Тысячелистник

  К публикации: отрывки были представлены ранее под  названием "Данный голос"               

 Вечером пришла Маша. Она стояла перед дверью, прижимая двумя руками к груди красную картонную папку. Маша жила в соседнем подъезде, ее знал весь дом, включая, конечно, и меня.  Когда-то она была  нашей  дворничихой, а  последние годы   неутомимая труженица Маша  работала уборщицей во всех ближайших  учреждениях - поликлинике, магазине, и   нескольких детских садиках. Последнее обстоятельство стало причиной нашей с ней встречи два дня назад  на территории садика, где начался  капитальный ремонт - перестройка, а Маша таскала на устроенную свалку недалеко от пролома в заборе, все,  на что указывал завхоз. Стульчики, расписанные под Хохлому,  занавески, игрушки и еще целая масса разноцветных предметов, образовали живописную кучу, которая  привлекала внимание прохожих. Словом, я оказалась в числе тех, кого Маша настойчиво приглашала посмотреть, какое  тут добро образовалось, и выбрать себе хоть что. Полдень солнечный и теплый   настраивал  на легкую дурашливость, сумка не нагружена – только еще отправлялась в магазин, и я  легко поддалась на Машины призывы, оказалась у свалки. Здесь впервые в жизни  мы обменялись с Машей  какими-то фразами, до этого, встречаясь, лишь говорили друг другу «здрасте» и каждый шел своей дорогой  дальше. В общем, тогда  мне пришлось вернуться домой, унося со свалки  ненужный  черно-красный-золотой стульчик,  небольшой отрез  вискозной занавесочной ткани, и  кусок плотной цветной бязи, на котором были наштампованы крои  синих матросских воротников с белыми полосками. В отношении стульчика подействовали Машины  слова, что у нее таких в прихожей два – места мало занимают, а крепкие – удобно  с них шнурки шнуровать и сапоги натягивать, а тряпочки выбрала уже сама в силу   давнего пристрастия к рукоделию. Стульчик, конечно, сразу перекочевал на балкон, а тряпочки были простираны и спрятаны подальше с глаз – шитья матросок  в обозримом будущем не предвиделось, а маленький  остаток занавесочной ткани был ни то ни се.  Но Маша со своим говорком вблизи  показалась еще   симпатичней, и до сегодняшнего утра   происшествие ничем неприятным в памяти не отзывалось.
  И вдруг сегодня проснувшись, пришла какая-та смутная беспокойная мысль,  что эта свалка еще аукнется, и пора перестать заниматься черти чем. Конечно, через секунду было сказано себе «что за ерунда такая»,  но настроение весь  день  оставалось  почти тревожным. Поэтому когда раздался попискивающий звонок в дверь (звонок плохо работал всегда, и посторонние люди с трудом могли отыскать то единственное положение на большой кнопке и надавить здесь пальцем, чтобы цепь замкнулась нормально), то сомнения быть не могло - звонит кто-то чужой. Оказалась Маша.  «Неожиданно, но ничего такого» - подумала я, и в одной фразе пригласила ее войти, справилась, как она узнала номер моей квартиры, и что папку, наверное, она принесла мне. Зачем - спросить не спросила, отчего-то расценив ее как  совсем небольшую плату за дневную тревогу. Всего какая-то папка, Маша уйдет – выброшу.
  «Это мне» - сказала я   утвердительным тоном  два   коротеньких слова и уже протянула руки к папке. Но Маша  осталась в том же положении, сосредоточившись  на  повествовании, которое должно было предварить передачу вещдока.
 Да, да, именно вещественным доказательством по мысли Маши  сейчас являлась эта красная папка – единственный материальный объект, оставшийся у нее после загадочного происшествия. Такого с ней  в жизни не бывало, и объяснить толком, что же с ней сегодня произошло, было  трудно. Сегодня она оказалась под воздействием – так и сказала после  вводной части «да, понимаешь, тут вот что» – тут я оказалась под воздействием. Я  во все глаза  смотрела на Машу, и она быстро и шепотом  стала рассказывать, как сегодня тоже   выносила на свалку из другого крыла всякое разное, как вдруг  на очередной раз  увидела сверху всего эту красную папку. Ее точно 10 минут назад не было там. И, главное в этот момент удивление подмялось  юркой корыстной мыслишкой, что папка  была бы хороша для хранения всяких квитанций – с завязками, как раньше. И она с дуру нагнулась,  чтобы взять в руки и рассмотреть получше, как тотчас же поняла, что в папке сложены какие-то желтоватые листы в достаточно большом количестве. Да тут что-то такое важное – пронеслось у нее в голове, и она быстро  отпрянув, распрямилась.
 «Бери, бери, вечером отнесешь»  - вдруг явственно услышала она. Оглянулась – никого нет – ни на территории, ни на дорожке. «Чего раздумываешь,  сказано тебе, бери, вечером отнесешь». И здесь запоздавшее было удивление, ей не только полностью овладело, но и быстро переросло в убежденность, что попала под власть неведомой воли. Точно, кто-то прячется и воздействует – папки же не было 10 минут назад, но явно рядом кто-то стоит, за ней наблюдает, и внушает ей эти слова.  Под гипнозом Маша послушно взяла в руки папку, нащупала в фартуке ключ от квартиры,  и быстро шмыгнула через дырку в заборе  домой. Там положила папку на галошницу,  сразу успокоилась, и также через дырку  вернулась на работу – велят, значит, так и нужно сделать. «Ну, вот вечером, я и пришла к тебе». «А почему ко мне?» - только и спросила я. «Так, это, тебе велели передать, ну сразу же так и было сказано». «Мне?»  - стало даже интересно, какую смысловую форму это послание обрело.
 «Ну, я же сразу поняла, кому нужно нести, сразу, даже и говорить ничего не нужно было». Маша, наконец, передала мне папку, я уже больше ничего не расспрашивая, развязала тесемки, переложила стопку бумаг в первый попавшийся полиэтиленовый пакет, и протянула пустую папку Маше со словами «будешь квитанции хранить». Маша  согласно кивнула, и на прощанье уже своим обычным голосом сказала, что  номер моей квартиры  она и так давно знала, ни у кого спрашивать не пришлось.
 Нужно ли говорить, что несколько дней я боялась подходить  к письменному столу, в нижний ящик которого засунула  белый  хозяйственный пакет с бумажным содержимым  сразу же после Машиного ухода. Потом я уехала в командировку, происшествие с Машей и папкой потеряло тревожную  нотку, и, вернувшись домой, в один из вечеров  попыталась разобраться, что, собственно, такое с такими причудами попало ко мне. Это был машинописный текст, под которой приспосабливались, главным образом, чистые оборотные стороны  черновиков,  статей, каких-то анкет, кодировочных листов. Текст с пронумерованными страницами, вклейками, или просто вложенными, написанными от руки добавлениями с обязательной разметкой к какой странице и к какому конкретному абзацу они относятся. Была и рубрикация – возрастающий   от цифры «один»  ряд.  Словом, это была рукопись, формально с началом и концом и  упорядоченными страницами.  И название было написано. Правда, не на первой, а на предпоследней странице, но прописными буквами и закавычено –  «Тысячелистник». Последняя страница, как я поняла, опять относилась к рубрикам – это был нумерованный список их названий. Зачем понадобился такой прием, мне неведомо, однако впоследствии подвигло на единственную самодеятельность – перенесла названия в текст по соответствиям списка. Признаюсь, достаточно часто возникало желание вступить с автором в более короткие отношения, вооружившись карандашом, сожалея, что ход повествования, сминает интересные мысли, но чаще, что чувствуются  шероховатые вклинивания эссеистики. Скажу также, что когда я начала читать рукопись, о тысячелистнике не вспомнила.  Правда, за страничку до окончания появились рассуждения, с точки зрения незнакомого автора – осмысления выбранного символа.
 Но мне, если честно, ботанически-аллегорические строки не показались как-то уж очень гармоничными для строя рукописи. Хотя три последних слова вовсе не точны в силу неналичия в ней ни того ни другого – ни  плана построения, ни сколько-нибудь понятного принципа состыковки ее отдельных частей.

 Но чем больше накапливался срок знакомства с появившимся столь фантасмагорично у меня трудом, тем яснее пробивался голос  писавшего его автора.
 Интересно, что именно в связи  с рукописью из красной папки, мне пришло в голову как хорошо согласуется с нашим устройством  это слово – голос. Его призывают иметь,  полагая тем самым  необходимость выработки своей жизненной позиции, и в следующий момент голос просят  отдать за того то и того то. Вожделенный  для политиков аргумент  легитимности полномочий в силу количества отданных за них голосов вполне может иметь подстрочник « все вы тут у меня со всеми вашими убеждениями». Вот так, если про голос, то и шкала такая. И здесь речь  именно про голос, а не какую-нибудь  обтекаемую «свою интонацию». По крайней мере, мне так представилось. Если  тут что-то и отдается, то только за нечто продуманное и взвешенное гирями собственной палаты мер и весов. Поэтому  приходится еще раз уточнять собственные мои взаимоотношения с рукописью. Я сказала, что допустила единственную самодеятельность по отношению к ней, но дойдя до предыдущего заключения, поняла, что не избежать и второй самодеятельности, к заглавию автора добавив это свое определение «данный голос».
Да, голая субъективность до степени интимности. Но не политика, естественно. Уже сама таинственность пути передачи рукописи политику начисто исключала, потому как на дворе век 21-ый,  а не какой-то народовольческий огрызок 19-ого века. Да и  в 20-ом с доведенными до совершенства тайными технологиями, красная папка, лежащая  инородно поверх детсадовского барахла, не показалась бы сильным ходом. Здесь другое.
Удивительно, что строить какие-то гипотезы по поводу  передачи папки, сразу показалось делом кощунственным, хотя  во всей моей жизни употреблялось  такое определение от силы с десяток раз. По мне из него Кощей сказочный выглядывает – нестыковка  какая-то  мерзкого деяния и его несерьезного опростительного прикрытия. Но сейчас, если бы появились  гипотезы,  почти так и было бы, потому что на другом плече коромысла оказались бы какие-то нешуточные терзания души. Во всей истории с передачей папки терзания души угадались сразу, но непосредственный повод этого ускользал от понимания, даже по окончании чтения самой рукописи. То есть содержание рукописи вызывало свои мысли и чувства, а история с передачей папки связалась с обобщением «терзания души».

И все так оставалось до того вечера, пока среди достаточно привычного информационного шума, который сопутствует так называемым интеллектуальным ток-шоу, ухо вдруг не уловило слова многим известного живущего ныне и здравствующего священнослужителя. Приглашен он был на обсуждение темы автобиографического написания  беллетристических произведений. И священнослужитель дает оценку подобного явления – понятно в интеллигентных и тактичных выражениях –  как явно небогоугодного дела. Потому что за спиной публично  открывающего все тайники своей жизни всегда стоят демоны. И не один, а неизмеримо множащийся в этот момент легион демонов.
« Вот оно что». И все сразу стало понятно. С красной папкой и с терзаниями души сразу все стало понятно. Теперь я была уверена, что рукопись принадлежит особе, которая про демонов точно всегда знала. Знала и писала. Потому что не писать не могла.
Но потом, когда выговорилась, страхи с небогоугодностями и захлестнули в полную силу. Ну и естественное покаяние не один и не два раза было привнесено в черед искушению предать публичности свой труд. И вот в какой-то момент особа сама перед собой ставит вопрос. Хорошо –  говорит она  – но если  кто-то захотел стилизовать свое произведение под автобиографические откровения. Вот он все абсолютно выдумывает, но при этом употребляет форму от первого лица.  Даже  если подобную форму он употребил  при воспроизведении доподлинной истории хорошо известной автору, но это не сам автор,  у него   за спиной демоны не стоят? Не стоят. Значит, если мою историю – думает она – кто-то сможет передать для публикации, то демонов тоже не будет за его спиной, это же чужая история. Не того, кто будет так милостив и возьмет на себя подобный труд.
Не один и не два раза задавала себе подобный  вопрос эта особа и каждый раз не находила никаких морально этических провалов в подобном построении. И после все сложилось быстро и само собой.
Я  - думает она – просто подложу папку тому человеку, который не сможет не взять ее. О, она уверена в своих знаниях человеческой психологии, она может, практически, с первого взгляда понять натуру человека, и она в таком сокровенном деле рассчитывает на помощь Провидения.
Какое–то время она посвящает изучению неких типичных ситуаций – оставить на столе около ячеек хранения вещей в супермаркете, оставить в раздевалке библиотеки. Нет, не то – психология покупателей, либо посетителей библиотеки такова, что даже при полной порядочности, таким людям хочется как можно скорее избавиться от неожиданного осложнения, и они просто передают находки техническому лицу, и техническое лицо, откликаясь только на код «кем-то забыто» - благополучно, не пытаясь даже понять что же это такое кем – то забытое, навеки  хоронит папку с рукописью в темном и душном помещении с полками, называемом складом забытых вещей.
Нет, ей нужен другой сорт людей – самостоятельных и одержимых охотников. Именно такие плохо скрывают свое любопытство перед контейнерами с бытовым хламом. Нет, это не должна быть затрапезная помойка между домов куда люди, как метательные снаряды зашвыривают завязанные полиэтиленовые пакеты  с отходами и пустыми упаковками. Это должно быть,…. И здесь она случайно оказывается на нашей дорожке перед детским садиком, видит Машу, слышит ее зазывные речи – мол, подходите, не стесняйтесь, смотрите, сколько добра. О, она психолог. Наблюдая за Машей, ей  тотчас же открывается ее ответственная и общительная натура. Вполне возможно, что она была в момент моего появления у свалки, быстро поняла, что мы с Машей соседки, и что попади папка в Машины руки, она точно ее передаст. Наверное, и меня она просекла быстро – помнится, я комментировала смену вех, что-то там про голоса забытого времени все эти стульчики, матроски – все это хранит свои запахи и голоса тех, кому все это казалось важным и нужным, но уже подернуто патиной забвения. В общем, что-то в этом духе, но «патина забвения» явно прозвучала, потому что Маша вскинула на меня свои удивленные глаза, а нижняя челюсть на  мгновение оттопырилась. Помню, я еще сказала «это Маша, я так, вспомнила одно литературное произведение». Да, точно, она вчера была где-то рядом. Может, тоже здесь где-то живет, а может, шла мимо от троллейбуса к больнице. Но неважно. Главное, она натолкнулась на нужное решение. Она теперь точно знала, что на следующий день  подойдет с папкой, она убедится, что Маша продолжает поминутно бегать к свалке, и в какой-то момент подложит папку. Я не думаю, что в обычной жизни у нее проявляются способности медиума, но в те два дня уровень ее энергетики зашкаливал – слишком дорогое для нее дело должно  было решиться. Именно так и никак иначе. Бедная, почти сумасшедшая дуреха. Потом, наверное, лежала с гипертоническим кризом, или еще с чем стрессовым.
И все ради чего?
Наверное, действительно, жажда самовыражения, о которой она, вроде бы с самоиронией, пишет. Сейчас это не принято, все больше… ладно, не буду додумывать за абсолютно незнакомого человека. Не знаю. Но голос ее, голос, несомненно, живой и пристрастный, был мне доверен, передан. Некий данный голос. А это уже другая категория, где каждый данный голос является слагаемым целостности. Чего?  - По большому счету – нашего мира, и с демонами и с ангелами и с разными, разными людьми. Тысячелистник?
 
                Сортировка и статистика

21.04 94. При множестве дней, проживаемых впустую, в этот (тоже до полдня пустой, никчемный) – захотелось вдруг что-то сделать. Сидя в служебном кабинете, за рабочим столом, с  включенной пишущей машинкой, «что-то сделать» означает только одно: написать. Хотя в течение 20 лет этот глагол выражает  форму моей трудовой деятельности, но «написать» в связке «сделать»  к работе  не относится.
Такое желание возникает, конечно, не в первый раз. Но пыл сбивают сомнения о форме писательства.  Воспользоваться привычными для себя  рамками,  поменяв лишь воображаемый образ читающего?  Он не будет  специалистом – медиком, хотя бы и шел разговор о здоровье, например.  Но тогда получается … нечто научно популярное. Не хочу,  тесно.
 Лучше просто о жизни, как я ее знаю.  Но долгое пребывание в науке наложило свой отпечаток  – родным кажется лишь текст, по которому  реально, или предполагаемо, разбросаны маленькие скобки, заключающие   прописное латинское «p» в соотношении с дробными величинами до 0,05. Соотношение вероятности ошибки и достоверности. Грань вязкого болота и твердой земли. Мне нужна только твердая земля. И это не только особенности моего восприятия, но и  воспроизведения. Сочинять, слагать – глаголы  из  чужого лексикона.
Но с другой стороны достоверность обеспечивается аппаратом статистики,  перерабатывающим сырье с названием «множество однотипных наблюдений». Множества  собираются  разными способами, и отнюдь не всегда, одним человеком. В родной медицине, во имя будущей достоверности  используется  монографический прием детального описания каждого определенного случая. Набежит таких описаний энное число, и  статистика свое слово скажет, если это действительно нужно. А нужно без сомнения. Изучают же букашек, червей, птиц домашних и перелетных. Весь мир живой природы под прицелом науки, а человек    (устойчивое выражение венец творения) заслужил не только антропологии, но и множества ее подразделов и самостоятельных направлений. Но долго еще (если вообще когда – либо произойдет) цели познания и реальные результаты изучения,   будут отстоять друг от друга дальше, чем луна от земли.
Понемногу что-то стало проясняться. Поначалу нужно лишь определить, в какой кармашек  попадет  мое описание.  Вот нашла.  Кармашек  вовсе не пустой. Отдельные описания, часто   весьма объемные, имеют  разные метафорические названия и формы изложения, а их авторы  чаще известны по курсу художественной литературы. Надо сказать, что наклейка на кармане наполовину стерлась, осталось первое слово «жизнь», второго почти не прочитать – «интроверта»? Может быть. Во всяком случае, оно более всего подходит в моем понимании  к  описываемому типу личности, хотя, возможно, рознится  с определением классической психологии.  Но сути  сказанное не меняет.  Подойдя к этой теме, лучше всего мне известной из самонаблюдения,  есть возможность и базу данных пополнить, и  статистику  из научного багажа  достать, определяя наиболее  достоверную черту интроверта. Оказалось, что такая черта есть, хотя ее  краткого  определения, видимо, не существует.
 Речь идет о внутреннем  процессе  создания  понятной для себя картины мира. Отдельные, но узловые фрагменты такой  картины можно условно назвать «осмысленностями». К сочинительству и слаганию, отношения они, действительно, не имеют, потому что  нуждаются  в реальных  внешних событиях  как в  энергетической  подпитке.  Выдуманные события такой способностью для интровертов не обладают, что не исключает подобного волшебного действия на других типов личности, равно как и  отдельного их описания. Те кармашки тоже не пустенькие, тоже не просто так  образовались.                На патетической волне самоуговоров  даже вспомнился  поэт, перефразировав его детский стишок, почти запела: «люди всякие нужны, люди всякие важны»... и все, решилась.

Из тайников памяти всплывают  условные названия определенных жизненных кусков – «Славный день тысячелетия». «Целина», «Поездка на Кубань», «Моя милая, милая мамочка», «Сахалин», «Колыма», «Институт», «Таджикистан» – сразу начинаю все быстро выстраивать перед глазами, и все кажется таким интересным.  Но на ум приходит одна очень поучительная историйка.

                Трудности перевода…

Лет сто мы работали вместе в одной конторе. И была там такая Нина. И раз тысячу, в самых разных ситуациях, она вдруг, начиная что-то вспоминать из своей жизни, резко обрывала себя, особым образом закатывала глаза, и мечтательно произносила «нет, правда, вот если бы написать книгу, никто бы и не поверил, что так бывает». И вот однажды на 1001 раз, когда было какое-то свободное время, и говорю ей «Ну, Нина, давай все по порядку рассказывай, как если бы я была журналистом, в помощь тебе посланным написать книгу». И вот Нина изготовилась, и сказала примерно 5 фраз, уместившие всю ее большую и бедную семью, жизнь на окраине Москвы, да мужа – пьяницу, похороненного уже на наших глазах. И полностью иссякнув к концу последней фразы, она первый раз произнесла свою знаменитую приговорку пустым и бесцветным голосом. Поняла, что в секунду все выцвело и потеряло свою неповторимость, потому как  нужные слова не нашлись, скуден язык оказался..

                … и языка

… Об мой язык некое количество научных рецензентов споткнулось, и головную боль, уж точно, получили. То, правда, дело особое – научное писание периода позднего советского неолита. Установочка  интереснейшая – это чтобы «труд» по любой отрасли медицины содержал информацию убедительную и ясную каждому при первом же, секундном знакомстве (страшная нескромность требовать у светилы  любого калибра, на чтение, или  выслушивание своего произведения его драгоценнейшего времени). Поэтому главное требование к  научному  произведению состоит в том, чтобы в первый же момент    знакомства с ним в голове у светилы произросла мысль: «2х2=4», что приятно, знакомо, и хорошо действует на интеллектуальное пищеварение.
А по форме все должно быть изложено некими русско-подобными словами, коими учат писать и говорить в стенах различного рода медицинских НИИ. Язык для внутреннего употребления. Этот язык странен, напрочь отвергающий местоимение «я». Только «мы» – шеренги «Николаев вторых», всегда, при любых обстоятельствах в первых строках своих изложений тщательнейшим образом исследующих соотношения полов в общем числе изучаемых, подопытных, подвергающихся всяким медицинским (как кажется им самим) воздействиям. На самом деле воздействия бывают разные.
Один мой коллега, кандидат медицинских наук, делал свою кандидатскую, работая в подмосковной поселковой больнице. Он был соискатель. Шефа нашел из  московского НИИ. Я, конечно, не знаю, шеф ли одарил моего коллегу сверхценной идеей, или он преподнес эту идею шефу (очевидно заинтересованному в количестве подопечных диссертантов – как 5 накапает, так и в профессора можно подаваться). Короче, мой коллега, на заре туманной научной юности занимался тем, что вливал своим больным (внутривенно) всякие бутилированные (и имевшиеся тогда в розничной торговле) минеральные воды – нарзан, боржоми, ессентуки. Естественно, мой коллега не был пустым живодером. Он все делал по науке: дегазировал воду, стерилизовал в автоклаве, и только потом вливал ее через капельницы внутривенно. «А зачем?» – спросите. Ответ моего коллеги был блистательным (других людей, кто бы мог ответить  на этот вопрос, как показало мое небольшое статистическое исследование) не было.

Ответ заключался в том, что если, на случай войны, кончатся все запасы физиологического и других растворов, то военный хирург может быстренько послать санитарочку в ближайший продовольственный магазин, принести пару – тройку бутылочек боржоми – и вот уже обескровленному и обезвоженному раненому смерть не грозит!
Диссертация защищалась по специальности военно-полевая хирургия и шла с грифом «для служебного пользования».

Возвращаясь к моему опыту пребывания в мире медицинской науки и выдаванию на гора научной продукции, могу сказать, что и мне и со мной в этом мире было трудно. Научная задача моя заключалась в том, чтобы с помощью методов медицинской статистики  исследовать причинно-следственные связи в  одном из разделов онкологии. Свои научные находки  хотелось излагать с помощью нормального языка, на котором общаются взрослые образованные люди. У меня были свои идеалы: акушер Снегирев – живший и блистательно писавший о своем клиническом опыте в едином для всех – писателей, ученых, художников – серебряном веке русской культуры.
В 20-30 годы русский язык еще очень симпатично присутствовал в трудах Петрова, Богомольца, Шмальгаузена. В наше время я  была без ума от Владимира Михайловича Дильмана. И это как в поэзии.
Говорят, совсем юный Блок, обожавший немецких романтиков дочитывался  до такого состояния, что уже сам мог воспарить к поднебесным поэтическим высям. Стихи его собственные  начинали просто фонтанировать.
Я тоже (простите за нескромность, но процесс, очевидно, тот же) начитывалась Дильмана. При множестве его восхитительных, умных сносок на две ближайших страницы, все чтение – изучение превращалось в  интеллектуальную изумительную забаву (следить за мыслью№1, потом №2 и так до бесконечности, и все совершенно одновременно). Вкусив это, было уже невозможно в собственных статьях и двух  диссертациях писать на тот самый приветствуемый манер: Всего больных 100, из них мужчин 48, женщин 52… В общем, я тоже парила в поднебесье теоретической онкологии, и бедные мои рецензенты вынуждены были (нет, не читать!) улыбаться мне особым сортом улыбки, которая включает в себя снисхождение, доброжелательность, укор и массу других оттенков, и произносить всегда примерно одно и тоже – будьте  проще.


            Рождение "тети"
 

– Ну что, родственница, созрела, кажется? Знаешь, я тебя буду называть тетя Ия,  даже лучше просто Иячка –  больше соответствует моему умилению твоим  многозначительным видом, заслоняющему даже нашу с тобой разницу в возрасте.
– Да называй, как хочешь, откликнусь, в кабинете мы вдвоем только, но насчет Ии здорово придумал. Все сходится: Ия.  Знаешь, я очень рада твоему появлению. Ты мне очень нужен.
– Рад стараться во благо… Во благо чего? Ладно, обсудим позже.  А ты не боишься уморить читателя на первой же странице? Ведь ты, например,  не научена писанию диалогов, что тебе никогда и не требовалось. А читатель любит диалоги.
–  Буду стараться. Но диалоги – это аранжировка уже готовой мелодии. И вообще,  бывают раскладыватели текста на диалоги.  Меня вот нанимали на написание диссертации,  оказавшейся в солнечном Таджикистане.
– Не смеши. Если тебя, отчего-то, волнует тема интеллектуальных негров, то так и скажи. Но, во-первых, не к месту, а во-вторых, мне это действительно не интересно. К потреблению готового продукта технология его изготовления  прямого отношения не имеет. Кроме того, я подумал,  профессиональные диалоги в твоем писании будут смотреться точно также, как фирменные пуговицы на кустарной вещице.
– Значит, обойдемся неброскими пуговичками. А потом есть вторая вещь. Диалоги – это такие ленивые ступеньки с крохотным шажком, в бесконечной, с различными изгибами, лестнице. Как, например, в Ливадии, в парке. Но такие лестницы все-таки, через час прогулки приведут тебя к морю (или к дворцу) как если бы ты лез (или спускался) напрямую по вытоптанным тропам, минут за 10.
–  Иячка, не увлекайся.
– Я и говорю, что  изложение экономит время читателю.
– Да уж, моя дорогая. Сильно так экономит. Особенно,  если по прихоти  автора, по всей тропе вдруг вырастают всякие поваленные стволы и валуны –  отступления и всякие, там  метафорические навороты.
– Не будем о стихийных бедствиях.
-- Да я боюсь, что ни одного читателя у тебя не найдется никогда.
– Ну, уж один-то, точно найдется.
– Кого ты имеешь в виду?
– Ты знаешь.
– Не губи здоровье близкого человека. Слушай, а ты в своей книге всех и все будешь называть своими именами? И свой родной город, конечно? Быстренько  окажешься  у знаменитого, теперь, дома, а там «смотрите, мол, вот я какая! Смотрите, кто меня называл привнученной внучкой, и кто мне подарил золотой крестильный крестик».
– Уговорил. Не буду.  Моим родным городом, по крайней мере, поначалу, будет подмосковная Коломна.
               
– Глава первая: «Домик в Коломне». Оригинально. Да и, кроме того, ты в Коломне никогда не была. Как же с миленькими, узнаваемыми реалиями?
– Я еще не завтра собираюсь помирать. Вот и повод, чтобы собраться в Коломну. Ну и  потом, все старинные подмосковные города – родные братья. И вообще, не собираюсь    отрабатывать делянки «детство», «отрочество», «юность». Это все мое, и  в памяти и в осознании своей жизни – вечно меняющиеся мозаики калейдоскопа.
– Итак, поток. В своем утлом челночке ринешься через его водопады. Давай, тебе не привыкать – вытащат, обсушат, обогреют. Великая  преодолевательница. Что в таких случаях говорят – знаешь сама. А я исчезаю не благословляя.

                Объяснения родственнику

– Стучишь, однако. Из коридора слышно твое спотыканье.
– Привет. Ты же  дал понять, что у меня не появишься. И что это за одиозное «стучишь»?
– Господь с тобой. Вся одиозность данного глагола отшелушивается быстрее, чем это могло вообразить ваше поколение. Демократия делает неинтересным множество сюжетов. Наше поколение выбирает другие. А пришел я потому, что в голове созрел убийственный аргумент – ко всем твоим «….ительницам», прибавится еще одно: «представительница дамского писательства!» Наверное, это остановит тебя в деле перевода чистой бумаги в макулатуру.
– Нашел чистую. – Обратные страницы черновиков диссертации, бланков и анкет, заказанных мне за бесплатно  незабвенным Ленечкой в незабвенном 1984.
– Чего-й-то тебя потянуло на политическое ретро – «1984», «Ленечка», «застой», «перестройка. Добавь «1991», «1993». Представляешь политически-активную часть электората?
– Не толкай меня в эти дебри, ты же знаешь, я с удовольствием, хлебом не корми, про политику порассуждать лишь дай. Все мы на кухнях свое «политическое» красноречие оттачивали.  Но сейчас не то что скучно стало, а как-то  тоскливо. Но август  91-ого нас в демократических рядах засек, а своего сынулю могли бы не увидеть долго, он  незадолго до московских событий оказался в Польше на  встрече студентов - паломников с Папой Иоаном II. 20-го получаем телеграмму Ich bleibe in Poland. Благо, к октябрю семейные тревоги рассосались, а что политические чаяния  день ото дня  - по мере «отдыха» притомившегося лидера улетучивались.… Знаешь, все чаще песенку вспоминаю: «Мы так вам верили, товарищ Сталин…» Подставляй любого, кто золотую рыбку власти поймал в волнах народного энтузиазма, все сойдется.  Можешь начинать с Великой французской революции. А в октябре прошлого года – подумать всего полгода каких-то – была на Колыме, политические раскаты, собственно, мы москвичи, по телевизионной картинке и доносили до местных. Сложилось впечатление, что  события в Москве, их  особо не трогали.  Вообще–то, я медик, а не биолог. Вся политика – это биология членистоногих. Про членистоногих, заметь не я, какой-то завалящий политик сам высказался.
– Грубо. Политики прикрывают  указанные  части дорогими костюмами, да и представительницы твоего пола встречаются в этой нише. И, как известно, всеми такими делами занимаются социологические науки.
– Социология заканчивается в группах социума, где в разных разведениях, но присутствуют нормы морали. И давай этой планиды не будем  касаться никогда. Я от своего определения не отказываюсь.
 -- Иячка однако… тебе не кажется….  не смогу сейчас  толком сформулировать. Может ли что тебя сподвигнуть..

-- Сподвигнуть? Какое неуместное слово. На что сподвигнуть?
-- На какой-то решительный пересмотр своих заключений.
-- А что-то не так?
-- Даже не знаю, хотя  твоей социологии нет, а политиков никто не отменяет, и они без всякой морали, но что-то свое политическое вытворяют.
-- Какая глупость меня в эту сторону сейчас толкать.
-- Иячка, а может случиться так, что для тебя это не окажется глупостью?
-- Пока никогда в таком ключе не думала. Неужели ты не почувствовал, что сейчас занимают иные проблемы..
--  Так сказать, максимально приближенные к телу и душе.
-- Да, ничего дурного в этом не вижу – нормальный трудный переходный возраст – да, да, предстоит вот..
--Подвести предварительные итоги. Ну, хорошо. Но ты принципиально допускаешь, что возможна  такая «ревизия»?
-- Ой, отстань, пожалуйста – поживем – увидим.
--Ловлю на слове – а что, действительно интересно – этак лет через двадцать.
-- Ты с ума сошел? Что, я 20 лет должна сидеть в этом пустом кабинете…  69лет – кошмар!  Не то, что о политике…
-- Там вопросы, конечно, могут встать интересные. Но, давай с тобой придумаем такую вещь, когда  мы уже все сегодняшнее твое обсудим – постараемся потом разморозить   кое-какие сейчас побочно образующиеся продукты нашего совместного, не побоюсь сказать, творчества.
 -- Да ты вовсе непростой малый, мой дорогой. Здесь как-то узнала о книге, которая писалась автором 50 лет. Я думаю, что ровно этот принцип им и использовался – периодического обращения к ранее  задуманному. А  здесь каких-то 20 – чем черт не шутит. Посмотрим. Но больше меня не отвлекай – в моей памяти и вовсе  год 1984 
 А год «1984» действительно проистекал, и Ленечка Арбисман ублажал всех диссертантов, бегая по типографиям. Заметь – он бегал, и денежки в типографии бухгалтерия перечисляла.
 Ты еще что-то насчет  «дамского»  проехался – спору нет. Все вторичные половые признаки выдают меня с головой. Но,  могу заметить тенденцию к их нейтрализации.
–  Ну, во-первых «не усыхай себя без нужды» – как поется в одном знаменитом романсе. И тенденция к нейтрализации весьма грустна, Иячка. А во вторых – нельзя же так подставляться – «с 1984-ым годом»  - неужели гениальный Оруэлл, да и вообще всякое брожение  общественной мысли не может опрокинуть  одной куцей  мыслишки – «Ой, я старею, а в 84-ом  без всяких таких забот  готовилась к защите» -  не проведешь. Твое  дамство, если  и не сверхценно для тебя, в чем еще не разобрался, то, во всяком случае… .
– Ну и гордись, что пока имеешь полноценную, во всех отношениях родственницу, которая в этой жизни ни кем другим, увы, быть не может.  И к моему писанию, конечно,  подходит норматив гендерности. Но, деточка, возможны не только  вариации, но и существенные отклонения по закону 3-х сигм в женском писательстве. Если в месте среднеарифметической величины у дам всегда  стоит кровать, то на периферии изложения увидишь много общечеловеческого ценного.
– Самое общечеловеческое, как раз то, что в твоем вариационном ряду занимает центральную позицию. Спят по одному  либо несчастные, либо старые. А чтобы ты ни имела в виду под другими  ценностями – не суть важно. Да, все ходят в одни и те же дома присутствия,  обходятся одним набором продуктов. Но восприятие, и тем более, отображение с изображением – наиболее фундаментальный половой признак.
– Кто бы спорил. Но я не собираюсь ни отрекаться от естества, ни подделываться под сильный пол – «Я такая, какая есть» – Превер бессмертен.
– Господи! – об этом ли речь. Оставайся, цвети и пахни, как фиалка. Но не пиши.
– Всем можно, а мне нельзя. Вот придумали, и у нас появились тоже, издания – конфетки удобного формата, с яркими обложками. Едешь в метро, и видишь, какую они доставляют сладость, уткнувшимся в них. И, между прочим, почти на каждой, портретик дамы, то ли переводной, то ли соотечественницы.
– Да уж не зависть ли?  Ты,  Иячка, доктор медицинских наук, и мне ли тебе объяснять этот чисто медицинский феномен. Человек у нас кто? – открытая динамическая система. Такая система существует на условиях постоянного обмена с внешней средой не только различными  материальными веществами…
– Да, да  – внешняя среда человеку – колбасу, а человек внешней среде…
– Переработанную колбасу. Остроты по этому поводу оставь дошколятам. Но  все устроено именно так. И человеку  для обмена с внешней средой  нужно иметь все необходимые  приспособления, и всегда, пока он жив, они должны быть в рабочем состоянии.
– Понятно. Теперь ты будешь говорить  об информационном обмене. Для своих 28-ми – ты неплохо образован. Мне эта мысль пришла в голову существенно позднее, когда обнаружила, что  принятое мною за яркие фантики к конфеткам, на деле  оказалось выводком  цветастых чудовищ. То, что они маленькие да уютненькие, их чудовищной сути не меняет. Они заползли даже на мои книжные полки. И знать не знаю как. Любовно – криминальное чтиво. С втягиванием – страница, за страницей в перипетии сюжета, а в конце, обязательная ухмыляющаяся улыбочка автора (авторши): «А кто слушал (читал), тот дурак» – из детской приговорочки.
 Потом, правда, поостыла и поняла что  времяпрепровождение за такой «книгой»,  это  не что иное, как биологическое тестирование  на  включение. Помнишь, постукивание по микрофону перед концертом: 1, 2,  3, 4…  Действия, работы еще нет, но все приспособления включены.
–  У человека такое автоматическое тестирование проходит постоянно. Ему посылаются сигналы: работает блок восприятия, работает блок концентрации внимания, включена рабочая память – все работает, можно приступать «к усвоению»,  усвоив же –   можете  творчески развить усвоенное, выдать свой собственный интеллектуальный продукт.
 Задумано очень симпатично. И цель этой задумки – именно такая –  получение нового интеллектуального продукта, отдаваемого во внешнюю среду.
– А может это, тоже будет переработанная колбаса.  Поэтому, наверное,  по сравнению с подобным дреком, недоиспользование «имеющегося  ресурса», зло меньшее.
– Вполне возможно. Но  любое производство чревато долей брака. Расчет же  другой  – пренебрегая этим браком, получить истинное,  ценное.
– В одной миллионной части случаев.
– Конечно! Вполне  принимаемая  вероятность. У нас, кстати, будет повод еще поговорить о принципе избыточности, «имеющего место »  в устройстве жизни: «На, возьми, сколько  хочешь того-то и того-то, но  сотвори, хотя бы в  одной миллионной доле то, что  нужно мне – жизни.
 В яичниках  каждой женщины заложены 300000 яйцеклеток, чтобы хотя бы из одной появился младенец. Я уже не говорю о мириадах  мужских хвостатеньких  клеточках,   99,999 % которых  оседают, как говорили «не знамо где». Более того, к  условию, чтобы  исходного было много, прилагается  нечто приятное, в качестве крючка.
– Понятно, что хочешь сказать. В твоем примере – это либидо, оргазм,  родительский инстинкт.
– Вот, вот.  Идем дальше. Чтобы человек добровольно что-либо проглотил, пищевой комок должен иметь некую характеристику в степенях «вкусно».  А чтобы человек заглотал при тестировании на включение, что-либо информационное, оно (это информационное) должно иметь характеристику в степенях «интересно». Вот на это «интересно» и работает  целая туча.
– Правильно. И женской братии очень даже вольготно там. Ведь  и  до, и вместе с этим «книгописательством», существовало и существует родственная разновидность подобной информации – сплетни, отвечающая критерию «интересно», и использующая, как раз  специфику женского восприятия и отображения с изображением, упомянутые тобой.
– Поэтому ты  так настоятельно отговариваешь меня от моего писательства? Я, правда, ненавижу сплетни,  и  не хочу плодить цветастые чудовища.
– Скажи, лучше, не умею. Тяжелый случай. Передохни,  умерь  пыл, отвлекись. Кстати,  а давай  махнем в Коломну. Тем более что грядет Пасха. Клянусь в течение ближайшей недели  не провоцировать тебя  на диспуты.

                Пасха

    Правда, впереди Пасха. А завтра Чистый Четверг. Хлопот полный рот. И нужно еще достать дрожжей и купить сметаны. Да,  сметаны. Потому что со времен мамы и тетушки в нашем доме пасха делается из сметаны. Красота! Все мечутся за творогом, а сметана – вот она стоит – бери бидон, да покупай, минимум 3 кг. А сколько она сейчас стоит – понятия не имею. С чувством гордого достоинства обходила стороной все гастрономы  6,5 недель. Великий Пост.
Достаточно трудно воспринимала идею Великого поста: весна, авитаминоз, астения сама по себе, да еще Пост. А тут оказывается не идея, а сверхидея: не внешние подпорки, а внутренние силы, плюс легкий голод – необходимые условия для всякой экзальтации. И человек превращается в трепетное существо с промытыми глазками, да ушками. Так что современная медицина одобряет и рекомендует. Правда – дело хорошее.
Несколько лет назад в Тбилиси  встретила симпатичную докторшу, радовавшуюся тому обстоятельству, что соблюдение всех христианских постов и постных дней позволяет  ей обходиться без пресловутого мяса целых 260 дней в году. И за три года ушли, по ее словам все хвори, и цвет лица она приобрела необычайный.
 На полную программу я не тяну, но к Великому посту начинаю готовиться загодя:  запасаюсь небольшой тонной грецких орехов, геркулесом, рисом, пшеном, курагой, медом, ну, и тому подобное.
Цвет лица у меня, правда, не появился, но, как когда-то сказала одна моя пациентка, обнаружилась фигура лица. Оплывы почти исчезли, прорезался достаточно правильный нос и глаза (но уже без прилагательного).
С глазами все сложнее.  Они перестали видеть вблизи. Конечно, это главная  неприятность. Но, кроме того, стало очень много и нижних, и, особенно, верхних век. Разрез глаз приобрел контур морского побережья – с заливчиками. Ресницы, даже если их накрасить, выглядывают только своими кончиками. Не относясь к числу особо молодящихся дам, все равно  с тоской замечаю, что мое старение идет по безобразному варианту (вот, говорят «она к старости стала лучше» – и действительно, многие получают симпатичный налет благообразности). Мне этого не дано. И я просто боюсь быть пугалом для младенцев.
– И только поэтому пост?
– И только поэтому я говорю здесь про постную диету. И еще кое про что сказала бы,  например, мечтала бы о некоторых бытовых сторонах, пришедших из других религиозных традиций. Очень заманчива идея чадры  – такое милосердие опять-таки к стареющим особам. Зачем без конца кромсать свои физиономии, так называемая пластическая хирургия  (вот уж, где, действительно хочется извиниться за  всеобщее святотатство – легионы, делающих деньги на вторжении  в Божественное естество). А тут соорудила себе нечто симпатичное по мотивам  (нет, не дай Бог сейчас вспомнить скопления черных снопообразных  фигур  бедных сельчанок Египта  на фоне изумительных пейзажей долины Нила), но можно  же представить нечто струящееся, в красивой цветовой гамме, с вуалькой для глаз – накинула  свой передвижной блиндажек , и все –полная независимость.  Нет, правда, здесь вовсе нет налета  какой-либо религиозности, абсолютно  женские штучки.
– Впредь будь точнее. Смотрю, засобиралась. Рабочий день в вашем  смешном институте закончился. На этаже – ни единой души.  Кем ты тут числишься?
– Не издевайся. Зав. отделом.
– Теперь понятно, почему денег не платят. Вашего брата, научного работника, хлебом не корми, лишь тщеславие потешь. Ну, давай, беги.


– Это ты? Тебя в темноте коридора не разглядишь. Ты сегодня пораньше. Ключ вечно с трудом открывается. Вот, входи.
– Вошел. На самом деле, это ты, Иячка, сегодня попозже. Солнце клонится к полудню. Мощная система! Даже в стадии своих осколков она способна худо-бедно кормить из своей мошны легионы лентяев под крышами НИИ  и институтов.
– Обижусь. И за себя, и за систему в стадии осколков. А я с утра ставила опару для куличей.
–  Убавь огня в своих глазах. Лопнешь от гордости. А я почему-то вспоминаю виноватые глаза  твоего любимого родственника  на ваших семейных торжествах, когда кто-либо из гостей начинает жевать изготовленные тобой, как ты их называешь, кулебяки.
– Негодяй. В больное место. Но куличи, правда, уже третий год получаются хорошие. Я, наконец, познала главный секрет – нужно залить тесто в формы – кастрюли на одну треть, и поставить их  в духовку только тогда, когда они – куличи поднимутся в своих формах почти до края. Процесс этот настолько долгий, что уже третий год мои чистые  четверги заканчиваются в пятницы,  часам к 4 утра.   А что тебя заставило пожаловать ко мне сегодня?
– Ну, посмотреть на твои ожившие  глаза. Зрелище, отнюдь, не частое.
– Приходи ко мне прием. Там твоя  тетя Иячка такая умная, с хорошими глазками. Как раз вчера прием и был.  Народу – уйма. Вышла на улицу блажененькая, но счастливая  – выдюжила. Сотворяла свое  Богоугодное дело –  людям помогала. И можно сказать бескорыстно.  «Жалование», получаемое врачом в постсоветсткой поликлинике, вызывает слезы умиления. Удивительно, но подарки – шоколадки на уровне территориальной  поликлиники тоже, оказывается, не приняты. - Так что   благотворительность в чистом  виде. Посмотрел бы на моих бедных бабулек – в пору им конфетки раздавать.
– Конечно, очень кстати - эндокринолог с кульками конфет для диабетиков. Иячка, прекрати собой любоваться – сделала и сделала. А пришел я, если серьезно, потому, что меня, правда, волнуют твои писательские намерения, видишь, даже клятвопреступником отважился стать.
–  Если честно, то меня тоже неожиданно сильно данное обстоятельство волнует, так что  грех с твоей души должен улетучиться. .
–  Но давай поставим точку над  i  – «мы почувствовали в себе такой прилив сил, что решили обмануть себя, подумав о себе не просто очень хорошо, а неприлично очень хорошо. Мы подумали, что  можем быть кому-то интересными».
–  Да мы с тобой  были   весьма  неблагосклонны к этому слову, поэтому и не знаю, как  быть.
– Я тебе помогу. Мы тогда с тобой говорили не о том, что можно писать неинтересно. Вызвать интерес, чтобы было воспринято твое повествование о том – то и о том – то (безусловно, умном, но может быть, непривычном)   –  дело святое. Но на «интересно» можно безбедно паразитировать, потому что угадана физиологическая потребность человека в постоянной прогонке  через мозг  некоего количества внешней информации.
– Хорошо,  выручил.  Я действительно подумала, что предмет моего повествования достоин интереса. Да, это кураж. Но только до той известной банальности, что человек жаждет самовыразиться в этой жизни. Человек, а «м» и «ж» ли это, также неважно, как в статье по поводу принятых таблеток аспирина. Да, «м» и «ж» на аспирин могут реагировать  по-разному. Но это данность – всегда будет аспирин и всегда  можно ожидать различной реакции на него. Но аспирин нужен тем и другим. И все. Ставим на этом точку.
– Ух, какая!  «Жажда самовыраженья иссушает до предела…»
– Опять издеваешься…
– Немножко. Как можно  сильно издеваться над… ровесницей Октября, например!  Иячка, а с Коллонтай ты не была знакома?
– Ты что, свихнулся?
– Я нет. А ты, в каком мире живешь? Да по фигу (извините) твое самовыражение 95%  населения. Творчество,  воплощение безумных идей! Не хочешь в свой адрес, со своей подругой Александрой получить «достойную» отповедь от молодых. Жаль, только вы  языка не поймете. Могу перевести смысл: «Да пошли эти дамочки подальше. Все решают деньги. Любой ценой. Мы хотим много денег. За деньги покупается все. И мы все купим, потом все это выкинем, потом купим  еще самое новое.  Нас выражают классные вещи. Зачем нам выражать себя самим!» Ну и так далее.  Иячка, в обществе потребления жизненные стимулы ме-ня-ют-ся! Объясняю по слогам.
– Ну и ладно. Я вымирающий мастодонт. Но свою отповедь я начну тем же: «А пошли  подальше эти радетели  потребления. Одни втюхивают, другие как  барашки на веревочке, и все при деле. Нравится – на здоровье. Будьте здоровы.  Все, ты меня расстроил. А такое хорошее настроение утром было с моими куличами. Ты идешь? Я закрываю кабинет.

