КОГОРТА
Лирико-документальная повесть.
1.
***
Цветение урюка в весенней Алма-Ате… такого чуда не встречал я потом нигде, никогда, ни в каком другом уголке мира. Алма-Ата, конечно, город яблок, знаменитый алматинский, почти килограммовый в былые годы апорт брал все золотые медали на мировых выставках-ярмарках, но урюк… урюк зацветал – первым!
***
Воспринимал я блаженное цветение урюка как нечто само собою разумеющееся, и совершенно не осознавал это как чудо. И уж тем более не понимал, что знаменитое цветение сакуры, обожествляемое японцами, – совсем иное цветение и торжество. Не понимал, не осознавал, что наше цветение ничуть не уступает японскому. А может быть, и превосходит.
Превосходит хотя бы потому, что – скромнее, застенчивее, и не так «церемониально». Урюк наш цвёл скромно, естественно, без излишних прикрас, но так открыто, так чисто, по-весеннему распахнуто и беззащитно!..
***
Урюк цвёл сам по себе, просто цвёл. А мы – просто блаженствовали. Можно сказать, обалдевали от этого блаженства, и не задумывались ни о чём таком, что следует обожествлять. Жили, учились, влюблялись, грустили, смеялись, и не осознавали, что это – счастье.
Тем более, что впереди меня иногда шла девочка из 8 класса в коричневой школьной форме, тоненькая, как тростинка, девочка с каштановыми, прямыми, скромно и мило уложенными волосами, всегда одинокая, с прелестной родинкой на щёке… прямо как в знаменитой тогда песне:
«Ах, эта родинка
Меня с ума свела…»
Шла девочка, что-то напевая про себя, шла по направлению к дому, беспечно размахивая портфелем, всегда одна… а я не смел. Не смел на глазах товарищей подойти, предложить проводить до дому и взять, «отобрать» её портфель… смешной, растерянный, глупый мальчишка, 9-классник...
***
Брели гурьбой после уроков, блаженствовали от весеннего солнца, от невероятного (так теперь кажется… или не кажется?) цветения урюка. Счастливые, вольные – до следующего школьного построения, – одуревшие… особенно, наверное, я, так и не подошедший к той, странно волновавшей меня девочке, мучительнице сновидений… даже имени её так и не вызнал!..
По сию пору тоскую, казнюсь, пеняю на такую глупую юношескую нерешительность. А может быть, эта девочка и стала бы моим счастьем, судьбой, музой?..
***
Но я про урюк. Ещё про весну, про урюк. И про тончайший его аромат…
Не понимали мы тогда блаженства, которое нам подарили. Но, может быть, именно это и хорошо?
Деревца были рассажены по всей улице Кирова… да и по всему городу. Но самые мощные заросли дикого урюка таились в горах. Точнее, в травянистых, пологих предгорьях громадного горного хребта Заилийского Ата-Тау. Их называли прилавками.
***
«Я помню, как на голом предгорье, на берегу Алматинки, стояло несколько срубов и юрт. Теперь там утопает в зелени прекрасный город. С особым удовольствием показываю я всем интересующимся прекрасные фотографии, на которых изображены
парк и утопающая в зелени улица Верного, и свидетельствую о том, что
когда я был в Верном, там не росло ни единого кустика...»
(Семенов-Т'яньшанский. 1884 г.)
***
Иногда, когда совсем уж невмоготу было томиться в душных классах, а на дворе вовсю разливалось великолепное весеннее солнце, я, бросив портфель, убегал в горы, на изумрудно сиявшие, весенней свежести прилавки, падал в траву посреди урюковой рощи, под пряно и пьяно цветущими деревами.…
Это и был Рай. Настоящий земной Рай.
***
Это был МОЙ, только мой Рай – с пчёлами, кружащими над бело-розовыми облаками, солнцем, пробивавшем косыми лучами густо цветущую, пыльную от света крону, и, конечно, с самим собой, блаженно возлежащим под сладко гудящей кипенью цветенья, алчно вдыхающим его ароматы…
О чем я мечтал? О той худенькой девочке, подойти к которой так и не решился? Казалось снова и снова, ну чего уж проще, небрежно подойти, грубовато вырвать портфель из её рук, предложить проводить до дома. Тем более, жили мы на той же улице. До сих пор казнюсь…
***
Радостно удивился, когда прочёл чудесные строки алматинского поэта (и о нём пойдёт речь, как и о других моих друзьях-поэтах) Бориса Прицкера:
Я поглядел вокруг. Опять цветёт урюк
И медленный листок сорвался на аллею.
Опять весна вокруг, опять цветёт урюк,
Когда цветёт урюк, собою не владею.
А бедная жена, забыта и больна,
Твердит, что ждёт она,
Твердит, что я не смею.
