Все события и персонажи вымышлены.
Любое совпадение с реальными лицами
является случайным.
Я звоню Олигарху на следующее утро после прилета. Для сведения: тем, кто вдруг решил, что Олигарх — это олигарх, поясняю: он не олигарх. Напротив, не найдется, среди наших соотечественников кандидатуры, менее подходящей этому прозвищу.
Я ему звоню. Интересуюсь, как дела. Он не замечает моего вопроса и переходит к делу. На повестке дня — рыбалка.
Если здесь кто и усмехнется, то только тот, кто не в состоянии вырваться из плена избитых клише, почерпнутых из неиссякаемого резервуара отечественного мифотворчества. Спешу разочаровать подобных скептиков — в данном случае речь идет, реально, о рыбалке! Со всеми ее священными атрибутами: удилищами, начиная от крестьянина-бамбука и заканчивая аристократами углепластиковых кровей, наживками — от простого теста до отвратительного даже для человеческого слуха, но исключительно лакомого для рыбной братвы, опарыша; со всеми ее лесками — от нейлона до вершины творчества заокеанского гения рыболовных технологий под каким-нибудь будоражащим воображение брендом.
Вообще, о рыбной ловле пусть Рыболов рассказывает. Или Законник — их тема.
А вот из меня, откровенно говоря, рыболов никакой. Ну, было дело, в юности туманной ходили с донкой на бычка. Собственноручно отливали из свинца в столовых ложках огромные грузила; гвоздем пробивали отверстие для лески. Чуть выше над свинцовой такой плюхой топорщились по всем сторонам света пять-шесть крючков. Накопаешь червя, и… Тогда не было всех этих мудреных аксессуаров. Не было фторопластовой, амидной или плетеной, скажем, лески. Была просто леска. И о том, как она «оживляет снасть», превращает ее в одно «гармоничное орудие рыбной ловли», мы не задумывались. Покупали в магазине леску, и было наплевать, из какого материала она изготовлена. Уверяю, ловилась рыба на «ноу нэйм» леску, купленную в обычном универмаге за 52 копейки, не хуже, чем на фирменную с острова Хоккайдо за полторы штуки.
Ловили с эстакады, соединяющей берег с пристанью для рыболовецких судов, в крошечном приморском поселке. В те времена там находился какой-то секретный объект. Поэтому там было спокойно и относительно безлюдно. Особой, как сейчас говорят, движухи не наблюдалось, если не считать рыболовецкой артели с ее тремя-четырьмя небольшими суденышками. Иногда рыбаки щедро одаривали пацанов килькой. Мы наперебой тянули руки, и серебряная струя била в пакет, мгновенно наливающийся тяжестью. Приходилось, изловчившись, подставлять коленку, чтобы полиэтилен не порвался.
Я тогда научился тушить в казане кильку, на манер шпрот, только без копчения. Рецепт вычитал из «Книги о вкусной и здоровой пище» — еще то, старое, сталинское издание 53-го года с множеством красочных иллюстраций. Картинки изображали наступивший век изобилия. Особенно впечатляли накрытые столы: обеденный — на переднем и десертный — на заднем форзаце.
Морские бычки — рыба ленивая, как, наверное, любая донная. Мелочь, понятное дело, шустрей — опережает стариков, норовит заглотнуть наживку, несмотря на внушительный размер крючка. А родители не шибко утруждают себя погоней за добычей. Особенно сонных и неповоротливых приходилось будить, легко тюкая грузилом по здоровенной башке и подводя наживку под самый нос. Сквозь кристальную толщу было хорошо видно, как такой боровичок, очнувшись от спячки, внезапно проявлял завидную прыть, и крючок вместе с насаженным на него жирным червем исчезал в несуразно широко разинутой пасти. Намотанная на указательный палец леска оживала, рвалась с такой силой, словно на другом конце была не пятидесятиграммовая кроха, а матерый волкодав.
За полдня налавливали по тридцать-шестьдесят штук на нос — кто как умеет. Я обычно числился в отстающих. То есть, я «как умел», а мои товарищи по шестьдесят. Но и этого хватало, чтобы полакомиться жарехой. Мякоть отделялось от хребта легко, без усилия; мелких костей не было, а вкус был сладкий.
С тех пор прошло много лет. В ту пору все было сладким. Ну да…
Олигарх сообщает: едем на Верхнее послезавтра, чтобы до выходных успеть вернуться. Верхнее — это верховья длиннющего узкого — километров сто — водохранилища. В низовьях — цивилизация: базы отдыха, пансионаты, санатории. А выше — глухие места, если не считать безымянной турбазы. Она – наша цель. Олигарх пригонит катер от свата — у того что-то вроде загородного дома неподалеку. А резинку — так он называет надувную лодку с мотором — захватит с собой.
Соглашаюсь. Да и состав солидный — все свои. С Законником, правда, собрались сын со своим другом, но лично я ничего не имею против молодежи. Тем более, Законник — родитель ответственный. Будет передавать опыт подрастающему поколению. Ребятишки уже окрепшие: если что — мотор подтащат или подкачают лодку. Спиннинги, снасти и прочая рыболовная утварь — естественно, не моя забота.
Олигарх и все-все-все — футбольные фанаты, но в отличие от обычных фанатов, они сами гоняют мяч много лет без перерывов на выходные и праздники. Остается догадываться, что думают по этому поводу близкие.
