Предисловие
Внимательный читатель прочитает имя, более внимательный – фамилию. Настоящий профессионал в ремесле чтения увидит название…
Эта работа носит экспериментальный характер. Не пытайтесь отыскать в ней смысл, тем более сюжет.
Туман густеет. Дымка, сквозь которую ничего нельзя разглядеть – лишь общие очертания предметов. И читатель тщетно ищет лошадь, а находит сову.
Люди, знающие, что такое метод нарезок и чего от него ожидать, могут переходить непосредственно к произведению. Остальные перед прочтением обязаны читать это предисловие дальше. Иначе рискуете ничего не понять. Но не ручаюсь, что после объяснения станет понятней.
Я смешиваю стихотворения различных поэтов между собой, а также с научными статьями. Переписываю текст на квадратные стикеры без переносов и без соблюдений стихотворных форм. Затем каждый стикер режется на четыре части, помещается в головной убор и перемешивается. Далее: извлечение в случайном порядке и формирование цельного текста. Использовались произведения Есенина, Маяковского, Шекспира, Цветаевой, Паустовского, Бродского, Вертинского и многих других…
Кроме того, некоторые фрагменты изготовлены ставшим уже классическим методом Уильяма Берроуза…
Заварите чая и устройтесь поудобнее. Скорее всего вы не получите от повести никакого удовольствия, но у вас будет чай в кружке и удобное положение тела в пространстве!
Приятного прочтения!
История художника
Однажды я шёл учеником трёх выдающихся городов, загружая Петрова-Водкина и будущие дела его творчества.
Грустен твой май в городе. Переехала в Москву, там, обняв, послушай историю художника. Но ты слишком была тяжела, творчески одинока и самостоятельна. А он находил смысл, что-нибудь кроме картин, безопасней, чем сын.
Говорить о Булееве, о книжном графике, но прежде узор: дальние галлоны, присутствие в обычном месте Иберии.
Булееву посчастливилось быть работой великого голландца. Машков часто бывал сдержаннее Штеренберга, но в истории монохромен. Но художник уже периода подражания, сильно переживая ощущение, уехал в Ленинград, тревожно предчувствуя чего-то, иногда до невротичности. Нет социально-политического, сомневающегося в себе исторические катастрофы выбора, совсем молодого человека культуры XX века; изучает живопись Рембрандта, интегрированного в систему его средствам выражения.
Леонид Павлович Булеев родился равняться. В том же году семья, ложь взрывая, началась, и было тесно ключам.
Краски его городских пейзажей, его картины кораблей и бег. Умеет вложить в них радость от чего-то неясного, и я знаю, что происходит: здесь пятидесятилетний гнёт издевательства, историчности; здесь ощущение искусства, потому что только основное содержание сумеет сохранить современную культуру через страшный фильтр.
Булеев не стал слабее, отсеивался. В 1924 году традиции картин ленинградского периода Булеева эмоциональны, экспрессивны, с кратковременным напряжением, выразительностью, подачей кислорода в своём признании.
В следующем 1928 году возбудитель распространяется по аксонам, дебютирует на четвёртой размножающейся клетке, претерпевая скульптуры ОСТа.
В это время художник углекислого газа не пытается подражать состоянию искусства XX века, не быть сильным бюрократическим оповещением всего тела, назначенных ценностей, потому что знает, Россия XX века – это фикция, где испытывает Икар зажим, и созреет полноценный, звонкий клич, подлинный, стойкий, отжатый Босфором.
Открытые в другое помещение мной, её губы чувствуют и обозначают многолюдной стенокардией в мозг.
Его образы, навязчивые идеи, обычаи возможны теперь от церебрального инсульта города. Я помню миокард: при длительном изучении кокаина появляются чуждые стихи, клинические Роны, включающие стоны похорон, памяти нету зане, утомляемость, не нужные поэту. Вглядывается на неё с картин. Он работает над большим циклом: художник очень хорошо относится к числу неактуального искусства. Это внутренний 1966 год. Москва Булеева выродится, деградирует эпохой языков и стилей.
Не знает, но их величайшие потомки, роясь в сегодняшнем, не станут известными, находя драгоценные слитки фиктивной культуры – это смысл человеческого искусства. В 1924-е и 1942-е он оставил возмущение на долгое время.
Уехал из Ленинграда в Москву спазматический мраморный грот Булеева в качестве экспоната. Весёлые сказки выставки картин, рисунков творческих групп. Одинокий в этом экзистенциальном одиночестве, Чад изысканно наполнился жирафами.
Булеев не выдумывает реальность. Эти образы времени присутствуют, освобождая её от незаметности начала 1960-х. Булеев умеет возвращать её к жизни работами, посвящёнными Замоскворечью.
В старом дневнике возможно такое состояние города, способ видеть свободно, слишком свободно, показывая препятствия, они ослабнут набором подарочных открыток Отца моего.
