Никакая другая праздничная дата так не рвёт сердце, как День Победы. Какой заряд патриотизма и веры в свой народ получили мы только благодаря песням, прозвучавшим 9 мая. Слушая их, каждый вспоминал своё, самое больное и незаживающее - погибших в годы войны близких, исковерканные судьбы, отцов, вернувшихся с фронта, но не дотянувших до сегодняшней даты. Сколько их...
После того, как закончились митинг и шествие ветеранов по центральным улицам города, в парке гуляли и веселились, празднуя Победу, в основном молодые люди.
- Вот если бы бабушка чувствовала себя получше, взяли бы и её, - услышала в толпе. Стариков вокруг и впрямь было мало.
Зато детвора, как мошкара, облепила боевую технику из воинских подразделений, выставленную напоказ на городской площади. Чего здесь только не было! Два десятка тяжелых бронированных машин и орудий, включая настоящий танк, БМП, БТР, 40-снарядную катюшу, ракетно-зенитную дальнобойную установку. Мальчишки наперебой хватались за все доступные рычаги, пытаясь сдвинуть их с места, и усердно нажимали на кнопки, до которых могли дотянуться, - неужто техника после этого еще сохранит свою боеготовность?
Вертолёт разбрасывал над городом разноцветные поздравительные листовки. На главной площади гудела и ликовала дотемна молодежная дискотека. Взмывали в ночное небо искрящиеся фонтаны салюта. А над братской могилой в парке, где в 44-м наспех хоронили героев, погибших на подступах к городу, мерцало и билось пламя Вечного огня и высился ворох свежих цветов.
О чем мечтали, прильнув спиной к стене окопа или землянки в минуты передышки между боями, ребята, не дожившие до Победы? Наверное, о самом простом - о тишине, о родном доме и верной подруге.
Так ли мы живем, как хотели они?..
ЗЕМЛЯНКА
Моросил дождь. Весенняя оттепель тронула толстый снежный пласт, ручейки тонкими струйками текли по асфальту, сливаясь в бурливый поток.
Двое мальчишек прыгали через воду, весело вскрикивая после каждого приземления. Потом бежали к маме, спрашивая на ходу, скоро ли автобус. Людей на остановке собралось много, а автобуса всё не было. Нетерпеливо ждала автобуса и Рита – как бы не опоздать на запись радиопрограммы к Дню Победы. В её голове уже крутилась мелодия «Землянки», которая станет заставкой передачи…
Вдруг журналистка услышала ритмичную музыку, доносившуюся со стороны, которая начала заполнять окружающее пространство современным модным роком. Рита оглянулась. Поодаль стояла небольшая группа девушек и с ними паренёк, который держал в руках магнитофон. Мелодия сменяла мелодию – всё в том же ритме. Удивительно, но «Землянка» в голове Риты упрямо перебивала назойливый рок…
Девушка успела на запись. Звукорежиссёр Галина Михайловна включила музыкальную заставку, и голос диктора объявил: «Поёт Леонид Утёсов». Казалось, поёт не актёр, а просто добрый, широкой души человек. Бесстрашный, щедрый, настоящий. В чём секрет долголетия этой военной песни, до сих пор трогающей не только тех, кто пережил войну, но и куда более молодых? Возможно, в том, что она верно передаёт чувства, романтику и приподнятый дух людей того времени?
Вот что успели рассказать в радиопередачах о военных годах свидетели тех лет – ветераны и участники войны, труженики тыла и дети, пережившие войну… Я давно могла выбросить эти пожелтевшие листочки с крупицами воспоминаний, записанных на магнитофон еще в середине 1980-х и тогда же прозвучавших по радио. Но недавно поняла, что с каждым днём эти живые свидетельства становятся всё бесценнее.
ЗАБОЛОТЬКО Яков Михайлович,
дер. Поречье, Гродненский район:
- Это были самые тяжелые годы: отступление, продуктов не хватало, боеприпасов не хватало, патроны были ограниченны. Случалось, по два – три дня ничего не ели. Нечего было. Ждём-ждём, а по рации передают: кухню разбомбило.