Создал «Клуб ветеранов футбола» около четверти века назад Отец Основатель. Суров, но справедлив — это про него. Он и по сей день с завидным постоянством и неутомимостью три раза в неделю выходит на поле. Гоняет мяч два часа без замен и перерывов, несмотря на далеко не юношеский возраст. Подозреваю, это из-за полного отсутствия жира в его высушенном, как деревяшка, тренированном теле. Правда, есть еще один персонаж, который в этом отношении оставил позади всех, включая Отца Основателя. Это Долговяз. Его ногам мог бы позавидовать породистый ахалтекинец, а точности паса — Месси.
Но футбол — это не все. В клубе еще много чего интересного для переживающих вторую молодость созерцателей, к коим относятся, на мой взгляд, типы, стремящиеся сбросить оковы компьютерного рабства и вырваться на простор, где господствуют ясные и простые наслаждения, присущие человеку не как придатку современных технологий, а как представителю биологического вида.
Я в клубе благодаря старейшему другу, Аксакалу, который также внес посильную лепту в дело создания клуба. Во всяком случае, его славные деяния неизменно упоминаются в летописях, наряду с деяниями Отца Основателя и прочих. Интересно, что Отец Основатель и Аксакал родились в один день, хотя они и не близнецы. И до сих пор не могут договориться, кто из них старше.
Футбол — игра жесткая. Моя футбольная звезда закатилась, так толком и не взойдя. Меня едва не постигла участь героического сына Пелея и Фетиды. К счастью, до летального исхода дело не дошло — я жив, и могу даже хвастаться порванным сухожилием. А чем, скажите, это не ранение, полученное в битве?
Но долой скучные отступления! Ближе к делу!
Выдвигаемся днем. Транспортное средство — вместительный минибас. Половина салона занята старым пианино, которое Олигарх обещал турбазовским в подарок взамен скончавшегося прошлой осенью. Ведет машину Полковник, как всегда, надежный — читай, устойчивый против соблазна алкоголем. А все мы, кроме него — ненадежные, праздновать вылазку начинаем с первого сантиметра пути. Музыкант долбит по клавишам, а мы во всю мощь легких орем «Стеньку Разина». Надрыв получается неплохо, если учесть, что фальшивить под рев мотора можно безнаказанно.
Полковник невозмутим — не обращает на нас внимания, и благодаря его хладнокровию под вечер прибываем в пункт назначения в полном здравии. Последние километры пылим по грейдеру. В редких местах дробим по гладильной доске, а так — 80 держим без труда. Но это не предел — внезапно нас со свистом обгоняет и исчезает в пыльном смерче мерин.
Пыль лениво оседает, открывая взору населенный пункт.
По всем показателям — деревушка. Она не стыдится покосившихся серых изб на заросших полынью косогорах, ржавой проволоки по межам вместо заборов, сараюшек с намалеванными «ПРОДАЕТСЯ» и номером мобильника. Узнаем ее название из новенького, неуместно сияющего глянцем дорожного указателя — «Новогонюкино». Видимо, слово «Гонюкино» настолько запало в душу жителям своим благозвучием, что относительно названия нового проекта двух мнений не возникло.
Прокладываем путь сквозь дремучую ветхость и вскоре выбираемся к прибрежной полосе — к веренице коттеджей, выпирающих, как грибы из унавоженной почвы. Подобно пришельцам из других миров они бросают недвусмысленный вызов распадающейся в прах древности своими свежевыкрашенными стенами, евроокнами и крышами из разноцветной металлочерепицы.
Спустя минуту, заруливаем в один из дворов. Заносим вещи в дом. Оставив мне поручение накачать резинку, Олигарх с Демоном тут же укатывают к олигархову свату за катером. Это километров пять-шесть выше по течению. Остальные разбредаются по дому. Я ставлю пиво в холодильник. Это исключительно для понимающих толк в пиве — молодежь непьющая, а Олигарх пьет теплое. Понять невозможно, но это научно-медицинский факт. Последний раз, помнится, я пил теплое пиво суровой зимой 19…-го года. Продавщица пивного ларька подогревала пиво в чайнике на электроплите и доливала в кружки тем, кто опасался застудить гланды. Дело тогда было зимой.
Мы с Аксакалом спускаемся к берегу. К счастью, молодежь воспринимает происходящее, как игру, поэтому рвется принять хлопоты по накачиванию резинки на себя. Налицо редкий консенсус между отцами и детьми — мы уступаем парням право возиться с надувной лодкой, сами же отдыхаем, развалившись неподалеку от галечного бережка. Я с травинкой в зубах слежу за коршуном, который пристально высматривает невидимую добычу в дебрях наступающего на кромку воды леса на противоположном берегу.
К нам присоединяется Железный Дровосек. Сначала мы втроем молча, наблюдаем за воодушевленной возней пацанов. Она настраивает Железного Дровосека на воспоминания, и он рассказывает, как его исключали из комсомола. Правда, очень скоро его приняли туда снова. Трудно поверить — по блату.
Дело было так…
Директор школы прознал о произволе ретивых комсомольских активистов. Тем не понравилась прямолинейность Железного Дровосека, отстаивавшего свои убеждения путем честного отказа от выполнения очередного комсомольского поручения. Директор поставил точку в этой неравной борьбе, восстановив в правах юного бунтаря. Делал он это скрепя сердце. Но, увы, исход в неравной (как выяснилось) борьбе определила мама Дровосека, занимавшая важный пост в системе народного образования.
