Без родины 2 - Глава 26

Виталий Поршнев
               
                ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ.

     Используя полученный от монахов   совет, я поднимаюсь к проходной  монастыря  по   большим камням, специально врытым   на крутом подъеме в холм. Старушка ждёт меня, стоя  под навесом. Спрашивает с тревогой:
– Ну что, батюшка, помогло тебе  купание?
– Помогло, твоими молитвами, – отвечаю я,   улыбаясь от ощущения  легкости в теле.
     Мы идем на стоянку,  где  я  усаживаю  попутчицу в ГАЗель. 
– Ну, ты, батюшка, не обольщайся,  источник ненадолго помогает. – Говорит  она, глядя на меня с  доброй улыбкой. –  Молись и постись, так вернее будет.
  Я выезжаю на трассу, ведущую в наш поселок, и говорю:
– Ты, баб, наставляешь, будто на своем опыте уже все испробовала.
– Может, и испробовала, – произносит  она,  часто  поправляя тросточку, которую   никак не может определить в  кабине.
– Тогда скажи, как ты считаешь, о. Владимир –  он настоящий старец, принимает народ по зову сердца, или формально, как назначенное должностное лицо? – задаю я волнующий меня вопрос.
– А почему ты спрашиваешь? –  интересуется старушка.
– Если честно, визит к нему закончился не очень. В памяти остались  только  его  начищенные офицерские сапоги с высокими голенищами. Казалось,  я в них отражался, когда  на коленях стоял.
– Сапоги… – засмеявшись, копирует мою интонацию   старушка, и спрашивает, – а на что ты рассчитывал, идя к  старцу?
– Ни на что, – отвечаю я, –  Так вышло, что я учусь на семинарских курсах, и пытаюсь восстановить храм. А к  о. Владимиру приехал вместе со случайным знакомым, вот и зашел.  Посмотреть, как выглядит  старец, заодно узнать, что он скажет: стоит мне  рукополагаться, или нет?
– Ну, хоть честно рассказал, не изображаешь святошу, – звонко  смеется старушка, – но если  у нас пошло такое откровенное общение, скажи мне, в чём  смысл человеческой жизни?
–  Сложный вопрос!  Разве он  имеет отношение к нашему разговору? – с удивлением спрашиваю я,  налегая на  руль в крутом повороте.
  Топкая  местность, где расположен монастырь, закончилась, и начался густой еловый лес, который  будет тянуться  до нашего поселка. Ливень хлещет по-прежнему, но  плохая погода не портит  мне настроения: старушка угощает гигантским  пирожком  с капустой. Скушав такой же, но гораздо меньше, она возвращается к теме нашей беседы:
–    Поймешь по мере того, как я сама отвечать буду. Смысл человеческой жизни в том, чтобы  каждый человек  стал подобным Богу, или  преподобным. Старчество, не как возраст, а как состояние души,  уготовано Богом каждому верующему,  независимо от пола. Но если ты когда-нибудь станешь старцем, будешь ли подстраиваться под мирские  фантазии о внешнем виде и поведении старца?
– Нет,  специально  заводить  длинную седую бороду   и    ходить   в  штопаном   подряснике, я, конечно, не буду.  – Говорю  я, и, представив себя таким, улыбаюсь.
– Тогда,  чем отличается настоящий старец,   от ненастоящего? Вспомним, что неграмотный крестьянин   Василий Блаженный   нес подвиг юродства голым, а  образованный митрофорный протоиерей  о. Иоанн Кронштадтский  ходил в дорогих одеждах. Столь разные,  но оба они – святые старцы Руси! Почему же  русский народ признал их  и построил им храмы, хотя они  не соответствуют  «светскому» представлению о старцах?– спрашивает она.
– Не знаю…, – растерянно говорю я, беря из рук старушки половинку яблока.
– Потому что они, как никто другой,  выполнили заповедь смирения! А выполнивши одну заповедь, выполняешь их все! –  произносит  собеседница.
