно ты так слышишь своего учителя?
— С самого первого моего дня. А где сейчас находится Великая Тартария? (Цар-Цария - Царство Царств) Ведь здесь раньше были великолепные леса и сады. Где это всё теперь? Куда ушли гиганты и жизнь из этих мест? Почему такая огромная пустыня? Куда делись ещё три великие реки, кроме Нила? И кто такой сейчас: Сын Божий?
— О, великий Зевс, откуда ты всё это знаешь, Саманди?
— Помню. А ты разве — нет? Ты же сошёл сюда раньше меня.
— Так, погоди. Начнём с самого начала: что означают знаки, которые ты начертала? Прочитаешь?
— И нет, и да; кое-что. Но думаю, ты мне поможешь это прочитать.
— Как ты это сделала?
— Просто. Вот так.
  Она посмотрела на песок, улыбнулась и он снова «затанцевал».
— Час от часу не легче, Саманди! И давно ты так умеешь? Ты раньше мне этого не показывала.
— Всегда умела, сколько себя помню. И с огнём, и с ветром говорить. Они меня слышат, мы ведь едины, как дети одной матери. А ты разве нет, учитель?
  Звездочёт вспотел от слов маленькой девочки. Подумал, что магические умения и такое знание о прошлом пробудили в ней печати, что он сделал ей в детстве на ладонях и ступнях. И пожалел о возможно тяжёлой её судьбе.
— Вот как? А почему ты здесь сегодня одна? Помнится, я говорил твоему отцу, чтобы вы в этот день пришли втроём с матерью.
  О, боги! Как жарко с раннего утра! Ра посылает свои острые жаркие лучи, чтобы окончательно испепелить мои мысли и раньше смерти иссушить кости и сердце.
  Самандар пожала плечами.
  Звездочёт:
— Я у храма не увидел твоей лошади.
— У меня нет лошади, учитель.
— Нет? Как же ты добралась сюда вовремя?
  Девочка огладила пса с длинной шёлковой шерстью.
— Ясно. Но он уже не сможет быть тебе лошадью. Ты выросла. А я ещё больше состарился. Ну, что ж, пойдём в тихое, прохладное местечко, поговорим вдвоём, богиня моя.
— Втроём, если можно.
— Саманди, у меня есть к тебе одна просьба.
— Что я могу сделать для тебя, учитель? Что-то принести, подать?!
— Нет. Ха, ха... Кг... Кг... Сегодня уже ничего не надо.
  Смотри, над нами высоко пролетел сокол. Хороший знак.
  Могу я тебя попросить никому не говорить о своих знаниях, никому, даже маме и папе, не показывать, как ты говоришь с твоими братьями.
— Мне перестать говорить с Гермесом, Артуром и Александром?
— Нет, нет, я не о сыновьях твоей матери, Мэхдохт. Я о песке, огне и ветре.
— Хорошо. Они и так никогда не видели. Я могу говорить, когда я в сиянии Ра. А с Нилом можно мне говорить?
— Что?! С водами реки великой? А давай лучше мы с тобой сыграем в одну интересную игру. Она только для очень сильных девочек.
— Давай! Что нужно делать? Как выиграть?
— Ничего не нужно делать! Понимаешь, Саманди. Ни-че-го.
— Не понимаю. Что значит: ничего не делать?
— Не говори, не играй с песком, огнём, ветром или ещё с кем-то, с кем не говорят другие люди.
— Почему?
  Девочка и старик-учитель остановились. Учитель с трудом присел, и доверительно глядя в глаза Саманди, мягко произнёс:
— Вот первая часть нашей  игры: посмотри, попробуй заметить, кто ещё может так, как ты. Заметишь – расскажи мне об этом.
  Второе: что бы ты ни делала, тебя никто никогда не должен видеть.
  Третье: никогда не рассказывай никому о том, что знаешь, помнишь или умеешь.
  Четвёртое: если кто-нибудь спросит, или попытается заставить тебя что-то этакое сделать или сказать — никогда этого не делай.
— Почему?!
— Я отвечу тебе, обязательно, как только сможешь что-то рассказать о первой части нашей игры ещё до того, как моя душа с радостью покинет это ослабевшее тело.
— Почему?!
— Видела ли ты когда-нибудь смерть, Саманди?
— Да, я видела, как режут жертвенных животных.
— Как думаешь: почему их избрали к жертвоприношению?
— Они были самые красивые и лучшие.
— Именно! Самые лучшие! Придерживайся четырёх правил, богиня моя, и тебя никогда не приведут к столбу жертвоприношений.
— Возможно, я поняла Вас, учитель. Благо дарю. Я буду внимательной. Но неужели больше никто ничего не помнит?
— Увы, почти никто. Я таких не помню и не знаю. А кто был, все погибли. Их называли мессиями, пророками, богами и полубогами, и все они плохо умерли. Но кое-что после себя они всё же оставили и это ещё можно найти в нашей библиотеке. Хвала Великому Александру! Пойдём, покажу.
— Да уж, хвала Александру!
  Они направились в нижний зал библиотеки.
— Так говоришь, нет у тебя лошади?
— Нет.
— И объезженного единорога?
— У, у.
— Дом отца твоего цел? Мать жива?
— Да. Мама жива. Дом? Почти цел. Братья здоровы.
— Дом горел?
  Девочка сморщила носик и с улыбкой виновато кивнула.
— Ну, что ж… Давай, я тебе покажу древние пророчества об сыне Божьем. Его называют Миссией, Спасителем, Великим Учителем... И он действительно придёт уже не первый раз. Я думаю, ты найдёшь здесь много знакомого. Читай. Не только я кое-что уже слышал о нём. Думаю, он идёт из Хазарии в Ромейское царство. Там много чего чёрного происходит. Иудейские маги по всему миру гневят богов многочисленными человеческими жертвоприношениями, насаждают страхом иную веру, этику и алчут им не принадлежащее золото ариев. Забыли они про Содом и Гомору. Скоро будет парад планет. Звёзды говорят: близится конец света.
  Самандар спокойно и внимательно читала, а звездочёт, любуясь, наблюдал за ней.
— Конец света?
  Вот это да! Ра, Гор, Серапис — прежние имена Радости Мира?! Невероятно! Я думаю, он идёт в И-Ерь-Русь-Алим персидский. — Уверенно сказала Саманди, не отрываясь от книги.
  (И - i - истина. Ерь - знание, управления. Рус - Русь - освещённое солнцем место. Алим - ведающий алименталами. То есть Иерьрусьалим - учебное заведение по Вячеславу Куланову. Чит. "Аз Бука Изтины")
— Почему в Царь-Град И-Ерь-Русь-Алим персидский?
— Не знаю. Возможно, поговорить с первосвященником, сделать что-то важное, что ещё не успел. Зовёт его кто-то. А меня туда зовёт сын Ра, Радость Мира. Правда, из-тинное имя он себе избрал? Глухой только не услышит: РА-дость Ми-РА, РА — Солнце, Коло Звёзд! Говорит: торопись. И ещё сказал, торопись читать книгу Тота Гермеса Трисмегиста, трактат о здоровье.
— Вот как? Не рановато ли тебе? Для умудренных избранных мужей она, не для… — встретился с открытым взглядом девочки и не решился отказать, — Ладно. Послушай Самандар, мать твоя рождена была Царь-Граде?
— Да. Ты хорошо помнишь.
— Она здорова?
— Да, благо дарю.
— Тебе бы поговорить о себе и о Радости Мира с Дельфийским Оракулом прежде, чем направиться в Царь-Град.
— Кто это?
— Надеюсь, он сам найдёт тебя. Я напишу твоему отцу. Погоди, я сейчас вернусь. А пока почитай вот это. Так уж и быть, я перепишу и дам тебе часть книги Тота, но после того, как ты вернёшься.
  Чтобы немного отвлечь девочку, звездочёт открыл перед ней книги с картинками, повествования о роде египетских царей Птолемеев, великой женщине-фараоне Хатшепсуут Маат Ка Ра, Александре Великом и книгу Тота о тайных знаниях Та-Ра (Ныне Таро по Вячеславу Куланову). Старику это было тяжело сделать и Самандар ему помогла.
— Выбирай, что хочешь знать сегодня. Я немного отдохну.
  Он сел в тени, и не смотря на доносившиеся с улиц громкие прославления бога Митры, быстро заснул и мысленно строго говорил с её отцом, Марком:
  "Марк, почему ты подарил ей красного коня или дитя единорога, как я просил? Сегодня я ждал вас троих..."
  Увлёкшись чтением, лишь незадолго до полудня девочка вернулась домой, прошла через цветущий сад и тут ей навстречу выбежала встревоженная мать.
— Где ты была?! Почему так задержалась?! Что случилось?! Ты в порядке?!
  Оценив, светящуюся улыбкой, дочь с первого взгляда, Мэхдохт успокоилась.
— Отец твой сейчас уезжает. Хочет попрощаться с сыновьями и хочет услышать твои пожелания. Пойдём.
  Мэхдохт вскользь обняла дочь за плечи и проводила во внутренние покои.
  Марк отдавал последние приказания прислуге и надевал лёгкий дорожный доспех. Заметил вошедших членов семьи. Дал им знак подойти ближе. По очереди поднял детей на руки. Они крепко обняли его и, тогда Марк в радости поднял сыновей на руки одновременно. Затем отпустил и сказал:
— Самандар, звёздочка моя, подойди, скажи, что ждёт меня в пути.
— Ма-арк, — произнесла вдруг девочка голосом звездочёта.
  Отца вдруг передернуло, он слегка отшатнулся от дочери, а она шагнула вперёд.
— Марк, — продолжила Самандар, — ...почему ты не подарил дочери красного коня или дитя единорога, как я говорил тебе?
  Самандар подала отцу свиток и отступила назад. Он раскрыл письмо и внимательно прочитал:
— ...Марк, я ждал вас сегодня утром в Серапиуме. Твоей дочери сегодня исполнилось восемь лет. Ты помнишь это? Самандар проснулась. К большому сожалению, я не могу продолжать обучать её мудростям. Она слишком сильна для меня. О дальнейшей судьбе Самандар спрашивай у Дельфийского Оракула. Поторопись. Скоро парад планет.
  Отец свернул письмо-свиток и присел на корточки.
— Дочь, ты была сегодня в Серапиуме?
— Да.               
— И как часто ты там бываешь одна?
— Иногда. Прихожу читать книги, отец.
— И что ты там делала сегодня?
— Встречала рассвет и читала об Александре Великом. Сегодня восход был очень особенный. Пап, — обняла его за шею и сказала на ухо нежно и ласково — ...прости, я задержалась. Возьми меня с собой. Ты же едешь в Царь-Град?(Царь-Град позже Константинополь)
  Марк промолчал, сдержанно освободился от объятий дочери, холодно отвернулся и раб продолжил надевать на него дорожный доспех.
— Будет опасный путь для тебя на этот раз. Всё скоро изменится. Возьми меня с собой, папочка. Я тебе пригожусь, вот увидишь. Морем отправимся в путь? Старым путём через Крит?
— Старым путём?
— Марк, я не отпущу её одну, — заволновалась Мэхдохт, — Позволь ехать с ней.
— И ты оставишь моих сыновей одних?!
— Они уже большие. Кормилица присмотрит, и мы быстро вернёмся. Ведь так?
  Марк замолчал, затем отпустил прислугу и призвал дочь ближе.
— Что ещё ты знаешь об этом путешествии?
  Голос девочки стал вдруг меняться от детского до взрослого, от женского до мужского и она, будто окаменев, произнесла.
— Разгневали Посейдона корабли Александрийские,
священная жертва не принесена.
Возьмёт он её детьми человеческими.
Штормы страшные будут у тебя на пути, Марк.
Тремя галерами в путь отправишься.
Без Самандар на этот раз тебе не справиться.
Канешь в пучину ты, твои воины и тайный приказ,
что держишь сейчас на груди за доспехом.
Яд, что приготовлен у тебя в перстне,
не для тебя понадобится,
но, растворённый в сладком вине,
спасёт он душу человеческую,
за что дар ты получишь
и признание сатрапа Царь-Града.
— Чьим это ты голосом говоришь, Саманди?
  Девочка моргнула и очнулась.
— Я разве что-то уже успела сказать? Я, наверно, уснула, — удивилась она, — Я только хотела попросить: возьми меня, маму и Рубина с собой. Пожалуйста. Меня ждёт Оракул и Радость Мира. Я буду тихой и не доставлю хлопот.
— Тихой? — натянуто рассмеялся отец, пытливо взглянул ей в глаза и чуть кивнул.
  Девочка с достоинством поторопилась уйти, чтобы сообщить радость ожидающей её матери.
— Мам, мама, мы едем в Дельфы и в Царь-Град! И посмотрим Афины. Я увижу богиню Афину! — зазвенел колокольчиком её радостный голосок.