История эта случилась давным-давно — еще до того, как из обычного профессора, выпускника лучшего университета страны он окончательно превратился в Железного Дровосека, сметающего всех и вся на своем пути. Злого умысла тут не было. Убойная сила крылась в колоссальной кинетической энергии, которую приобретало его железной твердости тело всякий раз, когда он бесстрашно атаковал ворота противника. Ощущения, испытываемые при столкновении с ним, прекрасно знакомы тем счастливчикам, коим однажды уже повезло выжить после наезда средних размеров автомобиля. Редкая игра с его участием завершалась благополучно. Справедливости ради, надо признать, частенько травмы доставались не только игрокам противника, но и товарищам по команде и даже ему самому. Последнее он объяснял третьим законом Ньютона, согласно которому «всякому действию есть противоположное по направлению и равное по силе противодействие». Ну, что ж — ему виднее, по образованию он физик-теоретик.
Мы внимательно выслушиваем его занимательный рассказ. Я интересуюсь мнением Аксакала. Аксакал журналист, поэтому у него на все и всегда есть свое мнение, которым все интересуются. Иногда мне кажется, что окружающие чувствуют своего рода неловкость, что-либо решить без его, пусть даже негласного, одобрения.
Он изрекает:
— Не имей сто рублей, а имей маму в системе народного образования.
Я машинально соглашаюсь с его глубокой мыслью. Машинально потому, что мне не до того — мой мозг занят размышлениями о предстоящем деле.
Пока мы выслушиваем историю Железного Дровосека, к нашей компании присоединяется Рыболов. Он застает только заключительную часть, но особенно не огорчается, поскольку, по собственному признанию, слышал этот правдивый рассказ не менее двадцати четырех раз. Чтобы мы не заскучали, он тут же предлагает свежий анекдот. К слову, для всех оставалось неразрешимой загадкой, где находится тот бездонный резервуар, откуда Рыболов черпает свежие анекдоты. Некоторые уверяли, что на работе. Но тут крылось противоречие: его работа — между прочим, исключительно благородная — была настолько напряженной, что представить себе его в окружении сотрудников, травящих анекдоты, наподобие пожарных, крайне маловероятно. По моей версии, он придумывает их сам. Другие шли дальше и предлагали варианты, с заметным конспирологическим оттенком. Как, например, вам понравится такой. На него, де, пашут, так называемые, литературные рабы. Не знаю, рабы или не рабы, но рассказывает-то он сам. Так вот, скажу я вам — такого рассказчика анекдотов, да и вообще, разнообразных баек, лично я до сих пор не встречал. Ну, разве что, Законник. Он также претендует на призовое место в этом виде. Но, пусть Законник не обижается, Рыболов все же первый.
Почему я отвлекаюсь на детали, которые, на первый взгляд, могут показаться несущественными в лейтмотиве всей этой истории? Затрудняюсь ответить. Хотя… Может быть, для того, чтобы почувствовалась та среда, в которой мне придется совершить свое грехопадение? А что, если подспудно я стремлюсь очеловечить свой проступок, обрядить его в обычные одежды. Может быть…
Через час в уши врывается отраженное от утеса на излучине ровное жужжание. «Хонда», — соображаю я. Вслед за жужжанием в фарватер врывается и сам катер: делает вираж, нацеливается на меня так, что я вижу только два водяных уса, вырастающих из-под задранного передка. Скорость — приличная. Спустя минуту катер сбрасывает газ и мягко ложится на воду своим коротким телом. Плоский блин якоря на носу, похожий на пятачок свиного рыла, приближается к причалу; я уже поджидаю на дощатом настиле, когда мне бросят швартов.
— Ну как пацаны? Справляются? — спрашивает Олигарх.
— А что, возможны варианты? ¬— отвечаю я вопросом на вопрос, между делом обматывая веревку вокруг самодельного кнехта на причале.
Вместо ответа он вручает мне пластиковую канистру с бензином — заправить моторку. Молодые... (чисто, бычки-боровички!) вновь проявляют прыть — рвут канистру из рук, не дают поучаствовать в производственном процессе.
Выходим на берег. Мимо меня проходит Аксакал и спрашивает негромко — так, что у меня не возникает сомнений по поводу того, для чьих ушей предназначены его слова:
— Все хорошо обдумал?
Законник понимающе переглядывается с Олигархом и удаляется в направлении брошенных прямо на траву чехлов со спиннингами. Олигарх дожидается, пока тот не покинет пределы слышимости, и озвучивает программу: мы с ним вдвоем идем ставить сеть, утром вытаскиваем…
Оп-па! Вот оно… Я ждал этого момента с трепетом.
Откровенно говоря, безумная храбрость не числится в списке черт характера, которым меня наделила природа… или бог — кому как нравится. Просто об этом мало кто догадывается, потому что ваш покорный слуга научился хорошо скрывать свои недостатки. Не знаю, как у других, но обезьяна, от которой произошел я, была очень осторожной. Но иногда мне удается убедить себя, что и мне — в разумной степени, конечно, — не чужда отвага.
Я вымучиваю:
— Это же запрещено…, — и мне становится стыдно, но только не авансом за нехороший поступок, который я намереваюсь совершить, а за то, что меня могут заподозрить в трусости.
— Ну да! — охотно соглашается Олигарх и поясняет: — Незаконная добыча — вылов водных биологических ресурсов, статья 256 УК. Да еще с применением самоходного транспортного средства. Наказывается штрафом от ста до трехсот тысяч…
— Евро? — задаю я идиотский вопрос.