– А что смирение? – запальчиво говорю я, –   часто слышу от священников и монахов!  Говорят  так, словно только они   знают в нем толк!  Послушав их, можно подумать, что обычные люди не смиряются! Кого из нас судьба не била, и кто смог поспорить с ней?  Да  никто!  Принимаем  свою  долю такой, какая  она есть!
–  Но при таком смирении  максимум, что может   человек  –  прослыть  мудрецом. А вот  стать святым,  т.е. человеком, поборовшим  грехи  –  никогда! Смирение по Христу –  это   осознание нами  собственной греховной природы.   Не муки совести, которые многие  ошибочно называют  покаянием, а истинное покаяние, выражающееся в подчинении себя установлениям Христовой церкви.  Дело сложное, и потому старцев среди нас мало.  К тому же   старцами становятся не для людей, а для Господа, и многие, ставши, таятся.  А публичное старчество –  особый вид служения, на него  не вызываются сами. Ты только  представь:  жить, не имея личного времени даже на  молитву,  каждую секунду  отдавать людям.  На таких условиях, ты,   согласился бы на старчество?
– Нет! – категорично восклицаю я,  вообразив, что  вместо о. Владимира  принимаю ту крестьянку, с ее вопросом о телятах,  – становиться  преподобным я  могу и в своем общежитии. Я только что понял, как мне  в нём  хорошо живется!
– Ага! –  произносит  старушка, – а что же тогда, побывав у о. Владимира, который  несет  тяжелый церковный подвиг,  ты  пытаешься оценить, какой он старец. Настоящий, или так себе, «старческий» двоечник? А ты сам попробуй,  для начала, взойди  на первую ступень  святости – стань верным   рабом Христовым! Тебе, по возрасту, уже  положено!  Тогда и о. Владимира  верно оценишь,  и сам поймешь, стоит ли тебе рукополагаться!
– Первую ступень? И сколько их  вообще? – спрашиваю я,  объезжая  глубокие рытвины на дороге, которые вернее любого указателя сообщают, что мы подъезжаем к нашему  поселку.
– Бесконечное множество. Но я своим скудным умишком знаю о еще двух:  второй ступени, когда тебя назовут  братом,  и третьей –  отцом, но  не по сану, а по  признанию народом. – Говорит старушка  и неожиданно чихает так, что у меня уши закладывает.
    Я желаю ей здоровья, а она, приложив платок к носу,   болезненным голосом  объясняет, в какой  многоэтажке  живет. Остановившись возле ее дома,  я  вызываюсь проводить внезапно захворавшую попутчицу до квартиры. Старушка,  чихая все чаше,  говорит, что ей неудобно меня беспокоить.  Я  отвечаю, что мне нетрудно,   и  веду  к лифту.
    Дверь в квартиру открывает  дочь Света,  застенчивая  женщина лет  тридцати. Приветливо поздоровавшись со мной,  она помогает  матери снять верхнюю одежду и проходит с ней на кухню. В это время я,  стоя в коридоре,  осматриваюсь.  Заметив  на стене   телефон, конечно же, установленный мною, правда, уже давно, я сразу понимаю, откуда  старушка знает меня.
    Она до выхода на пенсию была завучем  в поселковой школе,  а  ее  дочь  известна тем, что выучилась в Калуге на иконописца. Это про неё  о. Андрей Петухов рассказывал, что девушка, по благословлению митрополита,  должна была выйти замуж за  семинариста, отличника и красавца, которому пророчили большое будущее, но он  уехал на родину  за родительским дозволением, а  вернулся  уже с женой, подругой детства.
– Григорий Алексеевич, проходите к нам на кухню, будем чай пить! –   прерывает мою задумчивость голос  Светы. Я хочу  вежливо отказаться и уйти, но тут сквозняк распахивает дверь в одну из комнат, и моему взгляду предстает большое  количество икон, настолько красивых, что я, позабыв снять обувь, иду смотреть их.
