ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.
А Галим и сам не мог объяснить такое своё поведение. Глотнув ночного воздуха, он медленно приходил в себя. Это всё чёртовы воспоминания. Когда же медицина научится отсекать их по просьбе трудящихся? Пришёл в кабинет - так, мол, и так, хочу забыть период жизни с такого-то числа по такое-то. А тебе: «Пожалте на кушетку, товарищ. Сейчас мы вам прочистим мозги, в лучшем виде. Полчаса делов и вы свободны от неприятных воспоминаний. А хотите, мы вам какие ни будь другие, приятные втюхаем? Чтобы не пустовало место в мозгу.» Да-а, наука… Ну а пока вот приходится мучиться, страдать. И ведь не выключишь, как настольную лампу. Теперь жди бессонницу на всю ночь. Нет уж, лучше я на улице похожу. Чёрт с ним, со сном. Ага, а вот и эшелон наш разбомблённый. Мать честная! Ведь это в наступательный 44-й год, и вдруг на тебе – три немецких "фоккера", на бреющем полёте свободно и вольготно атакуют узловую станцию. Где зенитки? Где наши сталинские соколы? И стоило ехать аж из самой Сибири, чтобы не доехав до фронта, не сделав ни одного выстрела по врагу, даже не получив ещё ни винтовки, ни гранаты, сгинуть в этой мясорубке из вагонов, рельс и шпал. До самой ночи разбирали завалы, выносили из-под обломков трупы своих товарищей, хоронили… Колька Родыгин, тогда совсем еще целый, без единой царапины, но весь измазанный чужой кровью, с неподдельной радостью шептал ему на ухо: «Вот повезло! Здорово, что нас с тобой за водой послали. От нашего вагона-то ничего не осталось. Почитай, мы с тобой только и живы!» Эх, Коля, Коля… Рано ты радовался…
После первой атаки была вторая. Потом третья… Галиму приходилось бежать с пулемётным щитком на плечах, который, кстати, более десяти килограммов весит. Это было самое ненавистное боевое задание для Галима. Обе руки заняты, винтовка сзади то по ногам, то по башке бьёт. Первый номер, бугай бугаём, уже где-то далеко впереди маячит. А ты бежишь, чувствуя себя мишенью в тире. И даже если немчура наскочит на тебя, бросать щиток – ни-ни! Ни в коем случае. А как прикажете защищаться? Руки-то вот они – щиток придерживают, который так и стремится сползти с худеньких галимовских плеч. И то, что такое глотка лужёная Галим тоже теперь только узнал. Как взвоешь от тоски безысходной на одной ноте: «А-а-а-а-а…» и понеслась душа в рай. Ладно, если сухим до своего первого номера добежишь. А бывает и обоссышься. Вначале стеснялся этого. Потом перестал и внимание обращать – обычное дело для солдата, идущего на смерть. Да-а, не так, совсем не так представлялась Галиму раньше война. Никакой романтики, сплошной адский труд. Да еще с перспективой упасть, схватившись за живот. Как Коля Родыгин. Ладно, если на повал. А если с мучениями?
Воспоминания метнулись в другую сторону – к началу его военной карьеры. В сорок третьем ему было семнадцать. Вечное недоедание и тяжёлая работа в порту совсем сделали из него доходягу. Вот и пришла ему мысль – пойти в армию. Там и оденут, и накормят. Слышал от других, что сразу пацанов, как он, на фронт не отправляют, а обучают в спец. учебках. Но паёк-то будет сразу армейский! В общем, пошёл Галим в военкомат. На призывной комиссии чуть не завернули его назад - зрение никудышное. Испугался Галим. Как так? Опять пахать за понюх табака? Ну уж нет! Выскочил в чём мать родила в коридор, вернулся с очками своими: "Вот, я всё вижу! Возьмите меня!" И с группой таких же примерно доходяг попал он в учебный лагерь под Бердском. Первое, что удивило Галима, так это – казармы. Длинные, метров в пятьдесят землянки, словно баржи перегруженные на Оке, утопали среди лесных сибирских просторов. Была поздняя осень. Низкие, у самой земли, окна печально глядели на увядание природы. Стёкол, видимо, не хватало, поэтому казармы были подслеповатыми, с частично забитыми окнами. Пока были в карантине – перезнакомились, распределили роли в плане взаимоотношений. Наблюдали за тем, как доживали в учебке выпускники, назвать курсантами которых не поворачивался язык, так как выглядели они не ахти. Форма на них была далеко не первой свежести, латанная-перелатанная, сапоги как у бродяг каких ни будь. «Неужели и нам такое обмундирование выдадут?» - ужасался Галим. Насчет кормёжки тоже пока было что-то не ясно. Порции были приличные, но не отличались разнообразием и вкусом. В основном – картошка да рыба, почему-то круто солёная. После такой жрачки и чаю не надо было, простая вода шла за милую душу.