— В евро у нас исчисляются взятки, штрафы в рублях. — Олигарх смотрит на меня с плохо скрываемой жалостью и добавляет: — А если не повезет, от года до двух…
Здесь необходимо притормозить и кое-что пояснить.
Олигарх — человек ученый. Он даже студентов учит. По совместительству, поскольку его основное занятие — бизнес. Причем, крупный. В том-то и парадокс! Он легко может скупить улов всех окрестных браконьеров за всю их браконьерскую карьеру вместе с их движимым и недвижимым имуществом, и не почувствует, что капитал его хоть как-то уменьшился. Несмотря на этот мощнейший фактор, ему не нравится покупать рыбу в магазине или часами гипнотизировать себя поплавком. Это может любой обычный человек. Но Олигарх — человек не совсем обычный.
А у меня есть проблема похуже трусости: я всегда был и, надеюсь, останусь, идейным противником браконьерства. Вообще, я против любой деятельности, подпадающей под определение «расточительство» по отношению к природе. Ведь она, беззащитная, не имеет ни малейших шансов победить в борьбе, в сущности, с варваром, возомнившими себя венцом творения. Если только он сам, венец, не изменится в лучшую сторону. Отдельные, пока еще чахлые ростки разумного, доброго, вечного уже начинают проклевываться. Есть худо-бедно «Красная книга», законы тоже есть. Думаю, со временем эти ростки окрепнут, разрастутся, взломают железобетон человеческой тупости и возвратят нашей планете первозданную красоту.
Вот все, в этом смысле, кивают на Европу. Ну да — есть, наверное, чему у них поучиться. Но с другой стороны — не утрачивают ли европейцы безвозвратно связь с тем существом, от которого, собственно произошли, и которое эволюционировало только потому, что проводило всю свою жизнь в борьбе за выживание. Есть мнение, что, напротив, у нас люди более жизнеспособны, чем окрученные невообразимым количеством ограничений европейцы. Нет, у нас тоже немало запретов, но они ненастоящие — их спокойно можно вынести за скобки закона.
И вот сегодня во мне борется отягощенный искусственными моральными ограничениями рафинированный чистоплюй с охваченным азартом первобытным существом. И я чуть ли не физически ощущаю, как последний начинает одерживать верх над первым. Он, слабак, уже перевернулся кверху нежным незащищенным брюшком и задрал дрожащие немощные лапки.
— Олигарх, тебе это надо? — спрашиваю я со слабой надеждой, что он предпочтет спиннинг.
— Адреналин не купишь, — объясняет Олигарх, и я понимаю, что надежда накормить тигра травой скончалась, так и не родившись. А он продолжает развивать мысль: — И потом…, мне по фиг. Я не госчиновник. Что с меня взять. Ну, дадут пятнадцать суток… Кстати, это еще надо доказать, что сеть моя. Может я ее нашел?
— С рыбой? — не без ехидства интересуюсь я.
— А что тут такого? Прогуливались на лодке. Веслом случайно зацепили. Потянули, а там…
Он показывает, сколько там будет рыбы. Если верить его прогнозу, без грандиозной ухи мы не останемся.
Задаю очередной дурацкий вопрос:
¬— На катере пойдем? — и становится ясно, что внутренне я уже смирился перед неизбежностью.
— Ты что, офигел?! Конфискуют тут же… Естественно, на резинке. Для чего еще мы ее сюда тащили…
— А Законник? - спрашиваю я, цепляясь за последнюю соломинку.
— Законник — тот же мент. А мент, он кто? Госслужащий, — говорит Олигарх. — Он не то что близко к сетям подойти бз@ит… Не-е, он даже слушать наш разговор не хочет. Ты думаешь, почему он отвалил? Прекрасно знает, о чем речь пойдет. Ничего, пусть с пацанами троллит с катера…
Троллинг — это такой особый прием рыбной ловли. Судя по названию, высший пилотаж, недоступный таким чайникам, как я. На всякий случай надо будет проверить по интернету. Может быть, не так уж все и сложно. Во всяком случае, я уже не раз слышал это слово и от Законника, и от Рыболова. Рыболов в нашей компании непререкаемый авторитет, по части всего, что касается рыбалки и вообще рыбной фауны. Здесь за ним всегда последнее слово. Профессионал. А на гражданке лечит людей. Занятие важное и общественно-полезное, но все же не такое интересное, как рыбалка. Недавно он рассказывал, как охотится жерех. Есть рыба такая. Очень вкусная в вяленом виде под пиво. Я сообщаю это тем, кто, как и я, вплоть до сего момента считал жереха деталью телеги. Так вот — он выныривает, хвостом резко бьет по воде, оглушая жертву. Рассказывая, Рыболов изгибал руку коброй, обхватив другой запястье, и быстро-быстро вращал ладонью, изображая хвост охотящегося жереха. «Но в то же время, — пояснял он, — это и его слабое место… всплески-то видны издалека».
…Олигарх делает глоток, передает пиво мне. Я тоже делаю глоток. Пиво теплое, но я не подаю вида. «Надо сбегать в дом за холодным», — думаю я. Олигарх кивает в сторону Законника, который стоит поодаль и, время от времени бросая в нашу сторону косой взгляд, что-то говорит пацанам.
— Объясняет молодым, какие дяди нехорошие, — усмехается Олигарх.