                Весенний авитаминоз

– Появился, рада видеть. Здравствуй, смотри, больше недели минуло, время летит.
-- Да я боялся носа показать. Все-таки неприятно расстраивать  родственников. Я даже  в воскресенье хотел появиться   у вас за городом, даже в электричке туда – сюда  4 часа потерял. Но, столкнувшись с тобой у калитки, понял, что моя  Иячка не  в себе – меня даже  не узнала – решил  подождать, когда придешь в себя.
– Правда? Не узнала тебя у своего дома? Да, дела. Все весенний авитаминоз: сил – никаких, и головка слабенькая.  Люди радуются – Пасха, а я вот  бледная немощь.
– Да ты такая задорненькая в прошлый раз была.
  -У меня  все меняется в мгновение ока: «Перемещаюсь по вектору возраста – просто: и в двадцати, и в девяноста раз по сто в неделю гостьей. Но никогда заранее не знаю я времени перемещений. Вот почему разбиваемы планы мои  и решения». Сейчас я разговариваю из своего  безобразного «далека».
–  Иячка, это серьезно. Да, наше «дамское» нас не покидает. А туда же: «литература, жизненные принципы». Давай я тебя утешу и помогу.  Ты, наверное, хотела  подойти к  животрепещущей мысли  об эстетике сущего мира, включая собственное существо, как  его непосредственную корпускулу.
– Именно. Я тебе миллион раз произносила гордую фразу, рожденную в голове моей любимой тетушки сто лет назад: «Я  эстет, люблю все красивое!». Я ее преемница, и тоже эстет, который сходит с ума от несообразностей. А тут  миллион несообразностей на собственной физиономии. Правда, не кокетничаю. Ощущение, близкое к стыду за все некрасивое.
 По весне становлюсь совершенно больной от езды в общественном транспорте, когда наши милые, добрые, толстые, труднодышащие женщины переходят на специфический вид одежды.  Её притягательным центром  становятся, так называемые гольфики, и нечто интимно розово – голубенькое, открывающееся из под коротковато – мятых юбок, с обязательным шоковым эффектом от полоски голой синюшно-рыхлой ноги.
  – Да,  это больно.
– Да, дорогой. Особенно, если в моей голове давно уже взлелеяна мысль о необходимости коллективной «цвето-формной» гармонии. Чтобы глаз Всевышнего отдыхал при взгляде на городскую толпу, как если бы он смотрел нашими глазами на дивно подобранную клумбу. Мы рады не только каждому цветку, но и тому, как все гармонирует на такой клумбе. Поэтому мы можем порадовать Творца. Он сотворил нас голенькими – некие заготовочки для проекта «толпа». Каждая из  заготовочек, по правилам игры, должна себя  как можно более искусно нарядить – как каждый цветок красив в отдельности. Но сверхзадача и сверхответственность перед коллективным «я» – вписаться в общее, не вызывая диссонанса.
– Боже, как примитивно «проект толпа», лучше уж по Андрею Белому – людская многоножка в твоем эстетическом преобразовании.  А личность, а неисчерпаемость личности?
– Нет, мы сейчас говорим совсем о другом. О симпатичной, игровой стороне жизни, и не более того. Но у этой игры должны быть привлекательные правила, которые следует изучать на уроках художественного воспитания.
– Да, но я думаю, никакой игровой легкостью и не пахнет в самовосприятии своей формы любым индивидом, так сказать.
– В этом ты скучно прав. «Игра!». Если и игра, то только в жанре трагедии. В зале стоит стена плача, когда играют акт «стареющая женщина».
– Слушай, нельзя талдычить об одном и том же. Хотя постой  - позовем на помощь твоего приятеля Зигмунда. Он бы сразу за этим унюхал безумно завышенную самооценку. Слушай, мне начинает сдаваться, не примеряла ли ты на себя втихомолку роль красавицы?
– Ты шутишь! Миллион комплексов по поводу своей внешности. Вечная ладошка у рта, вечные сжатые пальцы  в кулачок с  сухой кожей.  Ноги, непонятно, какие. Правда, в юности не доходило до того, чтобы ходить в длинных юбках – было не модно. А потом, хотя бы этот  дефект с возрастом как-то рассосался. И для  своих 49-ти,  ноги  вполне спортивные.
– Старая кокетка. Слушай. Ты мне должна рассказать, как ты себя воспринимала в детстве-юности. Это же ключ к характеру и поступкам. Если ты была такая закомплексованная, значит, с тобой происходили какие-то страшные вещи, либо ты, действительно, просто кокетничаешь.
–  Здесь не кокетничаю,  хотя   о силе кокетства  представление имею.
– Рассказывай, немедленно!
– О страшном не сейчас. А вот о другом могу начать. Тем более, когда шла сюда, тоже думала об этом. И знаешь, интересное резюме у меня сложилось. Нет, красавицей я себя не считала (в таком постоянном, устойчивом определении). Но кокетливой, наверное, была всегда. Особенно, в самом раннем детстве. Не делай круглые глаза – и  потом, оставаясь такой, появились комплексы  по поводу своей внешности, естественно, ни с кем не обсуждаемые.  Любимая тетушка говорила, что кокетство мне очень шло. Были  выразительные, как говорили, но не крупные глаза. Кстати, я знала об этом очень рано. Поэтому с холодным расчетом думала о том, что буду выбирать себе в мужья обязательно большеглазого. Не для себя. Для будущего ребенка. Безмерное честолюбие  проявлялось в том, что я очень рано была озабочена тем, чтобы стать обладательницей самого красивого ребенка.
– Не получилось. При таком то большеглазом муже.
– В отношении глаз не получилось. Бог дал ему мои глаза. Среднеарифметический вариант коснулся только ротика сына. Классные у него губки.  Мои достаточно тонкие (что обнаружилось далеко не сразу, а к годам 35), были прекрасно дополнены массой – нет, не губ – губищ – моего мужа.
– Ладно, видели, не старайся. Ты,  Иячка, постарайся доползти до конца того, что сама назвала «резюме». Статей, что ли не писала?
– Каюсь, извини. Продолжаю. Вернее, заканчиваю. Красавицей я не была, но в нужное время, каким–то непостижимым образом, могла в нее превратиться (или за нее сойти). Причем, по словам очевидцев, красавицей, близкой к «ослепительной». Это было редко, да метко. Именно так я стала замужней  женщиной. Именно так я была принята на работу в это тепленькое заведение. Как я понимаю, впечатление от таких мигов бывало настолько сильным, что те,  кому удавалось это лицезреть, и далее продолжали видимо считать меня красивой. Видя перед собой мымру потом, они просто думали, что вот, сегодня, она выглядит неважно. Женскую часть, конечно, я провести никогда не могла. Но с другой стороны,  думаю, что товарки (мои милые и хорошие), просто, не обладают тем запальником, без которого моя тайная машина красоты не работает. Вот и все.
– Лихо. Позволь мне собственного мнения на этот счет, не высказывать. Но твой приятель Зигмунд, все-таки, наверное, был прав.


Гости из прошлого

первый


– Ой, здравствуй!
– Здравствуй, здравствуй, вот и я.
– Вижу, что ты, А.П. Кабинет свиданий какой-то здесь у меня получился: если не родственник, то друг старый является.  Какими судьбами?
– Да вот, думаю, восстановить историческую справедливость. Что ты там наплела своему родственнику вчера, дорогая девушка! Только себя послушай: «Так я стала замужней женщиной». Можно подумать, что ночей до 25 лет не спала – «никто замуж не берет». Вспомни, что в 19 вытворяла. – В игрушки играла. За стол садилась, чаи распивала с моей матушкой, ведя неторопливые рассуждения про свадьбы-женитьбы. Дело, вроде бы решенное. – Предложение тебе сделано, с родителями – говорено. Я, дурак, в самом деле, всему верил.
– Ну и я, когда такие разговоры с твоей матушкой вела, тоже, можно сказать, верила. Периодически в эту роль въезжала очень даже неплохо. И интересно было – в школьные драмкружки не ходила – свой домашний драмтеатр.
– Злодейка.
– Может быть. А может – что-то другое. Цепочка событий лет в 8-9.
– Ну, пусть будет по-твоему. У меня счет другой.
– О времени их начала, я думаю, мы с тобой сговоримся. Плюс-минус, несколько месяцев, там. Год – в крайнем случае.
 Я догадалась о твоем существовании, когда мне было лет 11-12. Тогда по вашей улице стала то ходить, а то не ходить. – По настроению. Но знала, что всегда этот дурак (прости, пожалуйста, но имя, то твое я узнала только года через 3-4, а так, в мысленной «табеле о рангах» ты был наречен именно таким образом). Так вот, этот тип, будет стоять на своей террасе, и через стекла смотреть на меня. Взгляд этот был  долгий, тяжелый, неприятный. Нет, конечно, было лестно, что  «дяденька» явно выделяет меня из других. А когда мы с моей подружкой, на праздник, встретили тебя где-то в центре, и ты тоже умудрился уставиться на меня, невзирая на ведомых тобою под ручки двух девиц, то это тотчас, стало понятным и моей подружке. Она, заметив, твой особенный  на меня взгляд, удивленно спросила: «Он, что, дурак!» «Дурак» – коротко согласилась я. «Он всегда так на меня смотрит. Уже 2  года.» «Чокнутый, что ли?» «Сама видишь.»
Ну, так вот. Прелюдия «нашего романа»  длилась безмолвно 4 года.
А потом были весна и лето между 9 и 10 классом. Наши все улицы сдружились необыкновенно. «Компаша» такая симпатичная получилась. – Пели песни, до полночи гоготали, непонятно над чем, мимолетно, или серьезно перевлюблялись  друг в дружку. И однажды в роще, где собирались, появился и ты. К моему удивлению, тебя все знали, встретили  по-доброму. Но ты появился королем – третьекурсник Бауманского! – «Так уж и быть, вас, салажат, своим присутствием осчастливлю».
– А что, нормальный парень, не урод.
– Нашел парня. – Дяденька, он дяденька и есть. Ты ведь, перед поступлением в Бауманский умудрился отходить 3 года  в передовиках производства.
– Это говоришь так потому, что на себя злишься. В тот вечер ты, отнюдь, не царицей, была. Сробела, глазки потупила.
– Правда, я была не в форме. И, кроме того, вроде бы ты должен быть смущен – в малолетку втюрился, а смутилась я. Ты же, действительно, блистал. Я тебя до этого какое-то время не видела, и поразилась произошедшей перемене: очистилась кожа, глаза  светились, красивые густенные волосы, красивый баритональный говорок. И главное, виду не показывает, что он, бывало, от меня глаз не отрывал. Король – да и все. Меня это задело. Я, явно, проигрывала.
– Да, уж, отыгралась после, голубушка.
– Отыгралась. Я на это много сил положила – и робела, и слова, сказанные тобой, в уме пережевывала – как это в следующий раз поскладнее тебе ответить. И постепенно, от превосходства не осталось и следа: я почувствовала себя победительницей еще до того, как ты свой знаменитый монолог про грибы начал.
– А я и сейчас могу повторить, что это сущее наваждение можно сравнить только с состоянием грибника после многих часов, проведенных в лесу. Уже дома, глаза только начинаешь закрывать, а самые удачливые места грибного похода снова и снова повторяются.
– Нашел же ты тогда время, чтобы мне все это сказать: 10 часов, вечерняя линейка в лагере закончилась, уже своих малышей, вроде бы спать уложила, правда, они еще, как муравьишки туда-сюда в туалет – из туалета бегают. Стою в своем закутке, расчесываю волосы, за мельтешней этой, наблюдаю. Вдруг, кто-то из малышей кричит, что ко мне из города приехали. Не поверила сначала, думала, другую вожатую зовут. Нет, меня. – Ты, собственной персоной пожаловал, и про эти грибы стал торопливо рассказывать. Рассказал. Я спрашиваю: «Ну и что?» «А то – отвечаешь ты, что твое лицо мне всюду мерещится. Больше не могу». В общем, красиво, А.П.!
– А про дальнейшее напишешь? Про те же грибы. Они повторялись в нашей с тобой жизни в самых симпатичных вариациях, еще миллион раз. Ну, хотя бы, как на нашу речку ездили, да по грибы ходили – бродили, а как остановимся, поцелуемся, потом нагнемся, и обязательно, тут же рядом хороший гриб найдем.
– Да, уж не все, пожалуй, наши  грибные походы были такими радостными. И сейчас, поеживаясь, вспоминаю идиотскую одну поездку. Заключительный, так сказать, период. С твоими  «набычиваниями». Нет, здесь больше о тебе писать не хочу.           Ну, может, если покажется необходимым углубиться                в историю         перехода …
– Перестань, в 19 лет девушки об этом  рассуждают более определенно, не трудись, подыскивая слова.
– Может, ты прав. Понимаешь ли,  все же себя  на изнанку выворачивать не очень удобно.
– Учись у молодых. У них  лихо получается.
– Может и поучусь. Если пойму, что действительно, без этого нельзя разговаривать о главном.
– Всегда ты меня, голубушка, умела заинтриговать. Что же ты, милая моя, считаешь главным?
– Ну, об этом потом.
– Как всегда, ты все оставляешь на потом.
– Оставляла. Сейчас учусь не оставлять.
– Вряд ли сейчас этому можно научиться. Ну да Бог с тобой. Мы не так часто встречались  за эти 25 лет с тобой, чтобы сейчас тратить время на выяснение твоих принципов. Сейчас мне это неинтересно. Я знаю про тебя то, что хочу знать, меня вполне устраивает простая фактология твоей жизни, случившаяся после меня. Но и сейчас больше всего меня волнует вопрос, а ты тогда чего все-таки хотела от меня?
– Сейчас я уже не могу всего вспомнить. Но всю жизнь помнила одно: я никогда не хотела за тебя замуж, потому что боялась застрять в этой провинциальной жизни, где ты будешь ходить в передовиках производства.
– Но, видимо, ты поняла это довольно рано, а почему еще 4 года все-таки никуда далеко от меня не убегала?
– Ну, думай так. Хотя и убегала и прибегала за эти 4 года много – много раз. И вовсе не всегда без волнения. С волнением и нежностью. И даже с прощальными стихами. Помнишь, когда уже были я (в первый раз) замужем, а ты женат.
– Стихи? Твои стихи мне? Не помню.
– Ну и ладно. Поверь, что такие стихи были – вариации на тему: «отчего же ты снишься, ну кто тебя просит…». Расчувствовалась… Тебе, очевидно, пора уходить? Ну, привет жене и сыну. Я его так никогда и не видела. По-прежнему, красавец, как говорят. А я всегда боялась, что от тебя родится некрасивый ребенок. Маленькая была, глупенькая.
Теперь, как понимаю, объявишься на Новый год? Твои телефонные поздравления также постоянны, как и наступления самих этих праздников.
– Нет,  пораньше. Мне особенно приятно слышать твой голос в твой день рожденья. Так что через три недели и поговорим.
– Ну, спасибо, тебе, человек – скала, А. П. …

Второй
– Вот тебе на! Только один посетитель ушел, как на пороге второй! Это приятно. Впервые за 4 года работы здесь могу сказать, у меня  приятный кабинет. А то сидишь в этой комнате с пустыми столами неделями, и слова не с кем сказать. Ты на Пасхальную неделю благое дело сделаешь – одичать мне не дашь. А, правда, какими судьбами? Вроде, когда с тобой последний раз по телефону разговаривали, я тебе адрес своей конторы не называла. Что ли проездом в этих местах?
– Да нет. Муниципальным транспортом. Машину продал – старенькая стала, а новую все выбираю, глаза разбегаются.
– Ну, ты у нас бизнесмен нынче.
– Да. Но в акулы бизнеса никак не выберусь.
– Я к тебе с нежностью – в любые времена, и каким бы зверем не вырядился.
– «С нежностью». Нежных ежиков почти не бывает. Ты у нас в те времена, можно сказать, официально титул ежика получила, и никакой нежности я от тебя, с роду, не видел. Только  иголки и иголочки. Да я, собственно, тоже от общества  «защиты справедливости». Как ни грустно это осознавать, но я тоже из числа отвергнутых тобой.
– Мой миленький дружочек! Я тебя никогда не отвергала. А предложений мне ты никаких не делал.
– А то ты не видела, что я в любую секунду был готов «как юный пионер». Мои часовые стояния у метро «Измайловская» зимой с цветами на морозе. Ждал, когда эта девушка будет возвращаться из института. Или…
– Ой, миленький, не надо. Ты ведь творец всяких рукотворных чудес и праздников. И в этой роли, ты в первую очередь, нравился сам себе. Нет, мне тоже ужасно нравилась эта твоя роль. И помнишь, это оказалось настолько заразительным, что быстренько образовалось сообщество чудотворцев, по крайней мере, из нас троих. Помнишь наши обалденные походы без нечего – без еды, без палаток. Кормились с осенних подмосковных огородов, сооружали шалаши.
– Нет, молоко мы честно выигрывали у местных. – В футбол нам равных не было.
– … И чудо  нам было даровано. Синее, синее небо, сквозь золотые кленовые ветки, золотой купол прелестной церковки, золотое жнивье. И протяженность этого чуда длиною в целое воскресенье. И в Москву еще возвращались по оранжевому закату. И еще Коломенское в предвечерье, в окне электрички бело-золотой картиной стояло.
Или наоборот – серое-серое небо, моросящий дождь, размокшие дороги, поздний октябрь. Вдруг, с какой-то опушки впереди виднеется пронзительно васильковое озеро. Поле, почему-то сплошь все усеянное молодыми крепенькими васильками. Рвем не просто охапками, а охапищами.  Везем их в серой электричке, и вечером с ними вваливаемся к кому-то на день рожденье.
А наши культ образовательные программы с прослушиванием классики, со всевозможными доставаниями билетов на премьеры. Здорово!
– Ага, здорово. А про то, как ты здорово меня мучила на моих же глазах, бессовестно кокетничая с другим.
– Ну, этот  другой  твоим самым тогда любимым другом был. Я так и не знаю истоков столь бурно возникшей с ним дружбы. Ведь в Карелию он с нами не ходил, и никаких разговоров о его существовании никто не вел. Потом  ты сам устроил очередное  чудодейство, разыскав меня в 61-й больнице поздно вечером, где мы проходили сестринскую практику после 3-его курса, и должны были оставаться на ночные дежурства. В длинный июньский вечер, вы, каким то образом, возникли в темном больничном коридоре, до смерти меня напугав.
– Тебе фантастически шло одеяние мед сестрички. В темноте глаза казались огромными, так что мой дорогой друг молниеносно в тебя влюбился.
– Ну, так кто виноват. А он был еще  и настойчив, этот студент физтеха.
И заразился  от тебя тем же чудотворением. Признаюсь, честно, его флюиды меня периодически пронзали. Но считалась, что наша дружба втроем – вещь незыблемая и святая. Вот. Интересная страница истории.
– Да и, к сожалению, все, что ты могла бы о ней рассказать, все разместится только здесь. Никаких  любовных продолжений.
– Я видела ваш дом, дивные рисунки вашего сына. У тебя все удалось. А для меня ты тем и хорош, что всегда все понимал без слов. Прощай и отзванивайся, а то мотнете из страны, и знать не буду.
– Все ты будешь знать, но, очевидно, позже. Найдем время в следующий раз, и поговорим еще кое о чем. Но я сентиментален, и потому хочу запомнить, что сегодня мы говорили о сумасшедшем времени моей прошлой любви.
– Не так говорили, как каждый вспоминал про себя. Я даже думаю, что пока я вспоминала про васильки, ты вспомнил ночь с печкой в карельской избушке, или блины, которые пекли на Чкаловской. И суть даже не в этих красивых эпизодиках. Это как музыка, которая не терпит программности. Это просто –  тепло и свет. И я говорю тебе спасибо…

Третий
– И тут, на волне экстаза воспоминаний явился и я…
– Ну, точно говорят – без троицы… Ужасно рада видеть тебя. Вот уж кого я не встречала все 25 лет. Ничего о тебе не знаю. Ничего. Ты исчез из моей жизни в очень определенный день, который, взяв в руки календарь за 70-ый, можно восстановить с точностью до дня недели.
– Это был четверг.
– Да, наверное. Мы вышли во двор, сказали друг другу «до свиданья», и ты исчез из моей жизни вот до этого дня.
Даже, когда на глаза попадались старые целинные фотографии, я не сразу выхватывала тебя взглядом из общей группы. На одной из фотографий, ты сзади, со спины, без рубашки. Сбоку выглядывают руки с топором. Напряжение мускулов совсем юного тела. Но смотрю я на эту фотографию всегда с одним и тем же чувством: «Что-то здесь не то – талия что ли   высоковата ».
– Да уж, кажется, ты всего меня разобрала по анатомическим косточкам тысячу раз. Как же – без пяти минут молодая врачиха. И лечила, и лекции читала всем подряд, и кружку изо рта вырывала с сырой водой: «Что вы делаете, самоубийцы. Коли титр 0,04 – брюшного тифа мне только тут недоставало». Можно сказать, самоотверженно спасала наши души.
– Не так души, как ваши молодые тела, на которые Господь Бог забыл пришпандорить благоразумные головы. Умудриться отрастить себе щетины, и, забыв про это, развлекаться тем, что пытаться проглотить налитый в блюдечко подожженный спирт…
– Да уж не все щетины растили, и не все и спирт горящий пили.
– Мне и одного хватило, чтобы потом 10 дней у себя в медпункте прятать такого обгорелого юношу, по всем статьям долженствующего находиться в стационаре местной больницы, и, соответственно, не долженствующего состоять в рядах ВЛКСМ, и потому носить гордое звание студента 5-ого курса Московского горного института. Самый страшный проступок – нарушение  сухого закона в строй отряде (притом, что все полки поселкового магазина уставлены питьевым спиртом)… – Это не касалось институтского руководства. Специально к отряду приставлялись командир и комиссар, чтоб блюли молодое поколение.
– До того ль, голубушка, им было. Просохнуть часам к 11. Начальство пило в одиночку, и потому, особенно люто.
– Меня  это не особенно трогало. Наоборот, чем меньше  совались в мои дела, тем лучше. И, действительно, командир в мой  медпункт не заходил…
– В мёдпункт – с двумя точками, я настаиваю на этом.
– А, это ты симпатичные точечки на вывеске пририсовал?
– Будто ты не знаешь. Тем более, если ты помнишь, я был официальным художником нашего отряда.
– Конечно, помню. Ты за свое панно для украшения, как это называлось – «аллеи почета» получил денег больше, чем бригада ребят за строительство целого домика.
– Ну, положим, как раз не целого. Он рухнул еще до нашего отъезда.
– Да, веселое было время – «к коммунизму семимильными шагами, «домна – в каждом дворе», а каждый студент – строитель. То еще строительство.
Я в первый день Пасхи  велосипедное путешествие сотворила по всем родным местам от дома до  бабушкиной деревни, с заездом на озеро, и с первым купанием. (Правда, очухивалась потом долго.) Так вот. С одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года у меня появился конкретный, предметный враг – недалеко от бабушкиной деревни, где мы еще девчонками бегали в пруд купаться, появился скотный «городок» – шесть, или семь криво сляпанных жутких строений (впоследствии ставших, вдобавок, еще и самыми вонючими). Но на коньке каждого убожища красовалась  цифра «1968».
В этом году строительный шедевр студенческого рукоделия являл из себя зрелище археолого-фантастическое. Вызываемое им презрение у людей, видимо столь сильное, что его даже не потрудились разобрать. Просто в метрах 50 от  руин, приютился новый  скотный городок. Работает психология   первобытного человека: одну делянку отработаем, перейдем на новую. Интересно, что там, в «Маншук Маметовой» осталось от нашего пребывания.
– Думаю, что, к счастью, ничего. Помнишь, что оставили после себя целинники – первопроходцы? Выводки детишек. Гимн безотцовщины. У нас на это просто сил не хватало.
– Да уж, помню, как местные девахи за одну ночь из кирпича сложили приговор вам: «московские монахи».
– Ну, ты, положим, не монахами была окружена.
– Не монахами. Мальчиками – стебельками, тощими, голодными, лишенными всех витаминов. Помню, что первый зеленый огурец появился в нашем меню 23 июля. А так – каши, каши, макароны, каши. Жуть, какая то. Я хоть в своем детском садике отъедалась – хорошо, что удалось  туда на полставочки устроиться.
 – Да тебе же лучше, что мы без мяса обходились. А то еще в наших юных  телах  бы мужская мощь взыграла.
– Да на меня никто, вроде бы, кроме тебя не посягал.
– Не кокетничай. Пол-отряда вздыхало.
– Как, я замужняя женщина, ни с кем не кокетничала, мужу не изменяла.
-- Только эта  22-летняя женщина, не проживши с мужем и года, отправляется самостоятельно на 3 месяца  на целину. Что-то в этом не так – каждому было ясно.
– Ладно, то песнь особая. Испытательный срок.
– Перед  разводом.
– Нет, почему. Еще полтора года супружеской жизни. Все, можно сказать, у тебя на глазах.
– Уволь. Про московские встречи лучше вспоминать не будем. Твои затравленные глаза. Бесконечные мои уговоры быть вместе.
– Было дело. Была даже ночь избиения младенцев. Не считала, что нужно оправдываться, или врать, а встречаться с друзьями никто не запретит, ну и… . Он и сам потом говорил, что с большим трудом себя сдержал, чтобы в ванной, сзади не толкнуть меня на край довоенной чугунной, высокой ванны, когда я подошла смывать кровь с лица. И сейчас, когда я проезжаю травмпункт на  Башиловке,  вспоминаю свою ночную проходочку от Белорусского, через Башиловку на Масловку, к его матушке. Глаз к тому времени совсем затек, переносица – распухшая и синяя. Я даже не ревела. Мне было страшно, что я снова оказалась в  той жуткой стороне жизни,  где доводилось по несчастью  бывать в детстве – отец….
-- Не смей об этом вспоминать. Сейчас разревешься, и никаких приятных воспоминаний у нас с тобой не получится. Быстренько вспоминай ночную степь, огни дальних костров, и потрясающее ночное небо с такими звездами, которых ты, уж точно, после нигде не видела.
– Почему это? Может, и видела. В Крыму, например.
– Да ладно, тебе. Такие звезды бывают еще только над океаном, на экваторе.
– Ну да, ты у нас океанолог, должно быть,  знаешь.
–  Знаю, хотя это и не столь важно. Ну что, слезы высохли. Вспоминаем дальше?
– Спасибо тебе. Давай дальше.
– Арбузное поле. Ты считаешь: «До Москвы осталось 13 дней».
– Да. И вот мы снова в поезде, который везет нас домой.
– Сначала про первый поезд, везущий на целину. Трое суток. Наш доктор едет в другом вагоне, и периодически приходит нас навещать. Убиться можно! К униформным штанам подобрана этакая полосатенькая обтягивающая кофточка, со спины которую еще украшает толстенная коса, а если посмотреть спереди, то и еще увидишь кое-что, и взгляд победительницы. Центр внимания!
– Было дело. Кофточку смастерила за один  день до отъезда, из венгерского ситца. Удивительные полоски разной толщины цвета хаки, ярко малиновый, черный и желтый. Правда, с целинной болотной униформой – балдеж.
– Ну что, передохнем? Видишь, сколько всего получается, а ты со мной хотела за один день справиться. Нет уж, голубушка, завтра опять над моим образом придется тебе потрудиться.
– Потружусь, милый. Ты, ведь, правда, очень хороший. Ты и маме, и даже отцу понравился, когда к нам приезжал.
– Ты про отца здесь начала. Тогда   об этом не рассказывала. А догадаться о твоем несчастливом детстве было просто невозможно.
– Я и не говорю про несчастливое детство. Оно многолико. Просто было  полтора  несчастливых измерения. Но всех их было миллион.
– Наверное, хотя «полтора» – что-то очень странное. Одно прояснилось. А половинка? Понимаю, я об этом не узнаю никогда… А отец мне твой чем–то понравился. Явно, не дурак.
– Да, милый – явно не дурак. И все-таки, на сегодня хватит. И не скажу, что печаль моя светла…

* * *
– Привет! Хорошо живешь – можешь на работу не ходить.
– Привет! Да тут оказия со мной случилась. Видишь – сниму очки, – какая жуть: аллергия.
– Да вариант Симоны Синьоре, страдающей известным недугом.
– Злодей!
– Извини, шутки не получилось…
– Ой, ладно. Знаешь, весь позавчерашний вечер думалось только в продолжение наших с тобой воспоминаний. Даже мои домашние меня как бы больше удивляли – кто вы? Я же с вами еще не знакома. Хотя семейные тревоги никуда не отступали. А тревог – полный мешок. Особенно с моим сынуленькой.  Да и у остальных сплошные болячки.
– Значит, у тебя сын. И у меня есть кое – кто
– Догадываюсь и предполагаю, что ты славный семьянин.
– Предполагай до конца жизни. Вряд ли мы с тобой встретимся когда-нибудь для обсуждения моих проблем и забот, произошедших после тебя.
– Да. Ты навсегда в моей голове останешься 22-х летним мальчишкой.
– Ну, в принципе, я на твоих глазах повзрослел на 2,5 года.
– Да нет, не на глазах. Это после целины мы с тобой часто встречались примерно до конца ноября. Потом, что было зимой, и до осени 68 – не помню. Нет, вспомнила. – Ты оказался в армии, и слал мне на мамин адрес чудесные письма. Потом ты снова оказался в Москве, и мы с тобой встретились на Пятницкой. Я все удивлялась, что ты, кажется, не заметил моих перемен. (Сама я просто изнемогала от них – страшно толстая:  мы умудрились с моей школьной, но не близкой, подружкой заехать на хутор в Тернопольскую область. Я – с боку припеку, да и не подружкина это родня. Когда-то отец семейства снимал у подружкиных родителей комнатенку в Подмосковье, и эти благороднейшие люди, на убой, в течение двух недель, закармливали галушками с пампушками, да с вишневочкой, двух здоровенных девиц. С собой еще надавали безумное количество подарков: и гуцульскую вышивку, и пуховые подушки с периною, и массу съестного в кулечках. Фантастика – да и только! В общем, в Москву я приехала как наливное яблочко – здоровенная, персиково-румяная,.) Когда мы с тобой встретились на Пятницкой,  мучилась я от этого ужасно. Помню, что все больше как-то хихикала, тебя слушала мало, но, в принципе, запомнила, что работаешь на кафедре, снимаешь комнату в полуподвале тут же недалеко, в Замоскворечье.
– Да. Но, помнится, мы с тобой на предыдущих страницах остановились на возвращении стройотряда в Москву, на тех трех сутках, проведенных в поезде Целиноград – Москва.
– Уточняю, в тамбуре одного из вагонов указанного поезда.
– В тамбуре. Все трое суток мы провели в тамбуре. В сумбурных разговорах. Помню – уже Рязань, 2 часа всего осталось. Я умоляю тебя с ходу ехать к моим: они добрые, славные, все поймут, и за меня будут только рады.
– А я говорю, что мне, непременно, на полчаса нужно заехать на Белорусскую, кое-что взять с собой. Мы с тобой уже все обсудили: если моя семейная жизнь в течение года не сложилась, то и дальше ничего не сложится. И, конечно, я с ним жить не буду.
– Поэтому, говорю я, тебе совершенно не нужно заезжать на Белорусскую.
– Нет, говорю я, все-таки  на полчаса нужно.
– Мы сходим на перрон в 14.30, и в 17.00 я жду тебя на Савеловском, чтобы ехать к моим родителям. Тебя не было ни в 17, ни в 20, ни в 24. Я ошалел.
– Да. Начались четверо суток сплошного безумия, с твоими двумя приездами к моим родителям, и одним  моим приездом к твоим родителям. Удивительно, что точных адресов мы друг другу не сообщали, но ты по описанию, нашел наш дом в незнакомом тебе городе, не заблудившись в наших переулочках. И я умудрилась разыскать дом на окраине другого подмосковного города, где тоже до этого ни разу не была.
– Мне чертовски не везло. Первый раз ты еще не приезжала, а во второй – твоя мама сказала, что все про меня знает – ты ей рассказала, что хотела бы  обязательно меня разыскать, и все объяснить, поэтому решила ехать к моим родителям. Я сорвался, и через Москву доехал до своего города. И мои сказали, что ты, действительно, приезжала. Я сходил с ума.
– Я тоже в это время сходила с ума.
– Но, черт, почему ты меня не послушала? Зачем поехала на Белорусскую?
– Сейчас я все могу сказать, тогда не могла. Это было не в словах, в каких-то знаках, на уровне подкорки. Но я не могла его не увидеть. Ведь, когда я приехала на Белорусскую, его сначала даже не было дома, я могла все, что мне нужно взять и уйти, но я его ждала, растянувшись на прекрасном, до блеска натертом паркете в нашей комнате. И ждала. И он пришел. И никто, и ничего уже не существовало для нас.
 Больше здесь об этом ни слова – в другом месте, и совсем под другим  заглавием.
…Но часа через три, я с ужасом, вдруг, поняла, что все, от чего сбежала на целину,  никуда не исчезло. То же  невыразимое несостыкование его и меня. И, кроме того, в жизни появился ты – милый, открытый, весь на ладошке, умница, тонкий и все понимающий. Если бы нам тогда повезло, и мы могли бы встретиться на какой-нибудь территории в течение этих  четырех суток, то все бы сложилось по– другому.
– Вообще, вряд ли. Ну, ты бы была со мной, а через  месяц прибежала на Белорусскую.
– И через полчаса снова бы убежала.
– Этот маятник все равно раскачивался  бы столько, сколько ему положено по законам физики. Только по другой траектории.
– Да, все так. И знаешь почему?
– Конечно, знаю. Ты меня никогда не любила. Даже тогда, после развода, совсем потерянная, снимавшая угол тоже на Пятницкой. Хотя мы встречались, и ты даже могла оставаться ночевать у меня.
– Я и оставалась. Твоя добрая старушенция хорошо ко мне относилась. А ты всегда так вкусно кормил  и вечером, и утром перед моей работой.
– Да, ты была чертовкой. Но какой-то уж очень несчастной. Я даже прощал тебе, что ты меня нещадно…  И на целине, и в Москве никакой, как говорится, близости не было.
– До того ль, голубчик было. Есть хорошее слово «друг». Ты мой друг. Это потом, когда уже стала отходить, я, вдруг, неожиданно, покупая красивую интимную вещицу, подумала, что понравлюсь в ней тебе.
– Ужасно понравилась, моя милая, дорогая и любимая женщина. Я благодарен тебе, что ты была. Хотя своей дочери запретил бы так мучить людей. Взять, и на моих глазах, не просто второй раз выйти замуж, но и еще пригласить в гости в новую семью.
– И ты пришел.
– Да, я пришел. Все увидел своими глазами, все понял, и больше ты меня никогда не видела.
– Никогда, с того четверга, или среды. Все-таки я забыла.


Миша

Ой, Иячка, еще руки мокрые, на журнальном столике немытая чашка, а ты уже за машинкой.
– Ага, привет, миленький. Да вот с дачи, проголодалась ужасно. Перекусила, руки помыла, и, действительно, за машинку. 3 дня на даче вкалывала.
–  Безобразно пошло свой родительский дом называть дачей.
– Верно,  но мои домашние меня приучили. Для них ведь этот дом, не что иное, как дача.
– Ладно,  Иячка, не развивай. Можно, конечно в связи с этим рассмотреть некоторый ряд вопросов, но об этом попозже.
Ты мне сначала скажи, что за столпотворение происходило здесь в мое отсутствие? Что за троица давних воздыхателей? Неужели только для того, чтобы доказать от противного, что ты, в общем, была ничего, замуж тебе выйти – раз плюнуть. Действительно, научный работник: один маленький тезис, и уйма фактиков – доказательств. Видите ли, как вас, мадам, задело, что кто – то, читаючи сей опус, мог бы подумать, что оная дама имела лишь один жалкий шанс свить свое семейное гнездышко.
– Да вовсе не так. Просто в соответствии с принципом: «не будите спящую собаку». Моя голова несколько дней занималась некоей сортировкой. Эти трое хороших парней оказались в одном, так сказать, кластере, под названием «те, кто меня любил сильно».
– Так, так, это уже интересно. Значит, на наши бедные головы еще должно посыпаться  барахло из сундука: «те, кто меня любил несильно».
– Нет, мы это опустим. А, собственно, почему ты меня спровоцировал в первых же строках своего писания на любовные истории? А  общие меты  жизни, семейные корни…
– Хорошо. Держи это в уме. Но, уж если начали так, то тоже не беда. По форме. Гораздо больше меня смущает постановочная часть. Ты стараешься  увязать вот что:  внешнюю  привлекательность  и  вызываемые ею, чувства. Во-первых, ты ломишься в открытую дверь. Во-вторых, очень уж хочешь пролезть в эту дверь с другой стороны: «меня любили, значит, я была привлекательная».  Неинтересно. Вот если бы: «невзирая на…». Впрочем, и тут  мало,  что нового  могла бы поведать. Все давно разложено по полочкам, даже в презренном тобой жанре. И там, может быть даже лучше, потому что  нет  запрета на темы звериного влечения, гона, где партнер  угадывается из тысячи, и отнюдь,  не по  чертам лица. «Запах женщины» – классика.  Сексапильность. Слово противное, но без него не обойтись,  ни в первом, ни во втором случае. Концентрация, конечно, разная. И твои беседы со своими давними знакомыми, не сомневаюсь, открыли тебе глаза на  внутреннее присутствие оного качества.  А хотелось не этого, потому что вас воспитывали  по другим меркам.  Вы должны были получаться умными для других и красивыми – для себя. Помнишь бабановский голос: «Айога – га-га, красивая я» Бесконечное верчение перед зеркалом, и тряпочки, тряпочки, тряпочки. И все это вовсе не для  того, чтобы поддержать стратегию продолжения рода.  Это   условие  коммуникации  «дамов», абсолютно, всех возрастов! – между собой.  Даже не приближаясь друг к другу, будучи вовсе незнакомыми, но одна  дама  дает знак другой, всем своим видом, вызывая бесконечное соревнование по укорачиванию юбок,   изобретению прибамбасов модного, косметического и иных свойств.  Это та благодатная почва, на которой произрастает твоя клумба – толпа.  И все было бы достаточно мило, если бы  эту почву не облюбовали   всяческие  кровососы, делающие состояния, выколачивая последние, иногда,  рубли  у  многочисленных дурочек, поддавшихся искушению «красотой». Что-либо нового не скажешь – страшная эта сила и  к спасенью мира отношения не имеет. Скорее наоборот. Но во всем этом деле все-таки интересен  вариант взаимосвязи физиологии и психологии, если опять вспомнить твоего приятеля Зигмунда: врожденная сексуальность девочки перерождается  в нечто другое, хотя и не далекое от вопросов пола, но лишенное открытой чувственности.  Но здесь  что-то не так. Я еще подумаю над этим. А пока продолжай. Итак, кластерный анализ – ты в нем сильна. Еще разочек только повтори принцип, по которому ты классифицируешь, то есть загоняешь в клеточки – кластеры своих знакомых. Правильно ли я понял, что все это происходит у тебя в соответствии с мерой любви: от высшей и по убывающей.
– Правильно.
– Значит, в  другом крайнем кластере окажутся те, по ком ты безответно сходила с ума, а они на тебя – ноль внимания.
– Ну, по логике так. Но в жизни  чистых таких наблюдений, пожалуй, не было. Если только Митя Синицын из музыкальной школы.
 Мне было 9 лет, а ему, соответственно, 14. Его ко мне прикрепили. Он очень хорошо играл на скрипке, а я для своего возраста играла очень неровно. Поэтому наша общая учительница попросила его пройти со мной мою программу. Этот очень воспитанный мальчик не смел отказаться, и в течение месяца, после занятий я приходила к Мите в дом, и после самого вкусного в мире ужина – вермишели в сухарях, приготовленной его милейшей бабушкой, мы шли заниматься в другую комнату.
– И тебя ждал сногсшибательный  успех на отчетном концерте.
– Нет, почему-то на отчетном концерте я не выступила – кажется, сильно заболела. Но в тот год я бегала в музыкальную школу с гигантским удовольствием на все предметы, и особенно любила хор. Но я принадлежала к младшей группе хора, а Митя – к старшей. Они заканчивали заниматься в восьмом часу. Я сторожила его у угла соседнего здания, и, прячась, смотрела ему вслед. В памяти остался холодный зимний вечер, я смотрю, не отрываясь на окна второго этажа старенького дома с печкой, называвшегося гордо «музыкальная школа». Вдруг, во всем городе гаснет свет. На несколько минут здание погрузилось в кромешную тьму, я могла подойти совсем близко – меня теперь никто не видел. И потом в окне на втором этаже, где шли занятия старшей группы хора, затрепетало слабое пламя свечи, и полилась  чарующая хоровая музыка с дивным многоголосьем. Моя душа трепетала вместе с пламенем свечи от невыразимой любви к Мите Синицыну, и ко всему прекрасному миру.
– Да, тетечка, но не издеваешься ли ты надо мной?
– Почему это? Я не только не отрекаюсь от  своих детских  любовей, но и, сравнивая их с более поздними, могу сказать, что они не только такого же качества, но и может быть, еще более сильные,  по  зависимости  жизненного пространства от них.
– И все детские любови были безответными?
– Нет, конечно, но их удельный вес был выше тогда, чем потом. Иногда  они были очень молниеносными: могла почувствовать себя влюбленной в полчетвертого в пятницу, и уже к вечеру воскресенья быть совершенно свободной. Так было с соседом – голубятником. Я просидела полутора суток у окна, наблюдая все его священнодейства. Волны любви подкатывали с периодичностью запусков стаи. Но потом  наступило изнеможение, и я сказала себе, что все это ни к чему. И действительно, тотчас, пелена спала с глаз, с большим аппетитом поужинала, и пошла спать. А наутро уже и вспоминать было смешно об оконном бдении.
– Да, интересно. Но я вдруг подумал о другом. Слушай, а ты меня за кого держишь. Кто я такой – объясни читателю.
– Я не забыла об этом, и все объясню в нужном месте.  Но пока вполне достаточно назвать тебя родственником. Ты младше меня на 21 год. Тебя зовут Мишей.  Ты многое обо мне знаешь, и с тобой легко разговаривать. Мой собеседник.
– Пусть будет так. А «нужное место» это когда  семейные корни будешь корчевать?
– Правильно понял – работа предстоит трудная.  А то, что мы с тобой делали до сих пор  – собирали кубики, какие тут оказались под рукой. Вот. А сейчас нужно бежать на электричку – купила сезонку на три месяца, вспоминать молодость по всем правилам.  Итак, до завтра.

– Ну что, дорогой, поехали. И так полдня потеряла – уже начало первого, хотя встала сегодня ни свет, ни заря – полшестого. Утро теплое, с мелким дождичком. Запах  берез и свежеструганных стволов осин – мы, видишь ли, баню собрались ставить – обалденный. В электричке даже стихи сложились: «О чем бы мне хотелось написать – о том, что жизнь прекрасна бесконечно» Вот так, миленький! Похоже, что зимняя спячка, действительно, прошла. Перебираемся на другую, восхитительную половинку времени – с легкой эйфоричностью, с мышцами, полными сил, с быстрой реакцией. Хотя вчерашних две странички, пожалуй,  еще зимние.
– Да ничего. Хотя, конечно имеет смысл связать некоторые торчащие ниточки. Про твои любовные рассуждения. Во-первых, может показаться, что ты без должной теплоты отнеслась к симпатичной троице. Скажи, что это не так. Ты только понарошку «классификатор». Ты человек, чтящий всякую индивидуальность. У всех троих такой вот индивидуальности – море.  Правильно я говорю?
– Да, мой миленький.
– Во-вторых, не совсем понятно, почему во взрослости у тебя было меньше безответных влюбленностей, чем в детстве. Так сильно расцвела?

Миша продолжает любопытствовать

– Вообще-то, если ты помнишь,  я хотела заняться другим, но если это «торчащие ниточки»… Ну, может, и расцвела. Но это не главное. У меня созрела теория разумного эгоизма. Знаю, что она рождается во многих головах. Но неким отличительным свойством моей теории является раздел «о самозапрещении влюбления» в тех, кто по моим понятиям никогда не ответит взаимностью. – Что не для меня, то не для меня.
Правда, в моей жизни случился один досадно – симпатичный промах, концовку которого мне дорассказала моя мама лет десять тому назад. У нее была подруга – приятельница, имевшая непонятного мужа, и от него очень красивого сына, на 3 года старше меня. (Объясняю непонятности предыдущего предложения: «подруга – приятельница». Это про то, как вначале девчонками становятся подружками – неразлейвода, а по мере движения по жизни, обзаведясь  своими всякими хлопотными делами, душевно встречаются все реже и реже. Подчеркиваю: душевно. Хотя как в мамином случае виделись они на одной службе каждый день. В такую пору пылкая дружба переходит в  приятельство.  «Непонятный муж» маминой приятельницы. Мне он был непонятен потому, что все время жил в каких – то  разных таежных местах, домой не приезжал лет по десять, но всегда свою семью снабжал очень неплохими деньгами. На любительских фотографиях я никогда не могла различить его лица. Все заслонял абсолютно голый череп. Мама говорила, что он катастрофически облысел очень рано. Еще я знала, что он с высшим строительным образованием, как и сама мамина приятельница.)
 Идем дальше по тексту.
 Первое искушение влюбиться в этого красивого мальчика я поборола в том возрасте, когда нас вместе отправляли в один пионерский лагерь, и он был определен в первый отряд, а я во второй. Тогда я себе сказала, что стыдно цепляться к большим мальчикам.
Второй раз мне было ниспослано сущее испытание в 18 лет. Мама умудрилась отправить меня отдыхать в Крым вместе со своей приятельницей и ее взрослым сыном четверокурсником. Я, соответственно, перешла на второй.
Этот красивый мальчик превратился в обжигающего красавца, который каждый вечер на свои  красивые стройные загорелые ноги надевал белейшие шорты (они особенно белели в крымских сумерках), и отправлялся на танцы, издевательски приговаривая, что маленьких туда не пускают. Злая, как мегера, я оставалась коротать такие вечера с маминой приятельницей, получившей, к тому же, наказ меня блюсти. К концу третьей недели я вышла победительницей из изнуряющей схватки сама с собой, и могла честно  себе сказать, что я плюю на этого негодяя сегодня и во веки веков.
Потом у него были две женитьбы, и, по крайней мере, три, известных мне, дочери – красавицы. Потом он стал толстеть и попивать водочку, став мне окончательно неинтересным. И уже после смерти своей матушки, он, встретив, как-то раз, мою маму, в разговоре сказал, что тогда в Крыму был в меня отчаянно влюблен (или не отчаянно, но как-то так влюблен, приятственно для меня, взрослой тети, слушавшей мамин пересказ).
– Браво,  историйка симпатичная для твоего самолюбия, и крепчания теории разумного эгоизма.
– Вот – вот. Знаешь, сколько раз она срабатывала?
– Думаю, что – миллион.
– Около того. И в институте одном, и в институте другом, и в институте третьем.
– Подожди, я запутался в твоих институтах.
– Ну, в институте, где училась, потом в институте, куда пришла работать (вовсе не в этот, где сейчас  с тобой сидим), а  тот, где  пролетели 17 лет. Потом в другом институте, куда пришла серьезно повышать свою квалификацию в течение двух лет, получив даже второй диплом  уже не просто врача, а врача – биоинженера.
– Ой, Иячка, не так скоро, ибо чует мое сердце: не все здесь так чисто. Поэтому давай  сделаем то, что собирались сделать – насколько можно, разложим по полочкам нашу родословно – семейную хронику. Что подняла брови? Я что-то не так понял? О наших с тобой корнях. 
– Но я не хочу по полочкам, на каждой из которых по одному бывшему родственнику. Из всего этого множества мне интересны 3 – 4 персоны, и жизненно важны еще несколько: деды (одного из которых застать в живых не представлялось возможным), бабушки (в меньшей степени), и, конечно отец, мама и наша с тобой  общая тетушка. Вот уж к кому было бы смешно обратиться «тетечка».  Конечно, в жизни я ее называла тетя Вера. Но сейчас, когда ее давно нет, рассказывая о ней,  хочется  употребить андерсеновское Любимая Тетушка, потому что в моей жизни она играла   настоящую сказочную роль доброй феи. Да, я обязательно напишу об этом, и насколько можно – о  дедах с бабками и отце с мамой.
–  Ну, вот тебе и корни.
–  Нет, это уже комель, да ствол.
– Пусть так, но главное – написать,  сегодня опять голову своим «дамством» заморочила.


