ГЛАВА 3
Согласимся, что для любого ребенка исключительными событиями являются два праздника: день рождения и Новый год. Подарки, гости, какая-то необъяснимая, подсознательная радость, возникающая ниоткуда – таких атрибутов следовало ожидать и в семье Ромы, но только отчасти они присутствовали в действительности, ведь единственным ребенком, у которого горели глаза от предвкушения своего дня рождения, оказался его брат. Он по-настоящему радовался повышенному к себе вниманию, может потому, что у него уже появились настоящие друзья, а Рома в виду малых лет таковых еще не обрел, поэтому-то дети друзей родителей в основном и составляли ему компанию по развлечениям.
Во многом именно лето, когда Рому настигал день рождения, и определило его отношение к празднику. Друзья родителей разъезжались на отдых, а его с братом отправляли в пионерский лагерь, где в тот самый счастливый день Рому выводили на утренней линейке из строя и чествовали. Но ощущение, схожее с всеобщим прилюдным порицанием никогда не покидало его, да и новым знакомым по отряду было как-то неудобно от такой новости, и именинника они поздравляли извиняющимся тоном, мол виноваты, не можем ничего подарить, от чего Роме всегда становилось неловко и не по себе.
Другое дело, зимний день рождения у брата еще в ту пору, когда он не вырос неожиданно, и квартира битком набивалась гостями, среди которых детей было человека четыре, а то и три с половиной, так как кто-нибудь обязательно сидел с родителями и от них не отходил. Праздник проходил по одной схеме: взрослые дарили подарки брату - это самая лучшая и честная часть – от которых он сиял, потом они садились за большой стол, а детям накрывали маленький журнальный, с тортиком и чаем. Остальная еда, вплоть до соленых огурцов и селедки под шубой, была единой для всех возрастов. Затем старшее поколение напивалось, и тогда их круг интересов сужался до разговоров об игральных картах и семейных дрязгах. Мальцы сами развлекали себя, ползая под столом между ног родителей, и смотрели со стороны, как взрослые танцуют и веселятся, не решаясь нарушить уже их праздник. Особое время приходило ночью, когда мешающиеся дети, наконец-то, ложились спать, и родители могли вдоволь наиграться в покер, засиживаясь за столом до утра. Бывало, Рома просыпался от их рева, потому что у кого-то королевская раздача с трефами на руках оказывалась бессильной против комбинации из убогих бубен.
Иногда компания картежников расстраивалась, и ценные игроки уходили раньше срока домой, не засиживаясь на партийку-другую до утра. Так, очередным зимним вечером один из гостей посетовал за разговором, что его дочь задается слишком серьезными вопросами, от чего та часто плачет. Она присутствовала на дне рождения, и когда Рома с братом собирали коленками еду с ковра, милая и стеснительная девочка стояла в стороне и не знала чем себя занять. «Таня, подойди ко мне,- сказал гость,- что тебя беспокоит в последнее время?»- поинтересовался он. Девочка, сильно смущаясь, умоляюще посмотрела на отца и произнесла: «Я боюсь умереть. Мне страшно, и я не могу заснуть». Кто-то улыбнулся и стал ее подбадривать, кто-то нахмурился, а подвыпивший отец Ромы даже засмеялся, когда она вдруг пронзительно посмотрела на него и слезы, словно выдавленные силой, наполнили ее глаза. Девочка будто сопротивлялась своей слабости, но не могла себя побороть. Улыбка на лице отца застыла на какое-то время, а взгляд уставился на точку в стене, прямо между ребенком и ее папой, после чего, поморщившись, он опустил голову и не проронил за вечер ни слова. «Ну ладно тебе, дочур, видишь, никто не боится, и тебе не стоит,- продолжил гость,- пойдем, я что-то тебе покажу». Он взял ее за руку и увел в комнату. Веселье, было, вошло в привычное русло, но так и не достигло привычного накала. Гость с дочкой вскоре ушел, игра не задалась, а день рождения этим событием и запомнился.
Новый год, как второй особый праздник, был наиболее желанным для Ромы. Если день рождения хотелось поскорее пережить, то до Нового года не терпелось дожить; и подарки, гости, какая-то необъяснимая, подсознательная радость, возникавшая ниоткуда – все перечисленные атрибуты совпадали для него только с этим событием. Внимание в нем сосредоточивалось не на человеке, как в случае с днем рождения, а на самом празднике, в котором не было места виноватой неловкости.
