Йохан шёл по сельской дороге и любовался природой. Сказать по-честному, занятие это было вынужденное. Йохану совсем не нравились местные ландшафты. Куда милее его сердцу были тёмные извилисто-узкие улицы его родного города. Оставшегося где-то вдали, за чертой, разделившей его судьбу, как и судьбы других людей на до и после.
Но кто бы теперь понял Йохана, если бы он стал жаловаться на свою долю? Он и не жаловался. Он привыкал. День за днем. Минута за минутой. Почти получалось... Очень помогали жена и дочь. Милые, светлые… Как им удавалось оставаться такими сейчас? Рядом с ними Йохан мог забыться до утра. Пока ненавистный будильник не отправит его снова в короткий поход по сельской дороге.
Вот он и на месте…Работа... Не хуже чем у других сейчас. Многие, многие, многие скажут, что лучше. Но Йохан никак не может поверить в это. Очень пытается, но не может. Еще не привык.
За горизонтом показался дымок приближающегося состава. Первого на сегодня. Все как обычно: гудящие рельсы, свист паровозного гудка, улыбки на лицах встречающих и мелкая дрожь, заставляющая Йохана плотно сжимать зубы. Чтобы никто не заметил.
От Йохана никто не требовал, чтобы он стоял здесь, на перроне. Он вполне мог сидеть в своей комнате, никуда не выходя из нее до конца рабочего дня. Любой на его месте поступил бы именно так. Но Йохан решил по-другому…
Сценарий никогда не менялся. Те, кто прибывали на станцию, спешили выйти наружу из тесных вагонов, так надоевших за время долгого путешествия. Им никто не мешал. Напротив, женщинам, старикам и детям помогали спуститься на перрон. Тем, кому было трудно, подносили чемоданы до стоящей неподалеку багажной тележки. Предлагали желающим написать открытки родным о благополучном прибытии к новому месту жительства. Тревога и неуверенность словно по команде сменялись осторожными улыбками, а потом и робкими шутками.
Волшебный спектакль неизменно заканчивался короткой речью начальника станции. Речь обещала мир и покой. Она звучала настолько фальшиво, что Йохану поначалу хотелось заткнуть уши. Потом привык.
Но прибывшие почему-то не слышали этой фальши и сами строились в шеренги по росту, полу и возрасту. Уходили покорно и в полном спокойствии. Лишь иногда кто-нибудь из детей, словно что-то почувствовав в этом холодном чистом воздухе, вдруг начинал плакать или кричать. Матери успокаивали их, брали на руки. Коллеги Йохана обычно не вмешивались. Лишь старина Улрих, работавший здесь парикмахером, мог подойти к плачущему ребенку, погладить по волосам, сказать что-нибудь доброе в утешение. Даже угостить конфетой. Йохан не знал, откуда Улрих их брал. Но в одном из карманов форменной куртки парикмахера всегда лежали пару штук карамелек. Говорили, что Улрих просто очень любит детей. Что раньше у него была семья и две дочки. И что они погибли от тифа ещё до войны. Так это или нет, Йохан не знал, а спросить самого Улриха не решался. Не то время сейчас, чтобы говорить по душам.
Через полкилометра дорога разделялась. Разделялись и люди. Здоровых мужчин уводили направо. Остальные продолжали идти своей прежней дорогой. Йохан шел вместе с основной группой: его рабочая комната была в конечном пункте этого направления. Оставалось чуть больше тысячи шагов. Йохан знал это точно. Раньше он считал каждый шаг. Теперь научился погружаться в себя, отрешаться, как будто все происходит во сне и даже не с ним. С каждым днем получалось все лучше.
Вдруг в его полудрему вторгся чей-то вопрос. Йохан очнулся. Перед ним стояла женщина с ребенком на руках. Девочка. Лет пяти. Похожая на его Штеффи. Пожалуй, даже слишком похожая. Конечно, отличия были. Главное из которых – ярко-рыжие длинные вьющиеся волосы, непослушно выбивающиеся из-под скромного серого берета. Но у Йохана кольнуло сердце.
-Вы не могли бы нам помочь? Моя дочь очень хочет пить.
Йохан беспокойно посмотрел по сторонам в поисках шедшего неподалеку офицера. Разговаривать с этими людьми он пока еще не мог. Но к его ужасу никого рядом не оказалось. Пришлось отвечать, слушая свой, такой чужой и незнакомый голос.
-Да, конечно. Вот фляга.
-Мы скоро придем? Здесь мой муж, Юзеф. Он выехал из Варшавы в поисках работы два месяца назад. Прислал открытку отсюда. Что жив, здоров. Что здесь очень красиво. И нет войны… Но потом не писал. Скажите, когда я его увижу? Скоро?
-Да, скоро. Конечно, очень скоро, - Йохан забрал свою фляжку, изо всех сил сжал ее. И, чтобы не слышать больше ее вопросов, почти побежал вперед. На работу.
Тесная комната заведующего складом, заставленная аккуратными ящиками с еще более аккуратной картотекой, была его спасительной капсулой. Его шлюзом, отрезающим от мира с его тошнотворными запахами и душераздирающими звуками. Через этот фильтр не проникало почти ничего. Кроме так некстати услужливой памяти и того, что раньше называли совестью. Но Йохан знал, что память можно тренировать. Нагружая ее до края. Так, чтобы она стала забывать. Забудет она и детское лицо в ореоле рыжих волос, и маленькие ручки, сжимающие тряпичную куклу. А что уж тогда говорить про совесть…
Йохан с головой погрузился в работу. Заполнял формуляры на вновьприбывших. Пол, возраст, количество. Имен не было. Были лишь безликие цифры. К обеду стали поступать вещи и работы прибавилось. Думать стало совсем некогда. От лишней мысли можно и ошибиться. А ошибок здесь не прощали.
Лишь поздно вечером, когда прозвучал сигнал об окончании рабочего дня, Йохан оторвал глаза от бесконечных бумаг. В дверь кто-то постучал.
-Войдите! - на пороге стоял Улрих. В руках он сжимал тряпичную куклу.
-Здравствуй, Йохан! Ну как ты тут? Живой? Слышал, у твоей дочки сегодня день рождения. Мы вот тут с ребятами решили подарить ей куклу. Ну и, конечно, выпить за ее здоровье рюмку-другую. На вот, держи! Поцелуй за меня Штеффи и передай, что старина Улрих помнит ее и ждет в гости!
Йохан взял куклу. Не отказался и от волшебным образом возникающих из форменного кармана конфет. Стараясь быть искренним, поблагодарил. И лишь потом незаметно смахнул на пол прилипший к подаркам рыжий длинный вьющийся волос.