– Кстати, мама, некто Алексей звонил,  сказал, что был  у о. Владимира, и  чтобы я начинала писать иконостас для монастыря, он оплатит работу,  – продолжая разговор с матерью,  громко говорит, войдя в комнату с кружкой чая для меня, Света.
    Услышав ее слова, я вздрагиваю: ведь Алексей – это мой «клиент»! У меня на него большие планы были! Как же так,  благодетеля  из под носа увели! Я хочу выразить свое возмущение, но окружающее   иконное благолепие,  непередаваемый запах натуральных красок и милая улыбка девушки   действуют так, что я  нахожу  силы промолчать.
«Света сидит без   работы, – думаю я, – а я,  здоровый мужик, всегда на жизнь  заработаю, и еще чуток на храм останется. Ладно, пусть Алексей профинансирует ее талант, с меня не убудет!»
Сделав глоток душистого чаю с мятой, я рассматриваю иконы  и хвалю их. Убедившись, что  св. изображения  не совершают безобразий, какие мне довелось увидеть сегодня в монастыре, я  спрашиваю:
–  Трудно быть иконописцем?
–  Мне нравится, – покрывшись красными пятнами от того, что приходится беседовать с  мужчиной, отвечает Света, – только нужно постоянно следить за мыслями, и, когда работаешь,  поститься.
– А что труднее – создавать образы святых, или падших ангелов? – спрашиваю я, заметив на одной из икон  чертей.
– Двух одинаковых икон не бывает, каждая из них дается с «боем», но по опыту, образы святых  получаются тяжелее. Бесы любят, когда их пишут, и стараются угодить, а работа над ликами святых вызывает у них негодование и яростные нападки.
–  Если я  правильно понял, ты  бесов   видишь? –  с удивлением спрашиваю Свету.
  Ее мать входит в комнату с  кружкой чая  в руке,  усаживается на потертое кресло в углу, и, делая глотки, внимательно слушает наш разговор, глядя  на меня задумчиво. Словно представляет, как я буду смотреться с крестом на груди. Я чувствую, что материнское сердце начинает склонять  старушку к  очередной попытке пристроить засидевшуюся в девках дочь.
– Бесов никто никогда  не видел, – меж тем объясняет Света, – их невозможно увидеть, поскольку они  –  сущности, не имеющие   определенного вида.  Под  действием их чар   мы наблюдаем миражи, которые либо вызывают отвращение, либо прельщают нас, вплоть  до полного беспамятства. То, как изображают  падшего ангела на иконах, не соответствует действительности, и является лишь неким абстрактным, но узнаваемым символом.
– А что святые? Они тоже символ? Ведь многие из них при жизни были неизвестны,  прославились  лишь после смерти. Соответственно, их внешний вид –  выдумка!
– Никакая не выдумка! – возмущенно говорит Света, – Святые  часто являются верующим  в  так называемом «тонком»  теле. Мы, люди,  и после смерти  сохраняем свой облик. Никто  не говорит:  «ко мне  приходил призрак св. Николая»!  Всегда: « ко мне приходил св. Николай». Это  есть огромная разница: между явлениями святых  в нашем мире, и воздействием на нас бесовской силы из потустороннего мира.
– Тогда как  мне, простому семинаристу, определить эту разницу?  Ведь черти часто выдают себя за  святых, и даже самого Христа. Вы, Света, как  человек опытный, подскажите! – с волнением говорю  я, отводя взгляд от икон: а вдруг изображения возьмут, да  опять оживут! Мало ли…
– Нужно  понимать, что мы грешны, и недостойны встречи с Богом  и   святыми. Но  если   с вами происходит что-то  необыкновенное, не смотрите в упор,  наблюдайте  боковым зрением. Посланный Богом  ангел или святой  будет деликатен, и, поскольку  с вами незнаком, обязательно представится, как бы не был узнаваем. Исполнив поручение Господа, он  тут же оставит вас в покое.  А бесы  нахально  лезут,  выпячивая себя на первый план,  желают  воздействовать,  увлечь своей игрой, напугать, заставить что-то сделать против  совести и здравого смысла.  Поэтому их легко определить, да и приходят они к нам каждый день, в отличие от святых, явления которых бывают крайне редко… – Света  неожиданно сильно краснеет под моим  взглядом и  резко обрывает свою речь.
