Он ничего мне не ответил. Поверить не могу! Как это произошло? Почему он не улыбнулся свой фирменной улыбкой, почему не притянул к себе? Мог хотя бы помотать головой, выдумать какую-нибудь глупую историю, сослаться на вероисповедание, закричать, хлопнуть дверью, ругнуться! Да что угодно, лишь бы не это оглушающее молчание!
Помню, как мы стояли напротив друг друга. Я искала взгляд Яна Мицкевича, своего оператора, но тот старательно отводил глаза в сторону. Руки парня слегка подрагивали от ежедневного изнуряющего напряжения. Глаза воспалены, за воспалёнными кровеносными сосудами белков практически не видно. Бессонница началась у него с самого приезда, а те редкие моменты, когда он всё же забывался сном, не приносили ничего, кроме кошмаров. Сколько раз я просыпалась от его криков и дикого скрежета зубов, столько и уговаривала вернуться в Варшаву, но Ян лишь отшучивался, мол, вдруг его ненаглядная Юля найдёт себе оператора посимпатичней. Дурачок, какой же он дурачок…
Со временем Ян стал стыдиться, что девушка оказалась куда выносливей молодого и сильного парня. В «Spo;eczna Akademia Nauk » у него были более высокие оценки, там он был любимчиком преподавателей, активистом общественной деятельности и никогда не терял оптимизма, даже в самых безнадёжных ситуациях. Девушки, все без исключения, таяли под взглядом его пронзительных голубых глаз, завистливо косились на спортивно сложенную фигуру, шли на всевозможные уловки, пытаясь познакомиться, но этот высокий обворожительный блондин был моим и только моим. Как же называлось то кафе, в котором случилась наша первая встреча?.. Не помню… Да и не важно это уже… Закончив направление журналистики и общественной коммуникации, мы вместе устроились на «Program Pierwszy Telewizji Polskiej ». Неразлучные, верные, страстные! Два сапога пара, не разлей вода, всегда без труда находили тему для разговора, спорили о музыке и фильмах, отмечали праздники, встречали рассветы и закаты, лежа лицом к лицу на пахнущей сексом постели… Узнаваемые по всей стране, загруженные работой, счастливые, как никто другой в целом мире.
А потом в России произошёл Катаклизм. Необъяснимое явление, испугавшее не только русских, но и весь мир. Никто не хотел ехать сюда от «первого польского», все боялись не вернуться назад, даже самые кровожадные акулы журналистики сдрейфили, но я всегда была дурной на голову. Я восприняла всё это, как возможность подняться по карьерной лестнице, прославиться и встать в один ряд с Малгожатой Шейнерт, Тересой Тораньской и Рышардом Капущинским. Ян тоже вызвался, но в качестве оператора. Его имя значило куда больше моего, но он пошёл на это, потакая капризам своей ненаглядной Юлии Новак, молодой, полной амбиций… и наивной.
Сейчас же мы стояли друг напротив друга, словно два незнакомца, случайно столкнувшихся на улице. От былого лоска не осталось и следа: давно немытые волосы, пропахшая потом одежда и въевшаяся в кожу грязь. Снабжение палаточного городка для прессы провиантом и питьевой водой было регулярным, но не блистало особой роскошью, военные относились к нам, как к самоходным бомбам замедленного действия, которые того и гляди сами себя взорвут, поэтому не сводили с нас глаз и охраняли получше самого периметра, а работающие с нами напрямую русские, в задачу которых должно было входить оказание всесторонней помощи, лишь кормили обещаниями, но даже тех крох сведений, что просачивались сквозь информационную блокаду, хватало, чтобы волосы встали дыбом. За проведённые здесь дни я сильно исхудала, начала сутулиться, шею покрыли красные пятнышки раздражения, а губы потрескались и постоянно кровоточили, но на фоне Мицкевича всё это выглядело, словно треснувший ноготь рядом с закрытым переломом руки. Постепенно мы стали отдаляться друг от друга. Точнее, Ян начал отдаляться от меня. В речи появились язвительные нотки, некогда галантный молодой человек стал раздражительным, ищущим подвох в любой мелочи параноиком, но я проглатывала слёзы обиды, прощала то, за что прежде дала бы пощёчину, понимая, что это ничто иное, как последствия психоза и нечеловеческого переутомления.
Россия стала гладиаторской ареной, на которой мы дрались за правду, которую на самом деле не хотели видеть, и в этих бесконечных схватках, среди пропитанных холодным ужасом ночей, под невероятные истории солдат и жуткие звуки, доносящиеся из-за ограждения, мы потеряли друг друга. Наивные воздушные замки, некогда возведённые в Варшаве, расшатались в атмосфере упадка и бесшумно рухнули на землю. Туда, где сотни тысяч оставшихся без дома беженцев разъезжались по стране, без каких либо средств на существование, лишённые тяги к жизни, измученные и обессиленные карантином... Туда, где изучаемые в академии постулаты теряли какой-либо смысл...
Несколько раз я слышала про журналистов, которые тайком пробирались за периметр, но они никогда не возвращались обратно. Однажды я тоже попыталась уговорить Яна на опасную вылазку, но тот мало того, что наотрез отказался, но и пригрозил сдать меня военным. По правде сказать, я была благодарна ему за это.