Хорошо ли или плохо, но удачный Новый год всегда ассоциировался у Ромы с семьей тети, которая проживала в частном доме на окраине города. Было в том месте что-то притягательное и уютное, что простыми словами не объяснить. Сугробы ли по колено зимой или яблоневый сад летом, синеватый свет окон морозным звездным вечером или утренний туман над смородиновыми кустами – в любое время года там не ощущалось само время. Праздники, которые там справлялись, вроде бы ничем не отличались от домашних, но оставляли совсем другие впечатления, определенно радостные. Рома не был фантазером, но когда он переступал порог тетиного дома, то входил в сказку, ощущаемую в реальности, а не в книгах. В ней можно было долго стоять у натуральной елки, уходящей куда-то ввысь под высокий потолок, и считать бесчисленные фонарики гирлянды, или разглядывать не простые стеклянные шары, а армию из фигурок мифических героев, которые оживали при выключенном свете, разговаривая между собой фосфоресцирующим светом. В полночь, когда кукушка в настенных часах оповещала о Новом годе, и гости зажигали бенгальские огни, Рома загадывал несколько желаний, но одно держал в тайне, даже себе позволял вспоминать о нем только раз в двенадцать месяцев. Бенгальские огни гасли, гости садились за стол, а дети начинали играть в прятки в пятикомнатном доме, превращавшемся из избы во дворец. Тогда Рома забывал о скрытом желании, оставив лишь привычное: «чтобы мама с папой меня любили», да «не хочу в пионерский лагерь».
Мама будто догадывалась о его мечтах и оставалась с ним иногда ночевать у сестры, и не только на Новый год. Рома воспринимал подобные сюрпризы как внеплановые праздники, хотя причин для них не было. В таких гостях лучше, чем дома, думал он, и мама согласилась бы. Перед тем как заснуть, Рома всматривался в картину «Иван-царевич на сером волке», висевшую напротив кровати, и когда мама выключала свет, то глаза волка загорались гипнотическим огоньком и убаюкивали его взглядом. За окном, в темноте, яблоневый сад вдруг превращался в лес, а Рома в царевича, к которому вот-вот должен прибежать волк, чтобы унести подальше, совсем далеко, и украдкой подобравшийся сон предоставлял ему такой шанс.
Когда подошел очередной Новый год, Рома не загадал тайное желание, было уже поздно. Родители тогда пригласили к себе в квартиру гостей, но праздник сразу не задался. Он плохо запомнил тот вечер, остались лишь обрывки воспоминаний по черно-белым фотографиям, сделанным братом. На них грустная мама сидела за столом и смотрела в камеру, а недалеко от нее тетя отвернулась, разглядывая что-то за окном. Отца Ромы не было, он уже долго спал пьяный в комнате, так и не встретив бой курантов. Как ночь проведешь, таким год и будет - наверно такую поговорку Рома вспомнил, но по-настоящему ее проверить еще не доводилось, да и не хотелось.
2
Каракули в тетрадке получались сами собой. Упражнение по русскому языку не было сложным, но с чистописанием у Ромы возникли проблемы. Буквы так и норовили пойти в пляс. Слышалось, как за двумя стенами, на кухне, мама готовила ужин. Грохот посуды не отвлекал его, ведь он мучился не над математикой, а всего лишь писаниной занимался. Прозвенел дверной звонок, да так резко, что Рома даже вздрогнул. Нервный ребенок, можно было подумать, испугался громкого звука, это же не заводской гудок. Но он действительно напрягся, потому что гостей не приглашали, а ожидавшийся с работы отец открывал дверь своим ключом. В том и состояла загвоздка, что папа не смог открыть ее сам. Рома отложил ручку в сторону, понимая, что в ближайший час ему будет не до домашних занятий. Послышалась громкая речь, переходящая в крики, а затем удары, будто ладонью били по лицу. Он тихо вышел из комнаты и направился в коридор, где увидел репертуарный уже спектакль: пьяный отец сидел на тумбе и пытался снять ботинки, а мама трясла его за грудки, иногда осыпая ударами по голове. Услышав шаги, она обернулась и сказала довольно жестко: «Уйди в комнату». Отец с трудом поднял голову и криво улыбнулся, затем опустил глаза с таким виноватым видом, какой бывает у нашкодившего ребенка, попавшегося на краже конфет. Он выставлял перед собой руки, чтобы отбиться от ударов, но как-то неловко, словно закрывался от яркого света, что не помогало в защите, конечно. Рома все понял и решил вернуться за уроки, когда грохот нагнал его: отец свалился на пол, так и не сняв ботинки, и тогда сквозь поднятые им руки он поймал взгляд человека, то ли пытающегося извиниться, то ли признающего факт: «Вот такие дела, сынок».
Проблема у отца появилась давно, и с каждым годом его состояние ухудшалось. Чем взрослее становились дети, тем печальнее выглядела мама, потерянным отец, а вместе они смотрелись все более и более измотанными. Хорошо было, если он приползал пьяным в стельку, тогда ссора быстро заканчивалась крепким сном; но иногда, навеселе, папа заходил в комнату чтобы проведать, как дела у детей. Не встретив понимания, особенно у старшего сына он, тем не менее, сразу не уходил, а желал поговорить с младшим, и тогда любимчик Рома вынужден был исполнять роль домашней кошки, которую непременно следовало ущипнуть, помять и потеребить по голове. Старший брат реагировал на выходки почти спокойно, учитывая его неуёмный нрав: он демонстративно отворачивался и удалялся в зал, хотя нетрудно было догадаться, что действительно творилось у него в душе, не говоря уже про эмоции младшего.