Собраться духом

– Нет, миленький, дело не только в дамстве, как ты называешь.
Я еще не собралась духом. Мне трудно быть простой повествовательницей, говоря, например, об отце. Ком стоит в груди, и слезы – сейчас скажу старое слово - застят глаза.
– Потому что пил?
– Не только. Потому, что он так несчастливо родился и жил, потому, что я многого не понимаю в этой судьбе, но с ужасом вижу, насколько мой сын повторяет своего деда, имея, собственно, его же характер.
– Не будет твой сын вторым Сергеем Николаевичем. В одну реку, как известно, дважды не входят.
– И дважды, и трижды. Вспомни, лучше, про яблоньку  и ее яблочко.
– Ой, Иячка – яблочко. Тебе ведь еще посчастливилось сдавать великий предмет «истмат». Как ни назови, того бородатенького, но сказал он однажды слова правильные:  «бытие и т. д.» Ерничают некоторые – «битие», но сама понимаешь, второе – вторично.
–  Равно, как и само бытие. Первичен генотип, и все возможности фенотипа заложены оным.
– Иячка, нет! Возразить сразу тебе захотелось, хотя, если честно, точной формулировки произнесенных терминов не помню – генотип – это ведь сумма наследственно обусловленных свойств, а фенотип,  соответственно сумма приобретенных. Можно так сказать, правильно?  Сама же любишь говорить, что природа любит принцип «и – и», и не терпит «или – или». Ну, ведь вопиет пример «гомо совьетикуса». Теперь, поди, разберись в его генотипе и фенотипе, это уже вещь в себе, что по праву дает основание говорить о новом качестве в социобиологии.
– Да. И, к сожалению, эти социоэксперименты для нас с тобой – не схоластика. Они действительно, определили бытие нашей семьи, ее беды, и, возможно, даже болячки.
– Завтра то обо всем этом поговорим серьезно?
– Понимаешь, еще сдерживает страшный недостаток информации. Практически, получается, что я тоже из того рода – племени, родства своего не помнящего. Глубина генеалогической проработки – не больше прабабушки со стороны отца. Даже про прадеда мне никто вразумительно не мог из старших сказать, как только то, что он рано оставил прабабушку (вдовой?) с единственным сыном – моим дедом.
– А что про свою бабушку рассказывали внучата, если не отец, то  любимая тетушка? Она же  должна была помнить свою бабушку – твою прабабушку?
– И она ничего почти не рассказывала. То ли бабушка тоже рано умерла, то ли ее внуки не любили. Может, она не любила жену своего сына, и потому, не жаловала всю его семью. Можно полагать, что характер у нее был крут,  и сыну своему она его передала, а после, некоторые и его  дети, как и он сам, могли не на шутку расходиться. В прямом смысле. Моя любимая тетушка много лет не пускала на порог свою родную сестру.
– А из всех своих многочисленных племянников, признавала только тебя,  Иячка, о чем родне заявила почти официально.
– Был такой факт в биографии моей тетушки. Но, вообще, она у меня была, что надо! Умница, да красавица, да любимица отца, моего деда, его первый ребенок из десяти живых (двое последних близнецов у бабушки не выжили).
– Нет, давай все-таки с деда, хотя я сам лично своим существованием обязан как раз  тетушке, тете Вере.
– Да, и я помню об этом всегда, хотя существование твое подпадает под категорию мнимого. У тетушки не было детей, и всю жизнь она обожала своего любимого и ненаглядного Михаила Трофимовича. И когда он на 58 году жизни умер, она, стоя в церкви на отпевании в глубоком трауре, сказала, скорее в пустоту, нежели моей рядом стоящей, беременной маме: «Не для кого теперь жить, некого теперь любить». А мамулечка, услыхав это, сказала, что отчаиваться нельзя, нужно жить, у нее родится сын, она его обязательно назовет Мишей, и тетушка сможет опять обрести смысл жизни.
– Но, как известно, я не родился. Родилась ты.
– Но тетушка о тебе все время вспоминала, до самой своей смерти, спустя 28 лет от моего рождения, и твоего нерождения. Тебе так и осталось 28 лет, а я продолжала жить и стареть  дальше.
– Да, сентиментальная история. Но мы опять отвлеклись от нашего деда. Рассказывай, перебивать не буду.

Дед. Прерванная нить

Все, что касалось жизни деда, я узнала от своей любимой тетушки. Но некоторые очень важные подробности, и даже стихотворное послание  старшего в семье сына – моего дяди на смерть деда, я узнала лет шесть тому назад от другой, тоже очень хорошей моей тетушки. (Я  лично всегда считала, что  моя любимая тетя была не права, на долгие годы, отлучив от себя   эту свою сестру. По мне – уж лучше бы  другую, которую  не  на шутку боялась все свое детство, хотя и видела ее очень редко. Вообще же только со стороны отца у меня было 5 теток.)
Никогда, ни одного слова, касаемого жизни деда, от своего отца я не слышала. Правда, когда он уже жил один в доме (мама перебралась от него в некое коммунальное жилище), в комнатушке, где он спал, появился большой фотографический портрет в деревянной рамке. Портрет висел на стене, и я, нечасто заходя в эту комнату, скорее мельком, смотрела на чужое лицо. Больше всего в нем привлекали внимание большая лысина, и чуть припухшие, пристальные, даже на портрете, глаза. Нос небольшой, правильной формы. Нижняя часть лица не запомнилась вовсе, но кажется, было некое растительное украшение, то ли усы, то ли бакенбарды, то ли бородка. Дедов портрет сгорел вместе с домом в 1978 году.
Я очень жалею, что не удосужилась поговорить о деде с той московской теткой, вызывавшей у меня страх в детстве. (Может быть, я расскажу о ней, как я потом для себя определила – человеке плюсов – минусов. Но  она сделала большое доброе дело для меня. На какое-то время пустила жить в свою комнату в Орликовом переулке, когда я училась на 2-ом курсе. Главное, не стесняясь в выражениях, и сама, будучи фантастической чистюлей, быстренько привила подмосковной девчонке все правила гигиены и санитарии по уходу за собственным телом на уровне цивилизованного европейца. Кроме того, она была очень умна и педантична – преподавала математику в школе).
 Я думаю, что в ее голове хранились наиболее объективные и точные сведения о деде. Но, к сожалению, поезд ушел. Она умерла 2 года тому назад. В этом году со смертью хорошей тетушки, завершилась история генерации   всех дедовых детей. Она длилась ровно 100 лет – с года рождения его первой дочери до года смерти последней, из остававшихся в живых. Ни одному из живых внуков и правнуков дедова фамилия не перешла.

А дедова фамилия, кою и я носила до своих замужеств, была отличная. Она заключала в себе точное указание на редкое золотошвейное дело, распространенное лишь в Тверской губернии. При этом в фамилии присутствовали дивный русский суффикс и окончание  – ников. В фамилии было 11 (а в женском варианте 12) букв, и плохо знавшие свою историю люди, поперву, обязательно делали ошибку в ударении. Я хорошо знала секрет этой фамилии, и сослужил он мне в институте добрую службу. Подавая зачетку, никогда первой не называла свою фамилию, преподавателю приходилось читать ее самому. Прочитывая по слогам, да еще делая ошибку в ударении, он вопросительно смотрел на меня. Я делала (держала!) небольшую паузу, затем отчетливо  произносила фамилию, и расплывалась в улыбке победительницы – 1: 0 в мою пользу перед началом любого экзамена – вовсе неплохо!
Так вот дед был, действительно, родом из города Старицы Тверской губернии. Но в 23 года со своей  матушкой, перебрался в знаменитую Александровскую Слободу, и прожил там 35 лет.  И смерть свою принял там же.
Дед и прабабка, переезжая в другой город, больших денег не имели. Что их заставило переехать – точно не знаю, но думаю, что у молодого деда была какая-то предварительная информация о возможности сделать в тех краях своё дело. Он сделал его быстро и очень эффективно. Он начал с того, что открыл лавку. Весь товар для продажи всегда отбирал сам, всегда знал, когда и что поступит, и всегда сам принимал товар. Став уже купцом 1-ой гильдии, очень богатым и немолодым человеком, по словам детей, он мог засобираться из дома в любую ночь-полночь, зимнюю стужу и проливной ливень: «Пойду, должны керосин привести – проверить надо». Для своей семьи он построил лучший в городе двухэтажный кирпичный дом, на главной, Миллионной, улице. Имел  доходные дома, трактиры, а затем, и какие-то производства не только в городе, где жил, но и в двух соседних городах.
Женился он достаточно поздно, взяв в жены девицу, моложе себя на 10 лет. Его первая дочь родилась, когда ему было 34 года. За 18 последующих лет они с супругой сотворили еще девятерых детей. Всего в семье было 5 девочек и 5 мальчиков. Но любимицей – и это знали все – была старшая дочь. Все обновки, в первую очередь, покупались ей. Став девушкой, она одна ездила с ним в Москву, где он сам ей покупал наряды.
Дед был строг, скуп, пожалуй. Жене выдавал точное количество денег и требовал с неё полного отчета.
Полный отчет бабушка должна была давать и о воспитании детей. Но, думаю, бабушка делала это на своеобразный манер. Вряд ли она говорила деду, что души не чает в своих сыновьях, и весьма холодна с дочерьми. При рождении очередной девочки очень расстраивалась, и говорила: «опять навоз на чужую борозду», заботясь тем самым самозабвенно о продолжении рода мужа. Значит, думаю я, сильно она его и уважала  и боялась, и, хочу думать – беззаветно любила.
Правда, как я помню бабушку, она собой являла какой угодно тип  женщины, но только не той, что ставит любовные утехи хоть на какое-то значимое место. Но, правда, я могла знать бабушку уже из её второй жизни, символом которой может быть лишь единственное слово: Страдание. Бабушка уже была сильно сгорбленной, и, задавая ей детские вопросы, почему она так отличается от всех известных мне тетей и дядей, она говорила, что её сгорбила жизнь. Все согласно поддакивали: «Да, сгорбила  её жизнь». Поэтому я всегда с ужасом  относилась к этой бабушкиной жизни, представляя её в конкретном образе Карабаса Барабаса, который своими ручищами горбил бабушку.
О своей первой жизни (в общем-то, как и о второй) бабушка толком ничего не рассказывала. Но я понимала, что она была сказочная, потому что бабушка, уже автоматом, видя любую вещь, или пробуя любую вкусность, всегда говаривала: «Да, хорошая (кукла, булочка и т.д.), но вот в мирное время бывало…»
В этом мирном времени и проистекала её замужняя жизнь с дедом. На фотографиях того времени бабушка выглядела не очень красивой (во всяком случае, тут же на таком же картоне была фотография её старшей дочери в том же возрасте, и сравнить я их никак не могла: моя любимая  тетушка, ну правда, красавица). А у бабушки – обычное лицо с очень  высоко заложенным пучком волос. Я и тетушку не раз спрашивала: «А бабушка в молодости была красивой?» На что тетушка неизменно отвечала: «Да когда же ей быть красивой – то в положении ходит, то грудью кормит».
Да, дочерей своих она не любила, но и дочери к ней относились весьма сдержанно. Последние семь лет жизни, её как  ребенка нянчил любимейший сын  Владимир. – Вот там любовь была взаимной….
Так почему дед женился на бабушке? Я не знаю. Во всяком случае, не из-за денег. Бабушкина семья особо богатой не была. Допустить пламенную любовь со стороны деда я тоже не могу – слишком сильно он был поглощен своим делом. Остается одно – он выбирал себе жену, с которой ему будет спокойно, потому что никогда не будет возникать со своею, как мы бы сказали сейчас, индивидуальностью. Индивидуальностью был дед. И хватит.
Имея одну, достаточно сильную слабость – почтение к знатным дворянским родам, он мог бы её с помощью женитьбы удовлетворить, женись он на какой-нибудь девице из дворянского рода. Ан, нет! Такого ему не надо было – дворянство ему должны были пожаловать за его великие заслуги перед Отчизной – так, не на шутку, он думал, отчего и не скупился  на различные  Богоугодные дела, жертвуя немалые суммы.
Его мечта о дворянстве выразилась и в том, что, по словам тетушки, он одно время специально ездил в Москву, где брал уроки французского и бальных танцев. Тетушка, рассказывая об этом, немало веселилась, так как выяснилось вскоре, что ни к тому, ни к другому, у него талантов не было. Тетушка-озорница с удовольствием передразнивала его произношение, и показывала, как он топорно выполнял некоторые па.
Надо сказать, что его любимица способствовала, наверное, существенному поредению шевелюры тем, что тайком, не спросясь родительского благословения, сразу же по окончании гимназии убежала из дома с красавцем офицером и вышла замуж. Крутой папаша целый год не велел пускать молодых на порог. И потом с зятем был строг и немногословен. 
И во время империалистической войны его дела не пошатнулись. Дети подрастали, и новых планов было, хоть отбавляй.
Нагрянула революция. Он её не просто не принял, но и глубоко презрел. Самые никчемные людишки в городе вдруг принялись командовать, писать какие-то указики. Он открыто издевался над новой властью, и его одного из первых – еще до объявления всяких там красных терроров – посадили в Чека.
 В жизни все так устроено, что я, взрослая, имела  разговор с прямым свидетелем  дедовой жизни периода задержания в Чека. Этот период продолжался два или три месяца.
А в роли свидетеля выступил другой мой родственник. Но уже по линии мамы. Мамин любимый дядя.
Мы с ним разговаривали долгие два часа, пока  вместе ехали в электричке в Москву из дедовой – другого деда – деревни. В этой деревне ежегодно празднуют престольный праздник – Девятую Пятницу. Приходится он всегда на дивные дни раннего лета и собирает все родовые кланы тех деревень, коим когда-то было предписано праздновать вот такой праздник.
И наш клан – пока были живы дедушка и бабка со стороны мамы – тоже исправно собирался.  (Да и после, сами став старшими,  помним, и худо-бедно  стараемся съезжаться в родные края. Но уже  не в родовой дом, а в соседнюю деревню, в дом  умерших родителей мужа  двоюродной сестры.)  В те времена, о которых идет речь, всегда самым почетным гостем был дед Егор. Приезжал он из Москвы, где всю жизнь был начальником по линии Союзпотребкооперации, имел хорошую семью, с детками, получившими высшее образование, и потому, тоже ставшими большими людьми. Мы  все любили деда Егора, не отделяя его, впрочем, от его домочадцев. Если совсем было трудно, с чем-либо – лекарство, какое достать, Клаву ли в больницу положить (мамина сестра,  болевшая тяжело и долго, но не перестававшая быть доброй и родственной, опекаемой, в свою очередь всей семьей маминой родни) – всегда обращались к сыну деда Егора – дяде Вите.
Сам дед Егор – высокий тощий старик, приезжал на Девятую Пятницу с подарками, весело шутил, обязательно совершал 7-километровый обход деревень, ему особенно дорогих по детству-юности. Потом за столом обязательно докладывал о своем походе. Его не знали куда посадить, чем накормить – любимый, хороший человек.
Вот с дедом Егором мы и возвращались в Москву. И тогда мне он рассказал вот о чем.
 11-летним мальчишкой пошел он работать сначала  как бы помощником полового, а потом и половым, в один из трактиров  Александрова, принадлежащих моему  деду. Когда начались  листовочки всякие, да прокламации, он оказался в гуще революционной молодежи города, и с приходом революции быстро стал своим человеком в Александровском Чека. Не на главных ролях. Главным был как раз такой, какой описан Катаевым в его ошеломляющей повести. 
 В городе все знали  Деда, и все знали начальника Чека. Деда революционная поросль не любила – сущий эксплуататор – вон, сколько и домов и трактиров и  фабрик награбастал. Начальника Чека тоже не любили – знали, что пустышка, да выскочка.
И больше всего эти двое не любили друг друга.
Дед  Егор рассказывал, что видел, как начальник Чека проводил  дедовы  допросы. На них кипятились оба. Начальник на Деда орет, а Дед начальника самыми, что ни на есть, презрительными словами обзывает. Толку из допросов никакого не получалось. Дед Егор мне так и сказал – он сам себя под пулю загнал – вел бы себя по другому – его бы не расстреляли – никто его расстреливать вначале  не хотел – экспроприировать – да – но расстреливать – нет – попугать – какое там – на допросе начальнику Чека в лицо плюнул – да разве ж так можно – вот его начальник Чека самолично и расстрелял.
Случилось это в январе 1918 года, за 27 лет до моего рождения.

                Дед – дедушка

Второй дед, дедушка, как все мы его называем до сих пор, вспоминая этого удивительного, деликатного человека, родного брата упомянутого деда Егора, в моих писаниях поначалу вовсе не появлялся. Но, перебирая свои записи сейчас, спустя 9 лет, изумляюсь: почему? В моей душе  живет светлая память о дедушке, и при его жизни свои собственные  33 года прожила: хватило времени его разузнать.  Не кривя душой, говорю что дедушка – абсолютный русский народный тип, коего и Александр Сергеевич в своих сказках увековечил, например, в истории с золотой рыбкой. Да и бабушка, наполовину прототип старухи из оного произведения. Но только наполовину, потому как никаких свалившихся, невесть откуда,  материальных благ поначалу, а потом – разбитого корыта, на неё и дедушку не посылалось. В равной мере были  трудягами: понятное дело – крестьянское хозяйство, да пятеро ребятишек. Но что у бабки было, так это командирские замашки, да сварливость к старости. Дедушку поедом ела: уже под 80 обоим, но бабка все  дедушку укоряет: зачем он к ней посватался, да на 16– летней женился, в свою деревню перевез, с Ванюшкой, её милым дружком тогда разлучил. Дед и не слышит будто бы бесконечной бабкиной канители, а голову то в плечи низко втягивает: неприятны ему бабкины слова. Да и не бабка она для него вовсе, а единственная  на всю жизнь и ненаглядная. Моя  двоюродная сестра как-то вспоминала: дедушке под 90,  она его спрашивает, бабушка не обижает ли его? «Нет» – отвечает.  «А бабушку любишь?» «Люблю».
 Дедушкина деревня, где он прожил всю свою жизнь, на окраине Московской области, его родовая. Половина деревенских носила ту же фамилию, что и дедушка. В молодости он и его братья были приобщены к семейному делу – конному извозу в Москве. Дедушка на зимы оставлял молодую жену с детьми в деревне, возвращаясь только к летней страде. После революции осел в деревне окончательно, а с коллективизацией стал председателем колхоза, совестливым, грамотным и уважаемым.
Так почему я поначалу  кусочек о дедушке выпустила? Потому что для меня он всегда  был   частью окружающего мира, его субстанцией, сравнимой с воздухом: есть и есть, а чего об этом писать. У нас не было с ним  особых доверительных отношений, не припомню, чтобы, когда– либо была с ним один на один. Когда   до школы привозили в деревню (вообще же, меня в это время перебрасывали по родне, потому что мама  пропадала  в длительных  экспедициях, работая геодезистом), то всегда была в ватаге двоюродных сестер и деревенских сверстников обоего пола. Всеми делами заправляла бабушка, дедушка – в отдаленье.
Я не была любимой внучкой. И главная причина этого – всеобщая нелюбовь маминых родственников к моему отцу. Очень часто с укором слышала в свой адрес: ну вылитый отец, такая же упрямая и своенравная. На всю жизнь запомнила слова  маминой младшей сестры, произнесенной в дедушкином доме по поводу какой-то моей выходки, что я  – отцовское отродье, такая же эгоистка, у меня никогда не будет друзей, и вообще, что  за наказание свалилось на мою маму: что муженек, что дочка – одного поля ягоды…  Было не только обидно, но и страшно: я не хотела быть «как отец», и мне очень хотелось иметь друзей. И возможно, благодаря тетиному предостережению с друзьями по жизни все сложилось. Без дураков, на всю жизнь. А вот поле, где нас с отцом выращивали, да и мой сынуля потом на нем подрос, не очень то перепахано: опять-таки вопросы наследования генотипа и культивация фенотипа…

                Отец

Я оказалась на краю ямы, в которую предстоит спуститься, пробраться по глинистому, топкому дну, и вскарабкаться на ее противоположный склон. Эту яму я вижу реально. Яма – котлован от никогда не построенного дома, выкопанной на месте прежней дороги. Обхода, практически, нет, что заставляет пускаться во все тяжкие годами, чертыхаясь, и всегда недоумевая, ну зачем же это сделано?
Сейчас предстоит спуститься в такую яму совсем с необычного подхода. Уже привычно я заходила со стороны неприязни к отцу, где каждый втоптанный в склон камешек удерживал меня, и я могла преодолевать путь почти автоматически.
Сейчас я подошла со стороны зыбкого склона.
…  В 1918 отцу не было и шести. Старшим в семье, взявшим заботы  о выживании младших, оказался 22-летний Владимир.
Каким-то образом, обосновавшись в комнатенке на Басманной в Москве, он перевез к себе младших троих пацанов (они, кстати, и рождались именно друг за другом, совсем с небольшими промежутками.)
Мой отец был самым маленьким.
До произошедшей трагедии это был, по словам тетушки, наиболее смышленый в семье мальчуган. Однако, чаще его смышленость приводила  к не очень хорошим поступкам, совершавшимися исподтишка.
В семейных преданиях остался случай, рассказанный со смехом тетушке ее мужем. Они с молодой женой уже были прощены суровым папашей, и могли наезжать в Александровский дом. «Встал как-то ночью» – рассказывал Михаил Трофимович «Слышу какой-то шум на кухне – думаю, мыши. Подошел, открыл дверь, вижу, что в полутемноте, возле горки, на стуле стоит самый младший братик, и быстро-быстро набивает себе щеки сладостями, припрятанными мамашей». После этого 4-летний малыш даже особую кличку получил в семье с намеком на его неколлективистско – плутовские действия.
То есть, все обрушившиеся на голову несчастья, могли им восприниматься еще более остро, нежели братьями. Кроме того, матушка, боготворившая своих сыновей, до степени болезненности, выделяла младшенького. Все, что удавалось добыть  вкусненького (Боже, как  относительно, думаю я то, что определяется этим словом, во времена детства моего сына это банка икры, во времена детства ее сыновей, это, верно, могла быть морковка, или кусочек сахара), матушка совала  младшенькому тайком от чуть-чуть только постарше его, своих же сыновей.
 Вообразить все это невозможно!  Господа – психологи, скажите мне, могут ли подобную сцену проиграть психически не ущербные люди – причем оба – и мать и  сын. И в какой пропорции распределены здесь причины обстоятельственного и генетического порядков! И это не эпизод, это система.
…По словам мамы, отец спился в 30 лет за 1 год. Сначала веселило, что её, в рот, не бравший до того спиртного, молодой муж, стал понемногу выпивать. И уже в конце года он дошел до настоящих запоев.
Но могло ли это трогать ребенка, если у пьяненького отца нормальный, добрый характер? …4х-летней девочкой, когда мама уехала в экспедицию, я жила в семье ее сестры. Мужа тети Клавы я в то время обожала, особенно, если  бывал навеселе. Он усаживал на свой загривок, безумное количество малышни, включая собственную дочку и меня, и все это визжащее от восторга пирамидное произведение, еще и двигалось. Добрейшие, пьяненькие глаза этого человека у меня и сейчас вызывают теплоту и нежность.
 К сожалению, спустя 18-20 лет у этого милейшего человека наступила алкогольная деградация, но в злобность, все-таки, она не перешла.
Пьяного отца я помню только злобным. Правда, когда я была совсем крохой, по словам мамы, отец был умилительно – нежен со мной. Его приговорка: «Одна  и удачная» тогда произносилась им постоянно, а потом лишь в редчайшие минуты жизни, когда кто-либо из посторонних хвалил меня, а он изволял быть благодушным.
 Крохой и я его очень любила. Мама рассказывала веселый эпизод, когда отцов друг, встретив в городе совершенно пьяного отца, ужаснулся, что у него на руках еще и маленькая дочка. Он решил довести отца до дома, взяв его под руку с другой стороны. Но отец выделывал такие кренделя, что и приятелю было трудно его удержать. Когда он, наконец, передал отца и меня маме, то сказал, что я отбила ему все плечо, говоря, чтобы он – злой дядька – не смел, толкать ее любимого папочку. 
Писать о страшных и жестоких эпизодах, о наших с мамой мытарствах, когда отец выгонял из дома, или, наоборот, когда запирался и не впускал меня в дом в зимние холодные сумерки после второй смены школы, и мамы еще не было – невыразимая мука. Я проделывала путь через чердак, карабкаясь в темноте без лестницы, в то время, когда больше всего хотелось есть, и оказаться в тепле. Но, проделав свой кошачий трюк, я попадала в холоднющий дом – отец печку так и не растапливал, без  хлеба и другой приготовленной еды – отец ничего не оставил. Стараясь его не разбудить, а пьяный храп, буквально, сотрясал дом, шла на улицу, приносила дров, растапливала печку, брала картошку из мешка и ставила ее варить в мундирах. Огонь в печке разгорался, само собой навертывались слезы…
Боже упаси, долго это не длилось. Уже в другую минуту могла полностью отключиться от своих терзаний, а в стенах школы так и вообще проживать жизнь счастливого, успешного ребенка.
Я любила быть дома одна, когда ни отца, ни мамы нет дома, заниматься всякими разными, чаще шитейно – «кулинарными» делами. И даже, если кто-то приходил, и говорил, что нужно забрать отца – шли и видели, он валяется на улице, я быстренько одевалась, приволакивала, вместе с сообщившим, отца в дом, и продолжала заниматься своими делами. Такой отец был уже не страшен, я знала, он будет спать до утра, и ни одна сила его не поднимет. 
Все  растерзывания души происходили в периоды другие, когда отец постепенно добирался до отключки, имея где-то припрятанную бутылку. Уже по дороге в дом, он взращивал в себе ярость. И по особому раскрыванию двери, мы уже знали, что нас ждет. Мы – это поначалу мама, бабушка и я в шести, семилетнем возрасте.
Потом это  повторялось без бабушки. Она уже с нами не жила.
Бедная, бедная бабушка той поры. Сколько раз она в моем присутствии была бита своим любимым сынком. Маленькая и сгорбленная, она как-то сразу оказывалась на полу, цепляясь  за отцовские брюки, и не пытаясь увернуться от ударов, причитала: «Пощади, не надо». Я визжала, чтобы отец отпустил бабушку. Он прекращал, помогал бабушке подняться, и, тяжело дыша, куда-либо удалялся. Бабушка виновато обращалась ко мне: «Вот, что вино с человеком делает». Уже в следующую минуту хлопотала, бежала за отцом, и умоляюще просила его съесть наготовленную ему еду.
Та злополучная горка перекочевала к нам, она запиралась на ключ, и бабушка по-прежнему прятала там вкусности для отца. Когда я клянчила что-нибудь из этого у бабушки, она неизменно говорила, что нельзя из горки ничего брать – «Придет папа, это – ему».
Если я съедала много гречневой каши (очень  любила, только что сваренную, в такой невысокой алюминиевой кастрюльке), бабушка отодвигала ее от меня, говоря, что «папе ничего не останется». Никто другой не фигурировал в ее речи – ни она сама, ни невестка, которая придет с работы, ни внучка – только папа.  «Для папы надо сварить, для папы нужно постирать, для папы надо сходить».
 Когда бабушка переехала к другим детям, я даже обрадовалась.
 …Бабушкин возраст приближался к 90-летнему, она совсем перестала ходить, согнулась вполовину… Хоронили ее в маленьком, почти детском, гробе. Говорили, что распрямить ее было невозможно.
…Такой же жесточайший артроз под старость был у одной из ее дочерей. На ноги жаловались все без исключения. Отец перед смертью тоже почти перестал ходить.

– Ну что,  Иячка, справилась с самым, самым, вызывающим у тебя фонтан слез?
– Видишь, облегченно вздыхаю, кажется да.
– Ну  и хорошо. Носовой платок не предлагаю. Хотя, я думаю, это слезы, когда тебе жалко только себя. И будут еще, может, не столь крупные, когда ты просто пожалеешь этого человека. 
– И такие же крупные, и не просто жалость, а раздирающая жалость вперемежку со стыдом за себя, особенно за один свой поступок.
– Это с рассадой клубники?
– Да.  …Отец, услышав, что я копошусь на участке, стараясь из гигантского крапивника отвоевать делянку, и посадить там несколько кустиков клубники на будущее – доковылял до этого места, и попросил сходить в магазин за сигаретами. Дело не только в том, что я не пошла, сказав, что одну сигарету я ему сейчас раздобуду у соседей – ходить мне некогда, а в том, как я напористо продемонстрировала ему свою устремленность в это будущее, где его уже не будет. Он, действительно, умер через три месяца.
– Но он вас шантажировал 8 лет, говоря, что продаст дом, который был отстроен заново после пожара с диким трудом на ваши деньги.
–  Вот видишь, это стерлось из памяти – потому что в душе никогда не верила этому. Ни дом, ни полдома он никогда, никому бы не продал. Смешно, мы с  тобой говорим: «дом, дом», а речь то идет о крохотной – 30 с небольшим метров избушке, почти. Но отец, так же как и я, всегда любил этот дом, не потерпел бы соседства с чужим хозяином, да, и, кроме того, до такой степени предательства  он никогда не доходил. Короче, все его забиячески – издевательские слова из памяти стерлись, а свое свинское поведение из головы не выходит. Я, ведь, тогда даже не зашла в дом, не знала, есть ли у него еда, нет ли, и с собой ничего не было.
 Он никогда не был склеротиком, и он все сразу почувствовал: ему дают понять, что к следующему лету его здесь не будет.
– Да, но  даже  его родная сестра за 10 лет до этого смерти ему желала. У нее так и сложился рефрен: «Хоть бы Господь прибрал  горемыку».
– Боль и скорбь разрывали сердце, когда думалось, какую жизнь на старости лет сотворил себе этот человек – остался один, все самые искренние попытки подойти к нему, прибрать, накормить, в конечном итоге заканчивались одним и тем же: «Вон из дома! Кто здесь хозяин, командовать парадом буду я!» И в миллионный раз, проклиная все, ретировались от него, давая опять-таки миллионное обещание здесь более не появляться. Но все-таки, все это было и для меня и для него в пределах жизни. А тогда я его вычеркнула из этих пределов. Может быть, сейчас я даже острее переживаю это, потому что  гораздо больше думаю о том, насколько по-другому могла сложиться его  жизнь, родись он в нормальное время, и проживи  нормальное детство.
– Ты думаешь, у него был бы другой характер, и он  бы не пил?
– Несомненно, не пил бы. – Отец бы не позволил. Владимир, старший, был трезвенником всю жизнь. Воля отца победила бы этот злой ген, если он действительно пришел из бабушкиной родни – брат ее водочкой баловался.
– Ну а характер? Ведь у того же Владимира – характерец был, дай  боже.
– Да, наверное, он был бы трудным человеком, но самодуром – вряд ли. И в чем не сомневаюсь  –  он бы нашел себя в деле, получи еще и хорошее образование. Даже из того, что  ему чудом удалось закончить автошколу по каким-то подложным документам, где было скрыто, что он сын врага народа, получилась конфетка. Он не просто стал шофером, он стал виртуозом, досконально знавшим все движущиеся  механизмы. Мог сотворить  волшебство из любого металлолома. У него очень хорошо варила голова.
– Если бы, да кабы… Таких загубленных – пруд пруди… В нем было еще нечто такое, что делало изначально сложным жизнь с ним.
– Да, но не быть дочерью.
– Перестань, а как еще один его братец мог измываться над безропотной интеллигентной женой и своими двумя дочерьми, ставя их на горох на колени, брр! Он то проскочил голодное детство.
– Но он тоже пил, и, естественно, это его пьяные эпизоды.
– Я молчу.  –  Злой ген, на который отцовской воли не хватило. Да,  Иячка, ни   повторенья, ни контрольных групп  в истории не бывает. Все рассуждения  на этот счет не прибавят ничего нового. Пора из этой ямы выбираться, а край сыпучий….
– Но правда, ведь недоумение не проходит – зачем это все? Какая дурь – на прямой дороге выкопать  глубокую яму. Ни проехать, ни обойти….

По крайней мере, еще двоим, приходилось преодолевать эту яму.
Я имею в виду маму и милую тетушку – тётю Веру. Вся остальная многочисленная родня все-таки близко к сердцу наши беды не принимала – своих хватало. Лишь редкие прямые столкновения заставляли родственников с неподдельным ужасом восклицать: «Боже, как вы тут  ним живете».


             Тетушка – тетя Вера

Тетушка любила всех нас троих. Отец был ее крестником, к маме она была искренне привязана, нахваливала ее за прекрасную речь, и редкостный вкус. Меня, как уже было говорено, обожала.
Как я думаю, она не признавала полутонов – все ее чувства – сильные, смачные, либо с восторгом, либо с ненавистью.  Хотя в годы нашего с ней совместного проживания на земле, формально, ее жизнь событиями была небогата.
Она, практически, никогда не работала. Было всего два рабочих эпизода по несколько месяцев. Первый – когда с началом империалистической войны ее муж находился в Галиции, она проработала в сельской школе учительницей  младших классов. И второй – когда в 1937 году ее мужа забрали в НКВД (дословное тетушкино выражение), она устроилась на работу мороженщицей на холодильник  (Опять-таки тетушкина транскрипция).
 Самое Главное в тетушкиной жизни составляло ее замужество с дядей Мишей. «32 года ее безоблачного счастья пролетели как один день».  Эти слова я слышала безумное количество раз. Но как она произносилась, эта фраза! Поэтому, если, вдруг, день или два, я что-то ее не слышала, обязательно спрашивала: «Тетя Вера, а сколько лет вы вместе прожили с дядей Мишей»?
Тетушка хорошо знала свою партию в нашей игре, и отвечала всегда, не раздражаясь, всегда, с замечательной интонацией: «32 года, детка. Пролетели как один день»!
На эту фразу ее можно было спровоцировать в любое время, чем бы она не занималась – шила ли, а это был ее единственный заработок, кулинарила ли.
На другую мою фразу: «Ну, расскажи мне, пожалуйста, про вашу с дядей Мишей жизнь, только все с самого начала», она откликалась только по вечерам перед сном. В общем- то, это была моя самая любимая сказка, которую я никогда не уставала слушать.
Тетушкино повествование  начиналось с гимназии, где она пребывала то ли 11, то ли 12 лет, и получала аттестат зрелости действительно зрелой девушкой, около 20 лет.
Обязательно  она рассказывала про свою строгую классную даму, которая не ленилась зимними морозными вечерами «шастать» по улицам, и высматривать своих воспитанниц. Замеченная ею после 9 часов вечера, могла получить снижение балла за поведение.
Сейчас я не помню рассказов про тетушкиных гимназических подруг, но они, конечно, были. Раза три, или четыре я дико изумлялась необычайным тетушкиным встречам, происходившим в моем присутствии с какими-то, чаще всего маленькими и опрятненькими, старушками, когда и Тетушка, и вот такая, старушка кидались на улице друг к другу в объятья, восклицая: «Ой, милая Лидочка (Верусенька, Любочка)! Боже! Как рада видеть! Какими судьбами?!.». Они обнимались, лобызались, приговаривая: «Сколько же лет мы не виделись». В одной, или паре, фраз, рассказывали про свое житье, и растроганные, расходились, храня добрую улыбку на лице. Потом я обязательно Тетушку спрашивала, что это за старушка, которая называет тебя «Верусенькой» (мне это казалось ужасно смешным). И Тетушка говорила, что это ее задушевная подруга по гимназии.
То есть, конечно же, у нее были смешливые и шаловливые, как она сама, хорошенькие гимназические подружки, и, наверное, – одногодки-гимназисты «кавалеры», которых приглашали на гимназические балы. Наверное, все это она мне рассказывала. Но «все это» я слушала вполуха, приготавливаясь услышать действительное начало моей любимой романтической истории.
Таким началом был Гимназический Бал по случаю Пасхи, когда Тетушка была уже в последнем, выпускном классе. На ней было новое, взрослое, платье. Стояла она в окружении, как и она, сама взволнованных, и тоже нарядных, подруг, когда услышала приглашение на мазурку, произнесенное незнакомым, уверенным голосом. Моя Тетушка подняла глаза, и, ах, перед ней стоял сногсшибательный стройный брюнет с синими глазами в красивой офицерской форме. Тетушка впорхнула в мазурку, голова ее пошла кругом, и тот Бал превратился в прелюдию Тетушкиного Счастья. Весь вечер она танцевала только с красавцем-офицером, узнала от него, что их полк только что здесь расквартирован. Что он гораздо старше ее (на 14 лет!) – догадаться не представляло труда, и что он без ума от нее – тоже. Еще она узнала, что он из Малороссии, что у него 3 брата, все –  оканчивали кадетское училище, и что он не женат.
И вот, при всех грозных гимназических нравах они стали встречаться каждый весенний вечер. Тетушка изловчалась что-то своим домашним плести про свою внезапно заболевшую, то одну, то другую подружку, умудрялась не попадаться не глаза бдительной классной дамы, и с блеском сдавать выпускные экзамены.
Потом был   выпускной бал. И снова – новое платье. Она, невозможно красивая и счастливая, получает Предложение быть женой офицера. Тетушка в счастливых слезах  говорит:  «да», но  слабым голосом добавляет, что ее отец никогда не даст родительского  благословления на брак с искушенным 34-летним офицером. И тогда ее Михаил говорит ей что для него не существует никаких преград, что полюбил ее с Первого Взгляда, и на Всю Жизнь, и что он дает Честное Офицерское  и Дворянское слово, что устроит ее Счастье, чего бы это не стоило!
Они решают венчаться на ее день рожденья – 21 сентября. К этому времени он снимает квартирку в 2 комнаты, обустраивает ее (а вкус у Михаила был отменный – устойчивое тетушкино выражение), покупает массу дорогих вещей, и, наконец, венчальное платье для невесты и обручальные кольца.
Невеста наша потеряла сон и покой – то смеётся, то зальется слезами – дома уж и не знают что думать, но она своих секретов не выдает – ждет, не дождется заветного дня.
И он наступил! Рано утром она втихомолку ушла из дома на квартиру, к жениху. Надела Венчальный наряд с «флёрдоранжем» – как мне это слышится 5-6 летней девочкой. Во дворе уже ждала запряженная тройка лошадей. В коляске, назначенные шаферами, двое друзей – офицеров. И вот они уже несутся к загородной церкви, где состоится Венчание. На сем красивейшем таинстве никого из родственников невесты не было. Да и невесте, кроме ее Дорогого Возлюбленного до гробовой доски, и никто и не нужен был.



                Несмыкаемый круг

– Ну  а дальше? Что дальше то было?  Иячка, чего ты замолчала, и целый месяц к машинке  не подходила, что, истощилась? Слова кончились? Ведь у нас с тобой планировался вход в литературное пространство, где ты, наконец, развернешься и самореализуешься.
– Не так чтобы планировался, но...  Порции эндорфинов на нечто хорошенькое, сейчас мне, явно, не хватает.
– Не понял. Сходи в магазин  – сейчас всего завались.
– Ой, глупыш, это другое. Это не покупается. Нет, вернее есть миллион суррогатов. Но это не то. Натуральные эндорфинчики вырабатываются в твоем мозгу по достижении поставленной цели. Поставил цель: вымыть пол. Помыл – все чисто, сверкает – получай вознаграждение – тебе порция эндорфинов. И ходишь, себе довольная, улыбаешься миру, мир улыбается тебе.
– Понял. Поставил цель разбогатеть. Разбогател, купаешься в роскоши. Неделю ходишь сам себе довольный.
– Вот именно! Неделю. А дальше, новый стимул подавай. Иначе ждут того богатенького вещи непредсказуемые. Но самый надежный стимул – творчество. Вот уж наркоманы, все эти писатели и открыватели. Они и через неделю, и через две, себя за ниточку дернут, чего-нибудь новенького сотворят,  им и накапает эндорфинчиков.
– Иячка, в чем же дело – тебе и флаг в руки! Чего же ты истощилась? И главное, на каком месте. Твои эндорфинчики должны струиться не только оттого, что «занимаешься творчеством», но и  оттого, что купаешься в море тепла и доброты, вспоминая  Тетушку. Не пойму.
– Ну, у меня начались другие интересы – сижу на болоте, смотрю, что нужно сделать, чтобы осушить маленькую полоску для дороги к  дому. Ужас, как интересно. Канавы углубляю, ведра с землей до полуночи таскаю. Эндорфинам, ведь, все равно на что выделяться. Сейчас они у меня выделяются на стимул «болото».
– От тебя можно сойти с ума. Какое болото? Очередная ипостась с окончанием «ительница» – осушительница. Знакомые в Америку летают, мужья знакомых миллионы лопатами гребут, нормальные дачи строят, а эта докторша, видите ли, на минуточку забежала в каменный век, и собственными ладошками болото осушает. Кащенко, по тебе, Иячка, плачет. Но ты меня не проведешь. Я твоего Зигмунда тоже почитывал.
Ты, просто, понимаешь, что через страничку все милости про Тетушку закончатся, и тебе нужно будет достать  упаковочку  розг, и себя ими как следует, отхлестать. Ты должна будешь, рассказывая про Антонину Александровну – всеми нами любимую и почитаемую – прямо сказать, какая ты, по отношению к ней,  была свинья. Вот.
– Ох уж эти Альтеры Эги – не скроешься, не убежишь. Точно. Это святая правда. В пятницу маме было бы 80 – всего-навсего. А ее уже 4 года нет. А еще 8 лет назад она работала на полную катушку в своем КТБ, отказываясь от пенсии. 8 лет назад она была молода и красива.
– Иячка, ты умная тетка. Ну что ты городишь?
– Я ничего не горожу. Просто знаю, что еще в свои 72 (по календарному счету), она была нормальной 45-летней женщиной. Понимаешь, ее 45-летие длилось существенно дольше, чем это принято.
– Пусть будет так. Но  дальше…
– Дальше, начиная с 73, за 2,5 года она  догнала своих сверстниц «по старости».
– Но, в принципе, это генеральная цель современной геронтологии: не занимаясь пустыми бреднями  о бесконечном продлении человеческой жизни, пытаются научиться  изменять вид  возрастных кривых  физического и психического здоровья. Чтобы не пологая горка вниз с 25 лет начиная, а практически, плато, длиною, так эдак, лет… Да. Ну а потом…
– Потом скоростной спуск. Фьють! И дно пропасти. Да, с мамой так и было... Но современная геронтология, все-таки   74 года в качестве возраста смерти, сколько-нибудь серьезно не рассматривает. Туда, ближе к 85-90.
– Грустно. … Но «длинное 45-летие», это все-таки, не каждому дарится…  Тогда она была счастлива?
– Не знаю. Думаю, что скорее да. Так как это понимала она. «Счастье – румяная корочка с часа. – Весь каравай – меньше детской ладошки»... Для нее были важны обе части этого предложения, и может быть, вторая, что вся жизнь очень коротенькая, ею осознавалась более весомо, что ли. Она и мне всегда с малолетства так говорила, даже когда я еще не понимала этого.
– Но у Антонины Александровны это «понимание», оборачиваясь нестерпимым «жизнь проходит»...
– Не развивай.  Там много, что из этого следовало, и непосильное взваливание на свои плечи множества забот, и «незамечание», и даже неприятие многих вещей, например, роли бабушки при единственном внуке, так что  «Батоня» навсегда осталась наезжающей с гостинцами, но куда-то еще спешащей,  моей мамой.
– Уточни: по крайней мере, с ее 55 лет до упомянутых ранее 72. Потом все изменилось.
– Да. В маминой жизни изменилось все, хотя еще примерно год, я  позволяла себе этого не замечать... Мама очень тяжело умирала...  А почему ты вначале спросил  о том, была ли мама счастлива? Потому что знал, какой непосильный воз мама всегда везла? Да, на первый взгляд, счастье в устоявшемся значении, там не просматривается. Но маме Бог дал способность  слышать камертон высшей Гармонии, и иногда, на какие-то мгновения, настраивать свою жизнь по нему, может быть, вопреки существующим обстоятельствам.  Мама была очень сильной. В тайники своей души она никого не пускала. У нас с ней никогда не было  обычно принятых между матерью и дочкой, разговоров. Мамин «неозвученный» принцип воспитания: «смотри на меня». Да, мама была очень и очень сильной.
– И, в конце концов, ты привыкла к этому.
– Да. Я думала, что только такой она и должна быть.
– И ты не заметила того времени, когда ее внутренний костерчик погас, осталась одна труха в ее всегдашней оболочке. И уже мало, что можно было сделать.
– Да.
– Знаешь, когда ты еще про  «румяную корочку» начала, у меня возникло ощущение  одной характеристики на двоих: и на  маму и на дочку. И в этой ситуации ты еще побываешь.  Тебе тоже, с трухой внутри, не захочется просить помощи – подачки. И, главное, тебя, действительно, такими вот «подачками» никто не побалует. В голову не придет. Как и тебе не приходило в то время, когда на  шее  у Антонины Александровны висели непосильные заботы о беспомощной бабушке и больном  (твоем!) отце.
– Я находила для себя возможным оправдаться тем, что ее родная младшая сестра Вера могла бы забрать бабушку к себе.
–  Прекрати. Даже мне стыдно…  Вот что.  Давай в другой раз про эти дела. И твоя вторая попытка, спустя почти 10 лет после первой – ведь сейчас на дворе 2004-й год – не очень-то удачна, но понимаю, пока ты жива, будут новые заходы к этой теме.  Пока остановимся на бесспорном. А.А. была личностью и умницей.  Вокруг нее были разные люди, в том числе вовсе  непохожие на нее. Но ее ум и душа были щедрыми. Ей было легче жить так, как она жила.
– Уговорил. Здесь больше об  этом не буду. А о Тетушке дорассказать можно?
– Да нет, пожалуй, не стоит. Помнишь, у Куприна – Леночка, умершая молодой, и потому в памяти оставшаяся молодой и прекрасной.
– Но Тетушка прожила достаточно длинную жизнь.
– Значит, это еще более интересная штука. Когда свет и тепло человеческой души так велики, что преображают память о нем. Ты не могла знать Тетушку гимназисткой, прелестной невестой, молодой и ослепительной офицерской женой, но это вошло в тебя. Сейчас ты сидишь у своего окна и видишь парковую скамейку, и на ней –  светлую, улыбающуюся, радостную Тетушку. Она тебе рассказывает, в какой прекрасный народный университет она ходит. Как хорошо пели Онегина вчера. И как хорошо, что тебе (18-летней девице) так идет этот зеленый костюм.
– Ты из нее какую-то блаженную сотворил.
– Нет, конечно. Но не буду же я сейчас вспоминать о ее вспыльчивости, или о чем-то еще не очень приятном. Мы говорим с тобой о сути. В Тетушке она составлена из живого, здорового духа, любви, доброты и независимости.
– Ну почему, ты все-таки, как мне кажется, этими словами выражаешь некое противопоставление Тетушки и мамы. И доброты, и любви, и независимости маме было не занимать.
– Никакими противопоставлениями этих двух, самых  близких для тебя, людей я не занимаюсь. Тем более, что я все-таки плохо представляю последние годы А.А.. Просто, рядышком тут тобой поставленные, эти две сильные женщины могут сейчас подсказать тебе, как лучше жить – с натугой, или без натуги.
– Ну, приехали. Причем здесь это?  Кто будет говорить об этом, или опровергать твои дурацкие заявления, если я еще  не рассказала про мамину жизнь. Совсем немного о последних годах, да и то, скорее потому, что это моя боль, мое лобное место. У тебя выходит, что Тетушка жила мудро и радостно и без натуги, а мама – как-то иначе.
– Иначе, потому что на ее шее висело множество забот.
– Висело, или она на себя повесила (бабушку и отца, я, конечно, в виду не имею) – еще не известно. И вообще, не продолжай об этом – я становлюсь злюкой.
– Повторяю предыдущую фразу: «У нее на шее (как у любого очень порядочного и совестливого человека) висело множество забот о множестве людей, в том числе и о твоей семье, моя дорогая. Конечно, баба Тоня – Батоня, как поначалу называл ее твой  маленький сын, не могла заменить ему другую, московскую бабушку, на глазах которой он и рос. К счастью, никаких замен и  не требовалось, бабушки  существовали по принципу «дополнительности». Но не лишился ли бы твой сын любимого места, если бы баба Тоня в свое время не затратила столько сил  на организацию работ, и сами работы, на пожарище. И таких примеров – множество.
– Конечно, это сущая правда, но зачем  маму противопоставлять  Тетушке? Что ты молчишь?
–  Ничего. Просто хочу завершить твою семейную хронику простой мыслью, как хорошо, что на свете бывают такие люди, как наша Тетушка – умные, светлые и независимые.
– Как «завершить семейную хронику»? Спутал меня, все скомкал, какие-то туманные рассуждения о двух независимостях, не дал ничего рассказать о маминой жизни – и все: «конец семейной хроники».
– Послушай меня, так будет лучше, а А.А. – это ты. Ты идешь по ее следам, повторяя ее ошибки, и находя ее находки. Хотя сейчас пришло в голову, что может, наш с тобой разговор послужит делу профилактики, хотя бы… болезни Альцгеймера, нет, выразился плохо,  да и вообще будь эта профилактика разработанной… .
–  Куда тебя заносит, но ты еще маленький . Ладно, но про маму и меня не нужно. Тем более,  чаще слышу, что больше черт восприняла от отца.
– Я же не про черты, а про жизнь, и про завершение жизни. Можно не сомневаться, что твое хватание за множество дел, тоже закончится бегством от них.
-- Да ты полный дуралей – ничего не понял. Никуда мама не сбегала: на нее обрушилась болезнь и мамина катастрофически суживающаяся реальность уже не была высвечена ею себе до всех своих уголков…
-- Ой, извини, пожалуйста, я точно дурак. Но все-таки  и у А.А., и у тебя отсутствует один очень важный ген, ответственный, если хочешь, за ответственность своей жизни.
–  Опять заносит.
– Нет, моя дорогая  Иячка, знаю, что говорю. «Есть много интересного на свете, друг, Гораций...», но раскидываться, за все хвататься – грех.
– Грех? Смысл понятен, но слово, явно, неудачно.
– Повторяю, грех. Это очень важная  для меня вещь, и знаю, что и сама думаешь обо всем том, куда это понятие естественно вписывается. Очевидно, что без отдельного письменного пространства  для таких соображений, нам не обойтись.
– Ну, это после, наверное. И если по делу. Пока же не могу расстаться с мыслями о маме.
– А с ними, разве можно расстаться? Но здесь другое дело – правильные слова.  К их поиску лучше возвращаться изредка. Но я в принципе сомневаюсь, что ты сможешь  донести всю глубину и сложность живущего в тебе явления, названного тобой «моя милая, милая мамочка», потому что это сплав  действительного и отношений к нему,  разных, в том числе, продиктованных  чувством  вины.
 