А потом город умолк.
Стихли выстрелы, не дающие уснуть по ночам…
Лица военных постепенно начали разглаживаться, а в безжизненных глазах беженцев появились слабые искорки надежды. Русские объявили набор в экскурсионную группу, специально для прессы отправляемую за периметр. Кто-то отказался, предпочитая перестраховаться и оставаться на отдалении, а кто-то, не задумываясь, подписал документы, снимающие с организаторов всю ответственность за психическое и физическое здоровье участников экспедиции. Я была в числе вторых, а Ян – среди первых.
Помню, как мы стояли напротив друг друга. Я искала взгляд Мицкевича, своего мужа, а тот старательно отводил его в сторону.
- Скажешь что-нибудь на прощание? – спросила я.
Ян наконец-то посмотрел на меня. Блеклые глаза резанули меня, словно бритва, в них не осталось и намёка на прежнюю небесную синеву. Ноги подкосились, но я смогла устоять и не дала волю чувствам. Лишь гордо вскинула голову, подхватила сумку и, не прощаясь, ушла.
Кончились слёзы, а вместе с ними – время до отправления в мегаполис, но теперь во мне не было прежнего азарта. Я надела каску и бронежилет с надписями «ПРЕССА», проверила, на месте ли запасные катушки с плёнкой и батарейки , и заняла своё место в транспорте. Автобус тронулся, Ян так и не пришёл проститься со мной. Никто не помахал мне рукой, никто не пожелал удачи… Вокруг раздражительно галдели на разных языках мои коллеги, но среди подозрительных улочек я чувствовала куда большее родство с испуганными солдатами, сидящими на задних рядах, нежели с этими деловитыми олухами. Немного пугало, что нам не выдали такие же свинцовые нагрудники как у военных, но лишь самую малость, достаточно, чтобы я собралась с мыслями. Полыхавшие ещё час назад обида и разочарование сгорели вместе с сердцем, оставив после себя безжизненный вакуум. Эмоции остались позади, началась работа.
Записывать видео нам запретили, так что приходилось фотографировать чуть ли не всё подряд, однако пустынные пейзажи покинутого города быстро приелись. Велика ли цена одинаковым снимкам ничем не примечательных зданий? Да, иногда на маршруте нам попадались перекрученные стволы деревьев и исковерканные неведомой силой автомобили, но не более. Зачем мы вообще надели эти бронежилеты? Автобус пуленепробиваемый, позади сидит целая орава вооружённых парней, а над головой барражируют боевые вертолёты. Если в городе и есть кто-то, помимо нас, нападать он вряд ли решится. Поэтому я расстёгиваю неудобный ремешок каски и ослабляю липучки бронежилета.
Ни тебе опасностей, ни чудовищ, описаниями которых пестрели гуляющие по городку байки. Чего так боится Ян? Зачем я рвалась сюда? Фотографировать одинаковые здания?..
И тогда я перевела объектив с окружающего мегаполиса на пассажиров экскурсионного автобуса. Вот где сокрыты самые потаённые тайны Города, вот где притаилась настоящая сенсация! Озарение опьянило меня, я мигом забыла обо всём на свете!
- Простите… Простите, я могу фотографировать военных? – запрета на съёмку личного состава экспедиции не было, но, тем не менее стоило проявить осторожность.
Военный переводчик перевёл мой вопрос командующему офицеру, но тот ничего не ответил. Поморщившись, военный легонько похлопал старшего лейтенанта по плечу, и, наконец, тот пришёл в себя:
- Делайте, что хотите, только не лезьте ко мне.
Переводчик, явно удивлённый таким ответом, кивнул, произнося на польском:
- Снимайте.
- А как на счёт прессы?
- Делайте что хотите, только не создавайте проблем.
Получив разрешение, я начала самозабвенно фотографировать напуганных солдат сопровождения, не поспевающего отвечать на вопросы моих коллег переводчика, сурового вида командира и жадно щёлкающих камерами журналистов. Один из солдат, заметив, что я фотографирую его, улыбнулся. Контраст между простым проявлением человеческого дружелюбия и угрюмыми лицами других пассажиров был настолько сильным, что на мгновение я растерялась и опустила фотоаппарат. Вот оно, вот ради чего я приехала сюда. Это фото стоило всех тягот и лишений жизни возле периметра! Один снимок, уместивший в себе невероятно глубокий подтекст торжества жизни над смертью, добра – над злом, света – над тьмой, и знаменующий конец Катаклизма!
Я улыбнулась в ответ, чувствуя, как пустота внутри заполняется теплотой.
Дальнейшие события сменяют друг друга настолько быстро, что я не успеваю реагировать на них. Улыбка исчезает с лица солдата, словно испуганная бабочка. Рация на поясе офицера оживает, все оборачиваются к окну в хвосте автобуса и замечают огромный вал чёрной клубящейся бури, пожирающей город. Журналисты вскакивают со своих мест и, мешая друг другу, пытаются подобраться поближе к настигающей нас стихии. Катушки с отснятым материалом быстро сменяются на новые, каждый старается сделать кадр лучше и красочнее, чем соседи справа и слева. Поток увлекает меня за собой, хоть я и не хочу этого. Профессиональные журналисты себя так не ведут, был бы отбор членов экспедиции более строгим, и такого наверняка не произошло бы! Мечущиеся вокруг лица утрачивают человеческие черты, превращаясь в почуявшие кровь звериные морды, а речь сменяется на рычание. Напуганная, я пытаюсь оттолкнуть от себя этих мерзких существ, но все попытки безрезультатны. Стоящий рядом мужчина бьёт оказавшегося на его пути солдата. Реакция не заставляет себя долго ждать, раскрасневшийся от напряжения парень взмахивает автоматом и наносит удар в ответ… А затем достаётся и мне.
