I.
Белая пыль на запястье у списанных мельниц –
след поцелуя, возможно излишки белья,
вставленный – в лопасти снега –
игрушечный Лейбниц
кружится детским
волчком и считает распятия – голос – клубится
тягучим оливковым сном, капает жидкое
олово тихо на платье и застывает
небрежно. Фонарный
плафон – гнездо
II.
нерешимости – лампочка с правдой свечения –
равной обратной длине светового луча –
ветку надломишь и видно внутри
кипячение – скромный
березовый сок
просыпается в ней – теплится, теплится словно
святое сечение: тело морского моллюска
и вздыбленный гипс, связь между
ними – особое чувство
влечения, равное
III.
времени. Множеством замерших лиц я похожу
на тебя, когда ты невесома – чайная роза
на краешке собственной мглы – в
каждом твоём лепестке
дребезжит хромосома
медная накипь в затылке воздушного змея – он
огибает собой потайные углы, будто рука
крестит вдаль уходящую спину, и
собирается в точку. В пучок
сведены все твои волосы –
IV.
все твои гласные звуки, розовым голосом ты их
стремишься напеть – сахарной слюнкой –
поверх постороннего мира: каждой
весною в тебе просыпается
лира, осенью
каждой, сырая червлёная плеть. И они говорят –
так беседуют двое знакомых: то украдкой
на пальцах, то в ногу шагая в строю,
а ты смотришь сквозь них. И
хранишь, как хранят
V.
насекомых в коробке из-под спичек мальчишки
до позднего детства, свою верность к себе.
Этот маленький, солнечный шар –
годовалая память, плюс
мушка в густом
янтаре – понимая, что больше, чем
было с тобой не случиться, ну
а если случится – то ты
повернешься
---
во сне.