(из цикла «Госпожа Журавлёва»)
«Леший меня дернул так напиться!» - первая мысль Любови Петровны, когда она утром еле живой просыпается в квартире Софьи Демушкиной.
В виски похмельной женщине будто загоняют два сверла, даже моргать больно. Свёрла ввинчиваются в череп, достигают мозговой коры, потом сдают обратно, но лишь за тем, чтобы набрать ход и через минуту продолжить ритмичное ввинчивание. Под веками в остатках макияжа невидимые песчинки трутся о глазные яблоки. Губы склеились и запеклись. Во рту смердит перегаром. Голова кружится.
Любовь Петровна лежит на кровати, уткнувшись носом в подушку, разрисованную медвежатами и одуванчиками. Она чувствует боль, жажду, похмелье, ломоту во всех костях. Еще она чувствует, что всю ночь проспала в одежде, и это не пошло ей на пользу. Блузка, трусики, юбка, колготки, бюстгальтер прикипели к распластанному телу, не желая впитывать пахучий алкогольный пот.
Задержав дыхание, Любовь Петровна осторожно поворачивает чугунную шею. Позвонки хрустят, будто пересыпанные гравием. Страдальчески охнув, женщина хочет провести ладонью по мятому лицу, но отяжелевшие плечи и руки не подчиняются. А есть ли они вообще?
Поразмыслив, Любовь Петровна решает, что руки у нее по-прежнему есть, только зачем-то завернуты за спину и туго зафиксированы, как ножки циркуля – локоть к локтю. Осторожно пошевелив опухшими пальцами, женщина обнаруживает кисти рук сложенными сзади, в районе поясницы. С тем же успехом они могли обнаружиться в Австралии.
«Как это понимать? – устало думает Любовь Петровна. – Здрассте-приехали! Я связанная, что ли?»
Она пробует сжать кулаки. От первого же движения в стылые кончики пальцев возвращается жизнь: их резко колет, словно Любовь Петровна вернулась с мороза без рукавиц. Кровь неохотно вползает в каждую фалангу, в каждый капилляр. Противно ноет затылок, нудная боль разливается в поджелудочной железе и мокрой промежности, стянутой капроном и трусиками.
Красивые трусики и колготки - слабость бухгалтерши Журавлевой. Бесспорно, хлопчатобумажное нижнее белье гораздо полезнее для здоровья, но как порой не натянуть вместо обычных плавок облегающие плавки из сексуальной синтетической пленки? Нельзя противиться маленьким капризам и желанию очаровывать окружающих.
- В твоих трусах и юбках только на панели стоять, Любка! – фыркает на работе вечная «брючница» Зойка Первушина. – В наши годы пора бы уже образумиться, мать. Посмотреть на тебя - то ли студентка, то ли путана? Запомни: баба надевает «мини» либо когда хочет нравиться, либо когда хочет трахаться…
На что Любовь Петровна неизменно парирует:
- Тогда пусть меня трахнут так, чтобы мне понравилось!
***
Теперь женщина чувствует, как что-то сильно мешает ей между сдвинутых ног. Либо трусики во сне скомкались, либо в пах забилась складка постельного белья. Но чтобы потрогать себя и навести порядок под юбочкой, надо повернуться набок и вызволить хотя бы одну руку. В ее растоптанном состоянии – почти невыполнимая задача!
После двух-трех безуспешных попыток вытащить руки Любовь Петровна приходит к неутешительному выводу, что неизвестная сила крепко соединяет их за спиной, будто руки сшиты вместе сапожной иглой. Вдобавок, любое движение больно отдается в плечах и промежности.
Еще одна плохая новость – повозившись в постели, больная Любовь Петровна понимает, что ее затекшие ноги согнуты пополам и привязаны пятками к ягодицам. В итоге они стали вдвое короче, как если бы сумасшедший хирург ампутировал их до бедер. Даже когда Любовь Петровна приподнимется, она обречена лишь сидеть - на коленках или на корточках.
Час от часу не легче. Сомнений не остается: ночью Любовь Петровну тщательно упаковали по рукам и ногам, будто порнографическую модель для БДСМ-сессии. Скрутили сверху донизу, но зачем? Судя по всему, Любовь Петровна Журавлева лежит одетой. Она ощущает кожей мокрую ткань блузки и колготок. Значит, ее просто связали, но не изнасиловали и даже не побили. Иначе у Любови Петровны болели бы не только голова и суставы.
Пленница двигает нижней челюстью, надувает щеки, пытаясь определить, все ли в порядке с лицом. Лицо со сна кажется набрякшим и грубым, однако синяков на нем явно нет. Зубы тоже на месте, ну и на том спасибо. Хуже было бы очухаться не только похмельной и связанной, а еще голой, изнасилованной и побитой впридачу. Любовь Петровну без того под утро изводили психоделические кошмары с участием покойного мужа Степки, китайских ниндзя и зеленых чертей. Они корчили рожи, гонялись за нею по лестницам и лопались мыльными пузырями, испуская мерзкие брызги.
Любовь Петровна облизывает шершавые губы и морщится. Мучительно хочется утолить жажду, но ввиду открывшихся обстоятельств встать и напиться ей не удастся. Она даже не понимает, где находится.
- Господи, что я опять натворила? – сипит она в подушку - жалкая, связанная, потная пленница. – Леший меня дернул так напиться! Век бы этого вина в рот не брать! Зачем руки-ноги заломили, твари? Драться с кем-то полезла?
Никто не отвечает Любови Петровне.
С грудным, тяжким стоном роженицы беспомощная Журавлева перекатывается с живота на левый локоть. Видит часть комнаты в бежевых обоях и двустворчатое окно с пластиковой рамой. Если верить высоко стоящему солнцу, время на часах близится к полудню.
Женщина запоздало спохватывается, что, возможно, сегодня прогуляла работу. Или вчера была пятница, и уже наступил законный выходной? Умственный процесс стопорится из-за жуткого головняка.
К тому же все равно опоздала. Плевать, не до работы.