                Мама

  Если хочешь, напиши, нечто знаемое многими, о дивной, прелестно сложенной, быстрой,  сельской девочке.  Как она любила свою деревню, свой дом, свой лес, как она все это покинула в 14 лет, и уехала учиться в Москву, как она потом с экспедициями объехала полстраны. Как уже потом она работала городским землеустроителем, бегала по всем окраинам города, усмиряла и мирила частных землевладельцев, и была обожаема за справедливость и неподкупность  населением всего этого интересного города. Обязательно вставь, как ты гордилась ей еще и потому, что она была самая красивая в своем горсовете. Как она примерно раз в год сотворяла какой-либо новый наряд для работы – платье, там какое-нибудь, строгое и безумно элегантное, или  темный костюм с  офигенной жоржетовой блузкой, и как она во всем этом, под восхищенные стоны сослуживцев, носилась по коридорам горсовета. Пометь,  пожалуйста, что ходить она не умела – она летала, бегала, взлетала, перепрыгивала, подлезала (под стоящие на путях поезда) и тому подобное – если о динамических процессах, так сказать. Если о рабочих – то она косила, пилила, строгала, колола, жала (всегда лучше и быстрее мужиков), шила (лучше профессиональных портних), составляла деловые приказы, распоряжения и справки (лучше всех в горсовете), обладала даром речи (лучше всех, выступая и докладывая всякие разные вопросы на сессиях горсовета).
– Господи, откуда  ты все это знаешь, и сейчас вспомнил?
– От Тетушки, вестимо. Я все это слышал множество раз. Про свою любимую Тонечку она без устали могла рассказывать. Еще она всегда рассказывала про ваши совместные воскресные обеды, на которых Тонечка всегда, по вкусу Тетушки, была одета в домашний халатик покроя «принцесс» из темно-синего сатина в белый мелкий горошек. Тонечка, единственная из всех, могла потрафить (сказал – и сам балдею от Тетушкиного словца) ею приготовленными обедами и испеченными пирожками!
– Как же, помним эти вкуснейшие обеды. Тетушка приходила загодя. Ей выносился стул в сад, я была подле нее. Мама суетилась на кухне одна. Действительно, потом переодевалась в свой праздничный халатик, выходя в нем на ступеньки со словами: «Все готово, идите кушать». Минут пять с Тетушкой, затем они обсуждали отвратительность слова «кушать», но соглашались, что позвать: «Идите есть» – вообще не годится. Потом вкуснейший обед съедался подчистую, я шла Тетушку провожать, и наступала безобеденная неделя. В будние дни мама с утра варила что-нибудь самое простое (картошка в мундирах, или каша) на весь день нам с отцом, и убегала. И я начинала ждать нового воскресного обеда...
– Ну вот, видишь, как славненько может сложиться  очаровательная новеллка. И все. Дальше не копай, не пытайся заниматься объяснениями, почему она рядом терпела такого мужа, ну, и тому подобное. Вспомни устройство сельского дома: чистая и грязная половина. Гостей принимают в чистой горнице, в грязную половину хозяин гостей не поведет, хотя иные, прыткие, и норовят туда заглянуть.  Давно, признаюсь, у меня это вызрело, хотя повод совсем  другой, может, для тебя и неожиданный.  Хотя, как знать.


                Сельский дом  и  другое

   Наши воспоминания неизбежно должны привести  к   заключениям того порядка, где естественны понятия: ниспосланная судьба, грех, Бог.  Формальным пространством, где к этим понятиям обращаются повседневно и публично –  является  современная церковь. Она и стала поводом  для аналогии с сельским домом, с его чистой и грязной половиной.
 Вот, ты вошел в Храм, оказываешься одаренным красотой,  стройностью хода Богослужения, дивными песнопениями. Возрадуйся, восприми из этого в жизнь свою, сколько сможешь, и будь благодарен за  благость, и, наконец,  за доступность приобщения к истинному искусству. (Консерваторское исполнение церковной музыки – бледная тень  этого, и не бесплатная.) Но ты начинаешь себя вести, как любопытный гость, начинаешь пролезать и разузнавать про потаенные стороны церковной жизни, не без удовольствия обнаруживаешь, что и среди церковных предостаточно мелких, корыстных, обычных людей, надевших только церковные одежды. А далее ты уже, как бы, и в счет не ставишь все то, чем церковь одарила тебя. А мораль одна – не суй свой нос, куда тебе не надобно, и тебе же лучше будет. И ни в коем разе оттого, что и другой грешник – тебе радости не прибавится.
--  Само по себе,  это верно, но, дорогой,  все-таки это мало состыкуется с рассказом о маме. Я просто не знаю маминых мотивов, но ни один из них словом  «грязный» охарактеризован быть не может, слышишь меня! Скорее всего, это всегдашнее «сегодня-завтра», а жизнь, как мы с тобой помним, коротенькая. А может, для понимания, как раз и нужно оказаться   в пространстве высших материй, к числу коих относятся уже  упомянутые вскользь «грех», «ответственность жизни», кстати, очень туманно – ответственность за, или перед? (ответственность жизни перед ...смертью – так что ли.)
– Не ёрничай, стараясь прикрыть свою неловкость за то, что и  ты посягаешь на высшие материи.  Всем известно, что это чревато таким...
  – Каким?  Пошлым, банальным?  Договаривай!
– Не петушись. Я вдруг вспомнил Ахмадуллину: «О пошлость, ты не подлость, ты лишь приют ума». Любой ум, очевидно, дает приют «высшим материям» (как он это понимает), стараясь с их помощью  разобраться  в смысле своего и своих близких присутствия на земле. И так как, это, очевидно, хотя бы раз в жизни посещает каждую голову, то сам факт подобного, действительно, банален. А пошлым, в прямом смысле, могут  быть, лишь умозаключения типа: «мы рождены, чтоб сказку сделать былью».  «...  Что б, умирая, мог сказать: вся жизнь отдана делу  партии  (клану, и черт, знает, еще какой организации)».  Но, вообще-то, когда я замялся, то хотел сказать: «таким скучным». Для меня очень многое, не имеющее доказательной базы, является просто скучным, то есть скучно без конца прерывать краснобая с одними и теми же словами: «Простите, откуда вы это взяли?»
– А если я тебе  скажу, откуда, из своей жизни, вот откуда – ты меня будешь слушать?  Если наболевшее?
– Только если  без «вещательного компонента», и если согласишься, что твое «наболевшее», с моей помощью может  перебираться в ранг «переболевшего».
– Я  об этом хотела тебе сказать раньше. Сидела тут за машинкой, себя жалела, судила, казнила, прощенья перед близкими людьми просила, и душе легче становилось. Своих больных пытаюсь научить этому. Психологам  давно все известно, но не каждый  имеет опыт  «письмолечения», а он, подчас, сильнее эффекта штатного психоаналитика. Но это так, попутно.
–  Но ты своих больных не предупреждала, что, войдя во вкус, можно столкнуться с непредвиденным:  бумага (и ее эквиваленты) становятся основным  местом обитания  пережитого, оно вытесняется из памяти, и даже, из души. Пустоты заполняются всяким разным барахлом, либо душа ищет  новых, подчас, авантюрных, впечатлений, которые опять-таки, просятся на бумагу, и возникает хорошо известный  феномен «все на продажу». Профессиональное писательство, да и вся  публичная, так сказать, культура, наряду с фантазийным сочинительством вбирают в себя и такое.  Но это  тоже попутно. В твоем конкретном случае речь действительно идет только о письмолечении.
– Все может быть. Но почему ты счел уместным  сделать подобное отступление здесь?  Ни к селу, ни к городу. Я только что собралась духом...

                Взъерошенная

– Д  -- А ничего ты не собралась. Какая-то вся взъерошенная – я же вижу. Что-то произошло в эти дни? Можешь не отвечать, можешь сразу заняться «письмолечением».  Я буду терпелив. 
– Произошло. Но начнем с того, что «эти дни» не соотносятся  с первоначально заявленными, отсчитай вперед почти 10 лет, и поймешь, почему меня особенно расстроило происшествие, о котором собираюсь тебе (себе письменно) поведать.

 По всему долженствующая  быть еще более умудренной жизнью, я на деле оказалась почти идиоткой, и меня «поимела» одна  особа женского пола.
 Я вообще боюсь женских коллизий, но они меня преследуют. На своей шестерке  столкнулась, не с чем-нибудь, а с Поджеро, за рулем, которого сидела  зрелая девица. Это к слову.
 В данном случае особа была моего возраста, достаточно ухоженная, не безвкусная, с ясными глазами. Место действия – Пушкинский музей, зал французской живописи 18 века. Конечно, это во многом объясняет мою  расслабленность, не позволившую мне  немедленно ретироваться от  миловидной особы, обратившейся ко мне со словами: «Простите, пожалуйста, я вас выбрала,  не могли бы вы мне сказать...» Признаться, польщенная, я  вопросительно посмотрела на незнакомку, она тотчас же предложила присесть, и я покорно пошла за ней к диванчику. Мы присели, и я сразу была огорошена ее утверждением, что  не знаю русского языка.  «Признайтесь, вы не знаете русского языка» – действительно, только накануне, в бесчисленный раз, зацепившись за Даля, и с трудом от него отрываясь,  почти  на автомате, сказала себе эту фразу. Я, на  мгновенье, потупилась, что дало основание моей визави, начать артиллерийскую атаку. Посыпался град словесных ядер, одно увесистее другого: «я не знаю значения русских слов, а она – «росс», она знает» – буква «о» имеет в словах свою самодовлеющую роль, я живу, не понимая смысла жизни, очевидно, я  доверяюсь историческим наукам, что является абсолютно недопустимым». Далее последовал краткий вещательный курс  с новой трактовкой значений  слов, упоминанием  о чудесном  озарении и тому подобное.
 
«Спокойно» – сказала я себе – «это шизофрения», но глаза  ораторши оставались ясными.  «Манипуляторша» – от меня чего-то хотят, завлекают в секту? Хотят получить моральное, а может, и материальное «пожертвование»? Ведь меня же «выбрали».
 Злость на себя заставила собраться и построить укрепление. Снаряды больше не долетали. Почему – думала я, она охотится за жертвами здесь? – вовсе не случайно. Манипуляция успешна при мельчайшем учете всех психологических особенностей жертвы. Она, жертва, должна быть из «околокультурного» слоя, когда ноги несут в музей, театр, и другие зрелищные места, а в голове не только не прибавляется, но возникает абсолютный хаос по причине отсутствия основ образования, ведущей  в западню пройдох и  шизоидов, вышедших из этой же среды недоучек.
 Бери любую область, медицину, вернее «врачевательный бизнес», заполненный шарлатанами, сценарий манипуляции тот же. Злость сподвигла и на неожиданную для себя мысль: «Надо же, вот и круги на воде от выступлений исторически –  арифметических ревизоров – «слышал звон...»  А что, собственно, меняет в моей жизни эквилибристика с историей? Один миф заменят другим? Произведут перетасовку дат  создания мировых произведений? Но Рублев останется Рублевым,  Шекспир Шекспиром, Моцарт, Моцартом.  Они наличествуют в жизни, не в истории, и это главное.
 Понятно, что в конце на мою голову обрушилось «страшное предсказание» смертных страданий, потому что у меня не будет нужных знаний, и надо сказать, что чувствовала себя, отважившись попрать нормы приличия, встав со злополучного диванчика, выжитым лимоном.  Вот такая история, и приключилась,  когда были напечатаны слова о посягательстве на высшие материи.

– Бедная  Иячка, небось, некий мистический знак увидела в этом происшествии.  Даже неплохо – тем более будешь чураться  вещательности в будущем.  Жалко, конечно, что не умеешь экранироваться от  манипуляторов, а ты, с выражением лица «блаженная странница» –  хрестоматийная модель жертвы  в специальной науке - виктимологии. Но если не дано жертвой не быть, лучше  не вспоминать о нормах приличия,  и удирать нужно немедленно.
  Что является питательным бульоном манипуляции, в общем-то, известно. Приправы в него бросают  «пабликмейкеры», охочие до писательства,  псевдонаучного ширпотреба... Противостоять этому трудно, но необходимо.
 Даже с точки зрения собственного здоровья необходимо говорить стоп манипуляторам.  Абстракции типа: «Надо быть культурным, образованным» – по барабану, как сейчас говорят.
Но  начни с другого: «современный мир пропитан   манипуляцией, чреватой насилием над личностью. Невротические реакции и «синдром выжитого лимона» – лишь семечки. Противостоит  манипуляции   психологически устойчивый человек.
Психологическая устойчивость, когда на бедную голову  ежеминутно обрушиваются разнородные потоки информации,  достигается культурой человека, данной ему, человеку -  образованием».
– И воспитанием, где чадолюбивым родителям без помощи Моцарта и  Андерсена обойтись гораздо труднее, их детки  окажутся менее отзывчивыми на правильные родительские слова.

                Задний ум

– Иячка, помнишь, как себя  называла одна твоя институтская подруга?  А ты воспитатель – теоретик, причем, потомственный, как это следует из  твоего же описания.  И случайно ли отсутствует главка «как я воспитывала сына»? Что, не хотелось писать? Ладно, я вовсе не садист. Твой отец любил говорить: «хорошо то, что хорошо кончается» – сынуля вырос, отнюдь, не заброшенным, хотя твой личный вклад в это не занял подобающего места, были другие, а у тебя другое – диссертации, институты. Умаляет ли это значение сказанного тобой? Будем думать, что нет... Расстроилась?   Расстроилась, вижу. Ну, обязуюсь  больше не подкалывать.
– Спасибо, милый.  Ну, что тебе сказать – слишком сильно владела всем моим существом одна, как казалось, абсолютно естественная мысль - мой ребенок  и я –   Одно Целое.
На автомате принимались посылы «что хорошо было мне в моем детстве, о чем мечталось и передумывалось в своей дородительской жизни, то сейчас легко сбудется  при этой второй попытке  – абсолютно одной на двоих, и все субстанции мои – это его.
 А нужно ли при этом говорить, что моя самостоятельность очень рано проявилась не только оттого, что была поставлена в особые условия. Наверное, это главная черта характера  - «я сама, я все сама  смогу сделать, разобраться, научиться съезжать с этой крутой горы на лыжах, преодолеть страхи темноты – буду идти и петь, специально  заставлю себя ночью пройти по этой тропке, залезу в холодную воду – смогу и преодолею свою слабость. Можно употребить сленг - очень рано и неосознанно  стала эндорфинозависимым существом – достигнутая  цель  обеспечивала эндорфиновый приз.
Достигнутая цель и  обязательный приз  - это же счастье, главный секрет интересной жизни, значит, строить свою жизнь -  самая  ценная вещь на свете, подчинив ей все  реальные обстоятельства, вывернуть их,  потерпеть, победить свою немощь перед ними, найти другой путь.  Только так и не иначе может быть и у моего сына,  в первую очередь он должен  почувствовать вкус к самостоятельности,  сулящей личные победы и личные призы, а моя  жизнь  должна быть при этом кладовой, где он всегда найдет подтверждение правоты такого взгляда… .  Вот, если хочешь, о  моих принципах воспитания.
-- Хорошо. Покаяние уловил. Но ты действительно могла подумать, что с тебя «делать жизнь» прямо так позволит сторона мужа, если там опыт, и как ты говоришь, черты характера не соответствовали твоему образу.   К тому же тебя очень устраивала нормальная бабушкина заботливость о внуке, а у нее был неоспоримый аргумент,   она  вырастила двух прекрасных детей. И к тому же ты,  больше всего на свете боясь   злых генов своего отца, сама говорила, что  может быть их победит бабушкина  фантастическая доброта.
-- Ну, я немножечко не так говорила, не важно. Мысль была такая -  чего сейчас с бабушкой разговоры о правильном воспитании вести – она внука окружила  такой добротой и заботой, что может быть  сейчас  (в его  раннем детстве) – это основное, а дальше случится то, что случилось со мной. - При всей  любви ко мне тети Веры, да и я, оставаясь у нее, могла сравнить  такое лишь с переселением в  добрый и вкусный рай после не понятно чего. Но уже  с 10 -11 лет   только мама, только свой голодный и безалаберный дом были нужны мне по настоящему, хотя подчас и засыпала, когда еще мамы не было, и все равно сладко перед сном подумать « мама уже скоро придет»….
-- Да, «Одно Целое»…. Но ты же научный работник – отдай и не греши.  Но к существенной доле  факторов, влияющих на развитие, ты не можешь быть причастна. К тому же ты, врач, как  могла, чуть ли не позабыть,  историю самого появления на свет своего малыша, и позволить себе думать, что все благополучно «рассосалось». Полное безобразие, наверняка о родной медицине захочешь поразмышлять.
-- Не знаю. Сейчас мы расковыриваем болячку, если честно, хотя посторонний ее  не сразу и обнаружит.
-- Не надо так – знаю, что родители редко  о детях без тревоги говорят. А что касается воспитания, есть и третья попытка освоить этот курс – с  внуками.

-- Ах, мой золотой, ведь, в принципе я говорила о самовоспитании  - здесь же самый большой призовой фонд –
       себе от себя!
И, главное, тогда и для других больше всего прирастает.

 Но, наверное, ты прав – третья попытка тоже   часто дается – буду надеяться. Но позволь все-таки мне чуточку радости – с некой патетикой сказать вот что -   
с рождением ребенка к родителю приходит понимание смысла его конкретной жизни. Это точно – смысл жизни человека, причем жизни именно его, конкретного Михаила Петровича или  Анастасии  Прекрасной, открывают каждому  из них их детки с первым же своим родильным криком.
--Да, конечно – это общее место. Даже всякие важные и одержимые толстосумы, уже в следующий момент начинает быстро продвигать программу «усиленное деторождение - все им, родимым, они мою фамилию увековечат». Констатирую, что рецепт «окончательного» нахождения смысла жизни, к счастью, становится все более и более популярным. Это твоя чуточка радости.

Но Иячка, нам с тобой понятно, что еще более умудренная дама  дозрела – со времени того достопамятного посещения Пушкинского музея минуло  никак не меньше  5 лет, а уж с момента написания первой строчки, вообще, страшно сказать сколько – так вот, дозрела, к сожалению, до видения весьма грустного.  Вместе с твоей старостью, крадучись, и определенно вдалеке, но все же,  по этой же дороге,  тенью, движется  другая персональная старость. Пусть, пока нереальное, но немилосердно грустное видение   - это твой малыш. И здесь Одно Целое. Не будем продолжать. Очень легко перекинуть мостик и дальше  по ходу поколений, но что изменится, может ли притупиться  страдание – Одна Целая для всех кровинушек  глыба смерти. Очень легко придавить ею любые словесные построения.    
Ну что ты, будет, это же твое, я лишь озвучил. Но теперь все-таки скажу другое - давай продолжать, не кисни, но будь осмотрительней, прочнее  стой на земле – здесь и сейчас.  Ни заискивать, ни бодаться со Временем не стоит, получается чаще всего смешно. Смешны же чеховские  200 -300 лет. …  Какой там у тебя текст, читай.
-- Если с тех первых заходов, то, действительно,  получается почти смешно –    « Все, что мы с тобой наговорили в последнее время, оформилось в моей голове  с помощью  двух терминов, знаков препинания, и одного мудрого слова …
-- Продолжай, я слушаю
         -- Генотип. (?) Культивация фенотипа! –   насущность человека и человечества».
– Все умничала, насущность выискала, а как-то так  посовременнее, уж какой-нибудь дискурс, или парадигму  растормошила бы, а то… . Думаешь, генотип окажется на вторых ролях? Это если отбросить чушь  с человечеством. Про себя и своих близких, пожалуйста, и тогда,  со скрипом, правда, но можно принять.       Мы, действительно наговорили на то, чтобы страстно  надеяться на « культивацию фенотипа». Но теперь уже отвлеченно, так для интереса - а может, есть третий путь:
Все заранее определено? Ты ведь веришь в судьбу!

– Мое ощущение – не вера,  и касается лишь своей собственной жизни. Но я никогда не поверю, что есть «судьба мошенника», «судьба бандита». С чего сейчас такие «типы судьбы»  как будто вытесняют все  прочие типы судеб? Кстати, когда ты об усилении угрозы  психологических манипуляций говорил, так это  тоже про  оную тенденцию.
– Ты опять о роли воспитания?
– Ну да, я же говорю: «культивации фенотипа».
– Ты ломишься в открытую дверь, но признаюсь, Иячка, что примиряет с твоей плакатной задиристостью  - она «в пределах жизни».  Так что давай, выламывай дверь! Чтобы был проходной двор, чтобы никто не мог обойти его. Но какая «стратегия» такой культивации.
– Да она явилась людям, по крайней мере,  5 с половиной тысяч лет назад. И уже как 2 тысячи лет   – в  наиболее совершенной огранке, как говорят.
– Вот именно, «как говорят». Сама  знаешь? Не понаслышке?
– Вообще, «наслышка», как способ приобщения – благо. Плохо, если,  не разобравшись, не поняв глубины, начинаются собственные толкования.  Потом я тебе постараюсь, показать, что  как раз  «наслышка» и  есть  рабочий принцип первой культивации фенотипа.  Если тебе интересен  мой  осознанный  личный опыт,  готова поделиться. Наслышка там тоже имела место, но может быть, даже больше – визуальный ряд. И происходить все это начало довольно поздно,  после 1988 года, как мы помним, 1000-летнего юбилея Христианства на Руси.



                Неведомая территория


  Немного о реальных событиях - воротиках, через которые вступила на неведомую мне территорию,  благодаря двум очаровательным молодым девушкам. Или вернее, одной из них. Верно также и то, что ее истинный возраст мог бы дать основание для другого прилагательного. Но моя давняя убежденность о различиях между возрастом календарным и биологическим, в этой девушке проявилась также блистательно, как в свое время в моей маме.
 Предыстория  совсем проста: после очередного залезания в дом каких-то бедолаг, укравших всего ничего, но отвратительным образом свернувших дверной замок, было принято твердое  семейное решение, пустить квартиранток-сторожих.  («Очередной» раз1, по правде, тогда соответствовал второму, это потом мы уже со счета сбились. Но тогда, это тоже были  бедолаги, безобразно в наше отсутствие чифирившие, о чем свидетельствовал черный ободок  в алюминиевой кружке, и громадный сухой слой испитой заварки. Не оказалось ни одной чашки, одеял, и прочих знаков недавно начатого обживания отстроенного после пожара дома. Самую большую досаду вызвали не исчезнувшие вещи, а съеденные замоченные семена и бобы – дело было по весне, в посадочную лихую пору.)   Нам захотелось подобрать постояльцев из числа регентш, благо в городе есть регентское училище.
 Так вот речь и идет о девушках – регентшах, действительно поселившихся в доме, и проживших, одна до своего замужества 2 года, а другая, без малого 3.  Жившая подольше была мне наиболее интересна. Но обе девушки из, так сказать, новой волны, ставшие религиозными в пору празднования 1000-летнего юбилея Церкви, когда сами  торжества привлекли много стороннего люда. Из числа  таких сторонних, как я думаю, процентов 5-7, стали истыми христианами – неофитами. Мои девочки именно такие. Они закончили обыкновенные музыкальные училища, имели одна преподавательскую, другая – хоровую практики, и вели обычный светский образ жизни.
Сам приход в религию лучше живописала другая, более живая, экзальтированная девушка. Она рассказывала так: «Жила, что хотела, то имела, красилась, глаза вот такие делала (показывала какие – и так очень большие, голубовато-зеленоватые, да в черной обводке, действительно, наверное, были на кругленьком, простоватом личике шокообразным явлением). Волосы вытравливала добела, каблучищи вот такие носила». Вот в таких туфлях, да в ярко-красном костюмчике, такой ослепительной блондинкой, вместе с веселой компанией, ради интереса поехала на экскурсию в Троице-Сергиеву Лавру. А дальше все из Храма вышли, уже о своем болтают, а наша Галина, получив удар в самое сердце от красоты и гармонии Богослужения, стояла в сторонке одна, и от мгновенного просветления души, заливалась счастливыми слезами. Потрясение было столь велико, что именно с той минуты вся ее жизнь переменилась. А через полгода и вовсе поступила в регентское училище. Обладая абсолютным слухом и дивным голосом, да и музыкальным образованием, весь курс обучения прошла за 2 года. Столь же восторженно и самоотреченно ответила на симпатию  миниатюрного, с мелкими чертами лица, очень умненького студента Духовной Академии Сережи, стала его невестой, а потом, и матушкой, и мамой игрушечной, очаровательной, тоже громадноглазой Ники.
Эта девушка своим приходом в Веру, и дальнейшим  жизнедейством была понятна и симпатична. Она могла встать ни свет, ни заря, и легким облачком выпорхнуть, не евши, из дома на первую службу в Храм. В пору обрученной невесты и молодой жены она показывала образцы трогательной заботы о своем суженом. Казалось, она вовсе не спала. Приходя с поздней службы, обязательно еще занималась, переписывала множество нотных записей. А утром умудрялась наготовить несметное количество еды, и тащить все это в банках, пакетиках, кастрюльках своему Сереже.
Вторая девушка пришла в религию тоже, определенно, скорым образом, но побудительный стимул к этому  вызревал вначале  в душе, и  внешний маленький толчок лишь завершил ее духовное преобразование. Какого-то определенного рассказа я от нее не услышала, поэтому, связывая сейчас в единое, отдельные отрывочные фразы, могу допустить  некоторые неточности.
Повторю, что она красавица. Сверхлюбимица своих родителей. В детстве жила в большом приволжском городе, ходила в музыкальную школу, затем, поступив в музыкальное училище, уехала на 3, или 4 года в другой город. После теплого семейного дома жить в общежитии не смогла, снимала отдельную комнату у какой-то доброй бабуси. Это не мешало ей быть душой училища, собирать вокруг себя и подружек, и несметное количество ухажеров. Но уже к 20 годам череда веселых, но, в общем, однообразных событий, стала ей не просто приедаться, а потихоньку вызвать отвращение и опустошение души. В один прекрасный момент, оставшись одна в своей комнате, она с полным равнодушием, и совершенно не ощущая боли, стала методично перерезать вены запястий, сомнамбулически наблюдая за струйками крови. Это занятие продолжалось какое-то время, потом она, естественно, стала терять сознание, и уже не могла откликаться на слова бабули из-за двери, что заставило эту бабуленьку заглянуть в комнату своей квартирантки.   
Бабулька вызвала скорую, девушку спасли, в училище происшествие вызвало всякие домыслы, но, впрочем, вскоре забылись, и все пошло своим чередом. Потом молодая, и вся из себя прекрасная  учительница музыки,  вернулась в свой город, и мама стала готовиться к свадьбе дочери.
А свадьбы все не было, все сватавшиеся женихи нашей девушке  казались глупыми и мелкими.  И опять, при внешней заполненности, душу начинала терзать  пустота. И вот, занимаясь поиском смысла жизни (не одна, а со старшим, очень дружным с ней братом) отправилась в Оптину Пустынь. Здесь они с братом познакомились с достаточно молодым монахом, открывшим им путь в Веру, и ставший им обоим впоследствии духовником.
Она рассказывала мне, что первая встреча следа в душе не оставила, слова монаха казались почти банальными, известными каждому, кто хотя бы мельком заглядывал в просветительские религиозные книжки. Девушка, обладая цепким умом, все это сама давно знала. Но почему-то была и вторая и третья беседы с монахом, и он стал представать в ином, глубоком, незаурядном свете, и далее оказалось, что жить без этих встреч и бесед вообще нельзя. Это стало ясным и девушке, и ее брату, и жене брата, все они стали духовными детьми отца Серафима.
Далее с отцом Серафимом в Оптиной Пустыне произошла какая-то неприятность. Не обошлось без письма высшему  епархиальному начальству, что заставило отца Серафима покинуть монастырь, и поселиться в деревенском доме за шесть километров от автобусной дороги.
Все его духовные дети остались при нем, его деревенский дом стал центром общины, и очень скоро, преобразился внешне. Благодаря всемерной помощи, дом был отстроен заново, весь снаружи и изнутри обшит красивым струганным деревом. Для молитвы была выделена своеобразная часовенка, и для уединения отца Серафима – комната келья. Остальное пространство дома не перегораживалась, и все посещающие его, живут сообща.
Я видела дважды отца Серафима, и до этого, приблизительно в течение года, несметное количество раз слышала от девушки его имя, и в изложении ее, различные его высказывания по всякому поводу. О чем бы мы с ней не говорили, она, выслушав меня, всегда добавляла: «А вот  Батюшка говорит ...». И можно было понять, что встреча с отцом Серафимом настолько изменила жизнь этой девушки, настолько он для нее «всепоглощающ», что за пять лет не осталось ни одной, не обсужденной с ним стороны человеческой и духовной жизни. Если это касалось религиозных тем, то начинала излагать мысли отца Серафима очень старательно, совершенно преображаясь лицом, с особым, почти незрячим взглядом. И собственно то, ради чего пишется  эта главка, поначалу рождалось в разговорах с девушкой на вечные, так сказать, темы. Но, упомянув о такой, для меня совершенно далекой области человеческих взаимоотношений, какая возникает благодаря практики духовничества, я не могу не рассказать и о наиболее поразивших сторонах жизни самой девушки.
Не устаю повторять, что она очень красива. Статная, тоненькая фигурка с длинными, стройными ногами, эффектные пышные темно-русые волосы, заплетаемые в красивую косу с красивыми заколками, дивная, тонкая кожа  с еле заметными прожилочками на висках, широкорасставленные выразительные серо-голубые глаза. Описание получается достаточно банальным (см. портреты русских барышень Х1Х века). Но дело еще в том, что эта девушка абсолютно современна по знакомству с искуснейшими средствами ухода за собой. Дорогие шампуни, лучшая зубная паста, тонкие дезодоранты (что, впрочем, мною не выносится  в принципе), прекрасное белье, и тщательнейшим образом подобранная стилизованная одежда причастной к церкви девушки.
Сейчас, как мне кажется, бурно развивается особое изысканное направление моды, естественно, вне официального рекламного бизнеса. Но юные создания, ручейками вливающиеся в невыразительную толпу обычных верующих, зорко следят друг за другом, и, подмечая все тонкости, казалось бы, канонизированного одеяния (покрытая голова, рукава и юбка только длинные, обувь только спокойная, без всяких высоких каблуков, естественно, никакой декоративной косметики), удивительнейшим образом, преображают его. Даже дурнушка, умно продумавшая свое одеяние, выглядит необычайно привлекательно и  женственно. Моя девушка, в таких струящихся одеждах, всегда со вкусом подобранных платочках, завязываемых особым образом, заставляла мой эстетический фибр бурно вибрировать. Представляю, что делается с мужской половиной человечества. То есть, моя девушка не только свою плоть не умерила в христианстве, а нашла способ ее наиболее гармоничного совершенствования. Я уже не говорю о прекрасном диетическом режиме, проистекающим из следования постам и постным дням. Как врач могу заверить, что ничего, более мудрого в диетике  изобрести нельзя. Море фруктов, витаминов, натуральных соков, овощей, приправ, ароматных трав и вкуснейших солений с вареньями. А на пост побаловать себя и осетринкой и зернистой икрой, а на мясоед, так и домашним сальцом с чесночком.
Ведя, в какой-то мере, исследовательское наблюдение за этой симпатичной девушкой,  легко вспоминались семинары по  философии: античный Эпикур, утилитаризм 19 века.  Все имеет место быть, думалось, в дне сегодняшнем, и не где-нибудь, в православном жизнеустройстве. А к этому еще добавляется возможность ленному следованию церковной календарной череде. Ленной –  не в смысле непреодоления  каких-то физических трудностей, а в смысле снятия забот по поводу того, что будет завтра, через 2 недели, через год – завтра будет праздник, а через 2 недели начнется пост, а через год в этот же день снова будет праздник, и к нему нужно сделать то– то, и то– то.
  На этом фоне довлеющая идея Спасения, спасения собственной души, отчего-то, воспринимается, как затмевающая сострадание – я буду все делать правильно, и я спасу свою душу, мне не грозит раскаяние. (Чего мне раскаиваться – не грешу, живу, как положено, и чего уж до боли в сердце сострадать тому, кто сам виноват – много и безудержно грешит).
  Понимаю, что это вовсе  не тот тип человека, в кого  нужно стрелы метать. В общежитии такой человек мил и воспитан, букашки не тронет. Но здесь есть некие притязания на духовную монополию: «Вот так думать правильно, а как ты думаешь (тем более живешь) – неправильно». Если этот упрек чувствуешь, тогда начинаешь ерепениться, все это подмечать, и говоришь: «И я неправильно живу, но и в такой жизни особого смысла не вижу. Это только тип жизнеустройства, а идея спасения неразвитой души мне не нравится. Также как и духовное иждивенчество, во что, подчас, вырождается практика духовничества» – хотелось бы добавить сюда же.
 Думаю понятно, что к девушке эти слова могли бы относиться лишь отчасти.  Они к ее духовнику.
 Он очень много места занимал в тех воротиках, к образу коих прибегла вначале.  Когда длинными вечерами, мы  с девушкой вели  беседы, неизменно заводящие нас в тупик, то повторяю, ощущение всегда было таково, что этот человек, отец Серафим  стоял за ее спиной. И коли, она сбивалась на собственные слова, он ей укоризненно кивал, словно бы говоря: «Нет, вспомни, что я  говорил  тебе об этом, не своевольничай».
Она не своевольничала. Всю свою волю она отдала на хранение ему, его мера воли, соответственно, возрастала, и с учетом многих, в такой сберегательный банк Воли, поступлений, он, несомненно, стал человеком волевым и вольным.

                Батюшка

Я его видела два раза. Сейчас в памяти он в окружении выразительных внешних деталей, что делает воспоминание не только неприятным, но и по булгаковски – «фаготно – воландовым».
... Часов в 12 ненадолго отлучилась в магазин. Возвращаюсь, захожу на свой участок. После ослепительного июньского солнца, в тени разросшегося боярышника, за летним столом – черные очертания  с двумя ярко-желтыми сверкающими вкраплениями в месте наиболее густого скопления черного. Вздрагиваю. Присматриваюсь, начинаю разбирать, что сидит некий Черный Человек, на коленях у него мой черный Патрикей со своими кошачьими желтыми глазами. У человека черные, на прямой пробор, длинные волосы, черная, жиденькая, но достаточно длинная, борода, черная ряса, выглядывают черные блестящие сапоги, явно, хорошей ручной работы (потом, когда сходил с приступочки, поразила бежевая кожаная, в меру толстая, подошва, по которой в два ряда шли бронзовые блестящие шляпки гвоздиков). На пространстве лица, свободным от черного (а были еще и густые черные брови, и, естественно, усы тоже черные) размещались незрячие косившие глаза, но как мне показалось, очень маленькие, какие-то нечеловеческие. При моем приближении человек встал в полный рост, продолжая держать кота на руках. Поразила очень высокая, стройная, даже гибкая фигура явно молодого человека. Он заговорил удивительно мягким, просто сладким, баритоном. Улыбнулся мягкой улыбкой, морозящее ощущение от его глаз мгновенно исчезло – «они зашли, потому что им очень нужна (назвал по имени мою девушку). Когда же она будет?»  Почувствовав мое недоумение, он тут же добавил, что их двое – он и его проводник, сейчас он тоже подойдет. Я сказала, что  с утра она собиралась поехать именно к вам, вы просто разошлись. На что он ответил, что они едут не из дома, из Москвы, девушка, если она действительно туда поехала, найдет только закрытый дом, и будет вынуждена вернуться. Значит, сказал он, скорее сам себе, она появится часа через 3 – 3 с половиной. И он спокойно изготовился к этому ожиданию.
Конечно, перспектива 3-х часового времяпрепровождения с этим человеком меня ужаснула, как всегда, было страшно некогда – дел на огороде, невпроворот. Но деваться  некуда – позвала его зайти в дом, подождать там. Он с  готовностью встал, направился вслед за мной (достаточно уверенно для незрячего), в доме не отказался от чаепития. Когда я предложила ему котлету, спросил с надеждой, рыбная ли котлетка, и, услышав, что мясная, сказал, что мясных не ест, а вот рыбную – с удовольствием съел бы.
Отец Серафим был расположен к беседе. И поначалу мне тоже показалось интересной возможность знакомства, так сказать, с первоисточником. Но беседа, особенно до прихода Пети (его спутника) оказалась странной и вязкой. Мне хотелось после небольшого набора обязательных тем (погода, новые власти, новые цены) скорее перейти к вопросам религиозности. Он же хотел показать свою эрудицию и неоторванность от проистекающей жизни.
С первых же секунд знакомства с ним, и тем более, манерой разговора,  а когда началась наша беседа, мне показалось, что меня он не персонифицировал, включив программу «вводная беседа с людьми», не покидало ощущение пребывания с... Григорием Распутиным.
Он обволакивал. Профессионально и настойчиво. Я не обволакивалась. Его общая эрудиция мне не показалась, его деланная речь с вкраплениями красивостей и церковных анахронизмов – раздражала. Но как истинный профессионал, он очень скоро почувствовал мою «негипнабельность», быстренько решил показать, что и он такой же, негипнабельный, и удивляется тому, как много гипнабельных, жаждущих оказаться в роли ведомых. У него очень нелегкая, но  благая  миссия «водителя». Он знает, что может иметь неограниченную власть над душами людскими. Я с ним не могла не согласиться, приведя в пример  нашу девушку, говоря, что уж год могу видеть истинное ее преображение во всем том, что связано с Вами, батюшка. Из холеной и холодной барышни, она мгновенно преображается в самоотверженное, трепетное существо, в любую минуту готовая бежать  на край света за  Вами.
Батюшка еле заметно, но довольно усмехнулся, сказав, что подле него таких много. «А вот и Петя» – добавил. Действительно вошел молодой человек, невысокий, бородатый. «Петя – студент медик, вот год уже живет у меня, помогает во всем». И обращаясь уже к Пете, сказал, что им придется здесь подождать еще часа два. Петя безропотно кивнул.
При появлении спутника разговор отца Серафима явно изменился, появилась назидательность. Мне эта компания стала окончательно неинтересной, и, извинившись, ушла работать в огород.
Сидя на грядке, не могла отогнать мыслей о девушке и ее духовнике. Как  она оказалась околдованной этим человеком! Где у нее глаза? Она мне рассказывала про свое  божество в таких красках! Неужели она не может  увидеть всю его заурядность и деланность. И со словами: «я ничего не понимаю в этой жизни», запретила себе думать на эту тему.
Потом появилась моя девушка. И скажу, что такого онемевшего от счастья существа, я, пожалуй, не видела. В ее руках были здоровенные сумки, с которыми, действительно, пропутешествовала туда-обратно, и прошла 12 км  и проехала 3,5 часа на автобусах. От усталости ее лицо даже осунулось. Но вот она озарилась счастливо-изнеможенной улыбкой, бросила свои сумки, закрыла глаза, и беззвучно, прислоняясь к косяку, стояла минуты две, приходя в себя. А в следующее мгновение, быстро – быстро стала распаковывать сумки, и ставить на стол всякие  разные вкусности и фрукты для отца Серафима. Потом с ложки  кормила и обтирала его лицо салфеткой, с тем же счастливым выражением лица.
Отец Серафим, наконец, объяснил упорство, с каким ждал ее.
Выяснилось, что они с Петей в Москве потратили все деньги, оставив лишь на электричку и на автобус. Но уже сидя в электричке, услышали, что отправляется автобус – экспресс. Не раздумывая, они с Петей выскочили из электрички, и пересели на экспресс. Однако выяснилось, что  цена билета на него намного выше, и на местный автобус денег у них уже не останется. Со словами: «На все Воля Божья» они остались в экспрессе, решив, что денег на местный автобус возьмут у моей девушки. Вторая встреча с отцом Серафимом была аналогичной, только в компании с батюшкой и Петей, появилась еще одна незнакомая девушка, совершенно невидная и незаметная.
Собственно, на этом описание варианта современного духовничества (конечно, варианта крайнего) можно и закончить. Но есть еще одна маленькая деталь. Моя девушка имела символическую стипендию в регентском училище. Все деньги она получала от родителей – пенсионеров, которые получают основные деньги от содержания бахчи и фруктового сада с огородом. По словам девушки, родители работают с утра до позднего вечера.
Моей девушке 28лет. Все ее материальные ублажения отца Серафима идут за счет труда ее родителей. По словам девушки, ее мама часто плачет, мечтает о замужестве дочери. Сама же она по осени, после окончания регентского училища не исключает вероятности того, что может получить благословление отца Серафима на уход в монастырь. Действительно, спустя 2 года, я получила устный поклон  от фантастически красивой монахини одного из женских монастырей Владимирской области, куда занесла  страсть к экскурсиям  одну мою знакомую, очарованную этой монахиней, и потому с ней разговорившуюся...