Я бормочу: мой друг,
Прости, цветёт урюк,
Когда цветёт урюк, собою не владею…
Вот и я тогда не владел собой. Убегал в горы. И этим урюковым цветеньем, а потом и плодами по осени напоена почти вся моя жизнь. Вся жизнь, со всей её бытовухой, поэзией, первой любовью, родителями, друзьями, недругами… со всем. Потому и не смог не сказать о диковинном, корявом дереве Урюк, который ассоциируется у русских в основном с узбеками, торгующими курагой. А я – про дикий, сумасшедший, невероятный теперь алматинский урюк, которого не осталось в городе…
А потом, уже ближе к лету, вызревали зелёненькие урючинки на старинных громадных деревьях, посаженных вдоль всех центральных улиц города неизвестно кем и когда… уж не самим ли легендарным садоводом Баумом?
***
«Баум Эдуард Оттонович, потомственный садовод, сын Эстонского переселенца Оттона Матвеевича Баума. Окончил Лесотехническую Академию. С 70-х годов полностью посвятил себя делу озеленения Семиречья, почтовых и торговых трактов, городов. Первый, по сути дела, садовод Юго-Востока. Баумом заложено 36 рощ, основана школа садоводства, Казенный сад, ныне парк Горького. С 1895 г лесной ревизор Семиречья. В 1916 г. воспрепятствовал повальной порубке леса, оставил лишь санитарно-порубочную. Добился у генерала Колпаковского приказа об обязательной посадке не менее 20 деревьев вокруг каждой усадьбы г. Верного, а внутри усадьбы неограниченное количество плодовых деревьев. Вменил в обязанность всем гражданам города ежегодно подавать именные списки о состоянии высаженных ими растений. Всего Э. О. Баум завез и интродуцировал 44 вида лиственных и 17 видов хвойных деревьев. Из Пензы, Воронежа и Курска им вывезено 49 сортов яблонь, из Крыма — 25 сортов яблонь, 49 сортов груш...»
(Из архивно-биографической справки).
***
Не дожидаясь сладкой полноспелости янтарного налива, рвали мы нежные зародыши-урючинки, и прямо на ходу, хохоча и болтая обо всём на свете, набивали рот, как сумасшедшие, эти, кислючие до слюнотечения и сплёвывания на асфальт зелёные ядрышки недозрелого урюка, пока не объедали дочиста дерева. Вот, прошли годы, вспоминаю, и – не могу вспомнить по осени ни одного жёлто-янтарного дерева на нашей улице. Только корявые, согбенные, почти безлиственные урючные деревца… вот и всё, что осталось в памяти тех лет. А ещё, и это главное – что-то дымчатое, бело-розовое, весенне одуряющие, дурманящее до сумасшествия…
***
Уплыла та девочка, отцвёл урюк, уплыла молодость, уплыл великий Город Алма-Ата… я переехал в великий город Москва. Так сложилось. Уплывает жизнь…
А что осталось? Остались стихи, и – даже опасно это слово всуе произнести, поэтому произнесу с большой буквы – ПОЭЗИЯ. Это чрезвычайно редко случается в мире, чтобы световой сквозняк, блуждающий по вселенной, озарил не только крохотную планету Земля, не только горы, моря, деревья, цветы, но – иногда, очень редко – осенил человека. А если человека пишущего, тогда… я воображаю картину:
Вдоль бульвара, благоухающего сиренью, бредёт в поликлинику ссутулившийся человек. Он ничего не замечает вокруг – ни сирени, ни котёнка, свернувшегося клубком под сиренью. Он в предчувствии диагноза… да ещё тёмная туча пригнетает к земле…
И вдруг: косой солнечный луч прорывает тучу и бьёт, прицельно бьёт по тому самому кусту сирени, под которым лежит, свернувшись в клубок, дремлющий котёнок, и остаточным излучением задевает человека.
Благоухающая сирень, тоже придавленная тучей, распрямляется и распускает серебряно сверкающие лепестки. Котёнок поднимается на лапки, глаза его, промытые солнцем, ясны, веселы, и через мгновение начинается сумасшедшая скачка под кустом.
Он играет с солнечными пятнами, пытается взлезть на сирень, а сирень… она уже распустила чары не только на котёнка и птиц, сидящих на ветках, но и на идущего вблизи скорбного человека… мгновенье – и спина его распрямляется. Он изумлённо озирается вокруг, чувствуёт: произошло что-то необычайное, ему почему-то радостно. Беспричинно радостно. Это надо записать, не забыть записать после приёма у врача. Он же поэт. Связан со Словом, а значит…
Человек ещё не догадывается, что Поэзия коснулась его в последнюю очередь. Вначале осенила сирень, потом котёнка, а с ними и всё бессловесное – траву, листву, землю. И только потом его самого. Пусть не с такой силой и ясностью, как всё бессловесное, но если человек сумеет не забыть это мгновенье, не растерять его по пути к приговору, а выразить в Слове, пусть хотя бы частично, остаточно, то это уже не стихи, пронизанные смыслом, а – Поэзия. Поэтическая Мысль. А это так редко, редко…
Световой сквозняк, блуждающий по вселенной, насквозь пронзающий всё мироздание, а не одного только, возомнившего о себе человека, луч, блуждающий вдоль и поперёк всех миров, проник сейчас сюда. Неясно откуда. И главное, луч непредсказуем.
Более того – беспричинен…