Если бы мне сейчас сказали, что за ночь прошли 60 километров, я бы не поверил никому и сам бы не прошёл, а тогда проходили, в полном боевом снаряжении. Уже сил нет, подошвы на ногах пухли от походов. А как затянем песню – откуда только силы берутся…
Когда появилась песня «Вьётся в тесной печурке огонь», сразу её полюбили. И на привалах, и на отдыхе пели. После боя соберёмся в землянке, у кого-то гитара или гармонь – это всегда носили с собой.
Однажды делали переход где-то километров 70. По распутице, в марте, шли к Ржеву. Выбились из сил. Очень хотелось пить. Проходили мимо сгоревшей деревушки, и я попил воды из колодца, хотя знал, что при усталости, напившись воды, устаёшь еще больше. И вот я совсем уже без сил, всё!.. Меня под руки, подошла санинструктор: «Что случилось?» Рассказал. Тут один боец говорит мне: «Товарищ старшина! Давайте я вам спою потихоньку…» И запел песню «Виють витры, виють буйныя». И чудо – организм как-то мобилизовался, и я смог идти, вошёл в колею.
В ПЛЕНУ
«Хаты были на острове. Остров этот, правда, не каждый признал бы за остров – о него не плескались ни морские, ни даже озёрные волны. Вокруг только гнило усеянное кочками болото да мокли понурые леса… Большую часть года остров был как бы отрезан от других деревень и местечек. Даже в погожие дни редкие газеты или письма от сыновей и братьев добирались сюда в полешуковской сумке с трудом – кому охота было лазить по грязи без очень важной причины…
Многие дни люди жили, как на плоту, который злая стихия оторвала от берега и занесла в море… Но людям тут нужно было жить, и они жили».
В такой вот деревушке много лет назад родился Дмитрий Алексеевич Конопелько, который сейчас живет в Гродно. А описал эту забытую богом деревню его земляк, писатель Иван Мележ в романе «Люди на болоте». Когда-то в детстве они вместе, в одинаковых лаптях ходили в школу.
КОНОПЕЛЬКО Дмитрий Алексеевич,
Гродно:
- Иван еще при мне поехал учиться в Минск, еще войны не было. Когда я пришёл с войны, сказали, что Мележ тоже вернулся, но ранен был сильно. А всё то, что он описал в «Людях на болоте», в том и я участвовал. Проводили мелиорацию болот, но чем их осушивали? Руками. Копали канавы лопатами. По 6 – 8 метров норма была. Каждый день ходили копать. Сейчас там сушь, сеют всё, пожалуйста. В первый год, помню, посеяли коноплю, лён, потом вику сеяли, а потом война началась.
Когда по радио читают «Люди на болоте», я говорю жене: «Это ж и я участвовал». Иван вспоминает там Ничипора – это дядька мой. Анна – его тётка. Все свои.
Работал я в колхозе, трудился, как все, а когда началась война, забрали в армию. Попал в Павлоград, на фронт, там попали в окружение и в плен, нас много было, человек 600. Сначала в Павлограде были, потом перегнали в тюрьму в Днепропетровск, там держали полгода, два раза я бежал оттуда, но полиция возвращала назад. А потом угнали в Германию. Когда направляли в лагерь, подошёл ко мне переводчик-чех и говорит: «В плохое место тебя везут, Конопелько, в концлагерь, притом эсэсовский». Привезли в Пассау на Дунае, подразделение Маутхаузена. Такого дня не было, чтобы нас не били. За любую мелочь. А кормили чем? Вялая брюква да вода. Они плевали на нас, разговаривать не давали. Как с животными обращались, даже хуже. Я в колхозе со скотиной так не обращался, как они с нами. Били, убивали. Провинится военнопленный, он же голодный, украдёт что-нибудь, кладут на землю, раздевают и резиной – 25 раз по спине. Кожа лопается до крови. Помню, парня из Могилёва били, Савченко его фамилия, – так у него кожа полопалась.
