Наш осенний призыв готовился к дембелю, который начался в октябре 1976-го года, но
из Группы Советских Войск Германии в СССР нас обещали перебросить на самолёте не ранее
последних чисел Ноября, так как это было связано с нашей непосредственной служебной
деятельностью на главном узле связи центрального штаба, располагавшемся под Вюнсдорфом.
Шура Хапочкин оклеивал свой дембельский чемодан переводными картинками, на которых
были изображены красивые немецкие девушки, Шура Гуков пришивал на погоны широкую
лычку старшего сержанта, я отсыпался после ночного дежурства на узле связи под шум
непрекращающегося ноябрьского дождя.
Неожиданно для всех, в расположение нашей роты прибежал посыльный из Штаба полка
и сказал, что нам срочно, в течении часа необходимо быть готовыми к отправке на ближайший
военный аэродром, с которого нас доставят на Родину.
Как мы увидели по прибытию, рядом с тем аэродромом находились казармы пересыльного
пункта, где мы и расположились в ожидании долгожданного дембельского самолёта.
Вместе с нами в той казарме ждала отправки домой рота дембелей штабного караула.
Два дня, в ожидании самолёта, мы лежали на двухъярусных койках и мечтали о будущем.
Со стороны расположения связистов раздавались негромкие голоса, обсуждавшие
перспективу льготного поступления в технические Вузы страны, со стороны же роты охраны
никаких обсуждений по перспективе в выборе будущей профессии не наблюдалось.
Нам пришлось быть невольными свидетелями в незатейливом развлечении рослых ребят,
заключавшемся в соревновании по самому громкому выпусканию газов.
Видимо это соревнование было для них таким привычным и забавным, что они постоянно
громко ржали после очередного «выстрела». Через пару минут со стороны коек охранников
уже была полная тишина лишь до того момента, пока кто-нибудь из них в очередной раз
не портил громко воздух.
Вспомнил… были временами диалоги примерно такие:
«Он мне – «а хули ты?»»
«А ты ему?»
«А я ему – «а хули я?»»
Наконец раздалась команда – готовиться к погрузке. Мы похватали свои чемоданы и побежали
строиться у казармы в ожидании команды посадки в самолёт для отбытия в Москву.
Но тут выяснилось, что сопровождавший нас (связистов) офицер куда-то исчез с нашими
сопроводительными документами и десятилитровой канистрой спирта, которую он
предусмотрительно взял с собой из нашей воинской части. Никто не знал, где в данный
момент он мог находиться. Может быть его пьяного волки съели в соседнем лесу, может быть
он провалился в Тартарары, не знаю до сих пор, но от этого легче не стало, так как нас не
допустили к посадке и, практически пустой самолёт взлетел, взяв курс на Москву.
Счастливая рота пердунов улетела, а мы тупо остались стоять у казармы.
В течение дня, ситуация так и не прояснилась, сопроводительные документы с офицером
не нашлись. Мы в одночасье оказались никем и ничем, никому не нужной обузой, на которую
надо было тратить продукты питания пересыльного пункта.
Поэтому, от греха подальше, до выяснения обстоятельств в сложившейся ситуации, нам выдали
сухой паёк на два дня и отвезли на другой, ещё более секретный аэродром, где в примыкающем
лесном массиве стояла большая брезентовая палатка с деревянными нарами.
Нас (дембелей) было двадцать человек, нар было только десять, но мы подумали, что как-нибудь
переночуем одну ночь в тесноте.
Как выяснилось позже, мы наивно ошибались.
Наше временное расположение было окружено со всех сторон колючей проволокой в два ряда,
а неподалёку находилась дозорная вышка с прожектором и часовым-автоматчиком, который,
видимо, должен был охранять от нас тайны этой очень секретной воинской части.
Мы два дня были горды за нашу страну, глядя из-за рядов колючей проволоки, как из-под
земли неожиданно поднимаются на поверхность красивые новейшие истребители, выруливают
на взлётную полосу и разгоняются, создавая при этом грохот на форсаже, от которого
сотрясалась земля и наша брезентовая палатка.