— Как ты думаешь, Олигарх, почему он нас не арестовывает? — задаю я провокационный вопрос Олигарху.
Мне очень хочется разобраться в вопросе о взаимоотношениях других людей с их собственной совестью. Со своей я бьюсь регулярно и мне уже порядком надоело каждый раз побеждать. Я понял, что обречен на победу и в этом неравном бою. Интересно, а как у других — они тоже победители?
— Он нас не арестовывает потому, — отвечает Олигарх, — что мы свои. А у нас своих не сдают. Но главное не это. Главное, он рассчитывает участвовать в дележе добычи. Он считает, что она общая. И это справедливо.
Очевидный ответ. Я другого и не ожидал. Олигарх возится с чем-то, кидает в резиновую лодку пухлый полиэтиленовый пакет, передает мне другой, поменьше. Я ощущаю тяжесть и твердость стали внутри. Вопросительно смотрю на Олигарха.
— Инь и ян, — отвечает он на мой невысказанный вопрос и поясняет: — У китайцев…, ну, в их философии — крайние противоположности…
Я вытряхиваю из пакета на дно лодки несколько здоровущих болтов с насаженными на них такими же могучими гайками. Такие, вероятно, используют в строительстве мостов. Каждая пара весит по килограмму, а то и больше. Смысл иня и яна доходит до меня. Олигарх объясняет, что мы их будем использовать в качестве якорей для сети. Я чувствую, что меня все глубже засасывает в трясину противоправного деяния. И еще понимаю, что — барахтайся, не барахтайся — шансов выбраться остается все меньше. Но они пока все же есть. Например, мотор у лодки не заведется. Можно тогда, конечно, пойти на веслах. Тоже противозаконно, но статья мягче — «без использования самоходных плавсредств». Так объяснил Олигарх.
Но мотор обязательно заведется. К тому же, чувствую, что уже хочу, чтобы он завелся. То есть, как бы наблюдаю за собой со стороны. Если не заведется — значит не судьба мне стать браконьером. Но тогда будет обидно за пропавшую втуне работу по психологической самоподготовке — уже вроде и уговорил себя, и оправдание, кстати, подобралось — вроде бы Нью-Раскольников, вроде бы взбунтовался… Но, естественно, в глубине души надеюсь на хэппи-энд. Иными словами, на то, что не найдется на нас «Порфирия Петровича», и наше злодеяние останется нераскрытым.
Однако увлекся самокопанием — пора и за дело, без которого всем этим рефлексиям грош цена. Олигарх уже поджидает на корме, подгоняя меня нетерпеливыми взглядами. Я кое-как натягиваю спасжилет. Отвязываю конец, толкаю лодку и впрыгиваю на податливое, играющее под ногами дно. Сажусь на весла, чтобы отгрести на глубину. Олигарх возится с мотором. Потом вдруг без предупреждения рвет стартер. Чудом успеваю пригнуть голову — Олигарх парень крепкий, его локоть, а за ним кулак со свистом проносятся в сантиметре от моей челюсти. Мотор заводится с полуоборота. Олигарх до отказа заводит в сторону румпель, и мы выбираемся из тесного пространства между причалами на речной простор.
Мотор мощный, и лодка сразу выходит на глиссирование.
— Массу, массу на нос! — кричит Олигарх, и я соображаю, что нужно навалиться на нос, чтобы лодка не взлетела.
Идем по крупной ряби против ветра; брызги залетают в лодку; к тому же начинается дождь, и вскоре джинсы промокают насквозь. Ничего, зато грудь сухая — хвала спасжилету. Но все это я замечу позже, на берегу. А сейчас все мысли о другом. Нужно постараться не попасться на глаза рыбнадзору. Вряд ли Олигарху это приходит в голову, наверняка он думает о другом — например, о рыбе, которую мы выловим. Он человек конкретный.
Уходим к противоположному берегу, туда, где лес сбегает с невысоких крутых холмов прямо в реку. Кромки берега не видно — стволы деревьев моют ноги в черной воде, выстреливают покосившимися стрелами в темнеющее небо, выгнутыми арками зазывают в чернеющие под кронами заводи.
Олигарх ведет себя так, как будто я каждые выходные занимаюсь забрасыванием браконьерского невода. Кстати, а ведь я даже не знаю, как правильно сказать-то. Пушкин, кажется, писал: «Забросил старик невод»… Ага, выходит, старик — тоже браконьер… Итак! Все же, «ставить сеть» — будет правильней.
— Так! Сейчас будем сеть ставить, — разрешает мои сомнения по поводу грамматических форм Олигарх и глушит мотор. — Ты медленно гребешь вдоль берега…, ну, чуть под углом… А я… В общем, все остальное на мне.
Мы находимся в небольшом заливе, скрытом от посторонних глаз. Когда заходили сюда, ничего подозрительного на расстоянии пары километров не заметили. То есть, какое-никакое время на совершение злодеяния имеется.
Олигарх достает сеть из пакета, и я впервые в жизни вижу это запрещенное орудие лова. Она похожа на свернутый восьмеркой крупный седой локон женских волос, отороченный рядом свинцовых грузиков. Китайская, стоит копейки.
— Триста рублей, — отвечает на мой вопрос Олигарх и объясняет: — но при умелом обращении может послужить несколько раз.
Позднее я убедился на собственном опыте, что это полнейшая ерунда. Использовать ее даже один раз может только профессионал. С самого первого момента сеть норовит перепутаться, и необходимо высочайшее мастерство, чтобы расправить ее. Думаю, мне лично потребовалось бы не менее трех попыток, что равно девятистам рублям.