Когда в 1945-м союзники освободили их лагерь, он, тридцатилетний, весил 36 килограммов…
- А за Дунаем был другой концлагерь, и когда американцы начали бомбить, всех тех заключенных погрузили на баржу, а на Дунае днище баржи открыли, и все ушли под воду. Только один пацан, фельдшер из Винницы, спасся. В осоку упал возле реки, и его не нашли. Потом попал в наш лагерь. Выжил. Работал после врачом на Украине, его посылали учиться.
После освобождения Дмитрий вернулся на родину, но от деревни, которая перед войной благодаря мелиорации превратилась в цветущий сад, не осталось ничего – ни хат, ни молодых садов, ни огородов - одни землянки. Мать умерла, когда ему еще и семи не было. Нужно было с нуля налаживать свою жизнь. Газеты писали про восстановление Донбасса, про то, что стране остро нужен уголь, и он поехал туда. Отработал 22 года, там женился, вырастили с женой двух дочерей. Старшая, окончив политехнический институт и получив распределение в Гродно, перетянула сюда и родителей.
Дмитрий Александрович достаёт семейный альбом, показывает фотографии дочек и внуков, раскладывает скромные награды, приговаривая:
- Кто не видел войны, тот думает – это так себе, война. А мы видели её, видели, что она сделала с нашим народом, 20 миллионов погибло, это ж…
В ОККУПАЦИИ
РУКША Вера Фёдоровна,
Гродно:
- Наш отец в начале 1940-х годов был председателем Глебовичского сельсовета в Берестовицком районе. Я в семье была старшей из четверых детей. Когда в деревню пришли немцы, а все мужчины ушли на фронт или в партизаны, нас сразу под забор поставили, чтобы расстрелять. Но нашлись добрые люди, и нас как-то отбросили в сторону. Братьев Ваню и Степана насильно увезли в Германию. А маму арестовали и посадили в тюрьму, там её сильно избивали, все зубы ей выбили, отняли здоровье. Я сильно переживала за мать и много переплакала в детстве. Тяжелая была жизнь, страшная, и без хлеба, и без всего. Я была и за хозяйку, и за хозяина иногда, и маму-инвалида, и младшую сестрёнку Любу смотрела.
После войны отца опять назначили председателем сельсовета. Однажды приехал к нему следователь, старший лейтенант Шульганович, они поехали на задание и оба погибли. Это был 1945 год, 18 июня.
В 1948 году у нас образовали колхоз, стали работать, и жизнь начала налаживаться. У меня детей нет, но я хочу, чтобы те, кто сейчас маленькие, никогда не знали такого горя, страха и переживаний, как досталось нам в нашем детстве.
В ЭВАКУАЦИИ
Всё началось с письма, в котором просили поздравить по радио с 75-летием Полину Ивановну Игнатьеву, но даже города, где живут именинница или автор письма, указано не было. Единственная зацепка - 50 лет в КПСС – помогла разыскать юбиляршу. Живёт в Гродно, работает на фабрике художественных изделий.
Всё время до нашей встречи я представляла себе эту женщину примерно так: седые волосы, худенькая, с осторожными, под стать возрасту движениями… И как же я обрадовалась, услышав по телефону звонкий и бодрый голос. А когда мы встретились, увидела совсем не ту женщину, которую придумала.
Полина Ивановна оказалась статной, высокой и, сразу видно, физически крепкой, сильной. Русые волосы, аккуратно стянутые в пучок, приветливые голубые глаза… Через пару минут еще неожиданное открытие: Полина Ивановна спешила на производственную гимнастику, которую она ежедневно проводит на фабрике!
- Вы и упражнения показываете? – не сдержалась я.
- А как же! – засмеялась Полина Ивановна.
Ну а потом я уже не удивлялась, а только слушала…
Детство маленькой Паши прошло под Саратовом. Ей было 8 лет, когда шла революция, а вслед за нею банды Колчака мародёрствовали в Поволжье.