Любовь Петровна слабо дергает сцепленными за спину руками, подбирает пухлые колени к груди. Любой ценой нужно освободить ноги и пойти напиться воды. Холодной. Ледяной! Чтобы зубы ломило. Она способна выдуть не меньше ведра. Или пива – бутылочки три. Нет?
Представив масляный, химический запах ячменя и солода, Журавлева жалобно кривит сухие губы. В животе, облепленном тесными колготками, нехорошо урчит. В желудке такая тяжесть, будто бутового камня наелась. Похоже, от пива Любовь Петровну моментально вырвет. Сегодня предстоит лечиться чаем и минеральной водой без газа.
Ага, пойди тут полечись! Как Любовь Петровна ни напрягается, но подняться с уютной постели, разрисованной медвежатами и одуванчиками, не может. Усталые, онемевшие руки мешком висят за спиной и не в состоянии служить опорой. Женщина едва не вывихивает скрипучую шею, прежде чем соображает, что крепко стянута сзади конусообразным кожаным чехлом с ремешками и завязками. Чехол походит на две сшитых вместе перчатки и прячет ее налитые, увесистые руки от кончиков пальцев до самых плеч.
Вывернутые локтевые суставы закаменели от неподвижности. Две кожаных лямки от чехла пристегнуты через плечи слева и справа, словно подтяжки. Они не позволяют Любови Петровне стряхнуть чехол с рук.
Ужасно!
- Что за херня вообще? – Любовь Петровна с трудом прочищает горло. Накануне она наверняка выкурила тройную норму сигарет. Голос почти исчез.
Женщине в чехле-наручниках снова никто не отвечает. В комнате гробовая тишина.
Напрягая измученные мышцы, Любовь Петровна перекатывается навзничь, неудобно ложится на скрученные руки. Оказывается, ночью ее заботливо укрыли покрывалом. Пленница пытается разогнуть затекшие колени (ничего не выходит, зато от мышечного усилия в виски опять вонзаются острые сверла). Смешно перебирая куцыми ногами, кое-как все же сбрасывает покрывало целиком.
Шелковая накидка с шелестом падает с кровати. Любовь Петровна видит свои бесстыдно оголенные ноги в нежном черном капроне, видит свои плотно сжатые колени. Они туго наполняют колготки и поблескивают сквозь лайкру, будто огромные электрические лампочки, обтянутые черной марлей.
Связанная женщина смотрит себе между растопыренных бедер. Любовь Петровну не оставляет ощущение, что там ее стягивают не только колготки, но и нечто тугое, чужеродное, скоблящее отсыревший пах.
Между тяжелых ляжек, сдавленный, притаился горячий треугольник чёрных виниловых трусиков, похожий на язычок почтового конверта. Под ним в тесных колготках неприятно напряглись и сплющились все женские первичные половые признаки Любови Петровны.
- Леший меня вчера дернул выбрать виниловые трусы, - Любовь Петровна изгибает непослушную, ноющую шею. Разглядывать низ живота ей мешает пышная грудь. - Господи, до чего же режет!...
Наконец она видит причину дискомфорта и это не улучшает ей настроения.
- Блин, как собачий намордник надели! – вырывается у женщины.
Стало понятно, что кусает ее в паху. К кожаному чехлу за спиной крепится широкий надежный ремень, похожий на аппендикс. Он просунут женщине между ног, выныривает спереди и обматывается вокруг талии - словно на Любовь Петровну поверх колготок напялили импровизированные жесткие стринги.
Кожаный аппендикс застегнут на два стальных кольца-карабина. Кольца с защелками глубоко впились в отложения женского жира на боках, а ремень трет и будоражит промежность пленницы, когда она дергает плечами.
«Стринги-намордники» вызывают в паху сосущую, неутихающую боль, возбуждение и неудобство. «Дамское оборудование» бухгалтерши Журавлевой стонет и лопается от принудительной симуляции. Проклятый ремень возбудил Любовь Петровну до отвратительной сырости в интимном месте, особенно вкупе с виниловыми трусиками и блестящими черными колготками.
Что греха таить, Любовь Петровна часто не может удержаться от соблазна натянуть мини-юбку и лайкровое белье, хотя знает, что будет в нем безбожно чесаться и потеть. Вчера тоже нарядилась в черный винил, под которым воздух практически не циркулирует, да еще и выспалась в нем, связанная курица!
Капроновые колготки – не менее важный предмет женской экипировки. Сколько Любовь Петровна себя помнит, она всегда носит колготки и лосины. Эластичный капрон придает бедрам упругость, улучшает кровообращение и скрадывает дамский жирок, неизбежно накопившийся к сорока годам. Ноги в колготках кажутся изящно выточенными из эбенового дерева и лоснятся как смазанные сливочным маслом. До упора натянув липкие невесомые изделия «Omsa» или «Sisi», Любовь Петровна втайне сравнивает себя с грациозной семнадцатилетней девочкой…
Ну ладно-ладно! Пусть не с девочкой и не совсем грациозной, но по крайней мере Журавлева знает, что ее крепкие ножки – это шик.
Несмотря на все плюсы, любые расчудесные колготки и трусики нелегко таскать на себе свыше суток, а Любовь Петровна надела их прошлым утром.
Сейчас согнутые ноги Журавлевой грубо обмотаны ремнями, каждая по отдельности. Женщина осматривает себя, все больше удивляясь и злясь. Два ремня соединяют ее лодыжки с бедрами, прочно прижимая пятки к ягодицам. Ноги действительно походят на ампутированные култышки. Любовь Петровна может сколько угодно сдвигать и раздвигать их, может болтать култышками в воздухе, но выпрямить – нет.
Кораллово-красная праздничная блузка с прозрачными вставками перекосилась и неудобно завернулась под мышку. Две верхних пуговки оторваны. Серая облегающая юбка закаталась почти под самую грудь. Ноги устали и отекли, сложенные как у кузнечика. Щиколотки и верхние части мясистых бедер зудят под стяжками из натуральной телячьей кожи. Чехол на руках и уздечка в промежности тоже из настоящей кожи – Любовь Петровна разбирается в таких вещах.