Радость продолжалась недолго, пока у нас не закончились продукты и не установилась унылая
погода с усилившимся осенним дождём. Палатка не отапливалась, кроме того, она начала
предательски протекать и мы стали чувствовать непрекращающееся чувство холода всего тела
под влажной одеждой и неприятный запах прокисших шинелей и ватных матрацев.
Временами, когда переставал идти дождь, мы уже не смотрели за взлётом и посадкой нашей
доблестной авиации, а ходили по окрестностям в поисках пропитания и были обрадованы тем,
что нашли законсервированную полевую кухню с небольшим количеством подмокших
макаронных изделий, которые были тут же съедены нами и запиты водой из ближайшей чистой
лужи.
На третий день у промокшего Шуры Гукова обострился хронический радикулит. Он тяжело
переносил боли в спине, лежал скрючившись на мокрых нарах, иногда издавая слабые стоны.
Радикулит Шура «подхватил» в то время, когда мы отслужили ещё только первые полгода.
Тогда, после ночного дежурства на узле связи, вместо отдыха, нас отправили на разгрузку
товарных вагонов, забитых мешками с цементом, а после разгрузки вагонов, отправили
на очередное ночное дежурство. Поспать за последние двое суток нам так и не пришлось.
Ночью на узле связи, располагавшемся в подземном бункере, Шурику стало плохо, он потерял
сознание и упал на бетонный пол в дальней аппаратной, где находился один.
Сколько он пролежал на холодном бетоне не знаю, так как обнаружили его случайно.
Когда Шура пришёл в себя, его спина уже была застужена, по этой самой причине он
последующие полтора года ужасно страдал от боли в пояснице. Иногда ему разрешали лечь
в госпиталь, но там отношение к солдатам и сержантам было совершенно не такое, как
к офицерам, поэтому лечения Шура практически не получал. Мне самому пришлось на
себе испытать все прелести отношения к солдатам-срочникам, когда воспалился аппендикс
и мне вырезали его в военном госпитале в Топицах под местным наркозом, который
почему-то не обезболивал.
Я около сорока минут орал на операционном столе от дикой боли и просил, чтобы мне
сделали общий наркоз, но ответ был краток: «Только для офицеров». В качестве
сострадания мне воткнули в рот между челюстями какую-то резину, чтобы не раскрошились
зубы от напряжения. По рассказам Шуры, к нему отношение было подобное. Лекарства,
которые могли помочь были для него недоступны, может быть от дороговизны может быть
из экономии или же просто от банального воровства персонала госпиталя.
Воровство процветало не только в госпитале, а везде. Нашими доблестными прапорщиками
разворовывалось буквально всё: от продуктов питания до солдатских портянок. По этой
самой причине мы постоянно ходили с разбитыми ногами из-за маленьких и вытертых до дыр
изношенных портянок, которые не могли нормально облегать ступни ног. Я предполагаю,
что ротный прапорщик тов.Сухорученко завалил украденными у нас новыми портянками
всю свою родную Винницкую область.
В зимне-весенний период солдаты нашей воинской части страдали от сильнейшего
авитаминоза из-за того, что боле-менее нормальные продукты и бочки с растительным
маслом были украдены, а вместо масла закупался синтетический жир, который стоил в
разы дешевле и изготавливался немецкой химической промышленностью в огромных
количествах.
От потребления этого жира никто в нашей части не умер, но желудки испортили многие
молодые ребята в самом расцвете своих сил.
Офицеры могли воровать только из солдатской столовой: хлеб, маргарин и сахар, но и этого
им было мало, поэтому они придумали хитрый ход для изъятия наших скромных денежных
средств.
Солдатам нашей части предложили скинуться с зарплаты и купить оптом у немцев для себя
кроссовки, в которых нам будет удобно бегать на зарядке по утрам и комфортно
ходить по казарме вечером в личное время. Солдатам пришлось согласиться с подобным
настойчивым предложением и на строгий вопрос капитана Самусенко: «Кто против?»
не поднялась ни одна рука.
Деньги с нас взяли по полной, но долгожданных кроссовок мы так и не получили.
Потом были новые разводы на деньги, но про то уже будет не интересно писать.
