Продемонстрируем здесь метод, руководствуясь которым можно разбирать «Слово о полку Игореве». Этот метод относится именно к этому тексту, поскольку базируется на его особенностях.
Но сначала предложим следующую аксиому:
ОДНО И ТО ЖЕ СЛОВО ИЛИ СЛОВОСОЧЕТАНИЕ, ИСПОЛЬЗУЕМОЕ В «СЛОВЕ» НЕСКОЛЬКО РАЗ, ОЗНАЧАЕТ ВО ВСЕХ СЛУЧАЯХ ОДНО И ТО ЖЕ (и, следовательно, оно должно переводиться во всех случаях одним словом).
Этот момент обычно недооценивается*, что приводит ко многим ошибкам понимания.
Для иллюстрации такого рода ошибки приведём простой пример. Это простое место, которое никто не считает тёмным.
В ответ на предложение Кончака «опутать соколёнка красной девицей» Гзак возражает, что тогда им не будет ни соколёнка ни красной девицы и «почнуть наю птици бити въ поле Половецкомъ». Эта последняя фраза переводится почти всегда не вполне верно: «начнут нас птицы бить в поле Половецком». Таким образом, под «птицами» здесь подразумеваются храбрые русичи. А между тем, слово «птицы», встречаемое в тексте много раз, всегда означало или врагов русичей, или просто птиц, но также враждебных русичам (галки и сороки). Для прояснения ситуации нам достаточно посмотреть на два примера «избивания птиц» в тексте.
Первый фрагмент: «О, далече заиде соколъ, птиць бья – къ морю!». «Птицами» здесь названы половцы, победа над которыми была описана выше по тексту.
Второй фрагмент: «Высоко плаваеши на дело въ буести, яко соколъ на ветрехъ ширяяся, хотя птицю въ буистве одолети». В данном случае два русских князя Роман и Мстислав уподоблены соколам, которые хотят одолеть своих врагов, именуемых «птицами». Чуть ниже эти «птицы» будут перечислены – это «хинова, литъва, ятвязи, деремела и половци».
Таким образом, в обоих случаях «птицами» автор называет врагов русичей, в частности половцев. Возвращаясь к нашему отрывку, мы полагаем и здесь под «птицами» различные половецкие станы (у каждого свой хан) или иные народности, обитающие в половецкой степи. Вероятно, данный фрагмент нужно перевести так:
«… то начнут наших птиц бить в поле Половецком»
(как это правильно понял Роман Якобсон)
Сказав о «птицах», скажем заодно и о «зверях». Везде в тексте это волки, и только волки. Прочие звери оговариваются автором особо, например лисицы или пардусы. Несколько раз волк образуют пару соколу в беге. Также дружина названа волками (пара князя-соколу). О том, что под «зверями» имеются в виду именно волки можно догадаться по такому отрывку:
«Скочи отъ нихъ лютымъ зверемъ въ пълночи изъ Белаграда, … скочи вълкомъ до Немигы съ Дудутокъ… а самъ въ ночь вълкомъ рыскаше, изъ Кыева дорыскаше до куръ Тьмутороканя, великому Хърсови вълкомъ путь прерыскаше.».
(«Лютый зверь» заимствован из «Поучения» Владимира Мономаха. Чтобы он ни значил там – тигра или росомаху, как полагают некоторые – здесь он означает волка).
* К примеру, слово «жестоций», дважды встречается в тексте – «в жестоцем харалуге» и «на жестоцем его (Игоря) теле». Акад. Дмитриевым в первом случае это слово переводится как «крепкий» («крепкий харалуг»), а во втором как «горячий» («горячее тело»). Это тем более странно, что в первом случае речь идёт о ковке и закалке храбрых сердец и потому соблазнительно было бы харалуг назвать горячим. В любом случае, или «крепкий», или «горячий», или что-то ещё, но одно. Подобная необязательность по отношению к словам, равно как нарушения строя фразы при переводе, размягчает текст.