  Ранее свежее утро следующего дня.
  Саманди и Мэхдохт встретил свежий ветер и оживлённый порт. Вдоль стены каменной набережной ещё горели факелы, стояли товары. Высокая неприступная белая городская стена сдерживала приход первых солнечных лучей. Они еле касались острия мачты большой галеры с подобранным ярким красным парусом. В порту стояли многочисленные суда со всевозможными товарами со всего мира и ещё задолго до рассвета на пристани сновали рабы. Разгрузка, погрузка, торговцы и военные, породистые лошади, пряности, животные и зерно, букет всевозможных запахов, знакомые и незнакомые наречия. Саманди и Рубин были здесь впервые. С любопытством вертя головой по сторонам и рассматривая всё подряд, девочка шла с мамой, держала её за руку, а второй, крепко вцепившись в рыжую шерсть на загривке Рубина, удерживала пса рядом.
  И вот Аттака, мощная боевая египетская галера. Вдоль всего борта Саманди восхищённо обнаружила выписанный синей краской глаз бога Гора.
  Мимо на галеру прошли крепкие темнокожие потные рабы в соломенных париках. Они на спинах внесли последние тяжёлые тюки, обшитые грубой рогожей и белым полотном, запечатанные зелёным сургучом высокие глиняные амфоры и несколько медных узкогорлых кувшинов, закрытых чёрными деревянными пробками. Грузчики спустились в трюм и там остались.
  Марк с семьёй взошли по бамбуковому трапу. Саманди тут же отпустила руку матери и пошла с Рубином осматривать, и ощупывать необычный корабль. Любопытства было больше, чем опасений. Очаровывал и вызывал восхищение пока ещё дремлющий яркий красный парус и удерживающие его канаты, аккуратно свёрнутые в бочках.
  Задрав голову и распахнув глаза, Саманди рассматривала высокую мощную мачту из нескольких связанных вместе гладко отшлифованных, солёных на вкус брёвен, на которой в самом верху была прикреплена «бочка» для вперёдсмотрящего.
  Попутный ветер только что проснулся и уже был готов наполнить парус свежим дыханием. Полотно вдруг встрепенулось под первым дуновением, смешало жаркий и прохладный воздух, вдохнуло, чуть напряглось, будто крепкий, резвый конь, предвкушающий славный боевой поход, и сонно выдохнуло. Канаты, как удила, оживились и сразу расслабились. Шершавым голосом скрипнула мачта, судно мягко качнуло. Рубин вздрогнул, тоже поднял голову и оскалился на мачту.
  На рукояти большого рулевого весла триремы Саманди нашла немного потёртых, тщательно вырезанных и ярко выкрашенных в сине-красное с золотом двух чешуйчатых крылатых змей, сплетённых в кольцо. И тут же попыталась засунуть им пальцы в пасти. У рулевых вёсел увидела несколько пар сплетённых между собой металлических цепей-канатов с поясами-креплениями.
  Три судна малой флотилии — два торговых и боевая галера сопровождения — были готовы к походу. К рулевому веслу Аттаки подошёл загорелый темноволосый грек с маленькой голубой макакой на плече. Его сухое мускулистое лицо очерчивала тонкая аккуратная бородка. Грек в белой тунике средней длины, подпоясанной широким кожаным ремнём, наблюдая за последними приготовлениями к отплытию, занял своё место. К нему подошли два таких же крепких гребца-галиота и тоже встали на свои места. Последним подошёл главный рулевой.
  Саманди отступила, учтиво улыбнулась им и обезьянке, та свистнула, взъерошилась и оскалилась. Рубин на неё фыркнул.
— У! — строго взглянул на Саманди, грек, нахмурился и огладил перепуганного собакой питомца, длинный белый хвост которого обернулся вокруг его мощной шеи.
Девочке и собаке пришлось освободить им место. Не поведя бровью, Саманди отошла и с головы до ног внимательно рассматривала рулевого. Его чёрные длинные волосы были искусно плотно заплетены в жгуты и скреплены на затылке золотой заколкой-маской Посейдона. В ушах красовались серьги с продолговатыми розовыми жемчужинами. Мощные кисти рук охватывали широкие льняные повязки, на поясе висели кожаный мешочек с толчёным мелом и холщовый — с лакомством для обезьянки, на ногах высокие коричневые сандалии. 
  Смуглый грек, Олкейос, поймал строгий взгляд девочки, поиграл грудными мышцами и улыбнулся глазами. Саманди не отвела глаза, расправила плечи, выдохнула и отвернулась. И после, как ни в чем ни бывало, проходя через строй александрийских воинов «морской пехоты» — лучников и арбалетчиков, спокойно направилась с Рубином к носу корабля.
  У мачты прозвучал громкий голос капитана Аттаки, Александра.
— Отходим! Пора. Наш ветер.
  Марк кивнул другу и проводил взглядом дочь.
  Патрон — александриец, стоя у второго рулевого весла:
— Да, пора.
  Пилот:
— Отдать концы! Вёсла по ветру! Очистить палубу! Поднять якорь!
  Рулевой грек повторил приказ.
— Все по местам! Пехота — в трюме сидеть! Берег — отдать концы! Поднять якорь! Отходим! Вёсла по ветру!
  Одни рабы принимали концы канатов и, втягивая их на палубу, сразу сворачивали и закрепляли на крюках под бортом.
  Другие рабы поднимали якорь и шестами отталкивали судно от пристани.
  Сигнал к отплытию громко повторил надсмотрщик за рабами-гребцами палубы, мрачный кривоногий немолодой египтянин в красном парике и холщовой тунике, подпоясанной под животом узкой чёрной тканью.
  С плетью в руках коротышка спокойно проходил мимо гребцов без намерения кого-либо ударить. В трюме повторили приказ пилота и второго рулевого ещё два надсмотрщика.
— Вёсла пОветру! Отходим! Канаты на ветер!
  Не прикованные гребцы и команда и так знали, что делать. Кривоногий надсмотрщик щёлкнул плетью о палубу, громко зазвучали барабаны, и на воду не спеша опустилось несколько пар вёсел. Восемь молодых рабов заняли место у бочек с основными парусными канатами и ждали приказа патрона.
  Ещё два отходящих от пристани Александрии судна откликнулись таким же ритмом барабанов.
  Голос капитана:
— Левый на борт!
  Марк ему:
— Ну что, в добрый путь, Александр?
— В добрый путь, дружище Марк. Хвала Посейдону и Господу Ра!
  И отдохнувшие, набравшиеся сил на берегу воины-рабы-гребцы, дружно и аккуратно отводя тяжёлое судно от берега, разворачивают его и чуть прибавляют ход.
— Э-эх! Э-эх! Э-эх! — мощно одновременно выдыхают они.
  Голос капитана:
— ПРАВЫЙ на борт.
  Второй рулевой:
— Правый на борт!
  Надсмотрщик:
— Правый на борт, бесы! И раз! И раз!
  Барабаны глухо держали спокойный ритм:
— Бам, бам. Бам, бам…
  Мэхдохт подошла к мужу, положила  руку и щёку на его плечо, смотрела на море. Рабы на палубе и вёслах быстро и чётко исполняли приказы, чуть опережая их. Галера плавно отошла от пристани и развернулась поветру. Саманди задержалась у мачты, предполагая, что сейчас раскроют парус, не дождалась и пробежала по рассыпанному по палубе песку, мимо матери на нос корабля. Девочка встала на пальчики, Рубин рядом на задние лапы, в точности повторив движения хозяйки. Оба с любопытством переглянулись и заглянули за борт. Саманди восхищённо задышала.
  Там, окуная упругие обнажённые перси  в хрустальные водные кружева, нежилась в тихих прохладных волнах вырезанная из дерева, почти как живая, Дива Аттака. Её сопровождали два верных дракона.
  Вытянутой вперёд левой рукой богиня крепко держала за шею изящного младшего Синего дракона с блестящей гладкой чешуёй. Его зелёно-золотые полные сил крылья, «покрытые» перьями, были полураскрыты и выглядели, будто пара собственных крыльев Дивы Аттаки. Под ними были расположены небольшие скрытые площадки с окошком для арбалетчиков-наводчиков, цель которых были капитан и управляющие вражеским судном. Этот изящный и сильный дракон – змея, крепко обнимая богиню за пышные бёдра и тонкую талию, сидел у неё на спине и плечах, и был её Вдохновением. Держа в зубах медный фонарь, он освещал путь. Крепко впившись в корабль мускулистыми задними пятипалыми лапами с острыми красными коготками, дракон тащил галеру вперёд и улыбался, как предвкушающий битву воин. Казалось, разомкни богиня свои тонкие крепкие пальцы, как её Вдохновение тут же взмахнёт крыльями и сорвётся в высокий полёт. Молодой сине-золотой дракон крепко держался за загнутый кверху узкий нос корабля и мускулистое плечо брата спиралями и кольцами длинного двойного хвоста на концах которых были острые золотые пики. 
  Второй  — Красный дракон был значительно больше, выглядел старше, опытней и страшнее. Его мощное ощетинившееся напряжённое чешуйчатое тело и грудь служили в бою эффективным тараном. Четыре могучих перепончатых крыла с когтями, с обеих сторон прикрывали корму галеры от ударов судьбы, богиню от молний, а команду от сильного встречного ветра и стрел противника. Опершись на надводную часть острого киля мощной передней четырёхпалой лапой, он первым встречал и волны, и ветер, и возможного неприятеля. Наклонив низко морду, изогнув шею и раскрыв страшную зубастую пасть, выполненную из дерева, обшитую изнутри и снаружи медью, он представлял секретное боевое египетское оружие — гарпун, который при абордажной атаке или таране мог по очереди выстрелить три зажжённые стрелы. Либо «заплевать» врага маленькими круглыми керамическими сосудами с зелёным негасимым египетским огнём.
  Этот не тащил путешественников в путь навстречу морским испытаниям, скорее был наглядной демонстрацией силы и предостережением пиратам и всякому неприятелю не оказываться на пути. Его длинный мощный двойной хвост с раскрытыми плавниками на концах, служил этой галере рулевыми вёслами и килем-стабилизатором-обтекателем.
  Взметнувшаяся под напором ветра и слегка растрёпанная огненная грива морской Дивы была уложена в корону и увенчана девятью морскими жемчужными раковинами. Белые «летящие» одежды облегали тело морской богини, подчёркивали силу и решительность. На правом обнажённом плече статуи был широкий обруч из таких же крылатых змей, что и на рукояти рулевого весла. Богиня с фиолетовыми миндалевидными глазами и алыми губами трубила в бело-золотую раковину, подавала в бою и в туман специальные сигналы кораблям флотилии. 
  Синий дракон, Красный дракон и Дива Аттака, сплетясь сильными точёными телами, были как единое целое — сила, скорость, натиск.
  Саманди всем телом тянулась к изящному крылу синего дракона, потом ухватилась за кончик его хвоста, и, перевешиваясь через борт, пыталась достать до прохладных брызг у лица Дивы. Подбежала Мэхдохт и объятьем вовремя сдержала дочь от чрезмерного риска, улыбнулась, поцеловала, Рубина огладила и осталась разделять с ними этот восторг.
  Три корабля один за другим отходили от пристани. Саманди впервые видела величие невероятного города Великого Александра и его статую с моря. Рассматривала так близко грандиозное сооружение Белую Жемчужину (морской ключ) — Александрийский маяк и две четырёхгранные колонны, устремлённые остриями-пирамидами к небу.
  Аттака и ещё два судна миновали остров Фарос и его маяк, врата в гавань и неспеша вышли в открытое море. Кораблям сопутствовал попутный ветер.
— Суши вёсла, — командовал патрон.
  По галере громким эхом пронеслось:
— Суши вёсла! — повторил команде старший рулевой.
— Суши вёсла! — выкрикнул надсмотрщик за гребцами.
  Один за другим рабы всех уровней подняли вёсла и втянули внутрь.
— Трави канаты. Парус по ветру, — отдал приказ капитан, и снова он эхом прокатился по галере.
  Патрон:
— Парус ПО ветру!
  Надсмотрщик за рабами:
— Живо!
  Барабаны послушно замолчали. Саманди обернулась, крепко обняла маму за мягкие округлые бёдра и затаила дыхание.
  Отпущенные канаты с визгом стремительно взмыли вверх. Один огромный прямоугольный красный парус Аттаки с громким шелестом, обрушившись вниз, раскрылся, напрягся и судно, чуть вздрогнув, прибавило ход. Глазам Саманди и Мэхдохт предстало величественное громадное золотое солнце в жемчужной короне.
— Мам, мам, это Ра! — поняла и восторженно выдохнула девочка.
— Да, это он! — с улыбкой восхищения подтвердила Мэхдохт. — Как давно я не выходила в море! В мире нет ничего восхитительней этого, созданного Богами дива. Только ты, доченька!
— И ты, мамочка.
  Паруса вздрогнули, раскрылись и наполнились ветром белый и полосатый прямоугольные паруса двух торговых судов. У первого на белом парусе был кентавр, у другого козерог на сине-жёлтом. Мэхдохт и дочь с Рубином перешли к корме и чуть с грустью прощались с городом. Саманди, раскрыв широко глаза, любовалась видом медленно исчезающей вдалеке Александрии, всем, на что падал её восхищённый взгляд.
  Вскоре появились белобокие дельфины. Они, обгоняя друг друга, прыгали и весело резвились у носа Аттаки. Рубин, наблюдая за их играми, вилял хвостом, чуть повизгивал и тявкал. Саманди счастливо махала им рукой, окликала их: «Хей! Хей!», и пила густой пьянящий воздух моря большими глотками.
  Тихий день незаметно угас. Посвежело. Молодой загорелый крепкий александриец — вперёдсмотрящий в шерстяном плаще ловко вскарабкался по канатной лестнице и занял своё место в «бочке». Мэхдохт и Саманди спустились в маленькую уютную гостевую каюту под палубой и, вдохновлённые увлекательным путешествием, легли спать. Марк остался на палубе что-то обсуждать с пилотом и капитаном корабля.
 Озарив облачное небо багрянцем, ушло солнце. Ночь раскинула над морем шёлковый шатёр из высоких ярких звёзд. На судах зажгли огни. В зубах сине-золотого дракона загорелся фонарь с зелёным негасимым египетским огнём. Яркая звёздная безлунная ночь быстро ослепла. Небесный потолок стал тяжелей и ниже. Под усиливающийся шум волн корабли раскачивались и монотонно поскрипывали.
  К глубокой ночи боги средиземного моря решились испытать команду и галеры на прочность. Вперёдсмотрящий разглядел белые гребни волн, опытный патрон отдал приказ, и парус  вовремя свернули. Торговым галерам повезло меньше.