Наконец, настал день, когда выпускников переодели в добротные новенькие полушубки и под нестройные звуки духового оркестра, увезли на далёкий-далёкий фронт. Галим со товарищами заняли освободившиеся землянки. Получили ту же драную форму, видавшие виды сапоги и почти в двое урезанную пайку еды. Приуныл было Галим, да старшина выручил: «Кто, - спрашивает, - умеет сапоги да валенки починять?» Встрепенулся Галим от такого вопроса и тут же выскочил вперёд, скорее инстинктивно, чем разумом, сообразив, что такая специальность сулит кое какие выгоды. Сапожную работу он знал не понаслышке - отец многому успел обучить сына до своего ареста. «Что, больше никого рукастых нет, чо ли?- удивился старшина. А Галим тут же вспомнил про своего нового дружка – Родыгина. «Коль, ты что стоишь,- поманил его рукой, а старшине пояснил,- стеснительный он.» Колька с опаской присоединился к другу, а тот, улучив момент, шепнул,- «Не дрейфь, выкрутимся!» Но выкручиваться, собственно, и не пришлось. В отведённой кильдымке Галим всю работу выполнял сам, а Колян развлекал его байками да бегал в поисках дополнительной жратвы. В общем, зажили вполне сносно. В то время, как другие проходили науку побеждать, друзья проходили науку – выживать. Правда, остальных ничему особенному здесь и не учили. Больше занимались муштрой да политзанятиями. Даже на стрельбище приходилось долго ждать своей очереди стрелять – не хватало винтовок, патронов. На строевой подготовке у многих винтовки были деревянные. Еды катастрофически не хватало. Слегка освоившись в кильдымке, друзья стали потихоньку борзеть, требуя со своих товарищей продуктовую доплату за починку обуви. Ещё лучше зажили друзья. И всё было бы вполне сносно, если бы не та болезнь. После выздоровления, уже в марте 44-го, Галим вернулся в казарму иссохшимся, бледным карликом. Сапожная кильдымка была занята Фимкой, еврейчиком из Нарыма. Кольку раскололи сразу после попадания Галима в санчасть и вернули в лоно родной роты, где он бедствовал вместе со всеми. Настали трудные времена и для Галима. Теперь пришла пора другу поддерживать своего бывшего кормильца. Родыгин просвещал и учил его, где и как подкормиться, как испечь картофан на трубе штабной землянки, кого из офицеров надо сторониться, а кого можно и не замечать. Месяц тянулась эта неказистая, сраная жизнь. За месяц Галим иссох ещё больше, чувствуя, как силы постепенно опять покидают его. Всё было не в радость. Даже приезд матери не вселил надежды на лучшее. Свидание было короткое и далеко не сытное. Мешочек сухарей да небольшая головка сахара – вот всё, что смогла привезти мама. Выглядела она тоже очень даже неважно. Тонкие губы в ниточку были безжизненны, как у манекена в отцовском магазине. Глаза блёклые, потерявшие свою твёрдость, о которую раньше Галим так часто обжигался. Расставаясь, мать плакала беззвучными слезами, руки её были холодны.
В апреле Галим впервые по настоящему поверил в свою везучесть. Из близлежащего села приехал председатель сельсовета и попросил у командования учебки выделить им в помощь кузнеца, если таковой имеется. Ихнего забрали на фронт. Галим, как и в случае с сапожной мастерской, сразу же вызвался в кузнецы. Старшина с сомнением отнёсся к его энтузиазму, но других умельцев не было. И он, щепетильно осматривая тщедушную внешность паренька, спросил: «Как молотом управляться будешь? Он тяжелее тебя будет, поди.» На что Галим с улыбкой ответил: «Кузнец молотом не машет. Этим его помощник занимается. Родыгина дайте мне в помощники и все дела.» «Опять Родыгин. В кузне такой же спец, как и в сапожном деле, поди?» «Обучу, товарищ старшина, ещё тот кузнец будет!»
Воспоминания прервались с криком первых петухов. Галим сидел на берегу, недалеко от насосной будки. «Тьфу, ты! Будь прокляты эти воспоминания! Тут столько дел, столько забот…» И порысил на стройплощадку, хотя до начала рабочего дня было ещё далеко.
Продолжение следует…
25.01.14г.