Сказать мимоходом, разрушали город ужасно:
ад бомб во время осады.
Из письма А.С. Грибоедова к Ахвердовой П. Н.
30-го июля 1827 года в лагере при селении Кара-Баба Грибоедов представил Главнокомандующему Паскевичу донесение о переговорах с Аббасом-Мирзой.
«Из униженного тона, с которым говорили со мною Аббас-Мирза и его чиновники, - отмечал в донесении Грибоедов, - очевидно, что они не ослепляются насчет сравнительного положения их сил с нашими. Но ожидать невозможно, чтобы они сейчас купили мир ценою предлагаемых им условий, и для этого нужна решительность; длить время в переговорах более им свойственно. В совете шахском превозмогающие ныне голоса Алаяр-Хана и сардаря с братом; они еще твердо стоят против мира и имеют на то личные свои побудительные причины: первый поддерживает прежнее свое мнение и боится, что дело дойдет до расплаты за ту войну, которой он главнейший возбудитель; сардарь и брат его, с уступкою нам Эриванской области, лишаются значительного источника их богатства. Тогда только, когда падет Эривань и персияне увидят себя угрожаемыми в столице Адзербидзама, если какое-нибудь непредвидимое обстоятельство не возбудит в них прежней дерзости, можно, кажется, ожидать заключения мира на условиях, которые мы нынче им предлагаем».
Персидская война дала Грибоедову несколько случаев участвовать в военных действиях. Он делал кампанию в свите Паскевича и был во всех важнейших делах того времени, выказывая пыл и горячность бывалого наездника. Гусарская кровь не раз заговаривала в молодом дипломате, и он с каким-то фатализмом приучал себя переносить опасности, назначая себе вперед известное число выстрелов, которые должен был выдержать, разъезжая спокойно по открытому месту под огнем неприятеля.
1 –го августа Грибоедов и полковник Муравьев выехали из крепости Кара-Баба в Герюсы (за 80 верст), для сопровождения Паскевича, который решил ускорить доставку хлеба в войска.
4 –го августа на Эчмиадзинской равнине появилась 30-тысячная персидская армия, а 6 –го августа она остановилась у деревни Аштарак, между Эчмиадзином и Дженгулями, где находился 4-тысячный отряд генерал-лейтенанта Красовского.
«Августа 6-го. Прибыл в лагерь при Джангили посланный в Эривань весьма приверженный к нам родственник архиепископа Нерсесса, аштаракской армянин Бедрос Маркаров с известием, что Абас мирза с 25 т. кавалерии и пехоты и 24-мя орудиями прибыл 4-го числа в Эриванскую провинцию и остановился на ночлег в 15 верстах от Эчмиадзина; каковое известие объявил ему приверженный к нам эриванский армянский старшина Мелик Исааков, бывший сам в лагере Абас мирзы для свидания с царевичем Александром, женатым на его дочери. Вслед за сим, известие таковое подтвердили многие из приверженных людей, посланных в разные места для разведывания о неприятеле.
Августа 7-го. Получено известие, что Абас мирза перешел к реке Карасу — между Эчмиадзином и Сардарабатом.
Августа 8-го. Господин корпусной командир предписал из отряда моего одним батальоном занять селение Гумры, и хотя я доносил, что сего исполнить не могу, но генерал-адъютант Сипягин откомандировал туда 1-й батальон Севастопольского полка, посланный мною в Джелал-Оглу для конвоирования провианта, что и ослабило отряд еще одним батальоном.
Августа 9-го. Получил известие, что войска неприятельские от Карасу перешли к селению Акарак и расположились лагерем у подошвы Алагеза, в 5-ти верстах от Аштарака, и заняли сие селение.