Большинство семейных сцен Рома забыл, они полностью стерлись из памяти. Хотя зачем помнить конфликты, которые и ссорами-то назвать трудно: отец по большей части молчал, не смея руки поднять на мать, разве что отмахивался ими иногда. Только она не могла успокоиться, и выплескивала весь гнев на него, раз за разом. Рома может быть что-то и запамятовал, но многих фактов он просто не знал: как отец приходил пьяным на работу уже с утра, и сотрудники не решались ему возразить, ведь должность главного инженера в одном из подразделений облгаза давала ему определенную безнаказанность; как мама, работавшая вместе с ним, только на другом этаже, не могла от стыда выйти из своего кабинета, и ловила на себе обвиняющие взгляды коллег; как она водила его к врачам, но лечения хватало максимум на пару месяцев, а потом он срывался и запои начинались заново.
Рома вспомнил как однажды, когда он ходил еще в детский сад, никто из родителей не пришел забрать его вечером домой. Надеяться на брата с подмогой из дворовой шпаны тоже не приходилось и воспитатель, прождав с одиноким мальчиком у калитки около часа, заметно занервничала. Бывало и раньше, запыхавшись, мама прибегала за сыном с работы, опоздав минут на пятнадцать, но теперь ожидание затягивалось. Воспитатель взяла Рому за руку и сама повела его домой, по счастью находившийся от детского сада всего в паре сотен метров. Она не рассчитывала застать кого-нибудь на месте и по плану, скорее всего, отдала бы его соседям. Но какого же было ее удивление, когда на крыльце у подъезда она увидела курящего отца. Он стоял, пошатываясь, и смотрел затуманенными глазами куда-то вдаль. Воспитатель окликнула его и развела руками в стороны в полном недоумении. Отец посмотрел на нее недоверчиво, но заметив сына его лицо застыло, лоб покрылся морщинами, а глаза зажмурились. Выбросив сигарету, он начал извиняться заплетающимся языком, что жена, мол, занята, а о непривычной родительской обязанности просто забыл. Воспитатель даже не стала спорить, а взглянула на часы и, качая головой, быстро удалилась. Папа же, держась на расстоянии от сына, опустил голову и пробормотал что-то невнятное, как будто извинение.
В квартире Рома встретил дядю: рыжий, с раскрасневшимся лицом, тот выходил из кухни, одновременно отправляя в рот малосольный огурец. «Привет!»- воскликнул он, не заметив ничего странного. Рома, не поздоровавшись, проскользнул к себе в комнату, откуда услышал пьяный разговор, точнее громкий шёпот двух собутыльников о том, что им надо срочно менять место дислокации. Все перемешалось у отца в голове. Ни мамы, ни брата дома не оказалось и папа, наверное, убедил себя, что Рома должен был находиться вместе с ними. Когда они покинули дом, то Рома, расстроенный и голодный, зашел на кухню. На столе, кроме пепельницы с бычками, стояли рюмки и две тарелки, которые они не потрудились убрать: одна с черным хлебом и другая с малосольными огурцами. На стуле сидел цвета сажи кот Черныш и протяжно мяукал, поглядывая на банкет. Рома не любил огурцы, но в охотку сделал бутерброд и с удивительным удовольствием проглотил, предложив и коту. Черныш, облизнув кусок, отказался кушать: «Значит, есть не хочешь»,- упрекнул его Рома и вернулся в комнату переживать обиду.
Давайте добавим еще немного красок в описание дяди и отметим только, что он был младше отца на четыре года и часто заходил в гости, иногда оставаясь на ночь. Как-то под утро Рома проснулся от перепалки за стеной. Осторожно выглянув с братом за дверь, они увидели такую картину: пьяный дядя махал руками, когда отец схватил его за туловище и силовым приемом повалил с грохотом на ватное одеяло, разложенное на полу. Исход поединка был предсказуем, но сама ожесточенность, с какой схлестнулись два здоровых мужика, очень напугала братьев. Мама объяснила потом, что дяде приснилось нечто ужасное, и когда он проснулся, то увидел в отце врага. Хорошо, что пьяная разборка не случилась на кухне, и под рукой не оказалось ножа.
За окном было тепло, на удивление. Рома снова делал уроки, а рядом, на столе, вальяжно растянулся Черныш. Сквозь приоткрытую форточку ветер надувал тюлевую штору, словно парус. Неожиданно послышалось чириканье, а затем удары о стекло. Когда Рома обернулся, то увидел, что птица каким-то образом уже залетела в комнату и билась о потолок. Черныш вскочил и бросился на диван, вытянув шею. Он подпрыгнул, но так и не смог дотянуться до добычи. Его зубы застучали, сначала медленно, затем все быстрее и быстрее пока протяжный гул, какой-то мучительный и тоскливый, не вырвался из его глотки. Уши прижались, лапы задергались, барабанная зубная дробь забила морзянку. Птица заметалась сильнее, а гортанный вой перерос в устрашающий рев. Рома встал, раздвинул шторы и тогда птица, несколько раз ударившись о гардину, смогла улететь. Жаль, не поймал ее в руки, подумал Рома и обнял дрожащего кота. К чему бы это?
Продолжение следует...