Я вышла из метро. Уже стемнело. Но я заметила стоящего справа и подпирающего острый угол здания метро, бомжа. Он был молод, хотя определить возраст человека по лицу, давно не мытому и покрытому коростой, сложно, даже когда на фоне коричневой корки выделяются большие прекрасные черные глаза.
Он стоял, опираясь на палку, его левая нога заканчивалась культей, обернутой в грязные бинты. Зрелище было ужасное. Я приостановилась, но к нему подбежала молоденькая девчонка и протянула пакет, видимо, с едой.
Я отошла и, став в пол оборота, сохранив их обоих в поле своего зрения, наблюдала минут пять за ними, но девчонка, похоже, уходить не собиралась, оживленно беседуя с бомжем.
Чтобы не терять время, я все же поторопилась в магазин: купить бомжу молоко и батон, а когда вернулась, их уже не было. Неравнодушная девчонка видно отвела парня в приемник. Больше я этого бомжа у своего метро не встречала.
Сегодня жизнь настолько пестрая, что мало вещей нас трогает и беспокоит по - настоящему. Мы не то что очерствели — мы утратили веру в настоящую безысходность. Многие люди вышли на улицу с протянутой рукой, так как потеряли стыд, они профессиональные нищие, это их способ легкого заработка. Каждый день ко мне подходят несколько человек, просят деньги: подростки, молодые парни, девушки, они, в отличие от пожилых, стесняются пока стоять с протянутой рукой, но уже не стесняются просить денег у прохожих. Потом, вероятно, для них это круто — такая простая халява, можно и друзьям посоветовать, в их понятиях: разве это - деньги? Это - копейки, просто в данный момент они им нужны. Но работать ради этих копеек они не собираются, они что, дураки?
И нищих и бомжей каждый день я вижу достаточно, а поразило меня сходство. Нет, я не видела раньше ни этого юношу, ни того - так похожего на него. Я помню мальчика, лет четырех-пяти, смугленького, пухленького, с глазами черной южной ночи, сына Тамары. С Тамарой когда-то соседствовала и работала в детском интернате моя подруга.
Тамара была красавицей с плотной фигурой зрелой женщины. Она приехала из провинции в Ленинград, устроилась на работу в интернат для больных детей, ей выделили комнату в коммунальной квартире, а это было для всех приезжих стартом, вот дальше — как кому повезет. Кареглазая красавица вскоре вышла замуж, но муж горячие каштаны из жаровни хватать не умел, а такая скучная жизнь ее не устраивала. Любящий, добрый мужчина, наблюдая ее неудовлетворенность, стал частенько приходить с работы подвыпившим.
Тамара поменяла работу, устроилась переводчицей с французского в Интурист, благо способности к языкам у нее были. Вскоре познакомилась с пожилым, уже под семьдесят, французом. Француз обещал жениться, но обманул, свою старушку не бросил.
В конечном итоге жизнь подкинула поляка, и, похоже, больше подарков не обещала. Поляк был высоким, сутулым и худым: длинный нос, торчащий как у покойника, и выпирающий на вытянутой шее кадык делали его похожим на вечно глотающего корм гуся. Поляк позвал в Польшу, но без, как он выразился, приплода. Тамара бросила мужа, маленького сына, и уехала в манящую благополучием Европу. Только благополучия не было, был изнурительный труд в постоянных разъездах купи-продай, была страшная скаредность поляка, экономия даже на мелочах.
Муж Тамары запил с горя, и как-то, переходя железнодорожные пути, попал под поезд, может и намеренно, от безысходности.
Осталась с ее сыном свекровь, а что может старая бабка?
Тамара приезжала очень редко, по делам — у них с поляком был бизнес в России, в Польше покупали - здесь продавали и наоборот. Не любил поляк ее сына, как-то тарелку с лапшой кинул в лицо мальчишке. А когда уезжали, и мальчик бежал за Тамарой с ревом и криком: «Возьми меня с собой, мама!», - оттолкнул его грубо от машины прямо в грязь.
Мальчик рос на крохотную пенсию бабки, практически впроголодь, шлялся по улицам с такими же, никому не нужными, мальчишками, стал наркоманом.
Как-то позвонила моей подруге свекровь Тамары, попросила одолжить денег, плакала, жаловалась на жизнь, ведь внук из дома все вынес, продал, остались голые стены. Подруга понимала, что деньги ей никто не вернет, но отказать не могла. Вместо свекрови на встречу за деньгами пришел сын Тамары, почерневший, с проплешинами на голове, только глаза оставались такими же прекрасными. При виде моей подруги, он улыбнулся беззубым ртом и из его бархатных глаз полились слезы.
- А вы совсем не изменились, тетя Лида, - произнес он надтреснутым голосом, видно вспомнил мать.
И столько в этом голосе было боли, что могли растаять и превратиться в слезы камни, только не такая женщина, как его мать.
Их нет давно в живых, ни бабки, ни внука. Не так давно почил и поляк, муж Тамары. А Тамара приезжает из Варшавы в Санкт-Петербург каждый год, за пенсиями, заодно пройтись по театрам, музеям, ведь женщина она образованная, останавливается у моей подруги.
Я с Тамарой встречалась в молодости, и больше не хочу. Вот только ее взрослый сын, которого я видела всего пару раз маленьким, все мерещится мне почему-то взрослым среди бомжей.