Олигарх — профессионал, и справляется с головоломкой с первого раза. Привязывает инь с навинченным на него янем к нижнему концу сети, допивает пиво из пластиковой бутылки и прикручивает ее бечевой в качестве поплавка к верхнему углу. Как оказывается, сеть — очень длинная, целых пятьдесят метров, что существенно превышает мои первоначальные представления. Каждый лишний метр — это дополнительный риск. Я начинаю понимать, что недооценил опасность. Приблизительно в пять раз. Но обратной дороги нет — мы уже в процессе. Покоряюсь судьбе и послушно гребу. Олигарх изредка корректирует курс. Ему хочется развернуть сеть под 45 градусов к берегу. Я не возражаю и делаю, как он говорит.
— А от них можно откупиться? — на всякий случай уточняю я.
Вопрос глупый, как почти все мои сегодня, но я ищу дополнительного подтверждения тому, что ничего кардинально не изменилось в отечестве нашем.
— Можно.
— Окей, у меня двадцатник… На всякий случай. Даже больше. Двадцать пять, кажется.
— У меня — тридцать.
Через две недели мне нужно обязательно быть черт знает где, и перспектива стать невыездным даже на короткое время меня не привлекает.
— Как ты думаешь, хватит? — говорю я с надеждой.
— Хватит… Но денег мы им не дадим!
Олигарх — довольный, ржет. Я тоже старательно растягиваю губы в улыбке. Действительно, мне давно не было так весело!
Наконец из его рук выскальзывает конец сети — этот долгожданный заключительный аккорд, финал пьесы… вернее ее первого акта — и означает он, что мы счастливо завершили первую половину дела. Теперь нас не возьмешь — улики сброшены в воду, и в лодке не осталось ничего подозрительного, что можно было бы вменить нам в вину, кроме еще одного, незадействованного, набора инь-ян. Но он не считается. Тем более, маловероятно, что работники рыбнадзора поднаторели в древнекитайской натурфилософии.
Я выдыхаю с облегчением, но так, чтобы Олигарх не заметил. Становлюсь смелым, разговорчивым; шучу невпопад. Теперь можно, теперь нам ничего не грозит. А то, что завтра нужно вытаскивать сеть… Так это же завтра. До завтра еще много чего может произойти.
Олигарх рвет стартер, и я вновь едва умудряюсь увернуться от его могучего кулака. Возвращаемся на берег.
Остаток дня мы проводим классно, если закрыть глаза на небольшую неприятность с пробитым колесом моего старенького джипа. А пока пацаны перекидывают колесо, по-японски трудолюбивая девяностосильная «Хонда» таскает нас по акватории часа два. Мы прихлебываем пиво прямо из бутылок. Треплемся. Опять пьем. Олигарх, наш кормчий, не отстает от нас по темпам потребления этого напитка, потому что пронесся слух, что скоро в правила вождения маломерных судов будут внесено ограничение на содержание алкоголя для кормчих. А пока позволительно.
По пути заходим на дачу к Коту.
Но вначале долго ищем ее — сбрасываем скорость у каждого населенного пункта, и Олигарх долго высматривает в них знакомый дом. Все деревеньки по берегам на одно лицо. Единственное, что известно точно: берег — правый. Информации явно недостаточно. К тому же никто не озаботился выставить на берегу щит надписью: «Здесь дача Кота». И все же мы находим Кота. К счастью, он стоит на террасе своего дома, терпящего бедствие в разбушевавшемся море сорняка. Удивительно: друзья проплывают здесь раз в пять лет, а он вдруг там стоит. Я так и не понял — он что, всегда там стоит? Но никому не интересно, понял я или нет. Мы швартуемся у дощатых мостков рядом с новенькой моторкой.
— Это моторка Кота, — уверенно сообщает Олигарх, хотя по собственному признанию не общался с ним уже с год.
Кот — режиссер — человек хоть и богемный, но гостеприимный. Мы заскочили просто так — сказать ему: «Привет, Кот! Как дела?», а он нас не отпускает, действительно пытается рассказать, как у него дела, тащит за рукав в дом, предлагает остановиться на пару дней — у него в саду прекрасный гостевой домик. Он делает приглашающий жест в сторону чего-то, напоминающего курятник, который переехал трактор. Мы с благодарностью отказываемся. Рядом с Котом постоянно какие-то женщины — вот и сейчас одна из них суетится с посудой, тащит из дома печенье, другую чайную снедь. Мы, обжигаясь, допиваем чай, и порываемся откланяться. Отчаявшись, Кот приглашает нас хотя бы на рюмку водки. Но мы спешим, у нас программа. Мы и без того отстаем от графика. Уже на бегу обещаем выпить с ним в следующий раз. Кот понимает, что это еще лет через пять и с грустью смотрит нам вслед. Мы чувствуем — он бы рад увязаться с нами, но вокруг него женщины. Мы в очередной раз воздаем хвалу Всевышнему за доброту по отношению к нам.
Вечером Олигарх сообщает всем, что еще никто так грамотно не греб, как я. Сеть встала идеально с первого раза. Говорит убедительно, и я начинаю верить, что так оно и было, и в нужных местах с серьезным видом киваю: «Мол, ага, все именно так…».
Потом подоспевает баня.