Анализ отдельных фрагментов текста можно проводить по следующему алгоритму:
1. Выбираем несколько «значительных» слов в данном отрывке.
2. Ищем фрагменты с участием того или иного выбранного слова.
3. Идя таким образом по «ссылкам», мы находим «похожие» фрагменты. Часто это перефраз предыдущего фрагмента или дальнейшее развитие метафоры.
4. Накладывая фрагменты друг на друга, мы проясняем для себя их смысл. При этом полагаем, что одни и те же слова значат во всех случаях одно и то же.
Поступая таким образом мы увидим, что «похожие» фрагменты находятся очень легко, что слова любят переходить из одного места в другое как бы стайками. Так, за первым упоминанием братьев Рюрика и Давыда следуют два «Дуная» в обращении к Ярославу Осмосмыслу, за вторым упоминанием Рюрика и Давыда, которые опять идут парой (близость в тексте соответствует близости их в жизни), следуют два «Дуная» из плача Ярославны, дочери Ярослава Осмосмысла. Другими словами, мы ощутим, что в тексте есть система, пусть пока и непонятно какая.
Приведём несколько примеров того, как ходя по «ссылкам» можно прояснять для себя текст, а заодно исправим несколько распространённых ошибок.
1.
В продолжение темы птиц:
«…нощь стонущи ему грозою птичь убуди, свистъ зверинъ въ стазби».
Со времён первых издателей запятая ставилась после слова «убуди» и таким образом «свист» относится к зверям. А между тем ниже по тексту читаем: «щекотъ славiи успе, говоръ галичь убудися», из чего следует, что утихают и пробуждаются не сами птицы, но их голоса. Поэтому, чтобы ни значила оставшаяся часть фразы, мы смело ставим запятую после слова «свист»*.
Так, идя по ссылке «убуди», мы нашли проясняющий фрагмент и исправили ошибку.
Кстати, суслики, предложенные Шарлеманем, на роль свистящих зверей представляют собой
* Это замечалось и раньше, например, Олжасом Сулейменовым, но уважение к авторитетам в «науке» столь велико (а стремление к истине столь мало), что запятая по-прежнему стоит на неправильном месте. Суслики Шарлемани победоносно свистят!
Любопытно, что в Екатерининской копии, почти не отличающейся от первого издания, вообще отсутствует фрагмент «свист, зверин в стаи збила» так, что текст приобретает следующий вид: «Нощь стонущи ему грозою птича, убуди; Дивъ кличетъ…». Двухчастное предложение «птицы – звери» кажется более правильным, поскольку подобное встречаем в тексте ниже: «Дружину твою, княже, птиць крылы приоде, а звери кровь полизашя».
2.
«Не тако ли, рече, река Стугна, худу струю имея, пожръши чужи ручьи, и стругы ростре на кусту уношу князю Ростиславу затвори Днепрь темне березе».
Это сложное место, понятное лишь отчасти. Чтобы придать ему смысл, были предложены разные поправки и «конъюктуры». К примеру, «кусту» иногда стало заменяться на «к усту» (к устью), а Днепр часто превращается в «дне при». При этом окончание фразы выглядит так: «…юношу князя Ростислава затворила (Стугна) на дне при тёмном бреге».
Всё оставалось бы таким произвольным и бездоказательным, если бы в тексте больше нигде не было тех же слов. Но они есть. Идя по ссылке «затвори», мы находим в обращении к Ярославу Осмосмыслу фразу «затворивъ Дунаю ворота»:
«…Высоко седиши на своемъ златокованнемъ столе, подпьръ горы угорьскыя своими железными пълкы, заступивъ королеви путь, затворивъ Дунаю ворота, мечя бремены чрезъ облакы, суды рядя до Дуная. Грозы твоя по землямъ текуть, отворяеши Кыеву врата…»
Как видим, слово «затворив» идёт перед «Дунаем». А в нашем случае оно идёт перед «Днепром». Из этого уже следует, что с очень большой вероятностью «Днепр» в данном случае написан правильно и стоит на своём месте (в противном случае нужно допустить сознательную авторскую игру двумя смыслами «дно при Днепре», а для этого нужен прецедент).
