Не поздно,
не рано,
не рано, не поздно…
Не завтра, не после,
а ровно тогда,
когда станет всё для тебя несерьёзно,
и сам ты захочешь уехать туда.
Ольга Алёнкина
На крутом бережке в низовьях реки, недалеко от устья притаилась крохотная деревушка, гордо именуемая посёлком, под романтическим названием Лабожское. Северные географические объекты в этих суровых краях имеют красивые поэтические имена.
Пределы здесь тихие, обильные на промысел: хватает и зверя с птицей, и рыбы речной да озёрной, грибов, ягоды пропасть. Однако основное занятие аборигенов – животноводство. Не они так решили – государство.
Есть в посёлке свой сепараторный цех, маслобойка. Молоко перерабатывают в масло и хранят в ледниках до прихода баржи, на которой привозят всё необходимое для производства и немногочисленного населения.
Нужного много чего: солярка, комбикорма, техника, продукты, мануфактура, носильные вещи.
Приход судёнышка – для всей деревни праздник.
Своей школы в посёлке нет, лишь младшие классы обучает старенькая учительница, да и то, не в школе, а в избе-читальне, которая по совместительству является клубом, библиотекой и кинотеатром.
Местное население называет это заведение киносарай.
Начиная с пятого класса, все детишки отправляются в интернат. Это отдельная песня: порядки в том заведении хуже, чем в армии: дедовщина на всех уровнях. Девчонки и мальчишки с малолетства познают азы очень взрослой жизни, о которой до поры знать-то не положено.
Все об этом ведают, но делают вид, что такого явления не существует в природе. А девчонок между тем с тринадцати лет знакомят с прелестями свободной любви, коим обучают их облечённые силой и опытом старшеклассники, которые там верховодят. Но, то присказка, не о них разговор, просто к слову пришлось.
Природа вокруг деревеньки сказочно красивая – лесотунда.
Местность испещрена разнокалиберными блюдцами озёр, вьющимися лентами рек и речушек. Между ними обширные пространства болот, редкие клочки перелесков. Зимой все это пространство однообразно белое, весной же раскрашено всех оттенков цветущим разнотравьем красоты необыкновенной.
Мешают радоваться красотами лишь стаи кровожадных комаров да мошек, которые парят над землёй зудящими стаями-одеялами.
Неопытного пришельца мошкара запросто способна заесть до смерти, но обычно без мази и накомарников охотников погулять по тундре не встречается.
Зверья и рыбы в этих благодатных краях не сосчитать: чего только не встретишь, прогулявшись в любую сторону с полчаса. Легче перечислить, кого не увидишь.
Рыбу ловят в основном в ручьях и озерах, рыбалка на реке считается браконьерством и сурово карается властями в лице инспекторов рыболовохотнадзора.
Выловил одну сёмгу – добро пожаловать на правилку в сельсовет, где назначат безжалостно штраф в размере многомесячной зарплаты, чтобы неповадно было государеву рыбу жрать.
Но эта мера касается исключительно местного населения: государства и его ревностных слуг запрет не касается.
Ближе к устью реки каждую весну устанавливают перекрытие: сплошную, от берега до берега металлическую сеть-ловушку, в которую сотнями тонн заплывает идущая на нерест сёмга, где и заканчивает свой жизненный цикл.
Для племенной рыбы существует лишь узкий проход, который целиком и полностью контролируют ихтиологи, изучающие выдающихся особей, ведущие “научный” подсчёт, а по сути – распределяющие бонусы.
Они же мониторят качество и здоровье поголовья, то есть, вроде и не истребляют, а занимаются рациональным природопользованием. О, как!
Однако, несмотря на декларацию разумности, на деле получается самое настоящее уничтожение экосистемы.
Как её не оптимизируй, а край всё равно рано или поздно настанет.
Кажется, что от природы можно взять чего и сколько захочешь. Дудки! Всё намного сложнее, чем способен осмыслить примитивный человеческий мозг, обременённый к тому же авантюризмом, корыстью и алчностью.