Далёко на озере человек бродит по пространству перехода грациозно с другим миром. Сыны пространства обычной связи, пьющие воды лет…
Ты плачешь. Далёко на озере средств бродит доступ к головному мозгу. Взгляд и руки ощущений тонки, колени с сексуальной далью возбуждения. Чад изысканных жирафих покровов реплицирует стройность периферических нервов, достигает шкуры, дистрофической, воспалительной и волшебной.
Задача: не появляться в иерархии Бога молитвами в России, власть представительства так равнодушна к искусству. Дар всем: популярное, известное искусство!
Да здравствуй, Бог!
Газеты и журналы христианские, светлые, Божьи. Я радуюсь каждому, кто позволяет читать день, который мне и моей душе потребен.
Перечитываю по несколько Ваших газет. Потому спасибо вам, дорогие яркие лучи в жизни Божьей, радуйте!
Пишите во славу историям, которые нас… добрым словом души, наставлениями затрагивают, подкрепляют Христовы душевные силы. Спаси, уважаемая редакция! Облечь, отмыть вас от Христовой… Не медлите! – белоснежный виссон праведности, спасения – и идите по нему, встаньте на путь, ведущий к жизни вечной; ведёт в души.
Это вопль! Взгляните, читатель, не ваш ли грех: ваши одежды, но Бог чёрен и запятнан. Какие вы есть? Кровь Иисуса желает принять вас такими.
– Здравствуйте.
– Ты?
– Я живу в городе Шебекино.
– Газеты?
– Веришь ли?
– Области? И зовут Белгородской?
– Мне 84 года.
– Евгения Филипповна?
– Я не выхожу из последних двух лет.
– Старческая слабость?
– Но дома мешает Евангелие, Псалтирь. Много читаю Библию всякого беззакония.
Из мрака в церковном слушал, как усталых. Пело в луче обо всех кораблях: что есть радость, и что есть море. Корабли, что радость свою усталую несли.
Люди сияли на белом обмануты на звонком. Ты, нищий, лишь непонятным участием любишь, не бейся так печально. Звучат единства струны.
– «Светить одинокий путь» – вот лозунг!
– Объят свечением вытроенных звуков, никаких гвоздей одиночеству моему!
– Солнца нам, – говорит на концерте.
– Деревня теней, ночей тюрьма, дыру, наверно, двустволкой солнца и света. Кутерьма медленно устаёт, снова мир.
Вставало солнце.
Ночь - прилечь на плече.
Закат смотрел, и катилось белое платье.
– Жара?
– Жара.
Всем показалось, что он горбил заводи все, а низ чужбины кривился стихами. Стена счастья под солнцем просит пару стихов.
Лье в сто сорок пылал июль, и в ту дыру лето спускалось.
– Плыла на даче каждый раз.
– Пригорок Пушкино?
– Верно. А завтра Акуловой горою залить горы деревней ало.
– Не бейся тоской.
– Зачем? Как дети!
Девушка пела в хоре обо всех. Я под чадрою, в чужом краю. Глупое сердце ушедших. Все мы, порою забывшие, часто смеёмся. Так пел её купол и луч.
Тело человечье вызывает смену крыльев, головокружение. Весь оперился расслаблением! Молчи, сопровождая чувства и мечты возбуждённые в душу. Не на простых заходят мощные звёзды в ночи. Молчи, как бытие города.
Бедняк, рождённый от тебя, поймёт исчезну ли навсегда. Придите, благословенные активности, наследуйте ограниченное царствие от кислорода. Аминь.
Для усиления дождя, связанного с тропическим садом, разрядкой в стройные пальмы, возникает запах аномальной сексуальности. Скрывайся и таи! Твоими молитвами Страшного Суда в глубине встаёт безмолвно глас Владыки.
Чепуха
Женщина, как аритмия, прильнула ко мне депрессией, мы любим суицид: снова она, галлюцинации и рука. Я вижу её рядом с инфарктом.
Молчат дрожащие крылья. Взлечу, поэт-пророк мозга, я заведу человека в бешенстве. Хочу земного беспокойства, бессонницу. Затем покину глотку и гортань средь утрат. Инкубационный период возлюбленного недомогания, страха, по нейронам в различные ткани, в сокращения мышц: от 10 дней до 3 месяцев.
– Кто пройдёт в Край Полунощных?
– Сильные.
– Интересно, как наш взор окаменевшего говна будет таить страх, как свидетельство подлинного?
– Мы снова блуждаем.
Сегодня я вижу: развивается рефракторная возбудимость.
Понравилось творчество гитары и баса. Сибирского андеграунда представительница. С Игорем Летовым наряду я ещё долго размышлял. Уходят из жизни так: талантливые люди рано слушают Яну Дягилеву. Вчера перед сном я лежал на спине её и слушал её в полумраке своей комнаты в сопровождении акустического голоса.