Она раздвигает ляжки, чтобы впустить туда толику свежего воздуха… Лучше бы не раздвигала! От трусиков в паху разит спертой плотью, половым возбуждением, сыростью, парфюмерией, жаром и еще черт-те чем, не имеющим аналогов в русском языке.
- Ну и шняга! – Любовь Петровна возвращает голову на подушку. Сверла в висках чуть сбавляют обороты. – Ни баба, ни полбабы, а березовый комель в колготках. Сделали из меня ваньку-встаньку, сволочи.
Итак, ночью ей связали ремнями ноги, надели за спину чехол с лямками в качестве наручников и уложили спать под покрывало. Видимо, Любовь Петровна пыталась устроить пьяный погром? Возможно.
На своем веку отчаянная и дерзкая Любовь Петровна неоднократно просыпалась по утрам связанной. Иногда собутыльники вязали мадам Журавлеву, чтобы побить, иногда – чтобы не оказаться побитыми. Иногда ей крутили руки в воспитательных целях, как, например, дочь Елена. Иногда – в сексуально-насильственных, как, например, оба бывших мужа и еще целый ряд… случайных товарищей с гнусными намерениями.
Осталось вспомнить, чего Любовь Петровна учинила здесь накануне, в квартире Софьи Демушкиной. Но с такого бодуна голова совсем не работает.
Любовь Петровна не слишком близко знает Демушкину. Это субтильная девица в широченном кимоно, волосы неопределенной рыжеватой расцветки подхвачены ремешком, как у хиппи семидесятых. Постоянно курит, много болтает и приходит в экстаз от любой чепухи – от лунного затмения до дешевой бижутерии.
- Ой, девочки! Это великолепно, что вы пришли! – тараторила Демушкина, пока троица подруг снимала туфли под вешалкой. – У меня есть деревенский зельц, он бесподобен! У меня есть оливки, они божественны! Вы принесли мартини? Трансцендентально! Дайте я вас расцелую!
Едва Любовь Петровна вспоминает «бесподобный зельц» из жирной свинины и теплую водку с мартини, как ее чуть не тошнит на подушку с медвежатами. Она торопливо поворачивается на бок, подобрав связанные ноги к груди. При этом ремень между ног снова рвет ее за возбужденный пах.
Женщина вскрикивает. Боль равносильна тому, если бы ей под ластовицей раздавили гнездо со злющими осами. Кожаный аппендикс немилосердно мнет и жамкает половые органы Любови Петровны.
Соня вчера больше говорила, чем пила. Вроде бы она психолог в какой-то заумной конторе. А может, преподает в университете? Вчера Любовь Петровна вместе с Зоей и Рахимгулят Сайджоновой напросились после бара продолжить банкет у Сони в квартире. Купили с собой много выпивки и гуляли, пока у Любови Петровны не начались провалы в памяти.
Любовь Петровна еще раз прислушивается к своему больному организму. Руки в наручниках-чехле похожи на инородные тела, отсохли, не слушаются, вот-вот отпадут. Колготки и виниловые трусики колом стоят в мокром влагалище. Капроновый шов и страховочный ремень между ног втиснулись в зад, раздирая ягодицы и низ живота.
У средневековых иезуитов была пытка под названием «испанская лошадка». Обнаженную связанную еретичку сажали верхом на деревянный брус с острым ребром. Пытка считалась «мягкой», не смертельной, но очень болезненной, особенно если посидишь промежностью на брусе часов восемь - без трусиков и какой-либо защиты. Торопиться иезуитам было некуда. Могли еще для комплекта прижечь еретичке пятки или отхлестать бичом по спине.
Уздечка, засунутая Любови Петровне между ног, тоже смахивает на вариацию «испанской лошадки». Если бы не она, женщина попробовала бы скинуть с плеч кожаные лямки, тогда чехол сам сползет с рук. Но…
Любовь Петровна шевелит локтями за спиной - половые органы тут же отзываются тупой болью. Ремень в паху не позволяет ей ослабить лямки на плечах. Он удерживает чехол до предела натянутым от лопаток до таза, словно беличью шкурку на распорках для сушки.
Похоже, Любовь Петровна прочно влипла. Промежность пылает и болит. Из-под намотанных ремней по коленям и икрам бегут колкие мурашки. Язык распух от жажды. Соски отвердели. Чешется ляжка под колготками, зудит подбородок, пальцы на левой ноге и бок, защемленный стальным карабином. Бюстгальтер, оставленный на ночь нерасстегнутым, намозолил обтянутые груди бретельками и чашечками.
В БДСМ-сессии у сексуального раба имеется заветное стоп-слово, после которого жертву развязывают и прекращают мучить. Но Любовь Петровну вовлекли в игру без ее ведома. Она не знает никаких стоп-слов, кроме матерных. И сверла продолжают бурить мозг.
Журавлеву начинает колотить абстинентный озноб. От этого ремень еще туже врезается в измученное влагалище. Хорошо, что Любовь Петровна – не мужчина. Эта уздечка раздавила бы ей мошонку в лепешку. Больно-то как!
В конце концов, почему Любовь Петровна лежит тут одна – и спеленатая ремнями? Ее бесят сверла в висках, намордник поверх трусиков, собственное бессилие и связанность.
- В душу мать! Я больше не буду! Девки, развяжите меня!
Журавлева с трудом выталкивает из глотки этот хриплый вопль. Она почти уверена, что в квартире нет ни души. Подруги ее скрутили, бросили в постель и разбежались по своим делам.
***
Но в комнату входит Софья Демушкина – нескладная долговязая вешалка в просторной розовой хламиде. В руках она несет маленький раскрытый ноутбук. Демушкина смотрит на Любовь Петровну с профессиональной дружеской улыбкой, будто в ее постели каждый день просыпается пышная связанная блондинка в задранной юбке и с кожаным узлом между ног.
- Доброе утро, Любовь Петровна! Как ты нас вчера напугала! – картинно восклицает Софья, присаживаясь в кресло с ноутбуком на коленях.
