1
Бывают дни, будто поздние трамваи, скользящие по разбитым рельсам. С глухим скрипом на стыках, покачиваясь из стороны в сторону, катят, скользят, у темнеющих прямоугольников остановок сбавляют ход и в секундном порыве нечаянных встреч распахивают двери. Не впустив никого в своё пустое нутро, на секунду-другую замирают, словно в нерешительности. И после по-дневному бодрого, а в такой час излишне строгого звучит: «Осторожно, двери закрываются!..» Лязгают створки дверей, ночной трамвай трогается в путь. В оконных стёклах покачивается матовый свет плафонов, блестят поручни, мелькают кресла.
Но вот в вагон поднимаются запоздалые пассажиры. Погружаясь в трамвайный шум, говорят что-то в упрятавшиеся меховые воротники мобильные телефоны – ласковое, интригующее. На оживлённых лицах – след недавней вечеринки, оборванного родительским звонком свидания. Радужными искорками таят снежинки на волосах. Молодые люди с шутками-прибаутками отыскивают мелочь, оплачивают проезд и спустя несколько остановок их поглощает тьма окраинной Колхозной, Озёрной или Кольцевой улиц.
Таких дней много – недели, месяцы... Это – жизнь. Вечерняя усталость плавно скользит от ужина на кухне к дивану у телевизора, исчезает за дверью спальни, поглощается сном и в той же тьме обращается в новый день – берёт новое начало.
Ночные сны отступают не сразу, преследуют по пути в ванную, забегают вперёд, прячутся в зубных щётках, щекоча дремлющее воображение, подглядывают из спального шкафа, перешёптываются с шипящим паром утюга. Лишь с первым глотком утреннего кофе всё это кисейное общество разбредается, растворяется в тёмных углах до следующей ночи.
Сонный взгляд скользит по нависшим над столом посудным шкафчикам, этажеркам – предметы уже не соревнующиеся между собой за статус, соответствие стилю, лишь смиренно покоящихся под грузом переполненных всякой утварью полок.
В прихожей надо надеть пальто, шапку, повозиться с молнией на сапогах (заедает, подлая), потом – поцелуй жены, щёлканье дверного замка. Короткий глоток морозного воздуха под тёмным ещё утренним небом, восторг от шляпок выпавшего за ночь снега на узловатых переплетениях виноградника, попытка разгадать петляющие через двор стёжки собачьих следов, укоризна в сторону уже второй месяц стынущего под слоем снега «жигулёнка» (резина… увы!) И первая мысль о службе в компании «Магнит» – сегодня последний день работы. Снег, осыпавшийся на ладонь с перекладин калитки, ритмичный бодрящий скрип шагов по пути к остановке – морозец-то сегодня за десять!
Снег сыплет и сейчас. И хотя в утренних сумерках этого не замечаешь, но есть ощущение лёгкого прикосновения холодных искорок к щекам. Мутный свет в окнах, снег на заборах, на низко склонённых ветках деревьев – снежная нынче зима!
Трамвайная остановка, желтоватый свет фар приближающегося трамвая, косо летящая снежная пелена, тёмная, напористая. Перестук колёс, лязганье дверей, холодный пластик ярко красного сиденья…
2
Утро… Тьма за окном мало отличается от вечерней, однако пассажиров в салоне больше, но с годами одежда их беднее, бесстрастнее лица. Оттого, что остановка, где садится Иван Маковеев, вторая от конечной, трамвай ещё полупустой, и ему удаётся занять то же место – третье от стыковочной гармошки парных вагонов. Когда этого не случается, лёгкое раздражение таится в нём несколько часов. Минувшей осенью Иван Сергеевич преодолел сорокалетний рубеж.