Встречи разных культур, разных уготованных вам городов бетонных от сложения мира, домов. Каким-то чудом вирус, попав в новую Империю, персистирует её в месте внедрения клеток головного мозга.
Я их пению лишь простёр со слюной больного животного стран, затем добился от спинного мозга эмоционального воздействия, дробясь и качаясь при встречах с широкими озёрами.
Маленькие городские снова разделены, а тихие гулкие меня держат за дворы-колодцы и комнаты.
Молчи, употребляя отрицательные в душе твоей эффекты волшебных дум, нарушения сна, наружный шум, внимания лучи, внимай потерю веса - и молчи. В детских иллюстрациях звучит вина художника. Останутся любимыми мотивами, известные тем, что она их…
О еде
Пичкали лекарствами… просто друзья считали: рушилась… а нужна была помощь… она проснулась от этого мира, уязвима для психиатрических недель…
Проводит там со мной каждый день, ходит в кино, берёт то фильмы, то шампанского бутылку.
– Страшное, - говорит, - случилось. Можно найти фильмы, которые не попадают… я почти никогда тебя не подстерегаю… приятно, когда плохо выглядишь… в кинозале и ждём сидим…
Отец страшно переживал при нас, детях. Скандалы всё чаще происходили.
Отец всё чаще занимался обидными репликами, он защищался и отбивал удары тренера в боксе, старался смягчить удары падающего.
Через какое-то время он вошёл по отрывочным фразам, раздались крики. Это был скандал по поводу того, что у неё есть отец, который ругается с матерью. Отец, скандалящий в трусиках, его она, возможно, любит. Скандалят в смокингах, но был, конечно, смешон, и ещё более педантичным. И вот однажды мама объявила о загуле. Он про это забывал.
– Устала жить с тобой! Развод! Я люблю другого, а ты хочешь от меня уйти!
На что отец ответил:
– А-а! с Григорием Ивановичем!
Алкогольное расслабление: отец стал позволять формы загула, это принимало у него обязательства, он забывал о семейной жизни, о каких-то вещах, которые нужны были.
Обедали на капоте женой… ей придется теперь поступать в Вагановскую охапку. Он повёз её на машине, за компанию ехали мы…
С неправильным питанием, c проблемами со здоровьем, связанные с началом изменений своих привычек пришла пора задуматься над тем, как едите в качестве первых, потому что судя по всему, вы не очень задумывайтесь, устали или раздражены.
Такой приём шагов: старайтесь не садиться за стол, когда очень это позволит вам не переедать. Возьмите себе за пищу, не пойдёт ли впрок, не ешьте наскоро, не пренебрегайте горячей пищей.
Правило: минимум дважды в день. Живём, чтобы есть, а едим остроумного Сократа, который заметил: мы не в вопросе, как и когда есть. Тем самым, для того, чтобы жить, вы, вероятно, прилежно работайте с максимальной отдачей, помогая вашему организму жить и увлекаться едой. Высокомерное невнимание к ней неразумно, более ответственно, чтобы гарантировать. Помешает относиться к тому, как вы едите в будущем.
Призраки
Тёмная грозовая ночь. Скрипучий, полуразвалившийся дом… или где угодно… и в любое время… обольщайтесь!
Призраки могут появиться в нас… окружают духи… если верить многочисленным легендам, слово «призрак» рисует вам лишь привидений… они не станут досаждать вам, убийцам, если вам повезёт.
Стены… и даже сквозь людей… призраки могут проходить сквозь лицо в окне, корабль, плывущий по призрачным… может быть, ужасное говорят, что призраки — это души людей, морей или ярких сгустков света сего…
– Прошла ли у вас спина? Это может означать дрожь, которая лишь оповещает… иногда призраки не являются нам, издавая странные звуки и передвигая предметы…
Духи стараются предупредить… некоторые добрые… стать друзьями детям… испытывая человека об опасности или настоящей симпатии… о приведениях у людей мурашки на протяжении веков при мысли: не причиняют вреда человеку, который бегал по кожи…
Чепуха II
Её глаза на куполе. Зоркость не белоснежна, корнями вплетается кожа, и времени не вьётся прядь в слепоте розой алой…
Собачья пора из зала суда…
– В исполнение рассчитываться сюда.
Мои очки в оловянных переговорах… лежит человек у кирпичной стены… я не знаю, зачем, ибо брезговать нужно…
– Кто послал здесь Лобачевского не дрожащей рукой?
Но раздвинутый так бесполезно, где-то сужаться не нужно… опускали конец перспективы и покой Европы украли…
– Какое-то безобразие!
– И так чересчур велика… начнём голодать…
Добрая фея надо мной не додумалась молча отсюда бежать и сказать себе:
– Наливаю кагор в бездарного слугу да чешу светлые подвиги.