  Налетел неожиданно холодный порывистый ветер и постепенно разыгрался страшный шторм, который едва не столкнул судна между собой и не сбросил с плеча второго рулевого зубастую лупоглазую бородатую макаку. Грек отдал любимца рабу и тот, заливаемый дождём и брызгами волн, с трудом отнёс мокрую и перепуганную обезьянку в средние трюмы к «морской пехоте», посадив в сухую клетку, подвешенную к потолку рядом с дверью каюты Мэхдохт и Саманди.
  В борьбе с бурей команда гребцов и палубных матросов постепенно сменялась четырежды. Приковавшие себя к веслу в шторм рулевые не сменялись ни разу. Марк и его пятеро близких друзей — воинов-легионеров были равными по силе галиотам-гребцам и, приковав себя цепями к веслу, тоже становились на их место за главными рулевыми, давая возможность уставшим хоть немного расслабить и согреть скованное напряжением и холодом тело.
  И «морской пехоте» тоже довелось взяться за вёсла и приложить все силы. Воины сменяли вымотанных рабов, рабы — воинов. Как говорится: «один за всех, и все…».
Под свист рваного ветра, буйство волн, грохот небес и скрежет молний болтанка стала нетерпимой и лишь на руках матери под знакомую колыбельную, крепко обнимая встревоженного пса, обессиленная Самандар еле уснула. Едва девочка погрузилась в глубокий сон, Рубин поднял морду и завыл. Обезьянка проснулась, испугалась и стала свистеть, кричать, визжать и метаться по клетке. Ни воинам, ни рабам — ни отдыха, ни сна.
  Вскоре шторм сам собой прекратился так же быстро, как и начался. Ощутимо потеплело. Марк всю ночь оставался с командой и воинами наверху, помогая Александру и рулевым. Затем, когда гроза прекратилась, и ветер стал спадать, дошёл вместе с ним до его каюты на палубе и что-то невпопад отвечая другу, успел переодеться в сухое и замертво рухнул в постель. Александр устроился рядом в широком римском кресле, задрал ноги на табурет и завернулся в шерстяной плащ.
  Остаток ночи был тихим и звёздным. До восхода солнца пёс непрестанно выл, а Саманди беспробудно крепко спала под его монотонную песню.
  С первыми лучами Марк проснулся, накинул плащ, вышел на палубу и присоединился к Александру. Самандар незаметно для всех поднялась на верхнюю палубу и шурша босыми ступнями по свежее рассыпанному песку, подкралась к носу корабля и укрылась от посторонних взглядов в изящных крыльях синего дракона.
  Саманди любовалась самым первым своим утром на корабле, в море и заворожённо смотрела вперёд.
  Сейчас в её сознании и перед глазами всё было безгранично безначально и бесконечно. Девочка представляла, как всё вокруг одновременно течёт, живёт, летает... и сейчас вместе с ней плывёт на галере внутри гигантского яйца, по его прочной скорлупе, которая скрыта там, глубоко под водой. Там страны и города со своими жителями. А центром единства является вон тот огромный живой, живущий своей жизнью тёплый сияющий желток.
  Она подумала, что желток обязательно должен опираться на что-то, чтобы не упасть и продолжать жить. И подумала, что в этом яйце, как и в любом другом должны быть невидимые, но прочные канаты. Именно два. И яиц конечно же много!
  Дышащее терпкой солёной взвесью безоблачное солнечное утро приятно щекотало в носу, гортани и чуть слепило ребёнку глаза. Самандар чихнула.
  Небо, наполненное криком одиночных морских крылатых охотников делало острее её и без того острый слух. А выше, в бледной синеве, широко раскрытыми глазами, девочка разглядела тонкие, еле заметные очертания гигантских ажурных белых перьев.
  И Самандар естественно захотелось раскрыть свои и, как можно быстрей взлететь туда, чтобы посмотреть из чего сделаны те, небесные крылья. Но аккуратно, чтобы их не повредить. А вдруг, они чьи-то.
  С борта галеры сквозь прозрачную воду Эгейского моря были видны иногда появляющиеся где-то рядом игривые серебряные косяки мелких и крупных рыб.
  Кричащие вдалеке над гладью спокойной воды чайки, выдавали скорое начало завораживающего морского театрального действия. Опытные мореплаватели знали — где вьётся над спокойными волнами много чаек, альбатросов и гагар — там в водах много рыбы, а где много рыбы, там стаи дельфинов, морских львов, акул и белобоких китов, и будет большая кровавая охота. Одни могут стать добычей других, и все могут стать добычей морских драконов или потревоженных на дне морей невиданных огненных чудовищ или титанов. Поэтому все, кто в здравом рассудке, даже пираты, старались обойти такие сборища стороной.
  Для Самандар это тихое, почти  безветренное утро интуитивно казалось зловещим. Казалось, тишина — это единственное, что реально существует в её собственном внутреннем не трёхмерном мире, остальное кто-то рисовал, создавал и показывал сейчас нужные людям цветные картинки.
  Расстояние, очертания предметов, стоящих на водной глади трёх галер, включая Аттаку и сам солнечный свет почему-то сейчас воспринимались Самандар иллюзорными. Стоя босиком на палубе, девочка слышала телом только некий низкий гул-завывание, который шёл со всех сторон и из самых чёрных глубин моря. Он читался босыми маленькими ступнями вполне отчётливо с абсолютно ясным  смыслом. А над детской головой поднималось ласковое солнце тихого утра.
  Самандар закрыла глаза и будто отрешившись от всего, слушала телом малейшие изменения звуков: призывов и песен морских обитателей, быстро распространяющихся в воде и ещё чего-то неизвестного, незнакомого, тревожного. Иного. 
Становящиеся более слышимыми на палубе подвывания, жалобный лай скучающей по Саманди собаки, и дикие вопли обезьянки продолжались и продолжались. Они раздражали и выводили из себя команду Аттаки. У надсмотрщиков за рабами давно уже кончилось терпение, и они на нервные замечания не выспавшихся рабов, не сдерживаясь, отвечали горячими плетьми.
  Воины из-за пустяков завязали несколько нешуточных драк. Кое-кому из них досталось слишком много горячих ударов. Капитан, проходя по палубе к носу галеры, остановился, заметил нервозность рабов наверху и услышал шум драки и крики воинов в трюмах.
— Эй, ты! — подозвал он раба, — Пройди по трюмам, узнай, в чём дело. И передай всему комиту  прийти ко мне. Немедленно!
  Самандар, находясь в своём укрытии - под крылом синего дракона, услышала голос раздражённого капитана, вздрогнула, открыла глаза и побежала к маме в каюту.
  Раб бросил посыпать палубу чистым песком и побежал исполнять приказ.
  Александр — Марку:
— Ты слышишь этот вой?
— Что?!
— Ты слышишь этот вой, говорю?!
— Нет! Сейчас не слышу! Всю ночь будто плакал кто-то! Не человек! Я думал, это вой сирен у меня в голове и заткнул уши воском!
— Открой!
  Марк так и сделал.
— Да нет! Тихо. Может, всё-таки это у тебя в голове?
— Да, сейчас действительно исчезло.
  После короткой передышки, вой и крики животных снова появились.
— Ну вот опять! Ещё немного и пойду и вспорю кому-нибудь за это брюхо и намотаю на шею кишки! Дьявол! Что это такое?! Если кто-то сошёл с ума — выброшу за борт, чтоб не заразил команду!
— Может, это в трюме? Пойду, посмотрю, — сказал Марк, не выдержав воя, спустился в трюм. Истошные звуки прямиком привели к женской каюте.
  Легат рванул дверь на себя и с гневом ворвался в комнатку. Дочь в это время уже уснула, а мать нежно причёсывала ей волосы гребнем.
— Мэхдохт! Сейчас же разбуди её и заставь немедленно заткнуться пса! Скорпионов в печень! Дьявол! Я в бешенстве!
  Мать, не сопротивляясь, так и сделала. Саманди вздрогнула от крика рассерженного отца, проснулась, испугалась и заплакала. Марк вышел и хлопнул дверью. Рубин перестал выть и облизывал девочку до тех пор, пока она не перестала плакать.
— Мам, мам, за что папа  так сердится? Я ведь ничего плохого не сделала. Просто спала. Я же тихая.
— Наверно, он устал от штормов. Трудный путь.
— Да, трудный. Но он ещё не окончен.
— Спи, луна моя.
— Не хочу.
— Тебя покормить?
— Нет. Я пить хочу. А Рубину нужно прогуляться и поесть.
  Мать с дочерью и собакой вышли на палубу и, стояли у левой кормы. Самандар как ни в чём ни бывало, любовалась на тихое море. Потом подняла глаза в небо и, пристально всматриваясь в него, напряжённо стиснула матери руку:
— Сан Дэя Прия САнти… — зашептала.
(Сан - святая)
(Дэя - Богиня Земли)
(Прия - языческая богиня красоты, равная Афротите)
(Санти - Ангел)
— Что ты говоришь? — переспросила Мэхдохт.
— Так, ничего. Молюсь. — И внимательно вглядывалась в толщу воды под судном.
  Их заметил Марк, но не подошёл. Саманди почувствовала взгляд отца, обернулась, увидела его настроение, отвернулась и чуть не заплакала.
— Мам. Я хочу спать, — неожиданно произнесла она.
— Ты же только что проснулась… Смотри, какие большие чайки.
— Нет, нет. Мне нужно спать. Сейчас. Пойдём! — и потащила маму за руку, — Рубин?... — и пёс нехотя поковылял за ними в трюмы.
  Едва солнце поднялось к зениту, как вперёдсмотрящий закричал:
— Александр! Александр! Там слева по борту, в небе!
  Все, кто мог, взглянули, куда указывал рукой человек в «бочке». Далеко в чистом небе опускалась к поверхности моря и вращалась громадная чёрная пирамида, а вокруг неё беспорядочно сновали около десятка крупных светящихся шаров и дисков. Послышался раскатистый треск, как от молний и громов.
  Небо резко потемнело и возникшие как ниоткуда чёрные тучи скрыли пирамиду и шары. Под ними в воде появилось яркое светящееся бирюзовое «живое» вращающееся пятно. В густом облаке вспыхивали разноцветные молнии и над морем слышался визжащий металлический скрежет, треск, а пятно стало увеличиваться и конусом тянуться к небу. 
  Александр:
— Все наверх! Свернуть парус! — и побежал к носу корабля. За ним последовал Марк.
  Патрон:
— Свернуть парус! — и, стоя у канатов, следил за выполнением команд.
  Рабы со всех ног бросились исполнять приказ. Зазвучал барабан и невольники стали тянуть канаты на себя.
Дива Аттака подала громкий низкий сигнал, прозвучавший из раковины. Другие два корабля ответили и тоже стали быстро сворачивать паруса.
  Александр:
— По местам! Гребцы — в железо!
  Надсмотрщики:
— По местам! Гребцы — в железо! Очистить палубу от лишнего! Песок на палубу!
  Комиты дружно засвистели свистками, передавая команды по бортам и трюмам. Рабы и члены команды срочно исполняли приказы. Марк, держась за борт, всматривался в быстро развивающуюся страшную, невероятную картину.
  Пилот:
— Кто может — молитесь Апопу! Это его колесница и воины Амона Ра!
  Александр:
— В бочке?!… Говори, что видишь!
— Воронка! Гигантская воронка и огненный смерч над водой! Нас зацепит и снесёт прямо в Аид!
  Александр:
— В железо, брат! Держись! Гребцы, право на борт!
  Комиты засвистели, передавая команду.
  Патрон:
— Навались!
  Надсмотрщики ударили плетями об пол, и барабаны зазвучали громче и быстрей.
  Марк Александру:
— Это кто, твой брат?!
— Да. Двенадцатью годами младше. Архандр. Зоркий глаз, как у Гора. Читает язык волн, видит звёзды за облаками и слышит богов среди них.
  Марк:
— Я с легионерами к рулевым.
  Александр хлопнул друга-легата по плечу, торопливо перешёл к самому носу корабля и крепко взялся за крыло Синего дракона.
— Думаю, ваши крылья нам бы сейчас не помешали. Аттака, в этом шторме у тебя будет шанс доказать всем, что ты — Великая Богиня.
  Ему показалось, что возобновился свист и вой.
— Опять? Или нет. Не твои ли это проделки, Богиня моя? Да, балласт куда бы девать? — посмотрел на раскачивающиеся в волнах два тяжёлых торговых судна и огладил крыло Красного дракона. — Твой ход, дружище!
  Налетел ожидаемый сильный порывистый ветер. День за минуты потемнел до ночной мглы. Чёрный шторм возник, как из ниоткуда. Вихрь набросился на галеры, вцепился в паруса и трепал, и тащил в сторону от торгового пути к огненному смерчу между небом и морем, всё шире и шире закручивающемуся адским горнилом. Канаты и крепи напряглись до предела, захрустели, и мачта заныла.
  Самандар с матерью оставались в каюте. Сквозь сон девочка настойчиво еле слышно шептала:
«Сэт Апоп… Птолимей,
Сэт Апп… Птолимеум.
Эхм Дэя Прия Санти Тара Ра…».
  И снова, едва девочка уснула на руках матери под её песню, Рубин завыл, смерч угас, буря прекратилась, тучи рассеялись, и восстановилась ясная солнечная погода.
  Команды трёх галер с облегчением выдохнули, убрали вёсла и вновь поставили паруса.
  Патрон, пилот и рулевые Аттаки расстегнули цепи, сели и обсуждали произошедшее. Рабы принесли им воды, овощей, вяленой козлятины и немного мятной охлаждающей мази для мышц из медных кувшинов. Рулевые и легионеры, отстоявшие у весла, ею воспользовались, растирая плечи друг другу.
  Пилот втирал её в плечи грека и свои колени и обратился к патрону:
— Ты видел?!
  Патрон:
— Никогда ничего подобного!
  Тагарт — один из пяти друзей Марка:
— И что Вы об этом думаете?
  Уил:
— Нам точно здесь и сейчас не место.
  Патрон:
— Или Богам очень нужна жертва.
  Паки:
— Почему не взяли, если всё к тому шло?
  Грек-рулевой:
— Молись, глупец! Такими путями, кто знает, когда мы доберёмся до Афин, или куда бы то ни было ещё. 
  Паки:
— Не переставал. Но думаю, что это ещё не всё!
  Уил:
— Прикуси свой молодой длинный язык, Паки!
  Паки:
— Уже! Если бы не видел сам всё это, подумал бы, что кто-то или что-то такое находится на Аттаке…
  Тагарт:
— Что?!
  Минка — один из пятёрки друзей Марка:
— Думаю, кто-то говорит с богами и, по-моему, не плохо договаривается.
  Иа — один из пяти близких друзей Марка:
— Дурак?!
  Паки:
— Или маг. Что в общем одно и тоже.
  Греку принесли его макаку. Она свистнула и тут же устроилась у хозяина на коленях. Он улыбнулся, огладил, дал ей сушёный финик:
— А что вы на меня все смотрите?! Это не я и не она.
  Пилот:
— Может кто-то из гостей-пассажиров? Персы или этруски среди них есть?
  Патрон:
— У нас никого нет.
  Уил:
— Семья Марка не считается. Там только маленькая девочка и её мать.
  Грек:
— А-а… эта? Рыжая с рыжей собакой? Строгие глазки.