За окном – свет автомобильных фар, пробки на перекрёстках, силуэты уборщиц в ярко освещённых окнах офисных коридоров. За словом «жизнь» тянется длинный шлейф имён и событий. Многие из привычных радостей исчезли, подобно провожающей родне сиротливо маячили, прощально взмахивая руками, улыбались, но улыбок на расстоянии уже не видно. В памяти остались хмельные полутона парковых аллей, разгорячённое прогулкой женское дыхание, в искрах, волнующих взор, – отсвет уличных фонарей. И всё это в лёгком, чуть хрустящем опавшей листвой, запахе осенней земли.
Поблекли светлые тона летних курортов, поезда и самолёты бороздят те же, только, увы, теперь чужие пространства, задевая лишь слух да воображение, вязнущее год от года в разных незначительных, несущественных мелочах.
Остались и завладели нами пороки: уныние, неуверенность в себе, депрессия. Как полагал Маковеев, причиной этого захвата стало банкротство небольшой конторы, где он работал многие годы. За банкротством – увольнение, за увольнением безденежье, причём как-то скоренько – пару недель, и спеклись! Никаких резервов, никаких запасов.
В тот год мелкие предприятия летели под откос. Подчинённая вечно скрытым от любопытных глаз законам экономика большого рынка, поглощала их. Прилаженные один к другому жернова дробили, крошили, перемалывали, обращая всех во вроде бы калорийную, но безвкусную кашицу из кадрового капитала, ещё недавно гремевших на весь край предприятий. Эти «перемолотые сотрудники» естественно-вынужденно заполняли свободные ниши крупных компаний вроде «Магнита», где с прошлой осени работал Маковеев.
Досадливое ощущение, что ниша эта недолговечна, непрочна, и долго ему здесь не работать, пришло к Маковееву в первый же день знакомства с коллективом. Толком и знакомства-то не состоялось, – все тринадцать человек в отделе работали за мониторами напряжённо, что поднять головы для приветствия нового сотрудника им было некогда. Позже (или в тот самый же день) он понял причину этого напряжения: место инженера, куда был определён Иван, только за год, сменяя один другого, занимали девять человек. И другие работали на своих должностях всего по нескольку месяцев, – из-за их плеч поглядывали кривенько улыбающиеся предшественники.
Чуть позже он узнал, что бессменной здесь оставалась лишь начальница отдела Фатимат Ахматовна – женщина крутого нрава, сложного характера. На вид ей лет пятьдесят, не по возрасту стройна, одевается дорого, но безвкусно. Не только не была замужем, вообще не знала мужчин. Об этом она поведала ему в одну из первых бесед по пути к строящемуся магазину. С нехорошей усмешкой добавив зачем-то, что в молодости работала в судебном аппарате Карачаево-Черкесии и для пущей убедительности развернула перед ним своё красно-красочное удостоверение.
Плавный поворот по рельсам, площадь, остановка... Сдвинув дверь, водитель трамвая бодро выскакивает из своей уютной кабины, подхватывает с пола небольшой лом и спускается вниз по ступеням. Прихваченная морозом стрелка автоматически не сдвигается, этим ломиком её нужно поддеть.
Часто думая о нынешнем своём материальном положении, Маковеев не раз пробовал обосновать, найти причины, приведшие его к нищете. Пытаясь расширить пределы взаимосвязи обычных случайностей, искал другую, обобщающую для всего закономерность или хотя бы логику.
Найти то и другое большого труда не составляло, логика бесконечной броуновской возни во всём действительно присутствовала, и в ней просматривалась какая-то непостижимая закономерность. Однако применительно к своей жизни, к своим делам непременно выходил какой-то вздор, неподдающиеся осмыслению стечение обстоятельств, привычных случайностей, да ничем не оправданная его поспешность жить, напористость, торопливость.
Было частое стремление проскочить какой-нибудь жизненный этап с опережением времени, не увязнув под запрещающим сигналом светофора оказаться уже на другой стороне улицы, дня, периода, – стремление неоправданное, неподкреплённое связью с другими событиями. И удивительное дело, в минувший год, словно суммой всех этих устремлений, пришло безденежье, заморозив едва ли не все основные жизненные процессы его семьи.
