Гимн... В очереди (Алексей Яблок) / Проза.ру

            Старый Хрен.

            Особый интерес представлял городской сумасшедший старый Хрен. Хрен – это не то, что обычно скрывается под этим словом, а фамилия небоги, а старым его называли в отличие от его сына - молодого Хрена – человека уважаемого в посёлке по меньшей мере в силу трёх обстоятельств: был он машинистом паровоза (самая престижная профессия на железнодорожной станции), самым сильным мужиком и капитаном футбольной команды.

            Старый Хрен (а было ему всего-то лет 65-67) на здоровье тоже не жаловался: могучий, как старое дерево, с бычьей шеей, жилистыми руками и сверкающей летом и зимой бритой приличных размеров головой. Признаки сумасшествия у Хрена проявлялись в том, что, проходя по главной (практически и единственной) улице посёлка, он зычным голосом вещал разные политические лозунги, естественно, верноподданического содержания. Путь его обычно пролегал от единственного в посёлке трёхэтажного красного здания, где проживали железнодорожники, до поселкового базара. Обочина, по которой шествовал старый Хрен, немедленно пустела: у него был устрашающе агрессивный вид, хотя за все годы он пальцем не тронул ни одного человека. Вообще, сумасшествие старого Хрена выглядело каким-то избирательным. Жил он с женой много лет, вырастил двух дочерей и сына, дома себя вёл мирно… Но, выходя на люди, преображался. На рынке Хрен, не переставая выкрикивать лозунги и проклятия врагам советской власти, собирал дань продуктами с сердобольных, побаивающихся блаженного, крестьян и отправлялся в обратный путь.

            Мысли старого Хрена иногда путались, оттого и его декларации выглядели достаточно странно:
            - Смерть империалистам – поработителям трудового народа! Позор приспешникам капитализма – наши доблестные органы пересадят всех предателей Родины и врагов народа! Убийцы, мучители и изверги!
            - Позор подлым космополитам, под прикрытием белых халатов убивающих наших вождей! Собакам – собачья смерть!
            Симкина мама по поводу старого Хрена говорила:
            - Эр махцех мишиге ын махт мишиге эймицн… (Он сам придуривается, а дураком делает кого-то).

            Старый Хрен был самым постоянным и, конечно же, бесплатным Мишкиным клиентом. Два раза в неделю, а то и через день, совершая свой «хадж» по улице Ленина он заходил в салон, без лишних слов усаживался в кресло, иной раз вышвыривая не достриженного клиента ( кто помоложе), и добрый Мишка наскоро выбривал круглую голову старика. После чего клиент поднимался и молча, не обращая внимания на мастера, выходил в дверь. К сидящим на скамеечке во дворе, ожидающим своей очереди или просто зевакам Божий человек обращался с дежурным лозунгом или проклятием, затем следовал дальше проторенным путём.

            Мозоль.

         Ещё один любопытный клиент Мишки-рыжего – Федя Мозоль. Фамилия эта в местечке была на слуху: три брата, три мозоля «на теле» посёлка. Как это повелось в русских сказках, двое слыли умными, а третий – дураком. Старший из братьев – народный судья, второй – тоже при номенклатурном деле, а Федя был электромонтёром. Вот называть ли Федю Мозоля дураком? Здесь у Симки имелись большие сомнения. Федя не был сумасшедшим, Федя не был даже странным. Он был необычным. И необычность Федина состояла в том, что Федя любил петь. Вёл он себя на улице приблизительно так же, как старый Хрен, с той только разницей, что вместо дурацких лозунгов и проклятий, Федя пел. Причём, пел не простые песенки или частушки, а арии из оперетт. Именно от него, от Феди Мозоля Симка и его сверстники впервые услышали музыку Кальмана, Оффенбаха, Штрауса.

            Сильва, ты меня не любишь.
            Сильва, ты меня погубишь…
            Сильва, ты меня с ума сведёшь,
            Если замуж не пойдёшь!

            И хоть в дальнейшем Симка, большой любитель оперетты (может и благодаря Феде), слушал эту арию много раз, в памяти остались именно те слова, которые распевал младший Мозоль. Пел Федя довольно приличным тенором, абсолютно чисто, не фальшивя ни единой нотой. Прохожие оглядывались на шедшего всегда под приличным «шафе» Федю, кое-кто покручивал пальцем у виска, а Федя пел и радовался жизни.

            Обермейстер.

… На скамеечке в кругу слушателей часто можно было увидеть невысокого, тщедушного пожилого мужчину с лукаво-морщинистым лицом и весёлыми глазами. Обычно он «травил» разные притчи и байки, которые с удовольствием слушали досужие собеседники. Фамилия этого весельчака была Обермейстер, работал он то ли снабженцем, то ли бухгалтером в конторе «Заготзерно» и был знаменит, как местный Василий Тёркин. Обычно его байки были безопасными – шолом-алейхемского толка; рассказывал он их в лицах да так, что порой в героях его побасенок угадывались многие из земляков. В 1949 году Обермейстер рассказал не самый удачный свой анекдот, рассказал его на работе. Через два дня вечерком его подобрал «чёрный воронок». Суд скорый и праведный дал бедному Обермейстеру 25 лет и тот отправился в места не столь отдалённые, но отдалённые достаточно, чтобы оттуда уже никогда не вернуться…

            Авреймл.