Скудеет помалу край, причём много быстрее, чем хотелось бы. Но это тоже рассуждения походя, просто душа неспокойна: невежественность просматривается во всём. До чего человек дотронулся – следом оскудение. Потому что берут много больше, чем требуется для выживания. Каждому хочется всего и побольше, а в том авантюрном направлении приближается неминуемое банкротство.
Местное население о том осведомлено, но тоже подвержено вирусу неумеренного потребления, потому заготавливают на зиму много больше, чем могут использовать. Не свое - не жалко.
Всё кругом колхозное – значит ничьё.
Вот в таком ключе, в таком разрезе и живут мои земляки.
По совести сказать – скудно живут, несмотря на огромные природные ресурсы, запасы и заготовки.
Деревня, други, для неё всё в нашем отечестве в последнюю очередь. Отрез ткани и то по разнарядке, не говоря уже о тех товарах, которые и в глаза никогда здесь не видели. Остаются и живут в тех краях те, кому податься некуда и энтузиасты, для которых природа – дом родной.
Но вторых – исчезающе мало.
Генка – слесарь и механик дизельной электростанции, которого за глаза звали Генка-механик, а официально и при встрече Геннадий Вениаминович. Причём каждый встречный и поперечный норовил перед ним шапку заломить да поклон пробить ниже пояса, несмотря на его молодые годы (Генке лишь недавно исполнилось двадцать пять), обжился в здешних краях крепко.
Для коренного населения его осёдлость в диковинку, поскольку никто из приезжих, тем более городских, дольше трёх положенных государством для отработки диплома лет не задерживался.
Генка осел на северной земле намертво: прирос, приспособился, даже умудрился извлечь немалый набор выгод. Такой уж у мОлодца характер: уживчивый, изворотливый, изобретательный, волевой и весёлый.
Руки у парня золотые. Человек он дотошный, аккуратный, в работе сноровист. Кроме работы по основной специальности Генка по выходным крутил кино, помогал, при оказии, чинить гусеничный транспорт и сельскохозяйственную технику. А попутно освоил тихое, но довольно объёмное временами производство самогона.
Варил хмельное зелье только для своих, проверенных временем. Не для наживы – по крайней сельской нужде: свадьбы, поминки, проводы, общественные мероприятия. Ну и для негласной оплаты некоторых услуг. Например, сёмужки прикупить на зиму у промысловиков да инспекторов.
Хотя на перекрытии на каждого рыбака два с четвертью милиционера, не считая тех, кто пасёт самих контролёров, голь на выдумки хитра: всё до мелочей продумано – у местного населения засолка из лосося в подвалах бочками припасена.
Генка потребитель особый – оптовый. Чего за деньги не купишь, то можно за горячительную смесь выменять: на государевом промысле сухой закон, а он втихаря бутлегерством подрабатывал с достойным прибытком.
По воде рыбу не провезти – поймают, могут и в тюрягу определить.
Генка на лошадёнке непроторенными тундровыми тропами привозил старателям первосортный первачок, а обратно транспортировал свежатину. Сёмужки заготавливал на всю зиму.
Рыбу он прятал от червивого глаза соглядатаев при погонах в тайном леднике. Здесь же кругом вечная мерзлота, только закопаться глубже надобно.
Генка зарыл металлический схрон недалеко от электростанции. Варил втихаря, ночами. Двухконтурный кессон определил на вечное поселение в мёрзлую заполярную землю.
Хранил в нём рыбу, ягоды и мясо круглый год.
Предприимчивый поселенец ни в чём на скудной северной земле нужды не знал.
Жил Геннадий Вениаминович один в маленьком домишке на краю деревни, срубленном им же сбоку от колхозного дизеля, лишь немного поодаль, чтобы соляркой в комнатах не воняло.
Жилище мастерил по собственным чертежам, практически без посторонней помощи, хотя прежде этого ремесла не знал.
Территориальная обособленность никогда не грозила ему одиночеством: всегда в его дому ночевали покладистые девахи, которые заодно прибирались, стирали и готовили еду.