3
К тому же – годы. Он чувствовал, видел, как возрастной шлейф движется за ним, тяжело дыша, колышась, вздрагивая… Покачивающаяся в полупрозрачном свете трамвайного окна улыбка оплывшего лица, мешки под глазами – о-ох!
Безденежье крепко захватило его мысли, а воспалённое воображение рисовало печальные картины безысходности, лишало разума. Перед ним встал образ героини последних теленовостей, решившей в одночасье покончить со своей тяжёлой судьбой, цепко схватившей её костлявой рукой за горло, – выбросила с четырнадцатого этажа обоих своих сыновей, четырёх и семи лет… Невменяемость!
Светает... Большой трамвайный круг, нужная остановка. Глухо закутанные во всё серое старушки, сметающие с прилавков снег, раскладывающие укроп, петрушку, пучки калины, семечки. По пути в офис Иван вливается в общий поток сотрудников компании, с кем-то здоровается, кому-то приветственно машет. Коллег всё больше, тротуар заполнен людьми, хрустят подмёрзшим снегом паркуемые по обочинам машины. «Магнит» – крупная компания, и жаль, что сегодня… да ладно уж, ничего здесь не жаль!
Упругость с трудом удерживаемой пластиковой двери – услужливость дамам. Охранник службы безопасности, ладно сложенный мужчина средних лет, приветствует сотрудников фирмы свысока и чуть насмешливо, ибо работает здесь семь лет и перевидал их не одну сотню. Есть чему усмехнуться.
Широкая лестница, длинный коридор, белый пластик стен, ряды светящихся квадратов потолочных светильников. На стенах плакаты наглядной агитации компании, график работы, карьерный рост, соблазнительные преимущества пенсионного будущего, собственный санаторий на побережье… Всё привычно: буйно крашенные глазастые мамы, высокие шпильки каблучков, сомнительного телосложения отцы у заполненных едой стеллажей, с гружёными тележками у касс супермаркетов… «Магнит».
Первая дверь направо – там пахнет кофе, женщинами… Налево – бухгалтерия, тут и вовсе как в автобусе или даже самолёте. Просторные комнаты, всюду мониторы, клавиатуры, папки деловых бумаг, склонённые к бумагам хорошенькие дамские головки, красочная палитра причёсок, кофточки, туфельки… Из-под столов заманчиво поблескивают женские коленки, темнеют сапожки, прислонённые к стене. В дальнем углу с недавних пор работает Наташа и, заходя по какому-нибудь поводу в бухгалтерию, Иван всякий раз бросает в её сторону короткий взгляд.
Дверь в рабочий кабинет… «Доброе утро», – обычное приветствие долетает сквозь общий гомон. Своего стола и персонального компьютера Маковеев так не дождался (тоже – не жаль!), работает за одним столом с наставником-напарником Володей Гаевым. Включить компьютер, набрать еженедельно сменяемый персональный пароль – десять цифр, либо десять знаков, расположенных на клавиатуре вряд, и первым делом просмотр почты – чего там с вечера «насыпалось».
«Сыплется» обычное: остываем, замерзаем, перемёрз водопровод, засорилась канализация. На сегодняшний день магазинов в региональном филиале «Магнита» то ли 126, то ли 129. Расстояние между ними около пятисот километров, и забот по эксплуатации достаточно.
Слева зеркало (туда не смотреть), справа за своим компьютером – Фатимат Ахматовна. Зрачки её глаз сливаются с матовой радужной оболочкой, отчего кажется, что весь её глаз – зрачок, выжидающе изучающий, настороженный, строгий. Её отношения с компьютером сложны, чувственны, и уже с утра эмоционально перегружены.
– Ну, ё-моё, – восклицает она, читая очередное письмо. – Вы только посмотрите, что пишет в отчёте Стратий: «Инженерный отдел не справляется с вопросами эксплуатации…» Не мудак ли? Нет… так не пойдёт. Так он нас по миру пустит.