  Время далеко за полдень.
  Александр и Марк стоят у носа корабля и всматриваются вдаль. Подошёл пилот с помощником и картой и обратился к капитану:
— Александр, чёртова буря унесла нас слишком далеко от торгового пути. Мы сейчас здесь. — Развернул карту из тонкой бычьей кожи, ткнул пальцем, — Чтобы вернуться на прежний курс, нам понадобится два-три дня, если не больше.
  Александр придержал рукой раскрытую карту, посмотрел:
— За несколько часов — так далеко? Как это возможно, Танит?
  Пилот Танит удивлённо:
— Как-то возможно, если Боги сами только что взяли и перенесли Солнце дальше на восток. Ночь покажет. Что за вой всё время?! Откуда он идёт?! Вы слышите?
  Марк:
— Не знаю. — Соврал он. — Думал я — сирены. Ночью снова заткнул уши воском, чтоб не сойти с ума. А что это было за бедствие? Не видал никогда такого ни в море, ни на суше.
  ТанИт:
— Боги ссорятся — смертным лучше отойти подальше и закрыть глаза.
  Марк Таниту:
— Если звёзды покажут, что ты прав, было бы верно уменьшить дневную норму воды и пищи.
  Александр:
— Верно. При этом гребцам придётся больше поработать. Будем идти и под парусом, и на переменных вёслах. Хорошо бы, Марк, чтобы и твои воины размяли кости. Странно, я тоже слышал вой, будто он шёл отовсюду.
 Марк:
— Хорошо, что затих. — Обратился к Таниту. — Может быть, пора использовать второй парус? Быстрее уйдём из этих гиблых вод. Говорят, выносной треугольный парус Аттаки делает её парящей над волнами.
— Крыло? Нет. Оно на особый случай.
  Марк:
— Хорошо. Паки! Уил!
  Воины быстро подошли.
  Марк им:
— Пусть легионеры станут частью команды на весь путь.
  Паки:
— Да, Марк. Эй, легионеры! Все слышали приказ?!
  Уил ударил друг о друга кожаными обручьями с металлическими накладками, и, широко расставив ноги, твёрдо произнёс:
— Легионеры! С этого момента все как есть, без исключения, вы не только защита, но и часть славной команды Аттаки!
  Постоянный истошный вой здоровенной собаки в трюме доводил слегка потрёпанную и уставшую команду до бешенства. Его не заглушал даже бой барабанов. Марк неожиданно вбежал в покои жены, хлопнул дверью и резким движением одёрнул и разбудил дочь.
  Пёс тут же бросился на него и до крови искусал руку. Саманди проснулась и услышала приказ взбешённого отца, прозвучавший в трюмном помещении:
— Всё, хватит! Бросить этого чёртового пса за борт немедленно!
  Следом вошли несколько воинов и были остановлены свирепым внутриутробным рыком здоровенного пса, стоящего над девочкой, как скала. Большие белоснежные зубы Рубина блестели, как хорошо наточенные короткие римские ножи, глаза гневно сверкали.
Защитник прикрывал Самандар собой и готов был броситься на любого, кто к ней сделает хоть шаг. Девочка не успела опомниться, но успела спокойно спросить.
— Ты хочешь сгореть заживо, отец?
  Испуганная мать прижала дочь к сердцу.
— Ты тоже хочешь с ним за борт?! — выкрикнул Марк.
— Нет. Я и Рубин защищаем тебя. Если разбудишь и остановишь ещё раз, следующий шторм молниями сожжёт твои корабли. 
Марк подтвердил свой приказ жестом. На пса тут же набросили густую сеть и потащили вверх по лестнице. Рубин отчаянно защищался и кусался, как мог. Но его сверху накрыли кожаными щитами, связали и не щадя потащили за задние ноги на палубу. Саманди вцепилась в сеть руками и ногами, и её выволокли следом. Мать и дочь кричали и плакали.
— Рубин! Рубин! Папа, отпустите его! Отпустите! Рубин!
— Нет, Марк! Не надо! Пожалуйста, пощади свою дочь! Отпусти!
  Отмечая каждую грязную ступеньку  росчерками пролитой крови, оглушённый и ослеплённый яростью сердца легат, был глух и слеп к мольбам и слезам  дочери и жены. Отец и муж вышел на палубу и заорал:
— Нет никакого шторма! И не смей даже пытаться угрожать мне, Саманди! Как ты посмела?! Не бывало такого чтобы… Пса за борт! — орал Марк, указывая на небо.
Подошли Минка и Тагарт, но не спешили выполнить приказ.
  Саманди:
— Папочка, не надо! Папочка, не надо! Я очень тебя люблю! Не делай этого! Пожалуйста, не делай! Лучше скажи Александру, пусть он покажет Тьме корону Ра.
  Мэхдохт:
— Не надо, Марк! Пощади их обоих!
  Вперёдсмотрящий с мачты вдруг заорал:
— Александр! Там! — указывал он рукой, — Воды вновь светлеют! Ветер усиливается!  Впереди закручивается водоворот и штормовые тучи! Я таких ещё не видел! Мы идём по краю, и нас несёт прямо на рифы и острова!
  Команда сразу же забыла о собаке и перестала слышать плач девочки и матери. Все, кто был на палубе, видели, как далеко у горизонта, внутри чёрного, круглого как метательный диск, облака, закрывшего солнце, блеснула красная молния. Вторая, третья. Диск стал шаром и в нём мельком проявлялась гигантская пирамида. И всё это выглядело, как глаз змееликого Бога Апопа.
  Иссиня-чёрных облаков вдруг стало много, они слились и закрыли свет. Из неба к воде снова потянулись светящиеся огнём столбы вихря. Волны раскачивали корабли, пенились и плевались гневом богов. Пилот отдал приказ:
— Парус свернуть! Закрепить всё, что можно!
  Команда и египетские воины:
— Третий шторм подряд?! Да чем же мы так прогневили тебя, Посейдон?
  Паки:
— Посейдона ли?!
  Иа:
— На вёсла, братцы, на вёсла!
  Александр на бегу к носу корабля:
— Подать сигнал!
  Дива Аттака, рассекая грудями черные, встающие стеной волны, протрубила сигнал-предупреждение: «бедствие». 
Александр:
— Всем рулевым, веслующим и парусным — в железо ! Право на борт! Молитесь все, кто может!
  Засвистели свистки, взревели барабаны. Налетела тьма.
  Торговые суда отозвались и на судах стали сворачивать паруса и зажигать факелы.
  Тагарт:
— Ох! На этот раз драконы этих морей-таки возьмут свою жертву! Господь Ра всевышний, молю тебя о пощаде. Помоги!
  Марк снова посмотрел туда, куда указывал вперёдсмотрящий, увидел кусок вдруг почерневшего неба, потом взглянул на дочь. Она, вцепившись в сеть, стояла на коленях с закрытыми глазами и спала сидя. Пошатнулась и мать успела её подхватить. Связанный Рубин снова завыл, переходя на жалостный лай. Макака на руках уносящего её раба взбесилась, исцарапала и искусала его. С криком и визгом это создание мгновенно сбежало в трюм.
— Отпустите собаку, — нехотя произнёс Марк, — Перенесите дочь! Аккуратно. Всем по местам. По местам! Легионеры — к веслу!
  Двое из них задержались на месте.
  Под ритм барабана три галеры предприняли попытку сбежать от шторма и гигантской воронки, которую закручивал трезубцем хозяин морей. Бывалая опытная команда Аттаки, опиралась на вёсла, как гибнущий на последние силы. Под шум ветра и грохот волн громко обговаривала только что происшедшее:
— Что это за ребёнок?! Это дочь Марка?!
— А пёс?! Он готов умереть за девчонку! Смотри, что с ним происходит! Бьётся в кровь, как бешеный!
  Барабаны: И раз! И раз! Бам, Бам!
— Хватит болтать, сухопутные крысы, или пойдёте на корм рыбам!
— А я туда не спешу!
  Рубин продолжал вырываться, как мог, кусал в кровь сеть, метался, бросался на мучителей, остервенело захлёбываясь лаем. Галеру с большей силой бросало с одной громадной волны на другую. Судно ныряло и вновь «воскресало» над волнами.
  Марк, держась за вдольбортные канаты, прилагал неимоверные усилия, и сопротивлялся, сшибающему с ног ветру. Задерживал дыхание, чтобы не наглотаться солёных брызг, забивающихся в нос, глаза и уши. Легат едва подобрался к капитану и, перекрикивая оглушающий вой шторма и волн, почти в ухо ему прокричал:
— Скажи, ты понимаешь, что означает: показать тьме корону Ра?
  Александр не сразу понял.
— Что?! Что?! 
Марк:
— Я говорю!... Александр, ты понимаешь, что означает: показать Тьме корону Ра?!
— Не знаю.
— Я так и думал! — выдохнул Марк в сторону, и его во весь рост ударила подрезанная бортом волна, сбила с ног. Александр удержал друга.
  Патрон беспокоился за свёрнутые паруса — ослабился один из канатов. Он  закрепил их, поменял позицию, чтобы лучше видеть вперёдсмотрящего, и услышал обрывок фразы.
— «Корону — Тьме?» — переспросил он, — Я знаю! Почему вот только я сам не догадался?! Капита-ан, пройдём через центр воронки и выскочим!
  Александр:
— А шансы есть?!
  Патрон:
— Последний!
  Александр:
— Убрать вёсла! Веслующие - в трюм! Задраить люки кожей!
  Патрон заорал:
— Команда, приготовиться открыть основной парус, рулевые — развернуть нос поветру! Идём через центр бури! Приготовить крыло!!! Архандр, веди!!! — выкрикнул вперёдсмотрящему.
  Архандр:
— Принял!!! Держать курс!... Держать!… Ещё рано!
  Кто-то из воинов-гребцов выдохнул и, удерживаясь за канаты, вместе с остальными пробирался в трюм, подумав вслух:
— Ну, вот и всё! Теперь надежда только на…
  Александр Марку:
— Воистину божественно смелая мысль, дружище! Наберём скорость и выскочим из шторма! Только бы мачта выдержала, и паруса не сорвало! Передать приказ на торговые суда! Разворачивать по ветру!
  Взревела раковина Дивы Атаки, и тяжёлые торговые галеры стали разворачивать суда и готовить к открытию дополнительные треугольные паруса.
  Архандр в «бочке» кричал вниз:
— Услышали! Разворачиваются! Набирают скорость! Готовы следовать за нами!
  Александр:
— Держать парус!
  Архандр оглядывал палубу сверху, чтобы удостовериться, что все либо прикованы, либо укрылись в трюмах. — Женщины на носу! — Указал он рукой.
  Тагарт, крепкий, высокого роста воин с карими миндалевидными глазами, увидел, как заливает и треплет у кормы женщин, и выкрикнул Марку:
— Марк, да их всех сейчас смоет к дьяволу за борт!
  Марк:
— Помоги им.
  И легионер бросился помочь женщине со спящим ребёнком на руках удержаться на палубе и спуститься вниз.
  Марк проводил их взглядом и остался рядом с Александром.
  Минка успел приковать себя к веслу и делился с рулевым-греком впечатлениями о девочке и собаке:
— Она что, захлебнулась или спит там?!
— Похоже, что спит!
— О, Озирис, такое возможно?! 
Минка обратился к греку, находящемуся впереди него у весла:
— Слышишь? Красавчик?!
— Помолчи, юнец, не то набью твой рот гнилыми бананами.
— Я говорю, послушай, я о Саманди…
— Что тебе?! Может потом, почешем языками?
— Когда потом-то?!
— Ну?!
— Я как-то видел обоих у солнечных ворот Александрии! Девочка всегда с ним! Ездит, как на лошади, только лёжа! Выросла уже!
  Мэнэс только что приковал себя третьим в связке с пилотом и восхищённо подтверждал:
— Да… Рубин красный, как огонь! Красный пёс-конь!
  Легионеры, оставшиеся у сетей с собакой:
— Да отпустите ж вы его! — вступился за пса воин Иа.
— Ладно! Режь сеть и по местам! — выдохнул Паки.
— Я?!
— А кто же?! Дай им шанс не быть смытыми за борт! И к веслу, живо!
  Воин по имени Иа, едва удерживая равновесие от качки, вцепился в сеть, разрезал её вдоль хребта собаки и быстро сделал несколько шагов сторону, держась за корму.
— Давай! Иди! Ты свободен!
  Пёс беспомощно путался в остатках сетей. Его отшвырнуло в сторону, било и болтало от борта к борту. Рабы убрали последние вёсла, воины-александрийцы продолжали переговариваться. Кто-то бросил петлю на сеть с Рубином. Тагарт как раз подоспел, поймал и надел петлю на сеть с собакой и спас её от обрушившейся на палубу лавины морских вод. Пса быстро втащили в трюм по лестнице и тут же отошли подальше. Рубин бился, бросался на людей и, вырываясь из сетей, резал в кровь пасть. А Таг-Гарта чуть не выбросило за борт. Его ударило о бочки и снесло к рулевому веслу. Александр и Марк успели его спасти.
  Александр — Тагарту:
— На вот, накинь петлю себе на пояс через канат под бортом и вперёд! Второй раз так не повезёт!
  Таг-Гарт кивнул и постарался быстрее добраться до остававшихся в опасном положении женщин. Сейчас их прикрывали и спасали  мощные крылья драконов, которые разбивали над ними волны.
  На палубе у рулевого весла:
— Слышишь Мэнэс?! А я видел её у Серапиума! Говорят, что девочку сам верховный звездочёт обучает! — подхватил александриец МИнка.
— Да ну, такую маленькую?! Ей же лет семь или шесть!
— Видел, какие у неё огненные волосы?! А глаза цвета аметиста?!
— Я слышал будто это новая Сивилла! Марк сказал, что дочь с матерью едут в Дельфы!
  Грек Олкейос:
— Значит это она волны успокаивает, и говорит с ветром?!
  Мэнэс:
— Похоже, что так и есть! Пусть бы и спала себе до Крита!
  Рулевой Олкейос:
— Да ну-у! Кто ж из смертных может договариваться с Посейдоном?!
— Невинная душа или смелое сердце! — подал голос Тагарт. — Я пошёл!
  Марк — ему:
— Давай!
  Рулевой:
— Невинная душа? А-а… это да!
  Минка:
— Таг-Гарт, у этой коротышки смелое сердце, говоришь?!
  Рулевой:
— А что? Может, это арийская богиня?!
  Рабу-гребцу палубы пришла замена. Расковывая себя, он высказался:
— А наши боги всегда где-то рядом! Великий Дэва Кришна был пастухом!
  Мэнэс на рулевых вёслах:
— Не слышал о таком! А ты откуда, раб?!
— С крыши мира!
  Таг-Гарт, проходя мимо него, буркнул:
— Помалкивал бы ты об этом, не то останешься без языка!
Земля плоская и у неё никакой крыши нет! А за ледяной стеной живут только боги! Неуч!
— Да, господин!
  Минка:
— Ну, тогда помолимся за крепкий сон дитя!
  Раб, уходя:
— Как бы там ни было, уж лучше слышать этот дьявольский вой, чем кормить морских драконов!
  Подобравшийся к веслам Марк слышал обрывки фраз, остановил раба за плечо, оттолкнул и исподлобья бросил:
— Ты-таки жаждешь укоротить себе язык, невольник! 
В нижних трюмах воины с опаской поймали сеть с собакой и задвинули между тюков.
  Кто-то из них:
— Режь сеть!
— Я?! Да ни за что!
  Иа и Мэнэс открыли люк вниз. Иа выкрикнул:
— Эй, вы! Чего смотрите?! Отпустите уж тварь, не то сердце его разорвётся!
  Никто не решился. Мэнэс спустился. Иа — по лестнице за ним. Наконец подоспел и Тагарт. Иа и Мэнэс приняли истерзанную штормом еле живую женщину и спящую девочку. Тагарт не верил в то, что видит: мокрая насквозь Самандар в бурю под громы и молнии, действительно, беззаботно спала.
  Иа и Мэнэс, чтобы не поранить пса, аккуратно разрезали сеть, воспользовавшись чужими клинками.
  Измученный Рубин с визгом и лаем, оставляя кровавые следы на полу средней палубы, помчался к каюте.
  Таг-Гарт как раз помог матери, отнёс спящего ребёнка в каюту и бережно уложил в постель.
  Мэхдохт с благодарностью и облегчением вздохнула:
— Спасибо, Тагарт. Иди, ты нужен моему мужу, — и разрыдалась.
  Воин кивнул и, выходя, увидел, как, скользя и спотыкаясь, на него несётся мокрый пёс с окровавленной пастью. Легионер едва успел уступить собаке дорогу.
  Рубин в два прыжка оказался в каюте рядом с Саманди. Вскочил на лежанку, прикрыл собой девочке спину, облизал ей руки, шею, лицо, испачкал кровью, и, устало вывалив опухающий язык, гордо лёг как сфинкс.
  Таг-Гарт:
— Молодец, парень. Не всякий человек… — и, закрыв плотно дверь в каюту, удалился.
Не просыпаясь, девочка обняла друга, чуть улыбнулась и тихо продолжала шептать:
«Сэт Апп Птолемей…
Сэт Апоп Птолемеум.
Ахм Прия Санти Тара Ра…»
  Мать нежно обняла обоих и укрыла козьими шкурами.
— Спи, Саманди, спи. Отдыхай, Рубин. Смелое сердце.
  Мэнэс и Иа заглянули в каюту, удостоверились, что с женщинами всё в порядке и вернулись к рулевым.
  Архандр выкрикнул:
— Пора! Парус готовь!..
  Александр:
— Парус готовь!
  Пилот:
— Парус готовь!
  Дива Аттака затрубила в раковину дважды, и галера вдруг осветилась со всех сторон слепящим белым светом шариков, которые быстро перемещались и цвиркали, как кузнечики или цикады. Кто был на палубе, от яркого света мгновенно крепко зажмурились, но каждый по-своему пытался подсмотреть, что происходит. Люди резко оборачивались на  проносящиеся близко мимо них звуки.
  Архандр закричал:
— Сами Боги понесут Аттаку! Полетели! Отпускай!
  Александр приоткрыл глаза и увидел вокруг рой маленьких огненных «пчёл». Капитан поднял голову, чтобы удостовериться, что Архандр надёжно приковал себя к мачте. Сквозь потоки воды и света, капитан едва разглядел, как над мачтой с мелодичным негромким визгом сновали «любопытные» огненные шары побольше, а высоко над младшим братом висел и светился серебряный октаэдр. Александр почувствовал, как его цепи, вдруг, приподнялись в воздухе и, подпирая лёгкие, отрывают ноги от палубы. Капитан ощутил в паху странное сильное возбуждение. Волосы встали дыбом и на голове и на теле, странно закололо на языке и зубах, как от переедания кислыми фруктами. Мужчина испугался, и, схватившись крепче, за что смог, выкрикнул вверх:
— Брат, держись! Полетели!
  Дива громогласно, наконец, протрубила в третий раз, огоньки мгновенно разлетелись в стороны, но остались вокруг корабля. Архандр увидел освещённую «пчёлами» дорогу и как паруса всех судов одновременно раскрылись.
— Вперё-ёд!!! — В восторженном экстазе заорал вперёдсмотрящий, указывая патрону направление, которое люли на палубе и так уже видели. — Веди, о Великий Ра!
  Грек:
— Неси нас, о Всевышний!
  Александр жадно вглядывался в огоньки, пытаясь понять, что это или кто это, и вдруг закричал:
— Прости меня, о, Великий Господь Ра! Отныне пока жив буду, буду твоим смиренным рабом.
— И я!
— И я! — хором отозвались остальные на палубе.
  «Любимым сыном» — услышал в душе Александр, вздрогнул и заплакал. Остальные услышали в душе эти же слова и, вглядываясь в свечение, реагировали по-своему.
А в это время в каюту Саманди и Мэхдохт сквозь палубу проникли «пчёлы». Мэхдохт резко отключилась ещё до того, как они проявились. Яркие солнечные огоньки зависли над ней, Саманди и спящим Рубином, «срослись» в руку, тонкие пальцы которой изящно сложили особую фигуру-знак Ра. Рука Саманди поднялась и тоже повторила эту фигуру. Девочка счастливо засияла в улыбке, повернулась набок и продолжила крепко спать. «Солнечная рука» плавно распалась, и повторила детскую улыбку Саманди, затем «пчёлы» облачком просочились через потолок каюты и исчезли, погасив вихрем фонарь.
  Команды проворно выстроили суда по ветру. Галеры набрали бешеную скорость и летели то ли по волнам, то ли над волнами навстречу светящемуся широченному столбу, поднимающемуся в небо. На кораблях не было ни одного человека, который бы не поминал Единого Господа, называя именем, известным во всех землях.
  Паруса-крылья сослужили Аттаке добрую службу, выдержали испытание. Галеры приблизились вплотную к светящейся вертикальной стене бирюзовых вод. Дива Аттака подала сигнал, и свечение вокруг кораблей вдруг полностью исчезло.     Шквальный ветер, сменивший направление, быстро развернул судна и в полной темноте вынес в спокойные воды.   Команды очнулись с первыми лучами солнца. Оказалось, шторм серьёзно потрепал паруса и оснастку, но, хвала небесам, все корабли спаслись, хотя несколько десятков человек смыло с бортов торговых галер. Наутро оказалось, что ни один человек из команд галер не помнил, что происходило после того, как погасли огни. 
  Придя в себя, патрон и пилот обратились к Марку:
— Спасибо, дружище! Отличная мысль — выйти из шторма через его центр!
  Марк задумался и признался:
— Да, отличная… Но не моя.
— Как не твоя, Марк?! — подошёл и положил другу руку на плечо Александр. — Ты ж мне сам сказал…
— Я лишь повторил слова дочери.
— Кого?! — вспыхнул пилот.
— Саманди. Это она сказала, чтобы Тьме показали Ра в его жемчужной короне.
  Патрон, удивлённо покачал головой.
  Олкейос почесал в затылке.
  Таг-Гарт хлопнул старика Уила по плечу:
— Вот это да!...
  Минка:
— Вот кто имеет чистое сердце говорить с Богами — ребёнок!
  Марк:
— Да-а… Признаться честно, жалею, что вчера так и с ней, и с Рубином… И с Мэхдохт тоже. Спасибо, Тагарт! Иа, Мэнэс, Паки… Только, друзья, я бы хотел, чтобы это осталось между нами. Саманди у меня ещё совсем кроха.
  Все:
— Да…
— Да…
— Конечно.
— Всё, забыли!
  Марк:
— Но я не забуду…
  Александр, поддерживая его, кивнул.
  Марк отвернулся, отошёл к борту и, глядя на спокойные воды, горячо дыша, думал:
«…………»
 