– Да,  Иячка, фон для наших с тобой заветных мыслей ты дала, прямо скажем, с налетом... с налетом...
– Не старайся подобрать иное слово – ты хочешь сказать с налетом патологии.  Но увязать в трясине, определяя границы нормы и патологии, мы не будем. Все мы, мой друг, немножечко заступаем черту, совершая  что-то, а в отдельные минуты, очень даже переступаем. Есть статистика  так называемых пограничных типов психики – от 60 до 80 процентов, но все эти «проценты» участвуют в общих социальных явлениях, включая церковь, что может, наверное, объяснить внутри нее природу сектантства.  То, с чем мне сподобилось столкнуться, очень располагало  к таким размышлениям, хотя доказательного основания и, главное, права  для выводов в конкретном случае, мне никто не давал. Останавливала себя  на скромной и банальной, в общем, вещи, что у каждого своя религиозность.

–  Ну и умница. К слову, и библия поэтому «многоэтажна» . Возьми на заметку, что есть и допритчевый уровень, его важность лучше всего описывается в терминах, как говорит твой брат ученый, проблемы воспитания, где и твоей «наслышке» положено свое место.
– Не забегай.  Знаешь, история с девушкой  подтвердила еще давнее (со школы) ощущение, что из родника  разумнее черпать самому. Тот, кто пьет воду из чужих ладоней, худо – бедно жажду утолит, но свежести и чистоты его не почувствует.
– Про школу, с ее методическими разработками по теме «русская литература» уже все гневные филиппики твоих сверстников опубликованы, а если непосредственно по теме, то твои метафоры попахивают духоборчеством.  Но сдается мне, что  «привратника», наконец, обошла...

            За крепостными стенами

–  Да, обошла. И довольно долго всматривалась в открывшиеся психологические пейзажи. Заметь, что вся территория  осталась в тех же пределах – культивация фенотипа. Ни  какие другие области,  в том числе самую сокровенную – Веру в Бога – мне   было бы очень  неловко приравнять к объектам  подобного интеллектуального туризма.  И ни в одной фразе здесь, пожалуйста, не пытайся  найти повод для гадания о  степени сродства моего с этим таинственнейшим делом.
  А метафоры, хочу, чтобы не попахивали, а благоухали. Конечно, твоя Иячка по натуре духоборка – «посредников просим не беспокоить». С мало - мальски осознанного возраста жила благодарность за Сущее, с его  красотой  и гармонией, выражаемая не какими-то особыми словами,  а  музыкой души за целое и неделимое 
Чудо жизни.
 Естественно, это никогда ни с кем не обсуждалось.
 Слова касались другого: прочитанного, или услышанного о религии. Но неслучайно сейчас вспомнился  идеологический парадокс времен застоя – все тебе в глаза и уши, а ты, и, повторив даже наизусть, умудряешься не пропустить во внутрь ни единого смыслового знака. Я не говорю о сюжетах религиозных притч и сказаний, они  «усваивались» достаточно легко, но только как памятники мировой культуры, наряду с мифами античной Греции, или буддийской мифологией. Понятно, что и  10 христианских заповедей   «внутреннего сопротивления» вызвать не могли, наоборот, хорошо понималось, что «моральный кодекс строителя коммунизма», лишь неуклюжая их перепевка. Но история с моими девушками, показавшая, что  религиозность может  вбирать в себя человека целиком,  заставила вслушиваться и вдумываться...
– И в один прекрасный день, глаза и уши твои раскрылись, и до тебя стал доходить смысл...

– Поначалу просто смысл фраз.
– А под конец и остальной высокий смысл. Так что ли?
– Со старшими  в таком  тоне  не разговаривают.
– Извините. Но я пытаюсь дать  знать тебе, что все-таки нужно более членораздельно  объяснить, почему ты забрела на совершенно чужую территорию. Дань моде? Все про Бога и ты туда же. Забыла,  с чего начали – оставайся в чистой и прибранной горнице  по адресу «мифы народов мира», изд-во «Сов. Энциклопедия».
 Богословия – не твоя территория.
– Конечно, и богословия, и истовая религиозность, как ты понимаешь, территория не моя.  Но, дорогой, ты сам меня спровоцировал. Подбираясь к чему-то очень важному, употребил не какое-нибудь философское словцо, а неожиданное «грех», значит...
– Иячка, тебя погубит любовь к причинно – следственным связям. Если дано a и b, значит «c» проистекает от их взаимодействия. Но чаще всего a и b не даются, а выбираются по принципу «удобности», а «c» оказывается вовсе из другого измерения. «Значит, дурак себя колпачит»,  вот чаще всего, что это значит.
– Чего ты сердишься? Конечно,  сейчас получается  путаница. Знаешь, бывают девочки – рукодельницы, у которых все ниточки разобраны и в косы  красивые сплетены, а бывают, которые нужные ниточки углядят, но вытягивают их из нитяной перепутанной бороды. Нам еще только нужно вытащить нужные  нити и смотать в свои клубочки. По крайней мере,   их  здесь три, как ты понимаешь, разных и по  качеству и по назначению. Первая, кстати, тобой была усмотрена, ты ее даже чуть подтянул. Вытащить ее почти нетрудно, и предназначена она вовсе не для вышивания крестиком, а для латания прорехи, которая сама по себе вышла у нас, когда про маму говорили и ее якобы грех.  Однако всуе не приемли …
Слышишь,  правда, было бы  неплохо  коротеньким «всуе»  расхожие в околоцерковном быте установки промерить. Это я  про тип религиозности, когда не Храм  с распорядком служб – чистая горница и она же – вдумчиво усвоенные дивные тексты Библии. Нет, другая религиозность.  Как само явление  – это  вторая наша ниточка, и второй, может быть клубочек.
 Более всего мне была бы важна третья ниточка,  но пока давай получше разглядим вторую, потому что она  касается уже упоминавшегося состояния «выжитого лимона», да и, по сути, профилактика от него та же – образование..
 Итак, религиозность,  число носителей которой  намного превосходит   остальных, посещающих храмы. Сегодняшняя, почти агрессивная религиозность людей  обитающих возле  церковных учреждений. Понимаешь, к сожалению ни «обитающих», ни «религиозные учреждения»  в данном случае заменить нечем.
Это  очень немаленькая часть  ныне живущих в нашей горемычной стране,  сделавших свой жизненный выбор в противовес  разнузданности нового времени. Они выбрали «путь к Богу», и оттого уже  появляется водораздел
« они, погрязшие в грехах»,
и  мы «верующие».
И головы этих верующих податливы для очень  упрощенных толкований догматов Христианства.
Главное, чтобы «им» была бы ниспослана заслуженная кара,
 а  «нам - верующим» - каждому в отдельности – «спасение».
 И в том, чтобы эта масса крепла – как лед вечной мерзлоты, потому что милосердия нет и в помине – неоценим вклад, таких  как отец Серафим, и им же легко чуть переиначить общий смысл поучений так, чтобы понагляднее и пострашнее.
 И не дай Бог в церковных стенах подвернуться под руку такому ревнителю, а чаще ревнительнице, бдящей возле аналоя и других свечных мест, (раньше это «бабушка», а ныне  особа без возраста, но тоже злюще-шипящая),  ты себя не только  выжитым лимоном почувствуешь, окажешься смятым и раздавленным, если  нет внутреннего противодействия диковинной риторике.
Как понимаешь, здесь ничего общего с Богословием. Это моя  попытка прочистить русло ручья с родниковой водой, исключительно для личного  довольствия.
--  Чувствую, не раз была хлестко бита словами таких ревнительниц. Неужели так заедало – они  за похлебку в рабочей столовой оказываются за церковными стенами прямо с большой дороги. Пожалеть их нужно и все, а самой  быстро ретироваться, как и во всех предыдущих случаях.  Ну, а какой третий клубочек тебе оказался бы нужным для рукоделия  – затрудняюсь с определением твоей деятельности.
-- Дерзкий мальчишка. Сейчас  из этой бороды больше ничего не требуется. Но если когда – нибудь,   мы заговорим о смысле  устройства жизни….
-- Этакая витиеватость по поводу  все того же «всуе»,  к имени Господа Бога, захотелось синоним подобрать.
-- Догадливый, правда,  но моя ссылка не совсем к третьей заповеди,  еще есть хорошая народная  поговорка – «кто всуе Бога призывает, всуе век свой проживает», ну, не сердись.
– Сержусь, потому что, согласился принять твои правила игры, карабкаться в гору, на авось. Какой такой  смысл  жизни, или как там назвала, мы могли бы обсуждать. Выискались умники.
– Ага, страшно стало. Обговорочки, да извиненьица. – «Не Спинозы мы, не Львы Толстые». Но мы о смыслах моей земной, и, если хочешь, твоей виртуальной. Об оправдании  минувших жизней – маминой и горемыки – отца.   О том, что созрело  в голове по этому поводу, ровно в соответствии  с философским, но скорее психологическим тезисом «Воли к мысли». Если я с твоей помощью это смогу сделать, то можно двигаться дальше и разложить по полочкам….
– Ха-ха-ха. Ну, все как в Советской науке. Подпихнуть факты и фактики под вымученную идеологическую платформу, и в конце сделать потрясающий вывод о том, что вся солнечная система есть блестящее воплощение идей Ленина-Сталина.
– Хорошо, не будем как в советской науке. Мы просто, наконец, договоримся: я – дорассказать о беседах с моей девушкой, а ты – о чем-то таком, чем грешила мама, - я все-таки понимаю твою слабость к образной речи, поэтому,  слов не меняю.
– Давай, Иячка, хотя ты меня ужасно утомила.

                Прилежная ученица

    Начну с того, что оказалось близким и принимаемым всецело.
 «Бог всеблагий» (Бог премилостив, и любит чад своих земных).
«Бог не посылает испытаний больше тех, что человек может вынести»  (Хотя  хочется добавить «живой человек», если не вынес, то умер – категория другая и справедливость высказывания не страдает).
 Очевидности, не требующие ни обсуждения, ни доказательств и, как мне кажется, воспринимаемые всеми:
«Бог – творец всего сущего».
«Бог вездесущий, он свет, и нет в нем никакой тьмы».
Что понимается «на уровне Закона Божиего для семьи и школы», но не принимается:
идея Ада
Что и не понимается и не принимается:
идея проклятых народов
идея наказанных поколений.
Вижу вздернутые брови: «Да откуда же она это взяла? Вздор какой-то. Этого в  Библии нет и быть не может».
Отвечаю. Это имеет место  в рутинной практике церковничества, так сказать, по умолчанию. Редкий батюшка благословит на брак с иудеем, интеллигентная православная бабушка  может  сделать выбор в пользу стародевичества своей внучки, если замаячит реальность привода в благородное семейство зятя-иудея.
Пунктик о  наказанных поколениях проистекает из расхожей формулировочки, оказавшейся в ходу  по причине назидательно – воспитательных, благих, одним словом, намерений.
 И формулировочка эта такова: «дети  страдают по вине греховности своих родителей»
 Нет бы, сказать попросту: не греши. Старайся не грешить. Нет, они с вывертом: «Учти, будешь грешить – твой ребенок будет наказанным за тебя. Он не узнает Божьей Благодати – окажется в руках сатаны, станет тоже проклятым грешником, и у него тоже родятся ужасные грешники, и всему этому роду уготованы  страшные мучения в  Аду. Вот. Задумайся и не греши».
Я и задумываюсь. От лица этого несчастного ребенка. Я говорю: «Господи! За что ты меня наказываешь? У меня нет права выбора – родиться или не родиться в этой семье. В своем рождении я не виноват. Ты же лишаешь меня  своей Милости, отдаешь, еще до рождения моего в руки сатаны, можно ли  понять это  умом Тобой данным?
  И, вслед, задыхаясь, говорю: «Нет, не на секунду не усомнилась в  мудрости и милости Твоей, Ты научил меня верить в чистоту Твоих Помыслов – это не может идти от Тебя. По определению Сути Твоей.  Позволь мне, Господи, думать так. Позволь мне верить в нужность и преобразующую силу Человека, и его Разума, учитанные в общей механике мирозданья, наряду с мощью полей тяготенья, силами гравитации, и прочими энергетическими субстанциями».
– О, дорогая Иячка! Да тебе, оказывается известны идеи Шардена и  Владимира Ивановича Вернадского о ноосфере, и  ты позволила себе на эту тему вариации. И статистика не оставляет тебя –  власть закона больших чисел, «Человек, как массовое явление». Но...
Да, дорогой, я тебя понимаю. Ты опять о грани.
  – О грани, о лезвии, острие бритвы. Двум умным мужчинам больше нравилось именно это: лезвие (острие) бритвы – Сомерсет,  Ефремов.
– Они же совершенно о другом.
– Правда? Но суть  – о грани рациональности и эмоциональности, дозволенного и недозволенного. Воспаряя, Иячка, в такие выси, нелишне подумать, кто поддерживает твой летательный аппарат?  У дяденьки  Воланда – сатаны это тоже получается довольно лихо.
– Приехали!
– Не нравится про сатанинство, давай про гордыню по староцерковному, высокомерие – по обыденному, завышенную самооценку – по лексикону психологов и психиатров.
 Знаешь, эти две категории  специалистов очень даже часто  копают те же копи, но под другими названиями. С той лишь разницей, что для них, например, идея Ада – не схоластика, а самая, что ни на есть, повседневная практика.
 То, что себе иной товарищ в голове сотворяет, и с чем он живет до конца своих земных дней, стоит всех девяти кругов Дантова ада в бесконечном  измерении.
И еще тебе не нравится идея наказания за  грехи родителей. Да никакого полутупого дьячка не нужно, чтобы это родилось в голове кающейся мамаши, взирающей на неудачи сынка. Да еще при  цветущем комплексе вины у такой пациентки.
– Теперь уже мне предстоит тебе напомнить про грань.
– Спасибо. Это, действительно, ужасно трудный баланс. Тем более  приятель этот, Воланд, всегда готов повеселиться. Давай об этом будем помнить, продолжая нешуточный путь по лабиринтам ноосферы.
– Вот уж неудачное словосочетание.
– Может быть, ну по такому, где есть сгущения и разряжения, где все очень зыбкое и малопредсказуемое в короткий  промежуток времени. Какая она, эта равнодействующая из множества индивидуальных жизней? Явно, и с перехлестами и с возмущениями, и с индукцией на чистоприродные явления – общим местом стала ссылка на очевидность взаимосвязи социальных взрывов с природными катаклизмами.
– Ты как-то очень бравурно говоришь об этих трагических вещах.
– Нет, просто говорю, что в короткий промежуток времени это больше напоминает темный лабиринт и хаос. Но в отрезке времени, сравнимом с историей человечества система ноосферы полезна мирозданью, и потому существует.
– Еще существует, сказали бы экологи. Но вообще это ужас, мы ведем с тобой как два алкоголика  – зарекались …
 –  Да, знаю, подожди, не прерывай.  Фаза вырождения? Возможно. Но либо возникнет более совершенная модификация системы, либо произведенного «продукта» пока  достаточно для мирозданья.
–  Ты можешь меня услышать – что ты токуешь. Знаешь, что я думаю о «футурологах», с вольготным краснобайством – никаких тебе критериев достоверности. Но тебя я вынужден выслушивать, став с твоей подачи чуть ли не психотерапевтом. Теперь нужно знать все, что бурлит в  бедной голове .
– Да. Так вот система ноосферы формируется отдельными элементами.
– Иячка, пожалей мои уши. Нужно сказать с трепетом: «каждая судьба включается в общее Богоугодное дело». Но каждая ли?
– Конечно, сомнения возникнуть могут. Не действует ли и здесь принцип избыточности?  Я тебе расскажу об  одной  фантастической  картине, которую видела раз в жизни.
– Это про стекольный завод? В каком-то вашем застолье я, помнится, то-то слышал.
– Ну, наверное, плохо было рассказано, иначе  бы проникся. Впечатление сумасшедшее.

                Стекольный завод

Представь: какое-то подобие гигантской арены под высоким куполом. На каждом сегменте арены – свое определенное действо. Все освещается отблесками плавильных печей, и от того люди – силуэты со своими  методичными телодвижениями, приобретают значение символов Процесса Творения. Главная фигура – мощный стеклодув. Он работает стоя, в течение секунд сотворяя сверкающий, еще огненный  предмет – заготовку. И уже в следующую секунду,  взглянув  и оценив, его, Мастер вершит суд над своим твореньем – пустить его дальше по конвейеру на доработку, или он изначально оказался бросовым. В третью секунду Мастер  безжалостно его может откинуть в емкость для отходов – красивую и сверкающую стеклянную каплю – без доли сожаленья. Для  Дела нужны только  Лучшие. С плохого – спросу нет.
– Понятно. Помнится, ты еще говорила, что Царство Небесное – Рай, это для душ таких лучших, а Ад – просто Ничто, та самая емкость, куда Творец откидывает непригодившихся  для Дела. Каких-то там наказаний для них быть не может – ведь это у Мастера не получилось.
Вот такая, ты хочешь сказать, у тебя в голове родилась трактовочка. В другой голове складывается другая версия. Только и всего. А идею со стеклянным заводом предложи какому-нибудь авангардистскому режиссеру. И чтобы, конечно, была передана  игра света на сцене. Красно – багровые, искрящиеся всполохи – наверное, красиво. Но, как я понимаю, твой образный ряд не исчерпан? Он опять хихикает, приятель твой Воланд. Будь начеку.
                Воланд хихикает
– Буду. Только его это не касается.
– Ой, ли?
– Да. Это к старой идее самосовершенствования, в общем. Только и всего. Но я это понимаю так: полезный продукт, на основе которого сотворяется ноосфера, по капелькам поступающий от каждого человека...
– Все-таки от каждого?
– Ну не знаю. Давай возьмем упрощенную модель «от каждого» – пускай, уже пройдут те 200-300 чеховских лет.
– Хорошо, но опять-таки, хочу заметить...
– Не цепляйся... «Полезный продукт», вовсе не абсолютная данность при рождении человека. Есть лишь формочка, и создаются необходимые условия, набор нужного  материального, и более важного, «неовеществленного» – любовь родителей, воспитание и образование.
 Но теперь, внимание: самосотворение личности – процесс не только Богоугодный, но и Богу интересный. Это значит, что только в результате земной человеческой жизни можно получить некое уникальное качество. Точь-в-точь, как для получения особых, но совершенно необходимых человеческому хозяйству, кристаллов нужно все заготовочки для них посылать в космос через космонавтов.
Если бы Богу все до конца было известно о судьбе каждого человека, то говорить о накоплении нового качества было бы нельзя. Бесконечная прокрутка известного и определенного, любому, самому терпеливому Мастеру, неинтересна.
 А отсюда вытекает мысль о  доверии Бога к Человеку, а еще об осмысленности земного человеческого  существования.
– Однако, почти вразумления Иовы. Но хочешь я тебя подтолкну прямо-таки, к зашибенному тезису для твоих умопостроений. В нем снимается вопрос от каждого или не от каждого что-то капает мирозданью. Там точно от каждого, и в прошлые и во все времена – от каждого. Такой поворот, как тебе.
-- Не пойму,  что  задумал.
-- А вот что – а мирозданью может быть нужна особая энергетика. Энергетика перехода в момент исчезновения одного качества,  то есть  по сути  смерти,  и наступления  нечто другого. При расщеплении химических элементов во многих случаях  важен не  «сухой остаток», а  сама энергия распада. Таежник переводит здоровенные бревна не во имя золы, а чтобы обогреться  теплом костра.  Не живой человек с его глупостями, нужно то, что можно уподобить полыхающим полешкам в костре. Тогда все войны, убийства – все на мельницу  радетельного кострового. И без сомненья, он  тоже более чем заинтересован в воспроизводстве пиломатериала – занимается посадками новых лесов.
-- Ужас какой-то, свихнуться можно.
--- Нет, нет, подожди, то, что сейчас пришло в голову вполне подвержено огранке  резцами формальной логики. Правда, остаться в этическом пространстве можно только убрав  половинку одной фразы, она действительно сшибает – «не живой человек с его глупостями».   Слушай, вообще все ложится как нельзя лучше  – принцип «и - и», твой любимый. И ноосфера, и энергетика смерти  – безотходное производство. Причем, и здесь прекрасно работает  принцип избыточности на ниве умащения смертного – «на, живи в свое удовольствие, слушай, немаленький срок тебе дается, вполне, от наших космических щедрот тебе дней перепадает. Вот, для удовольствия можешь  для ноосферы  потрудиться – и тебе хорошо, и нам не помешает. Пожалуйста, вот тебе  твоя жизнь, а то, что мы после распорядимся твоими потрохами – не взыщи – маленькая плата за удовольствие.  Что так смотришь, губы кусаешь. Да, я такой, могу быть  без антимоний и жалостей – еще должен воспитывать, я твоя «маленькая польза» - от воспитания   всегда же польза, а уж какими способами – воспитателю виднее. Ладно,  вот такая, и самому интересная, со мной на твоих глазах умственная штука приключилась, а ты все Воланд, да Воланд. Сам вот, додумался.
--     Ой ли… Да, зашибенный тезис.
--  Бодрящая струя абсурда умственную расхлябанность снимает неплохо. Давай, небольшой перерывчик, и уже без надрыва  закончим эту учебную тему. Конечно, оставим только ноосферу, мои выходки не в счет, прошу   извинений. Так вот, нам остается самая малость, чтобы ты сама ответила, что же   может оказаться делом небогоугодным, и, следовательно, грешным.
-- Да, теперь могу ответить как на уроке: делом грешным  в твоей   версии является, в равной мере, недо- и переоценка своих возможностей.  Когда человек либо себя недостроил, либо себя разрушил. Когда человеку неведомо чувство Меры.
– Умница, не ты, конечно, а Антонина Александровна, это  ее мудрость. Добавь, только, что разрушение личности, и если не болезнь, проистекает, главным образом, не от физического перетруживания. От перенапряжения при взращивании собственно Я, чрезмерного удобрения капризного растения, неверно угаданной почвы для его произрастания. Пережить того печального факта, что, при уйме затраченного, произрос лишь хилый заморенный стебелек, дано не каждому. И от жалости к себе, такой индивид вытворяет всякие ужасы, вплоть до явного морально – физического  самоуничтожения. А знаешь, чего еще добавлю – тебе, конечно это не понравится, но в этом слове – перетруживание  -  все-таки каким-то образом прячутся  и корни профилактики болезни Альцгеймера. Нет, я все знаю  и про бляшки и другие установленные факты специалистов, но все-таки когда в число заболевших входят обладатели поистине уникального ума..
–  Все правильно. И здесь, наверное, согласна с тобой.                Но я решилась на  такое занятие не только для того, чтобы с тобой в ученицу и желчного преподавателя поиграть.
– Ну да, ты еще с придыханием повествовала о самосовершнствовании.  Ново и всегда  актуально. Для твоей земной, и моей виртуальной жизни. Вот, он, смысл жизни и найден – возликуйте философы!
– Ты перестанешь издеваться? Я тебя просто выгоню!
– Не выгонишь, знаешь, что одна  не справишься..
– Не обижайся. Ты прав. Но я повторю тебе, что  вещанием не занимаюсь.  Мифотворчество?  Да. Но  только  для внутреннего  употребления.
 Этим, думаю, занимается каждый, опираясь на известное, и порой, приходя к общеизвестному.  Но  самостоятельно пройдя весь путь. Это «открытия для себя» (попутное замечание). Но если человек, попросту, не убегает от вопроса о смысле жизни, он, повторю, на свой лад, занимается подобным мифотворчеством,  приходя, подчас, к еще более «смелым открытиям».
– Например, о существовании загробной жизни.
– Да. Подобное, очевидно, всегда сваливается на голову, как  мировое открытие, под стать которому и лихорадочный восторг от идеи «спасения души».
 У меня тоже лихорадочный восторг и потому же поводу. Но спасение души  не во вне, а в пределах жизни. Спасение от  бессмысленного, «на черновик», проживания земного срока. Мой утешительный миф, избавил меня от идиотского вопроса «Человек, цель, или средство?» (поверь, не только умничала, формулируя его так в 16 лет, - хотя потом формулировку  слышала уже многажды – коллективное бессознательное (!) - вопрос животрепетал во мне).
 В моем мифе Человек (расправив плечи, с доброй улыбкой) отвечает: Я стал целью Богосозидания потому, что без меня живого, умного, и, местами, гениального,  не зажигаются звезды на небе. Бог меня создал в увязке со всем остальным.
-- А если ему еще нужны моя химия – то на здоровье, пожалуйста - полный набор умершего.
-- Нет. Ты невыносим, ну все, проехали.
 В моем мифе человек очень гордится оказанным ему доверием, и самосовершенствуется всю свою жизнь, то есть, дорастает до всех очевидных истин (см. декалог) и входят они в него настолько, что и жить  по-другому  не хочет. И еще самосовершенствуемый  прилагает реальные усилия,  чтобы ничего не испортить из того, с чем соприкасается в жизни – ни людей не обидеть, ни землю не изгадить – ни по личной, ни по производственной нужде...
  Понимаешь, он увлечен жизненным процессом, он постоянно видит вокруг себя небывалое по красоте и гармонии, его распирает от восторга, и ему  хочется, чтобы и другой этим насладился:
«Вот, стань на мое место.  Вот, видишь, как отсюда все хорошо открывается» – слышим в праздничной толпе.

Такие же слова в глазах уходящего в небытие, когда жизнь его проносится от начала и до конца:
     «Я уже видел  Чудо жизни,
     больше всего хочу, чтобы  ты тоже увидел его, малыш».


– Да... Кстати, концовка без дураков сценична, нет, правда…. Значит, все в пределах жизни?
– Для  человека все. И все это знают. Горе по умершему  православному иерарху ничуть не меньше, чем по поводу смерти  любого другого. Ликований, от скорого  свидания с Раем, как-то не наблюдается. Просто есть знания, которые «не устраивают».  И это несмирение вызывает  недоумение, граничащее с жалостью. Пусть, даже если  слова  произносятся в ином порядке: «Не смирюсь, а потому не желаю знать правду»  (О моджахедах-смертниках, все равно, жалость, а ужас и страх – перед сатанинской системой  их воспроизводства, где вера в  загробный Рай обретает силу динамита). Так что, вот такие дела.

                Свой дебет

– -- Ну, положим  одно такое дело как-то обозначилось. Но остается еще, по крайней мере, ...да, со счета сбиться  немудрено. Придется вспоминать, следуя ходу, так сказать, повествования.
 Итак, ты рассказывала про свои корни, дошли до Антонины Александровны, и ты стала говорить о чувстве вины перед ней. Здесь все логично. Потом  рассуждения об ответственности  посланной жизни, и то же, но уже, употребив термин «культивация фенотипа». Так, и вот фраза: «И уже 2000 лет она – эта стратегия [культивации] – приобрела наиболее совершенную огранку...». Потом на протяжении целой главы идет  наскакивание на  почтеннейший  институт (коллизия «Слон и Моська), преобразовавший стратегию в тактику, и в повседневную практику наставления человека на путь истинный.  Тут же, заметь, неподдельное восхищение  многоуравневостью Священных книг. Но базовый уровень – притчевый. И отрицать, что он основа – бессмысленно.
Тебе захотелось карабкаться выше – ради Бога, бывали и несравненно более отважные товарищи. Но все  чувствовали себя  защищенными, только спустившись в базовый лагерь. Притча – приют массового сознания, а потому и объект культуры.
  Хотелось бы думать, что и в будущем  этим устоям ничего не грозит.  Но, однако … Ты меня тоже одергивай, судьбы человечества, всегда, волнуют сильнее, нежели собственные  –  факт тривиальный.
– Да хватит оправдываться. Вот видишь, как я осмелела, потому что  уже взрослая тетенька, и есть осознанный  выбор, а поползновения на устоявшиеся понятия… .  Не отвергла  их, но вижу в пределах жизни. Ад и Спасение, например. Более того,  заметил, наверное, что даже не подступилась к понятию «Божья Кара», боясь собственного занудства.
 И еще. Вот есть  крохотная задачка «себя накормить» – решается в два счета – чаек на кухне попила, что-то перехватила, сыта. А теперь если бы передо мной   была задача: «накормить – прокормить других (детей, язвенников – разных). Когда  существует  «организационный момент» в отношении больших разнородных групп, то без «кулинарных» ухищрений не обойтись.  «Закон Божий для семьи и школы со многими иллюстрациями» –  составлен с позиций радетелей – организаторов духовного  пропитания  разных групп и многих поколений. Слава Богу – дошло, наконец. Но все равно, без «организационных моментов»  лучше.  У Джойса в «Портрете молодого художника», помнишь, с каким чувством – сродни ликованию души – произошло высвобождение из кокона католического ученичества, найдя свою дорогу Веры.
–  Да, Джойс. Но  у тебя не  Джойс. Я вот вспомнил нашего простодушного Александра Ивановича Кошелева, в «Записках» которого упоминаются молодые русские любомудры образца 1825 года. Так вот он пишет «христианское учение казалось нам пригодным только для народных масс, а не для нас, любомудров. Мы особенно высоко ценили Спинозу, и его творения мы считали много выше Евангелия и других священных книг». Так что если про «радетелей»,  часом, и самой легко угодить  к любомудрам. Оговорись, хотя бы для приличия «по моему мнению».
-- По моему мнению, без организационных моментов лучше.
--Хорошо.  Но все-таки  вопрос на засыпку – Антонина Александровна не была религиозной, сама писала, что в 14 лет оказалась  предоставленной сама себе. Мы  вокруг ее истовости кругами ходили, пришли даже к понятию «грех». Но насколько она была безошибочно воспитана, как бы сказали, в духе христианской морали, мы  напрямую  даже не упоминали, и так понятно. Как все складывалось?
– Поняла.  Иначе говоря, ты спрашиваешь, как так мама воспитывалась, что к ней  потом не могла прилипнуть никакая пакость – подличанье, готовность к предательству, и другое.
 Как формировался иммунитет, невосприимчивость к заразе? Правильно?
 Но употребленные термины заставляют меня обратиться... к эпидемиологии.
– А что, пожалуй, правомочно. Эпидемия, синоним разгула, а безобразные социально распространенные явления, так и обозначаются. Справиться с эпидемией  можно, лишь решив проблемы  формирования иммунитета.
– Тогда открываем учебник эпидемиологии:    
 «Все мероприятия можно разделить на две большие группы. К первой можно отнести народнохозяйственные. Они лежат в области повышения материального благосостояния, всемерного развития культуры, введения обязательного среднего образования, расширения жилищного строительства.
Специальные профилактические мероприятия:
Меры в отношении источника инфекции
Меры по перерыву, разрушению механизма  передачи инфекции
Меры по повышению невосприимчивости населения
 – создание активного иммунитета с помощью применения разнообразных вакцин».
Вот тебе и ответ – в мамином случае был создан активный иммунитет с помощью вакцин, то есть прививок.
И мама, и партийный дедушка, председатель колхоза, и бабушка – командир, вся семья, каждый в свое время получил свою прививку – крещение в Храме, и все, что за ним следует в первые же годы жизни: «нельзя, это плохо, никогда плохое не делай – Боженька все видит, Боженька накажет». Вот тебе и «наслышка», и «допритчевый» уровень христианского знания.
 Продолжать?
 Мама родилась в то время, когда без всякого «материального благосостояния» у населения (не знаю –  всего ли, но у крестьянского – «христианского» точно) был высокий активный иммунитет. Ну, невосприимчивы они были к мерзостям, хотя их источники периодически появлялись путем социальных мутаций – засуличи с желябовыми из их числа, не говоря о бытовых прохиндеях.   
 Но прослойка здорового, невосприимчивого населения была столь надежна, что возникшая, было, нравственная чума, одиночными субъектами так и довольствовалась.
– А отец?
– Моя долгая, долгая боль... Я думаю, что правильно угадала его трагедию. Первые прививки были, несомненно, но непрекращающееся сотрясение мозга с 6 до 16 лет, сделало из него глубокого инвалида. Это  первично. Водка после.



                О любви и ревности

С утра заморосил дождик. Вставать не хотелось, хотя знала, что опаздываю на электричку.  «А, когда поеду, тогда и приеду, на 9.40 успею точно». Но, закопавшись с утренними делами, умудрилась, выскакивая из дому, не посмотреть на часы, и электричка, предательским образом, обогнала меня на подходе (подбеге) к платформе. Все, дальше перерыв, наверное, 11-ти часовую отменят, как это обычно случается в последнее время. Нет, вроде, не отменяют. Значит, есть час времени, и торчать на нашей городской платформе, совсем не к чему. Поеду куда-нибудь в лес, хотя бы на 76км.
Все так и случилось.  Села в электричку противоположного направления, благо, она подходила, и через 6 минут я была уже там. Здорово. Вот он, этот самый воздух, за которым ехала – летний, парной, с миллионом всяких пахучих обертонов. 2 секунды и полный порядок – душа абсолютно свежая, глаза раскрытые, ноздри работают как пожарная помпа. Словом, счастье бытия.
Стояла на платформе, чуть ниже, на приступочке, и смотрела на верхушки деревьев.
– Чего там мокните – идите под мой зонтик.
Перевожу глаза, и вижу перед собой тетку. Остановившись прямо передо мной, она ко мне и обращалась, что я вовсе, не сразу поняла. Она улыбалась и, явно, приглашала к разговору,  не медля, и начала его:
– Ничего не успеваю делать. А, вон, травища так и прет – тепло, мокро, все в огороде заросло, а внучка ничего делать не делает. Только, вот, когда в три уложу, после обеда, так часика два только и могу поработать.
Говорила она четким сильным голосом, переключив на себя, все мое внимание. Я смотрела не нее снизу вверх, и сразу же привлекли мой взор к себе ее необыкновенно крепенькие, в спортивных штанах и кроссовках, широко расставленные ноги. Под зонтом она стояла очень прямо, от нее, таки, веяло силищей, прыткостью, сноровкой, и еще чем-то таким, что сразу заставляло увидеть  без единой травинки, холеный участок, чистый-пречистый дачный домик, полный-преполный холодильник с всякими домашними вкусностями.
В общем, тетка 1000 вольт. Ее лицо с мясистым носом, живыми светлыми глазками, множеством морщинок, было удивительного персикового цвета, и говорило о том типе здоровья русской бабы, которая, страдая бешеной гипертонией, могла всегда свою болячку послать к черту, и своротить (ежели по ее убеждению надо было) целые горы.
Таких теток я всегда ужасно боялась в общежитии. Они, как танки, вечно прут вперед, орут по каждому поводу на лестничных площадках и в магазинах, и могут задолбать меня при каких-либо стычках, за полсекунды. Поэтому я обхожу их за три версты. О чем говорить с такой теткой –  понятия не имела.
Но ей, как выяснилось, от меня нужны были некие утвердительные междометия, вовсе не слова, а тем более, какие-то высказывания. Говорила она.
Из первых трех вводных фраз я узнала вот об этом чистом доме, полном холодильнике, ее дочери, подбрасывающей не лето трехлетнюю девочку-капризулю, и о том, что полгода назад у нее умер муж. Потом, из отдельных вкраплений,  узнала, что ей 69 (на вид не больше 55-ти), что замужем за этим мужем она была 24 года, из чего я сделала заключение, что муж этот второй, или еще какой-то по счету, ну уж точно  не первый.
Ее характер делал вероятными предположения о том, что доводилось выступать ей и в роли разлучницы и отбивальщицы чужих мужей. И верно, каким-то таким образом, она заполучила в мужья того человека, о котором почему-то собралась рассказать мне на тихом безлюдном полустанке, стоя 20 или 30 минут в одной позе, с расставленными крепкими ногами, под зонтом, не меняя руки, не выводя её из резко согнутого положения. 
– Вот он умер полгода назад, и ровно через день я узнала, что все последние 5 лет у него в Москве была любовница. Да, нужно умереть на час позже, чем муж. Обязательно. Только за этот час можно узнать всю правду о нем, и сохранить свое добро. Умри я на час раньше, чем он, она бы уже была в моем доме, всё бы прибрала к себе. Точно говорю. Я в этом убедилась.
А знаете, как я узнала, что у него была любовница? Она бы могла мне говорить все, что угодно – мы живем с ней в одном доме 30 лет, и все 30 лет ненавидим друг друга. Конечно, она со злобы могла бы все, что хочешь, мне в лицо выплеснуть. Я бы ей не поверила. Вот, скажи она просто так, что ты не знала, а я все пять лет была его любовницей, я бы не поверила. Подумала бы: «Вот гадина, разозлить меня хочет». А тут пришлось поверить.
Он на инвалидности был, нельзя ему  было много таскать. Всегда говорил: не больше 5 кг. Так что, когда он с дачи уезжал, то где-то 5 килограмм, чего-нибудь,  и брал, то смородины, то яблок. Я ему в двух пакетах поровну в две руки так, примерно, и давала.
Так вот, эта гадина, мне и сказала, что Твой, мне все время по пять кг чего-нибудь, с твоей дачи, обязательно привезет, то смородины, то яблок. Она, видите ли, дорогу в овощной магазин позабыла. Стерва! Это она с моей дачи питалась.
– Нет, вы знаете, как она мне так сказала, я поверила. Точно, все сходится. Раз я ему дала яблок 30 – красных таких, сорт  штрефель. И она мне говорит, что раз он ей привез 30 яблок красных, штрефель. Нет, так не соврешь. Да, была она его любовницей, это правда. Ой, знаете, как обидно было это узнать.
Мы, как получили этот участок, так я, как одержимая, на нем пахаю. Внучки еще не было, и я – с утра до темна. По 5 месяцев в Москву не ездила. Он ко мне приезжал и уезжал. Никогда – с пустыми  руками. Он  только на выходные. Ну, правда, когда шло строительство, то строил, в основном, он. Так он домовитый.  Все делать мог. Но вот только болел. Инвалидом был. У него урология. И вот эта гадина, зимой мне говорила, что это я его здесь на лето бросаю, меняю на свою дачу. Он, мол,  голодный сидит. Видите ли, она его жалеет. Дожалелась. В любовницы угодила. Дура старая. Конечно, своего мужика нет, так она его обстирывать принялась. А то я, как  не приеду, все у него спрашиваю, да удивляюсь, куда это мясо из холодильника делось. Уезжаю, забью полным-полно, и уже через неделю ничего нет. Это он все ей таскал. Обидно. А я тут ничего не знала, все старалась больше, да больше на огороде поработать. У меня земля лоснилась всегда. Ни одной травинки. Все успевала вовремя проредить, да прополоть. Со своих 5 соток на всю зиму заготавливали и картошки, и варенья, и кабачков с огурцами. Это все я. Он работать не мог. Приезжал только на выходные. Все в Москву рвался. Теперь понятно. А я все: «да чего тебе там делать – поживи здесь». Теперь понятно – к ней рвался.
А умирал он, знаете как? Жуть.
Выпить он у меня был не дурак. И вот в тот день получил пенсию, и стал гудеть со своим приятелем  часов с 11 утра. До часу я потерпела, а потом сказала, чтобы выметались – надоели до смерти. Ну, это значит, он меня стервой обозвал, бутылку – под мышку, и на улицу со своим забулдыгой. Ну, я из окна, с кухни, часов до 6-ти во дворе их видела – под грибком сидели, потом принялись с другими козла забивать, а вот часов в шесть, смотрю, куда-то поперлись. Черт, думаю, с ними, так и лучше, а то срамота какая на весь двор.
 И вот, не поверите, ровно в семь, меня как какая сила схватила. В Бога я не верю, но тут – передать невозможно – душа зашлась, в ушах зазвенело,  аккурат, посмотрела на часы – ровно семь. И вот через 15 минут соседка звонит – Твой у метро валяется. Я, значит, быстро, в чем была, побежала. Подбегаю – столпотворение у лавочки, и  Мой к ней прислонютый – голова свисает, бровь рассечена, кровь по лицу хлещет.  Подбегаю, растолкала всех, к нему наклонилась, а он как захрипел, и дергаться стали левая рука и нога. Потом мне сказали, что минут 15 назад, то есть, ровно в 7, когда меня шарахнуло, он стоял – стоял, и вдруг, валиться стал, ноги его подкосились, и он лицом упал на такую низенькую ограду – бровь то и распорол.
 Ну, кто-то в милицию позвонил. Она как раз приехала. Я говорю, мол, его жена, а милиционер мне: «умирает ваш муженек» – и уехали.
Я его поволокла домой. Нога волочится, он чего-то хрипит. Ну, завела его кое-как, на постель стала закидывать, и вдруг из него рвота. Да какая. Фонтаном! До стенки. Ну, я его стала ворочать, быстро переодела, а сама – в ванну, стирать. Все замочила, стираю, а до самой не доходит, что он помирает – ругаюсь – черт, такой, пьяница, когда я тут все постираю.
Ну постирала. Захожу к нему. Он чистый лежит. И тут опять рвота. Уже красная какая-то. Но опять фонтаном, и до стенки. Опять я его ворочать, да переодевать в чистое. Постель, главное, приходится менять – весь пододеяльник, постынь, кошмар. Так, до 4-х часов утра, когда он умер, так не осталось ни одной сухой простыни и наволочки. Про его трусы – не говорю. Потом, уж он лежал у меня голый.
Ну, конечно, вызвала ему скорую. С 4-го управления. Он там стоял, когда работал, был в этой системе. Так и потом медобслуживание там осталось. У меня тоже там карточка. До сих пор. Но сейчас,  чего-то, они совсем не такие. Да я и не обращаюсь. А тогда, когда приехали, уж, не знают, кого спасать. У меня давление – 260, он храпит. Мне сделали укол, а ему уж, и не стали. На всю левую сторону его парализовало, язык высовывается, тоже влево свисает. Ну, мне укол сделали, я, вроде, как и отключилась, как автомат, из спальни в ванну бегаю, все белье стираю. Ну, вот в 4 часа он и помер.
И знаете, я неверующая, но все удивляюсь, что это меня в семь часов, аккурат, когда его первый раз шибануло, такая сила пробила. Я ведь сначала, даже не поняла, но прямо мороз по коже пошел. Страсть Господняя.
Ну, вот, а после похорон, на следующий день, мне эта стерва и говорит, что его любовницей была. И про яблоки, и по смородину. Плачет, меня обзывает. Это, мол, я его до могилы довела. Не поверите – у меня все перевернулось, обида до сих пор душит. И ежели бы, кто другая, а то эта стерва, с которой всю жизнь цапались. А вы говорите любовь. Подлость одна, а не любовь.
Ведь умри я первой, он бы сразу ее в дом привел, все добро бы она заграбастала. И сейчас, мимо ее двери идти не могу, так бы и разнесла все.
– Да чего вы все там мокните – идите же под зонтик. Правда, вот электричка подходит. В какой вагон пойдем? Во второй? Он как раз не моторный.
Я увидела электричку, и ошалело посмотрела на спутницу. Перспектива выслушивать ее еще два часа, мне показалась столь жуткой, что я с ходу сказала, что мне нужно, наоборот, в последний – так  удобнее сходить. «Вы, что ли, где-нибудь, в районе Яузы работаете? Там у меня как раз дочь живет – я знаю, что тогда, действительно, удобнее в задние вагоны». Я хмыкнула что-то нечленораздельное, и быстро пошла прочь от этой тетки.
 Сидя в вагоне, вертелось в голове несвязное: «Любовь».  «Умереть на час позже».  «Схоронить добро». Дура, вечно жить собирается. «30 красных яблок дала», пересчитали идиотки старые. Тоже мне 100-летняя любовница у 70-ти летнего старикана. Детский сад наоборот. Любовники!
Нет, а правда, что это за вид привязанности у стариков? Такая же любовь? Со-привычники. Так, примерно, можно перевести с английского слово, очевидно, наиболее точно передающее это явление. А, собственно, почему? «Любви все возрасты...»
 Ты же убедилась, что твоя детская любовь «отнюдь не ерунда». Любовь, ее порядок. Только, возможно трепетнее и пронзительнее, чем много позже.
 По крайней мере, мне так запомнилось. Я, 11-летняя, испытала потрясающую гамму чувств, которая и сейчас, кроме удивления и трепета, других чувств не вызывает. Никакой насмешки. А про стариков, настоящих стариков, дай Бог, узнаю, может быть. Так, наверное...


   – Иячка, моя родная, дорогая, как я рад видеть тебя за машинкой снова. Ура – жизнь продолжается, наше повествование задвигалось после 4-х месячного перерыва. Что,  наотдыхалась? Впереди трудовая зима?
– Чертенок. Опять за свое. Да, принялась за работу. Причем, за самую трудную часть старого. Помнишь, я обещала тебе рассказать о своих  любовях.
– Любви, ты хочешь сказать. Разве ты была многоликой в любви? В той любви, когда главным становится своя любовь, даже сомневаясь, любят ли тебя. Правда, я уж  призадумывался, была ли у моей Иячки такая  драгоценность. Да. А зачем будешь рассказывать? Человек в этой стихии управляется иными рычагами, нежели теми, о которых шла речь в предыдущей главе. Недаром, в религиозной литературе есть подразделение на «плотское» и «духовное», часто как на «плохое» и «хорошее».
– Да ладно, тебе.  «Плохое» – у плохих  ортодоксов – толкователей. У хороших –  все глубже. Природа любви, как и самого человека – двойственная, они этого не забывают. А про рычаги лучше сказать «и иные».  Принцип «и – и», не «или – или», как правило.
– Все. Я понял, уже не рад своему подстрекательству, готова завести  в топи в любой момент. Давай просто рассказывай и все.
– Слушаюсь.