Перед глазами вспыхивают ослепительные звёзды, что-то тёплое течёт по лицу, кажется, это кровь… Краем сознания отмечаю, что мне должно быть больно, но боли почему-то нет. Каска отлетает в сторону, я падаю на пол, лицом вниз. Холодный металл соприкасается с кожей, такой же холодный как и взгляд Яна перед нашим расставанием.
Легкая улыбка касается моих губ, когда я вспоминаю наше с ним знакомство. Как же называлось то кафе?..
Среди шума беснующихся вокруг людей раздаётся громкий щелчок…
Кажется, «To Lubie»… Да, точно!..
По салону проносится оглушительное эхо выстрела, но я его уже не слышу…
Головная боль, словно разъярённое насекомое, впивается в мозг и разрывает его на мелкие клочки. Любое резкое движение растекается давящей пульсацией, расходящейся от переносицы и захватывающей все без исключения отделы мозга.
Сжимая голову руками, я сижу среди пропитанного потом постельного белья и полутьмы спящего вагона. В сознании ещё мелькают обрывки увиденного во сне. Оглядываясь по сторонам, я никак не могу понять, где нахожусь. В поезде по пути домой? Или всё ещё в экскурсионном автобусе? В слабом свете ночного освещения спальные места выглядят в точности, как пассажирские сиденья, а лежащие на них люди ничем не отличаются от покойников. Морщась от боли, поворачиваюсь к окну, за которым проносится густая чернота полярной ночи. Ужас сжал внутренности, на секунду мне показалось, что поездка домой была всего лишь иллюзией. К горлу подступил комок, вскочив с полки, я побежал в туалет, и, не успев даже закрыть за собой дверь, опорожнил желудок в унитаз.
Отвыкший от алкоголя организм раз за разом сокращался. Живот свело судорогой, рот наполнила разъедающая горечь желудочного сока, а головная боль сдавила череп с удвоенной силой.
Спустя минуту или две спазмы прошли. Тяжело дыша, я сидел возле унитаза, не в силах подняться на ноги. Слава богу, что никто не прибежал на шум. Вид побледневшего солдата, сидящего на полу туалета и пытающегося отплеваться от собственной рвоты, говорил о чём угодно, но никак не о доблести и силе российской армии.
Не стоило мне столько пить…
Попытался встать, но перед глазами всё поплыло, и я безвольно рухнул назад. Не хватало ещё в обморок упасть, а ещё лучше – разбить голову об металлический ободок. Вот уж достойная смерть будет – пройти всю службу, выжить в сотнях караулов и боевых тревог, и всё это лишь для того, чтобы раскроить череп в плацкартном туалете. Лучше не придумаешь.
Руки зашарили по карманам в поисках сигаретной пачки, но не нашли ничего, кроме зажигалки, расчёски, платка и военного билета. Чёрт, я и забыл, что курево давным-давно кончилось. Боль в черепной коробке, полыхавшая всё это время всепожирающим огнём, пошла на убыль и вскоре совсем исчезла, захватив с собой и головокружение. Прислушавшись к внутренним ощущениям, я не нашёл причин оставаться здесь и хотел было предпринять новую попытку встать на ноги, но неожиданно заметил какое-то движение за приоткрытой туалетной дверью. Не смотря на то, что освещение поддерживалось в поезде круглосуточно, в тамбуре царила кромешная тьма, не позволявшая разглядеть что-либо дальше порога, но чувство чужого взгляда, внимательно следящего за мной, настойчиво твердило, что там кто-то есть.
- Эй, кто здесь, - тихонько позвал я, до рези в глазах всматриваясь в черноту, и чем дольше я это делал, тем страшнее мне становилось.
Ответом мне была лишь звенящая тишина, в которой потонули все окружающие звуки. Мрак вскипел, зашевелился, его поверхность пошла пузырями, каждый из которых, лопаясь, заставлял меня сильнее вжиматься в подрагивающую стенку вагона. Кажется, в определённый момент я даже начал различать очертания двух фигур, прильнувших лицами к щели между дверью и косяком. Серые лица с безжизненными провалами пустых глазниц, одно с длинными космами светлых волос, второе – обрамлённое капюшоном. В голове промелькнуло смутное узнавание. Я открыл было рот, чтобы закричать на молчаливых существ, но так и не издал ни звука. Лица исчезают из поля зрения, растворяясь во тьме, до слуха доносится звук отдаляющихся шагов. Змеиные кольца тишины, всё это время сжимающие моё тело, ослабляются, рассыпаются под проступающим из темноты стуком колёс, а затем полностью пропадают.