Августа 10-го. В 10 часов утра до двух тысяч неприятельской кавалерии приближились по правой стороне Абарани к лагерю, против которых я перешел с 2 батальонами пехоты, 2-мя орудиями и казачьими полками. Неприятель, будучи атакован казаками, подкрепленными пехотою, обратился в бегство и был преследован с большою потерею; с нашей стороны ранен в ногу саблею весьма храбрый Андреева полка хорунжий Крюков. Дошедши до пресекаемых ущельями мест между Алагезом и селением Сергивиль и не находя никакой возможности провести орудия по тропинкам, между скалами, проходимым только для вьюков, я оставил орудия под прикрытием 2-х рот, а с остальными и казаками следовал за неприятелем, желая дойти сколько возможно ближе к лагерю и осмотреть занимаемую неприятелем позицию. Пройдя еще 6 верст, прибыл на высоты около селения Кирхкарпы, откуда открылся лагерь неприятельской, расположенный при селении Акарак (кроме которого, все селения до Аштарака заняты были войсками). Того же числа возвратившись в лагерь, получил с нарочным уведомление, что осадная артиллерия в сей день выступает из Джелал-Оглу и что генерал-адъютант Сипягин чрез два дни располагал прибыть ко мне для совещания по делам службы, причем просил меня обеспечить, с моей стороны, как прибытие его, так и следование осадной артиллерии, почему тогда же я отправил к Памбе баталион и два орудия.
Августа 13-го. Ночью неприятельская кавалерия, пробравшись скрытыми ущельями в разных пунктах около лагеря, с рассветом сильными толпами сделала нападение на передовые казачьи посты, которые с отличною храбростью удерживались до прибытия пехоты, после чего неприятель во всех пунктах был опрокинут с большою потерею и отступил за 5 верст от лагеря. В то же самое время я заметил, что сильные массы в нескольких тысячах потянулись от Алагеза к Судагенту; ожидая в сей день генерал-адъютанта Сипягина, я не усомнился, что оные следовали против его; почему немедленно с 2-мя батальонами и с 4-мя орудиями выступил к Судагенту, но, отойдя 2 версты, встретил генерал-адъютанта Сипягина, который отразил неприятеля, спешившего пересечь ему дорогу. До 4-х тысяч неприятельской кавалерии остановились между Алагезом и лагерем, противу которых выступил я с 2-мя батальонами, двумя орудиями казачьими, отделением конгревовых ракет и до 50-ти человек борчалинской конницы. Неприятель, будучи в превосходных силах, прогнан был с потерею в горы, при сем весьма удачно были пущены около 20-ти конгревовых ракет, которые разгоняли толпы неприятельские. Батальон 40-го егерского полка, подкрепленный Крымским, теснил оного до самой ночи» (Из подробной реляции о сражении 17 августа 1827 года, бывшем при селении Ушагане, между отрядом российских войск под командой генерал-лейтенанта Красовского и персидской армией под предводительством Аббас -Мирзы).
Известие это было тем неожиданнее, что, не далее как за несколько дней перед тем, Паскевич имел, достоверные сведения из надежных источников о полной деморализации персидской армии, будто бы восставшей в Чорсе вместе с населением, арестовавшей самого Аббаса-Мирзу и разграбившей его имущество.
Аббас-Мирза, находившийся в это время в Чорсе, решился на довольно смелый план: двинуться к Эривани, разбить слабый отряд Красовского и затем идти на Тифлис, и таким образом, оказавшись в тылу главных сил русского корпуса, вынудить Паскевича отказаться от намерения идти на Тавриз.
Паскевич узнал, что против Красовского стоял Аббас-Мирза со всеми своими силами, в то время как у того не было не только шести, но даже и трех тысяч, не говоря уже о том, что отряд ослаблен был к тому же целым батальоном, ушедшим в Гумры, с генералом Сипягиным. «С сожалением увидел я,– говорит он в своем донесении Государю,– что генерал-адъютант Сипягин так несвоевременно ослабил отряд Красовского, когда тому нужны все способы для решительного действия против Аббаса-Мирзы, ибо главное дело – разбить неприятеля, а защищать границу на всех ее пунктах – невозможно. Если неприятель разбит, то все покушения его кончатся сами собой, а если он победит, то и батальон будет истреблен; притом набег на пустую землю, какова Самхетия, не важен; а далее в больших силах он не осмелится проникнуть. Впрочем, лучше выдержать набег, чем, раздробляя свои войска, подвергать их опасности».
14-го августа Грибоедов в письме к Ахвердовой сообщает: «Завтра поеду на железные воды, открытые в ущелье поблизости, оттуда поднимусь на Сальварти, чтобы побыть несколько времени у Раевского, и от него отправлю прошение, чтобы отделаться от всех треволнений мира сего. Если мне откажут, думаю, у меня хватит решимости приехать к вам безо всякого разрешения. Мы были и Гаруссе, но вместе с главнокомандующим, что весьма меня стеснило».