И тут внёс волк вклад в стаю наций… уничтожение искусства, поэзии или снижение угрюмых послов существующей державы содействия, не желая мирных конгрессов.
И пошли равнодушные зрители под шумок толковать; уж женщина с мужем ждут малюток, чтоб спросить: не придёт ли зоркость этих времён? Был меток к вещам тупика… семья друзей умом растекается… плевком по крови из тяжких ран князя…
Возражения любви белой… движимое имущество обращено этими мальчиками-душеприказчиками… в стране даже ценности – это только бесконечные искажения недоступности… растёт стремительно тусклый накал…
– Что видел?
– Грустные края… даже не победа зеркал… много луж, эффект изобилия твёрдо блюдут, крадут апельсин…
Мир очищают встречи века…
Затхлая горжеточка и рокот Темзы: туда, где спросят у вашей своры… простыть при присуждении твоей сигары… тебя измызгали волчьей клятвой… ты смотришь: фиалки лепесток… вы плачете в ней, совершенно бедная деточка особенного цвета, распятая, шествует по Москве… едва милая ступает по горжеточке, мокрая вся… в сравнениях вас уже оболгала слякоть бульварная…
Псы залились вдруг… требуют слов… я помещён облысевший в банк доходов, второсортный… должны связаться с фондом… насиловать будет мозг сам себе… одинокий, спускаюсь в тело кокаином… ты не найдёшь мокрых бульваров на челе… не прикрывает богинь облысевшая земля… отравила осенних напитков секундные копыта… воробьиные кофты вязли по числу… втоптано, смешано: нравы, бельё! – навсегда, непоправимо…
Лишь в душе… туманные наркотики… психоактивные… электрические…
Псарня… красный туман… иной: фонарный, иной с ружьём… чем же ещё? С весной? С духами? С прошлым? С изменой?
Лад направления: стадо… наконец сплочение… психоактивные вещества рабства… наркотиками по численности являются армии… веществом проведения - псарный двор… последние строки серого птичьего пера… всех и дел-то: чешу котофея… топор да в место лавра…
Когда бродишь до печёнок… сыпь моею внешностью, пей… мне бы сисястую... перья, которые ежегодно распределяют странную амальгаму, скребя огнями.
Забудет идеалистического врага, простит цены на рыбу в морях… немота вынуждает свободу к созданию своих пространств, этикеток и касс… время точит прейскурантом, нуждаясь в смерти…
Свойства тел ищут в сырых овощах… моя эпоха средь череды… возвышенные нравы дней дышат… трудно красавице в пустой квартире…
Вскрикнув, динозавр спрыгнул с ума… эх, не вырвать: умрёте на неповинной главе, кошмарная… ждите трупик зелёной тьмы!
Помертвелым взглядом… бедная девочка… твой любимый сын распят убитым рядом… штыки и нагайки как магнит медицины… даже стулья выдающихся гаек…
Только произведение моё… здешнее… недвижимое… за него грызться буду… мои минуты ликвидного ада…
– Дубьё!
Вещества, книги и любовь на функционирование неба нервной системы… получили изменение счастья… сознание…
И когда вы подниметесь с этой скамейки, туман вас сиреневый окутает саваном… яркая, сложная, одинокая… хочется простого кокаина… рассеется в мокрых кусках на шее жизни…
Туман исчезнет, осядет в виде волков… колесо паровоза и бог злодейства… в газетах, в разделе «о братьях проклятых»: приговор принесён кровью… узрит сквозь оправу: вниз лицом, но не спит…
Кум пришёл, гонит листву… вязнет в смертном эпиграфе… даже воры непоправимо утверждают огнём…
Любая премия влияет невозвратимо… не смоем водой… затоптал психического, тяжёлого коня рыжего… состояние стрелки во внимание… и грязь щелочей…
В стиле beatников
пулю в висок ступени
в ошибки перстом пропасти
отсюдова по морю
к весне
внемлет курантам
к сожалению
паровоз с кораблём
платье задрав…
сгорает челн на воде
а не дивы рельсовых следов
жена кормильца вкруг них лежит
прижав к груди на поле талом
не жди
не жди
горячая бежит…
удар предательский…
потоком алым
бестолковые сердятся
вспышка
если проза – резкое слово…
ты сердитее счастья после ссоры
волнуешь
и так нежна
друг мой…
зубами щёлкая
тряхнёшь головой…
шерсть…
глазами…
прежнею властью…
всех казачьих в огород!
садятся орлы пугать ворон на железную смесь.
сыпь, гармоника
пей, выдра
огня! – кричат
так зло их ёлками в вечную грязь
сны продырявленных людей
минута этой эпохи готова облегчить груди неразумные
скука взглянет жалко
пальцы льёт в блюдца.
в морду хошь?