От ледяной воды сводит лицо, но я раз за разом подставляю ладони под бьющую из крана струю и с силой тру лоб и щёки. Страх постепенно проходит, так же как и плохое самочувствие, произошедшее начинает казаться не более чем воздействием алкоголя. Воспоминания об увиденном во сне кошмаре тоже рассеиваются, стекают вместе с водой в раковину и исчезают в сливном отверстии.
Как следует умывшись, я поднимаю взгляд к зеркалу и вижу перед собой молодого парня с бледным измождённым лицом. Мокрые кончики короткой стрижки с преждевременно проступающей сединой прилипли ко лбу, капли воды стекают вниз, к воспалённым, глубоко запавшим в череп глазам и теряются среди трёхдневной щетины.
Я поднимаю лицо к зеркалу и вижу перед собой молодого парня, в котором с трудом узнаю самого себя.
В проходе загорается свет, дверь со скрипом отходит в сторону и в туалет заглядывает знакомая проводница, в руке её дымится сигарета. Чёрные волосы, ранее собранные в узел, теперь волнами спадают на плечи, в глазах читается сочувствие и лёгкое разочарование.
- Простите, но мне надо закрыть уборную. Мы подъезжаем к станции, - извиняющимся тоном говорит девушка.
- Какой город? – оборачиваюсь я к ней.
- Ваш, стоянка пять минут.
Не произнося более ни слова, я возвращаюсь к своей полке. Места Белова и его сына пустуют, видимо они сошли раньше. А может быть, их никогда и не было. Переобуваясь, я катаю на языке эту мысль, параллельно пытаясь припомнить подробности нашей с Игорем пьянки, но в памяти всплывают лишь небольшие обрывки ничего не значащих разговоров. Ремень с приятным щелчком застёгивается поверх бушлата, я подхватываю вещевой мешок и направляюсь по слабо освещённому коридору к выходу, где уже дожидается остановки поезда проводница.
Город остался далеко позади, за многие километры отсюда. Убрал с шеи когтистые лапы, позволил уйти, но ощущение чужого взгляда, наблюдающего из сгущающихся теней, никуда не исчезло, словно подаренная мне свобода – всего лишь прогулка на длинном поводке. В голове никак не укладывается, что моя война окончена… Не та война, под флагом которой я маршировал, а личное противостояние Катаклизму, как живому существу, ежедневно испытывающему нервы на прочность, а глаз – на точность. Выиграв все без исключения сражения с Катаклизмом, я умудрился проиграть ему свою душу, свои сны и свой дом. Отгремели батареи артиллерийской поддержки, с бронетехники слито всё топливо, оружие сложено в пирамиды и закрыто под замок, солдаты, сильные духом и телом парни разбредались по домам, которые уже успели стать им чужими.
Что меня ждёт там, на перроне? К кому я возвращаюсь? Оправданы ли средства, потраченные на достижение цели? Обыденные вопросы, привычные… Сейчас, спустя месяцы пребывания на периметре, у меня возникла совершенно новая мысль, куда сложней всей этой рефлексирующей чепухи… Знай я, на что иду, попытался бы что-нибудь изменить в прошлом?..
Стук рельс замедляется, а потом и вовсе стихает. Распахнув дверь, девушка скидывает вниз металлическую лесенку. Прежде, чем спуститься, я задерживаюсь:
- Сигареткой не угостите?
Брюнетка приветливо улыбается и извлекает из кармана пачку Winston-а, протягивает мне. Достаю одну и, благодарно кивнув, спускаюсь вниз, в ночной город.
Оранжевый свет фонарей расплывается угловатыми кляксами на фоне тёмно-синего безветренного неба, бьёт по глазам, привыкшим к темноте, отражается от крупных хлопьев снега, мерно спускающихся на город. Скрывшиеся под их слоем скамейки больше напоминают белоснежные диваны, невесть кем оставленные у входа на вокзал, одноэтажное здание которого, ослеплённое проглотившей город зимой, щурится тёмными окнами.
Позади раздаётся легкое постукивание. Три удара, а потом, после небольшой паузы, ещё два. Я оборачиваюсь, и сталкиваюсь глазами с улыбающейся проводницей.
- Прощай, солдатик, - затягиваясь сигаретой, смеётся она. – Береги себя.
Поезд вздрагивает и делает несколько неуверенных шагов, готовый следовать дальше. Брюнетка закидывает обратно в вагон лесенку и закрывает дверь.
Сделав большой глоток свежего морозного воздуха, я достаю из кармана зажигалку и закуриваю. Никотиновый голод, всё это время не дающий покоя, с каждой затяжкой ослабевает, а потом и вовсе улетучивается вместе с клубами дыма, исчезающими в глубине ночного неба.
Ненавистный Город остался позади… Но так ли он был ненавистен мне? Откуда эта мазохистская тяга вновь ощутить сдавливающий душу страх? Почему видения, неотрывно преследующие меня от самого госпиталя, воспринимаются так обыденно и привычно?
Ответ прост – Город хорошенько надрессировал своего верного пса. Моя война никогда не закончится, никогда не стихнут выстрелы, громыхающие где-то на краю сознания, никогда не обретут покоя шагающие следом за мной призраки прошлого. Подобно экзотическому инструменту, изготовленному для одного лишь удара, я буду обречён пылиться на дальней полке всеми забытого шкафа, ожидающий, что он снова понадобится кому-нибудь, готовый к любой боли, согласный работать на износ, пока рукоятка не сломается, лишь бы не возвращаться в одиночество чулана.