15-го августа, наконец, Главнокомандующему пришли донесения, но и из них Паскевич увидел только то, что Аббас-Мирза обложил Эчмиадзин, и что отряд Красовского еще стоит в Дженгули.
Паскевич был крайне недоволен таким положением дел. «Итак,– писал он в своем журнале,– генерал Красовский, вместо того, чтобы, сходно с данным ему наставлением, при первом появлении неприятеля идти вперед и разбить его, дожидался, чтобы оный перед ним сам атаковал Эчмиадзин и даже фланг коммуникационной линии его до Баш-Абарани. Сие заставляет меня предполагать, что положение Красовского было бы еще гораздо хуже, если бы я не снял блокады Эривани. Красовский, потеряв от болезней до половины людей, без сомнения принужден бы был снять оную, ибо не мог бы ничего предпринять с тремя тысячами человек, когда ныне с шестью тысячами действует лишь оборонительно, что я ему и поставил на вид».
Аббас-Мирза убедившись в неприступности позиции, занятой Красовским на дженгулинских горах, расположил свои войска лагерем у Ушакана — также на сильной позиции и, с целью выманить Красовского в поле, большую часть своих сил отправил на Эчмиадзин, который и обложил. Так как с падением последнего открывалась дорога на Тифлис через Гумри, то Красовский, несмотря на малочисленность своего отряда, решил двинуться на помощь Эчмиадзину.
16 августа Красовский оставив в лагере обоз, больных и небольшое прикрытие, выступил с 5 батальонами, 2 казачьими полками и 12 орудиями и на втором переходе был атакован всею армиею Аббаса-Мирзы.
«Августа 16-го. Я все еще оставался при прежнем намерении идти атаковать неприятеля немедленно по прибытии осадной артиллерии, с которою ожидал батальон Севастопольского полка и два батальона Кабардинского, но поутру в 6 часов открылась канонада в Эчмиадзине, несравненно сильнее прежнего, и беспрерывно продолжалась за полдень; заметно также было, что и войска около Эчмиадзина значительно усилились.
<…>
Приказ мой войскам, в 16-й день августа № 40-й отданный
Ребята! Я уверен в вашей храбрости и усердии, уверен готовности бить неприятеля, что я уже видел на опыте. В каких бы силах он с нами ни встретился, мы не будем считать его, а постараемся нанести решительное поражение. Мы имеем пред неприятелем то превосходство, что одушевлены единым чувством служить верно отечеству и свято исполнять волю всемилостивейшего государя. Я предваряю вас, что строгий порядок и устройство поведут вас всегда к победам, и потому требую от каждого исполнения оных со всею точностью. Ежели неприятель решительным на него действием будет опрокинут, то в сем случае быстро его преследовать и отнюдь не расстроиваться и не увлекаться запальчивостью. Стрелкам также не рассыпаться на большую дистанцию и в опасных случаях быстро собираться в кучки. За исполнением чего в точности прошу иметь строгое и точное наблюдение г. г. частным начальникам и офицерам. Я надеюсь, что сие желание мое со всею точностью исполнится, и что порядок, тишина, устройство и точное повиновение составлять будут главнейшую обязанность каждого» ((Из подробной реляции о сражении 17 августа 1827 года…).
17-го августа отряд Красовского вступил в неравный бой с персидской армией под предводительством Абас -Мирзы носящий название Аштаракского. Потеряв 24 офицера и 1130 нижних чинов, Красовский тем не менее пробился к Эчмиадзину. Освобождение Эчмиадзина от блокады так поразило персов, что они отошли к Эривани, и планы Аббаса-Мирзы о вторжении в Грузию рухнули.
27 –го августа Паскевич получив подробное донесение об Аштаракском бое, решил тотчас же идти к Эривани помощь Красовскому. Призвав полковника. Муравьева, он долго спорил с ним по вопросу о военной организации. Грибоедов, находясь у палатки Паскевича, слушал спор и смеялся.