ИГНАТЬЕВА Полина Ивановна,
Гродно:
- Люди Колчака нападали на крестьян, отбирали лошадей, а моя мать была очень боевая, энергичная и завела борьбу с этими бандитами. Один хотел в неё выстрелить, а я на телеге сижу и кричу со страху: «Мамочка, я уже умираю!..»
Полина Ивановна и сейчас плачет, вспоминая тот жуткий эпизод. Банду ту тогда выловили, а они с мамой уехали из родной деревни в Саратов. Мать работала в депо, а Паша училась. Социалистический лад жизни заявлял себя во всём: Саратовский институт благородных девиц стал городским клубом, во дворе, где жили Паша с мамой, соорудили большую спортивную площадку. Поначалу Паша издали наблюдала за мальчиками и девочками, которые там занимались, а однажды и сама попробовала прыгнуть через планку.
- Пришла я на площадку, построили нас всех, побегали мы. И я на второй день взяла метр двадцать пять. А в 1928-м была олимпиада в Москве, и мы поехали на неё как зрители, несколько человек. И я как втянулась в спорт, так и осталась в нём навсегда.
Занималась плаваньем, греблей, по байдарке у меня было первое место в Поволжье. В спортклубе «Динамо» - первое место по лыжам в Татарии, второе место в Союзе по метанию диска, второе – по велоспорту.
1936 год был богат на события. Проект и обсуждение новой Конституции СССР, её принятие. Первые всеобщие выборы в Верховный Совет. Её маленькому сыну не было и года, когда, оставив его подруге-соседке, Полина в небольшой группе жён командиров Красной Армии отправилась в агитпереход на шлюпке от Казани до Астрахани. Этот сложный и даже рискованный переход должен был продемонстрировать спортивные достижения женщин. После торжественной встречи спортсменок в Астрахани их повезли в Москву для участия в совещании жён комсостава. В Свердловском зале Кремля отважных девчат представили членам правительства – долго берегла Полина Ивановна ту памятную фотографию… Вскоре мужа перевели в Подмосковье.
- Когда жили под Москвой, я была в сборной ЦСКА по лыжам, готовилась побить рекорд в метании диска. Но из-за войны всё это прервалось. Муж в первый же день ушёл защищать Родину, а меня с пятилетним сыном вместе с другими офицерскими семьями эвакуировали сначала в Горки, а потом в Сибирь, в колхоз «Пионер» под Кемерово. Работала там поваром, потом председателем сельского потребительского общества, оттуда перевели в райцентр, в отдел по борьбе со спекуляцией.
Самые приятные воспоминания того времени? Пожалуй, фронтовые посылки. Как собирали по хатам тёплые вещи… Носки, перчатки, валенки (их там пимами называют) – и всё это отправляли на фронт. А еще отправляли замороженные сибирские пельмени.
Всю войну они с мужем ничего друг о друге не знали. Уже и не надеялись встретиться. А в 1945-м он нашёл их. Спустя год Павла Петровича направили служить в Гродно.
- Сразу, как приехали, я пришла в горисполком в комитет физкультуры, там дали направление в спортобщество «Динамо», потом была председателем спортобщества «Локомотив». В 10-й школе вела уроки физкультуры.
Вот те на! На протяжении нескольких лет эта школа была и моей. Но только чуть позже, и физрук у нас был другой – Ярослав Иванович. Зато на коллективных школьных фотографиях, которые хранит Полина Ивановна, я впервые увидела еще очень молодые лица моих былых учителей: первой учительницы Алевтины Ивановны Мякишевой, физика Владимира Васильевича Савельева, учительницы ботаники Ольги Андреевны Коровиной… Тесен мир!
КЛОУН
Клоун Николоай Шульгин во время гастролей в Гродно дал интервью нашему радио. Мы говорили с ним не только о цирковом искусстве и секретах клоунского мастерства, но и об очень памятных ему годах войны.
Дебют выпускника Государственного училища циркового искусства Николая Шульгина на арене московского цирка должен был состояться 22 июня 1941 года, но ему помешала война. Начинающий клоун добровольцем ушёл на фронт.