- Не надо подробностей! – поспешно говорит больная женщина, слабо ворочаясь на кровати с одуванчиками. – Мне заранее стыдно и все такое… Скажи главное: я никого не убила?
Кокетливо приподнимает бровки, Софья Демушкина начинает что-то печатать.
- Что ты, Любовь Петровна? Вчерашний раут прошел колоссально. Правда, в конце ты проявила … гм… некоторые признаки агрессивного поведения. У тебя случилось небольшое психотическое расстройство.
Пленница бледно усмехается краешком рта. Ишь как вычурно, по-профессорски! «Некоторые признаки агрессивного поведения». Любовь Петровна знает, что на стадии тяжелого опьянения перестает себя контролировать. Девчонки поступили мудро, скрутив ей руки за спину. Но было бы веселее, если бы подруги Зойка с Рахимгулят тоже сейчас куковали рядышком с загнутыми руками и кожаными хлястиками в междуножье. Лежать связанной в компании не так обидно.
- Сонька, какой сегодня день? – Любовь Петровна обегает взглядом комнату в поисках часов. – Вчера была пятница, одиннадцатое число?
- Сегодня вторник, 15 марта, - доброжелательно заявляет Демушкина из-за ноутбука.
Пьяная Любовь Петровна провалялась трое суток? От неожиданности Журавлева прямо взвивается на постели, но тут же орет от жуткой боли под «стрингами».
- Е@-а-а-ть – колотить! Меня уже уволили задним числом, и дома потеряли!
- Я пошутила, - хихикает садистка Демушкина. – Моя миленькая эЛ-Пэ, конечно, сегодня только суббота!
Связанная Любовь Петровна обмякает на подушке с медвежатами, одурело сверкая глазами.
- Ф-у-у… Ну и дура ты, Сонька! С бодуна так подкалывать старую женщину… Ох, моя головушка… И как ты меня назвала? Что еще за эЛ-Пэ?
Софья скорострелом барабанит пальчиками по клавишам.
- Это прелестный каламбур, Любовь Петровна. «ЛП» на молодежном сленге сокращенно означает «лучшая подруга». А твои паспортные инициалы именно эЛ-Пэ. Грандиозное совпадение, правда?
Ненавистные сверла в черепной коробке Любови Петровны опять начинают ввинчиваться в мозг, и меньше всего гостью сейчас интересует, какой кличкой наградила ее Демушкина.
Софья в розовой хламиде пробегает глазами по плоскому экрану и с выражением добавляет:
- При антисоциальном расстройстве личности пациент пренебрегает многими общепринятыми нормами, и насилие - одно из клинических проявлений этого расстройства. Комбинация психомоторного возбуждения, импульсивности и бредовых мыслей или галлюцинаций создает для маниакальных больных риск агрессивного поведения… Но мы с девочками надели тебе эти чудесные ремешули, и взяли твои эмоции под контроль. Как спалось, моя лакшерная эЛ-Пэ?
Из Сониной тарабарщины больная Любовь Петровна не понимает ровным счетом ничего, но от мерзко-уменьшительного словечка «ремешули» ее снова чуть не тошнит. Эти «ремешули» жутко натерли ей пах, бедра и плечи, пора бы уже их снять.
- Офигенно мне спалось, - с издевкой стонет она. – Только башка гудит, будто горох на ней молотили. И блевать тянет.
Любовь Петровна двигает крупными затекшими плечами. Лямки чехла по-прежнему грызут ей плечевые мышцы и «дамское оборудование» под колготками. С жесткого похмелья реакция даже на невинное прикосновение обостряется до предела. А уж елозить грубым ремнем в промежности – все равно что резать скальпелем по живому нервному мясу.
- Придумали какие-то «ремешули»… - жалуется пленная Журавлева. - Мешок на руки надели, в паху все винтом скрутили!
- Драгоценная моя, эта великолепная штучка называется кокон! – радостно извещает Демушкина, тарахтя клавишами. – Между прочим, очень щадящее устройство, смирительная рубашечка в миниатюре. Ты заметила, что кокон не передавливает твои кровеносные сосуды? В этом его главное и принципиальное отличие от наручников. Если б мы связали тебе запястья веревкой, как советовала Зоя Первушина, к утру бы они омертвели. Так-то, золотая эЛ-Пэ…
Спорить с восторженной Соней по поводу преимущества кожаных мешков перед наручниками Любовь Петровну совсем не манит.
- Может, тебе пора в туалет? – ласково осведомляется Демушкина и закуривает, не отрываясь от ноутбука.
После застолий Любовь Петровна на дух не выносит табачного смрада, однако белесый дымок будто угадывает, что здесь ему не рады, и воровато течет прочь, в приоткрытую форточку.
На предложение о туалете Любовь Петровна осторожно качает головой. В уборную не хочется. Пот и похмелье до капли выжгли всю влагу в ее теле.
- От головной боли есть что-нибудь? – скрипит она из своей неудобной позы. - И пить хочу как верблюд. Смертельно!
При последних словах сверла снова шевелятся в многострадальном мозгу Журавлевой.
- Конечно-конечно, голубушка, - улыбается хозяйка квартиры и розовой хламиды. – Сию минуту несу лекарство.
Отложив ноутбук, Демушкина роется в подвесном шкафчике. Слышится шелест целлофановых аптечных упаковок.
Подбородок Любови Петровны зудит от заскорузлой слюны. Она неуклюже царапается опухшим лицом о подушку с медвежатами. Хрустя чугунной шеей, опять косится на свои толстые связанные ляжки в игривых черных колготках. Падающий из окна свет красиво отражается в натянутом капроне, по выпуклостям бедер струятся серебристые «змейки». Но Любови Петровне не до змеек, куда больше ее беспокоят тесные кожаные «стринги» в сыром паху.
Демушкина тоже бросает взгляд на тыльную часть Любови Петровны. Богатые ягодицы лежащей Журавлевой напоминают туго набитый пластиковый мешок, на который из озорства надели виниловые трусики и перехватили ремнем посередине.
- У тебя восхитительная задница, эЛ-Пэ! - с завистью замечает худощавая Соня, вытряхивая таблетки себе на ладонь. – Хотела бы я иметь такую же.