3-го сентября отряд Паскевича был уже на Гарничае, а 5-го — у Эчмиадзина. Узнав о приближении русских войск, Аббас-Мирза отступил за Аракс и стал около укрепления Кара-Кала, в 45 верстах от Сардарь-Абада. Отступление персидских войск от Эривани и бегство коменданта этой крепости указывало на возможность овладения Эриванью без больших сравнительно усилий, но Паскевич решил сначала овладеть Сардарь-Абадом, так как эта небольшая крепость была важна по своему положению относительно Эривани, угрожая флангу осадного отряда.
Крепость Сардарь-Абад стояла на обширной равнине, расстилавшейся от Эчмиадзина к стороне Алагеза. Двойные высокие стены ее, расположенные правильным четырехугольником с огромными башнями и воротами, придавали ей весьма внушительный вид. Ее гарнизон состоял всего из 2 тысяч, но во главе стоял опытный вождь Гассан-хан, пробравшийся сюда тайком из Эривани. Ввиду этого Паскевич решил овладеть Сардарь-Абадом правильною осадой. Начальником осадного корпуса был назначен Красовский.
В ночь с 14 –го на 15-е были построены батареи и открыто бомбардирование. 16 –го сентября в лагерь прибыла осадная артиллерия, и вечером того же дня заложили брешь-батарею. 19 –го сентября в крепости были произведены значительные разрушения, и вечером гарнизон, пользуясь темнотою, бежал из крепости, после чего крепость была занята.
Вот что впоследствии, у князя В.Ф. Одоевского, в присутствии Кс. Полевого, рассказывал Грибоедов о своих ощущениях, испытанных им тогда под градом неприятельского огня. «Грибоедов утверждал, – пишет Кс. Полевой, – что власть его ограничена только физическою невозможностью, но что во всем другом человек может повелевать собою совершенно и даже сделать из себя все. "Разумеется, – говорил он, – если бы я захотел, чтобы у меня был нос длиннее или короче, это было бы глупо, потому что невозможно, но в нравственном отношении, которое бывает иногда обманчиво-физическим для чувств, можно сделать из себя все. Говорю так потому, что многое испытал над самим собою. Например, в последнюю персидскую кампанию во время одного сражения мне случилось быть вместе с князем Суворовым. Ядро с неприятельской батареи ударилось подле князя, осыпало его землей, и в первый миг я подумал, что он убит.
Это разлило во мне такое содрогание, что я задрожал. Князя только оконтузило, но я чувствовал невольный трепет и не мог прогнать гадкого чувства робости. Это ужасно оскорбило меня самого. Стало быть, я трус в душе? Мысль нестерпимая для порядочного человека, и я решился, чего бы то ни стоило, вылечить себя от робости, которую, пожалуй, припишете физическому составу, организму, врожденному чувству. Но я хотел не дрожать перед ядрами, в виду смерти, и при случае стал в таком месте, куда доставали выстрелы с неприятельской батареи. Там сосчитал я назначенное мною самим число выстрелов и потом тихо поворотил лошадь и спокойно отъехал прочь. Знаете ли, что это прогнало мою робость? После я не робел ни от какой военной опасности. Но поддайся чувству страха – оно усилится и утвердится».
После этого Грибоедов выказывал такую неустрашимость в продолжение всей дальнейшей кампании, что обратил своею храбростью внимание Паскевича, который в письме к матери Грибоедова извещал ее: «Наш слепой (т. е. близорукий) совсем меня не слушается: разъезжает себе под пулями, да и только!»
После падения Сардарь-Абада настала очередь Эривани. Торопясь овладеть Эриванью до начала ненастной осенней погоды, Паскевич 22 –го сентября уже со всей своей армией был в Эчмиадзине, а на следующий день весь корпус двинулся к Эривани и стал на берегу Занги, в 2 –х верстах от города. Известие о падении Сардарь-Абада поколебало мужество эриванского гарнизона, но во главе его вновь появился Гассан-хан и его мужеству Эривань обязана упорной защитой.
После рекогносцировки 24-го сентября собрался военный совет, и было решено вести атаку на крепость с ее юго-восточного угла.