Я так боялся превратиться в чудовище, что не заметил, как стал им...
За то время, что я курил, в пределах видимости не появилось ни одного человека. Немудрено, на часах половина первого, кому придёт в голову бродить по городу в столь поздний час, да ещё и в будний день.
Ёжась от холода и оглядываясь по сторонам, я вышел с территории вокзала и остановился у проезжей части. Внимание сразу же привлекла горящая вывеска местной шашлычной, возле которой почти в любое время суток ошивались любители выпить чего-нибудь высокоградусного, но на этот раз людей в её окрестностях видно не было. Город не блистал размерами и количеством развлечений, так что большинство жителей скрашивали досуг при помощи алкоголя, зависая в местных немногочисленных питейных заведениях. По большому счёту вся экономика города строилась вокруг атомной электростанции, поэтому население можно было условно разделить на две категории: тех, кто хорошо зарабатывал на АЭС, и тех, кто зарабатывал гораздо меньше, работая во всём, кроме АЭС. Мои отец с матерью относились к числу первых, занимая на Станции руководящие должности, однако в своё время я не пожелал идти по стопам родителей. Что уж там говорить, образования, кроме среднего, у меня не было. Услышав о Катаклизме, частичной мобилизации и внеочередном воинском призыве, я бросил всё и отправился в ближайший военкомат, не задумываясь о последствиях. Сказать, что родители были рассержены – не сказать ничего. Территориальное нахождение и отдалённость от эпицентра Катаклизма вселяли в местных уверенность, что уж им-то точно ничего не грозит, ну а прочие как-нибудь сами разберутся с проблемами.
Сейчас, глядя на спокойствие многоэтажек и редкие освещённые окна, особо отчётливо заметные на фоне беззвёздного неба, возникало ощущение, что никто из местных вовсе не знал о существовании Катаклизма, и уж тем более – что кто-то проливал кровь ради их спокойствия.
Долгими промозглыми сменами я подбадривал себя мыслью, что однажды вернусь сюда. Буду стоять прямо на этом месте, смотреть на родной город и строить планы на будущее... Плевать на холодный ветер, на душе моей будет тепло и спокойно, потому что я уцелел, вышел живым из той бойни, что язык не повернётся назвать войной. В войне несут потери обе стороны, но на периметре… Там всё было иначе… Ну и пусть, насрать! Я забуду картины ужаса, выжженные на коже кислотными дождями, выброшу ружьё и вернусь домой с чистым сердцем! Обниму мать, пожму руку отцу, и мы сядем все вместе за стол! Прошлое раствориться в первом произнесённом тосте, мы будем радоваться жизни, будем уважать смерть, но не более того, не более того!.. Я расплачусь, понимая, что сумел вернуться домой, и, впервые за долгое время, не буду стыдиться эмоций…
Так я думал тогда, полгода назад, но теперь, стоя на том самом месте, куда так страстно желал попасть все эти месяцы, я не ощущал ничего, кроме разочарования. На секунду почудилось, что я вышел не на той остановке, слишком уж чужими выглядели пустынные улочки и уютные разноцветные многоэтажки. Хотя, к чему этот эгоизм… Это не они чужие для меня, а я – для них.
Подавленный этой мыслью, я прошёл две автозаправки, расположенные практически впритык, свернул к зданию рынка, а затем направился во дворы. Хотел было заглянуть в круглосуточный магазин за сигаретами, но вспомнил, что покупать их было не на что.
До дома оставалось всего-ничего, когда я заметил стоящий на проезжей части милицейский УАЗ и замершего рядом с ним сотрудника патрульно-постовой службы. Возникло желание воспользоваться какой-нибудь другой дорогой и обогнуть неожиданное препятствие, но я подавил в себе эту трусливую мысль. Не для того я помирал со страху на караульных вышках, чтобы прятаться от милиции.
Чем ближе я подходил к патрульной машине, тем сильнее мне казался знакомым стоящий рядом с ним постовой. Последнего, видимо, распирали те же самые мысли.
- Ванёк! Ты? – расплываясь в довольной улыбке, окликнул меня патрульный, когда я поравнялся с машиной. – Старых друзей не узнаёшь?
- Андрюха? Сколько лет, сколько зим, – наконец признав старинного приятеля, отозвался я.
Подошёл ближе и пожал крепкую руку Степанченко, моего одноклассника. В школе он был крепким парнем, активно занимался спортом, и все думали, что со временем мальчик вырастет в здешнюю хоккейную знаменитость, а оно вон как вышло, подался в милицию. На погонах жирная полоска старшего сержанта, телосложение всё ещё крепкое, но под форменным бушлатом уже угадываются очертания пивного живота.
Погладив аккуратные усы, парень оглядел меня с ног до головы и иронично хмыкнул:
- Что, дембельнулся только?
- Так точно, тарищ старший сержант, – карикатурно отрапортовал я. – Домой иду.
В стоящем здесь же УАЗе послышался смешок, я заглянул в окно и увидел ещё одного ППСника. Это был совсем ещё молодой парень, наверное, только-только закончивший милицейское училище. Согнувшись пополам, он сидел за рулём автомобиля и колдовал над рацией.