   На том и стало. Теперь всю тихую солнечную дорогу до Крита, а затем и через опасные пиратские акватории, путями мимо живописнейших Кикладских островов до Афин Саманди почти всё время спала, спрятав нос в пахнущей мёдом длинной шёлковой шерсти Рубина. А он ел и пил только из её рук. Следовал везде тенью, прикрывал спину, пока подружка-хозяйка спала. И истошно, днём и ночью выл, не оставляя девочку ни на минуту, и не давая команде уснуть. Но команда притерпелась, смирилась. Действительно, не выбрасывать же любимца маленькой девочки только за то, что воет? А знающие тайну мужчины даже начинали волноваться и вглядываться в ясное небо, если Рубин вдруг на некоторое время замолкал, а Саманди выходила подышать свежим воздухом. Даже пираты не нападали на столь желанную богатую добычу. Издалека разглядев красный солнечный парус Аттаки, и услышав её грозный рог, провожали и уходили прочь.
  Когда малая флотилия во главе с боевой галерой охраны подошла под парусами к стенам Афин и причалила, моряки с облегчением  выдохнули.
Покидая корабль, огненноволосая девочка, сопровождаемая громадным рыжим псом, выглядела в глазах рабов и воинов маленькой красавицей. Александр, его брат Архандр, рулевые, патрон и пилот, восхищённо улыбались и молчали. Отец счастливо нёс её по палубе Аттаки на крепких руках. Цепко держа маму за руку, Саманди обернулась, махнула команде рукой и улыбнулась Диве в жемчужной короне и её прекрасным драконам.
   Кое-кто из команды с любовью ответил девочке улыбками.
   Александр выкрикнул: «Хо Ра!» (Дитя солнца), и поднял руку.
   Марк обернулся, кивнул другу и ответил тем же широким жестом прощания.
   Пятеро легионеров: Уил, Тагарт, Минка, Мэнэс, Паки и Иа, спускаясь по трапу, держали за ними плотный строй.
   Широкоплечий грек – Олкейос – по такому поводу распустил чёрные косички-жгуты, причесал выросшую за время похода кучерявую бороду, и с утра красовался в стираной белой тунике, прогуливаясь по палубе с голубой непоседой-макакой на плече. Провожая Саманди и её красавицу-мать по отдраенной до блеска палубе Аттаки, рулевой выправил спину и щерился девочке во все белые зубы.