В ночь на 25 число, еще до начала осадных работ, брошено было в город несколько пробных бомб из-за кургана Муханатдтапа. Утром войска заняли восточный форштадт, и в садах его закипела работа. Полки Кабардинский и тридцать девятый егерский, батальоны Севастопольского и Крымского полков – дружно принялись готовить туры и фашины. И в ночь на 26 –е число уже устроена была таким образом первая демонтир-батарея на шесть тяжелых орудий, всего в трехстах саженях от восточной стены, на высоком Георгиевском холме, с которого видна почти вся внутренность крепости. Правее ее, в полутораста шагах, за уцелевшим строением форштадта, в садах, прикрытая высокой и твёрдой стеной расположилась другая батарейка на четыре двухпудовые мортиры.
С утра началась канонада. Не успели сделать трех выстрелов с русской демонтир-батареи, как по всей восточной стене Эривани, над пятью огромными башнями ее заклубились облака порохового дыма, и над головами артиллеристов загудели персидские ядра. Неприятель отвечал энергично, но скоро должен был уступить превосходству русской артиллерии; один из первых же снарядов ее попал в главную мечеть и пробил великолепный купол, сделанный с неподражаемым искусством из глазированных синих кирпичей, другой – пробил стену сардарьского дворца и повредил шахский портрет. На суеверных персиян это обстоятельство произвело чрезвычайно дурное впечатление
Весь день 27 –го числа, крепость громили уже восемнадцать орудий с двух батарей. 28-го числа по крепости действовали уже четырнадцать осадных орудий. Это была брешь-батарея, расположенная на правом фланге траншей, всего в расстоянии сто пятьдесят саженей от стены. 29-го числа с раннего утра опять загремела брешь-батарея, и к полудню, под ее жестоким огнем, рухнула восточная угловая башня Эриванской стены, вместе со смежной с ней куртиной.
Крепость вся стояла в огне: ни одно строение не уцелело от разрушительного действия русских снарядов, ни плоские кровли домов, ни купола мечетей,– и многие жители погибли под развалинами своих домов. Смятение в городе было ужасно: женщины и дети с воплем бегали по узким улицам, стараясь укрыться от носившейся за ними смерти... Так прошла страшная для Эривани ночь.
Наступило утро 1-го октября, и жители с ужасом увидели, что русские туры стояли уже на краю самого рва. Отчаяние овладело всеми. Не зная, куда укрыться от летевших снарядов, народ бросился на башни и валы: одни, становясь на колени, махали белыми платками и кричали, что они сдаются; другие спускались в ров и, под градом пуль, перебегали в русские траншеи.
Как вспоминал один из участников боевых действий, «1-го октября со всех наших батарей почти еще не начинали стрелять, как вдруг по всей восточной стене, особенно на ее разрушенных частях, оказалось множество народа, и одни, махая белыми платками, другие шапками — все кричали, что крепость сдается; но между ними не было видно ни одного военного, даже Сарбаза. Эта нечаянность всех удивила и, разумеется, очень обрадовала. Некоторые из штаб- и обер-офицеров, бывших тогда в траншеях и в ложементе, увидя сие, тотчас подошли к гласису, и как могли, знаками объясняли стоящим на стенах, чтоб они, нисколько не опасаясь, перешли к нам. Персияне поняли, и охотно один за другим стали спускаться в ров…»
«В крепости найдено 35 пушек и единорогов, 2 гаубицы и 8 мортир, три знамя бывших здесь баталионов гвардейского, марандского и тавризского и одно кавалерии Гассан-хана, пороха до 1500 пудов и много артиллерийских снарядов, хлеба в зерне не так много, но значительное количество сорочинского пшена, так что всего можно положить до 10000 четвертей; сверх того разного имущества сардарского на значительную сумму. В плен взяты Гассан-хан, Сардар-сер-велан, Суван-Кули-хан, бывший комендант крепости, и зять Сардаря эриванского Касум-хан, командир гвардейского баталиона Али-Мардан-хан, командир тавризского баталиона Джафаркули-хан и несколько других ханов, сарвазских штабов и обер-офицеров, сарвазов и араклинских стрелков более 3000 человек; число убитых и раненых сарвазов весьма значительно, бомбы, коих брошено более 1600, произвели ужасное разрушение, весь город покрыт развалинами, других зарядов выпущено около 4000; с нашей стороны во все время осады убито и ранено 52 человека, в числе коих офицеров убито 1, а раненых 3» (Запись обер-квартирмейстера Отдельного Кавказского корпуса полковник Коцебу в военном журнале главного действующего корпуса, № 203).