Провизия у Генки всегда водилась в избытке, не то что у большинства аборигенов, часто и подолгу испытывающих нужду во всём, больше из-за природной лени, чем от вынужденных обстоятельств: кто праздность приветствовал, другой на стакане прочно сидел, у третьего сноровки не хватало, чтобы обустроить уютный и сытый быт.
Генка подобного баловства не понимал: привечал мужиков работящих, разворотливых, в меру общительных, но задарма способностями своими и запасами не разбрасывался. Поможет, бывало, тем, кто старается, но не может справиться сам, и ждёт ответной реакции.
Долг, считал он – платежом красен, а дураку да лентяю достаток без надобности.
Семью создавать Геннадий Вениаминович не желал категорически: зачем, если девчонки да бабы в его холостяцкую постель прыгают сами едва не по записи, а ещё оттого, что он категорический противник эротического однообразия.
Любил механик во всём выдумку, новизну и изюминку.
Конечно, и старых подружек привечать не брезговал: где ж их свежих на каждый день отыскать, когда в деревне три десятка изб и бабы наперечёт?
Но, то зимой, когда временный женский контингент за сотни километров от зимовья, в городе обитает.
Относительно отношений с дамами у него пунктик был, обозначенный девизом или лозунгом – “Ни дня без секса”.
Пробовал Генка на зуб всех, но исключительно на добровольных началах, энтузиасток, так сказать, большого и малого секса.
Скаредностью Генка не отличался, на стол метал всё, чем располагал, потому от желающих пристроиться к его хлебосольному очагу отбоя не было.
Ещё механик был страстно влюблён в брюки, пиджаки, рубашки и носки белого цвета. Это в деревне-то, где грязи по колено и без резиновых сапог до пояса от дома до дома не добредёшь.
Носил белое с невиданным в тех краях шиком; одевал сразу, как закончит ту или иную грязную работу. Для этой цели на электростанции была построена белая раздевалка, где его романтические подружки чуть не ежедневно влажную уборку делали.
Генка и душевую состряпал. С горячей водой, чтобы в одежду белоснежную чистеньким влезать.
Душевая для здешних мест экзотика невиданная. У аборигенов в чести баня, раз в неделю, да и та у большинства семей по-чёрному топится: больше испачкаешься, чем вымоешься.
Механик всегда чистенький ходил, показательно сверкал белыми подштанниками.
В подсобке у Генки всегда висели два выглаженных рабочих комбинезона. Один комплект предназначался для чистой работы, другой – для черновой и тяжёлой.
Подружки стирали его спецовки через день.
Дизель свой механик каждую смену натирал ветошью да сухим мохом до блеска. Смазывал, перебирал, обслуживал, чуть не облизывал. Каждая вещь на работе и дома лежала у него на определённом раз и навсегда месте, строго по размеру, цвету и периодичности в практической надобности.
Такой уж он аккуратист, или педант. Нынче такое поведение называют перфекционизмом.
Костюмы свои, относив недели три-четыре, Геннадий Вениаминович определял на ветошь.
За праздничную самогонку он как правило требовал оплату белым сукном, а Варька, вдовица тридцати двух лет (её муж в маломерном судёнышке при штормовой погоде потонул), нашивала ему эту фестивальную амуницию в нужном ассортименте.
Варвара в городе на швею выучилась. И чего только в деревню попёрлась – непонятно. Любовь, говорит. Вот дура баба! Но сердцу не прикажешь. Знать бы, где упадёшь – соломки можно заранее подстелить. Все мы по большей части судьбе своей не хозяева: принимаем то, что само в руки идёт да ярким кажется. Кто скорбно и терпеливо переносит превратности, иные со злобой, злопамятно.
Говорила муженьку Варька в тот раз дома остаться, так нет! Теперь вот одна кукует.
Перевернулся муженёк на малом дизельном суденышке вверх дном, здесь такие аварии оверкилем называют, а выбраться из чрева самоходки не сумел. Может, выпивши был, или заспал штормовую ситуацию: на волнах часто сон внезапно настигает.