                Часть 2

  Афины. Отличная погода, солнце. На пристани пришвартовано до десятка торговых и рыбацких судов, под разными флагами со свёрнутыми парусами. С корабля видны белые сияющие дворцы с колоннами, ступенями и мраморными статуями. Искрящиеся фонтаны, свисающие с балконов невероятные цветы, длинные тенистые оливковые и эвкалиптовые рощи, пылающее разноцветье листьев винограда. Пристань и город столь захватывающе удивительно пахли рыбой, специями, цветами, фруктами и вином одновременно, что восхищённая Саманди замучила отца и мать тысячами вопросов. Марк быстро устал от них. К нему подошёл и представился посыльный римлянин, встречающий Марка и пригласил следовать сразу к сатрапу Афинскому. Саманди и Мэхдохт увлеклись, рассматривая всё вокруг и не заметили, как Марк ушёл. Подошли рабы носильщики и пригласили обеих следовать за ними.
  Не по-зимнему длинный жаркий день, затем чуть прохладная ночь. Лёгкий ветер с моря колыхал сырые занавеси. Саманди не спалось. Девочка осторожно оставила постель матери, вышла на террасу белокаменного дворца и, положив руки и голову на холодные резные перила, долго глядела на искрящийся серебром ночной залив, ещё неполную луну и высокий потолок ярких звёзд, которые складывались в картинки животных и богов. Она их узнавала, и это было удивительно. Самандар думала над тем, какой должно быть бесконечно огромный мир, что если они так долго преодолевали путь из Александрии до Афин, а в небе сияют всё те же звёзды. И где те земли, над которыми горят те созвездия, о которых говорил учитель-звездочёт.
  Ветер чуть шевелил листья старых эвкалиптов, играл с волосами девочки. В воздухе одуряющее пахло магнолиями и альбицией, которым вдруг этой ночью вздумалось расцвести ещё раз.
— Та-ара… — вдруг тихо сквозь шуршание деревьев и можжевельников услышала она. Но девочка осталась в своих мыслях.
— Тара…
  Самандар прислушалась, оглянулась. Никого. Посмотрела с балкона в маленький сад с белым мраморным фонтаном. Никого.
— Саманда-ар…
  Позвал кто-то мягким женским голосом. Девочка вернулась в комнату.
— Что, мам? Ты меня звала?
  Но мать спала. Впервые за путешествие она позволила себе уснуть глубоко. Дочь вернулась на балкон.
— Саманди… — кто-то более настойчиво пропел где-то вверху.
  Она подняла глаза и увидела вдалеке белый огромный храм с колоннами, у которого стояла на струях воды полностью облачённая в боевые доспехи статуя богини Афины. В свете оранжевой луны, казалось, её доспехи выкованы из горящих углей. Саманди заволновалась. Струи исчезли. Статуя, опустила щит и копьё, повернула голову, протянула руку, и на ладонь богини сел маленький крылатый ангел. Афина заговорила.
— Скоро настанет смена времён, старые боги будут забыты и придут новые. Старые враги надели личину и назвали себя людьми, а вас своими друзьями, чтобы уничтожить спящими вас и ваших детей до конца Рода.
— Мне очень жаль, Афина.
— Я говорю с тобой не для того, чтобы ты меня или себя жалела, Тара!
— Почему, о Великая Воительница, ты называешь меня этим именем?
— Когда-то и это имя было твоим. Мощь богов велика, но мы её теряем, а человеческие тела теперь столь малы и хрупки, что и избранные уже не могут выдержать всей божественной силы. В тебе лишь капля Тары, и я говорю с ней. А теперь послушай. На избранном тобой пути будет много испытаний и потерь, но ты ещё слишком мала, чтобы перенести их сейчас. Я дарую тебе часть мужества самых сильных воинов Эллады, потому что твоё сердце требует защиты.
  С маленького крылатого ангела, сидевшего на правой руке богини, вдруг слетело маленькое золотое пёрышко и легло в левую ладонь Саманди.
— Торопись, Тара, тебя ждёт твой друг Оракул. И помни: ты носишь имя огненного дракона и обладаешь каплей его силы. Вспомни себя! Скорей! Торопись! Берегись...
  Афина вновь взяла в руки оружие и её вдруг охватил огонь. Статуя вспыхнула невероятным светом.
  Саманди закрыла глаза, увидела яркое фиолетовое свечение и открыла глаза. Оказалось, что солнце уже поднялось, и она лежит в обнимку с Рубином и матерью в постели.
  «Интересно, мама тоже видит такие сны? А отец?» — подумала она и, не разбудив мать, вышла с собакой на балкон. Девочка увидела, что бронзовую статую Афины действительно хорошо видно, и она сейчас горит, сияя в солнечных утренних лучах.
Саманди наскоро тепло оделась и с собакой побежала к ней. Оказавшись на большой площади у подножия статуи Богини Воительницы, она восхитилась её мощью, силой и изяществом и, изо всех сил подтягиваясь на цыпочках, пыталась хоть пальцем прикоснуться к мраморным стопам.
— Спасибо, Афина. Я запомню, что я Тара. Моё уважение. Благо дарю.
— Самандар! — окрикнула запыхавшаяся мать, — Как же ты быстро бегаешь.
  Саманди вздрогнула и послушно вернулась к маме.
— Город незнакомый. Воинов много. Тебя здесь не знает никто. Прошу, сама никуда не уходи!
— Хорошо, мам. А кто такая Тара?
— Не знаю.
— Мам, а со мной говорила Афина.
— Точно? Точно?
— Да.
— А хочешь действительно увидеть и поговорить с ней?
— О, да! Конечно, да!
— Тогда давай поторопимся. Время раннего завтрака. Отец, возможно, уже проснулся. Не будем опаздывать.
— Хорошо.
— Потом возьмём для Афины подарки и пойдём в Парфенон.
— Да, конечно. Она мне тоже сделала подарок, и я хочу ей что-то такое удивительное подарить. А что такое Парфенон, мам? И что можно подарить богине, чтобы не оскорбить её?
— Любовь, дорогая моя, любовь. Я покажу и расскажу. Я была в Афинах двенадцать лет назад, после того как мой отец отдал меня в жёны твоему отцу. Кое-что я помню, главное не заблудиться, — улыбнулась Мэхдохт.
— А как вы приехали сюда?
— Морем. А ты видела, мимо чего пролетела, пока бежала на площадь?
— У у. Я торопилась поблагодарить Афину, пока она не ушла.
— Куда? Это только одна из её статуй. Будем возвращаться быстро. Открой пошире глаза. Это невероятный город. Город богов!
— Нет, нет, мам, она живая. Рубин, не отходи от меня.
— Конечно живая, как и все боги.
  Собаке трудно было не реагировать на появившихся, на улицах быстрых всадников и гружёных вещами и продуктами мулов. Он молча оскаливался на проезжающих мимо, и шёл, плотно прижавшись к девочке.
  По традиции в греческом триклинии приготовлены стол и ложа. На столе, покрытом белой скатертью, в тарелках хлебные лепёшки, овечий сыр, Родосское печенье, яйца. Хозяин дома, друг детства отца, Аркадий, пригласил семью возлечь на ложах и приступить к трапезе. Саманди с интересом наблюдала, что да как происходит, и слегка разочаровалась тем, что почти не нашла особенных отличий. 
  Рабы принесли кашу, мульс, воду и на дополнительный столик поставили свежие и сушёные фрукты, фиги, смокву и орехи.
— Доброе утро, муж мой. Доброе утро, Аркадий.
— Долгих лет, пап, дядя Аркадий. Пап, когда ты пришёл? Я даже не заметила. Ты расстроен? Тебя не обидели здесь?
  Марк и его друг с улыбкой переглянулись. Отец вдруг сделался серьёзным и поднял чашу с мульсом.
— Да, я был на важном совете почти до утра. И сегодня мне понадобится твоя особенная помощь, Саманди, — надпил, поставил и надломил лепёшку с сыром.
— Моя?! Правда? Чем я тебе могу помочь? Только скажи! — дочь аж перестала есть.
  Марк:
— Есть у меня очень важный приказ, и без тебя мне не справиться.
— От Цезаря? Нет, нет, пап. Ты такой сильный и умный, ты обязательно со всем справишься сам.
— А что за приказ? — всполошилась Мэхдохт.
— Его необходимо выполнить сразу после завтрака. Потом мне нужно отдохнуть.
  Саманди с ожиданием и волнением заглядывала отцу в глаза:
— Так что за приказ от Цезаря, пап?
— Об этом позже. Мэхдохт, ты тоже можешь пойти со мной и Саманди. Завтра утром отправляемся в Дельфы. Особенно не располагайтесь.
— Завтра?! — переспросил Аркадий, продолжая завтрак, — Что вас гонит так в дорогу? Оставайтесь ещё на пару недель, или на месяц. Скоро у нас будет праздник Диониса, и начнутся малые Дельфийские игры, — и отпил из кубка несколько глотков мульса.
— Так скоро ехать? — удивилась Мэхдохт.
— Уже завтра? — немного расстроилась Саманди.
— Да. Пора. Время гонит, друг мой, время, — продолжал вкушать Марк, — У меня всего лишь два месяца на дорогу от Александрии через Дельфы в Константинополь и обратно. Нужно успеть женщин вернуть домой в безопасности. Разбои на дорогах участились, и люд простой будто взбесился. Требуют явленья чуда. Из Хазарии недобрые вести получил от брата младшего. Левиты замышляют что-то и едут семьями в Иер-Рус-Алим.
— Что пишет брат твой Мшей?
— Что жив, здоров, и ждёт второго сына.
Сказал, что труден хлеб его, но там,
в Хазарии — Бог к сердцу будто ближе.
 
