Райка замешкалась лишь на минуту, как обычно. Потом ещё, очень некстати, заметила в траве потерявшуюся бусинку. Ну, ту, которая исчезла навсегда, когда в субботу вечером показывала Марте браслет. Пока Райка присела, бусинку перестало быть видно из-за молодой апрельской травы. Она привстала, увидела гранатового цвета шарик и, не сводя глаз с того места, откуда шарик себя показал, плавно присела, не моргая, и, раздвинув левой ладошкой, также чинно и неторопливо, листья травы, снова встретилась взлядом с шиповникового размера бусинкой, без которой её сундучёк сокровищ был озабочен и не спал по ночам, тосковал и молча жаловался хозяйке на своё горе.
Сейчас, скорее фасолька, чем шарик, надёжно лежала в кулачке Райки, которая уже развешивала знамёна хорошего настроения на всё, что ей попадалось по дороге. Город выглядел бы как перед прошлогодним приездом короля, если бы все горожане видели его глазами Райки, а так – обыкновенный, сероватый, пыльный портовый город.
Райка почти прибежала на базарную площадь у старого причала, когда часы на морской ратуше ударили чугунно-бронзовым языком по губам спящего колокола.
- Уже десять, - белые кудряшки Райки подскочили все вместе в разные стороны, но обруч с бантом не отпустили их слишком далеко. – Как я так опоздала, ведь лишь присела, подумала про лето, черешни, голубое платье, Златко, смешных открытках, что Марта приносила – и всё! Сказка какая-то. Про время, что украли его русалки через чайкины крики в порту.
- Мне зелень на десять и лук на две. И ещё два кочана самой твёрдой капусты без верхних листиков, но не дороже восьми, а то у меня только двадцать! – быстро выпалила она, ещё не отдышавшись, Гюставу, который был сегодня вместо своего отца Конрада.
Даукантасы, отец и сын, привозили ежедневно целую повозку овощей со своего хутора. Всё всегда было свежим и с капельками росы. И пахло не морем, а бабочками и стрекозами, луговыми цветами, травой у речки.
- Райка, долго спишь. Я всё уже продал. Вот с Йонасом собираемся домой. Уже аж десять часов, и больше, - Гюстав из рук подкармливал коня пучком прошлогоднего овса, гладил гриву. Он проснулся ещё в четыре утра. Вот всё продал. Голова его трещала от городского шума. Целый день на ногах. Но Райку он знал давно и его огорчили слёзы девочки.
- Да базар давно кончился. Всю птицу ещё час назад продали. И рыбу вот только разобрали. Жарко сейчас будет. Мы на хутор пойдём, садись подвезу на горку до фонтана возле гимназии, - Йонас и Гюстав Даукантасы смотрели на Райку чёрными и голубыми глазами.
Райка плакала. На дне её пустой базарной корзинки, завёрнутые в салфетку с вышитым солнышком, лежали монетки и бусинка, которая была дороже всех монет, потому что время, на которое Райка променяла её возвращение – не вернёшь ни за какие деньги.
В море, со скрипом и чертыханиями матросов, разворачивался двухмачтовый парусник. Альбатрос, поднимая крылом ветер, тоже менял курс. Похоже из-за безутешного горя Райки от возвращения с пустой корзинкой домой, сейчас начнёт собираться буря морская. Замешкавшиеся покупатели, поглядывая на небо, тоже засобирались себе домой.
Маленький Яунутис, с бабушкой, улыбнулся, засмотревшись на Алге, которая пряталась за мамин подол. Алге, в новом платье и туфельках, сделала деловой вид, будто это она привела маму на базар и без неё мама не выбрала бы самую вкусную рыбу. Яунутис с нею во всём соглашался, так как Алге была самая красивая на всём базаре, и во всём городе, и во всём мире. Её имя означало Ангел. Яунутис не мог оторвать взгляда от Алге.
Эти двое были счастливы. А Райка плакала с пустой корзинкой, с бусинкой на дне, посреди базарной площади, у самого моря. Видно, если Бог у кого-то забирает радость, за непослушность например, то тут же избыток этой радости кому-то отдаёт. Вот так слёзы и радость уживаются вместе. Всегда.