- Знакомься, рядовой Сергей Иванов, - кивнул в его сторону Степанченко. – Что там, получается что-нибудь?
- Никак нет, товарищ старший сержант, даже помех не слышно.
- А радио?
- Тоже ничего.
- Значит, плохо стараешься, продолжай дальше.
Сергей Иванов. Под сердцем ощутимо кольнуло, а во рту появился неприятный привкус металла. Сосредоточив взгляд на старом приятеле, я попытался прогнать наваждение.
Добродушное широкое лицо Андрея, располагающая к себе улыбка и съехавшая на макушку ушанка плохо вязались с образом командира, но я ничего не стал говорить на этот счёт, а вот Степанченко не упустил случая поддеть меня:
- А ты чего с пустыми погонами?
- Чистые погоны…
- Да иди ты в задницу со своей чистой совестью, - не дав мне договорить, шутливо огрызнулся милиционер. – Что, даже ефрейтора не доверили?
- Слышал поговорку про ефрейтора? – улыбнулся я.
- Эй, Серёг, слыхал? Не успел ещё до дома дойти, а уже своими военными присказками сыпет налево и направо!
- Так точно, товарищ старший сержант.
- А вы чего здесь стоите? – стараясь перевести тему, спросил я.
Не заслужил я званий. Хотели дать, да я отказался…
- Сегодня все как с ума посходили. Сперва собаки напали на ребёнка в районе катка, потом какие-то придурочные подростки подожгли санитарку, а теперь рация сдохла. Дежурство только началось, а голова уже вскипает.
- Ждёте кого?
- Да Лёва домой забежал, пробует связаться с участком по телефону.
- Понятно, - поёжившись от холода, подытожил я. – Сигареткой не угостишь?
Патрульный достал пачку дешёвых папирос, мы закурили. Вдалеке послышался нарастающий рёв сирены, и вскоре по улице на полном ходу пронеслись два пожарных экипажа.
- Вот, а я о чём говорю. Не ночь, а чёрт знает что, - провожая их взглядом, чертыхнулся Андрей. – Ты, кстати, где служил?
- На периметре, - без особой охоты ответил я.
- Серьёзно? – тон старого приятеля сменился с насмешливого на уважительный. – Мы с парнями ездили туда в командировку. Дерьмовое место.
- Самое что ни на есть дерьмовое…
Разговор стих, каждый из нас задумался о своём. Я так глубоко погрузился в воспоминания о мегаполисе, что не заметил, как сигарета истлела до самого фильтра. Пальцы обожгло болью, матюгнувшись, отшвырнул окурок. Степанченко открыл было рот, чтобы изречь очередную подколку, но в этот момент дверь ближайшего к нам подъезда с грохотом распахнулась и из здания выбежал третий милиционер, судя по всему, ранее упомянутый Лёва.
- Ну что? – не дожидаясь, пока подчинённый подойдёт ближе, выкрикнул Андрей.
- Голяк, - разочарованно покачал головой тот, на ходу застёгивая пуговицы бушлата. - Телефонной связи тоже нет.
- Надо в участок ехать, - поправляя автомат на плече, задумчиво сказал старший сержант. – Чёрт знает что… Это Иван.
- Салют. Лев Дроздов, - пожимая протянутую руку, поздоровался тот. – Ну что, поехали?..
Милиционеры уже хотели погрузиться в машину, но тут со стороны детского сада, расположенного неподалёку, послышался собачий вой. Все, как один, мы развернулись по направлению к шуму. Звук был настолько тоскливый и надрывный, что по спине побежали мурашки. Тональность увеличивалась, постепенно переходя в оглушающий рёв, похожий на звуки сирены противовоздушной обороны. Морщась от вновь вспыхнувшей в голове боли, я сжал уши ладонями, но завывания с легкостью проникали через щели между пальцами и вгрызались в пульсирующий мозг. Слава богу, долго какофония не продлилась, рёв резко оборвался жалобным скулежом, после чего раздался странный ухающий звук, напоминающий удар по плохо натянутому полотну барабана, его эхо, отражаясь от многоэтажек, пронеслось по улицам и затихло где-то вдалеке.
- Это ещё что за хрень? – обескураженно спросил Дроздов, рука милиционера лежала на расстёгнутой кобуре, но сам он, видимо, не замечал этого.
- Собака? – послышался из машины голос Иванова.
- Собаки так не воют, - покачал головой Степанченко и повернулся ко мне. – Ты это, иди от греха подальше. Потом увидимся.
Я кивнул, пожал всем по очереди руки и пошёл в направлении дома. Позади послышался шум заведённого двигателя, мимо пронесся УАЗ, но направлялся он не в участок, а к источнику воя – детскому саду. Подойдя к нужному подъезду, я открыл, как оказалось, не запертую дверь.
- Что за ерунда…
Захлопнул её и открыл вновь. Так и есть, магнит не работает. Что-то ЖКХ совсем отбились от рук, если не поддерживают дома в надлежащем состоянии.
В подъезде тускло горела лампочка, что не могло не радовать. Не придётся шариться в потёмках, боясь оступиться и кубарем слететь с лестницы. Пройдя мимо почтовых ящиков с торчащими из них во все стороны буклетами, рекламирующими мебельные магазины и творческие вечера в местном ДК, я добрался до лифта и нажал на кнопку вызова. Зашёл в кабинку, морщась от чересчур едкого запаха освежителя воздуха, царящего внутри, и выбрал нужный этаж.