Сказал, что многие кохены направились туда,
в Царь-Град, две иль три недели как.
Старейшина уехал из Мессины.
 
Сказали, что в Золотой Столице
появился какой-то светлоокий арий,
что ходит по морю, как посуху.
 
Двумя хлебами накормил голодный люд.
Он исцеляет всех, кто этого попросит,
и воскрешает тех, кто стал недавно мёртв.
 
Тот арий говорит и научает тех, кто слушает его,
что все мы дети небесного народа
и рабство — грех перед лицом Родителей-Богов.
 
— Да он безумец! Опасны речи и деяния его.
Я знаю, кто я. И знаю, кто мой раб,
и за что осУжден он носить ярмо на шее.
 
Такого раньше не бывало,
чтоб по воде ходить
и воскрешать умерших.
Он что, пророк иль Лже-Мессия?
 
Всё это, друг мой, слухи.
Чтоб смуту всю скорей остановить
в бунтующем народе,
должны мы рот ему закрыть плетьми
и болью вдосталь наградить
на площади прилюдно.
 
— Да, возможно, слухи, как и то,
что будто в Каиафу бес вошёл.
 
Я должен вовремя вернуть
отряд свой на галеру в строй.
 
Погода снова изменилась. Будет дождь.
В колене кости, шрамы стынут, жилы тянет.
Несколько распоряжений — и
поскорей отправимся в дорогу.
  Саманди заметила, что отец и дядя как-то иначе заговорили. Она внимательно слушала и не понимала, как так у них это получается, но вдруг, ритм в их речах пропал так же легко, как и возник. Саманди отметила, что они просто стали говорить на другую тему.
— Хорошо, Марк. О провианте и палатках ты не беспокойся.
— Аркадий, друг мой, такая малость, как палатки, у нас, конечно, есть, а провиант закупим сами. Я на Агоре видел — выбор здесь большой.
— Но молодого красного вина из Родоса с собою точно нет. В дороге долгой может пригодиться. Ночами часто холодно уже.
— Жаль ехать завтра. Я бы хотела успеть побывать в Парфеноне и у кого-нибудь узнать, кто или что такое Тара, — подала голос Саманди.
— В Парфенон успеете, если поторопитесь. А Тара? Ты не знаешь, что такое Тара?
  Укорил дочь Марк.
  Саманди покраснела и опустила глаза.
  Марк:
— Я расскажу тебе о ней, но после того, как ты поможешь мне выполнить моё задание. Но ты, конечно, можешь отказаться, пойти в библиотеку и узнать из книг сама.
— Конечно, я помогу тебе, пап, и потом пойду в библиотеку! Мам, ты сможешь пойти со мной в Акрополь?
  Мэхдохт:
— Это великое сооружение и там…
  Марк:
— Заканчивайте завтрак обе, успеете посмотреть город, если…
  Марк и Аркадий вытерли руки, встали с ложа и стали уходить.
  Саманди им вдогонку:
— А Рубин может идти со мной?!
  Марк не оборачиваясь:
— Тебе решать.
  Час спустя Марк с семьёй были уже на торговой площади.
  Вот он, Афинский рынок. Тут продавали всё: овощи и фрукты, пшеницу и оливы, овечье масло, оливковое — для лампад, выдержанный козий сыр, овечью шерсть и ткани тонкие, ковры персидские и кресла Рима. Украшения женские из меди, серебра и восточных самоцветов. Посуду из стекла и глины Хазарии и расписные красные из РОсии, амфоры всех видов и размеров — местных мастеров. Сосуды и чеканки потомственных умельцев  лить чаши из серебра и меди. И, конечно же, сладкое, игристое и терпкое вино, любое. И главное: специи!
  Саманди с любопытством рассматривала, что успевала. Рынок бурлил и был в самом разгаре.
  Площадь. Правый край Агоры занимал здесь конный рынок и рынок рабов-детей, за ним скотский и птичий. Далее продавали рабов всех цветов и возрастов. Слева от площади высокообразованные знаменитые в Греции гетеры на столбе объявлений искали выгодное и интересное для себя предложение. Неудачливые и престарелые гетеры, что опустились в обществе и обнищали, не скупясь на ласки себя за мелкую монету продавали. На стене объявлений читали и откликались на любой посул. Так второпях с соперницами ссорясь и ругаясь, покидали шумный рынок.
  Марк с семьёй и охраной направились в то место, где продавали настоящих породистых лошадей и красивых рабов-детей со всего известного мира. Некоторые дети были абсолютно голыми и замёрзшими. Они теснились, чтобы как-то согреться. Работорговец обращал внимание на их горькие слёзы безнадежности меньше, чем на кудахтанье сидящих в клетках жирных кур и гусей. Красивых, ладненьких детишек вытаскивали по одному на помост, рассматривали, ощупывали, щипали и заглядывали в рот, а они обречённо плакали, ища надежду на спасения в равнодушных глазах прохожих. Это удручающее зрелище сразу стёрло улыбку и восхищение с лица и сердца Саманди. Она перестала удивляться и сжалась. Крепче держалась за руку матери и прижимала к себе Рубина.
  Саманди вдруг встретила обречённые мокрые глаза светлокожей голубоглазой девчушки примерно её возраста, перепугалась и замёрзла от её пронзительного взгляда. Отвела смущённые глаза, отвернулась и крепко впилась в руку мамы ещё крепче, спросила:
— Отец, зачем мы здесь? — чуть не расплакалась она.
— Увидишь, — не оборачиваясь, ответил Марк.
  Когда они проехали мимо этого места и оказались у загона с крепкими лошадьми, остановились. Марк обычно лихо спешился. Саманди, выдохнула и вместе с мамой сошла с деревянных носилок.
— Выбери крепкого коня, — сказал отец, — Ты больше не можешь ездить на Рубине. Так сказал мне Цезарь. — Соврал он, — Кроме того, я не сделал тебе подарок ко дню рождения. Восемь лет достаточный возраст, чтобы пересесть в женское седло.
— Но мне не нужна лошадь. Прости, пап.
— Не называй меня отцом вне стен дома!
— Хорошо, отец. Хорошо, Марк.
  Легат скупо улыбнулся глазами.
— Я попросил этого торговца, чтобы он нашёл всех кобыл и жеребцов в Афинах, что родились в первый день Митры. Так хотел твой учитель-звездочёт. Я думаю, что сейчас как раз подходящее время и повод.
— Учитель? Хорошо, Марк, я сделаю выбор.
  Самандар выпрямилась, как-то вдруг стала выглядеть взрослей, подошла к хозяину лошадей, взглянула и спросила.
— Так ли, что все эти четверо родились в первый день Митры?
— Да, маленькая госпожа. А сколько вам лет, маленькая госпожа?
— Уже восемь.
— Какой вам нравился из них?
— Не могу пока решить. Расскажите мне немного о каждом.
  Саманди внезапно почувствовала, как горят огнём её ноги, и жжёт грудь. Она подумала, что это из-за жары, немного освободила шею от лёгкой белой накидки и продолжала слушать улыбчивого грека.
— Очень хорошие сильные лошади. Прекрасно объезжены, любая для Вас будет отличным подарком.
— И всё же? 
  К ощущениям жара девочки добавился изредка долетающий звук хлёсткого бича. У Самандар стало перехватывать дыхание и от собственной боли в груди кружиться голова.
— Этот жеребец по-резвей. Отличная шёлковая грива.
  Вот этот трёхлетка в яблоках — повеселей.
  Эта кобылка имеет мягкий шаг и бег плавный. А эта…
— Так чем же они отличаются от остальных таких же, в других рядах?
  Отвернулась Самагди и уже не слышала торговца, только вздрагивала от чужой обжигающей боли, хватаясь то за своё плечо, то, прикрывая руками бок. Её уши заполняли звуки ударов бича, гневное ржание-страдание какой-то лошади.
— Они рождены в первый день Митры, — ответил грек, пожал плечами и обернулся. Но там уже девочки не было.
  Позабыв обо всём, сквозь беспорядочный говор торговцев и шум каких-то используемых металлических инструментов Саманди очертя голову неслась через площадь, на яростный призыв о помощи.
— Саманди, ты куда?! Вернись! — выкрикнула вдогонку мать.
  Марк жестом приказал пятерым легионерам следовать за ним, вскочил на лошадь и поскакал за дочерью, но, опережая его, след вслед, за девочкой рванул Рубин.
  Руки, ноги, платья, кувшины,
беззубые улыбки торговцев снедью.
  Пыль. Навозная куча, Лужа.
  Мелкая монетка утонула в пыли и исчезла чьих-то натруженных руках.
  Кто-то в лохмотьях обрезал кошелёк и метнулся в сторону.
  Высокий крепкий атлет в длинном плаще и роскошных высоких сапогах на мускулистых ногах, который увидел раскрасневшуюся бегущую девочку и решил перехватить её рукой. Заметил несущегося следом огромедного пса, его пасть и резко отступил в сторону.
  Саманди оказалась у загона с одной лошадью. Её изо всех сил с наслаждением хлестал длинным бичом низенький загорелый торговец с брюшком, на лице которого было много серых бородавок.
— Перестаньте! Прекратите! Что вы делаете?! Оставьте его! Во имя бога Солнца и Афины, прекратите! — кричала Саманди и, вцепившись в руку перса, повисла на ней всем телом. Рубин вгрызся в его тёмные одежды, рычал и трепал их.
  Марк галопом подъехал и увидел, как дочь обеими руками отчаянно крепко держит кнут, которым хозяин избивал и так уже истекающего кровью крупного серо-белого жеребца с рыжей гривой. Марк подскакал, соскочил с коня. Хозяин жеребца, оттолкнул девочку и замахнулся бичом на неё и собаку. Но руку коротышки вдруг остановил в крепком захвате Марк, а на второй мгновенно повис Рубин. Бородатый горбоносый торговец выпустил повод. Жеребец отскочил, отбрыкиваясь, тряс головой и хрипел, разбрызгивая красную от крови пену по песку.
— Не стоит поднимать руку на ребёнка, — сдержано произнёс Марк.
— Ай, Ай! Убери швоего бешеного верзилу! — женским голосом взвизгнул шепелявый перс.
  Марк:
— Рубин, назад! Руки, я сказал!
— А кто мне может жапретить?! — пыхтел гнилым ртом кривоногий торговец.
  Марк:
— Я! Её отец.
— Отжови щвоего рыжьего дьявола!
  Марк поднял дочь из пыли и строго произнёс:
— Немедленно возвращайся к матери! Рубин — назад, я сказал!
  Пёс нехотя послушался, но остался в центре событий, внимательно наблюдая за действиями торговца.
  Хозяин приказал рабу поймать жеребца и снова привести к нему.
  Саманди:
— Нет, Марк! Он забьёт его до смерти!
  Марк:
— Хозяин в праве делать со своим товаром всё, что захочет.
  Отец попытался посадить дочь на свою лошадь, но она ловко увернулась и снова крепко вцепилась в кнут обеими руками. Рубин, рыча, тут же бросился на перса, снова вцепился в его одежды.
  Перс стиснул зубы и прошепелявил:
— Или уйми щвою дощь и щобаку, римлянин, или я щам вожьмущь за её вощпитание!
— Ты, видимо, не понимаешь, кто перед тобой! — возмутился Марк. Решительно шагнул вперёд и крепко сжал эфес меча.
— Перестаньте! Перестаньте! Папа, не надо! Рубин — назад! А Вы скажите, почему Вы его избиваете? За что?!
— С чего бы я должьен вообще говорить щ тобой, дифчонка? Хощу и всё!
— Потому, что её отец — легат александрийского легиона и при желании мои воины могут живьём нафаршировать тебя навозом этого жеребца!
  А теперь отвечай!
— Ну, хорощо! Хорощо, — кипел гневом потный торговец, но сдерживался, — Этот жьеребец просто дьявол! Ни под щедло, ни в колещницу, ни в повозку пощтавить его не могу! Ни продать, ни отправить на бойню! Дьявол! Покаживает, что он хромой и  очень болен. Кому нужьна больная скотина?! А?! Подарить — так его уже вще ждещ жнают! Одно удовольщтвие щлыщать как эта бещтия орёт от боли. Ух! — замахнулся на него.
  Конь дёрнулся и присел, ожидая следующего обжигающего удара, и оскалившись, захрапел.
— Не надо! Не надо! Расскажите, почему так с ним? — спрашивала Самандар.
  Глядя, как конь немного успокаивается, и из его ран по бокам течёт кровь, а из глаз слёзы, девочка сама плакала.
  Перс:
— Не жнаю. Вожьможно, проклят тот день и чащ, когда он родилщя.
  Саманди:
— Это Ваш конь? 
  Перс:
— А чей же? Мой.
  Саманди:
— Значит и его мать тоже Ваша?
— Да, конещно. Настоящая липищианская кровь! (Липицыанская кровь).
— Она жива?
— Зачем тебе это нужно, Самандар? — не понимал Марк.
— Папа, позволь мне. Так мать его жива? — девочка настойчиво допрашивала торговца.
  Перс:
— Да, жьива.
— Проводите меня к ней, пожалуйста, но пока не трогайте… Как его зовут?
— Арещь! (Арэс)
  Серый в яблоках конь с рыжей гривой вздрогнул и выпучил глаза. Перс замахнулся.
  Саманди жестом и словом остановила торговца.
— Пожалуйста, не трогайте его.
— Ладно. Пусть пока отдохнёт. Жьверь! А щего ты хочешь, девощка?
— Папа выбирает мне подарок на день рожденья. Сказал, что я сама могу выбрать.
— Ты его хощещь?! Да я его на мяшьо продаю! Он прощто дьявол во плоти!
  Саманди ему ничего не ответила.
  Марк:
— Дочь, ты точно этого хочешь?!
  Она кивнула. Марк посадил Самандар на коня впереди себя. Перс сел на свою лошадь, и они отправились за город. Рубин пылил следом. Вскоре эти четверо оказались у конюшен. Всадники спешились, привязали коней и направились в стойла.
  Саманди:
— Рубин, останься здесь.
  Пёс нехотя повиновался. Люди вошли в загон для кобылиц и новорожденных жеребят.
— Щто?! Хорощи?! Все, как наподбор! Вот его мать. От неё отлищные жьеребцы. Липищиан, щищтокрофка! Какая грудь, а шея, ноги?! Грива-шёлк! — похвастался перс, — Хотите покажьу от неё трёхлетку. Конь объежжьен. Я ручающь! Продам не дорого… — Улыбнулся щербатым ртом и прищурился от яркого света.
  Марк:
— Ну-у…
  Саманди:
— Нет!
  Она осторожно подошла к пьющему молоко своей матери трёхмесячному жеребёнку на высоких стройных ногах. Огладила по бархатной коричнево-пегой немного волнистой блестящей шерсти. Он взбрыкнул, мотнул короткой серойой гривой и нехотя отошёл в сторону.
  Саманди:
— Этот малыш тоже будет таким же белым, как его мать?
— Да.
— Можно мне немного её молока?
— Зачем?
— Защем?
  Спросили Марк и перс одновременно. Девочка пожала плечом. Перс дал приказ молодому, чуть прихрамывающему рабу-подростку, чтобы тот надоил немного кобыльего молока в кувшин.
  И ещё Самандар попросила этого раба, чтобы он сейчас хорошенько почистил кобылу сеном и отдал его ей.
— Защем тебе всё это, девощка? — недоумевал перс.
  Но она не ответила, лишь спросила:
— Скажите, уважаемый: сколько Арэсу лет и когда он родился?
— О! Этого я никогда не жабуду.
Родилщя он под утро в первый день Митры вощемь лет назад.
Родилщя ногами вперёд, был очень шлаб,
не вщтавал на ноги три дня.
Был чёрным, как обгоревщая головещка!
Ни жив, ни мёртв. Ни птища, ни жьверь.
Так, бещформенная плоть щ хвощтом облежьлым
в вонючей лужье материнщких вод.
А мать оближьивала «это»
и к нему не подпущкала и кормила лёжьа.
Впервые такое видел.
И первое что щделал выродок, когда жьашёл забрать его на мящо,
лягнул и укусил.
Пощмотрите, вот!
  Перс показал оставшийся уродливый шрам на своей на голени. Но на это никто не смотрел.
  Самандар аж подпрыгнула.
— Папа! То есть, Марк! Он родился в тот же день, что и я!
Отец понял, к чему может привести совпадение, и не хотел наживать себе такую проблему.
— Ты Арэса себе в подарок хочешь?! Может, выберешь здесь другого? Помоложе и попокладистей? Трёхлетку, например.
— Не знаю. Давай просто вернёмся к нему, на рынок. Я попробую поговорить.
— С конём?! С чудовищем неукротимым?!
— Да, пап. Великий Александр тоже говорил со своим Буцефалом.
О нём легенды ходят до сих пор. И, говорят,
что конь спасал его в сраженьях.
И выносил через огни и воды рек,
через горячие смертельные пустыни,
учуяв в них оазис влажный, безопасный.
— Откуда это знаешь?
— Книги, пап.
— Ладно. Попробуй.
  Вернувшись на рынок, Марк спустил дочь с коня. Саманди оголила руки и шею, умылась и обтёрлась с ног до головы молоком кобылицы, взяла из мешка пучок сена с её запахом и подошла к изгороди с Аресом. Конь почувствовал этот знакомый с детства аромат безопасности и любви, громко заржал и закивал. Самандар попросила собаку:
— Рубин, останься. Здесь стереги молока кувшин и сено. 
  Пёс выполнил приказ и сел охраной.
— Что ты хочешь сделать, Саманди? — спросила взволнованная мать.
— Спасти его, мам.
  Девочка пролезла под загородкой и оказалась один на один с взрослым громадным жеребцом. Мама не успела схватить дочь за руку.
— Самандар, немедленно вернись! — выкрикнул Марк.
  Девочка не оглянулась.
— Ощторожней, девощка. Жьабьёт, не моргнёт, — волновался перс.
  Рынок вокруг притих, и собрались зрители и охрана Марка. Конь вдруг выпучил глаза и захрипел, встал на дыбы и угрожающе ударил копытами землю.
— Арес. Арес. Не беспокойся, я тебя не трону, — Самандар не сдвинулась с места, лишь протянула ему клок сена.
— Нет, нет, девощка. Уходи оттуда! Только медленно и не оборащивайся! — выкрикнул перс.
  Мэхдохт судорожно вдохнула и зажала рот руками.
  Четверо легионеров взялись за мечи.
  Паки решительно вышел из толпы, взобрался на повозку с гончарной утварью, достал  из-за спины боевой лук, смазал слюной стрелу и приготовился выстрелить в жеребца, целясь прямо в его бешеный чёрный глаз.
  Самандар улыбнулась коню и сделала маленький шаг навстречу судьбе.
— Арэс, ты назначен мне судьбой. Посмотри, это я, Самандар. Я принесла тебе весточку от твоей мамы. Ты скучаешь? Я бы тоже скучала, если бы меня с мамой разлучили.
  И девочка сбросила с плеча свою накидку.
  Жеребец твёрдой поступью приблизился и снова втянул ноздрями такой знакомый ему запах. Теперь переступая мягче — чуть ближе подошёл. Выпучил чёрный глаз и внимательно слушал детский голос. Саманди  смотрела в его округлые бездонные, полные грусти и страдания зеркала.
— Иди ко мне, я тебе помогу. Я залечу все твои раны. Я услышала тебя. Иди, иди ко мне, мой Арэс. Будь мне братом, а я буду сестрой. Ты так дрожишь...
Конь смотрел только на неё. Девочка опустилась перед ним на колени и раскрыла на встречу маленькие ладони.
  Паки натянул тетиву, задержал дыхание и прицелился. Сейчас он ничего не слышал, только биение сердца огромного разъярённого жеребца и теперь дышал с ним в такт.
  Марк увидел, что на лбу этого бешеного жеребца точно такое же красное пятно, как ожог на руке дочери, и о чём-то догадался.
  Животное подошло, понюхало детские ручки. Самандар опустила голову и подняла над собой сено. Жеребец взял клок, отбросил в сторону, снова захрипел и, ударив копытами, забросал зрителей песком.
  Стоявшие рядом люди затаили дыхание и предполагали, что вот-вот начнётся кровавое побоище, маленькая девочка погибнет.
  Легионеры взялись за мечи, приготовились защитить Самандар и, если что, заколоть коня.
  Рука Паки уже чуть дрожала от прилива крови в жилы и была готова отпустить стрелу точно в цель в любой момент.
  Мать металась, «рвала на себе волосы», предчувствуя беду.
  Марк три тысячи раз пожалел, что не подарил Самандар коня ещё в первый день рождения.
  Перс приготовился с лихвой заплатить по счетам перед римским легионером, предусматривая себе пути для побега.
  А Рубин, внимательно наблюдая, топтался на месте, и был готов вступиться за хозяйку.
  Арэс сделал круг. Влекомый знакомым запахом детства, вернулся к девочке. Медленно подошёл, и его оскаленные зубы оказались как раз над головой Самандар.
  Легионеры подались вперёд.
  Тетива лука Паки дрожала и рвалась отправить в полёт стрелу. Она впилась в пальцы стрелка, жгла их и болью разгибала. Легионер медленно выдохнул и мышцами груди, как канатным каркасом удерживал мышцы рук и пальцев. Глаза Паки не моргая держали цель - глаза жеребца.