– Ничего, ничего, не смущайтесь! – говорю я, – мне очень интересно!
– Да я, собственно, уже все рассказала! – произносит она, и спрашивает, продолжая чувствовать себя неловко, – может быть, еще чаю?
– Спасибо, но, нет! – говорю я, отдавая Свете  пустую кружку, – пожалуй, в  общагу поеду.  Последние сутки выдались напряженными, надо бы отдохнуть! – хотя наша беседа  и была   душеполезной, у меня  от нее  разболелась голова,  и появилось ощущение, что видения вот–вот  вернуться. А «теплый» источник далеко, да и вряд ли я выдержу  еще одно  купание в ледяной воде.
– Григорий Алексеевич, а можно, Светочка с тобой до общежития доедет? – неожиданно спрашивает старушка и показывает мне  резные печати, которые обычно используют для изготовления богослужебных просфор, – купила в монастыре, нужно срочно отдать вахтерше Лизе. Она печёт просфоры для храма, что  в нашем  райцентре. Ее старые печати молодой батюшка забрал, и уехал с ними с ними неизвестно куда! А в воскресенье служба с новым батюшкой, и нужно испечь  просфоры…, – старушка принимается рассказывать мне  историю многострадального  храма в райцентре, которую я и так знаю, поскольку иногда бываю  на службе. Пока она говорит, Света отходит за плащом и резиновыми сапогами. Наблюдая за оживившейся  старушкой, я думаю – она  выздоровела от домашнего тепла, или болезнь была хитрым предлогом,  чтобы заманить  к себе домой и свести с дочерью?
  Света в отсутствие матери не может проронить ни слова: оказавшись со мною в кабине «ГАЗели», она плотно смыкает губы  и сидит так ровно, словно проглотила линейку. Лишь подрагивающие пальцы выдают, насколько смятены ее чувства. Дождь заканчивается, и я, управляя машиной,  молча наблюдаю,  как  падают его последние капли.
    Остановившись у общежития,   я не сразу понимаю, что написано мелом на мокром асфальте под моим окном.  Лишь выйдя из машины, умудряюсь прочитать: «Гриша, женись на нас, мы на всё согласны!».
  Мне не хочется, чтобы это послание увидела Света. Поэтому я излишне хлопочу, открывая  ей дверцу автомобиля, после чего  подаю руку и торопливо  увлекаю к крыльцу.  Но, зайдя вслед с ней в  фойе общежития, я с ужасом вижу, что справа от стойки вахтерши, за журнальным столиком,  сидят  две персоны женского пола:  Тамара и  Маринка, сестра Зинки из гриль палатки.
– Глянь, что делается! – говорит Тамара  подруге,  трогая ее за локоть белыми от мела  пальцами, – Гриша, до кучи, Светку подцепил! И кто из нас, теперь  будет у него любимой женой?
  Услышав такое, Света роняет на пол коробку с печатями  и съеживается  под  тяжелыми взглядами претенденток  на мое сердце. А у меня  от боли  начинает разрываться голова, и  я никак не могу понять: Тамара с Маринкой, они мне чудятся, или находятся  здесь на самом деле?
Вспомнив, что советовала Света предпринять  для определения нечистой силы, я крещусь и  верчу головой, желая определить, видна ли Тамара боковым зрением.  Вид у меня такой, что  вахтерша Лиза, с огромным интересом наблюдающая  за мной  со своего рабочего места, грустно произносит:
– Все, бабы, готов мужик. Можете про него забыть.  А ведь я ему говорила, что в его возрасте  учеба для головы  вредна!
  Я издаю жалобный звук, похожий на стон,  и, не в силах более пребывать в  человеческом обществе, бегом отправляюсь в свою комнату, желая  спрятаться от всего мира под одеялом  на кровати. .