ШУЛЬГИН Николай Николаевич,
Москва:
- Всю войну я прошагал пешком – от Госцирка до рейхстага. Был пулемётчиком, участвовал в защите Москвы в составе 1-й ударной армии, в оборонительных сражениях на подступах к Ржеву, в Орловско-Курской битве, в освобождении Белоруссии, в частности Брестской области – городов Столин и Пинск.
Там Николай был тяжело контужен, однако отказался от эвакуации в глубокий тыл, остался в прифронтовом госпитале. И толком не оправившись от контузии, снова вернулся в строй... Освобождал Варшаву, участвовал в штурме Берлина, расписался на рейхстаге, встретился с союзниками.
- В день празднования 40-летия Победы я был на гастролях в Бресте, много тогда получил поздравлений от своих боевых друзей-ветеранов и невольно вспомнил, как в перерывах между боями я развлекал их шутками, фокусами, пародиями, в том числе музыкальными. Вот одна из них, которую я сочинил на злобу дня. Шульгин напевает, подыгрывая себе на маленькой гармошке-концертино:
Эта песня печальная,
что у ж тут говорить.
Захотелось парнишечке
как-то раз закурить.
Он и злится, и фыркает,
и грустит паренёк:
сколько спичек ни чиркает –
не горит огонёк.
А мораль этой песенки
для понятья легка.
Тот, кто спички те делает,
делал без огонька.
В этой песне, товарищи,
есть, конечно, намёк –
чтоб в работе у каждого
был всегда огонёк.
Шульгин поясняет: случалось, что им на фронт присылали спички, которые не зажигались. С войны он вернулся с орденом Красной Звезды и медалью «За боевые заслуги», вернулся в цирк, которому отдал полсотни лет, где стал узнаваемым клоуном, Заслуженным артистом РСФСР.
ВРАЧ
Она долго думала: медицинский или консерватория. Выбрала медицинский. Потом началась война. Молоденьких выпускниц Бакинского института направляют в прифронтовой госпиталь в только что освобождённый Витебск. И тут её настигает новый соблазн: Белорусская консерватория объявляет первый послевоенный набор. Она работает в госпитале и успешно сдаёт вступительные экзамены. Но – так складывается судьба, что служебные, бытовые и личные обстоятельства вынуждают отказаться от консерватории.
И всё равно музыка остаётся с ней. 40 лет Наталия Власовна Селиванчик работает в нашем городе, она заслуженный врач БССР. Но коллеги-ровесники хорошо знают её и как человека музыкального и талантливого. Её любимые произведения – русские романсы и арии, любимый композитор – Чайковский.
СЕЛИВАНЧИК Наталия Власовна,
Гродно:
- Рядом со мной всегда шла музыка. Она звучит в моей душе. Даже по ночам, когда не спится, все эти арии и романсы сами по себе звучат в моей голове. Мне кажется, музыка – самое прекрасное, что есть на свете. Классическая музыка так близка и понятна мне, словно она исходит из меня, словно я её сочиняла, настолько она импонирует моему существу.
- Вы рассказывали, как целый месяц в эшелоне добирались из Баку в освобождённый Витебск. У меня сразу возникла ассоциация с повестью Веры Пановой «Спутники», там герои тоже ехали в поезде-госпитале. Потом и фильм сняли «На всю оставшуюся жизнь». Если вы видели этот фильм, он напомнил вам дни, проведённые в эшелоне?
- Безусловно. Всё сразу вспомнилось. Это был очень тяжёлый путь, особенно страшно было видеть разрушенные города – Смоленск, там не было ни одной улицы, ни станции, такая разруха, город был просто стёрт с лица земли. Ну а Витебск в июле 44 года – ни одного целого здания, где можно расположиться, и мы начали свою работу со строительства. Мы, медики, закладывали окна, строили печи, делали всё, чтобы можно было принять раненых. А их было так много – принимали сразу по 300 человек. В моём хирургическом отделении лежало 100 человек. А нас всего два врача. Колоссальная нагрузка, но мы этого не замечали, а думали только о том, чтобы скорее закончилась война.