  Саманди наклонилась ещё ниже, и конь согнул шею и опустил морду. Арэс потянулся, расслабился и мягкими губами ощупал детское плечо, взял ещё один клок сена из рук и отошёл.
  Толпа со стоном выдохнула. Легионеры чуть расслабили руки на эфесах и не сводили глаз с коня и девочки.
  Выдыхая, Паки с трудом ослабил натяжение тетивы. Потрескивая, лука  нехотя и разочарованно расслабилась.
  Мать прошептала:
— Саманди, счастье моё, у-хо-ди!
— Заканчивай, что начала, Самандар, — поддержал отец.
  Девочка медленно поднялась на ноги и, тихо напевая что-то, попыталась подойти к жеребцу. Конь отходил, косясь большими глазами, но всё-таки позволил к себе прикоснуться. Оказавшись рядом, девочка увидела старые уродливые рубцы от побоев, загноившиеся более свежие раны на шее, груди, рёбрах, боках и даже животе, и кровоточащие трещины, в которые так и лезли слепни. Кожа на шее и груди жеребца крупно вздрагивала, сгоняя настырных кровопийц. Самандар с трудом нашла на потном теле  жеребца место, которое не тронул бич. Арес, глубоко дыша, хрипел от боли, взбивая густую пену у рта. Саманди едва прикоснулась пальчиками к его ноге, и заплакала.
  Конь повернулся к девочке и их взгляды встретились.
  Паки вполвдоха снова натянул тетиву и тихо шептал:
— О, боги! Что ты делаешь, дурёха.
— Пойдём со мной, Арес. Если хочешь жить, пойдём со мной. Пожалуйста, — Саманди протянула руки, конь наклонился, и девочка смогла обнять его морду. Жеребец жадно вдыхал запах его матери, и быстро успокаивался. Ему казалось, что это единственный человек, которому он может доверять. Но вдруг он дёрнулся в сторону, и, высоко поднимая колени, поскакал по кругу, тряся мордой и ударяя себя хвостом по бокам. На расстоянии в пол ладони рядом с шеей Арэса взвизгнула и пролетела стрела. Саманди вздрогнула, чуть не упала, оглянулась. Рядом, томясь ожиданием, стоял Рубин с кувшином молока в зубах и вилял хвостом.
  Паки впервые был рад, что промахнулся, но тут же прицелился второй стрелой.
  Саманди к Рубину:
— Непослушный мальчик. Ладно. Стой, где стоишь.
  Она зачерпнула немного молока и обтёрла морду собаки.
— Рубин, стой здесь. Всё хорошо. Я вас познакомлю. Арэс. О, Арэс! Это мой друг Рубин. Он будет тебе братом, как и я. Иди ко мне, иди. Ты в безопасности, — поманила коня сеном.
  Жеребец нехотя, искоса поглядывая на здоровенного пса, замедлился, подошёл к обоим, взял клок и позволил девочке к себе прикоснуться. Самандар осторожно гладила коня пальчиками по лбу и щекам. Арэс успокоился, шумно выдохнул и опустил голову за следующим клочком сена. Саманди встала на цыпочки и попыталась расстегнуть и снять с него уздечку.
  Паки сдерживал стрелу-смерть жеребца из последних сил, потому, что почувствовал, что у этого небывалого красавчика есть шанс.
  Перс не выдержал и сказал Марку.
— Э-э, не-ет! Ещли этот дьявол щбежьит или убьёт твою дощь, я умываю руки!
  И испачканная в грязи и крови грубая уздечка выскользнула из рук Саманди и упала в пыль и грязь, поставив в этом деле точку. 
  Арэс приподнял голову и встретился с Рубином взглядом. Крепко опершись ногами о землю тот вилял хвостом и, не долго думая, потянулся и лизнул коня в нос. Тот фыркнул, закивал и отвернулся. Самандар накинула коню на шею тонкий шарф, сдержала Ареса и повела за собой.
  Паки сразу опустил лук, слез с повозки и выдохнул дрожащий огонь из лёгких.
  Толпа восхищённо аплодировала тихо, и тихо переговаривалась. Мэхдохт только сейчас увидела и поняла, что с самого начала за происходящим наблюдали пять знакомых легионеров с Аттаки. Они встретили Самандар изумлёнными взглядами и, отвечая на вопросы зевак, с гордостью говорили:
  Минка:
— Мы знаем её.
  Иа:
— Это дочь Марка.
  Таг-Гарт:
— Новая Сивилла-пророчица.
  Мэнэс:
— Она едет с матерью в Дельфы к Оракулу.
  Перс это услышал.
— Ражь такое дело, то продам коня недорого, — и поторопился подальше отойти от жеребца, который покосился на него, сжигая гневным взглядом. Напоследок Арэс обронил рядом с ним кучу навоза. Вдогонку Самандар торговец выкрикнул, — Только как ты будещь ухажьивать за ним, щистить, мыть, а, маленькая госпожа? Кто подкуёт этого жьверя? Ведь в Афинах не найдётщя ни одного кужьнеца-бежьумца.
  Марк развернул коня и спросил:
— Сколько стоит раб, что ухаживал за ним прежде?
  Уил достал и раскрыл кошелёк.
  Увидев золотые и серебряные монеты, перс вдохнул. Наклонился ниже и, заискивая, мельтеша глазами то на Марка, то на кошелёк Уила, кривыми тонкими губами гнилого рта пролепетал:
— О, это ощень хорощий, молодой раб. Он щтоит ОЩЕНЬ дорого.
  Марк:
— Хромой?! Пришли его и я прощу тебе покушение на дочь. Но за труды держи восемь драхм, за каждый год жизни этого коня, — отсчитал Марк и направился за дочерью.
  Горбоносый перс крепко схватил их обеими руками, и теперь поглядывая на кошелёк Уила, не упускал деньги из вида. Уил это заметил. Глаза легионера блеснули издёвкой презрения. Воин поигрался, перебрасывая мешочек из руки в руку. Перс поднял на Уила глаза, улыбнулся гнилыми зубами и мерзко хихикнул. Легионер приподнял брови, сменил строгий взгляд на дурашливую улыбку, и прятал кошелёк обратно под плащ:
— Считай, что тебе слишком повезло! Негодяй!
  Перс покраснел и вспыхнул:
— Но конь щтоит дорожье, мой гощподин!
— Ты удешевил его побоями, — буркнул Марк.
  Торговец не унимался. Кривыми тонкими красными губами вдогонку выкрикнул, желая ущипнуть хотя бы Самандар.
— А как ты будещь ежьдить на нём, маленькая гощпожа?! Он никогда не был под щедлом!
  Самандар не обернулась, лишь крепче держала в руках шарф.
— Пойдём, Арэс. У тебя теперь новая жизнь. Я не надену на тебя седло, пока раны не заживут, и пока ты сам этого не позволишь.
  Перс не дождался ответа и визгливо глумился:
— Ха-ха-ха! Алекщандриечь, я так дорого продал тебе щтарое парщивое мящо!
У Иа, Мээнэса, Паки, Минки, Таг-Гарта и седого Уила закончилось терпение. Порядком раздражали и шепелявый женский голосок, и злые насмешки плешивого перса над Самандар. Легионеры вдруг возникли перед ним, как неприступная стена, презрительно ощерились и одновременно лязгнули мечами. Тот мгновенно отступил к своему коню. Взявшись за седло, стал взбираться, оступился, нога попала мимо стремени. Жеребец дёрнулся, выпучил глаза, и сорвался с места. Перс потерял поводья, застрял в стремени и, вцепившись в седло, держался, как мог. Конь взбрыкнул и понес, не разбирая дороги. Зеваки, показывая пальцами вдогонку неловкому наезднику, засмеялись. Перса и след простыл.
  Таг-Гарт:
— Топчет же «этакое»… землю.
  Иа:
— И сыплет изо рта вонючего вонючее дерьмо…
  Мэнэс:
— Эх-х! Вздуть бы его как следует, не помешало!
  Минка:
— Только сапоги марать!
  Уил:
— Тьфу! Червь!
  Паки смолчал, но его холодный взгляд был страшнее хлёсткого слова:
  "Хорошей стрелы жаль! Не то б..."
  Марк:
— И что ты теперь будешь с Аресом делать, дочь?
— Сначала нужно дать Аресу отдохнуть, потом залечить раны. Придёт знакомый ему человек, он успокоится. Пап. Ой, Марк, ты можешь позвать к нему лекаря?
— Да. Уже это сделал, — усмехнулся отец, гордо восседая на гнедом мавританском жеребце.
— Спасибо. И прости, что ослушалась сегодня.
— Самандар, ни у кого в мире нет столь смелой дочери! — отец наклонился и взял её за руку, — Ты укротила неукротимого! Я горд и силён как никогда. Сегодня ты прославила и меня и своё имя. Я оставлю вам носилки на время, что потребуется, чтобы с матерью успели и в библиотеку и куда ты ещё хочешь. Читай свои книги, сколько захочешь. А утром едем в Дельфы. Путь длинный. Нужно торопиться.
  К полуночи Саманди с матерью вернулись в дом, где остановились. Девочка поздоровалась с отцом, его другом, схватила кусок мяса, яблоко и голодная и уставшая побежала с Рубином в конюшню.
  Конь встретил девочку и собаку мягким доброжелательным всхрапом. Молодой раб спал в сене рядом с Арэсом. Едва хозяйка с собакой вошли, он вскочил на ноги, поклонился и доложил о том, как себя чувствует её лошадь. Девочка осталась довольна тем, что конь чист, накормлен, а раны обработаны.
— Как тебя зовут? — спросила юношу.
— У меня нет имени, маленькая госпожа, — ответил подросток, опустив в пол кроткий взгляд.
— Как нет?
— Я раб и всё.
— А как бы ты хотел, чтобы тебя называли?
— Как угодно маленькой госпоже.
— Меня зовут Саманди, Самандар. Это означает огненная саламандра, маленький дракон.
— Да, маленькая госпожа.
— Поднимись. Посмотри на меня.
  Прихрамывающий раб встал и, пряча взгляд, чуть поднял глаза. Девочка рассмотрела его и нашла некоторое сходство.
— Ты похож на сатира. Грязный подбородок, смешные широкие штаны, оттопыренные ушки, стоишь на цыпочках. Хочешь, я буду называть тебя Сатир?
— Как пожелает маленькая госпожа, — утёрся локтем сирота.
— Что у тебя с ногами?
— Они такими были, сколько себя помню.
  Увидела рубцы на спине и плечах.
— Тебя били?!
— Не меня, маленькая госпожа. Арэса так воспитывали в конюшнях. Я специально попадался, чтобы жеребёнку меньше доставалось.
— Вот как? Так вы друзья с детства?
— Так и есть, маленькая госпожа. Он родился у меня на руках.
— Послушай, Сатир, называй меня Саманди.
— Мне нельзя, маленькая госпожа.
— Теперь можно. Конь и ты теперь мои, но я считаю, что рабство это неправильно. Арэсу я уже сказала, что я его сестра. А с тобой давай будем друзьями.
— Ваш отец рассердится и прикажет наказать меня, маленькая госпожа.
— Всё. Хватит меня так называть. Зови по имени, но если боишься, то называй меня так, только когда нет рядом папы, то есть Марка.
— Хорошо, маленькая госпожа.
— Марк сказал, что выезжаем в Дельфы утром. Как думаешь, Арес выдержит эту дорогу?
— О да, маленькая госпожа. Он быстр, как ветер, силён, как огонь и вынослив, как вода.
  Самандар сделала вид, что рассердилась. Раб исправился.
— Да, госпожа Саманди. Конь выдержит.
— Это уже лучше. Можно подойти к Арэсу?
— Это Ваша лошадь, госпожа Саманди.
— Арэс, Арэс. Он так сейчс спокоен.
  Конь, прядая ушами, позволил себя погладить, наклонил морду к девочке, мягкими губами взял из рук яблоко и с удовольствием захрустел.
— Я хотел сказать, госпожа Саманди, что захватил кое-что с собой от прежнего хозяина.
— Ты что-то украл у него?
— О да, маленькая госпожа! Ещё один полный кувшин с молоком его матери и целый тюк сена.
— Вот как? Ты и пахнешь молоком и сеном.
  Юноша приподнял глаза и с хитрой задорной улыбкой добавил:
— Я так до блеска натёр этим сеном его мать, что надеюсь, её запах поможет вам скоро сесть к Аресу в седло.
— Думаешь, получится?!
— Уверен. Я помогу.
— Погоди, а хозяин твой сказал, что Арэс никогда не был под седлом.
— Для меня ему никогда не нужно было седло. Он отлично чувствует всадника.
— Вот как? Хитрец ты, однако.
— Есть такое. Это очень необычный конь, госпожа Саманди. Он всё чувствует и понимает. И слово, и жест, и взгляд, и слёзы, будто у него человеческое сердце.
— Я знаю. А кто дал ему имя?
— Я. Случайно. Он родился под утро в первый день Митры восемь лет назад. Была страшная гроза. Вся ночь была тяжёлой. Его мать никак не могла разродиться, и лишь под утро, под сильные раскаты грома и молнии он, наконец, появился на свет. Всю ночь я в слезах молился Венере, чтобы она помогла ей ожеребиться и остаться живой. А Арэсу, чтобы он пощадил и не спалил своими стрелами конюшню и эту лошадь. Мать свою я не знал, а эта кобылка единственная среди всех позволяла мне пить её молоко, иначе я бы ещё маленьким умер от голода. Хозяин увидел хилого чёрного жеребёнка, услышал, что я поминаю Ареса в молитвах, вот так и случилось.
— Так вы молочные братья? Хочешь есть? Вот, я принесла тебе немного мяса. Бери. Почему же Арэс теперь почти белый с красной гривой?
— Благо дарю, госпожа Саманди. Возможно, силы Бога Огня и любви Венеры так благословили его на жизнь и раскрасили в цвет утренних облаков, а Ра поставил пальцем печать на лбу.
— Да, я сейчас заметила. У меня такая же на руках. Смотри.
— Да, госпожа Саманди, и у Вас такая же белая кожа, красные волосы, и глаза как у Афродиты.
— Верно, — улыбнулась она, — но, к счастью, я — не она.
— Я будто видел Вас и раньше, в детстве.
И слышал голос, будто бы во сне.
— Есть и у меня такое чувство, будто мы давно знакомы.
Но мы с отцом вчера лишь прибыли из Александрии морем,
и в землях Греции счастливой
я пребываю точно в первый раз.
— Тогда я, стало быть, ошибся.
— Увы. Пойду, скажу отцу, что ты теперь свободен.
— Что Вы сказали, госпожа?
— Сказала, что рабом не будешь больше называться.
У тебя есть друг Арэс,
пусть будет имя и свобода.
Как клеткой можно сдерживать свободный ветер
иль море в глиняном кувшине запереть?
  Сатир, если здесь тебе не нравится и вздумаешь уйти сейчас, то ты свободен. Иди своим путём. А если вдруг останешься, мне будет веселей и Аресу тоже.
  Подумала: " Какой-то ритм рождается в словах?
  Ах, Греция — страна сатиров и пиитов".
  Это утро выдалось облачным, мокрым, плаксивым, туманным и суматошным. Припасы, вода, вещи. Повозки, лошади, носильщики. Мелкий дождь, грязь и слякоть. Сборы приостановились из-за внезапно прискакавшего посыльного. Хозяин дома, Марк и его охрана быстро уехали. Через час вернулся тот же воин, сказал:
— Госпожа Мэхдохт, Марк передал, чтобы Вы не торопясь продолжали сборы. И у Вас есть день, два на отдых. Ваш муж приказал Вам за город не выезжать.
— Хорошо. Можешь сказать, где он?
— Нет. Легат получил срочный приказ, — ответил и удалился.
— Ма-ам, тогда мы точно сможем попасть и в Парфенон, и в библиотеку. Вчера я всё думала-думала об Арэсе, и, кажется, вообще ничего не видела, только его глаза, слёзы и слышала плач и свист бича.
— То-то ты всё время молча ходила кругами по улицам Афин. Ну хорошо. Как хочешь. Но сегодня, в ненастный день, обители богов ты не увидишь во всём их величии и блеске.
— Разве величие богов зависит от погоды? И есть ли выбор у меня?
  Мать улыбнулась и согласилась.
— Оденься потеплей и возьми накидку.
— Мам, тогда я на минутку к Арэсу и обратно. Пойдём со мной, Рубин!
  Девочка взяла из лежащих на повозке мешков лепёшки, морковь и яблоко. Пёс тут же отобрал у Саманди морковь и, будто резвящийся щенок направился в конюшни. Там, в компании Арэса и Сатира пёс остался до вечера.
  День. Мелкий дождь прекратился. Чуть поднялся ветер, разогнал облака, просушил стены домов и храмов.
  Саманди вернулась к матери в комнату и нашла её на балконе.
  Мэхдохт:
— А где Рубин?
— Он нашёл своего брата и решил остаться с ним. Сатир обещал присмотреть за обоими.
— Сатир?
— Да. Теперь у мальчика, который ухаживает за Арэсом, есть имя.
— Раньше не было?
— Нет.
— Я заметила, что он очень привязан к этому жеребцу.
— Они молочные братья.
— Удивительно.
— Как и то, что Рубин первый раз меня не сопровождает, мам.
— Я приказала Сатиру отвести подковать Арэса, купить красную уздечку, попону и арабское седло.
— Спасибо.
— Это часть моего подарка для тебя.
Твой раб сказал, что знает только одного мастера в Афинах,
кто сшил давно прекрасное седло тебе подстать,
и только его сыну духу и терпенья хватит,
чтоб снова пред дорогой Арэса подковать.
— Сатир мне друг, и я дала ему одежду и свободу.
— Рабу — дала свободу? Когда?!
— Вчера.
— Ой! А я дала ему две драхмы и статэр. Возможно, не вернётся парень раз с деньгами и свободен.
  Саманди держала маму за руку и изумлялась всему, что видела.
— Ничего.
Пусть будет так, как сложится само.
Какая старая дорога...
Так много людей прошло
в процессиях и с подношеньем женщине-богине.
Как быстро восстановили город?
— Что ты в виду имеешь?
— Ведь он горел и был не раз разрушен.
Я вижу души,
что до сих пор страдают здесь.
Повсюду много крови.
Мы и идём с тобой по крови.
— Ты видишь кровь?
— А ты не видишь?
— Нет.
— Почему?
— Потому что её здесь нет, Саманди.
— Ну как же?! Приглядись.
Вот женщина-гигант с ребёнком!
Вот крепкий воин-исполин!
Вот лавочник, а вот жестянщик.
А там грифон сожжённый…
Вот лошадь, ещё животное большое, оно могло летать.
Возможно, что дракон?
Не знаю, как его назвать, я прежде не видала.
А вот ещё…
Все так страданием измучены
и нету сил души перенестись в Великий Свет. 
Забыты будто, или кем-то в Нави заперты.
Но вот зачем? Кому нужны их стоны и стенанья?
  Мать остановилась, наклонилась, коснулась губами лба дочери, присела, и испуганно глядя ей в глаза, спросила:
— Животное? Летать?!
Ты словословишь как-то странно.
Скажи дитя: голова твоя болит?
— Нет.
— Что съела ты сутра?
— Лепёшку, сыр и смокву.
— Скажи, сколь пальцев я в ладонь сей час загнула?
  Мэхдохт показала дочери два пальца и за спиной неосознанно сжала кулак.
— Ну, мам!
— Сколько?!
— Тех, что скрыла за спиной?
  Мэхдохт выпрямилась, взволнованно отвела дочь в сторону.
— Что значит "за спиной"? Ты видишь, что у меня за спиной?
— Я всегда это видела. Учитель звездочёт знает, что я знаю. Просил никому не говорить и не показывать. Но я же не знала, что ты, не знаешь! Извини. Когда мы с тобой играли с табличками, и когда прятала для нас с братьями подарки на праздники, я думала, ты нарочно поддаёшься и это такая игра.
  Мать крепко прижала дочь к себе.
— Зевс Всемогущий! Поэтому учитель сказал тебе ехать в Дельфы к Оракулу?
— Да. Мне нужно с ним поговорить. Только это секрет. Иначе я погибну, он сказал.
— Значит это ты шторм в море укрощала и говорила с Посейдоном?
— С Посейдоном?
— Ладно, Саманди. Я знала, что ты у меня особенная, но не догадывалась, что…
  Я сохраню твою тайну. Слово матери.
— Благо дарю.
— Расскажешь мне, что ещё ты видишь?
— Нет, мам. Уже нет.
— Почему? Я же...
— Ты сойдёшь с ума, если будешь знать, что я слышу и вижу. Извини, я очень тебя люблю. Я думала, что все видят, только сохраняют покой и проявляют волю, как легионеры.
  Саманди обняла её и, взяв за руку, повела по дороге, обходя застрявшие между мирами души людей гигантов и пятна невидимой крови.
— Просто сегодня почему-то всё четче, чем вчера. Возможно, из-за дождя? Мам, но как же люди говорят с богами, если не видят их и не слышат?
— Достаточно, Саманди! Вот поедем в Дельфы и потом домой обратно. Дома будет всё хорошо, как раньше. Правда?
— Нет. Сначала осмотрим Акрополь, потом к Афине, в библиотеку, потом поедем в Дельфы, потом в Константинополь к родным и твоей маме Наде. Там я найду Радость Мира. Потом не вижу. Больно только. А после будет долгое путешествие, тьма и землетрясение. Потом… сияние.
  Мам, мам, смотри, какая красивая двойная радуга! Идём?
— Думаешь, до вечера успеем осмотреть Акрополь и библиотеку?
— Папа сказал, что у нас есть два дня, но я думаю, что больше.
— Погоди, ты сказала: землетрясение? Где?! Когда?!


Продолжение в главе 2 "Ключи и переходы".