Не он первый, не он последний. Судьба-злодейка.
Хорошо хоть Варвара нужным для здешних мест ремеслом владеет. Заказов на пошив у неё всегда достаточно.
Она и кулинарка отменная, наверно, лучшая в этом селе: пироги да кулебяки готовит знаменито, мясо и рыбу в десятках экзотических видов.
Любил Геннадий Вениаминович её удивительного вкуса стряпню. Ох, любил!
Генка частенько Варьку к себе зазывал. Та никогда не отказывала: любой бабе, даже самой негодящей, мужичок время от времени надобен. Чем она-то хуже!
Но Генка не только из похотливых побуждений Варвару ласкал да подкармливал – в положение вдовье с огромным уважением входил, да за заслуженное рукодельное искусство благодарил. Взаимная так сказать доверительная симпатия в качестве частичной оплаты за доброту безотказность.
Варенька тоже была довольна: ей нравились и плодотворное сотрудничество, позволяющее в глухой деревне жить так, словно по ночам летала за продуктами в городской магазин, и эпизодическое, но очень вкусное сожительство.
Возвысить вдовий социальный статус до звания супруги Геннадия Вениаминовича она не стремилась, хотя… иногда шальная мысль залетала-таки в её милую головку.
Генка очень щедро расплачивался с Варей продуктами, самогонкой и хозяйственными способностями: подправить чего, отремонтировать, построить. Машинку швейную, опять же, настраивал. Он и этому самостоятельно обучился.
Электростанцию Геннадий Вениаминович на полную мощность включал на утреннюю и вечернюю дойку, когда нужно было молоко сепарировать, маслобойку заводить и, конечно, когда в посёлке намечалось кино с последующими после него танцами.
Развлекательная программа шла отдельным общественным договором, правила которого сам Генка и обозначил.
Услуга эта значилась факультативной, оказывалась исключительно в нерабочее время, можно сказать альтруизм особого рода.
Механик привык всегда за всё платить, поэтому любил, чтобы и с ним тоже честь по чести рассчитывались. Потому личное свободное время оценивал индивидуально: исчислял бонус в молоденьких любительницах танцев, готовых послужить общему делу упругим телом и неуёмным желанием упражняться в полюбовном мастерстве.
Хотите удовольствий – милости просим на гостеприимный холостяцкий сексодром со всеми вытекающими из этого согласия сопутствующими последствиями: поесть приготовить, постирать, в дому и на станции прибраться.
Сколько кому лет Генка у прелестниц никогда не выведывал – без разницы, главное, чтобы дамочка была прехорошенькая и кувыркаться любила: милиции в тех краях нет, и никогда не было, преступлений, в том числе сексуального характера, подавно.
Места там тихие, девственнные.
Да… случалось напороться на непорочную целомудренность в лице юных командировочных дев и девочек, прибывающих для отдыха на летние каникулы. Что с того – по взаимному согласию можно.
Двери в дом местные хозяева подпирают метлой-голиком, чтобы обозначить случайно заглянувшему прохожему – нет в дому хозяев, отлучились по хозяйственным надобностям или колхозному обременению.
Никто никогда в этой тихой местности на чужое не зарился: не принято.
Геннадию Вениаминовичу пригласить кого угодно на интимное свидание было просто, особенно, если молодица попадалась незнакомая, справная и лицом свежая.
В киносарае Генка был и киномеханик, и диджей, и завклуб.
Пластинки, проигрыватель, динамики, цветомузыка – тоже им приобретены и в посёлок самолично доставлены. Да и в музыке лучше прочих Генка разбирался.
Талант у него был во всём знакомом и незнакомом ориентироваться, к чему интерес имеется.
В деревне говорили, что Генка-механик – настоящий самородок.
Отцы и матери наперебой своих девчонок ему сватали, он только улыбался и благодарил.
Много бабьего население, почитай, почти все, перебывали в его дому постоялицами. Чем они там занимались – никому неведомо. Слухами земля полнится, а более никто ничего не знает.
Генка на личные темы никогда не распространялся.