И вот странно: работали почти без отдыха, но работа нас не утомляла, была какая-то неиссякаемая энергия. Приходили в перевязочную в 8 утра и через сутки в 8 утра уходили. Видимо, у нашего поколения очень развито чувство долга, мы знали – раз надо, умри, но сделай. И еще мы чувствовали, что нужны, и это поддерживало дух.
АВИАТОРЫ
«22 июня 1941 года. В 7 часов лагерь подняли по тревоге. Кто-то недовольно буркнул: «Снова раньше времени подняли! Даже в воскресенье покоя нет…»
Но произошло нечто необычное… Орудия спешно перетащили из парка к реке.
Кто-то шепнул мне на ухо: «Немецкие самолёты бомбили Яворы». Я не верю. Не может быть, чтобы Германия ввязалась в войну с нами в такую тяжёлую для неё минуту… В худшем случае самолёты эти – очередная провокация…
Поблизости справа беспрерывно гремело, а у нас было тихо. Но покоя не было. Всё время мы ждали, что и на нас пойдут, что и у нас начнётся. Мы стояли наготове, и наши встревоженные сердца сжимались от предчувствия большой, непривычно тяжёлой беды».
Я читаю строчки из новой книги известного белорусского писателя Ивана Мележа, написанной более сорока лет назад, а изданной недавно. Читаю эти строчки и невольно вспоминаю другого человека и его собственный рассказ про первый день войны…
КАЛМЫКОВ Василий Тимофеевич,
Гродно:
- Был замечательный вечер, хорошая тихая погода, начиналась светлая ночь - с 21 на 22 июня 1941 года. Вдруг около 2 часов ночи просто вбегает в штаб начальник штаба дивизии, полковник, взволнованный, успел только одно слово сказать… Я взял стакан воды, подаю ему, хотел представиться, он махнул рукой, вбежал в кабинет командира базы. Но ночь, там никого не было. Он выскочил. Я в недоумении… Сейчас-то я знаю, поскольку читал воспоминания Василевского, Жукова – тот в 12 ночи сообщил в округ, что готовится провокация немецких войск.
Вскоре получаю указание объявить боевую тревогу. Иными словами, еще задолго до того, как могли появиться в воздухе немецкие самолёты, весь гарнизон, авиационная база, авиационный полк (у нас базировалась и особая разведэскадрилья) были приведены в боевое состояние и даже самолёты были подготовлены к взлёту.
Вдруг появляются над базой немецкие самолёты – они сразу были отогнаны и никакого особого вреда нам не причинили.
С Василием Тимофеевичем я познакомилась во время встречи студентов Гродненского университета с ветеранами войны. Этого высокого седовласого человека с орденскими планками на цивильном пиджаке молодые люди знали как декана факультета правоведения, а вот рассказ о его фронтовой биографии услышали впервые.
Перед самой войной Василия Калмыкова призвали в армию и направили в Прибалтику, в авиационный полк. В служебные обязанности молодого воина входило техническое обслуживание самолётов. И так случилось, что в первые дни войны его, рядового солдата, благодаря решительным действиям назначают старшиной роты.
- Пожалуй, этот день и определил мою судьбу. На нашу роту было одновременно возложено ведение разведки и определение расположения немецких частей. В роту входило два стрелковых взвода, зенитный и пулемётный взводы, сапёрное отделение, химотделение, служба наведения и метеостанция. Всего около 200 человек.
М-да… - думаю я, - 200 жизней в твоём подчинении, а тебе только 20 лет и два дня военного опыта… И вновь открываю «первую военную книгу» Мележа. Вот как он пишет про то, из чего у них, молодых, необстрелянных, складывалось мужество.
«Впервые услышали визг мин и звук взрыва. Мины рвались впереди, сзади, справа, слева. Мы прикрывали отход батареи. Командир приказал: «Кто лишний, отходите!» Я мог уйти, но совесть и гордость пересилили страх смерти. (Сейчас я горжусь этим)».