                Дары небес

Благословенное состояние души в любовной смуте, узнано мною довольно рано, в 11 лет, в пятом классе. Я ничего не путаю.
– Но собираешься впутать меня. В какую-то банальную  сюжетную канву? «Он  на меня посмотрел, я на него посмотрела, он не посмотрел, я побежала и разревелась».
– Поняла. Не буду про канву. Буду про ощущения. Хоть немножко, разреши их привязать к определенным реалиям. Они были красивы.
… Итак, было воскресенье, был зимний, заснеженный бело-розовый лес  (солнца, сквозь всеобщую заиндивелость, хватало лишь на подрумянивание краешка неба, и самых высоких верхушек елок). Был лыжный поход учеников  пятого «А» класса со своим учителем физкультуры, обожаемого всеми, не только пятиклассницами, но, абсолютно всеми ученицами с пятого по восьмой классы (старше в школе не было).
 Насмешливый, ироничный, с ранней сединой, почти профессионал во всех видах спорта, наш учитель легко сделал свой предмет  любимым  занятием не только в школьное, но и внешкольное время. Даже в выходные. Преданно обожая учителя физкультуры, я терпела массу унижений, прошла многие круги ада, записываясь в секции гимнастики, баскетбола (к которым меня, под хохот, близко не подпустили), выступлений за честь школы в качестве ядрометальщицы, и тому подобное, мне, абсолютно, противопоказанное.  Зато, бывала и на коне – прыжки в длину, коньки, и, наконец, лыжи –  здесь у меня получалось. Но, далеко не сразу. С гигантскими преодолениями. На коньках – дикую боль в голеностопных суставах, на лыжах – поначалу быструю, до обмороков, усталость. Она, конечно, потом, со вторым дыханием, проходила. Но само передвигание ногами в лыжах становилось почти ненавистным.
И тут нас учитель физкультуры повел в длинный, порядка 15 км, лыжный поход. Я пошла. И фантастическая красота  леса, с фантастическими поворотами, изгибами, спусками и подъемами на лыжне, сотворили со мной чудо.  Достаточно легко преодолела  первый, самый трудный период. Открылось второе дыхание, одеревенелость прошла, заскользила с удовольствием, и на третьем км... внезапно начала влюбляться. С каждой секундой все сильнее и сильнее – в мальчика, легко и изящно, скользившего рядом. Он свободно и легко дышал, шутил, и, раскрасневшись, не превратился, как я, в рака цвета багровой алости, а становился все краше и краше. Он был безупречного розового цвета. Его карие, широко расставленные глаза излучали нечто такое, что заставило меня уже через полчаса сказать себе самой: «Я, кажется, здорово втюриваюсь в Вовку Меркулова».
Своих чувств я не сдерживала – это был достойный возлюбленный, хорошист, председатель совета отряда, словом, гордость 5-го «А».
Конечно, какие-то циркулирующие флюиды были, он тоже все чаще смотрел на меня, останавливался рядом при каждом удобном случае, и в конце похода пригласил вечером на каток. Я балдела от счастья. Была, правда, некая малость – отлично осознавала, что сил у меня не осталось  ни единой капельки, и какое волшебство должно было доставить меня на каток – понятия не имела. Кажется, я даже, слабо вымолвила, что очень сильно хочу пойти на каток, но пока я здорово устала от лыж.
Мой возлюбленный  широко улыбнулся, сказав, что это пустяки – впереди 2 часа. Если пообедать и полежать, то к семи можно совсем отдохнуть.
Я, примерно, так и сделала. Но на обед сил не было, на раздевание – тоже. Поэтому, в лыжных штанах и свитере сразу бухнулась на топчанчик, и заснула на полтора часа богатырским сном. Потом какая-то сила меня враз разбудила, и я, не открывая глаз, прислушалась к себе, и  поняла: точно, влюбилась. Это теперь со мной, и впереди еще целый вечер счастья – он меня пригласил на каток. Я пулей оделась, что-то пожевала, и поехала (да, от дома, на коньках до катка по всяким дорогам, в том числе, и  хорошо посыпанным песком).
И был вечер Счастья.  Здесь нужно прислушаться, и услышать ту самую катковую музыку – самую, самую великолепную. Нужно увидеть освещенную гладь катка с множеством ярких, веселых людей, и нас с моим возлюбленным среди этого волшебства.
Потом, правда, нужно было возвращаться домой. Предусмотрительно отказавшись от провожания, я, на зубах, двинулась в обратный путь.
По поселку я еще как-то передвигалась, особенно, видя прохожих, старалась даже разбежаться, и проехать красиво. Но когда переползла через железную дорогу, силы окончательно покинули меня. Я блаженно села в снег, прислонилась к березе, и закрыла глаза. И каждая минуточка этого счастливейшего дня  всплыла передо мною. Каждая заснеженная веточка в лесу, каждый круг катка. Очевидно, это был первый раз, когда сказала себе, что сейчас и умереть не страшно – я знаю, что такое Счастье.
Какая чудесная сила перенесла меня к дому, раздела, и уложила спать в мою чистую кровать, не помню. Следующие, за этим, полдня тоже не помню. Но часа в четыре назавтра (может, немного позже – мама была уже дома) было еще одно волшебство.
Очевидно, я закемарила, мама меня укрыла чем-то, я сладко заснула, и вдруг, сквозь сон услышала Божественную музыку про меня, про мою внезапную, потрясающую любовь. Я боялась пошелохнуться. И закрылась с головой, чтобы не видела мама, и рыдала навзрыд. От Счастья, от Благодарности, что живу, и что чувствую, и что мои уши могут слышать музыку, которая могла быть написана только про меня.
Потом, спустя время, я поняла, что это был 2-ой концерт Рахманинова. И всю жизнь знаю, что это про меня. И еще про таких же счастливо – мятущихся по этой  земле, которым сподобилось пережить великие минуты счастья, громадного, как сам Мир.
.... Спустя 10 лет я иду по Московской старинной улочке в районе Усачевки, смотрю на только что распустившиеся тополя, и, боясь повстречаться с прохожими, которые могут спугнуть, не понять моего Счастья, реву от благодарности к кому-то (к Богу я тогда напрямую не обращалась), кто подарил мне предыдущую ночь с 24-ого на 25-ое апреля. Мы впервые были вместе с моим любимым, ставшим через 3 месяца моим законным мужем. Его тоже звали Вовкой (его мама, моя мама, я, и другие близкие родные называли его именно так). Для других, конечно, он был Володей. (А интересно, как его сейчас называет жена?) Впрочем, это не суть. Это только сейчас пришло в голову.


– Ну, хорошо. Не суть, а сейчас-то чего глаза блестят. Как иная бабушка скажет: «Чай, не девушка». Мне с тобой очень трудно,  Иячка, опять спрашиваю, чем мы с тобой занимаемся –  пишем, или что? И потом, так вот и будет: «ночь с 24-го на 25-е»?
– Ну, ты же сам меня зажимаешь, чтоб никаких «он на меня посмотрел, я на него посмотрела».
– Да,  но не до такой же степени. Антураж  «ночи любви» кого хочешь, заинтригует. Тем более первой из длинного ряда ночей.   
– Особо длинного ряда не получится. Из всех трех лет формального замужества, дай Бог, наберется месяца четыре, чтобы назвать их рядом. А так, эпизоды, в лучшем случае, цепь эпизодов. Ведь, как ты помнишь, я после свадьбы осталась жить в общежитии, и долго оставалась «приходящей женой». А потом, когда начались ссоры, тем более старалась подольше жить у мамы.
– Как же мне с тобой трудно. Придется устроить день наводящих вопросов и письменных ответов. А сейчас я тебя спросил об обстоятельствах проистекания первой ночи любви с твоим любимым мужчиной. Желательно, конечно, пояснить, откуда он вообще возник.
– Ну, возник он опять-таки из зимнего леса в период студенческих каникул. Мы оба оказались участниками студенческого заезда в подмосковный дом отдыха, я в группке студенток – медичек, а он – студентов-маевцев.
Потом была сначала ранневесенняя, а после и поздневесенняя Москва. В тот год апрель был ранний, дружный и теплый, поэтому к 24-ому уже распустились деревья, и вылезла трава каких-то гигантских размеров.
И мы постоянно ходили в театры, постоянно целовались, и балдели со страшной силой, но ни разу не могли оказаться на одной площади какого-либо спального места. А в тот вечер мой любимый, идя навстречу пожеланиям трудящихся, то бишь, меня, такое общее спальное место изыскал самым невероятным и красивым образом.
 По установившейся традиции, вначале вечера мы были в театре, тогда в «Современнике», и я уже не помню – то ли первый, то ли какой другой раз, смотрели Володинскую пронзительную пьесу, потом вышли в одуряющую вечернюю весеннюю Москву, и ноги повели нас с площади Маяковского в Замоскворечье. Мы шли мимо Блаженного не менее, а, наверное, много более блаженные, оказались на Ордынке, и позвонили в ворота старого темного монастыря. Вернее, все сотворял он, я ничему не удивлялась, потому, как предощущала всеми фибрами своей души «оное событие». Само написание этого слова – событие – очень предрасполагает к тому, чтобы определить самое главное содержание его старым, дивным, мудрым словом «соитие». Я знала, что ему в эту ночь суждено было произойти, и где это будет – на луне, или за монастырскими темными стенами – меня, абсолютно, не волновало.
И вот, «дозвонившись, дождавшись привратника, дверь отворилась»...
И мы оказались на просторной территории с плодовыми деревьями и некопаными еще грядками и, главное, с настоящей сторожкой, посередь этого  заповедного сада.  Оказывается, некто, очень хороший наш общий знакомый здесь подрабатывал сторожем, и этот изумительный добротный, сколоченный из настоящих досок дворец – сторожка передавался в наше полное распоряжение на все длинные (короткие!) ночные весенние часы. В сторожке, как и подобает, был добротный широкий топчан и все постельные причиндалы. Так что дальше нужно вспомнить другое прелестное музыкальное произведение под названием романс «нас венчали не в церкви». И была теплая туманная светлая ночь, и были сбитые подушки и одеяла, и была молодая волчица, удовлетворившая страсть свою, которая стала потом тихая и смирная, а потом и вовсе превратившаяся в обыкновенную молодую девушку, заливающуюся слезами  от   счастья уже в предвечерье следующего дня на тихой безлюдной улице в районе Усачевки.
– Ладно, дай отдышаться. Помолчим... Но все-таки вернемся к нашему повествованию. И, прежде всего, проверим его на логику.
Коли были эти слезы благодарности небесам, что оказалась в числе приобщенных к священной мудрости любви и бытия, то в следующих строках таких самодеятельных молитв следуют слова «сохрани на веки вечные моего возлюбленного, не разлучай нас никогда, и дай мне мудрости сберечь моего любимого и наше неземное счастье».  Иячка, были у тебя в твоей молитве такие слова? Должны были быть. Отчего же их не было, твое недостойное  эго возобладало?

                Не береди душу, сынок

Не береди душу, сынок. Видишь, как тебя назвала. Потому как только противные 28-летние мальчишки могут выворачивать у стареющих тетушек душу наизнанку с особым жестокосердием. Да, не было слов о сохранении своего неземного счастья. Потому что оно на глазах стало расслаиваться, образовались и вовсе ненужные и даже, мучительные слои (?) – по логике метафоры – расслоилось – значит «слои». Не нравится. Но понимаешь, какая-то химическая напасть напала на мое неземное счастье. Нового то ничего не прибавилось, никаких воздействий, дополнительных вредных. Из одного качества само по себе образовалось множество разнородного. Молить: «Сделай, пожалуйста, все как было»? Я не столь сказочно романтична. Тогда можно было бы молиться заодно о вечной молодости. (Хотя молиться, как раз, можно – это вещь в себе, действие для себя, на что указывает возвратная частичка «ся». Можно, для своей утехи. Молить – нельзя, тем более, Господа.)
Можешь задавать свои  следующие дурацкие вопросы. Например, о причинах наших ссор.
– Ну, в общем, да. Формально мне следует также поинтересоваться, а не завелась ли какая разлучница, не была ли виной всему ревность молодой волчицы.
– Отвечаю тоже формально: разлучницы не было, ревностью не больна, ревновала в последний раз в десятом классе.
– А, интересно, ты сама подсказала еще один из многочисленных вопросов. Но это потом. Пока ответь мне, так что же явилось причиной всех ваших ужасных ссор?
– Ну, можно ответить, его ревность. Но не только к тому реальному и конкретному сопернику, но и ко всему тому, чем была начинена моя голова, и даже к тому, что в ней могло родиться и впредь.
– Этакий униженно – поверженный муж, вымаливающий у жены милости.
– Глупости! Скорее униженной и поверженной какое-то время была я. Я могла вымаливать его милости. Могла, собираясь к маме со словами: «все, с меня хватит», добежать на улице до первого автомата, и униженно просить перестать на меня сердиться. А он был непреклонным. Он отвечал мне: «поезжай туда, куда собралась, и перестань мне звонить». Вот он  какой гордый был. И вот какой тряпкой я была в своей любви.
– Да. И как долго длилось это ужасное для тебя наказание?
– Ну, длилось, длилось, понятно, что и после развода длилось, и в одночасье длиться перестало. Понимаешь, в одночасье, после трех  долгих  лет.
– Об этом еще расскажешь, обо  всех побудительных обстоятельствах этой перемены.
– А чего рассказывать? Мир перевернулся на 180 градусов, я встряхнулась и сказала, Боже, как долго я спала. И сразу встретила того, кто стал мне дорогим супругом, старшим ребенком и мудрым наставником в одном лице. Могу сформулировать точнее: любимым дорогим супругом, любимым старшим в семье ребенком, любимым мудрым наставником.
– А можно поменьше прилагательных и дополнений. Оставим просто «любимый»?
– Нет, не оставим. Все как я сказала. Потому как это тот круг слов, из которых можно родить еще тысячу сочетаний и отсечений. И «любимый просто» тоже сюда входит, но не является полной картиной моего отношения к моему законному супругу. Вот.
– Понял. Не буду. Нельзя об этом. Тогда о чем можно. О ревности.

                Класс Ревности

-- О ревности можно. Но это скорее заявка к «панельной дискуссии» (ужасно  веселит меня убогая адаптация европейского научного этикета в России-матушке), но хочешь, могу выступить в роли некоего эксперта, и авторитетно заявить, что такое явление имеет место быть среди представителей обоего пола. Поверить в его существование заставляют множество страниц эпистолярного, художественного и криминально – юридического искусства на протяжении всей истории человечества.
Мой небольшой личный опыт также свидетельствует о том, что  присутствуют специальные морфо-функциональные структуры, ответственные за развитие определенного типа каскадных реакций, результатом которых является возникновение особого моторно-эмоционального состояния, часто имеющего аффективный, невменяемый характер. Вот.
– Лихо, Иячка. Какое счастье, что Бог миловал от научной братии. Этакое такое, очевидно, присутствует в научных фолиантах, и сильно подозреваю, что в твоих диссертациях – тоже.
– Не без кокетства могу сказать, что не без этого. Но, конечно, все больше по принципу «из пушек по воробьям», хотя идея развития каскадных реакций – одна из мудрейших, и она применима к очень многим фундаментальным процессам живой природы.
– Ну, таки, ревность – «фундаментальный процесс живой природы»?
– Очевидно, да. Но как я тут выяснила, сами фундаменты бывают миллионов типов, и, наверное, есть даже какие-нибудь сотчатые. Просто некоторым удается в такую соту прошмыгнуть. Я оказалась где-то совсем близенько от нее. Потыкавшись немного о бетонные выступы, нашла свободную дырочку, и оказалась снаружи. Больше влезать в западню  мне не захотелось до ужаса, и я даже придумала свою собственную систему безопасности. С отдельными положениями этой системы я, помнится, тебя даже уже знакомила.
– А, это когда ты заодно придумала теорию  разумного эгоизма. Когда запретила себе влюбляться в самых-самых, у кого можешь оказаться не главной.
– Да, сказала я, и потупила глазки. Да. Запретила себе такую роскошь на всю жизнь. А в сомнительных случаях, когда какой-нибудь красавчик был уж очень настырным, и моя железобетонность начинала давать трещины, устраивала садо-мазохистские испытания – специально знакомила такого типа со своей самой красивой подружкой. Если он выстаивал, и не обращал на чары красавицы внимания...
– Он становился тебе неинтересным.
– Чертик, откуда ты это знаешь?
– Ну, что-то там помню, опять – таки из твоего далекого детства – отрочества.
– Да. Никуда не убежишь от банальности – все мы родом из детства. И вся гамма чувств того возраста не только не кажется мне смешной сейчас, но она целиком и полностью вошла в общую копилку памяти и жизни. А споткнуться о громадину ревности мне сподобилось уже в 6-ом классе, благодаря тому самому Вовке Меркулову. Он стал дружить параллельно с другой девочкой из нашего класса, и на уроках стал кидать на нее такие взгляды, что по силе аргументации в пользу измены, они  сравнимы лишь с тридцатью злополучными яблоками сорта Штрефель.
Что было со мной? Я была уязвлена в самое сердце. Я была уязвлена тем, что она, по моему мнению, даже «по красоте» со мной рядом не стояла. У нее был маленький, очень плоский лоб и глаза «с перепонками», как я такой тип разреза глаз называла. Нет, это не японский и не корейский, это достаточно редкие некрасивые кожистые штучки в углах глаз, которые примерно на четверть, закрывают и белки и радужки. Сами же радужки были хорошего насыщенного карего цвета.
Это интересно, как появилась у меня в голове оценка радужек глаз моей соперницы. Расскажу. Но сначала о том, что меня окончательно убивало в ситуации любовного треугольника. Моя соперница была банальная троечница! По учебе она в подметки не годилась ни Вовке Меркулову, ни мне. Значит, думала я, мои главные достоинства мой возлюбленный просто не может увидеть. Ему не только, думала я, мой ум не нужен, ему вообще не нужны умные женщины. Ему нужны простые обнималочки.
Додумавшись до этого, мой избранник терял свою главную привлекательность, я понимала, что он достоин презренья. Но скажу по правде, сердце продолжало ныть, и я чаще, чем могла разрешить себе, все-таки глядела в его сторону.
И тогда в моем уме стали рождаться желания увидеть свою соперницу в новом, более привлекательном свете. Чтобы мы все трое были на равных! Чтобы я могла уважать этого Вовку, а, следовательно, и себя, нужно было ввязаться в достойное дело. В такое дело, где мой возлюбленный борется сам с собой, потому что ему очень трудно выбрать между двумя принцессами! Вот тогда я разглядела красивый цвет радужек этой девочки, стала радоваться каждому ее удачному ответу у доски, и даже вызвалась позаниматься с ней по геометрии.
И знаешь, все рассосалось. Мы, действительно, с этой девочкой стали подружками, а этот Вовка попросту испарился из моей жизни. Тем более, что после 7 класса  он поступил в военное училище.
Последний (по счету второй) раз ревновала зимой 10 класса, где-то около месяца. Про самого мальчика здесь рассказывать тебе не буду. В той любви, как она мне сейчас вспоминается, больше люблю себя – первые штрихи к портрету делательницы себе принцев.  Очень красиво, со всякими красивыми выдумываниями, замечанием запахов и звезд, вздрагиваниями от лая нашей Мушки, ждала его почти каждый вечер. А он появлялся всегда неожиданно и не столь часто. Я за ним никуда не бегала, просто его ждала со всякими красивыми волшебствами.
Когда я узнала, что он привечает еще одну девушку, то опять-таки было удивление – она и я?  «Чего-йто он». Но потом нашла одно такое обстоятельство, которое позволило мне сказать себе: «да, за это я ее тоже могла бы полюбить». Таким обстоятельством были удивительно красивые и холеные руки моей соперницы. Ах, какие это руки! Ах, как грациозно могла она на уроках подтачивать пилочкой свои, безупречные по форме, ноготочки. Ах, как она могла невзначай покрасоваться своими руками. В общем, даже не белая, а черная зависть. То, чего мне почему-то в жизни  не досталось, и то о чем я страстно мечтала. Этот вид ревности – зависти имел один, по своему смешной, но конечно, печальный результат к началу весенних каникул.
Я занялась освоением премудростей маникюра. И столь неумело, что заработала три, или четыре одновременных панариция с острющей болью и высоченной температурой. Потом, после операций моя кисть бинтовалась толстыми бинтами, никакие перчатки не надевались, и таким раненый бойцом я ходила довольно долго. Помню, что и в мае еще были какие-то повторные вскрытия. Я не ходила в школу, и у меня было время, чтобы окончательно сформулировать все положения теории запрещения влюбления в разных ненадежных типов.
Вот и все про ревность. Больше таких прецедентов в моей жизни не было.
–  Иячка, не зарекайся. Сама знаешь, бывает всякое, даже стихи в голове, сидя на грядках по весне, сложились. Так тебя взволновал развод, отнюдь не юных, знакомых. А тоже, все в примерных семьянинах, этот ваш общий знакомый числился! Все его жена никаких там мыслей не допускала – «мой так много работает, так много работает». Доработался на старости лет.
– Нет, я конечно, не зарекаюсь. Но что касается упомянутого тобой конкретного товарища, там и раньше все было видно невооруженным глазом. В моей теории про таких всего  два слова – смотри в оба.

Насыпи с крутыми откосами

***
– Ну что, будем заканчивать с этой животрепещущей темой?
– То есть, как это заканчивать? Ведь живо же трепещет? Правда, Иячка? На полном ходу с летящего поезда спрыгивать чревато. Тем более, там, кажется, самый крутой откос.
– Да, откосы, перекосы... Явления тоже знакомые. К сожалению.
– Ты что же, о чем-то жалеешь?
– Жалею? Да нет, мой дорогой. Ты ведь знаешь мою песенку – заклинание       «... клянусь, никогда ни о чем не жалеть я».
– Ну, как мне помнится, эта песенка называется «половинка», и в ней чистая девичья душа, беззаветно влюбленная, и потому своего возлюбленного нарекшая именно таким образом. Боясь, тем не менее, что в жизни ей придется столкнуться с непосильным испытанием – охлаждением к ней любимого, она и собирается поклясться, что ни об одной прожитом дне никогда не пожалеет. Разве, Иячка, это про тебя?  Половинка к половинке и еще… половинка? Иячка, какие арифметические действия ты пыталась произвести с этими долями, силясь получить недробное целое число?
– Безумное количество вопросов, их единственное предвиденное последствие – охранительное торможение по Введенскому.
– Ой, не тормози. Видеть тебя, и тем более общаться с тобой в таком состоянии, практически, невозможно. Не тормози, пожалуйста.
– Да понимаешь, если мы с тобой доползли до этого места…
– Постой, мы только что решили, что несемся на полной скорости…
– Ну да. Если говорить о предмете изложения. Но если о темпах повествования, то…
– Да Бог с ними, с темпами. Что тебе, «ни дня без строчки»? Это же не про тебя. Как же тогда все твои бирюлечки-пошивочки? Всю эту дамскую ипостась ты не только не забываешь, но в иные недели жизни отдаешься ей так рьяно, и отдаешь этому своему народному творчеству столько энергии, что ни на какое «писание» тебя уже хватить не может.
– Глупый ты! это и есть один из видов охранительного торможения. Полезное дело, принятое называть хобби, позволяющее собрать себя по крупинкам после очередного потрясения. Мы же с тобой это проходили – получение целительного эндорфинового молочка малыми средствами. А что касается «писания» – отношусь к нему серьезно, врать не могу – рука не подымается.
– Но с другой стороны, моя  Иячка еще не так стара, чтобы не понимать, что близким людям ее откровения вовсе и не нужны. Если только не заподозрить нечто садомазохистское.
– Здесь следовало бы на тебя накинуться. Но, знаешь, вместо этого  спрошу, помнишь такую «Венеру в мехах»? Может, и мы все носим, хоть какую-нибудь меховую вставочку, и добровольные рабы ее величества  отнюдь не редкий  чин. Если нас брать  целиком, с потрохами, со снами, и некими грезами в томительной неге определенных секунд  бытия. Этот уроженец города Львова с двучленной фамилией, словно символизирующей фонетическими вздыблениями знак «неровности дороги»,  вполне достойно довел до логического конца некоторые идеи  господина Зигмунда, имеющие  садомазохистский, зародыш. Мои личные наблюдения позволяют с этим вполне согласиться.
– Вот как? Интересно. Что, все подобные проблемы обсуждаемы   в твоем семейном кругу? Иначе как ты можешь выступать «со стороны противоположного пола»?
– Да нет, конечно, не обсуждаемы, так, методом «подстановки». И еще потому, что, задаваясь вопросом, «почему неотвергаема», находила ответ только с помощью подобных ссылок…. В какую-то мы с тобой не ту степь заехали…
– Нет, очевидно, в ту. Очевидно туда, где твои и твоих ближних любови оказались мучительным делом, аукнувшимся вашими болячками.
– Ну, ты не далек от банальности – все болезни от нервов….
–  Иячка, ты подписываешься под полной формулировкой этого нетленного высказывания?
– Прекрати, противно.
– Хорошенькое слово. Интересно, оно часто возникало у вас в семье?
– А ты как думаешь?
--Ну, думаю, что часто. И думаю, что наряду со многими другими,  составляющие распространенные тексты диалогов под названием «выяснение отношений»…  Что-то не получается сверхинтересных рассуждений на эту тему. Перейдем сразу к последнему слову обвиняемой. – «Ах, гражданин – судья, не виновата я! То – моя судьба». Иячка, я угадал, на судьбу будешь пенять?
– Знаешь, я сейчас подумала, что «судьба» в ретроспективе   свершившегося, это цепь наиболее закономерных вещей. Они и происходят оттого, что  условия для них вольно, или невольно  готовятся загодя, как понимаешь потом.
– Смотри, как интересно, ты хотела облечь в словесную форму что-то действительно важное для тебя, а получилась почти банальность вкупе  с положениями все той же виктимологии. Тогда и выразись  точнее: «не с каждым  происходят происшествия и какие-то беды, а именно вот с такими-то (следует перечень  характерных черт человека, например, см. предыдущее,  написанное о моей дорогой Иячке). И сразу могу упредить, даже если  еще поведаешь о чем-то, -  главным окажется начинка твоей головы. Будешь переубеждать меня? То-то, не будешь. Ну, а выводы были? Оргвывод понятен – крепость устояла, осада снята.
   – Да уж, «оргвывод». Но основные, дружок,  морально – психологические выводы,  им предшествовали  размышления,  более общего свойства.
  –  Про размышления понятно, иначе ты это не ты, но мы, привыкши к сочетанию «морально – этические».
– Тогда обойдусь единственным числом: 1 вывод,  одна из 10 заповедей. Ее переталковывание занятие неблагодарное.
–  Ну что же, остается  психология, в одно слово.
– Нет, в два, и через черточку. Любое понятие в крайнем значении имеет знак минус, отрицание самого себя.
– «Моральный – аморальный, психология – патопсихология»? Далеко заехала. Чтобы понятие переросло в свою противоположность нужно воздействие  дополнительной силы. Какую силу  здесь имеешь в виду догадаться нетрудно.
 Сила  инстинкта, отсюда экивоки в сторону античности у создателя психоанализа, не употребившего ни одного христианского термина,  и выведя все учение за эти скобки.  Что, этот инстинкт, сильнее, чем инстинкт  агрессивного охранения территории «моё», и ему подобных инстинктов? Кто-то что-то говорил о культивации фенотипа, о воспитании. Здесь, особый случай?
– Бесспорно, особый. Простеньким «нельзя», чаще всего, не обойдешься.
– Да полно,  Иячка изрекать нечто  о том, что тебя как бы и вовсе не коснулось.
– Как это?
– Да так. Охотно допускаю, что это самое «нельзя» было  донесено до тебя  в форме крылатого, кочующего из поколения в поколение русского народного наставления: «не приведи, Бог, в подоле не принеси – большего позора нет». Но что там происходит с пробуждающейся сексуальностью? Загоняется в темные уголки души с названиями «стыдно».   Хорошо и плохо тоже начинает разделяться чертой «это». Иячка, не сомневаюсь, что в своих позднейших размышлениях, ты многократно  опускалась в глубины  детской памяти. И все же я настаиваю на том, что цепь неких событий,  датированных  определенными годами, не начиналась с зова  Эроса. Могу также  предположить,  что и до этого  господин античный бог не жаловал тебя и твоего мужа своим особым  вниманием, как говорится.
– Без комментариев к последнему.  А к тому, о чем говорил вначале, у меня есть свой зрительный образ, считай его выводом номер один.
  «Хорошо» – это чистая вода в неком прозрачном сосуде, «плохо» – всякие разные взвешенные корпускулы, замутняющие  эту чистую воду. Та и другая компоненты количественно определяются довольно рано, в детстве.
Ты можешь жить   так, что муть оседает, слеживается, становится почти невидимой, и, кажется, что вода в сосуде совсем прозрачная.
Но стоит поддаться искушению, как муть тотчас взбалтывается, и нужно бо-о-льшое время, чтобы она опять улеглась.
– Интересно, что ты посчитала нужным сделать такое отступление в связи с реальной историей. Внутри тебя сидящее, чуть ли не с рождения, в данной ситуации только как бы пришло в движение?
– Вот именно. Эта аналогия с сосудом появилась в моей голове почти что сразу, и помню, как шла и машинально, но громко повторяла: «опять, опять, опять»…
– Иячка, ты  готова меня запутать в каждую секунду. Вспомни, с чего начинала эту главу – с образа чистой, милой девочки, которая, как можно было понять, и к своему замужеству, спустя 10 лет, оставалась светлой и восторженной душой.
– Я бы могла сказать, что по гороскопу близнец, но астрологией прикрываться не умею.
– Да Бог с ней, с астрологией. По твоим словам выходит, что  в это же самое время  уже была ужасно темная сторона твоей души, которой ты ужасно стыдилась? Был какой-то мерзкий человек, коверкавший твое естество?
– Ужасно темная и ужасно стыдилась. Да, в то же самое время – да, да! Понимаешь, в то же самое время. Мерзкий человек был, но я - то стыдилась себя.
–  Успокойся. Я вдруг подумал о том, как хорошо, что именно сейчас, не раньше, мы влезли с тобой в эти дебри – страшно подумать, что было бы. Истерично – сентиментальная история о бедной девочке, попавшей в лапы нимфомана, и дальнейшая судьба загубленной души – сломленной, надрывно – несчастной и испорченной, прямо – таки Настасья Филипповна, брр!
– Но была надрывно – несчастной, проживала таковой долгие – долгие дни, замыкаясь в себе, и думая о всяком – разном.
– Да, где-то в 15 лет ты впервые выдала депрессивное состояние по полной программе…
– С комплексом вины, с суицидальными мыслями и прочее и прочее… Знаешь, я до последних лет испытывала черное отвращение к этому человеку, на десятилетия забывая дорожку в тот дом. Милая моя близорукая родственница, законная супруга того черного человека изумлялась, чего это я перестала к ним ходить.
А я и её стала презирать, как она с этой мерзостью может жить, как это она не видит и не понимает, что у них в доме происходит? Как это она допускает, чтобы малолетние девочки оставались с этим ужасным человеком одни в комнате? Как это она не гонит в шею всех этих «духовных дочерей»? Как это она может слушать его козлиное пение  псалмов и молитв под фисгармонию, умиляться его лживо – велеречивым разглагольствованиям? Как это она не отшвыривает за шкирку всех этих дурех и дураков, просящих у него Благословения?
– Иячка, остановись, хотя это, конечно, загадка природы. Но, надеюсь, ты не всех священнослужителей подозреваешь в страшных грехах?
– Не всех. Но однозначно сделала вывод, что Церковь сама по себе никого не преобразует – ни порочных людей в чистых небесных созданий, ни гомосовьетикусов в свободных  людей. Церковь сама от прихода в ее лоно таких людей  только мельчает и становится гомосовьетикусной. Но вообще-то, привязанность этой истории к цеху церковных работников – чистый статистический казус. В моем городе их  так же много, как, например, механиков. Местный колорит, в другом городе «он», вполне, мог быть механиком.
– Не разжигай себя. Лучше порадуй известием о том, что твое презрение выболело, сменилось действительным непониманием много и много в жизни. На твоих же глазах этот страшный человек, таки, превратился в смиренного старца. Три года он нежно выхаживал свою неподвижную жену, не просто достойно неся свой крест, но истово выполняя всю самую тяжелую и грязную работу с просветленным не лицом, но ликом в свои 90 с лишним лет.
– Да, его сосуд с водой под конец жизни казался кристально – чистым…
  – Второй вывод простенький и неоригинальный –
Все само должно выболеть. Хирургические методы воздействия чаще всего в таких ситуациях оказываются паллиативными.
  - Третий вывод – вступивши раз на ступеньку, ты, и ужаснувшись высоте, с лестницы не сойдешь, а, наоборот, попривыкнув, будешь подниматься дальше.
– Ну, в общем, это тоже банально.
– Банально, но все-таки шагает человек  по этим ступенькам о банальности не думая, но чаще всего терзаясь угрызениями совести и бессмысленными заклинаниями «ой, больше не буду, сейчас же начну спускаться вниз»…
А далее – переходи к выводу номер два по определению.

        Вариации на предыдущие темы

 Круг любви и ревности – один на всех, на все поколения рода человеческого. Наверное, счастливых любовей больше, но в выразительном отношении они неинтересны. Что тут скажешь: «встретились, полюбили, поженились, и долгие годы пребывали в любви и счастие, рожали деток, умилялись ими, потом состарились, и умерли в один и тот же день».
  Вся литература, все ее захватывающие сюжеты  посвящены любви мучительной, корежащей людские судьбы и души, любви – стихии. И если бы знать, что ни одна человеческая  судьба не пропадает втуне, является необходимой Жизни  в общей системе мирозданья, то начинаешь  думать, что такие любови  рождают шаровые молнии. Их энергия нуждается в полезном преобразовании. И может быть, именно произведения искусства, запечатлевающие подобные истории, и являются такими преобразовательными устройствами. Тот, кто неким образом – прочитавши, услышавши и т.п., пропускает через свою душу такую историю,  что-то там в себе  обнаруживает, подобие нового качества.
Знаю, и меня трогают многие любовные истории моих подруг, знакомых, знакомых моих знакомых. Так помню, что еще в детстве услышала от своей Тетушки историю  о соперницах, и выплескивании соляной кислоты на лицо красавицы – разлучницы. Потом эта история стала канвой волшебной  собственно присочиненной истории со счастливым концом: красавица стала краше, чем прежде, сразу после поцелуя возлюбленного.
 Или о том, как один офицер, служивший в полку тетушкиного мужа, подвергся неисчислимым испытаниям за то, что не мог преодолеть в себе любви к какой-то совсем простой женщине, которая умудрялась всегда оказываться рядом с ним, чуть ли не во всех боевых походах. А офицер этот имел красавицу – жену дворянского происхождения, сходившую с ума от мужниной измены. Офицер говорил в ответ на укоры друзей – однополчан, что не виноват в страсти к этой женщине, а жена – что, он её уважает и ценит, да любить так, как любит свою любовницу  не может, хотя и постоянно просит у Бога этого. Если бы все женщины были одинаковыми – нет же, Бог их всех сотворил  разными – всегда, якобы, добавлял он, и моя Тетушка, рассказывающая эту историю.
… На моих глазах творилась история, казалось бы, очень несчастливой семьи. Все мы были вовлечены в круг разного рода событий этих людей – и узнавания об обоюдных изменах, и о раздельном ведении домашнего хозяйства (как выражаются юристы), в одной крохотной квартирке. И постоянные ссоры, и частые заверения подругам, что видеть своего благоверного больше не может и развелась бы с ним давно, если бы не дети, да жить было где… Потом были другие события – у него инфаркт, у совсем молодого мужика – она к нему в больницу бегает, выхаживает (выходила – опять дома скандалы, ругань, опять друзья – любовники). Потом она, совсем молодая, вдобавок ко всем нешуточным болезням, с которыми приноровилась жить с 20 лет, заболевает еще одной – страшной и  смертельной, лимфосаркомой. Как мужественно она встретила свою судьбу и как отчаянно сражалась с ней в течение двух лет, статья особая. Муж ее почернел, в старичка превратился, а уж когда умерла, то и вообще, на него было страшно смотреть. И вот на 40-ой день, нам, своим друзьям рассказывает историю (нет, не рассказывает, потаенное свое приоткрывает).
 Они влюбились друг в друга в одно мгновение, как только она после академического отпуска к ним в группу попала. Она имела еще один дар – не просто быстро «акклемываться» после страшнейших периодов обострений, а с 20 лет она страдала аутоиммунной анемией, и было подозрение на недифференцированный коллагеноз. Так вот она могла, выписавшись из больницы, через день превратиться в такую красавицу, что все ее болезни казались просто невероятными.
Обжигающей красавицей она ворвалась в его жизнь. Любовь у них началась сумасшедшая – с охапками роз, со стихами, с удиранием в деревню, где была  добрая родственница одного из них, посреди семестра. На все его предложения быть его женой, с грустной улыбкой отвечала, «да что я буду за жена, поди, опять  в больницу загремлю». А однажды и вовсе сказала: «Да брось ты об этом – вообще не знаю, сколько проживу». Он ей и говорит: «ну, лет 25 проживешь, это уж точно, а больше мне и не надо». Вот она и умерла ровно через 25 лет.
Этот дурак любил ее всю жизнь отчаянно, но всю жизнь в его голове дурь сидела – он, видите ли, не мог  простить, что это она распорядилась, когда ей нужно родить – с ним не посоветовалась. Ему казалось обидным, что она захотела родить ребенка «в собственных интересах».  Интуиция ей подсказывала, что беременность убережет её от обострения своей болезни. А ему хотелось все чин по чину – сначала он разводится (в то время он был женат на женщине, старше его на 10 лет. Был  ребенок, но с женой, оставшейся на Севере, где и он работал до института, уже не жил, но развода  первая жена не давала).
Так вот, ему сначала нужно развестись, потом они женятся, играют нормальную свадьбу, потом уж она рожает, сколько ей хочется.
А она родила свою очаровательную дочурку тогда, когда она посчитала возможным – до всякой свадьбы, до всякого его развода.
Он не мог ей этого простить всю жизнь. Живя в семье, девочку, как две капли воды, похожую на него, не признавал. Они поженились, а у дочери в метриках стоял прочерк. Вот такой он идиот! В их семейной жизни и начался страшнейший разлад.
Потом и вообще, какие-то садистские штучки в этой семье начались. Под угрозой нового страшного обострения, она опять рожает – прекрасного мальчишку. Для отца он становится кумиром. В одной семье – нелюбимая, прямо-таки ненавистная старшая дочь, и многообожаемый папочкин малец. Все демонстративно, на глазах матери и девочки – сорванца, подростка. Дошло и до отдельных полок в одном холодильнике. «Это» – показывает шестилетний мальчуган – «наша с папой полка. Видите, у нас все есть, а это ихняя полка».
К счастью, брат с сестрой не только не стали врагами, (детки выросли очень даже хорошие), но в четыре руки выхаживали в последние годы маму. Тогда, конечно, появились и его две руки, а так всю жизнь, демонстративно, в доме ничего не делал. Хорошо они стали жить в последний год её жизни. Все стали друг к другу добрыми, ругаться перестали, все всё поняли…

Еще одну историю хочу рассказать не потому, что она сравнима по трагедийности с первой, а просто потому, что недавно была досказана (нет, не до конца – конца, пока, в ней не предвидится).
Речь пойдет о моей, прямо-таки, скоропалительной приятельнице, с которой познакомились «по коммерческой необходимости». Она должна была привести мне с Сахалина одну вещицу, служа нарочной. Но в Москве, пригласив её к себе домой на вечерок, стали приятельницами. Мне, действительно, оказалась приятной её внешность – маленькая, спортивная фигурка, хороший цвет лица, курносенькая, и очень живые карие глаза. Совершенно очаровательной показалась её речь – с множеством препинаний, образными словечками. Начав с одного, и подытожив некое положение утвердительным «ага», она тут же вклинивала побочную историйку, одну, вторую, а то и пятую, но в конце возвращалась к первоначальной фабуле обязательно. Умиляла особая привязанность к временным ориентирам происходящего. То, что было 25 лет назад, обязательно определялось по дате, дню недели. «Ну вот, пятнадцатого, в четверг, он как раз и вернулся…».
Я узнала, что с мужем она развелась 8 лет назад, хотя до развода прожили 14 лет. У неё 18-летний  сын «сынычка», с которым она и в сопки на лыжах кататься, и летом в море заплывать – дальше всех. То, что в руках у нее все горит – понятно. И пирожки к воскресному завтраку для сынычки, и ведерки черники, клоповки и грибов из сопок, и полный погреб солений на зиму.
Почему с мужем развелись? – И объяснить трудно. Видный мужик, сына любит, постоянно делает ему подарки. Сейчас он живет в другом городе, но звонит, о здоровье сынычки справляется, летал с ним в Хабаровск, когда тот поступал в военное училище. Я ей еще говорю: «Может, Бог даст, сойдетесь?» «Да не знаю, как судьба дальше сложится. Чего, может, и сойдемся, не знаю, загадывать не стану» – смущенно щебетала она. О своем бывшем муже  ничего плохого сказано не было, и даже её приговорка «да, дурной он, Дьяченок, ой дурной», звучала с нотками гордости. Вот такой, что ни на есть, мужик на все 200 %,  отец  обожаемого «сынычки».
Спустя 2 года, когда, казалось бы, Сахалин от России окончательно отплыл к Японским берегам, а воспоминания о Сахалине заканчивались одним: «вот, успели еще побывать, когда цена на самолет была божеская, теперь то…», вдруг звонок от сахалинской приятельницы. Она в Москве часто бывает, с  прежней работы ушла, у неё с подругой своё дело.  «Торгуете, что ли»? «Конечно, а что еще сейчас делать?  Вот к вам в Москву челноками заделались». На мое искреннее удивление – ведь Япония под боком, выяснилось, что сахалинцы любят московские товары, а японская техника в Москве дешевле.
Интересно все, и мы опять сидим с ней  вдвоем  в длинный, декабрьский вечер в моей квартирке, где за 2 года по ее словам «ну ничего не изменилось». И после общих последних новостей о жизни на острове, слушаю  историю  любви и разрушающей душу ревности.  Нет, не за последних два года, со дня  давней свадьбы с Дьяченком.  История получилась новая – отчаянная, с выплескиванием злости при передразнивании интонаций Дьяченка, со смакованием  матерных выражений, которыми, оказывается, была сыта с первого дня замужества. Слушала я эту новую историю, и смотрела в огрубелое лицо собеседницы, теперь явно хотевшей распить бутылочку коньяка, хотя в первый раз ею был лишь пригублен фужер с шампанским.
И выяснилось, была она второй женой этого самого Дьяченка. В первый раз женился он еще до армии, и у него  к свадьбе с ней был уже сын. Своего первого сына Дьяченок никогда не любил, «хотя они с сыночкой похожи, как две капли воды». Украдкой от Дьяченка приходилось ей приводить в дом мальчика, кормить и делать подарки.   Если он об этом узнавал, то всяческим образом, издевательски, долго выговаривал ей. Он всегда был груб с ней, но это полдела. Страшный бабник, и ревнивец в одном лице – такой он, Дьяченок. «Вот» – говорит она – «сидим вечером дома, я – ничего, сижу, только спицы – туда, сюда. Слышу, мой Дьяченок к телефону тянется» – «Ну, что приду, выгонишь, что ли?  Вот сейчас, оденусь и приду к тебе» – звонит он «какой-то девке, чтобы я слышала». «Ничего, сижу, только спицы – туда, сюда. Через пять минут он снова – «ну чего, приду, что ли, чай, не выгонишь, сейчас вот, одеваюсь». А сынычка, ему 6 лет было как раз, у свекровки был. Мы в доме с Дьяченком одни. Я ничего не говорю, продолжаю вязать. А он третий раз за телефон. Тут я не выдержала, и шварк об его башку этот телефон: «ты долго мне нервы мотать будешь»? А он только ухмыляется.
Чтобы не оставаться в долгу, моей приятельнице приходилось тоже всякие финты откалывать-то в ресторан с девчонками, назло ему, на вечер уйти (что в ресторан – говорилось загодя, а с кем, не говорилось, это чтобы Дьяченка позлить). Он и злился. Злился так, что по черному запивал, да по матушке гонял ее целыми вечерами.
Короче, 10 лет назад развелись, после 14-летнего такого вот мучения. Он переселился в Южный (Южно-Сахалинск), где даже получил повышение по работе. Но в свой город наведывался часто – к матери, да и к сынычке заезжал. Отношения с сыном у него были нормальные, мать сына против отца никогда не настраивала. А в последние года четыре бывший муж и с ней стал разговаривать «по-человечески».
И вдруг, Дьяченок ну просто зачастил к ним в город. И как только он показывается на своей машине, любая встречная считает необходимым сообщить ей, что Дьяченок в городе. В общем, знает она, что он в городе, но к ней  заходить, не заходит. А дальше узнает, что стали его видеть с одной местной, примерно, её же возраста, разведенкой.
И Дьяченок, после развода с ней, остававшимся холостым 9 лет, на десятый год женится на той женщине, и увозит ее в Южный.
Собственно, и вся история. Он женился на другой, но из  ее же города, а к ней не вернулся. А последний раз, когда сынычка ее гостил в новой семье Дьяченка, оказался и вовсе непереносимым. Все оказалось правдой: и официально расписался, и в квартире  с ним новая жена живет, да еще со своими детьми. Надежда потухла.
Поэтому и распаляла себя моя приятельница, и рюмочка оказывалась нелишней. А я  все думала, что это за веночек такой из любви и ревности, что за судьба, и какое же это дело окаянное, жить этими чувствами, и постоянно носить в сердце горчайшую обиду… И тянется  такая история почти четверть века.


Эти истории вплетены в  повествование, они – часть меня,   моей  картины мира. Задумываясь, какое название бы подошло, она – картина –  оказывалась в пространстве обратной перспективы, и задний план её многократно превосходящий, вынесенное на авансцену мог соприкоснуться с тем, что ранее  было названо очевидностью: «Все сущее – Бог».   И в этой картине, ко всякого рода  вещественным  сущностям  обязательно добавляется  Сущее, рождаемое в пределах человеческих жизней.  И уж точно,  в  данных  пределах находится  самая таинственная субстанция  мирозданья – Любовь.


                * * * (34.)

– Голубчик, здравствуй, заходи же быстрей, как хорошо, что откликнулся – ты мне очень, очень нужен.
–  Никак, эндшпиль? А трудный сынуля, друзья? Да и вообще, новая кипучая  жизнь, с новыми, подчас, ужасающими понятиями. Как ты в ней? Не будем делать вид, что ничего не проистекало вокруг тебя. Оставляешь «на потом»?   Твое дело. Однако обойти близких, даже интроверту,  неловко. Пожалуйста, учти.
 Но сначала о предыдущем. Скажи, ты действительно считаешь возможным объяснять  все непонятное таким вот образом: «это есть в жизни, и Творцу все ведомо, значит зачем-то это нужно».  Отбрось романтизмы об уникальности человеческой энергетики, прирастающей иногда по Ахматовскому откровению «из сора, не ведая стыда», и остается спекуляция чистой воды.
– Спекуляция?
– Конечно. Потому, что для тебя это мостик, ведущий, сама знаешь куда – к оправданию всего и вся. Понимаешь ли ты, насколько уязвима, вроде бы, непробиваемая позиция: «все сущее – Бог»?  Она немедленно вооружает оппонента обоймой аргументов, выдаваемых на гора с помощью рамочной конструкции «если Бог есть, то, как он может допустить…». Подставить можно  безумное количество вопиющего, включая  терроризм, войны…
– На провокации не поддамся, не надейся. Ты же вспомнил посылку «жизнь интроверта».  И даже если никакой не интроверт, а человек, которому….
Ну, в общем, помнишь, я тебе намекала, что есть очень важная для меня вещь. Помнишь, мы долго говорили о почтенном институте  православия, приводили наиболее известные определения.  Но, возможно, главное не прозвучало: православная русская традиция со всем, что она в себя включает – самое значимое  в  нашей истории культуры, культивации человеческого образа - традиция Веры в Бога!  Вот о чем рассуждали. О Боге слов не было.  Я не буду объяснять, как и когда это вошло в жизнь. Потом уже была встреча с Сёреном Кьеркегором
– « Вера никак не может быть опосредована и введена внутрь всеобщего, поскольку в этом бы случае она оказалась снятой».
 « Вера – это парадокс, согласно которому единичный индивид в качестве  единичного стоит выше всеобщего….единичный индивид в качестве единичного стоит в абсолютном отношении к абсолюту».
« Грех входит в единичного индивида как в единичного, никак иначе грех в мир не входит и никогда не входил в него иначе».