Несмотря на плохое самочувствие, связанная Любовь Петровна самодовольно ухмыляется. Она и сама обожает каждый сантиметр своего аппетитного тела.
- В чем проблема, Сонька? Приходи, поживешь у меня недельки три. Откормлю – родная мама не узнает! Вы, древощепины городские, поголовно на диетах сдвинулись. А у меня каждый день – Масленица! Блинчики, тефтельки, посикунчики…
Неловко шелохнувшись, Любовь Петровна дергает себя ремнем за мокрый пах и глухо охает. Осиное гнездо опять ужалило ее в лоно.
- Скрутили меня – это еще полбеды, - добавляет она досадливо. – Понимаю: буянила. Но между ног-то зачем ремень запихнули? Как на «испанскую лошадку» посадили. Больно, аж в зубах отдает.
- Ты сидела на «испанской лошадке», эЛ-Пэ? – Демушкина сразу оживляется, ее глазки озаряются каким-то плотоядным вожделением. – А плетка и кляп к этому случайно не прилагались? Супер! Я так и знала, что ты девушка с фантазией!...
- Слушай, ты в натуре ненормальная или придуриваешься? – злится измученная связанная гостья. – Никаких «лошадок» мне не надо - ни испанских, ни армянских. Еще чего не хватало!
Соня захлопывает шкафчик.
- Между бедер у тебя всего лишь затянут кротч-ремень. Никогда не имела дела с кротч-ремнем, дорогая? Мммм, оскароносная вещь! Эта перемычка крепится в области паха к смирительным рубашкам и коконам, чтобы ограничить носителю амплитуду движений и не позволить ему (или ей) снять всю фиксирующую конструкцию. В сущности, в переводе с английского «кротч» и означает - промежность…
Она подходит к кровати, протягивая Любови Петровне целую горсть таблеток вместе со стаканом воды.
- Согласись, кротч-ремень доставляет необычные ощущения? Он не позволяет тебе резвиться, зато очаровательно жует твою писечку…
Любовь Петровну еще раз чуть не тошнит. Судорожно сглотнув, она колобком катится от Сони на другой бок.
- Тьфу! Писечки у первоклассниц ищи, а мне, слава Богу, под сорок лет! И не жует он мне, а изрезал там все в лоскуты!
Только теперь она обращает внимание на идиотски-дружелюбное лицо Демушкиной и соображает, что эта балда принесла таблетки, зато до сих пор ее не развязала.
- Ты меня распутывать вообще собираешься, Сонька? Кончай прикалываться. Я затекла как… - Любовь Петровна запинается в поисках подходящего слова. - …как египетская мумия! Руки, ноги, задница – ничего не чувствую. Снимай к черту свой гребаный кокон с «ремешулями»!
Софья Демушкина обходит постель с пленницей и вновь настойчиво сует ей под нос горсть таблеток.
- Совершенно напрасно волнуешься, эЛ-Пэ. Разумеется, я развяжу тебя, но сперва ты примешь лекарство и успокоишься.
Ладонь с пилюлями оказывается прямо у пухлого подбородка лежащей женщины. Пилюль не меньше полудюжины – три белых, желтая, голубоватая и еще какие-то.
- Отравить меня хочешь? – возмущается Любовь Петровна. - Куда так много? Дай мне простой анальгин и развязывай.
Демушкина повелительно качает рукой.
- Я тебе все принесла, эЛ-Пэ. Видишь? Обезболивающее, антипохмелин, транквилизаторы и антидепрессанты. Кушай бегом, будь умницей.
Любовь Петровна понятия не имеет, зачем ее поят транквилизаторами, но антипохмелин ей сейчас нужен как воздух. Она покорно распахивает рот, давая всыпать в него пригоршню пилюль, и жадно присасывается к поднесенному стакану.
- Мало! Давай еще, всю бутылку давай! – вопит пленница, не успев отдышаться.
Вода! Вода, дарующая жизнь!... Не зря опытные алкаши говорят: кто не пробовал водки - тот не оценит вкуса воды.
Соне приходится трижды наполнить стакан, зорко наблюдая, чтобы жаждущая Любовь Петровна не проглотила его заодно с содержимым. «Бон аква» буквально впитывается в женщину, как в пересохшую пустынную землю. На щеках больной даже появляется робкий румянец.
Когда Любовь Петровна, мыча от наслаждения, залпом осушает три стакана подряд, Соня твердо прекращает водопой:
- Пока хватит, эЛ-Пэ! Живот и печень заболят.
Заботливо вытерев беспомощной Журавлевой рот, зачем-то целует в губы и возвращается к ноутбуку.
Несколько минут Любовь Петровна изучает потолок с пятирожковой люстрой, слушая, как вода укладывается в горящем желудке. На черствых губах лежит чужой привкус перечной мяты от поцелуя Софьи.
- Демушкина, ты замужем?
- В изумительном и окончательном разводе, - хозяйка стряхивает пепел. - Детей нет. И вообще, моя милая, сладенькая пьяница эЛ-Пэ, сегодня речь не обо мне. Тебе сказочно повезло. В данное время я углубленно изучаю симптомы психомоторного возбуждения, делирия и императивных галлюцинаций при абстинентном синдроме. Инфекции центральной нервной системы. Дементные состояния. Метаболическая энцефалопатия…
- Демушкина, я все-таки не поняла юмора, - обрывает Любовь Петровна. – Сладенькая пьяница проспалась и протрезвела. Почему я до сих пор не развязана?
Софья допечатывает какой-то текст, закрывает файл и терпеливо объясняет:
- Я же русским языком сказала - развяжу. Но сначала мы тебя протестируем. Мне не понравились твои вчерашние вспышки агрессии. Очень похоже на интермиттирующее эксплозивное расстройство. А если учесть, что вчера мы употребляли спиртное, твоя реакция на алкоголь, эмоциональная неустойчивость и психоз заставляют сильно задуматься…
Тон Софьи показушно-мягок, словно она растолковывает недоразвитому ребенку, почему снег падает вниз, а не вверх.