– А этот, Пальчиков хренов! Поглядите-ка, что он пишет… Тоже мне, прихвостень… – комментирует она письмо. – Туда же… Вообще я вам скажу, этот Пальчиков такой подленький, что и слов у меня на него нет. Мудак!
Таких особо ярких почтовых собеседников у Фатимат Ахматовны несколько: Стратий, Пальчиков, Повитухин. Выговаривает их имена столь эмоционально, что слова эти сияют в головах каждого оранжевым пламенем. В её произношении фамилии «Стратий» первый слог слышится неотчётливо, и поначалу Иван думал, что это не фамилия, а оскорбительная кличка прожорливого монстра со скверным пищеварением. Потом выяснил, что это фамилия куратора фирмы, хотя возможно, что людей он всё-таки ест. Подленький Пальчиков, вероятно, и в самом деле подленький, но как оказалось после знакомства в курилке, ничем не приметный улыбчивый человек, прилежно сочиняющий электронные письма в соседнем кабинете. А уж Повитухин и впрямь похож на успешно практикующего акушера – вполне респектабельный сотрудник в костюме от кутюр, паркующийся обычно прямо у входа на представительском «Вольво».
– Вот такие дела, милые мои, – поворачивается к присутствующим Фатимат Ахматовна. – Нас жрут. Но так невозможно работать. Нужно увольняться. Пусть других дураков ищут. Ты что улыбаешься, Маковеев? Сегодня у тебя последний день работы. Завидую… Уже завтра для тебя закончится этот дурдом. Кто у нас следующий на увольнение? Гаев? Кургузов? Персианов? Действительно дурдом… Знаете, я вот что вам скажу: правильно поступаете, что уходите! Здесь ловить нечего. С таким руководством филиала «Магнит» очень скоро развалится. Я и сама скоро уйду…
От охранника Иван знал, что Фатимат Ахматовна работает в филиале уже лет семь, считай с самого основания, и столько же, говорит всем о скором своём увольнении.
Набирая номер телефона общего отдела, Фатимат Ахматовна отвлекается к Гаеву:
– Вова… а ты почему увольняешься? Ты же замечательный парень!.. Алло… Нина? Приготовь-ка список шести инженеров из резерва. Тут у нас увольняются сегодня, и на будущей неделе четверо… Пусть завтра же приходят на собеседование. Будем брать. Что скажет Повитухин? С ним будут проблемы.
Заместитель директора филиала Повитухин не заставил себя долго ждать. Спустя минуту, от него приходит послание.
– Ну вот, посмотрите, что нам пишет зам, – суетится Фатимат Ахматовна. – Письменное объяснение о причинах увольнения каждого. Желательно за весь последний год…
Готовя себе кофе, Фатимат Ахматовна загадочно улыбается Ивану:
– Ну-с, начнём с инженера по эксплуатации. Маковеев, почему увольняешься?
– Уезжаю, – неуверенно говорит Иван.
– Вот, пожалуйста, этот уезжает, и причём, скажите, здесь я? – облегчённо вздыхает Фатимат. – А кто помнит, почему уволился этот… что был до Маковеева. Фролов, кажется? А до Фролова кто был? Николаев или вначале Сладков, потом Николаев? Они-то чего уволились? Кто помнит?
На четвёртой фамилии предшественников Маковеева воспоминание увязло, ибо других имён Фатимат Ахматовна уже не могла назвать, а подсказать ей никто не мог, потому как в фирме недавно и знать имена сотрудников, тем более причину их увольнения, они не могли. Лишь на мгновение, будто из какого-то близкого к Фатимат Ахматовне угла, выскочила вдруг причина ухода Сладкова:
– Да вот же Мишка Сладков, – воскликнула вдруг Фатимат, сочиняя ответ Повитухину. – Он ведь тоже уехал куда-то. Куда? Да кто ж знает...