Так пала в день Покрова Пресвятой Богородицы знаменитая крепость.
«К стопам Вашего Императорского Величества повергаю меч Великого Тамерлана, добытый мной в стенах Эривани,– писал генерал –лейтенант Красовский Николаю I.– Кому, если не Государю моему и благодетелю, принесу я в дар меч сей, украшавший сокровищницу шахов Персидских? Некогда, в могучей деснице Тамерлана, он покорил Восток и попрал гордость турок, в лице их султана, Баязида-Молнии; ныне же, в благословенных руках Вашего Величества, да повторит он светлый удар Тамерлана, сокрушив врагов веры и человечества».
«Знамя Вашего Императорского Величества развевается на стенах эриванских, – докладывал Паскевич Государю. – Ключи сей столько прославленной крепости, весь гарнизон ее, взятый в плен, вместе со всеми главными начальниками, самого Хасана-хана, который на этот раз не мог ни бежать, ни пробиться… Войско Вашего Императорского Величества вновь увенчалось блеском победы».
На следующий день, 2-го октября, войска торжествовали победу, слава которой должна была разнестись радостной вестью по всему русскому царству.
Грибоедов присутствовал на параде перед стенами крепости. Войска, собранные перед южными воротами крепости, построены были в одно огромное каре, и перед ними прочитали следующий приказ главнокомандующего:
«Храбрые товарищи! Вы много потрудились за царскую славу, за честь русского оружия. Я был с вами днем и ночью, свидетелем вашей бодрости неусыпной, мужества непоколебимого: победа везде сопровождала вас. В четыре дня взяли вы Сардарь-Абад; в шесть – Эривань, ту знаменитую твердыню, которая слыла неприступным оплотом Азии. Целые месяцы ее прежде осаждали, и в народе шла молва, что годы нужны для ее покорения. Вам стоило провести несколько ночей без сна, и вы разбили стены ее, стали на краю рва и навели ужас на ее защитников. Эривань пала перед вами,– и нет вам более противников в целом персидском государстве: где ни появитесь – толпы неприятелей исчезнут перед вами, завоевателями Аббас-Абада, Сардарь-Абада и Эривани; города отворят ворота свои, жители явятся покорными, и угнетенные своими утеснителями соберутся под великодушную защиту вашу. Россия будет вам признательна, что поддержали ее величие и могущество. Сердечно благодарен вам. Поздравляю вас, храбрые офицеры и солдаты кавказского корпуса! Мой долг донести великому государю истину о подвигах и славных делах ваших».
Отслужен был благодарственный молебен, и войска прошли церемониальным маршем.
К сожалению, парад не обошелся без несчастного случая для многострадального города. Во время молебствия грянула залп,– часть эриванской стены, ветхой и поврежденной уже бомбардировкой, рухнула в ров от сотрясения воздуха, увлекая за собой многих зрителей, спокойно рассевшихся было между ее старинными зубцами и башнями. Это обстоятельство, кажется, и дало повод к известной шутке Ермолова, который называл Паскевича, получившего впоследствии титул графа Эриванского,– графом Ерихонским.
3-го октября Грибоедов в письме к П. Н. Ахвердовой интересуется впечатлениями Тифлиса от взятия Эривани:
(Перевод с французского)
«3-го октября, в 2 часа пополуночи.
Главнокомандующий еще у меня и не имеет, как мне кажется, ни малейшего желания лечь спать. Офицер, который едет курьером, должен подождать несколько минут, пока запечатают официальные бумаги, и я пользуюсь этим временем, чтобы напомнить вам о себе, дорогая и глубокоуважаемая Прасковья Николаевна. Мы все здесь в чаду победы, среди многочисленного и шумного населения. Взятие Сардарабада в 4 дня, а Эривани — в 6-ть — разве это не покажется вам поразительным? Что говорят об этом в Тифлисе? Черкните мне, пожалуйста, два слова о приезде моей двоюродной сестры в наш добрый город. Как ей там живется в то время, как ее муж наполняет ужасом Персию? Любопытно мне было бы наблюдать ее первые впечатления, произведенные на нее переездом по ею сторону гор. Я говорю первые, так как последующим я не буду радоваться, решив уехать или и совсем бросить службу, которую я ненавижу от всего сердца, какое бы будущее она мне ни сулила. Ваш зять теперь за начальника. Мне бы очень хотелось, чтобы он сделал что-нибудь значительное, потому что его прославят единодушно все, кто знает отсутствие способностей в Эристове. Доброго дня и доброй ночи. Хоть иногда вспоминайте вашего преданнейшего слугу А. Г. Обществу мой поклон. Вчера у нас был большой парад за стенами и молебствие перед брешью. (Сказать мимоходом, разрушали город ужасно: ад бомб во время осады.) Когда запели «Господи, помилуй», появился Симонич, в сопровождении всех офицеров, опираясь на костыли. Не знаю отчего, но слезы выступили у меня... Песнопения меня тронули, а при виде этой почтенной немощи сердце мое сжалось».