В бане все кроме Демона. У бедняги с такими вещами постоянный облом. Когда-то он неосторожно приготовил плов, который на его беду оказался демонически вкусным. С тех пор его судьба резко изменилась — он обречен до конца своих дней готовить свое волшебное блюдо. Мораль из этой печальной истории очевидна: лучше поглубже закопать свои таланты, иначе есть риск подобно Демону быть навечно прикованным к «галерному веслу».
Мы паримся, предвкушаем Демонов плов и слушаем подробный инструктаж Доцента, как устроить парилку в походных условиях. Доцент вообще знает все о том, что касается путешествий. Если вам взбредет в голову посетить какое-нибудь экзотическое ущелье, смело идите к Доценту — он расскажет, как туда добраться, что взять с собой, как уберечься от живущих там, к примеру, ядовитых саламандр, и в случае чего приготовить из них потрясающее блюдо, чтобы не умереть с голоду.
Мы продолжаем париться и в перерывах пьем пиво. Олигарх как-то поделился секретом о том, что в пиве есть некие вещества, препятствующие возникновению и развитию большинства болезней, включая импотенцию. Надо только пить каждый день. Поэтому он прихватил с собой этот напиток, в количестве достаточном для поддержания жизнедеятельности нашей компании в течение, как минимум, недели.
Кстати, о бане. Баня меня успокаивает лучше любого транквилизатора, хотя в парилке, этом преддверии ада, я мучаюсь. Судя по кряканью, пыхтенью, уханью, аханью, всем звукам и междометиям, издаваемым людьми в парилке, думаю, мучаются все. Только скрывают. Я вообще считаю баню мягким способом напомнить человеку о муках, которые ожидают его в аду в случае неправедного образа жизни. Подпустить его вплотную к верхнему температурному пределу интервала, в котором он может существовать, а потом ба-бах! — наградить. Главный кайф — это не только и не столько сама парилка, а предвкушение избавления из ее огнедышащей глотки, как, впрочем, и самое избавление. Наслаждение через принятие страдания. Голгофа… Может, у других не так, а у меня так.
Мы паримся, а день тем временем потихоньку растрачивает отпущенные ему световые минуты.
Олигарх расталкивает меня рано утром. Я не привык так рано вставать и вначале не понимаю, что от меня хотят. Постепенно въезжаю в обстановку. Нужно идти снимать сеть. Олигарх обещает феноменальный улов. Об этом ему поведали следующие приметы: полный штиль и обилие мошкары непосредственно над поверхностью воды, наблюдавшиеся накануне вечером, и, наконец, предчувствие, источник которого он объяснить затрудняется, но верит в него на все сто.
Я в знаки свыше не верю, но Олигарху — да. Впоследствии я удостоверюсь, что предчувствие не обмануло его — улов действительно был неплохим. Правда…
Но не буду забегать вперед.
Одеваюсь под ворчание Олигарха. Он недоволен, что из-за меня потеряно 20 минут. Могли уже быть на месте. Наконец я готов ко второму, надеюсь, заключительному акту пьесы. Интересно — пронесет или нет. Я не боюсь, и у меня нет дурных предчувствий, но не думать об этом — не получается.
Мы отчаливаем. Ветра нет и поверхность воды будто выглажена утюгом. Насколько хватает глаз — никого. Чуть отлегло. На этот раз место выбирать не нужно, поэтому дорога отнимает не слишком много времени. Подходим к заливчику, где ставили сеть, вдоль берега, потому что на фоне темных деревьев нас с воды меньше заметно. И…
Сразу, как только обогнули мыс, за которым открывался залив, я понимаю, что отсутствие дурных предчувствий не означает, что дело не пойдет скверно. А оно, похоже, развивается именно таким образом — прямо по курсу, у нашего места — казанка. И два амбала — один неторопливо гребет, а второй, перегнувшись через борт, возится с чем-то. И тут да меня доходит: не с чем-то, а с нашей сетью! Но вначале почему-то решаю, что это какие-то искатели приключений на свою задницу типа нас с Олигархом. Нашли сеть, и естественно собираются ее экспроприировать. Такие самодеятельные экспроприаторы… Но по выражению лица моего друга и короткому: «Блин!», догадываюсь, что все не так просто. Акция, развивающаяся на наших глазах, никакая не самодеятельная, а очень профессиональная. Даже официальная. Вспоминаю, что рыбнадзор ходит в этих местах именно на казанках, и понимаю, — приехали! В смысле, сейчас будут разборки. Бежать бессмысленно. Куда!? Здесь все просматривается.
А амбалы уже заметили нас, поднимают головы, смотрят в нашу сторону. У одного на боку кобура — им недавно разрешили носить оружие. Он привстает в лодке и делает приглашающий жест. Олигарх направляет лодку к ним и глушит мотор. Резинка ложится на воду и, покачиваясь на своей волне, медленно дрейфует к казанке.
— Сеть ваша? — невежливо осведомляется амбал с кобурой, когда мы оказываемся на расстоянии вытянутой руки.
— Не…, — качает головой Олигарх, — мы так…
Я молчу.
— Понятно, — говорит амбал с кобурой. — Я не я — корова не моя… Вы тута на прогулке, конечно?
— Есссественно! — говорит Олигарх, издевательски упирая на «с».
Амбалы, прищуриваются и смотрят на Олигарха как бы оценивая, сколько он стоит. Меня — как будто не существует. Во всяком случае, мне так кажется.
— Рыба нужна? — спрашивает, наконец, один из них с красными белками, кивая на сеть.