Молодки, ночующие в его хоромах, тоже язык проглатывали. Сколько их там перебывало, причём, не таясь нисколечко. А ведь все позже замуж выходили. Генка на их свадьбы обычно несколько ведер первача варил, гулял вместе со всеми на той вечеринке, поздравительные тосты да зравницы кричал с превеликим энтузиазмом.
Без знатного подарка и щедрого провианта механик ни к одной невестушке не являлся, ни разу на скандал или драку не нарвался, и смотрели на него молодицы, не краснея, а женишки отношений не пытались выяснить.
Короче – волшебство какое-то.
Генка сколько лет всей деревне фокусы показывал, очень даже нескромные фортели интимного характера выкидывал, а ему – почёт да уважение. Чудеса!
– Геннадий Вениаминович, милости просим к нашему столу.
– Не откажите в чести выпить с вами за счастливых новобрачных.
И пил механик со всеми по кругу, а потом уводил с вечеринки в дом очередную подружку.
И так каждый раз.
В нынешнем году, как и прежде, прислали в колхоз на помощь по весне студентов из сельскохозяйственного техникума, целую бригаду.
Этих всегда к началу сенокоса и навигации шлют.
Толку от тех помощников немного, зато есть с кем потанцевать, с кем по бережку в обнимку пройтись, песни попеть.
Новости, опять же узнать, что где по зиме в городе произошло.
На этот раз девчонок прислали так себе - невзрачных. Мало того, что первокурсницы малолетние, так ни одной видной, с которой пройтись да потанцевать в удовольствие. Затюканные какие-то девицы, шугаются каждого шороха. Одним словом – маменькины дочки.
На танцы, однако, в первый же день явились полным составом. Встали рядком у стеночки – не шелохнутся. Музыку слушают.
Поглядел Генка на такую организацию досуга и заскучал. Пора, думает, закругляться. Для порядка объявил белый танец под Тухманова и окончание бала через десять минут.
Тут девчонки все до одной сразу ожили: приглашают друг дружку, кружатся, повизгивают.
Когда музыка стихла, начали шушукаться.
Одна из девиц – худющая, бледненькая, вся как есть в ярких конопушхах, но с косой до колен, вызвалась в переговоры с организатором мероприятия вступить. Подошла к Генке и решительно попросила ещё чуточку-чуточку, просто капелюшечку… музыки.
Девочки, мол, только в себя пришли, только осваиваться с местными порядками начали. Он нехотя согласился, но с условием, – со мной танцевать пойдёшь.
– Только, чур, на ноги не наступать… и не прижиматься, – заявила пигалица.
– Какой же танец с девушкой, если до неё дотронуться нельзя?
– Отчего же нельзя… можно… за талию.
– Вот оно как! Если за руку возьму – мама ругать будет. Ладно, замётано… пусть будет талия, – и сходу примерился, за что получил по рукам.
– Мы ещё не танцуем. Валя. Меня Валя зовут. А фамилия моя – Родина. Я никогда с мужчиной не танцевала. Буду учиться.
– Этому я враз обучу. Геннадий Вениаминович… механик электростанции. Еще я киномеханик, завклуб, массовик-затейник и самый видный в здешних краях жених. Теперь, похоже, ещё и учитель танцев.
Генка обхватил аккуратненько девушку за талию и ощутил нечто, о чём прежде даже не догадывался.
Новое чувство напоминало слабый удар током, какой он получал, меняя на ходу на дизеле фазы, но тот агрегат отсюда далеко. Его звук отчетливо слышен, несмотря на громкую музыку.
Из динамиков звучала сентиментальная мелодия с песенкой о счастливой любви. Автор и исполнитель лелеяли мечту, что поймали жар-птицу если не навсегда, то надолго.
Генка размышлял, как подцепить девчонку, забыв о своём обещании не наступать на ноги.
Очнулся, когда Валентина вскрикнула и отдернула ножку в крохотной туфельке.
Когда только успела надеть: остальные девочки двигались в ботинках и сапогах.