-- Ты хочешь меня засыпать цитатами из Кьеркегора, но все равно непонятно.
 -- Конечно, непонятно, потому что с кондачка… Ну, поверь, что здесь нет темы для застолий. Безумно серьезная, противоречивая глыба человеческих абсолютно разнополюсных усилий. Именно поэтому повторю, что я на провокации не поддамся.
Твой бесспорно умный вопрос по поводу «рамочной конструкции» не по адресу. А в лице Кьеркегора ты,  мог бы найти наиболее мудрого проводника, если бы захотел положить жизнь (не меньше) на освоение  этой Джомолунгмы. Я не знаю, как добраться до вершины. Я нашла свою нишу с подветренной стороны, она там, где, общение с представлением о Боге абсолютно интимно. ( Это тоже Кьеркегор, его порыв  нашел безоговорочный  эстетический отклик):
«Тот, кто живет в ежедневном и все же праздничном общении с представлением о том, что Бог существует, едва ли может пожелать отравить это все для самого себя, или же видеть, как это отравляется вследствие того, что он сам по частям с трудом подбирает определение того, что же такое Бог».
 Я не буду скрывать, что испытала радость, оттого, что родившееся когда-то во мне убеждение, что Бог – понятие интимное, не вписывающееся в государственные и иные общественные институты, наверное, могло бы найти опору в высказываниях, приведенных здесь мною. Но ты видишь, что все это едва прочерченная касательная к твоей «рамочной конструкции». Так в лоб высказанная, она вызовет лишь один ответ « я не знаю».
 И поэтому  – один на один, беззвучными губами «Отче Наш» в ночной тишине, и во всякие иные моменты жизни. Каждый человек с Богом – один на один, заметь. Человек, не какой-то там психологический тип.
– Ну и что?
– Сам знаешь, как любишь говорить, что. Дальше  должна  использоваться другая конструкция:
 «Если бы так было, то того-то и того-то не было бы в человеческой истории.»
 Но частица «бы» разрушает психику, не устаю повторять.
– Поэтому…
– Поэтому «Отче Наш» беззвучными губами, в ночной тишине и во всякие иные моменты. Уже не модель. Собственное отношение.
 
А «оправдания всего и вся» нет. Есть  знания об управляемых и неуправляемых факторах.    Обычно  доля управляемых факторов – сущий мизер, она погоды не делает.
         – И потому «Отче Наш» беззвучными губами… Иячка…
– Знаю, что хочешь сказать, да я не произношу, как написано «И не введи нас во искушение». В моем случае иначе, потому что Бог, нас искушающий, непонятен. И не могу принять всякого рода толкований на этот счет. Просто давно решила, что за столетия при переводах вкралась ошибка.  И еще есть один нюанс. Кажется несколько высокомерной строка
 «И остави нам долги наши, яко же и мы оставляем  должником (ов) нашим (их)» –
это же   Богу говорится – «делай так, как мы делаем». Наоборот все.
– И ты подправила.
– Подправила. Для себя. Произношу после «Хлеб наш насущный дашь нам днесь» «И остави нам долги наши, как научил оставлять  должников наших. И не вводимы во искушение  иже (если) избавимся  от лукавого».
– Ну не знаю,… пусть остается на твоей совести.
– Не хочешь разделить ответственность за своевольничание?
– Не хочу. Я же еще маленький, как ты говоришь.
– Да. Я тебя понимаю.
– Не нужно больше об этом – твое и твое.

                Дружбы

Но все-таки о друзьях. Меня всегда волновал вопрос о женской» дружбе. Что это такое? На чем она замешана? Это что, противовес некоего устоявшегося понятия «крепкая мужская дружба»?
– «Муржская» – как говаривал в 4-х летнем возрасте мой сын. Имеет  ли данное явление половую принадлежность? Наверное, имеет. Но, как мне кажется, я в своей земной жизни имею возможность дружить и по «дженски» (тоже выражение  маленького сынули) и по «муржски». Причем, с представителями мужского пола, иногда, получалось по «дженски» -  подробно - подробно.  Но, наверное, такие особенности заметны лишь до определенного возраста.  Потом   все плавно перетекает в понятие  близкие люди.
А в юности, и особенно в отрочестве,  дружбы  между девочками  абсолютно точно  выражаются  любовным лексиконом, здесь и пылкость,  и ревность, и слезы, в общем, это только внутреннее море  океана  предстоящей  любви.   
Детализировать что-либо еще,  а тем более скороговоркой обойтись, говоря о своих  друзьях, не могу.  Но обязательно мне нужно тебе сказать вот о чем.
О том, что самая комфортная для моей души среда  близких по жизни людей окончательно  (сомнения по молодости  были)  подвела к важному  открытию.  Общение между людьми   обходится  без, вроде бы,  своего основного условия:  однопонимания, так сказать.  Нет,  не взаимопонимания – это слово определяет  другую, тоже очень важную сторону  общения, и с этим все понятно. Я же имею ввиду  кальку, полную идентичность восприятия событий,  взаимных обсуждений и тому подобное на уровне  осмысленной памяти о них у каждого участника.   Почему-то, в начале жизни, само собой разумеется, что такая калька существует: мы же были там вместе, все видели и слышали. И начинаешь страшно кипятиться, столкнувшись с иной трактовкой: «Да ты что?! Не так же все было, а вот так». Иногда для юношеской дружбы  это чревато. Потом только, (см.например, фильм «Супружеская жизнь»), поймешь, что  никакой калькой и не пахнет, одни  те же события едва просматриваются  в трактовке одного участника и другого. Но это данность (хорошо и красиво об этом у Экзюпери, а научно еще у Лейбница – апперцепция).
Так вот дружба все эти апперцепции  без труда урезонивает.  Важно лишь, чтобы   в  момент общения была  одна и та же  настройка. А в голове каждого   собственное  восприятие и понимание вещей.  В каких-то других сферах жизни  это приводит к серьезным недоразумениям, но в дружбе или просто  в приязненных взаимоотношениях нет.  Абсолютно дурацкое занятие приписывать  другому  свои  рассуждения, называя его единомышленником. Последнее понятие никакого отношения к мыслительным процессам не имеет, и возникает  лишь совместно   с такой приятной штукой, как взаимная симпатия. И пусть тебя не удивит, что  примерно  также,  только употребив другое определение  своим  чувствам, я бы хотела здесь сказать  о своем сыне. Невзирая, на все свои знания о генотипах и фенотипах, мой сын – свои устройства понимания жизни.
    –  Мы так не договаривались, застала  врасплох,  стараюсь понять,  в чем тут дело.  Страх?  Вечный страх  за своего ребенка,  справится ли со всеми узелочками своей судьбы? А если  устройства разумные, то справится? Или это  табу, чтобы не привлекать злых духов к нему? Понятно, что если дело касается собственного чада, то «чистотой идеологии»  легко пренебречь. Ладно, придется смириться с тем, что  никогда  поближе  с молодым  родственником не познакомлюсь, впрочем, сейчас  он уже перегнал меня  по возрасту.
– Почему? Мне бы хотелось, чтобы вы познакомились, он  сам умеет говорить и абсолютно грамотно писать. Пообщайся с ним, если на то будет взаимное желание, темы для бесед найдете свои, не сомневаюсь, все-таки  в одной возрастной группе, тебе будет легче с ним, чем мне. А я еще о  друзьях.
 Никогда (а в юности, все-таки многие  девочки этим грешат) не было поползновений к псевдопсихологии – «она (он)  сказала так, а на самом деле  подумал (а) вот так». Глупости это. Я действительно, просто люблю своих друзей, а они любят меня, я знаю.  За долгие годы мы  отрастили свои «рецепторы – акцепторы», передающие и воспринимающие устройства, для жизненно необходимого взаимодействия друг с другом. Понимаешь – для жизненно необходимого.
  – Ага, а с дражайшими домочадцами поведение системы менее предсказуемо, так ведь. Ладно, потом расскажешь. Но вот какая штука – ты, походя, бросила фразу совсем не глупую. Я даже хочу, чтобы ты укрупнила ее масштаб.
  -- Ну, ты тоже заговорил, прости Господи.
  -- Да знаю, извини, но сейчас показалось важным просто не дать тебе проскочить мимо. Ты, Иячка, особа интересная – иногда занимаешься жвачкой попусту, а здесь, как кажется, упускаешь возможность сказать кое-что дельное.
Твои передающие и воспринимающие устройства для жизненно необходимого взаимодействия друг с другом. В этом же есть общая посылка человеческого общежития. Согласись, что для этой штуки богатый и прочий внутренний мир – дело второе. Пожалуйста, пестуй и развивай, наполняй его  собственными ценностными установками до гробовой доски. В конечном итоге один окажется интеллигентом, второй  накопителем, третий добрым мещанином. Но все это характеристики внутреннего контура, а во внешнем - у всех без разбору отлаженные передающие и воспринимающие устройства. И работают они в радость всем.
  -- Мой  славный помощник может и переусердствовать, как сейчас выясняется. Так сильно хочешь  ублажить, ткнув при этом носом в  глухой забор по существу.
  -- Глупость какая, я же не собираюсь о чем-то особо несбыточном. На худой конец, считай, что я  о правилах поведения.
  -- В общественном транспорте. Этикетом, значит, озаботился в демократической – надеюсь – одежке. Прекрасно! Ты что – с ума сошел – это же все очевидно.
-- Нет, не очень очевидно, как я понимаю, в первую очередь тебе. Иячка, назвалась интровертом, и думаешь, достаточно. Нет, моя милая, ты самая, что ни на есть долька социума – сейчас так принято обозначать очевидную такую вещь, что человек абсолютно взаимосвязан с себе подобными – банально до  безобразия, и, однако же.
 --Так.  Хорошо, сознаюсь,  подловил. Очень не хотелось вступать в эти  доморощенные дебри. Для миллионов людей здесь никаких дебрей не окажется, или тоже окажутся, но пройдут сквозь них по своему разумению. И я про свое разумение, с первой странички наших с тобой записей. Я не хочу в дидактику. Только о том, что занесено в разряд личного. И тогда дебри, потому что общению на автомате  - в рамках алгоритма «если – то» не очень натренирована - любая ситуация общения с «недрузьями» – не важно где, в первую очередь в учреждениях любого пошиба – отчего то начинается с чистого листа, и поэтому почти всегда на максимуме затрат нервной энергии. Ужасно, поверь, еще и потому, что обязательно  потом начинается прокрутка  с самооценками отнюдь не ублажительных разрядов.
 (Вижу плотоядную усмешку матерого психолога,  с его тренингами, ну да как-нибудь, переживу).
Это все к тому, что  есть много чего такого небезразличного мне, но  в вопросительной своей форме получившее от меня ответ
 « я не знаю».
-- Иячка опять закрутила сверх меры.
 -- Ну и не провоцировал бы, а теперь, будь любезен, слушай.
 
                Незрячие глаза

Итак, по  поводу твоих контуров и внутренней   начинки, которая только и интересна, как  самому обладателю. Не знаю. На уровне общественного транспорта, наверное, справедливо, но уже в следующий момент, когда требуется минимальное хотя бы соучастие, то работа передающих и воспринимающих устройств  без резонансных вибраций души превращается   в пустой шум. Вот образ из фильма Звягинцева «Возвращение».
-- Бабушка –  меломанка, знаю.
         -- Да, бабушка. Погружаясь в Моцарта, реальный мир, с реальными внуками, которых нужно бы покормить, они ею не замечаются вовсе. Такой вот богатый внутренний мир, без малейшей сцепки с твоим внешним контуром.  Символ как диагноз явлению. И есть  медалька  в его честь. С одной стороны  – высокие потребности души. А с другой – такие незрячие глаза. И  когда слышу хор голосов «Нужно  воспитывать  богатый внутренний мир», вспоминаю мудрого Звягинцева.   И вообще, сама формулировочка  «нужно сделать так чтобы….»  Ненавижу. « Нужно быть добрым, нужно любить…»  -  тошнит.  Дано или  не дано.
-- Неправда, очень даже нужны1е  посылы. Другое дело  для кого и кому.  - Только себе  и своему ненаглядному чаду пребывающему в нежнейшем возрасте, впрочем, и дальнейших своих и его возрастах. Да, на дворе мочало, начинай про воспитание сначала, извините, а вот так, чтобы « дано»…
--Да, дано. Сталкиваясь с человеком, про папу с мамой не расспрашиваешь, улавливаешь лишь дано или не дано. Не пойми так уж прямолинейно, скорее код. И тебя определенно улавливают, несомненно.
  Была историйка для самой не очень и проясненная, но как- то сразу упаковавшаяся в память   по ключевым словам «попроси у меня хлеба». Рассказывать дольше, чем  она длилась….

            Попроси у меня хлеба

Уже почти подъезжая к Москве, на очередной остановке  подсел мужичок с большими сумками, доверху, очевидно, впопыхах набитых всяким разным, и в планы мужичка, явно входило в электричке упаковать их по уму. Мужичок под пятьдесят, одетый чисто, но достаточно несуразно,  его гардероб  казался   не подобранным и купленным в торговых точках под себя, а приспособленным   для себя изначально чужих  вещей. Сейчас это не диковинка, добротные вещи в прямом смысле  валяются под ногами – потребителям все время хочется новенького, а чуть приевшееся   выбрасывается немедленно. Впечатления москвича, или подмосковного жителя он не производил, но лицо чисто славянское с растерянной улыбкой  « Вот, мол, могу своим копошением чуть побеспокоить» Сумки, действительно стояли на полу и суживали проход. Раскрытые настежь, они невольно могли приковать глаза любого к своему содержимому. Я, естественно, этого не делала, но и боковым зрением увидела  нечто выделяющееся по своей цветовой гамме  среди серовато-темного фона множества свертков и кульков.
Это был  румяный, аппетитный батон без всякой упаковки .Свежий, что было понятно по тому, как пальцы мужичка легко в  него вдавились, когда  перекладывал его. И в следующий момент перед мужичком возник  невысокий  лохматый  парень,  негромко, без просительной интонации сказавший моему соседу « дай мне хлеба».
И мужичок, лишь выше поднявший руку с батоном до уровня руки парня,  тоже негромко и очень просто, не стирая улыбки с лица, но  она сразу переиначилась полным простодушием, сказал в ответ  « вот,  возьми». В следующее мгновение парень с целым батоном в руке исчез,  а сосед продолжил свои переборы.
Закончив их, задвинул сумки под скамейку, и, обращаясь ко мне,  озабоченно спросил, не следующая ли остановка Москва. Нет, ответила, еще 4 остановки. Мужичок вместо  хотя бы хмыканья, обозначающего простое «понял, спасибо», глядя на меня,  неожиданно горячо произнес, «нет, ну чего они его забрали, и у него и у меня документы в порядке, сами сказали. Нет, повели».               Я, очевидно,  как-то выразила крайнее  изумление, ничего еще не успев ответить, и тут он стал взволнованно объяснять, что извиняется, он понял мои слова, но вот только что забрали его товарища, с кем  здесь   в России работал. Они, вот собрались сегодня уезжать на родину в Гомель, и что он им сделал, он вообще не понимает». «В отделении, наверное, сейчас все разъяснится», - опешила, но постаралась успокоить соседа  - « не волнуйтесь, раньше времени, ну что, вы», «Да что не волноваться, тут все кувырком, объект сдали, деньги не заплатили, да еще.. Вон, четверых пензенских, вообще  в лес увезли, больше их никто не видел. До дому бы быстрей доехать».
Чтобы немного  отвлечь, намеренно завела « так вы из Гомеля – знаю, ваш город, хороший, большой, там  сейчас, наверное, легче устроиться.  Конечно, домой поезжайте, там семья, наверное, ждут, вас. « Да, ждут, конечно, да вот…. У меня там внук и внучка, там, конечно, у нас хорошо».  Без всяких  наводящих вопросов,  мужичок стал с охотой рассказывать про свое житье -  бытье, начиная с армии, когда служил под Серпуховом, и потом в России  много работал. Правда, последние годы жил у себя, а тут вот, летом, стали сулить большие заработки, привезли, и вот.. . Я сочувственно поддакивала, и, боясь, что опять  на соседа нахлынет пережитое, спросила
« А тот, кому вы хлеб дали, ваш знакомый тоже?»
 « А, нет, я его  не знаю, он хлеба просто у меня попросил, не, я его первый раз видел».
Вот такой рядом оказался мужичок, который отдал свой хлеб. Не поделился, как   красиво проповедуется,  а отдал, ни секунду не задумавшись, не меняя выражения лица и не напыляя на него  сколько-нибудь  торжественности  благодеяния.
-- Да, «попроси у меня хлеба». Что,  к сожалению личному подобного не припомнишь?.
-- Отзывалась на кинутое по вагону «подайте, кто, сколько может, подайте, хоть, хлебушка».  Чтобы кто-то прямо ко мне обратился, глядя в глаза, не было.  Видимо, просто стоило взглянуть на застегнутое выражение лица.  А у мужичка не только сумка с  батоном на виду, все его не перемолотое естество. Ему дано.
-- Иячка,   описание вагонного соседа …
--Да, понимаю, но для меня   не просто  перекидка на собственные воспринимающие устройства оказалась важной:

Библейский  Исаия   прямым   созвучием  вначале,
-  Раздели с голодным хлеб твой и от единокровного не укрывайся. Тогда откроется свет твой.
          И вдруг одно это – тогда откроется свет твой. Понимаешь! Лишь тогда и свет твой.
 И потом уже воззовешь, и Господь услышит.

 Ты понимаешь, отчего  цепочка начинается, и только в круге своего света воззовешь. Поразила фантастическая поэтика смысла. А когда чуть  подернулось, совсем к простой арифметике  и порядку действий с твоими контурами  добралась. Человеческое общежитие  изначально человеческим делом названо. Потом уже Бога можешь порадовать, а так знай себе, что и где и как  включается внутри  собст1венной мозговой деятельности.  « Укрась же себя величием и славою, облекись в блеск и великолепие». Это уже Иова,  опять для  смысла  красоты общения Бога с Человеком. Но общежитие людей со всеми их начинками, устройствами, культурами, техниками взаимодействия, индивидуальными, групповыми, государственными целями – вещи человеческие и….
-- И потому ты полагаешь, что я тебя подтолкнул носом к  глухому забору? Посмотри, какие благоуханные цветы выросли  на пространстве твоих излияний. Почему в предложении не поставить точку без всяких и?

                Глухой забор

--Потому что апперцепции и много всего другого, гнездящегося в головах, мой милый, потому что единокровны, то есть равны изначально как дошколята в детском саду, а старших, кому бы  пожаловаться нет. – Нет над людьми старшего, немедленно наказывающего обидчика, сами себе предоставлены. –
И пошла гулять губерния, не останавливается, не останавливается непонятно, какое тысячелетие. И вроде бы песни каждый раз новые. Сейчас про общество потребления, где единокровному отводится роль орудия добывания для себя любимого всевозможных благ – материальных, политических, идеологических,   и никаких угрызений - умным сильным и хитрым все  позволительно. Расклад на все времена, но все-таки флер был искуснее, сейчас до умопомрачения просто -  повесь яркую игрушку и вот он, хватательный, а заодно и сосательные рефлексы младенца до возмужания и старости. Такого человечка в любой  аттракцион на любую авантюру, а  не повезет, так с глупенького и получим.  Все сами, а то взывать к кому-то, обойдемся.
-- Да, Иячка, Бог, конечно, не добрая Марья Ивановна из детского садика, но ты все-таки очень неожиданна.
-- Какая есть. Но этот детский садик  с его бесконечными играми, в постиндустриальную цивилизацию, справедливость, правосудие... Вроде бы все как у больших – выборные должности, академии, мэтры –  и все с детской приговоркой «понарошку». На самом деле игры. В сумерках.
Потому что скучно про «лишь тогда  и свет твой» - когда разделишь с голодным хлеб  твой и от единокровного не укроешься. Да, ерунда все – думает дошколенок – и хлеб не отдам, спрячусь, а играть можно без света – на ощупь.  А чаще и вовсе ничего такого в голову  не приходит –  игра, правила другие. Дошколята переходят  в возраст управителей жизни социума, там  смекалистым вообще полное раздолье. «Оказывается – соображает смекалистый –                все устроено как нельзя лучше для меня – 85% товарищам обоего пола можно втюхивать любое, что мне заблагорассудится,  у них биология такая, лишь постараться специальное устройство – с приводными ремнями и разными винтиками в нем - к своим рукам прибрать». Давно и название такому устройству придумано – государство, а приводными ремнями в нем оказывается власть, а винтики разного калибра – это уж как само население под них себя приспособит – им же в радость.  «А на прочих, которые не винтики уже моя услада – управу найти» -  решает самый главный из смекалистых. Ты на социологию уповаешь – вот она такая и есть.
--  Да, интересно конечно. Ты помнишь ту начальную особу – всю из себя, озабоченную больше всего своим дамством? Сколько времени понадобилось для того, чтобы до своей последней социологии дотянуться?
-- Не упомню. Много. Однако государство последней выделки,  оказалось настолько иллюстративной моделью, что поневоле про все другое забудешь, пойдешь на поводу давней привычки оглядываться по сторонам, да думать. Так что в холодильнике тот давний побочный продукт «нашего совместного творчества», пожалуй, и дня не лежал.
Да… а заборы – возвращаю все-таки к последней главке… 
 -- Забор. Один и глухой.
За ним большущий склад забытых вещей. Не простых, а тех, что составляют «знания и понимание жизни людей».
 Несть числа мудрецам и пророкам в истории. Все сказано.        И уже цитируемый,  бесконечно чтимый мною датский философ призывает 
«смеяться и плакать при виде того, как сколько знания и понимания остается без всякого воздействия на жизнь людей, в которую не переходит ничего из того, что они поняли, но скорее прямо противоположное этому!»
  Так что зря  ты свою провокацию устроил, давай  спрашивай о чем- то другом.
-- Нет, Иячка, так не годится. Прямо какой-то исторический пессимизм.  А 200 -300 чеховских лет как же?

                Нежелезные феликсы

-- Так же. Но доктор Чехов  имел личное право на все свои посылы. И радость, что Антон Павлович сейчас оказывается живее  живых, ему полочка на складе не уготована, хотя бы потому, что разномастные новаторы особенно театрального искусства тогда без куска хлеба останутся.  И без патетики не обойдусь – он лучший доктор  для нас нежелезных феликсов, находящихся в сложных  отношениях с  внутренним голосом, садистски нашептывающим единственную фразу по жизни   « не увиливай, ты  должен это сделать».  Остальное поймешь из писем и записных книжек доктора, тогда, кстати, все образуется и с моими  кодами «дано - не дано». Все  на своих местах.
-- Ну, хотя бы здесь оптимизм,
-- Именно здесь – в шаговой доступности до своих близких людей, не далее.
 -- Да уже ясно, с кем дело имею, и то, что  из «не дано» в принципе  «дано» можно образовать…
--  Самообразовать!
-- Самообразовать молодежь и прочих, знающих порядок действий работы воспринимающих  и передающих  приборчиков, чтобы и свет был, и  услышанным быть надежда жила.
-- Иячка, и так день за днем решительной поступью.
-- Опять ерничаешь, знаешь,  про « шаг вперед», а  сколько назад -  со счета собьешься. Болезнь воли. Её наиболее тяжелая форма скрупулезно  исследована Ивлином Во, поселившего героя в Брайдсхед, хотя, казалось бы, русская почва наиболее способствует недугу.  Но, очевидно,  коль больше, то и боль сильнее, даже Антон Павлович не отважился, хотя прототип тут же рядышком, в той же талантливой семье. Но я про недомогание воли, и оно заставляет  в иные времена изо дня в день пятиться назад. Зло, несомненно, меньшее, чем любой вид пристрастия, в которых воля парализована начисто. Недомогание воли  внешне  незаметно почти, но ссылка на Ивлина Во  оттого,  что порядок отклонений один, степени лишь разные.
 -- Иячка, если такие трудные объяснения, то  возникает подозрение, что личный опыт не свидетельствует об уверенных победах в деле преобразования благих намерений в естественную практику общежития. И понятно, что  и сбои  совсем рядышком, в собственном семейном пространстве, если о шаговой доступности столь  твердо объявила.  Ну что, я прав?
-- Да прав, конечно. Мы с тобой тут всякого наговорили, касательно  приборчиков взаимодействия и прочего. Но в самом модельном случае выступают взаимоотношения с самыми  близкими людьми собственными детьми. Все просто если  ребенок мал и беззащитен. Но наступает другое время, когда сначала, первым ощущением – смотри взрослый мужчина, смотри-ка,  мой сын. И потом уже – вот, он мой сын, вот он, уже какой.
-- Все хорошо, продолжай – вот он твой  сын. И что,
-- И то. Видишь все свои черты, причем, в первую очередь, те, что и не очень бы хотела рассматривать в себе.  Это трудная  штука – взаимодействие с взрослым  человеком – сыном. Я держу себя за руки, чтобы  искусственно вычленяя  слова,  не убежать в укрытие, заслоняющее  от всех непогод – моя любовь к нему. Вычурно  до безобразия и не по моей воли, потому что в  великом и могучем, как то восхвалили классики язык, не очень бесспорная коллизия с самим словом – универсалом (любовь к трем апельсинам, любовь к путешествиям, любовь  к…).  Но родительская любовь это то, что у апостола Павла от первого и до последнего слова.
-- Приведи эти слова мне, если они у тебя точно записаны. Любую поэтическую антологию я бы начинал с них.
--Ну вот, ты о форме.
-- Боже упаси! Я о красоте, которая  и  целостность и гармония и сияние.
--Да, Аквинский…  Наверное, все  так и должно и быть – так трудно, когда сын, твой сын, взрослый человек. Вот интересно, ни в одной из книг, ни один автор пору своих исканий не ощущает как  дело семейное. Лишь  собственный мир, никаких там родителей –     « я, новый, моя собственная жизнь».
-- Но это данность, что же ты хочешь.
        -- Скорее не хочу некоторых вещей. 
        -- Не хочешь, а что при этом можешь, лучше подумай. Ох, горе.  Давай сам впечатаю слова апостола Павла. Не буду разбивкой: «Любовь долготерпит. Милосердствует любовь. Не ищет своего, не прогневляется, не мыслит зла. Все покрывает, всему верует, всего надеется.  Все переносит».               


-- И после этого опять,  о каких то мельтешениях, сиюминутных обидах.
 -- Право, Иячка не надо особой психологии, чтобы помимо всех  рассуждений увидеть маленького простого таракана, по кличке дурное настроение, полный раздрай в работе твоих воспринимающих и передающих устройств. Все давай выкладывай, давай, в очередной раз выступлю персональным психотерапевтом.
-- Ничего не нужно, нашелся тут великий психотерапевт, но действительно иногда все включается бесшумно и, даже бессловесно, абсолютно идеально. Но иногда, почему-то, у каждого работают только передатчики, а воспринимающие устройства, как одно, выходят из строя. Чиним, однако, худо-бедно, справляемся.
– Тебе, наверное, приходится  заниматься этим чаще? Тебе или сыну – вы ведь оба «особы с настроением».
– Да уж, вспомнил. А слово точное – настроение, настрой на что-либо. Мир может быть прекрасным, благоухать розами и улыбками окружающих, но у тебя изначально «главнее совсем другие дела», тебе важно услышать команду изнутри: «радуйся», либо «пошли все к черту – все улыбки фальшивые, все розы вонючие».
–Иячка, стоп. Сейчас ты собираешься сменить тематику, заодно сказать мне, что  материи, наиболее волнующие тебя, оставляем в покое, как чреватые излишним беспокойством  и трудностями перевода на обиходный язык. Но уточни, пожалуйста, говоря о своей профессии – а ты нацелилась в эту сторону, ты вовсе постараешься забыть предыдущие взрослые вещи, и медицинская тематика предстанет в лозунгах?
-- Да как получится. Тоже мне, нашелся блюститель. Но делаем большой, большой перерыв, ладно?
– Нет, Иячка, давай сейчас. Закончим и все, а то опять волынить будешь.
 – Ну, ты и прилипчивый.               
         -- Не злись.  Приходит на ум ехидная мыслишка, что не очень-то  в докторской голове все ясно и блистательно, а прорехи скрыть лозунгами  очень удобно.  По человечески, понятно. Но давай все-таки  меньше уловок, чтобы достойно, тем более выучилась за это время внятно выговаривать честные слова «я не знаю».

Искусство вариаций на старые темы
 
Но не расстраивайся, буду  помогать, и даже лозунги  иногда дозволять. Вот и в отношении важности услышать команду изнутри вовсе не нужно вещать про печенку с селезенкой, гормоны и прочее. Оное положение, по крайней мере, последние три тысячи лет выражается словами: «в здоровом теле – здоровый дух».
-- Теперь ты мне собираешься показать медицинскую эрудицию.
-- Запросто, на уровне истин тысячелетней давности, как водится. Не обижайся, это даже не в твой адрес. Просто складывается такое впечатление, что медики, и примкнувшие к ним, заняты  не содержанием своих рекомендаций, а броской, и главное, своего собственного дизайна (!) упаковкой для них – кто в наукообразие, кто в метафорическое повидло. Но, справившись с подобной упаковочкой, обнаруживаешь прописные истины, кои  до того  долгие столетия могли быть переданы только устно в силу отсутствия письменности.
А что, не так? Бесконечные вариации  на три основных темы: «Солнце, воздух и вода – наши лучшие друзья, (сюда же закаляйся – если хочешь быть здоров), «в движенье – счастие мое, в движенье». И, наконец, «Хлеб наш насущный…».  Гениальное определение «насущный» заменяет  многие тысячи других всяких слов  и про жиры, белки  и углеводы, и про витамины с микроэлементами, а также про сбалансированное питание, и даже –  про растительные волокна, все  в  необходимом лишь количестве. А про излишества уже в заповеди про чревоугодие.

     – Да, задорный ты парнишка, молодец. И возразить, по существу, нечего, ни на первый, ни на второй твой упрек. Первый – это про перепевы, второй – про медицину.  Второй удар немного легче отвести,  сказав, что  спутал  медицину  с валеологией. Есть такие потуги  сделать наукой то, что назвал  искусством вариаций на три заданные темы. Медицина все-таки другое.
  – Вот и хорошо, давай про медицину, но только  в ключе,  названным тобой «открытия для себя», прописных истин не хочется.
–  Постараюсь, если дойдет очередь. Все-таки давай  начнем с первого. Конечно, я об этом всегда думаю, и не только, как понимаешь в связи с Гиппократом. Гораздо больше, читая книги,  слушая  музыку, узнавая  целые фрагменты  неавторских мелодий ну и так далее.
 Люди решаются войти в философию, в искусство ли после имен великих. Все лучшее уже создано. Может, невежество придает решительность?  А так  авторитеты задавят. Смешно, правда, ты про Фому, я – про Ярему. Медицина – наука, это все знают, а в науке расклад иной: великие – основоположники, просто вопиют себя достроить, довести до еще более невиданного совершенства. Но давай пока остановимся на  определении медицины как на искусстве вариаций на заданные темы. Давай добавим романтизма и вклиним сюда еще волшебное слово -  творчество. В безбрежном океане с названием медицина каких только течений нет, в том числе, несомненно, и указанные. Но еще там уйма всякого - подводные рифы, стремительные течения.
 -- Не сомневаюсь.
--  Молодой еще, мне на зависть. В 28 лет я тоже мало в чем сомневалась касательно любимой области.
--Осваиваешь прием подводки, понимаю, и держишь еще  в уме свои соображения  о перепевах.
–  Конечно.  Есть, должен быть, естественный страх, если  честен сам с собой, перед чистым листом бумаги. Но смотри, как разрабатывается орнамент для ковра,  часто обращаюсь  к такой аллегории: в гармонии мира очень многое зависит от особой материи «ручной работы».   В эскизе, сначала прорисовываются ударные узлы, а потом, понимая, что  пустых мест не бывает,  добавляются  фоновые, «по мотивам», вокруг основного, почти неприметные, но тоже прорисованные участочки. И это давно заведенный порядок – целая картинка  обнаруживается при сложении всех пазлов. Ладно, солнышко, вопросительно на меня не смотри – комментариев не требую.
– А я и не собираюсь комментировать. Аллегория – вещь занятная, и иногда полезная, но все, пора  о деле.  Без медицины это все-таки не моя дорогая Иячка.
– Ублажаешь?
– Констатирую. Но… будь попроще.

         
                Медицина в рост времени

        - Если о медицине… Знаешь сразу пришла на ум связка, пущенная когда-то поэтом: «мы говорим…, подразумеваем…» -  мы говорим медицина, подразумеваем  здоровье. И даже можем подразумевать «здравоохранение». Так что тебя волнует?  Подразумевать одно под другим дело распространенное, особенно при составлении всяких красивых бумаг, типа перспективных планов  по освоению заоблачных высот качества  жизни. Но мы с тобой от нашей родимой почвы и настоящего времени отрываться не будем. Хотя нет – со временем так не получится,  должны  периодически оглядываться на прошедшее, иногда и на очень далекое. Ладно, по ходу разговора и разъяснения.
--  Я решаю? Хорошо. Тогда о здоровье сначала

--  О здоровье.  Его научные определения тебя интересуют? Задумался – зачем они тебе? Я того же мнения – либо есть, либо нет – каждый  сам для себя определяет по самочувствию. А слово самочувствие себя определяет через такое  же обращение к «сам», а качественно – через самую естественную  пару:  хорошее – плохое.  И здоровье  по восприятию вовсе и никакая не медицина, а такая житейская, в общем, философия: мне ничего не может помешать сделать…, и добиться…. Подставить любое по вкусу, и здоровье абсолютно необходимый тыл для любых личностных проявлений. Но  есть постоянный интерес к  двум  непростым категориям:

 -  нездоровых лиц по субъективным ощущениям  при полном порядке всех данных обследования
 В простонародье таких относят к симулянтам, но смертность в данной группе  выше, чем, как это говорится, «в общей популяции».  Отчего так, подумав,  и сам скажешь, я  здесь не буду распространяться;
-  И вторая: люди с ощущением здоровья, но  объективно имеющих ту или другую болячку.
- Ну, я думаю -  это твои симпатизанты?
-- Вот уж не мое словцо
-- Твое, у тебя еще хлеще
-- Вредный мальчишка, придется терпеть, предмет разговора не легковесный.  Но продолжаю: конечно, симпатизирую – действительно часто это очень увлеченные люди. Но еще и потому, что противоположное, когда человек уходит  в болезнь (о серьезной патологии речи нет), или находит в ней оправдания своим несбывшимся мечтаниям (я не стал поэтом, а мог бы, если бы не мучили хронические запоры) – достаточно тягостное явление. Но, видишь мне сразу приходится вроде бы перейти дальше, к лечению, но всему свое время  Здесь главное…
   -- Ну и что главное?
    --  Не вообще, а здесь главное – почувствуйте разницу. Это потом про главное « Главное».
--  Однако, закрутила.
-- Да не знаю, как тебе донести. Затеян разговор  о здоровье  каждого и отдельного от статистических абстракций человека, - они потом пригодятся,  в «здравоохранении».  Но перед этим хотелось бы сделать упор на то, …  Помнишь у Пастернака: «чтоб воду в ступе не толочь, душа обязана трудиться и день и ночь…»
-- Не понял…
-- Подожди, поймешь. Здесь для меня важна  форма обращения напрямик (воду не толочь) к сути, и душа–трудяга, синоним очень важного  в аналитической психологии понятия  самости. Корень тот же  - САМ,  прорастает древом всей земной жизни человека, ветвясь сущностями, и одна из них – здоровье - жизнеобеспечение с собственными механизмами управления выработкой и доставкой энергии, пластическими  ресурсами, удалением продуктов распада из клеток тканей или органов, включая головной мозг с его когнитивным резервом. Вот.
-- Дай дух перевести. И что на таком языке всю свою профессиональную жизнь? Конечно,  если не торопиться и перечитать, то, в общем, понятно. Но ты точно не путаешь: душа, все-таки – тонкая поэтичная. И какая-то, почти брутальная самость.
-- Душа – русское, второе – из  научно немецкого,  и  Карл Юнг определил самость  как центр целостности сознательного и бессознательного душевного бытия. Давай, также не торопясь, вникни и пройдись по мостику от «самости»   до «бытия  души» в  бессознательной сфере личности  - её  усердно изучают  аналитики-психологи,  и опять по определению - это  источник целительных сил, и развития индивидуальности. И психология ни на секунду не сомневается, что человек   располагает «источником целительных сил». Никакой еще медицины не было в помине, а этот источник на протяжении ранней цивилизации род человеческий сохранял.  И дальше никуда не делся, когда появилось врачевание  – внешняя помощь здоровью.
 Но соотношение первого ко второму стало не только неуклонно меняться, но появилась почти сознательная тенденция  внушить человеку чувство беспомощности перед лицом всяческих угроз здоровью. И только добрый доктор Айболит  угрозы эти отводит.
  -- Так. Чувствую, нужна моя помощь. Понятно, что последние две фразы тебе наиболее важны, даже сарказма не пожалела на доктора Айболита. Но смотри, что перед ним: Душа – трудяга промелькнула, и прилежной ученицей   пересказываешь Юнговские постулаты, при этом умудрившись забыть его архетипы. Ну, это ладно. Но почему сразу на первое место ставить психологию, когда в медицине есть строго доказанное учение о  саморегуляции  - гомеостазе, и прекрасный труд Клода Бернара «мудрость человеческого организма», где небезосновательно утверждается, что постоянство внутренней среды – залог свободной независимой жизни?
--  Потому, что назвала те две группы, где самость  с гомеостазом  играет в кошки мышки, в общем-то,  психическая установка на здоровье оказывается,  в иные времена главенствующей.
И душа действительно должна трудиться и день и ночь, по крайней мере, когда химия с физиологией  перенастраиваются либо в связи  с возрастной программой развития, либо когда защитных сил не хватает для предотвращения патологических сдвигов. И все это, чтобы  еще раз пройти по кругу  тех же вещей, начинающихся с  «само-», чтобы ты, и всякий другой, как это говорится «зарубил себе на носу», что «сделайте мне мое здоровье»,   (чаще то, конечно, звучит   как «я доктор заплачу, но чтобы у меня…»), такая же ахинея как «сделайте мне мой безупречный английский – мне самому некогда»,  «сделайте мне мою красивую фигуру». Деточка, говорю, я  «сам-сам», «сама-сама»
--  Иячка, ладно, образно, соглашусь, но что имеешь в виду?
-- В разных случаях – разное, до конкретных вещей еще доберемся. Но принцип: начинать распутывать  клубок (почти всегда клубок!) проблем со своим ли здоровьем, своих близких – детей, родителей…
--  Распутывать  - это как?
--   Так – без паники, не упуская из вида, что за что цепляет, быть дотошным,  но питаться не «случаями из  жизни», а нормальными проверенными наукой данными.
-- Глупость, только если есть медицинское образование.
-- Если есть голова на плечах, и есть способность  пошаговой оценки ситуации, не валя в кучу, со словами «все плохо», когда нужно  – выпотрошить душу любому медику, но понять суть происходящего самому.
-- Ух, какая, но все равно, в любой медицинской проблеме проявляется характер человека – чему тут можно учить.
-- твердости того же характера – не превращаться в орудие манипуляций – пожалуй, для меня главная головная боль «здравоохранения» - кто, как и насколько его – здравоохранение - в это непотребство пытается, или по-настоящему превращает. Но  еще о «само» - если хочешь, саморегуляция здоровья
-- Да уже говорила, Клод Бернар...
-- Вот – вот: саморегуляция как базовый бессознательный уровень – гомеостаз, и там правота Клода Бернара. Есть и сознательный уровень, где самость, архетипы Карла Юнга, и наконец, долгая дорога цивилизации к пониманию горизонта возможностей человека в сохранении своего здоровья и жизни. Человека смертного, как понимаешь, что принципиально. Всякого рода сказки про бессмертное, и даже плодотворное долголетие  всего населения земли -  лишены  смысла. Выражаясь нормальным русским языком нужно говорить об осознанных  представлениях  человека, что его здоровью помогает,  а что здоровье отнимает.
-- Все понятно: собираешься связать такие представления  с реальным образом жизни.
--  Угадал. А что?   
--  Что это и есть хлеб  специальной профилактической медицины - здоровая жизнь для здоровых людей!
-- Подожди, пока  представления о «здоровой» жизни, должные быть в каждой голове.
--Но есть или нет? – Вот в чем вопрос.
-- И я не знаю про каждую голову. Но  ты никак не возьмешь в толк – что я хочу больше всего здесь: показать, что превратить человека в орудие  манипуляции, пока он озабочен укреплением своего здоровья -  тыла своей самости – мы же в таком ключе говорим,  очень легко. Поэтому  большое искушение  выстраивать различные бизнесы со всевозможными  «продуктами для здоровья».
 -- А ты  все знаешь про «самое-самое»?
--  Конечно, ровно, как и ты. За три тысячи лет постулаты здоровья  со времен Гиппократа и Асклепиада, вошедшие в  коллективное бессознательное, известны чуть ли не в формах детских  песенок      --      -- Я уже  понял, специальности – валеолог  нет. А вот согласись, что люди из бизнеса, поднявшие на щит здоровый образ жизни, все-таки сделали в наше время незаменимое дело – вложились в раскрутку моды  на здоровье. Коммерческие цели  требовали такого благородного деяния, хотя в основе его - забота о создании устойчивого спроса на их, как ты говоришь, продукты. Например, гигантская фитнесс-индустрия. Это действительно, дорогостоящая штука – бедное здравоохранение ее бы не потянуло.
--Все так, но раздражает понтовость, да к тому же модный ярлык  имеет пометку «для успешных». Обогащается ли при этом самость индивида благородством, или наоборот, душу греет эндорфин крутизны и жесткости для меня ответ ясен.
-- Ну, понятно, тебе милее «занятия на свежем воздухе в приятной компании друзей».
-- Да, именно, и еще приятное чувство, что не лох, и  никто не вздумает впарить мне концепцию химического здоровья с пребыванием в искусственной среде.  Ладно. Все это пока лишь подступы  к главному, но и они в  характерный рост времени повсеместной коммерции и манипулирования  человеческим естеством.  А уж как медицине в таком времени…
-- Вот давай и делись всем, что знаешь,  только прописных истин не хочется.
–  Постараюсь.  Добавлю еще романтизма и  волшебное слово -  творчество. В безбрежном океане с названием медицина каких только течений нет. Еще там уйма всякого - подводные рифы, стремительные течения.
 -- Не сомневаюсь.
--   Но   представь для начала, что слушаешь доклад организатора здравоохранения  в постперестроечные годы. Все что слышишь, находит сочувствие, потому что  ново, потому что  это первые попытки   осмыслить, а не пробарабанить про успехи родной коммунистической партии в области охраны здоровья.  Собрание рассматривает вопросы  бурного  вдруг  роста численности колдунов, шаманов, распространителей сомнительных лекарственных средств, и  прочего околомедицинского, а некоторые тезисы примерно такие:
 - Медицина своими успехами обязана не себе самой, а смежным, или даже далеким от нее дисциплинам, главным образом, техническим. Как таковая  медицина не относится к строгим наукам, потому что нет  (и не может быть) корректной доказательной базы – на человеке не экспериментируют, а мышка, всего лишь мышка. Понятия  нормы, патологии, здоровья – вероятностные характеристики - Понимаешь, нет?   Из этого следует абсолютная  зависимость медицины от искусства, интеллекта врача со всеми вытекающими последствиями. Даже если врач оснащен новейшими аппаратными средствами.
 -  Основной арсенал медицины – фармакология. Но помимо того, что имеет родовой материнский недостаток – небезупречную доказательную базу, таит в себе нешуточные  опасности: есть бизнес составляющая. Фантастические доходы фарминдустрии в числе прочего имеют   коррупционные криминальные  корни, что  обрекает современного человека на взращивание  фармакологического монстра  на свои же денежки.
 – Иячка, положим, такие тезисы и оказались тебе созвучными, в первую очередь, по причине   твоих научных интересов к вероятностным методам. Но про фарминдустрию пришло в твою голову существенно позже, хотя не сомневаюсь, что  на  заседаниях с подобной повесткой дня оказывалась.
--  Конечно, и об объективных ограничениях диагностики, тем более лечения - забывать не стоит.  И еще мне предстоит покаяться за одну свою акцию, случившуюся  тогда, в 93-94.  Обязательно  расскажу, чуть позже.
--Иячка, сама уже догадалась, что пора бы пояснить, вот та медицина, о которой  рассуждаем, это, собственно что?
--Это человеческая деятельность, то есть то, что имеет цель, средства, результат и сам процесс.
- Издеваешься?
-- Ничуть – определение человеческой деятельности  в общем виде.  Меня  очень даже устраивает и привела его для того чтобы ни  на секунду не забывать о данных разумных критериях, соотнеся с тем, что есть и чего нет, но очень хочется от медицины.
--Ну, конечно.  В своем родном  виде  медицина и наука, и разнообразная практика, в том числе врачевание, профилактика, контроль, надзор, просвещение – все человеческая деятельность.
Еще медицина – система. Система здравоохранения. Везде есть свои специалисты, везде проистекают процессы, везде есть свои (худо – бедно) средства и еще есть везде (не указанные в общем определении человеческой деятельности) управленцы (нечеловеческая деятельность?)
А цель у всех  одна – сохранение и укрепление здоровья людей, предупреждение и лечение болезней. Медицинская наука деятельно участвует в процессах достижения целей  путем создания   солидного фундамента,  и под системой здравоохранения тоже бесспорно.
-- Кажется, понимаю, почему решила  пользовать  почти шутовской тон - для кого (!) вся грандиозная человеческая деятельность по укреплению и сохранению.  Облагодельствованные выведены за скобки.
 --  Да нетрудно понять. Конечно, напрашивается вопрос хотя бы о медицинском просвещении…
-- Никакого медицинского просвещения у нас не бывает, просвещение санитарное. Всеми (кроме  распорядителей  недвижимости, извините, главных врачей домов санитарного просвещения) забытое, но незыблемое  со времен сыпняка  Гражданской войны  санитарное просвещение. И здесь очень уместно пояснить, что медицина  нашего времени ровно тот же оксиморон, что и « новый человек нашего времени». Все это тень времени «великой сталинской страны», где облагодетельствовали сразу по всем статьям, тех рожденных для того, чтоб сказки сделать былью, тех с пламенными моторами вместо сердца.
-- Но что сейчас происходит, заставляет здравоохранение «тени времени»,  оценить ровно по поговорке  «что имеем не храним, потеряем – плачем.
-- Да, конечно, но это куплет оратории под названием «Страна Россия,  пока не путать с Кампучией» - что можно сделать с любой  социальной отраслью, прикрываясь лозунгами о величии. Но, тем не менее,  здоровье  нации – главный стратегический ресурс (правда, в некоторых случаях по умолчанию прочитываются другие понятия как-то «электоральная масса»,  и даже «пушечное мясо»). Об этом хорошо знали не только Сталин и Гитлер, но представь себе, идеологи  Великой французской революции в далеком 18 веке.  Хочешь, побываем на бескрайних идеологических просторах, где медицина занимает место новой религии, а системы здравоохранения  – бастионов  политической борьбы, и прекраснодушных предвыборных обещаний.  Особая роль в идеологических, и больше – политических  играх, включая защиту интересов большого бизнеса, записана за подотрядом работников контроля и надзора за  гигиеническим состоянием всего и вся    (перечислять – задушат слезы умиления). Все во имя здоровья населения. 
А потом встретим тех, для кого  кипучая могучая человеческая деятельность по укреплению и сохранению. Но может, окажемся не среди задорных марширующих делегатов, а в доме, например престарелых, или в хосписе.
-- Иячка, еще немого и вспомню трибунов  не чета тебе, умерь пыл.
-- Но ты  просил, чтобы говорила  об открытиях для себя.
-- Ничего себе открытия для себя
-- Да,  именно это  все время держу в уме. Здесь открытие на открытии, можно найти  полочку для каждого, а пока обозначила точку – постперестроечные годы  – откуда пришлось двигаться к своим открытиям, и стараюсь дать представление о  первоначальной матрице. Заметь,  сказала, что всегда очень не хотелось быть выштампованной, пламенные моторы всегда  не нравились, и были  свои не очень глупые профессиональные взгляды.
-- Не разводи, понятно – сейчас ты, умудренная жизнью, понимаешь, что матрица, советская выучка,  все равно свое дело сделала.  И теперь ты будешь каяться в чем-то, где вера в незыблемость  основ системы здравоохранения сыграла с тобой злую шутку.  – Все, я устал. Постарайся быть приятной  и переключись на рубрику «медицина – это интересно». Что-то такое почти волшебное, случаи из жизни, ты же их знаешь.
--Конечно, знаю. И медиком быть не нужно, у каждого своя обойма волшебных, чудесных случаев. Но чудеса и волшебство все-таки  совсем другое. Я, правда, должна вернуться  к истории.
-- Медицины? Час от часу не легче – зачем?
-- Не история медицины, а медицина в истории – это вещи разные..
-- Ну, ты уже дала понять, что очень легко эксплуатировать заветное стремление каждого человека быть здоровым и жить долго.
Во все времена были люди, имевшие страстное желание (модельный случай – не корысти ради) врачевать, исцелять. В подавляющей массе желания не могли быть подкреплены объективными возможностями, но срабатывали какие угодно обстоятельства, и персоне врача испокон приписывалась роль исполнителя   чудоподобных деяний (религиозный компонент очевиден). Возражений у врачующих  против  наделения их  таким статусом,  население никогда не чувствовало. Появилась благодатная почва для бурного расцвета товарно-денежных отношений (товар - личное здоровье пациента как заявляется).             А  если  маячат денежки, то сразу утолщается прослойка между производителем и потребителем услуги. И все эти персоны и организации выработали  свою специфическую  манеру вещательности, с раздачей  необеспеченных векселей, в результате чего население уподобляется  малым деткам,  уверовавших во всесилие медицины по принципу «закройте глаза,  считайте до десяти, теперь откройте глаза, и «ап, – вот вам ваше здоровье».  Кроме всяких разных страховщиков  в той же прослойке барахтается и само государство.  Все, я тебе помог, больше  никакой истории – читайте газеты, следите за реформами здравоохранения.
 -- Да, конечно, что от виртуала еще возьмешь..
--Тетечка, это запрещенный приём: не нужен – удаляюсь
-- Ой, что я делаю. Прости, ради Бога. Но мне  действительно предстоит – говоря  о медицине сегодняшнего времени, -  донести  самое  нестерпимое, заставляющее скрежетать  от душевной боли, открытие для себя. Понимаешь, когда про «товарно-денежные отношения в медицине вообще»  - это одно дело. Общая, так сказать эрудиция. Но  этот же корень, врытый в   Российскую почву  21-ого века – это, это…уму непостижимо.
     --Ну, ну, Иячка, я тебя  перестаю узнавать: вижу перед собой, извини, какую-то… невростеничку. Разве так можно?
     -- Вот именно – «разве так можно»???  Страна, научившая мир  пониманию  каким должно быть общественное здравоохранения, с учетом блестящего опыта земской русской медицины…Эх!
       -- Но. дорогая тетечка,   - ничего не забыто Авторитарные правители  на постсоветском пространстве, опирающиеся на «своих»,  балуют таких «своих» современной медициной, построенной  на безукоризненных принципах:
 диспансеризации, раннем выявлении  патологии, этапности  оказания медицинских услуг, включая  высокоспециализированное лечение с применением новейших медицинских технологий,  проведением реабилитационного и  санаторно – курортного  лечения…. 
      -- Но в помине нет «групп  населения».   Лечат и профилактируют «на уровне» только госслужащих  высоких рангов  и  спецконтингенты.  Сейчас вот в России такой милостью будет  облагодетельствована  нацгвардия.
 -- Так, ты сейчас волей – неволей, хочешь сказать  совсем  о другом. Не о медицине.
   -- Но сама общественная медицина, то бишь, здравоохранение  людей  - не в безвоздушном пространстве, чудак-человек. Я же тебе талдычила:  самое большое открытие для себя звучит  как «медицина в истории», сейчас в самой новейшей, но истории.           И медицина, медицинские и демографические показатели неслучайно, являются  визитными данными  переживаемого периода страны. Другого и не изобрести.  Ничего более наглядного в достоверной картине  25-летнего  периода  России нет.  Уловки  и трюки бессильны перед  сухой  статистикой динамики  общественного здоровья,  продолжительности  жизни  и смертности  населения в сравнении с другими странами. Но госстатистика стран постсоветского пространства, касаемая всех сторон жизни (включая  медицинскую и социологическую статистику)  – это предумышленное искажение всех методологических основ во имя натяжки до «нужных» величин, но вот таки  не получается подчас. Из своего научного багажа  сейчас очень кстати выудить критерий  истинности, «которая практика», да еще практика  - в  своих отдаленных результатах.
   -- Иячка, ты уверена, что тебя не занесёт? Что, для полноты  картины будешь оценивать дело Ленина-Сталина  в   ипостаси демиургов   невиданного прежде  типа людей,   на основании  портретов  деятелей власти  во втором –  третьем поколениях?  Сейчас они выразители   результата воздействия, читаемого  по вышеупомянутым  статистическим данным. А  по умолчанию к ним - еще  их собственные характеристики  партийной принадлежности, мест работы,  переименованных  по демократической лексике, но несменяемых до  упора.      Абсолютно понятно, что  и бывшие, и нынешние -  все они  без исключения - законные дети   организации  нерушимых привилегий для «себя  (аппарата) и своих».  Время над ними  – привилегиями  - бессильно  до нынешней поры.             «Бунтарь» Ельцин, который  в истории с теперешним  «здравоохранением для  прочих граждан»,  занял место…  -   если честно  –  не нахожу прилично-адекватного слова…
   --  А когда слов нет, то возникает нужда  в объяснениях, это хочешь  услышать?.
  -- Спасибо. Продолжаю:  Он – Ельцин - зажигательный оратор,  рисуя  светлое  будущее  социально  ориентированного нового государства,  никогда  сам и не задумывался, что (!)  последует  немедленно вслед   за красивым определением  «страховая медицина».  Ему, как когда то родная партия велела выучить назубок  лозунг «все для человека,  для блага его»  виделась    родная медицина (да еще  личный опыт предполагал  её  в версии «4-ого управления» ). Да еще  к ней большущий  бонус  от  миллионеров – страховщиков.  Ха-ха-ха – говорю я.
            Популист и явная невежда  в теориях систем здравоохранения. Сильно занятой.  Но совсем не обремененный образованностью  и  базисом знаний.    Ему  - Борису Николаевичу -  не грех было бы лично  – на странички  то всего текста – познакомиться  с вкладами в развитие систем здравоохранения   канцлера  Отто фон Бисмарка,  соотечественника -   Николая  Александровича  Семашко,  Уильяма Бевериджа,  Маргарет Тэтчер и других,  не менее занятых, но просвещенных деятелей. 
 А так –  большущий  бонус  миллионерам  – страховщикам  – это да,  это было вожделенно и для молодых  хищников (из третьего уже поколения дедушки Ленина).
 Затея посадить  на деньги налогоплательщиков  паразитическую   прослойку  -  понималась  во всем масштабе предстоящих  прибылей,  уломай только  «царя Бориса»  на принятие закона об «обязательном  медицинском  страховании». 
 А далее закон принят.  Брешь в системе, служившей  образцом   общедоступного  бесплатного медицинского  обслуживания населения -  была пробита.  И пойми:  нет абсолютно никакой связки в демократических странах между «рыночной экономикой» и «общественным здравоохранением». Государство несет непреложную ответственность  в обеспечении  своего населения медициной. Бесплатной. На достойном уровне. Медицинский бизнес – дело частное. Оно никоим образом не должно подменять государственные  обязательства, закрепленные в конституциях стран. Великобритания в послевоенный мир вообще ввела концепцию государства всеобщего благосостояния, естественно – с бесплатной медициной. А в «новой» России через подзаконный пролом на облюбованную территорию  ринулись  устроители  рукотворного  Клондайка.  К   страховщикам сразу же добавились  инициаторы платных медицинских услуг, никогда не сомневавшиеся в том, что медицина и есть самая настоящая золотая жила.  Соответствующий  опыт, к сожалению,  появился  еще в позапрошлом столетии  вместе с  хлынувшим в Америку людским потоком. Среди  безбедно устроившихся  там,  чуть ли не на первом месте  оказались … предприниматели  медицинского  бизнеса. Первая волна  таких счастливчиков   затем предусмотрительно  ввела ограничения  по перечню  стран, врачебные  дипломы  которых  признавались.
… В начале 90-х   услышала  юношу  – абитуриента медицинского  ВУЗа  с минимальным  за долгое  время конкурсом  –  врачам  платили мизер, и все это знали.  И вдруг  из уст младенца, практически,  полилась  речь о  той самой золотой жиле,  что вскоре  – он не сомневается, станет центром притяжения людей, мечтающих разбогатеть. «Потому что  самое дорогое  для человека  его здоровье, и  он – человек - вообще то,  готов платить за него любые деньги».  И действительно, уже  платили   всяким   ушлым  бабкам за снятие порчи и т.п. Так что… чисто   биологические предпосылки  для медицинского бизнеса существовали всегда. 