4
Наташа сильна своей формой, хотя кто знает, в чём именно эта сила – в наклоне головы, сложении тела, в ладони, изящно лежащей на выгнутом бедре… Сменив уволившуюся Ирину, Наташа вторую неделю сидит «на топливе» – отчётности по картам «ЛУКОЙЛа», использованного служащими горючего. Но после неудачного возвращения домой по гололёду, Маковеев вместо своих ворот въехал в соседские, делового общения у него с Наташей быть не может. Поэтому лишь короткий, украдкой, взгляд.
Наташа в лучшей своей поре – ей чуть за тридцать. Дороги, приведшие её в фирму с невысокой зарплатой, тоже не очень-то гладкие. Для хорошенькой горожанки одевалась она скромно. Было что-что загадочное в её походке, будто стиснутой широким коридором. Загадка и в блеске агатовых глаз, подолгу замирающих на чём-нибудь несущественном – качающейся на ветру голой ветке, обветшалом балконе соседнего общежития, стеллаже с бухгалтерскими папками или на входившем за чем-нибудь Маковееве. Долго задерживаясь в её глазах, он в ответ улыбался, и она склонялась к монитору. На голове – причёска «ракушка», цену ей он знал хорошо: бывало, наряжаясь в гости, жена часами возилась у зеркала, всякий раз вызывая в нём плотоядное умиление и гордость мелкого собственника.
И не скучающим был её взгляд. В нём таилась непорочность… Да нет, именно порочность, роковая притягательность. Непорочность тем и интересна, что при случае можно опорочить.
После работы за ней приезжал обожатель. Иван наблюдал, как в ожидании Наташи он по многу раз нервно покидал наглухо затемнённую иномарку, прогуливался, разминал плечи. Властный взгляд, сжатые в пружину дух и воля… Модный спортивный костюм, дорогие часы, сотовый телефон. И в том, как Наташа открывала дверь, как поднималась на высокую ступень автомобиля, был некий рекламный трюк: «девушка и аэробус», «девушка РЖД» и вместе с тем неуловимо трогательное, трагичное. Что-то недоброе, даже хищническое было в лице её кавалера.
Несколько случайных встреч с Наташей – в коридоре, на лестнице, у стеллажей продуктового магазина – отметились в памяти Маковеева лишь мгновениями. Но, невзирая на их незначительность, отчётливо, во всех подробностях запечатлелось каждое из этих мгновений. Примерно так же на него глядели лилии в палисаднике – с чудными тенями, лёгкими сладко-зеленоватыми оттенками лепестков, кружевными завитками пестиков, тёмными точками по краям, свадебным запахом… Жаль, некогда было их рассмотреть, прочувствовать. Не давали неотложные дела, заботы, тревоги, теперь давно забытые. А лилии, вот они – рядом, в метре от него.
Процесс увольнения в «Магните» налажен до автоматизма, словно производственный конвейер. В заявлении следует лишь правильно указать дату: «прошу уволить не с 18 февраля…» а именно 18 февраля, то есть это самое 18 не конец каких-нибудь событий, и тем более не их начало, а рубеж раздела между «Магнитом» и всем остальным миром.
Дальше очереди – за обходным листом, в бухгалтерию, в кассу за расчётом. А в коридоре стояла Наташа... Джинсы не лучшая её форма. В джинсах куда-нибудь в поход, на дачу, а сегодня, в последний свой день, ему хотелось видеть её в платье, тёмном, облегающем (приходила как-то), хотелось лёгкого, мимолётного праздника.
Иван выныривает из толпы у окошечка кассы, толкаясь, перемещается с места на место (сердце – куда-то в горло, печень – в лёгкие).
Наташа, увидев его, скупо улыбается:
– Увольняешься?
– Да, ухожу… Сегодня последний день.
Она вскидывает взгляд:
– Жалеешь?
– Нет… не знаю. Наверное… да. – Иван теряется от неожиданного «ты». Бог знает, с какого бока подкатившая грусть вдруг охватывает его. В прямом взгляде Наташи он на миг теряет себя, теряет свой утренний стержень необходимости увольнения.