Раздался сигнальный зуммер, двери раскрылись. Оказавшись на лестничной площадке, не стал торопиться звонить в дверь, а вместо этого подошёл к окну. Возле видневшегося поодаль детского сада неподвижно стояла патрульная машина, милиционеров же поблизости видно не было, судя по всему, они либо сидели внутри, либо скрылись в здании.
Сознание назойливо защекотало недоброе предчувствие. Что это была за собака? Единственное место, где я слышал нечто подобное, было… периметром… Но разве такое возможно? До Города полторы тысячи километров, встретить проявление Катаклизма здесь, на таком расстоянии от эпицентра, невозможно, так что должно быть другое объяснение услышанному.
Изо всех сил я попытался отогнать от себя эти мысли, но ничего не получилось.
В очередной раз безрезультатно пошарив по карманам в поисках сигарет, я выругался и направился к двери с номером двадцать один. Приложил палец к кнопке звонка и стал ждать. Тоскливое чувство, что я зря вернулся и никому теперь не нужен в этом доме, чуть было не заставило меня развернуться и опрометью броситься прочь, но невероятным усилием воли я всё же остался на месте. Некуда и не к кому мне опрометью бросаться… Послышались шаркающие шаги и до слуха донёсся истошный собачий лай, сквозь который с трудом различался заспанный женский голос:
- Да заткнись, Муха! Кто там?
- Это я, Ваня.
Щелкнула отпираемая щеколда, дверь распахнулась. На пороге в ночнушке и розовых тапочках стояла Наташа, моя сестра. Абсолютно такая же, какой я её запомнил, разве что извечное каре сменило цвет с каштанового на бардовый: слегка полноватая, низкорослая, но не лишённая свойственного только ей самобытного женского обаяния, позволяющего уводить мужей у девушек куда красивее и выше, чем она.
- Ваня! – взвизгнув, она бросилась мне на шею, на удивление сильно сжимая в объятиях. – Ваня, это ты! Почему не написал, что приедешь? Родители совсем испереживались!
Следом за девушкой из квартиры вылетела немецкая овчарка. Виляя хвостом и радостно лая, она норовила оттолкнуть от меня сестру.
- Привет, Муха! Привет! – садясь на корточки протянул я.
Собака тут же начала вылизывать мне лицо, ежесекундно поскуливая, словно маленький щенок
- Папа с мамой дома? – кое-как отбившись от овчарки, я прошёл внутрь и запер дверь.
- Нет, уехали в командировку. Муха, да отстань ты от него!.. Обещали вернуться через пару недель… Да что ты встал, как не родной, раздевайся и проходи, а я пока чайник поставлю!.. Как же здорово, что ты вернулся!..
- Что нового в городе произошло? Как родители?
Ароматный чай с долькой лимона приятно согревал ладони. Прихлёбывая из парящей кружки, я периодически наклонялся, чтобы потрепать устроившуюся у ног собаку, и с интересом осматривал кухню, которая, к слову сказать, претерпела некоторые изменения за время моего отсутствия.
- Смотрю, вы ремонт сделали.
- Это всё папа, сидел себе, сидел, а потом взял, да переделал всё. Говорил, Ваня приедет, а мы сидим тут, как погорельцы, со старой мебелью. Они и твою комнату немного изменили, мама была, конечно, против, боялась, что тебе не понравится, но мы с отцом уговорили её. Видел бы ты, как она бережно переносила твои книги, словно стеклянную посуду. Ты совсем не писал, мы уже начали бояться, как бы чего не случилось.
- Начальство не разрешало, режим полной секретности, - усмехнувшись, соврал я.
На самом деле мне было стыдно перед родителями. За время службы я понял, что они были правы, когда отговаривали меня, предлагая сперва закончить учёбу, и только потом пойти служить. Раздумывая об этом, я всё больше убеждался, что не смогу заставить себя закончить Академию, а кому нужен человек с посттравматическим синдромом и без образования? Я знал, что отец в тайне от мамы гордился моим выбором, но одновременно с этим я переживал, что вернувшись домой без звания и каких-либо наград, не оправдаю его ожиданий, ведь сам он, отслужив в своё время в Чехословакии, вернулся в звании старшины. Папа всегда был строгим человеком и всех окружающих мерил по себе, считая, что если он смог что-то сделать, то и остальным это под силу. Многочисленные армейские байки, рассказанные мне в детстве, со временем создали у меня своеобразное представление о службе, но реальность оказалась далека от ванильных грёз детства. Пожалуй, единственным моим успехом был сам факт того, что я смог выжить и вернуться домой целым и невредимым, однако это было слабым утешением. Не было ни армейских весёлых историй, ни приятных воспоминаний о сослуживцах… Домой я привёз лишь поселившуюся в руках дрожь, да кошмары, отныне сопровождающие меня, где бы я ни оказался.
- Батюшки, да у тебя седина… - заметив белые волосы на моей голове, ужаснулась Наташа. – Что…
- Давай не будем об этом, - покачал головой я, придумывая на ходу отговорки. – Не было там ничего такого, просто… пару раз в перестрелку попал. Дикие собаки и бандиты, ничего более.
