Каждый вечер мы с дедом огород поливаем. Он на трубу шланг надевает, а я кран откручиваю. Очень весело из шланга огород поливать! Дедушка научил меня дождик делать: сожмёшь резину посильнее - летят над кустиками капли в разные стороны и блестят, переливаются на солнце радугой.
- Очень ты здорово придумал, дедушка, шланг к трубе цеплять.
– Да это не я придумал, - смеётся дед, - все так делают. Летом вода у нас по трубам от колонки идёт.
- А зимой? - спрашиваю.
- А зимой-то как? Зимой вода замерзает.
- А где же вы её берёте? – удивляюсь.
- На колонке. На санки флягу поставим и едем за водой.
Представила я, как дед по морозу на санках за водой едет, и жалко мне его стало.
- Так ты себе водопровод сделай, как у нас, с раковиной, ванной и туалетом.
- Да как же я сделаю? - возражает дед. - Нету у нас такой возможности. Это по городам водопроводы да туалеты тёплые, а тут всё по-старинке, по-деревенски: и вода в колонке, и туалет на улице.
Очень мне это не понравилось.
- Зачем же, дедушка, вы тут живёте? - спрашиваю, - Почему в город не переезжаете, раз в деревне так плохо?
- А чего это плохо? – не соглашается дед. Летом-то у нас какая красота! Да и привыкли мы уже, и душой прикипели.
- А что такое «прикипели», дедушка?
- Прикипели? Ну, как тебе объяснить… Это значит ты сердцем полюбил, привязался и никуда тебе больше уезжать не хочется. А уедешь, на душе неспокойно. Я вот у вас недолго погостил, и радостно мне, что повидал сына, сноху, внуков. И привечали меня уважительно, с дорогой душой, а время немного прошло и домой потянуло, еле дождался, когда мы с тобой в путь тронемся.
У нас с бабушкой твоей в жизни случай такой был, до войны ещё. Приехал к нам в гости брат бабушкин. А живет он на море. Огляделся, и не понравилось ему у нас. «Как вы тут живете?» - говорит. – «Зимой - холод лютый, на одну одежду, чтобы семью одеть, сколько денег надо! Летом - жара, пылюка со степи. То ли дело у нас - курорт!».
И давай нам описывать, как у них тепло круглый год; сколько фруктов разных; как овощи сами по себе растут, даже поливать не надо; как по два урожая в год картошки собирают и какая на море рыбалка замечательная.
Я-то ничего, слушаю – улыбаюсь. Не бывает так, чтобы все так хорошо было. В жизни оно как,- если в одном хорошо, то в чем-то другом обязательно сложности имеются. А он все нахваливает и уговаривает нас прямо сейчас распродать хозяйство и с ним ехать. И бабка моя загорелась. Зависть её, вишь, обуяла. Вообще она у нас, Мила, человек очень хороший: добрая, не жадная и не завистливая вовсе, а тут прямо заболела. Очень ей захотелось, чтобы и наши дети фрукты-овощи разные круглый год ели, в море купались и не болели зимой простудами разными. Уговаривать меня стала: «поедем, да поедем. Не к чужим же людям! Брат родной все-таки, поможет поначалу».
Долго я не соглашался. Тут работа, я машинистом паровозы водил, и хозяйство какое – никакое. Упираюсь, а она плачет: «не желаешь ты счастья своим детям». Извелась прямо. Махнул я рукой: «Ну, поехали! Везде люди живут, может, и права ты».
Стали собираться. Скарб-то небольшой, все с собой в узлы связали. Хозяйство и дом на Катерину, младшую сестру, оставили. Отец наотрез отказался с нами ехать. «Поздно мне уже по морям курортить, а вы езжайте, поживете хоть в тепле, как люди, а я у Катьки останусь». Собрались. Вечером поезд, а днём пошла Мотя по селу с людьми прощаться. Час нету её, два нету. Уже ехать в город пора, в сельсовете телегу дали, а её нету. Пошёл искать. По домам хожу - нигде нет. Вдруг слышу, у Семёновны, вроде, песни орут. Направился туда, прихожу - сидят бабы за столом, стол накрыт, закуски, само собой… ну, то неважно, в общем, сидит наша бабушка с женщинами и песни поет. «Мотя, - говорю, - ты чего рассиживаешься? Ехать пора, опоздаем». А она посмотрела на меня, грустно так, и говорит: «А куда нам отсель ехать, Коля? Тута у нас жизнь началась, тута ей идти и закончится! Никуда мы с тобой не поедем!» И давай опять песни петь. Я, честно сказать, обрадовался. Очень мне не хотелось уезжать. Батю, опять же, бросать стыдно. Я же сын старший, а отца на младшую сестру оставляю, не по-людски это. Сел я с женщинами, выпил стопку на радостях, и тоже стал с ними песни петь. А на душе такой покой и счастье! Будто воз с неё свалился. Вишь оно как!
- Все-таки жалко, дедушка, что твои дети в море не купались, фруктов не ели. И картошку вы два раза в год не собирали.
- А чего жалеть-то, Мила? Чего рот на чужое разевать? У нас речка теплая, ласковая, все лето они в ней плюхались. И фруктов-ягод - ешь–не хочу! Ну, может, каких заморских и нет, а яблоки, груша, слива, смородина - сколько хочешь. Земляники в полях много, собирай только. Черемухи и поесть, и на пироги, и на вино хватает. А картошки мы по осени с десяти соток по тридцать мешков собираем. Куда больше? Земля у нас хоть и не жирная, с песочком, а щедрая.
- Но билеты-то у вас пропали, - вздохнула я.
- Ишь, какая ты грамотная, - улыбнулся дед. - всё подсчитала. Не пропали. Я же на железной дороге служил, билеты у нас бесплатные. Не использовал просто. Эх, Мила! Да разве в билетах дело! Это же все от души зависит. Вот и бабка, так рвалась, так рвалась, а пошла прощаться по улицам, где с детства ходила; мимо тополей да берёз, что мы всем селом сажали, и они вместе с нашими детьми росли; с людьми, которые и в радости, и в горе с ней рядом были, - и затосковала душа, поняла, что отрывают её от родного и близкого, а это больно». - вздохнул дедушка. Я тоже вздохнула.
- Ну что? Поняла, как это отрывать душу от того, к чему она прикипела?
- Поняла, дедушка! Это, как прилипший бинтик с болячки срывать! Ужасно больно!