В следующую секунду всё уже – промелькнувшее, прошедшее. С улыбкой оглянувшись, Наташа скользит за дверь бухгалтерии. «Возьмите свой паспорт, молодой человек, получите расчёт». С невыплаченными начислениями за так и не успевший состояться отпуск, какими-то транспортными надбавками сумма больше, чем ожидалась. Однако – грусть.
…Жену свою он любил. Знал запах, да что там запах – знал и сам вкус этого счастья. Последний безденежный год крепко поелозил зубастой пилой по бокам этого счастья, но и ободранное, поцарапанное, оно ещё вполне себе ничего. Знал, что история не сохранила сразу нескольких счастий – два-три, в одной жизни и счастье одно.
И уж конечно знал, что если бы эта красавица вдруг во всём своём великолепии нежданно свалилась в его жизнь – ни к чему хорошему не переменилось. Более того, наравне с влечением к нему подступало тёмное убеждение, что стало бы ещё хуже, тягостнее. Нужда лишь возрастала бы, ширилась, и совсем не в чудесных пропорциях.
Однако – грусть...
Где-то подспудно он осознавал, что этот короткий взгляд, несколько нечаянно оброненных ему ласковых слов, смущённая полуулыбка останутся в памяти главными не только этого дня, а всей зимы. Осталась надежда – звонок от прежнего работодателя, вроде бы с неплохим предложением. Да всё как-то вдруг потускнело, поскучнело. Будто одним взмахом скользнуло, мелькнуло и прощально качнуло хвостом нечто необыкновенно прекрасное, которое он не сумел рассмотреть.
Вот и всё... Рабочая сторона стола прибрана и матовой пустотой вожделенно светлеет для следующего обитателя из кадрового резерва «Магнита».
Впрочем, нет. Вечером произошло ещё кое-что. Получена трудовая книжка, всем сказано «до свидания», услышано доброе напутствие. В руке зажата шапка, в другой – портфель, набитый бумажным ворохом со стола – отчётами, таблицами, расчётами, (всё полетит в ближайший мусорный контейнер). И вдруг – у широкого окна фойе, облокотившись ладонями о перила и прижав колени к теплой батарее, стоит Наташа.
Обернувшись на его шаги, улыбнулась:
– Всё?
– Всё. – Иван встал рядом, водрузил на подоконник портфель.
– Не жаль уходить?
– Не жаль, хотя не знаю... Сказал в отделе, что есть интересное предложение, уезжаю в другой город, где ждёт высокая зарплата. А толком и не знаю, так ли. Думаю, я несколько преувеличивал перспективу, потом и сам неё поверил.
На парковочную площадку вкатил джип – это за Наташей. Видимо не найдя подходящего места, невидимый за тёмными стёклами водитель, выбрал открытую площадку. Машина недолго урчала двигателем, а потом застыла на месте, перегородив проезжую часть.
– За тобой? – Иван улыбнулся и взглянул на её профиль.
– Да, за мной. – вздохнула Наташа.
– Муж?
– Да нет, не муж.
– Воздыхатель?
– Домогатель…
Спустя мгновение Иван подхватил свой портфель:
– Прощай, Наташа! Можно на прощанье я тебя поцелую… в щёчку. Пока твой сердцеед и домогатель ленится выйти из машины.
– Не знаю… – смутилась Наташа. – Тут ходят, увидят.
– Ну да ладно, ты права, – вздохнул Иван, и оглянулся на поднимающихся по лестнице сотрудников (всегда так!). – Тогда просто прощай. До случайной встречи.
Случайной?.. Да знать не желает душа никаких «случайных» радостей! Душа желает видеть их постоянно, вечно… Убедившись, что жизнь скупа на развлечения, Иван двинулся к выходу.
Спускаясь, он чувствовал, как горели его уши. Оглянувшись, видел, как Наташа улыбается уже не ему, а подошедшим сотрудницам, видел что-то деловито говорившего Повитухина и хитро усмехающегося ему в ответ Пальчикова. Видел стремительно убегающее в прошлое своё настоящее.
«Не жаль, не жаль…» А впрочем, – «жаль!»