Василий Тимофеевич не рассказывает, откуда бралось мужество, просто вспоминает один из боевых эпизодов, каких за время войны были сотни и тысячи.
- Часто мы находились между передовой и тылами дивизии, и стреляли через наши головы по тылам, и наша артиллерия била к ним тоже через наши головы. Знаете, это не особенно приятно – всё время слышать вой летящих снарядов. Я уж не говорю о бомбах – их на нас сыпалось очень много. Если случалось немецкой авиации захватить момент посадки наших самолётов, она всё сосредотачивала на этой взлётно-посадочной площадке, стараясь уничтожить. И нам приходилось в этих условиях принимать самолёты, отражать нападение немецкой авиации. Мы ведь не пехотинцы, не можем укрываться где-то в окопах, блиндажах.
Помню, мы стояли под Смоленском, тут же с нами и 30-я воздушная дивизия. В семи–восьми километрах - линия фронта. Неожиданно – массированный налёт на расположение штаба армии и нашей базы. С Васей Петраченко, моим помкомвзвода, мы сразу выскочили - у нас точек зенитных было полно. Он к одному пулемёту сел, я – ко второму, и как только немецкий Хенкель-111 пошёл в атаку, мы его подожгли. Он пошёл на снижение и упал где-то на нейтральной полосе.
Начиная с 1943 года в нашей роте было много девчат, по 19 – 20 лет. В основном призванные в армию после освобождения советской территории. Какую службу несли эти девушки? Свои склады с бензином мы прятали в лесу, а для самолётов делали либо землянки, либо тоже уводили в лес. И вот где-то в лесу склад боеприпасов, допустим, бомб – девушка ночью, в зимнюю стужу дежурит одна в этом лесу, вблизи линии фронта… Много было девушек-лётчиц, молодых, бесстрашных. Только прилетела с боевого задания, и тут выясняется, что снова необходим вылет: на разведку или уничтожение вражеского объекта. Так они сами изъявляли желание… А какие почести оказывали им все, кто имел причастность к обслуживанию этих лётчиц.
Иногда лётчик, по сути мёртвый, сажал самолёт. Такие случаи были не единичными. Или возвращался из боя самолёт, и не было живого места ни на машине, ни на теле лётчика. Или обгоревший лётчик сажал самолет, хотя уже ничего не видел.
После того как немцы были остановлены под Москвой, часть, в которой служил Калмыков, участвовала в наступлении на Калинин, Смоленск, освобождала Белоруссию, Польшу и Германию. И наконец последний день войны…
- Где-то с 6 на 7 мая 1945-го наша часть выдвинулась в район города Витштока. Здесь базировались немецкие ФАУ-2 – по сути самолёты без лётчика, или большие летающие мины. Мы считали, что немецкий гарнизон отступил, а он ушёл в лес. Вероятно, ночью они планировали напасть на нас. Но наши солдаты обнаружили их стоянку, и это был наш последний бой с немецкими частями, по всем правилам пехотного боя. Он начался на рассвете 8 мая и завершился около 22 часов ночи. Все боевые силы (пулемётный и стрелковый взводы) находились в основном в нашей роте, поэтому вся рота участвовала в этом бою. Весь немецкий гарнизон , который обслуживал патроны ФАУ-2, был уничтожен либо пленён. И в эту ночь с 8 на 9 мая мы узнали о Победе.
Как сложилась судьба Василия Калмыкова после Победы? Как многие его ровесники, чьи задумки и планы надолго отодвинула война, он настойчиво, увлечённо учился, окончил Минский юридический институт и аспирантуру, был членом Верховного Суда республики, работал в Министерстве юстиции БССР.
Еще раз вернусь к строчкам Ивана Мележа:
«Снова шли в бой, снова погибали товарищи. За столом мы вспоминали про них, не плакали, потому что все были равны. Для каждого из нас любой день мог оказаться последним».
На снимке ветераны спустя 60 лет после войны. Фото автора.
-----------------
Цикл "Цена Победы" включает еще три части под таким же названием.