- Завела свою абракадабру! – ощетинивается в постели Любовь Петровна. Она уже давно пожалела, что вчера нелегкая занесла их с подругами к этой зануде. – Не помню я, за что меня связали, ясно? Наверное, мы с Рахимгулят подрались? Эта суконка постоянно на грубость напрашивается.
София открывает другой файл и принимается его просматривать.
- Не суть важно, эЛ-Пэ, кто и с кем затеял конфликт, но вчера ты была капризной девочкой и плохо себя вела. И поскольку ты сегодня - моя лучшая подруга, я постараюсь тебе помочь. Выяснить причину и следствие твоей физической агрессии, специфические факторы риска… Всего лишь маленький фееричный тест. Расслабься, милая.
- А во время теста обязательно лежать связанной? – ядовито цедит усталая Любовь Петровна. – Снимай с меня свои «ремешули», я тебе хоть тыщу тестов пройду!
Демушкина пробегает глазами следующую таблицу, что-то в ней подправляет. Затем качает прической, похожей на вялые неряшливые водоросли.
- ЭЛ-Пэ, если я сейчас тебя развяжу, ты и слушать меня не станешь. Ты улетишь в ларек за пивом, правильно?
- Не улечу! Обещаю! – взвывает Любовь Петровна. – Только отпусти!
Она бесплодно вертится на кровати туда-сюда, словно огромный растрёпанный шар, размахивая согнутыми ногами-культями. Напрягает все мускулы, но ремни и кожаный мешок крепко держат лакомую добычу. Античный Геракл, вероятно, порвал бы их шутя. Увы, подобный подвиг не по силам простой девяностокилограммовой бухгалтерше, которая к тому же изрядно перебрала накануне.
Впустую растревожив ремнями хворое потное тело, Любовь Петровна опускается обратно на подушку, едва не плача. Надо было соглашаться, когда Демушкина спрашивала про туалет! Софья наверняка распутала бы пленницу, не судно же здоровой женщине подавать?
- Отпусти, Сонька! Мне надо в душ! Я вся воняю, скоро опарыши в трусах заведутся.
- Люблю естественные запахи, - невозмутимая узурпаторша Софья снова закуривает. – Кстати, твоя бурная реакция и параноидные переживания лишь подтверждают мои опасения насчет деструктивной оппозиции личности.
Хвала таблеткам – Любовь Петровна чувствует себя уже не такой разбитой, как после пробуждения. Но теперь все уперлось в идиотку Демушкину. Она принимает связанную гостью за агрессивную шизофреничку и собирается ставить на ней свои психологические опыты?
Вот блин, так блин! Несчастная Любовь Петровна в последний раз пробует вырвать руки из мешка за спиной, хрипит от тугого ремня и боли в промежности и просит – уже тише.
- Развяжи, Сонечка? Ну, больно же… Я не убегу.
- ЭЛ-Пэ, ты капризная и вспыльчивая лгунишка. Ты меня обманываешь, - укоризненно говорит Демушкина.
Любовь Петровна думает, что мягкий голос Софьи похож на меховые наручники, которые продают во взрослых магазинах для интимных забав. Сверху – нежный беленький пушок, в глубине – каленая легированная сталь. Наверное, всех психологов учат ворковать таким «наручниковым» тоном с безнадежными больными.
- Ну что, девочка? – Софья поудобнее устраивает ноутбук на худых коленях. – Ты готова ответить на ряд вопросов? Потом я развязываю наши чудесные ремешули, и мы пьем ошеломительно вкусный чай, идет?
- Леший меня дернул так нахлестаться… - вздыхает Любовь Петровна, понимая безвыходность ситуации. – А, ты же у нас психологичка, профессорша? Небось к завтрашнему дню состряпаешь диссертацию об агрессивной тетке Любе Журавлевой?
Она слегка перемещает за спиной руки в кожаном коконе. Кротч-ремень сочно скрипит по черным колготкам в паху. «Стринги-намордники» упрямо раздражают сокровенное место, мешают сосредоточиться.
- Впервые вижу, когда бабу связывают, чтобы протестировать, а не изнасиловать! – Любовь Петровна издает деланный смешок.
Софья проворно стучит по клавишам.
- О-о-о, мы движемся вперед! То есть связанная женщина, лишенная подвижности, автоматически ассоциируется у тебя с объектом сексуального насилия?
- Ну, наверное… - Журавлева хочет пожать плечами, но ремни не позволяют. – Если связали - значит, чего-то от нее хотят? Насиловать или пытать. Или допрашивать? А иначе зачем бы инквизиторы на «испанскую лошадку» ведьм сажали? Сожгли бы сразу, и дело с концом…
- В детстве тебя подвергали физическому насилию? – Софья выводит на экран следующую таблицу.
Любовь Петровна решает напоследок поторговаться.
- Ты мне хотя бы между ног свой кротч-ремень расстегни, Сонька! Болит жутко. А то на вопросы отвечать не стану!
Без возражений Демушкина быстро подходит, расцепляет стальные карабины «стрингов» на талии Любови Петровны. Нагревшийся кротч-ремень отпускает чресла пленницы и остается висеть сзади, словно широкий ленточный червь. Или рыба-угорь с пирсингом из колец и замочков.
Невозможно описать ощущения бедной женщины, когда садистский «чужеродный предмет» наконец-то перестает сжимать ее мякоть между ног. В сущности, этот тесный ремень и разбудил ее утром, натирая и стимулируя половые органы.
Даже удивительно, что именно те части дамского тела, которые становятся источником неземного наслаждения, доставляют своей обладательнице и самую чудовищную боль при неумелом или умышленно грубом обращении. Изобретатель кротч-ремня явно знал толк в анатомии.
Любовь Петровна чуть не мурлычет от блаженства. Теперь в паху на нее давят только колготки с виниловыми трусиками, к этому она привычна. Уважающая себя дама практически ни дня не проводит без колготок.