     Между тем российская земская медицина дала миру главное понимание, что идти можно только  от    медицинской  опеки над всеми без исключения проживающими на приписной   территории.
     Отсюда  сначала участковый принцип здравоохранения, а затем с ростом благосостояния стран, на участках (в международной версии district) , появились семейные  врачи, с предоставлением  им жилья  в этом же районе. К своим подопечным не найти нужного подхода   в таких условиях практически   невозможно. Своевременная помощь может осуществляться там, где  налажено постоянное профессиональное  - со знанием психологии конкретных людей, наблюдение. И лишь тогда удается следовать мудрому завету выдающегося клинициста Матвея Яковлевича Мудрова « лечить не болезнь, а больного». Чего напрочь лишены «платные медицинские услуги», где  торгуют по прейскуранту  «отдельностями» в россыпь.  Но привлекая к себе клиентов, не погнушаются запугать их  некими сводными показателями   «онкологической заболеваемости», например.  Болячка, за «лечение» которой сдерут   немаленькие деньги, подчас, никоим образом к возникновению рака не ведет.   Могла  бы рассказать  о  баснословно прибыльной «профилактике»  много интересного, но выходящего  за рамки совсем прописных истин. А пока и в таких рамках  ей тоже  не тесно. Тем более перед фразой:
«  И путь к эффективной  медицине окончательно был отрезан  с принятием закона 1993года»
 
--  Да…
 -- Теперь быстро сообщаю, что «мучит» с этого достопамятного 93года.  Меня пригласили как эксперта  – как никак, зав отделом международных проблем здравоохранения,  на предмет, «вкладывать ли группе товарищей денежки в страховой медицинский бизнес».
-- И ты им, бедолагам, сказала, что Бразилия, наиболее сходная с Россией по экономической ситуации страна, только что приняла решение не принимать страховую модель в условиях экономической разрухи именно в силу  неизбежно коррупционного формирования прослойки. И Россия, в принципе, не должна идти подобным путем – смешно ориентироваться на американцев, сравнивая доли ВВП и прочее. А она, родимая   наша держава, пошла, - американцы, только американцы, нам указ. И руки нагрели, очень даже непростые товарищи…Те, с кем пообщалась, с такими соперничать не смогли. Все. И со страховой медициной и с задорно марширующими депутатами.
--Да, ты права, это возвращение (вижу,  что хочешь сказать),  к разнообразию игр во взрослые проблемы, решаемые все по тому же принципу «понарошку».  Ты с трудом раскручиваешь эту махину, и я тебе помогаю избавиться от комплекса вины  перед нормальным порядком жизни,
 где  медицина - эта посильная помощь человеку в его драматических отношениях с Природой и Временем.
  -- К счастью, есть доля оптимизма  в подвижности сцепки « посильная помощь» - в 21-ом веке  это совсем другой   вид, нежели  был  несколько десятков лет назад. В первую очередь благодаря развитию  четких алгоритмизированных технологий с применением современнейших аппаратных средств,  инвазивных методов  и положений доказательной медицины.
-- Иячка, все, я понял  – горбатого исправит могила, о понятном языке  толковать бесполезно. Давай  попробуем  обращаться к примерам, из которых быть может, будет ясно, о чем речь, понятно, что от российской конкретики отрываемся и продолжаем говорить, что представляет из себя мировая современная медицина.
 --Да, увы и ах. Без «современной России». Она давным давно потеряла лидерские позиции во всех отраслях медицины.
 -- Ну что можно сказать..
 -- Да примерно тоже, что может сказать и любой другой специалист по любой другой области. Здесь вот очень талантливый экономист признался, что главная ошибка его жизни  «недоучет человеческого фактора Российского общества». А уж в медицине сегодняшнего дня, когда «частники» стараются в первую очередь, путем очень хитрых взаимоотношений с госструктурами получить свой куш, дербаня и без того скудный медицинский бюджет…  Ну да ладно – «Товарищ, верь, взойдёт она, звезда пленительного счастья…»,
-- Иячка, все!  Есть специальные площадки обсуждений, есть целое профессиональное движение «против уничтожения здравоохранения», но здесь, извини, все-таки пространство беллетристики… Давай продолжай  хотя бы о «четких алгоритмизированных технологиях», хотя  по мне это - масло масляное, даже дважды масляное – может ли быть нечеткий алгоритм, и может ли технология обходиться без расписанных пошаговых действий. Начинаю понимать – медицина как искусство – теперь  не полная монополия, есть направления, где предусмотрены соответствующие технологии.
  Но реанимация родилась не сегодня, и, однако же, и сейчас, конечно наиболее убедительный пример сказанному.   Да, выделилась кардиореанимация – этот пример в самую точку, и с новейшими аппаратами, и с инвазивными методами.  Действительно, если  пациент  уже в стенах специализированного учреждения, сейчас  не будут ждать, когда тромб закроет просвет  крупного сосуда, питающего сердечную мышцу.  Проникновение (инвазия) к месту поражения -  главное условие  успешной помощи. – С тромбом разбираются по правилам. То есть  в соответствии с показаниями к тому или иному способу оперативного лечения. Конечно, строить подобные тяжеловесные фразы  все равно дело неблагодарное, но хотя бы есть  реальный ликбез.
-- Голубчик, ты уже на правах  главного распорядителя. Почти похвально. Но не научно – популярную брошюру составляем – чем аукается  в моем миропредставлении   родная медицина –  больше об этом хотелось бы.
Для меня наиболее важна оговорка «если пациент уже в стенах специализированного учреждения». А если наши марширующие депутаты  в ус не дуют, и в специализированные стены попадает  далеко не основная часть нуждающихся. И если у находящегося в операционной, где проведен уже первый диагностический этап, кардиохирург  справляется о финансовых возможностях пациента, прежде чем приступить к основному лечебному этапу, тоже бы хотелось  кой - чего сказать. Как сейчас    «моральный облик строителя капитализма», пардон российского врача, себе представляют, и какие  государственные  чаяния заставили произвести такие деяния, чтобы  из нормальных мужиков, классных специалистов  прямо на рабочем месте створялась коррозия личности. И что там с клятвой Гиппократа, наконец –  бесповоротно ли вытравлена ее суть.
-- Иячка, подожди, ты выдашь  еще свое негодование, и я окончательно пойму, что рассуждать о чистой медицине, вне того, что, определили, по сути, как аморальная политика, бессмысленно. Но все-таки, то, что зависит  просто  от  Врача.
 Я вот слышал о школе диабета, разработаны программы   для больных бронхиальной астмой, еще, кажется, есть успешные примеры, когда и без инвазивных методов состояние  больных улучшается. Их обучают  технологиям расчета суточных доз медикаментов по принципу программирования «если – то».
-- Конечно есть, очень симпатичная идеология. Но  такая практика строится на голом энтузиазме, чиновникам до лампочки – у них  санитарное просвещение по всем нормам бумажной бухгалтерии – пишем красивые  приписочные отчеты, получаем бюджетные деньги  на заманчивые заграничные командировки, еще очень неплохо капает с аренды помещений. Об эффективности санпросветработы  – исключительно, в жанре пустого трезвона. А еще бумажная бухгалтерия основа основ обязательного медицинского страхования – копать – в откатах запутаешься – всей иерархии мы с тобой не узнаем, потому что корни  пестуются марширующими депутатами.
 И с  успехами доказательной медицины тоже  по той же схеме лишь можно разобраться – опять очень симпатичная идеология и скромное  внедрение.
 Необходимость доказательной медицины отстаивал   полвека назад  удивительнейший  доктор – пастор Ивон Иллич. 
И, конечно, из его трудов, а также тех, кому он проложил путь, политические деятели могли бы многое почерпнуть, озаботься   реальной ситуацией медицины. По крайней мере, приоритеты, в финансировании  и законодательном обеспечении деятельности,  увидеть  куда легче..
-- Иячка,  давай все-таки про доказательную медицину, ведь напор чувствуется уже и в определении – надоела бездоказательность.
-- Именно так -  лечить тем, в отношении чего  существуют достоверные доказательства эффективности действия  на человеческий организм.  Добывать такие доказательства очень хлопотная и затратная идея. Она требует международной кооперации, потому что нужны большие численности однотипных наблюдений, с формированием групп сравнения из них. Одна группа получает исследуемый препарат, другая  в это же время - соответствующую по внешнему виду «пустышку» (плацебо).   Непосредственные лечащие врачи не знают, что принимает конкретный  больной – лекарство, или пустышку. Только специалисты координационного центра  располагают такими базами данных.  Берется достаточно длительный период наблюдения  в течение нескольких лет, во время которого все больные периодически проходят стандартные (по единой методике) обследования. По истечении  времени  все данные  подвергаются    статистической обработке, и затем выносится  необычно коротенькое, не требующее никаких дискуссий заключение. – Установлен статистически достоверный эффект от применения (не установлен) – в сравнении с плацебо.
-- Постой…
-- Не перебивай, знаю, что хочешь съязвить по поводу групп сравнения с плацебо – по сути, больные люди не получают лечения – и это не эксперимент над людьми?
--Это не так – другое лечение назначается. Ну и потом, в любой момент времени врач может снять участие  своего пациента в исследовании, видя ухудшение его состояния. Все  это предусматривается на стадии планирования кооперированной работы.  Да, вот такие сложности. Но это лучшее из всего возможного.
-- Тогда, причем же здесь коррупционные схемы.
-- А ты поинтересуйся, как формируется список препаратов для льготников, что больным прописывают, что тебе предлагают в аптеке, не искорежат ли  в журнале «Аптечное дело» статью о  доказательной медицине. 
-- Что, писала  одно…
-- Да. А читала – диву давалась. Не нужна аптечным продавцам (ведь, не скажешь «аптекарям») доказательная медицина. Можно сказать «есть одно  доказанное, а ты получишь другое, навязанное».  Навязанное рекламой, магическими заверениями «самое новое, новейшее средство».
 --Но нетрудно понять, что заключения доказательной медицины требуют немалого времени, новейшие средства не могут иметь полной оценки эффективности.
 --Да, мой милый, это все о подвижности сцепки двух слов «посильная помощь» во фразе «медицина это посильная помощь человеку в его драматических отношениях с Природой и Временем». Драматизм этих отношений никуда не девается, и трагедия смерти тоже.
Знаешь, в начале 20 века  в Италии был врач, канонизированный после  католической церковью как Святой. Понимаешь, как должна была в сердцах людей отзываться его профессиональная деятельность – его боготворили и бедняки и богачи, но не уподобляли Христу – мифов о чудесном воскресении из мертвых вокруг  его Личности не витало.  Его главной заслугой было другое. Он облегчал, просветлял (так хочется выразиться) последний путь к смерти…
-- Конечно, если  перейти в другой жанр, очень косвенно связанный с медициной, могла бы привести  случай  «чудесного избавления от недугов».  Но  там главное слово  «чудесное», потому что мы бы говорили не о закономерностях, а об исключении из них, то есть о чуде.
  -- Зная тебя, думаю, что чудом хочешь назвать какую-нибудь  помощь самому себе.
-- Конечно. Помнишь, в самом начале ты съязвил по поводу моих симпатизантов – людей с ощущением здоровья вопреки стандартным его показателям. И разве не чудо, если кому-то удается поменять жизненный стереотип, не полагаясь лишь на «чудодейственные таблетки». - Найти опору для своего здоровья в массе вещей, которые сам человек по своему опыту определил как полезные себе, поддерживающие хорошее самочувствие  и жизненный тонус. Такое чудо  вовсе не казуистика. Но ты же первый скажешь – это не интересно, а чтобы вот так: «был рак и рассосался» поверь, это страшная тема, моя застарелая боль. Кормятся там мерзавцы и прохиндеи, – не голословное утверждение, горькая личная статистика есть. – Хорошо бы, каждого такого «целителя», и целые расплодившиеся «клиники» заносить в публичные черные списки – причем, это не только Российская история. Так что  опять возвращаемся к началу – о неизбежном клубке проблем, если дело касается здоровья самых близких людей – как важна твердость характера, в противостоянии с манипуляторами от «медицины». И, однако, возвращаясь к чудесному избавлению от недугов. Уже  много лет  радуюсь здоровью очень крепкой духом, сейчас уже очень старой женщины, рентгенограммы желудка которой держала в руках: не было никаких оснований сомневаться в диагнозе «эндофитная опухоль желудка со значительным сужением его просвета».
-- А я знаю, речь о бабе Лизе с вашей улицы.
-- Конечно, о ней. Это единственный известный мне случай. К тому же он важен мне тем, что  она, как говорит, «уповала только на себя»:  посчитала необходимым завести козу и уже давно, без козьего молока не обходится, варит овощные  концентрированные соки – словом вера в свою систему здоровья у нее непоколебима 
-- Иячка, а действительно в человеке заложены механизмы самопомощи? Только не разводи канитель про иммунитет с регенерацией – это все знают и без тебя.
        -- Психологические? Да. Есть  сила внутренних самоприказов (слово самовнушение активно не нравится) обращенные к механизмам очень непростого устройства, «продуцирующих» не только Мысль, но и Веру.
– Уж скорее подкорки.
– Может, подкорка и хранит что, но действенное  средство будет только тогда, когда Вера обретает полноценные мыслительные формы, - то есть опять  возвращаю к началу – к определению «самости»: «Я должен это сделать,  и я  верю в результат». А изначально механизмы  веры   и предназначены  для чего-то такого: народная медицина, например, она в ауре веры. Верит тот, кто предлагает и зажигает верой того, кому передает некий рецепт. И возникает вполне  обоснованная вещь – они становятся к тому же, носителями правды (рассматриваем ситуацию с искренними людьми, не шарлатанами).
Медицина единственное оправдываемое (в отличие от политологии) вместилище многих и многих правд. Каждый, кто несет в медицинскую копилку свою кровную лепту, имеет свое право на возгласы либо «я знаю, отчего…», либо «я знаю как». По умолчанию рядышком еще парочка фраз  – я это видел,  наблюдал, или  мне это так помогло. И все подобное означает только то, что, несомненно, был случай  с исходом, которому некто (мудрая бабулька, умненький самобытный мужичок, в общем, некто) был очевидцем.
-- Ты говоришь «медицина – вместилище многих правд».
-- Да, наравне с тем, что сама медицина с «чудом избавления от недугов» - это тоже сумма неких медицин – народной, тибетской и прочая. Это ты, своими вопросами заставил меня проверить, точно ли ты способен  усвоить принципы доказательной медицины, в ситуации искушения чудом.
 Смотри, какая, чуть заметная перетасовочка произошла, не отступясь от слова «правда» ни на йоту. С ней – правдой все понятно: есть свидетели наступления благоприятного исхода – значит, можно записать слова свидетелей как правдивые - воздействия (в этом конкретном случае!) были эффективны. Естественно искреннее желание такого очевидца своим опытом поделиться с ближними. Но вместо нормальных слов «я очень в это верю», зачастую начинаются околонаучные обобщения «как это все происходит в организме».  Лезу на стенку, когда мои милые знакомые с напором  после просмотра  телевизионной передачи начинают  убеждать  следовать услышанному рецепту.  Говорю – ужасно рада за товарища – ему помогло, но при  чем здесь я,   мне не известна вероятность наступления благоприятного исхода, если будут учтены характеристики моего организма.  Нужна статистика опыта – «из какого числа народу скольким помогло, и  какие были и какими стали показатели работы организма, и по первоначальным характеристикам я с ними  рознюсь очень или нет». Как помнишь, в этом суть доказательства эффективности методом «опыт – контроль». Так что выбирай – либо сухая статистика  доказательной медицины, либо восторженные  правдивые истории про случаи чудесного избавления от недугов.
Может быть, это моя беда – я лишилась безоглядной надежды на чудо избавления от недугов. А медицина - повторю   посильная помощь человеку в его драматических отношениях с Природой и Временем. Но  знаешь, мне нравится  такой диалог с уважаемой дамой Медициной:   
  Она меня спрашивает: «Вам помочь?»  А я бы как можно дольше могла ей ответить: «Спасибо – кое в чем – да, но со многими проблемами  могу  справиться сама»… С ней  неплохо держать дистанцию, и очень хорошо философию такого решения понимал  доктор Чехов.  Да и сейчас, невзирая на  все  гигантские новации в жизни,  уверена,  что он бы думал также.

                И о самом чудесном. Наконец
  --  Ну что, дорогая Иячка  – чудо  в твоём  миропредставлении, имеет место. И в человеке даже заложены «чудесные» механизмы самопомощи?
--  А ты меня все-таки не слышал. Я же говорила о  силе внутренних самоприказов  и существовании механизмов очень непростого устройства  не только Мысли, но и… Веры. И когда они рядом – надежда на лучшее – получает свой шанс.
Вера обретает полноценные мыслительные формы, хотя бы в виде четкой фразы: «Я должен это сделать,  и я  верю в результат». 
Мы не уточняем с тобой ни предварительное действо, ни ожидаемый  результат. Нам важно, что  совершается  общая работа, включая волю человека. Для меня, очевидно, что  данный фактор стоит в одном ряду с другими нужными для выживания человека. Температурная  реакция, например. Но как все нужные реакции, она  не может быть  очень специфичной ни по мотивам, ни по силе, ни по результату, в конце концов. Но сути  это не меняет.  Изначально механизмы  веры  предназначены  для  исцеления.
Но, как говорится, почувствуйте разницу: это территория чудесного – в её почве не укореняются ни гарантии, ни прогнозы, она целиком под протекторатом Веры – здесь в прямом смысле сравнить Божий дар и какой-нибудь конвейер.
-- Иячка, ну ладно не тирань своей доказательной медициной. Да, я понимаю теперь твои слова, где-то обороненные вначале – тебе нужно знать, где грань вязкого болота и твердой земли. Нужно знать  меру достоверности наступления  нужного результата. Ты не любительница гадания на кофейной гуще. Иячка, улыбнись, я хороший ученик, правда. Но, понимаешь, как согревают душу всякие чудесные истории, и к ним все-таки очень близки твои же рассуждения о вере  - обязательном, необходимом для выживания «невидимом органе»?  Как душа. Я тебя правильно понимаю? Ладно, можешь не отвечать, здесь почти понятно, Но все-таки.  Даже не знаю, как сказать, а тебя можно назвать ... верующей  в самом обычном смысле этого слова?
-- И это ты мне задаешь вопрос после всех моих предыдущих дотошных  рассуждений о «Джомолунгме вероучений и моём укрытии  от ветров сомнений с подветренной стороны». И ты все равно спрашиваешь  верующая ли я в Бога? Конечно. Даже убеждена, что  в земной жизни человека  находятся тысячи доказательств действия  высших по  отношению  к человеческим возможностям законов.
-- Но это законы природы…
-- То есть  не убедила. Не хочешь по лесенке  добираться до  понятия Моего Бога… муторно?
-- Иячка, ну… не очень доверяю  патетике.
-- Возможно, ты прав. Для взрослых  и не первобытных людей лесенки не годятся. Но я –туда –сюда – тысячи раз, знаю  и постояла не единожды, на каждой ступеньке. Да. Но тогда давай о…      поэтическом измерении Бытия, где помнишь, я приводила слова Кьеркегора о восприятии… да вот эти слова:
« Тот, кто живет в ежедневном и все же праздничном общении с представлением о том, что Бог существует …»,
 ну и так далее. Общение с представлением. Только вдуматься - какой простор для поэтики.
-- Ой, я же все понял – Ты не в своей тарелке сейчас, потому что..
--Знаю, что догадливый – потому что  поневоле образовался  маневр что ли,  со временем  письма этой книги:   уже  прошло 24 года,  когда  была отбита на машинке первая страничка…
-- Ну и что  - люди   свои рукописи тормошат и дополняют   50 лет, не считая, что книга готова к печати – Л.М. Леонов, в частности, именно так свою «Пирамиду»  сотворял.  А тебе не дает покоя, что за длинный промежуток у тебя появились «другие исследования по теме». Хорошо, давай вобью  готовые кусочки, так нравится?
-- Да, вполне. Но главное, за последние годы это был  период  радостных и очень интенсивных поисков «истины для себя», 
-- Ну и славно: «Век живи  – век учись»
-- Да, мой дорогой, возможно, это и есть одно из основных чудес жизни – вкус к ее пониманию... 
-- Иячка, подчас, у тебя такие сентенции - для плохо скрываемой  сентиментальности, обусловленной, прямо скажем, близостью преклонного возраста.  Да, кстати  «загробную жизнь» здесь решительно  опускаем? Правда,  где-то в серединке  было про  «Стекольный завод». Но так, с точки зрения, корректности определения «верующего  человека» это  же все-таки нонсенс, непоследовательность.
-- А зачем обязательно следовать за пределы земной жизни.  Мой мудрый Бог  - в моей жизни.  А как Бог распоряжается  человеческим прахом –  уж с такой утилитарной задачей божественной природе  справляться, труда не составляет, как знаем   
-- Да, во всяком случае… ладно. А файл вот этот: «вера как душа?
-- Да, да  - тогда требовалось прояснить  очертания  (хотя бы) границ пространства «моего Бога» в душе.
       
  Почему-то в православии почти не принято так думать  - My God. Но «мой Бог»  - для меня  (правда, вслед за  датским мыслителем, очень определенно сообщившего людям, что «вера никак не может быть опосредована и введена внутрь всеобщего…» ) и есть Отче, слушающий, понимающий, переносящий в онтологию мифа и поэтики из повседневности…. Здесь нужны пояснения.
Радость моих поисков объяснялась удивительной  и очень простой вещью: признанием онтологии мифа как непременного условия дискурса «Бог и человек». Миф – образная  среда Веры, и только в ней правомерны все религиозные постулаты  (не только Христианства). Материальное в онтологии мифа  -  вторично, рожденное искусством: архитектура, живопись, ноты, ритуальные предметы и прочее. Первичен Дух в шлейфе  религиозных учений,   (и тех же произведений искусства и культуры) призванных произвести в человеческом сознании… (все, любое уточнение, что же «производится» в сознании - во вкусе машинерии, коробит), поэтому, только слово ЧУДО можно полагать как самое верное.
-- Ой, Иячка, переведи, хотел сказать, дух
-- Ну и скажи: дух-дыхание явно, в таких эмпиреях перехватывает. Вот. И человеку, положено, обязательно, спускаться на землю,  как физическому телу ему положена еще   и естественно - научная онтология с научно-техническим прогрессом, бытовыми удобствами и прочим приятно-материальным. Но еще одно распрекрасное чудо – специальный золотой ключик по ведомству  удивительного явления – мимесиса. Когда поворот ключика открывает волшебную дверцу…
-- ...в пространство совсем уже удивительных чудес, и человеческая душа начинает  вибрировать всеми фибрами души…
-- …от  благодарности   за причастность  к Божьему Миру. Вот так, мой дорогой, в четыре руки мы и возвели  Хвалу великому таинству  под названием «Быть Верующим».

 Теперь   фрагментарно повторю  написанное 3 года назад
«…Смогла бы истинная религиозность  вклиниться и дать дополнительные резервы?   Очевидно нет, опыт, например, Владимира Сергеевича Соловьева этого  не  подтверждает, и более того указывает еще раз  какой лишь род топлива  пригоден  для творческой  жизни – сама жизнь человека.
                ***
Иова – он отважился на разговор с Господом. Ответ Господа, явно, на протяжении 5 тысячелетий(!)  человеком умалчивается, не хочется  вдумываться в этот ответ.
Но если  истории более 5 тысяч лет, возможно, данное обстоятельство  «лучше» принять по факту. Надежда на новый диалог – заслуженна ли она?  Homo sapiens, как оказалось, мотивациями поведения и по   механизмам  целевых функций - конструкция жестко сцепленная.  И это очень грустно, на самом деле.

     –  Тысячелетние надежды на ум иудеев  меркнут. – Ждать нового Мессии, который переиначит всю физиологию  homo sapiens  -  «миф  над мифами».
И тогда приходит  постижение  эстетики  очень приближенного к лучшей  стороне  homо sapiens  мифа  об  Иешуа из Назарета.
 
      Его  История – высочайшая поэтика,  вылившаяся в самую мудрую, конструкцию мифа –  Святую Троицу. Пусть и 300 лет спустя, с предпосылкой Тертуллиана - «если некие положения Писания представляются нам абсурдными, то  это указывает на то, что в нем содержится тайна….
 
 Христианство в  тайне Троицы, приобретает объем, стереометрию» пространства Веры, вмещающего в себя все духовные достижения Христианской  культуры.

 С  Микельанджеловского «Сотворения Адама» это пространство  раздвинулось  до Космоса, наполнилось  звуками Божественной  музыки, вместило плеяды гениальных художников, композиторов, поэтов, зодчих во славу творения Бытия и Духа. Уже  существенно позже, цивилизация сменившая трепет культурного пространства на провокации бунтарей, ближе всего стоящих к детскому племени, «ломающих, и смотрящих какие есть колесики и винтики в отдельности» и объявивших, что уже все знают, и все надоело, принялись  деконструировать  и  передразнивать «больших»  в постмодернизме, впрочем, этими вещами и ограничиваясь.
 
Этакий период детства старческого возраста, что теперь  уже  как и законно – 2000 лет это хороший срок… Однако вернуться на 13 веков назад, оказаться в периоде возмужания Христианства, и увидеть, что….

  … Часть человечества,  объем Веры, сотворенный  Троицей, отвергла как «непонятное нагромождение».  Она склонилась  к всепроникающей «стреле» – ничего лишнего, в высь, где Аллах!  И разящей стрелой Веры, неистовой убежденностью  затем преображавшая земные веси по новому образцу.

  Онтологии веры Христианства и Ислама разошлись  слишком сильно.
 
   Но  общая антропология homo sapiens  «с волей  к власти» одних  в сплаве  с «бегством от свободы» других  определили  идентичность теократической организации жизни  людей, как в Христианском мире, так и в Исламском. И там и там  –  это дело рук человеческих, направляемых умными головами.   «Благие намерения» диктуют  особую технологию воплощения, а воплотившись – имеют характеристику самого лучшего дорожного покрытия  на небезызвестном тракте, трактат о котором принадлежит гениальному христианину Данте  Алигьери. Какие же, все это, интереснейшие разделы антропологической науки, но писание практических рекомендаций с молчаливого согласия сторон осуществляют иные ведомства. А решение следовать им или нет, в конечном итоге, остается за  homo mortalis
                * * *
        Бег мыслей по замкнутому кругу в определенной своей части проходит в полном одиночестве без духовников и прочих наставников Веры.  Ее мифологическая онтология, располагаясь в отдельно взятой голове, прорастает  рецепторами  третьей сигнальной системы  - знаков присутствия в жизни человека иной логики  объяснения   происходящих событий.  Следуя ей (или пренебрегая  –  понимаю, но не хочу принимать), выстраивается собственный  само-суд  человека. Не только с точки зрения
  - «хорошо» или «плохо» поступил в том – то и том-то,
  -  но и «случайно» - «неслучайно»,
  -  «послушался» - «не послушался» знакового упреждения,
  - и «наказание» последовало правильно?!
         Само-суд – Совесть, один ли ряд, или вовсе одно и то же
 – как кому ближе.
«Индивидуальное мифотворение», целиком и полностью включая в себя интуицию (иногда ложную – не суть), приводит к постижению на том же интуитивном уровне мудрости триединства Веры Надежды Любви, одаривающей душу человека состоянием «неизъяснимого» блаженства.

     Индивидуальный миф – штука свободная, включает в себя «что хочет» и обязательно учет образования  в два других слова – «что может» (по сухому остатку остающегося в голове после всего образования). Отсюда мостик к этому Прекрасному Чистому ,  когда человек в своем создаваемом мифе непременно лучше того, что сам о себе знает.

   Это наделило Михаила Афанасьевича Булгакова  способностью найти слова, заменяющие тысячи «правильно – критических»  высказываний  о Новом Завете, и, главное объяснить появление непременного теократического шлейфа с неизбежными  трагическими издержками  как в Христианстве, так и затем в Исламе.»
--Да Иячка,, однако время, пока с обой не встречались, даром не теряла.
--Говорю же тебе, когда написалась «Главная дорога»   проживалось очень важное время жизни
--Да, Иячка – смеяться не пересмеяться по поводу иных твоих формулировочек. Как будто какие-то кусочки жизни бывают второстепенными… Удачные – неудачные времена по самоощущению – это я понимаю, но очень глупо сейчас и здесь этому предаваться.
--Ну что мне с тобой поделать, только и повторить «Ох, уж эти Альтеры –Эги»,  Ах, как бы хотелось не отплывать от  тебя уж очень далеко, от твоих вечных 28 лет.
-- Иячка, тоже не вечных, уж кому как не тебе это знать.
 -- Разрешаю, в честь нашего с тобой недалекого прощального бала нести любые выспренности, угодные твоей душе и повторяю:   Вера – обязательный для выживания «орган».

-- Для закрепления пройденного?
-- Абсолютно правильно!
 И так легко выстроить цепочку, а потом  перекинуть мостик к другому родственному глаголу: «верую», потому что механизмы те же, а различия лишь в  продленности.
Не с частью жизни, а с целой жизнью.  С её смыслом  соотносится  это  почти торжественное «верую».
Не стоит говорить, какое великое множество вариантов  подобного соотношения существовало, и будет существовать в людских умах:
«верую, что... и потому моя жизнь наполнена смыслом».
Тоже распространенная рамочная конструкция, и очень даже нужная.
 
Я верую, что   жизнь  небесцельна. И моя судьба  находит место в мозаике  великого  Божественного замысла, как во все времена определялась, и будет  определяться  земная жизнь». Вот, собственно, и все.
– Что все?
– Все.
– Да ладно, Иячка,  пафос, в данном случае, может быть уместен, и полистай свои же странички,  где про глухой забор и бесконечные игры во всевозможные вещи с основным правилом «понарошку». Мало сказать «чур, меня», добавь – я не только не хочу играть  во все эти игры, я не знаю, отчего они способны заменить собой  жизнь.
 А теперь можешь в бесконечный раз повторить вслед за многими и многими:
«Жизнь удивительна сама по себе безо всяких игр, многие и многие знают, где водораздел, им в голову не придет его переступить  – поступиться хотя бы днем  жизни, предпочтя взамен стать обладателем  фальшивок каких угодно калибров».
-- Ничего «понарошку» - только жизнь …
-- И апофеоз -   скажи  своими словами, о том, что  ты не одна, таких – легион.  Жаль, что не всегда узнаёте друг друга. 
-- С ума сойти, какая ничтожно малая дробиночка получается, если  каждого по отдельности стараться видеть.
–  Да – единичка в какой-то там немыслимой отрицательной степени, но и все вместе по иронии математики  от единицы  никуда не оторвались, правда, произносится это уже по-другому: «Одно целое».
    
– Знаешь, всегда было интересно, как  назовешь свой опус. 
– Опус. Все мы с тобой мнемся.  Название «Тысячелистник».

 Помнишь, я говорила, что мне нравится этот символ – очень полезное растение, с  красивым соцветием отдельных крохотных бело-розовых цветков – не поленись, как-нибудь рассмотри. А вот  его описание в  справочнике  целебных трав: «Неприхотливо, растет у дорог, на опушках лесов, на лугах, во дворах, в садах и огородах. Отдельные цветки на верхушке стебля собраны в корзинки. Листья очередные, черешковые и сидячие, продолговатые, перисто –  или дваждыперисторассеченые» (песнь какая-то!). И полное название: тысячелистник обыкновенный – тоже очень хорошо.  А больше всего  нравится,  как естественно в одну фразу вплетено два  основных условия:  быть отдельным  – состояться как отдельное. И одновременно, зримо, быть причастным к общему, целому: «отдельные цветки на верхушке стебля собраны в корзинки».
-- Ну, может  быть.  Но  вопрос на засыпку – а лепестков,
 сколько в каждом цветке?


               
Послесловие

       Рукопись пролежала     много месяцев. Взяв ее,  убедилась, что случайное бывает редко. Следующий отрезок времени оказался необходимым если не для переосмысления  некоторых положений,  то очень существенного  их уточнения. В громадной степени  тому способствовали события последних лет и бурные обсуждения  вопросов церкви.  Еще совсем недавно  нагромождений, возникших «вдруг», не было, религиозность не выпирала более  других  проблем культурологии.
Мой жизненный опыт складывался с реальным включением в него событий с «церковной» подкладкой. Они играли очень большую  роль в становлении  своих  убеждений и ценностей. Об этом, в числе прочего  – «Тысячелистник». Это был путь поисков. Легко угадывается его начальная точка и та, где оказалась, спустя 20 с лишним лет. Сам путь  очень  важен для меня, и не возникло желания что-либо менять  в тексте.  Но сейчас кажется, что водораздел между  началом и состоянием сегодняшнего дня должен быть более очерчен, поэтому появилось данное послесловие.
 – Церковь в России. Не устаю повторять – «институт Церкви», однако ему более всего подходит уподобление  избе « с чистой и грязной половиной». Она архаична от основания до действующих укладов, она «изба» по признакам соотнесенности всей постройки с остановившимся временем. Поэтому – изба, когда лапотный  путник одаривался теплом и похлебкой после студеной дороги. В избу холод не проникает, путник в укрытии, он платит благодетелям пожизненной благодарностью и почитанием.
Чистая и грязная половины – очень важная составляющая обустройства. Ни одного путника никогда не пустят на «грязную половину» – он сам, поосмотревшись, и обогревшись туда суёт свой нос.
Церковь всегда худо – бедно исправно выполняет свои должностные обязанности – она заявляет о себе, она не ставит особых условий перед теми, кого берётся одарить теплом и трепетанием фибров души – покрестись только у нас при рождении, ну, и завещай остающимся отпеть, когда умрешь.
Она – Церковь – вершит  силами бренных, несомненное чудо  для путника, включая его в сферу  храмового мимесиса  предписанных  обрядов, прибегая к помощи всего того, что служит этой миссии. Правда, сейчас путники – прихожане,  все-таки чаще находятся за барьером, их эмоциональный фон далёк от  таинства, они внутренне безучастны. Но есть, несомненно, те, кто растворяется в  Богослужениях,  в иные  моменты они проводники  «Божественного откровения» прихожанина. Но таких очень немного.
И как было бы хорошо, чтобы   церковь оказалась  более сосредоточенной на себе. Учитывая реалии жизни, понимая, что под  кров служителей культа  собираются ничем не отличимые от других граждан смертные – с плохим образованием, невысоким айкью, очень приблизительные в своих морально – этических установках. Если бы церковь смогла воспитывать и образовывать всех их!
     Но только такая выпестованная церковь может быть адекватной идеям проповедничества соборности и пасторства.
Пока подобного не предвидится. Основной площадкой происходящего стала «грязная половина», куда со всех сторон устремляются горланящие толпы.   Подобное избавляет от иллюзий благочинного поведения участников сторон треугольника «церковь - государство-социум». Государство не упустит  сейчас возможность  использовать  клерикализм  в  качестве рычага усиления собственной власти.   Но к Вере это точно не имеет никакого отношения.
 Глядя на происходящее, за последнее время  только укрепилось  предпочтение  интимного обращения к религии.
  Беда только в «тонкости» этого   слоя.  Он легко заслоняется иными проблемами, и  имеет обыкновение надолго исчезать из вида. Но память о незабываемых моментах полного доверия, слитности с христианским миропониманием (абсолютно не боясь его мифической составляющей), помогает  принять  суть веры  в Бога как откровения милости предельного абсолюта (К. Хюбнер). Если   за этим говорить «как  все происходит», то в долгом разговоре (здесь  он  не к месту),   будет сделан акцент  на взаимодополнении  естественно - научной  и мифологической онтологий.   И не столь существенно как складывались  догматы Христианства. Но само обращение к мифологичности  предполагает по определению поэтическое видение Бытия. И коль это так, кажется естественным  и право субъекта  на свой интимный миф, возможность обойтись  без  сторонней помощи в этом.  В полном раздолье   сознание   наполняет   личные приобретения  жизни  поэтическим  смыслом  Веры.