— Сколько? — неожиданно для меня спрашивает Олигарх.
— Тут кило пять-шесть, не меньше, — отвечает амбал, и я отмечаю про себя, что виды Олигарха на богатый улов сбылись. А амбал добавляет: — Пятьсот.
— За все, — говорит Олигарх утвердительно.
— За кило пятьсот! — усмехается амбал. — Итого… пять косарей. Или…
Я не сразу врубаюсь, хочу даже указать на арифметическую ошибку, допущенную амбалом, но постепенно до меня доходит — Олигарх с ними торгуется. И не за наш улов, а как бы за нашу свободу. Ну, или, по крайней мере, за непричинение нам головняка. Он продолжает игру, пытается проверить, как далеко можно зайти.
— Мужики, — говорит, — в магазине даже средиземноморская и та дешевле.
— Как хотите, — лениво говорит амбал и ощеривается. — Тут у нас такой вот дорогой магазин… Щас протокол будем оформлять. Лодку не жалко? Конфискуем…
— Три! Только ради спортивного интереса, — делает Олигарх свою ставку. —¬ У вас на нас ничего нет…
— Ладно, давай! — отвечает амбал.
— Только товар на берег доставляете вы. Там и бабки получите.
Я не перестаю удивляться Олигарховой смекалке — действительно, если они передают нам сеть здесь, то нас можно брать на воде с поличным. Поначалу не верю, что амбалы согласятся, но им явно очень нужны эти пять… нет, три тысячи. Чувство опасности бесследно испаряется. Меня раздирает смех. Просто клокочет внутри, вот-вот выплеснется наружу и я расхохочусь.
— Идет! — нехотя соглашаются они.
Олигарх заводит мотор опять с полуоборота и опять чуть не выбивает мне зубы. Надо, наконец, запомнить, что сидеть вблизи человека, заводящего лодочный мотор, небезопасно. Особенно если у него такие кулаки, как у Олигарха. Мы уходим, и я вижу, что у амбалов мотор не заводится. Спрашиваю Олигарха, как он думает: привезут ли они рыбу. Олигарх смотрит на меня, как на ненормального.
Через полчаса я понимаю, что амбалам действительно были нужны эти три тысячи.
Собираемся к отъезду. Олигарх доверяет мне извлечь из сети рыбу. Вот тут-то до меня доходит, что самое поганое в этой рыбалке. Распутать сеть невозможно. Я поддеваю ячейки лезвием и режу ножом, которым меня снабдил Олигарх. Нож у него великолепный — легко режет все, что режется. Я имею смутное представление о породе рыб, которых с трудом высвобождаю из пут коварной сети. Слабое утешение для обреченных быть съеденными. Но я отгоняю малодушные мысли об участи меньших братьев наших и усердно работаю. Достоверно отличаю только пару щучек и судаков. Мстительные рыбешки нещадно колются своими шипами. Невзирая на уколы, вырезаю их из сети и размышляю: все-таки повезло нам или не повезло?
Вообще, что такое — повезло? Вот Олигарх, последовательный поборник, как он выражается, теории об относительности счастья, в целом, и везения, в частности. Дело в том, что, если вы опоздали на автобус, у вас пропал билет — вам явно не повезло. Но вечером вы узнаете из новостей, что автобус… да простят меня мнительные люди!.. грохнулся в пропасть, и пассажиры погибли. И тогда понимаете, что вам крупно повезло. Я вот утром минут двадцать возился, собираясь. А если бы по-солдатски, за две минуты… Это конкретно для меня недостижимо, но чисто теоретически — если бы, а?
И еще я, безапелляционный атеист, размышляю о боге. Я уверен — справедливость водворяется сама собой. Случайный процесс. Но я думаю о тех счастливчиках, кто верит, что справедливость устанавливает бог, и за добрым поступком обязательно следует вознаграждение, а за дурным — наказание. Верят, вопреки их же житейскому опыту, упрямо свидетельствующему об обратном. Ну что ж, счастливы наивные, блаженны уверовавшие!
С другой стороны, возьмем меня: вот я стал браконьером, изменил своим принципам — в результате: пробито колесо, нашу сеть накрывает рыбнадзор, с нас слупили три штуки. Кстати! У взяточников не завелся мотор. «Неубедительно», — скажет иной. Согласен. Необходимо провести проверочный эксперимент. Ищу объект для искупления вины.
Ждать долго не приходится. По дороге домой останавливаемся у обочины. Девчушка лет двенадцати продает землянику: пластиковое ведерко с верхом — всего за 150 рублей. А ведь она потратила на сбор не меньше полутора часов. Покупаю. Сую ей в руку бирюзовую бумажку. Мелковато, конечно, но на данный момент ничего подходящего для совершения доброго поступка под рукой не имеется. Она не понимает, хлопает по-детски длиннющими ресницами, глядит на тысячу. Молчит. Уходя, замечаю в траве тусклый блеск, поднимаю оброненную кем-то десятирублевую монету, отдаю еще не опомнившейся девочке. Говорю:
— Вот тебе еще…
Смотрю на небо в ожидании.
В кармане раздается короткое бульканье мобильника. Вытаскиваю, читаю СМС-сообщение из «Кабинета водителя» о начислении штрафа по административному правонарушению, постановление №…
Вот оно — воздаяние за доброе дело. Но я привык, и не удивляюсь.
Июль 2015 — Сентябрь 2016, Уфа