Я лежал на полке нижней
в жизни подлинной, не книжной.
Боковое обеспечил мне
место купленный билет.
Был мне мир неинтересен –
прозаичен, бестелесен,
и безвкусен был и пресен
скучный вид на туалет.
Спал вагон, и только изредка
дверца лязгающим извергом
не давала мне покою,
и вела со мной войну.
Я её пихал ногою,
чтоб она не открывалась,
и она мне огрызалась,
нарушая тишину.
Люди спали и храпели
и везли с собой пожитки
и какие-то харчи.
А колёса нас терпели –
беспрестанно тарахтели
и везли нас всех по жизни
(эх, ещё бы в ней пожить бы!)
по дороге и в ночи.
Было всё – сплошным ущельем –
этот поезд и вагон.
Люди спали в мелких щелях
или попросту – кишели
без фамилий, без имён.
На постельных сонных сопках,
на обрывистых высотах –
был заполнен каждый склон.
Но внезапно я проснулся
(да и разве ж это сон?)
в наступившей тишине,
на боку перевернулся
и увидел, что в окне
очень плавно – еле-еле
проползли верхушки елей,
а за ними – тёмный фон
утра раннего и синего.
Был я очень удивлён:
зрелище довольно сильное.
Поезд тут остановился,
но гудком не огласился,
и всё так же спал, посапывая,
где-то даже и похрапывая
погружённый в сон вагон.
Я лежал на нижней полке
и смотрел оттуда снизу
прямо в сумерки небес.
«Всё сплошные недомолвки, –
размышлял я недовольно, –
визуальные капризы:
просто там, в тумане сизом,
задремал какой-то лес.
И пускай себе он дремлет –
и таинственный, и древний,
и такой он, и разэтакий…
Но зачем он напустил
на себя такую строгость,
словно тут вопрос затронут
мироздания и этики
и таких душевных сил?
Ну, подумаешь: застыли
три верхушки острых елей
и меня притом застигли
даже как-то и врасплох.
Но ведь это и не стыдно –
встал и посмотрел, что видно,
то, что там на самом деле
от меня шагах в двух-трёх».
Но вставать мне почему-то
не хотелось очень даже.
Потому что я боялся
получить простой ответ –
о тумане этом утреннем,
о таинственном пейзаже,
где наш поезд затерялся,
да и самый его след.
И тогда Судьбы Вершители
(или, может, Небожители?),
видя то, как в безразличье
равнодушно я залез,
поступили неожиданно:
пропустили стаю птичью
меж еловыми вершинами
где-то в вышине небес.
И, наверное, не даром же
птицы с криками растаяли
в тёмно-синем изумлении,
раз уж я тогда вскочил.
И малюсенькую станцию
под названием Татаровка
я увидел в отдалении
и ответы получил.
«Не один я в этом мире, –
вспомнил я, прильнув к окну. –
Еду я часа четыре
из Ростова-на-Дону.
Где-то там, на верхней полке,
словно средь скалистых круч,
спит мой сын. В командировке
едем мы в Горячий Ключ».
Между тем, наш поезд ожил,
и дорожка к тихой станции,
тихо попадая в щели
меж стволами тихих елей,
тихо поплыла назад.
Всё пройдёт, и всё останется.
Вот и этот миг – он тоже.
Я спокоен был и рад.
15 июля 2004