Вчера я договорился с приятелем встретиться в кафе.
Будничные дела закончились быстро, и мне представилась возможность отправиться к месту рандеву чуть раньше. Благо, выпить чашку кофе, неспешно разглядывая парижскую публику, не такое уж скучное занятие.
Устроившись в уютном уголке, я бросил свежекупленную газету на стол и огляделся.
По соседству занимались пивом два бравых сержанта национальной гвардии. В глубине зала народ толпился еще у трех столиков, но взгляд удобнее падал на этих двоих и я сосредоточил на них внимание.
Один - седой усатый ветеран - с лохматой, свисающей по левому глазу бровью смотрел только перед собой. Второй, значительно моложе, с крепкими жилистыми руками нервно мял кружку пальцами, покручивая ее, то вправо, то влево. Они явно были чем-то раздражены.
- А! Вот, вы где! – Громогласно прокричал кто-то у входа в кафе, и глазам посетителей предстал третий воин – высокий и пухлый - он явно направился к моим соседям. Размахивая здоровенной ладонью, с трудом протиснулся между столиками и плюхнулся на стул, рядом с сослуживцами.
– Завтра выходной. – Счастливо сообщил он приятелям. – Буду спасть до обеда.
Сержанты кивнули в ответ и синхронно отхлебнули пива.
– Что-то случилось? – Удивленно поднял бровь новичок, разглядывая хмурые лица товарищей.
- Искусство. – Чуть помедлив, многозначительно поднял указательный палец молодой, и кисло улыбнулся.
- Чего, искусство? – Недоверчиво ухмыльнулся здоровяк.
- Ай, и не спрашивай. – Махнул рукой молодой сержант. А пожилой - бровастый заметно и печально вздохнул.
- Да, хватит туману напускать. – Хохотнул неуверенно здоровяк.
- Ты, Жан, - вдруг серьезно обратился к нему молодой сержант, - любишь живопись?
- Чего? – Ожидая подвоха, насторожился здоровяк.
- Картины разглядывать, нравится тебе?
- Смотря какие. – Жан с удовольствием поерзал в кресле, усаживаясь удобнее.
- А парижане, по-твоему, любят? – Не отстает молодой.
- Да. – Искренне улыбнулся Жан. – Парижане, любят.
- Хе-хе, - горько ухмыльнулся сержант, снова прикладываясь к кружке.
Старый бровастый военный внимательно глянул на Жана.
- Сегодня мы вдоволь насмотрелись на стада диких животных: вульгарных, злобных и отвратительных. – Грустно сказал он. – И это парижане, любящие искусство?
- Кхе-кхе, - кашлянул Жан, не зная, что сказать.
- Нас поставили в караул. – Снова заговорил молодой. – У картины в художественном салоне. Сегодня мы несли службу там.
- И, чего плохого? – Жан улыбнулся. – Женщины, публика, искусство. Это же счастье.
- Нет. – Отозвался бровастый. – Злобные обезьяны. Я даже не мог себе представить, сколько вокруг первобытных тварей в нынешнем, одна тысяча восемьсот шестьдесят пятом году.
Гадко!
Мне пришлось трижды угрожать оружием обнаглевшим вандалам. – Старый сержант потряс сжатыми кулаками так, словно держал в них ружье.
- Им не понравилась картина. – Продолжил старик. - Собственно, нас к ней и приставили, потому, что публика возненавидела полотно. В произведение искусства! – Он многозначительно помахал пальцем над головой. - Тыкали зонтиками. Смеялись. Нет, они просто ржали, как лошади! Плевали, и даже пытались сорвать.
Мы отбивались до самого закрытия салона.
- Да, вы что? – Изумился Жан. – И о чем нарисовано? Не иначе - сам антихрист со свитой?
- Нет, – склонил голову на бок сержант, - красивая молодая женщина.
- Нагая, - добавил он улыбаясь.
- Ишь ты! – Изумился Жан, и подался вперед, опираясь ручищами о стол и явно собираясь развить тему.
Но, бровастый залпом допил пиво и громко стукнул кружкой о стол. – Пошли, ребята отдыхать. – Резко скомандовал он. Перебивая намерения Жана поболтать, твердо поднялся, и, не оборачиваясь, направился к выходу.
Его товарищи покорно последовали за ним.
- Месье! – Окликнул я их, заинтригованный не оконченной историей. Теперь любопытство тыкало меня булавками в зад. Нужно было узнать, что за картина вызвала такой переполох среди парижской публики?
Но, голос мой утонул в шуме, и трое гордых военных твердым шагом покинули кафе.
Посетовав на их плохой слух, я, в сердцах, взялся за газету: «Может журналистам уже что-нибудь известно?»
Так и вышло.
На третьей странице в глаза бросилось короткое сообщение.
Там писали: «Картину Эдуарда Мане «Олимпия», этот образец вульгарности, а так же пренебрежения общественной моралью, администрации Салона пришлось отдать под воинский караул. Негодование зрителей понятно. На картине, похоже, самка гориллы, сделанная из каучука и изображенная совершенно голой! Просто порнография!
Не мудрено, что разъяренная публика не единожды пыталась испортить вызывающее полотно… Искусство, падшее столь низко, не достойно даже осуждения».
____________________________________
На заставке:
Анри Фантен- Латур
Портрет Эдуарда Мане.