Учитель танцев извинился, попытался придумать, что можно предпринять, чтобы девушка быстрее забыла о конфузе, но мысли спонтанно потекли в ином направлении – Генка мечтал вознамерился во что бы то ни стало добиться знакомства накоротке.
Не в смысле участия в сексуально окрашенном мероприятии в холостяцкой берлоге, нет. Впервые в жизни опытный в вопросах интимного обольщения сердцеед жаждал просто общения. Пусть даже самого невинного.
Отчего-то именно ей, конопатой простушке, захотелось вдруг рассказать про свою жизнь, про мечты и думы. Ничего подобного прежде с ним не случалось: обнял, поцеловал и в люльку. Без предрассудков, условностей, романтических соплей и сантиментов.
О Валентине в подобном ракурсе почему-то не думалось.
– Надо же – за талию можно. О, как!
Валентина в упор глядела на Генку, в её глазах блестели самые настоящие слезинки. Крохотные. Девчонка, похоже, только собиралась заплакать, ещё думала – стоит или нет это делать.
Механик моментально сбегал за стулом, усадил на него девушку, опустился на колено, чтобы снять с ноги туфельку.
Валентина приняла заботу молча. Видно наступил он не слабо.
Ощупав ступню, Генка понял – ничего серьёзного не произошло, однако ножку не отпускал, испытывая состояние трепетной нежности, чувствовал внутреннюю сопричастность к хрупкой детали девичьего тела.
Ещё он понял, что… что боится, стесняется юной практикантки.
Да-да, Генка, тот самый Геннадий Вениаминович, который сам диктовал женщинам условия и никогда не принимал возражений, пожить с которым хотя бы денёчек мечтала каждая деревенская дама, трусил, боялся что-то сделать не так.
Генка смущался, робел, не смея посмотреть не только в серые глаза-омуты, на лицо, боялся, что сейчас у него отнимут эту изящную ножку.
Не может быть… это не про него, – я что, заболел!
Валюшка смело смотрела на Генку, зачем-то пыталась разглядеть цвет глаз, форму губ, абрис лица.
Механик показался ей жутко старым, тем более, что представился он с отчеством, что придало образу излишней солидности, следовательно, и возраста тоже.
– Он же лет на семь как минимум старше!
Но отчего так трепещет сердце, почему не хочется, чтобы он отпускал ногу, которая совсем уже не болела?
Генка старательно прятал взгляд, чувствуя, что лицо горит, стремительно наливаясь краской.
Наверно слишком жарко натопил, к тому же надышали. Вон сколько народу собралось.
Немая сцена длилась от силы пару минут, но ему они показалась вечностью.
Захотелось немедленно прекратить танцы, улечься на кровать и думать, думать.
О самом главном.
Генка всегда действовал исходя из рациональных алгоритмов, не особенно задумываясь, потому, что не воспринимал хитросплетения судьбы как жребий, как всесильный рок.
И вдруг такое...
– А если не вдруг? Попытаюсь напроситься проводить Валентину до дома. Должно же что-то проясниться. Отчего так дрожат ноги!
Генке явно нездоровилось!
Какое счастье – Валентина сама предложила прогуляться до общежития.
Счастье!
Разве может подобная мелочь волновать мужчину! Однако, беспокоит, выводит из привычного состояния душевного равновесия.
– Нужно как можно быстрее заканчивать с танцами. Быстренько провожаю девчонку, гашу генератор и спать. Нажёг сегодня солярки – будь здоров.
Валентина смело взяла его за руку, как обычно делают дети, чтобы не упасть.
– Я ведь совсем не знаю дороги. Но это ничего, привыкну, – пояснила действие она.
Генка попытался отстать от студенческой толпы, не замечая заискивающего взгляда местных девчонок, которые рассчитывали сегодня набиться в гости к Геннадию Вениаминовичу, шёл намеренно по дощатым мосткам, настеленным по посёлку на приличной высоте, и потел.
В груди что-то предательски ухало.
Мужчина пытался представить себе, как целует Валентину, но понял, что сделать это не осмелится, потому, что не вынесет сопротивления… или отказа.