Демушкина чуть задерживает прохладную ладошку на горячей ляжке Журавлевой, залитой в горячий капрон с серебристыми змейками. Скользит пальцами по ноге Любови Петровны от ягодицы до колена, потом нехотя отходит и погружается в ноутбук - так, чтобы видеть лицо и фигуру связанной собеседницы.
- Итак, эЛ-Пэ, на чем мы остановились? Да. Тебя в детстве подвергали телесным наказаниям? Порка? Побои? Щипки, подзатыльники?
- Мамка-то чаще на словах, - задумывается Любовь Петровна. – А вот бабка – да, могла. И хворостиной, и веревкой… Потом муж, будь он неладен, в собачьи цепи заковывал. Бил, ревновал.
- К взрослой семейной жизни мы вернемся позднее, - Демушкина работает клавишами как заправский секретарь-машинистка. – Еще факты детского насилия?
- Я полненькой росла, девки в школе меня гоняли и дразнили. Райка, Наташка Лебедева. К дереву скакалкой привязывали, к велосипеду, - Любовь Петровна шевелит пальцами за спиной, подбодряя кровь. – С соседней деревней мы воевали, Аленка Ельцова там, сестры Анхорины… Но у меня тоже характер бойцовый. Сдачи давала!
- Божественно. По крайней мере, предпосылки к агрессии прорисовываются… Скажи, эЛ-Пэ, кем ты мечтала стать в детстве?
- Ой, какой резкий переход!… У вас, психологов, нарочно вопросы вразброс? – пленная Любовь Петровна усмехается, вспомнив детские наивные мечты. - Уж точно не во вшивые бухгалтера хотела, скорее… ха-ха! - стюардессой.
- Восхитительно! Мотивируй - почему стюардессой? Не учителем, не археологом?
- У них форма клевая, и юбки короткие. Плюс по всему свету летают, счастливые.
- Ошибаешься, эЛ-Пэ. Бортпроводница – ужасно нервная профессия. Нести ответственность за целый салон блюющих и скандальных ублюдков? Впрочем, неважно. Короткие юбки, значит?… - Соня набирает пару слов в таблице. - Ты предпринимала какие-то шаги, чтобы реализовать свою мечту?
- Дура ты, Демушкина. Посмотри на мою жопу - девяносто один кило. Из меня сразу две стюардессы получатся.
- Ок. Следующий вопрос. Когда ты идешь по тротуару, то стараешься не наступать на трещины?
- Хм, вот бы знать… Сроду на трещины не заглядывала. Или все-таки машинально смотрела?... Да фиг с ним, пиши, что не наступаю. Каблуки-то беречь надо. У меня сплошные шпильки в гардеробе.
- Превосходно. Перейдем к детскому анамнезу. Чем ты болела в нежном и пубертатном возрастах?
- Я тебе не городская дохлота, вообще болею редко. Ветрянку помню, да ангину изредка… если пиво ледяное попадалось, ха-ха.
- Ты рано попробовала спиртное?
- Блин, извини, не записывала, - хихикает Любовь Петровна. - В деревне это быстро. Лет в пятнадцать самогону напились на Ивана Купалу.
- Милота! Поговорим немного об одежде. Ты любишь эротичное и тесное белье?
- Молодец, Сонька, ущучила! Мои виниловые трусики заметила, когда связывала? Ладно, скажу честно: люблю! Кружева, капрон, эластик. Чтобы там везде… прилегало хорошенько. Мужа нет, кто меня еще потрогает? Ха-ха, вся надежда на трусы.
- Как ты в детстве относилась к сценам насилия в кино?
- Всяко относилась. Если хорошего бьют – жалко. Если плохого – туда суке и дорога.
- Тебя в детстве не пытались изнасиловать?
- Упаси Боже! Сонька, у нас была нормальная деревня, а не колония-поселение. Вот годам к восемнадцати – да. Все местные мужики хотели, ха-ха-ха!
- До восемнадцати лет мы еще не добрались. Личностные сдвиги, милая эЛ-Пэ, происходят значительно раньше. В наказание за провинность взрослые могли ограничить твою свободу передвижения? Запереть, например? Или связать?
- Бывало. Бабка-покойница руки крутила и в чулан закрывала.
- Налицо пограничное расстройство детского возраста. Скажи: тебе нравится скрип пенопласта?
- Ненавижу. Брр-рр, мурашки по телу. Когда что-нибудь из пенопласта распаковывают - в другую комнату ухожу на фиг.
- Почему после школы ты выбрала специальность бухгалтера? Ты хотела тишины, спокойной обстановки?
- Ну ты ляпнула, Демушкина! В нашем техникуме всего полторы бабских специальности было. Делопроизводство, бухучет, правоведы. Где конкурс меньше – туда и документы подавала.
- Как часто ты в юности позировала у зеркала обнаженной?
- Пипец, интимные вопросы пошли… Голой – не часто. Вот в мамкиной одежде – конечно, вертелась. Мерила юбки, чулки… А ее бюстгальтеры мне уже к восьмому классу впору были.
- Если незнакомый человек хамил тебе в автобусе, эЛ-Пэ, ты подолгу переживала?
- Надо еще посмотреть, кто из нас переживал бы! Хамам я сразу била в глаз… Слушай, много еще вопросов, Сонька? Развязывай меня, надоело.
- Еще чуть-чуть, моя лакшерная. Твой любимый цвет обоев?
- Бежевый, пастельный…
- Где ты любила прятаться во время игры в прятки?
- За шваброй, блин! С моими габаритами далеко не спрячешься. Меня первой находили, под кроватью в основном. Сейчас бы кто нашел…
***
За монотонным «пушистым» речитативом Демушкиной Любовь Петровна сама не понимает, как отрубается и уходит в оздоравливающий сон. Не исключено, что на нее подействовали неизвестные, насильно скормленные таблетки.
Ей показалось, она на секунду смежила веки, но когда их открывает, вечер уже наползал на окно своим мохнатым брюхом.
«Ленка дома меня точно задушит!» - в шоке думает Любовь Петровна. Она понятия не имеет, где у нее телефон и сколько раз дочь звонила ей за прошедшие сутки.