После этой победы 4-го октября передовой русский отряд отряд кн. Г. И. Эристова, где был и Грибоедов, переправился через Аракс из Джульфы, направляясь к Тавризу.
13 –го октября, часов в восемь утра, войска остановились на речке Аджи-чае, в двух-трех верстах от Тавризского форштадта.
В Тавризе стояло в то время шесть тысяч войска, оставленного здесь Аббасом-Мирзой для защиты города, под начальством Аллаяр-хана. Но известие о взятии Эривани, близость русской армии, последние неудачи Аббаса-Мирзы, загнанного к Хою,– все это настолько уронило нравственную силу в персидских войсках, что сарбазы потихоньку, малыми частями, выбирались из города и бежали. Вскоре бегство сделалось общим, и на рассвете 12 октября весь корпус беспорядочными толпами уже отступал по тегеранской дороге, думая только о собственном спасении. Немногие лишь остались на своих постах или бродили по Тавризу.
К двенадцати часам вступили в город, с музыкой и барабанным боем, и остальные войска князя Эристова. Их встретил английский поверенный в делах, майор Монтейм, со своими офицерами, прося защиты. К посольскому дому был отряжен особый караул, а войска стали лагерем между городом и его предместьем.
Резиденция наследного принца Персии лежала у ног русского воинства.
«19 октября. Ген.-лейт. кн. Эристов, собрав отряд свой за форштатом, исключая людей, бывших в карауле в г. Тавризе и цитадели оного, сам поехал навстречу г. корпусного командира; отдав ключи от города при большом стечении народа, отправился вместе с корпусным командиром к войскам, которые, отдав честь высоко пр-ву, прошли мимо его церемониальным маршем в продолжении всего времени пристроился к отряду г. корпусного командира, который также прошел церемониальным маршем, после чего г. корпусный командир поехал в город, сопутствуемый г. г. генералами штаб-и обер офицерами и большим стечением народа при пушечной пальбе из города въехал в оный и во дворец Аббас-Мирзы, принят с хлебом и солью жителями» (Запись обер-квартирмейстера Отдельного Кавказского корпуса полковник Коцебу в военном журнале главного действующего корпуса, № 203).
29 –го октября Паскевич в рапорте Николаю I писал, что майор Макдональд в дружеском разговоре с Грибоедовым признался в тяжести для Англии трактата, заключенного с Гор-Узелеем: «Англичане гораздо более персиян соболезнуют об участии Аббас-Мирзы; они не скрывают своего опасения, что Адербейджан, по всей справедливости, может за ними остаться, и тогда могущество их истинного союзника в Персии рушится. Здесь, в Тавризе, корень их настоящего влияния. Кроме Аббас-Мирзы, несмотря на расточительность их дипломатов, никто их не только покровительствовать, но и терпеть не будет. <...>. Негодование на шаха за скупость, которая, по их мнению, есть главное препятствие к миру, они выражают сильно и открыто. В дружеском разговоре министр Макдональд признался Грибоедову, что трактат, заключенный в Гюлистане с Гор-Узелеем, почитает для Англии чрезвычайно тягостным и уже предложил двору своему за единовременную сумму согласиться с шахом об уничтожении некоторых статей, как-то: посредничество в войнах Персии, 200 000 туманов ежегодных субсидий...»
6-го ноября в Дей-Каргане (в 60 верстах от Тавриза) начались переговоры о заключении мира между Россией и Персией.