Я всё думаю, а если бы началась реальная война, то сколько бы прошло времени, пока
в наших воинских подразделениях алчные дегенераты - капитаны «Самусенко» не стали
бы получать пули в лоб от своих подчинённых при удобном случае? Но войны не было,
шла обычная мирная жизнь и поэтому подонки со звёздочками на погонах в нашей воинской
части чувствовали себя безнаказанно и даже вполне комфортно. Эта безнаказанность
делала своё пакостное дело и в мозгах нашего сержантского состава, копировавшего
бесноватость командира роты в отношении подчинённых солдат, что в итоге привело к
трагическим последствиям. Когда демобилизовались сержанты более раннего призыва,
они даже не доехали до мест своего проживания, так как на остановке следования своего
поезда стали куражиться и хамить, инициировали пьяную драку и зарезали двоих людей.
Потом в нашу воинскую часть пришло письмо с подробным описанием данного инцидента
и о моральном разложении сержантского состава в нашей воинской части. Никто из
офицеров нашей роты не пострадал, а капитан Самусенко от командира части даже получил
рекомендацию для поступления в Академию Генерального Штаба. Вот такие, можно
сказать, люди, в последствии, сидели в верхах управления нашей Армии.
На четвёртый день Шура Хапочкин напился воды не из той лужи из которой пили мы и
у него от этого возникли проблемы с животом.
На пятый день мы явно осознали, что от командного состава Группы Советских Войск
Германии не дождёмся для себя хороших новостей, так как выполнили свой долг перед страной
и больше с нас взять нечего. Нас списали. Уже самим придётся каким-то образом разруливать
подобную скверную ситуацию. Вся надежда оставалась только на смекалку и друзей, которые
в данный момент могли находиться на боевом дежурстве, но нужно было ещё добраться до
ближайшего телефона и с него через коммутатор по кодовым позывным выйти на тех,
кому мы реально были не безразличны.
Ночью шёл дождь и автоматчик на вышке не просматривался, также и он не мог видеть,
как мы приподняли нижний ряд колючей проволоки и в образовавшееся пространство
прополз наш товарищ связист-телефонист, у которого были две важные задачи: нахождении
спасительного телефона и не быть застреленным каким-нибудь зорким часовым с одной из
аэродромных вышек.
Нам повезло в том, что тот дембель-связист смог добраться до телефона и дозвониться в
центральный штаб ГСВГ, где в это время дежурила наша знакомая вольнонаёмная девушка
-телефонистка, которая была женой майора связи (сына одного из штабных генералов)
благодаря чему через несколько часов за нами из союза прилетел ИЛ-18.
Мы стали готовиться к посадке в самолёт и тут выяснилось, что уложенные в углу палатки наши
дембельские чемоданы за несколько дней пребывания под протекающим потолком,
полностью раскисли с находящимся в них барахлом. Чемоданы из картона с наклеенными
красивыми немецкими девушками разваливались при попытке их поднять.
Повезло только тем дембелям, у кого чемоданы были из кожзаменителя, но и они также
раскисли, покрылись плесенью, потеряли форму, но не развалились.
В аэропорту Домодедово мы были задержаны военным патрулём, офицер брезгливо
посмотрел на наши небритые и немытые физиономии, сначала хотел арестовать за
ненадлежащий внешний вид, но потом сжалился и отпустил восвояси.
Мы ехали на экспресс-автобусе в Москву до станции метро «Аэропорт».
Глядя из запотевшего окна на серые московские дома; на мужчин, одетых одинаково
в чёрные пальто и с кроличьими шапками на головах; на озабоченных житейскими
проблемами женщин в вязанных мохеровых шапочках, я ещё не догадывался,
что въезжаю в долгосрочную перспективу, где всех ожидает время тотального похуизма
с деградацией в науке, полного бардака в сельском хозяйстве, повального людского
пьянства от безысходности, но уверенности в завтрашнем дне очередной победы над
капитализмом и где (как в казармах советской Армии) перед сном жители великой страны
шепчут в потолок: «Товарищи, день прошёл!» и на далёком конце подсознания им слышится
в ответ: «Ну и х..й с ним!»
Через годы это время назовут Периодом Застоя.