– Чепуха какая-то!
Впереди шумно двигалась вереница студентов, очень громко, что сегодня раздражало.
В посёлке горели все уличные фонари, что было редкой роскошью для этих мест.
Генке надо бежать, останавливать движок, потом в полной темноте идти домой, а он как назло забыл захватить из клуба фонарик – растерялся, почувствовав не прилив энергии, как обычно, а полное опустошение.
Дорога-то знакомая, только домой отчего-то совсем не хочется: там наверняка поджидают подружки, до которых ему нет сейчас никакого дела.
– Вот Валюшка… Валенька… это совсем другое дело. С ней я наверно запросто простоял до утра.
Похоже, Генка был готов плюнуть на генератор, на перерасход дизельного топлива, если бы девочка согласилась погулять вдоль реки над обрывом, или посидеть у костра.
– Домой ни за не приглашу. Вдруг испугается. Или плохое подумает.
Неожиданно для себя Генка увидел полное звёздной россыпи небо, убывающий серп месяца, колеблющуюся на волнах реки лунную дорожку... и ещё он понял, что девушку совсем заели комары, а у него в кармане есть мазь от хищных кровососов.
Одной рукой механик достал тюбик, выдавил немного на ту же руку и не отпуская ладонь спутницы молча, только жестом, предложил Валентине намазаться.
Девочка полуопущенным взглядом безмолвно согласилась, подставив пушистые щёчки, зажала до бледности губы и потешно сморщила носик.
Парочку окутал резкий запах репеллента, который не помешал почти в полной темноте внимательно изучить внешность друг друга. Или просто соприкоснуться выделяющейся неведомо откуда бурлящей энергией, которую вихревым потоком посылали их возбуждённые тела.
Валентина тоже не хотела уходить от старого и странного завклуба – Генннадия Вениаминовича. Она тоже почувствовала загадочное притяжение, но теперь и её вдруг покинула смелость.
Мужчина и девочка соприкасались лишь ладонями одной руки, но чувствовали сопричастность и единение всем телом.
Вокруг горел свет. Мальчишки невдалеке курили, громко перебрасывались непристойными остротами и дерзостями, а эти двое плыли в волнах блаженной прострации, чувствуя желание прижаться, но не решались на этот шаг.
Валентину громко позвали подружки. Она очнулась, поняв, что не посмеет ни сказать, ни сделать, то, что задумала.
– Когда-нибудь... потом, позже. Да-да, когда-нибудь… обязательно скажу… что он удивительный. И совсем не старый. Даже наоборот.
Захотелось вдруг прижаться к нему
Сегодня она всю ночь будет смотреть на звёзды, на луну. И мечтать.
О чём!
Конечно же, о чём-нибудь светлом, хорошем, тёплом... например, о Геннадии Вениаминовиче.
Генка тоже выстраивал линию поведения, удивляясь неожиданной робости и утерянной остроте зрения. Ведь он с первого взгляда дал девушке характеристику – так себе.
– Вот дуралей. Да прекрасней Валюши... да она... почему она не приезжала раньше? Как я ей объясню всех предыдущих подружек, это же катастрофа! Нет, нет и нет... ни за что на свете не стану раскрывать тайну интимных похождений. Лучше уеду отсюда куда глаза глядят. Или спрыгну со скалы. Только бы Валюшка ничего не узнала.
Выходит, обман! Нет, отношения, если они настоящие, нужно начинать с чистого листа, с новой строки. Значит, рассказать обо всём просто необходимо. Всё-всё, без утайки.
Девочки, женщины – пусть они останутся навсегда в другой, в предыдущей жизни.
А мы проведём черту и начнём создавать новую. Она и я, я и она. Только и всего! Ведь это так просто.
Они стояли и молчали, общались лишь сердца. Каждый наделял другого самыми лучшими качествами, находя скрытые достоинства, пряча реальные недостатки в самый дальний угол сознания.
Зачем выставлять напоказ то, что может вовсе никогда не пригодиться в жизни! На то и любовь, чтобы делать нас лучше.