Ощупав себя, женщина с радостью убеждается, что ее руки и ноги свободны от коконов и «чудесных ремешуль». И суставы нормально сгибаются, отошли, стало быть. Конец плену и кротч-ремням!
Зато в следующий миг, проморгавшись, Любовь Петровна видит, что под покрывалом в обнимку с нею лежит обнаженная Демушкина. Рыжеватая психологичка внимательно смотрит на нее огромными карими глазами, грудки у нее маленькие и острые.
- Вот и наши милые ручки развязаны. Обними меня? Добрый вечер, моя сладенькая эЛ-Пэ. Ты прелесть!
Любовь Петровна выскакивает из постели как подброшенная. Оказывается, коварная Софья сняла с нее, сонной, не только ремни, но и трусики с колготками. На Журавлевой сохранилась лишь задравшаяся серая юбка и коралловая блузка с двумя оборванными пуговками.
- Ах ты!... Психологичка херова!...
У бывшей пленницы не находится слов. Торопливо одернув юбку на голых ногах, она стрелой вылетает в прихожую, хватает сумку и куртку.
- И чего ты перепугалась, эЛ-Пэ? – Софья тут как тут, завернутая в покрывало. – Я просто прилегла рядышком, мы и ночью вместе лежали. Ты такая сасная! Мммм, сногсшибательно. Теплая и гладкая…
- Пошла ты! – Любовь Петровна уже влезла в полусапожки на босу ногу и бросается к двери. – Я баба нормальной ориентации! Тоже мне, профессорша выискалась! Сочинила отмазку: «Исследования, тесты… Агрессивность-импульсивность, дементные состояния»… Скрутила, усыпила, трусы стащила. Лесба поганая!
- Разве ты не приглашала меня к себе пожить на три недели? – скромно спрашивает Демушкина. – В идеале можно бы и у меня пожить… Это было бы супер, милая. Вот твои трусики, возьми, я же их не съела. Куда ты?...
Но ослепленная стыдом и яростью Любовь Петровна уже кубарем летит вниз по лестнице.
- Себе оставь! И «ремешулями» на ночь завяжи… там, где чешется! Как мне вязала!
На улице Журавлева чуть успокаивается, нашаривает в сумочке телефон. Увы, в нем бесповоротно умер аккумулятор. Наверно, дочь Ленка посадила бесконечными звонками. Попросить кого-нибудь вызвать такси?
Пораскинув мозгами, звонить в такси или ехать автобусом Любовь Петровна не решается. Наспех поправляет белокурые волосы перед витриной обувного магазина и отправляется домой пешком, дабы привести нервы в порядок. Вечер довольно теплый для середины марта, редких прохожих явно не смущают ее голые ноги. Ветерок приятно обдувает открытые колени, лишь бы по женской части ничего не застудить.
В конце концов, пускай все думают, что на Журавлевой колготки телесного цвета. Проверять никто не полезет, чокнутой профессорши Демушкиной здесь нет. Однако Любовь Петровна опасается, что в автобусе на нее сразу начнут оглядываться из-за сильного запаха пота, бьющего из-под подола. Она же минимум двадцать часов напролет протомилась в капроне и связанной, с тугой «ремешулей» в неприличном месте. Даже в туалет еще не ходила.
На полпути Любовь Петровна вдруг соображает, что уснула прямо во время теста и не справилась у сексуально озабоченной Демушкиной о результатах. Что думает о ней наука? Но возвращаться и узнавать неохота и страшновато, чего доброго госпожу Журавлеву опять опоят таблетками и уложат в постель с сексуальной "ремешулей" между ног. Сонька в розовой хламиде сама виновата. Зачем влезла нагишом к ней под одеяло?
- Агрессивная-депрессивная – плевала я на вас! – вслух говорит беспечная пациентка. – До тридцати шести как-то дожила – и дальше буду жить. Не списывать же в утиль такую лакшерную девушку?
В подтверждение она показывает язык своему отражению в газетном киоске. Крупная знойная блондинка в черной куртке, мини-юбке и аккуратных сапожках на острой шпильке. Никто не знает, что она гуляет без нижнего белья.
- Стюардессы из меня не вышло, ну и хрен с ним. Вас, эЛ-Пэ-Любовь Петровна, только на «Ан-124» бортпроводницей возьмут. На военный тяжеловоз! Зато скажи, что я не красавица? Мало было мужиков, теперь и секс-меньшинства на меня западают!
Симптомы похмелья почти улетучились. Хочется есть. Любовь Петровна покупает в киоске рулон шаурмы и банку крепкого пива. Вспомнив молодость, по-хулигански употребляет их в ближайшей подворотне. Закапав жирным соусом всю мостовую, выкуривает стрельнутую у школьницы сигарету и является домой полным огурчиком.
По пути она даже не ступила каблуком ни в одну трещину в тротуаре. Специально смотрела! Спасибо ненормальной Демушкиной, нашла чем озадачить «драгоценную эЛ-Пэ».
Строгая дочь, естественно, закатывает маме скандал на тему «я все морги обзвонила, пьянь ты несчастная!» Впрочем, Любовь Петровна почти трезва и не срывается в ответ. Не дает выхода возможной агрессии. Пусть Сонька зря не наговаривает, Любовь Петровна умеет держать лицо. Связывать ее «ремешулями» совсем необязательно.
Переодеться тайком от дочери не получается. Ленка замечает недобор в мамином наряде и ехидно спрашивает, в каком баре алкоголичка-мамочка потеряла колготки и виниловые трусики, и много ли народу это видело?
- Вечно ты упрекаешь родную мать в пьянстве и разврате! – высокомерно говорит Любовь Петровна. – Вот не поверишь - сегодня профессорша психологии, светило академии наук, тестировала меня на агрессивность и метаболическую энцефалопатию. Все было трансцендентально и возвышенно. Для чистоты эксперимента она завязала мне руки в мешок и засунула между ног кротч-ремень. А трусы забрала на память. Выкусила?
Почему-то Ленка действительно не верит Любови Петровне. И говорит, что леший вчера дернул мамочку так напиться…