Собаки, ага… ничего более… Конечно, я давал подписку о неразглашении, но в кругу близких эта бумажка не имела никакого смысла. Тут было совсем другое – незачем пугать сестру ужасными событиями, свидетелем которых мне довелось побывать. Город уснул, и уснул навсегда, подтверждением тому… было…
Песчаный вал катится по мегаполису, подминая под себя многоэтажные здания… Вырвавшиеся из его необъятной туши щупальца сметают боевые вертолёты, словно игрушечные…
- Вань? С тобой всё в порядке?
- Да, да, всё хорошо. Просто голова закружилась, - каким-то чудом я успеваю поставить кружку на стол, не вылив её содержимое на спящую собаку.
- Можешь пойти спать, поговорим утром, - сестра выглядела не на шутку встревоженной.
- Всё нормально, успокойся. Давай ещё немного посидим. Тебе же не надо на работу утром?
- Нет, что ты! Где я и где работа! – смеется та в ответ. – Я нашла себе кое-кого, пусть он работает!
- Вот значит как? – шутливо вскидывая бровь, возмущаюсь я. – Захомутала, значит, какого-то бедолагу. Ничего, долго он тебя не сможет терпеть!
- Вообще-то, мы уже живём вместе! А сюда я захожу, чтобы Муху покормить и цветы полить. Сегодня вот решила переночевать, как-то на улице неспокойно, страшно домой возвращаться пешком, а Миша в ночную.
Я кивнул головой, припоминая слышанный недавно вой. Встал, отодвигая от себя собаку, и заглянул в окно. Машины у детского сада уже не было. Надеюсь, Степанченко и его сослуживцы в порядке.
- Не поверишь, кого я встретил по дороге сюда.
- Кого же?
- Андрея, своего одноклассника. Помнишь, ты была влюблена в него?
Наташа зашлась краской и застенчиво потупилась:
- Было такое, было… Ходила на все матчи, в которых он участвовал, хотя хоккей терпеть не могла. Кем он сейчас работает?
- Старший сержант милиции, представляешь? Ряху отъел на казённых харчах, пузом обзавёлся.
- Хорошо, что он был деревянным дураком, и так и не понял, что мне от него надо, - рассмеялась сестра.
Мы просидели на кухне еще часа два. Ната поведала, что из-за сильного южного ветра недели две было аномально тепло. Нормальная для этих мест погода установилась всего день или два назад, как раз к моему появлению. Потом сестра плавно перешла к более насущным делам, и в паре слов рассказала, что поменялось в городе за последнее время. Вспоминала общих знакомых и куда их занесла нелёгкая и подтвердила мои догадки о том, что Катаклизм практически не затронул здешних жителей. В отличие от других регионов страны, цены в области остались практически на том же уровне, рыболовный промысел не только не потерял актуальность, но и пошёл в гору, так что местные ничего не потеряли с «падением» Города. Станция продолжала вырабатывать энергию, люди учились, работали, сходились и расставались, заводили детей и глушили алкоголь по выходным, словно ничего и не произошло.
Единственным мало-мальски крупным событием в здешнем укладе стало прибытие партии беженцев из Города. Им выделили жильё в недавно отстроенных зданиях гостиничного типа и пообещали обеспечить работой, которой и для местных-то не всегда хватало. Последние, к слову сказать, встретили неожиданных гостей без особой радости.
Услышав о прибытии беженцев от подруги из администрации, Наташа ожидала увидеть хамоватых, наглых людей, которые начнут качать свои права на каждом углу и требовать уважения к своим, без сомнения, очень важным персонам, но всё это было заблуждением. Поселившиеся в новостройках семьи оказались полной противоположностью её фантазиям: тихие, подавленные, напуганные люди, вздрагивающие, стоило лишь чихнуть рядом с ними.
- У тебя глаза… практически такие же, как у них. Выцветшие, уставшие. Словно вы там мёртвого бога увидели, да так и не смогли смириться с этим… - в голосе Наташи улавливались опасливые нотки, словно она поняла, что пустила в дом совершенно чужого человека, но сделал вид, что не заметил этого.
Отец первый месяц безумно злился на меня, пытался звонить куда-то, затем примирился с решением сына, а позже и вовсе стал им гордиться, хвалясь перед друзьями, какой его Ваня смелый и решительный. Кто меня действительно удивил, так это мама, до этого не страдающая религиозностью, но неожиданно для всех ставшая посещать церковь и молиться о моём скором возвращении.
Наконец, глаза у сестры стали слипаться, и мы решили, что самое время отправиться на боковую. Наташа сказала, что утром уедет со своим молодым человеком, но обязательно вернётся на следующий день. Я же пообещал, что буду поливать цветы и выгуливать собаку вплоть до возвращения родителей. На этой ноте мы и разошлись по разным комнатам. Я усердно отмахивался от мыслей, что радость сестры выглядела чересчур наигранной, как, собственно, и закрывающиеся сами по себе глаза. Это всего лишь паранойя, ничего более. Если мне не рады здесь, то идти больше некуда…
Плюхнувшись на мягкую постель в своей комнате, я практически моментально провалился в сон, не успев даже заметить, как Муха тихонько приоткрыла дверь, вскочила на постель и свернулась калачиком в ногах.