Фраза «затворив Дунаю ворота» означает, что Ярослав Галицкий полностью контролирует выход по Дунаю к Чёрному морю и таким образом «затворяет ворота» подунайским странам («Дунаю») к морю. Соответственно, фраза «отворяешь Киеву врата» означает не только и не столько то, что войска Ярослава когда-то взяли штурмом Киев (как это обычно считается), но то, что те же самые «затворённые Дунаю» ворота в Чёрное море для Киева (Руси) открыты. Поскольку речь идёт о впадении Дуная в море, то и в нашем отрывке упоминание Днепра в связи со Стугной аналогично, поскольку Стугна является притоком Днепра.
Таким образом, чтобы в целом не значил этот фрагмент про утонувшего в Стугне юношу Ростислава, считаем «Днепр» стоящим на своём месте, а переделку «кусту» на «к устью» в принципе возможной, поскольку называние рядом двух рек указывает на место их соединения (близость в тексте – близость в жизни), т.е. место впадения Стугны в Днепр.
3.
Плачем Ярославны начинается последняя часть текста. Поэтому здесь нужна красная строка, а то и отступ для обозначения нового витка темы. Тем досадней, что в этом месте не всё ясно. Обычно плач Ярославны начинают словами «На Дунае Ярославнин голос слышится…», а «копья поют» оставляют в предыдущем фрагменте, относя их к Рюрику и Давыду. Однако это не верно по формальным соображениям, поскольку словосочетание «поют на Дунае» нам встречается в другом месте текста – почти в самом конце говорится про девиц: «Девицы поют на Дунае – вьются голоса через море до Киева».
Таким образом, вся третья часть начинается с того, что на Дунае поют копья, т.е. начинается тревожно, и заканчивается тем, что на том же Дунае поют девицы, т.е. заканчивается радостно.
(Вспомним, что и предыдущая часть, которую можно назвать «Золотое слово Святослава»), также очень формально начиналась и заканчивалась упоминанием «гор Киевских»).
А, кроме того, пение (всегда в тексте радостное) копий и плач Ярославны – вещи одного ряда и потому, как и во многих других местах, должны идти в строку.
Таким образом, «Плач Ярославны», чтобы это ни значило, должен начинаться приблизительно так:
«Копья поют на Дунае, Ярославнин глас слышен, зегзицею незнаемой рано кычет».
РЕЗЮМЕ:
Пафос данного подхода заключается в том, что мы исходим лишь из самого текста. Мы не читаем других книг, даже летописи, мы также ничего не знаем о юноше князе Ростиславе, кроме того, что сообщает нам текст. Мы смотрим исключительно на текст, вопрошаем у него, постепенно учась его языку.
К примеру, не будучи историками, мы можем не знать на какие именно исторические события намекает автор, говоря о копьях и девицах, «поющих» на Дунае, но только на основании самого текста мы относим поющие копья к «плачу Ярославны».
Конечно, для того, чтобы такой подход смог подойти, текст должен быть соответствующим: герметичный метод рассмотрения может подойти только для герметичного, объясняющего самое себя, текста, каковым на наш взгляд и является «Слово о полку Игореве».
*********************************************
Данный метод - первый ключ к "Слову" из трёх. Второй состоит в том, чтобы ходить по "ссылкам" от "Слова" к летописи (а также нескольким другим древнерусским сочинениям). Так "Слово" органично вписывается в древнерусский контекст, так многие фразы "Слова" получают не произвольный, но предполагаемый автором комментарий. Третий ключ состоит в правильном разбиении текста на строки, которые автор "свил" по краям. Поскольку знаками пунктуации строку нельзя разбивать посредине, данное правило резко снижает свободу интерпретаций тёмных мест. Три указанных ключа, не противореча, дополняют друг друга. Цитатность и краестрочное построение "Слова" характерны и для некоторых других древнерусских текстов, но в "Слове" это доведено до совершенства и даже нарочитости.