      Почётным посетителем парикмахерской был дядя Авреймл, местный шойхет (резник), исполняющий обязанности местечкового раввина. Собственно, Мишкиным «прихожанином» реб Авреймл стал недавно и не от хорошей жизни. До этого он подстригался у Фимы и ничто не предвещало смены мастера, если бы не определённые события, произошедшие в жизни старца. Придётся об этом рассказать.

            Поскольку времена были суровые, любые собрания больше трёх человек могли быть расценены, как троцкистский заговор или происки космополитов. Ни синагоги, ни даже молельного дома в местечке не было. Реб Авреймл олицетворял собой всю духовную власть, не будучи, однако, официально посвящённым в сан духовника. Жил достойный человек, в отличие от подавляющего большинства служителей культа всех религий, на собственные трудовые доходы. Приход в основном слагался из платежей за убиение кур – какой еврей откажет себе в куриной ножке с тарелочкой парующей «яхале» хотя бы раз в неделю в шабис (субботу). Все евреи местечка – тайно верующие, атеисты, члены партии – независимо от своих убеждений ели (кто реже, кто почаще) кур, лишённых жизни реб Авреймелом.

            Казнь в исполнении шойхета носила ритуальный характер, куры как бы заранее смирялись со своей судьбой, так как в отличие от своих менее удачливых сестёр в результате манипуляции резника становились кошерными. Глядя на трепыхающихся в предсмертных судорогах пернатых, Симкин дружок Тимка, большой знаток литературы и, в частности, Гоголя, глубокомысленно меланхолично произнёс: «Редкая курица долетит до середины двора…»

            Ещё одна статья дохода – это отпевание, чтение кодеша (поминальная молитва) у гроба покойного. Поскольку евреи в местечке умирали с большой неохотой, особо рассчитывать на прибыльность этого источника не стоило. Собственно, как и все другие евреи в местечке, шойхет занялся домашним промыслом – приготовлением пасхального борща. Технология производства этого продукта была такой же, как пять с половиной тысяч лет тому, когда этим делом занимались Исаак, Иосиф, и быть может даже сам Каин…
            В большие чаны загружался крупно нарезанный красный буряк, заливался ключевой водой и две недели спустя в результате брожения получался тот самый «пейсахдекер борщ», который за умеренную плату раскупали прихожане. Борщ только назывался пасхальным, а ели его круглый год, что делало этот гешефт достаточно выгодным. Приготовлением борща занималась жена реб Авреймеле с двойным, как это часто бывает у евреев, именем Сурка-Лейка.
            Тут-то мы и добираемся до места повествования, где станет ясно, причём тут куры и пасхальный борщ. Дело в том, что пару лет тому реб Авреймл овдовел. Печаль по поводу потери друга жизни была велика, однако это не помешало безутешному вдовцу через год жениться на дамочке, отстававшей от него на жизненном пути лет эдак на двадцать пять. Сорокалетняя ребыця отличалась жизнерадостным нравом и бьющей через край любовью к людям. Особенно к сыновьям и племянникам достопочтенного Авреймеле. Поползновения молодой мачехи ограничивались невинными поцелуями, градус которых, однако, превышал родственные параметры. У самих сыновей и племянников такая демонстрация родственных привязанностей возражений не вызывала, но жёны сыновей всполошились.
            Во избежание семейных катаклизмов мудрый Аврймл оставил детям отчий дом, а сам снял в аренду полдома у старого возчика Шмила. Хата имела большое «обисця» (подворье), что было на руку деловому ребе.
            Появление второй жены привнесло в жизнь пожилого молодожёна несколько не то, чтобы проблем, но необычных новшеств: жена закомандовала каждый вечер прогуливаться под ручку по главной улице, ходить по воскресеньям в кино и даже выезжать на маёвки.
            Естественно, что лёгкое грехопадение шойхета не оставалось тайной для жителей местечка и, конечно же, служило поводом острословам-парикмахерам для ядовитых шуток и розыгрышей. Оттого посещение ребе Авреймеле парикмахерской (стригся он у знакомого читателю Фимы) становилось суровым испытанием.
            Фима приглашал своего клиента занять кресло, любезно и уважительно оборачивал его шею салфеткой, набрасывал покрывальце и начинал великосветскую беседу.
            - Да, времена меняются, - размышлял как бы про себя Фима, - Теперь настоящему мужчине хочется иметь женщину помоложе. Конечно, это веселее, чем жить до глубокой старости с какой-нибудь старухой, когда есть много молодых…
            - Это с одной стороны, - так же глубокомысленно отзывался брат Яша, стригущий клиента, на соседском кресле, - С другой же стороны, молодая жена крутит мозги так, что до глубокой старости можно просто не дожить…
            - Э, что не говорите, - продолжал Фима, - но между нами, мужчинами говоря, спать с молодой женой… это цимес!
            - Это с одной стороны, - философски раздумывал Яша, - С другой же стороны, где гарантия, что это удовольствие попутно не имеет ещё кто-то?
            - Яша, ты говоришь плохие гадости. В благоверных еврейских семьях такое не бывает.
            - Фима, ты говоришь смешные шутки. Где ты сейчас видишь благоверных евреев, если даже дети раввина едят свинину?!
            В таком духе беседа продолжалась, пока Фима подстригал густую серебристую шевелюру и бороду ребе.
Посидев несколько раз на этом электрическом кресле, дядя Авреймеле сбежал к Мишке. Здесь было всё наоборот. Интеллигентный Миша обслуживал почтенного посетителя подчёркнуто вежливо и деликатно, а благодарный шойхет выговаривал ему душу.
Основной темой бесед было то, что у ребе Авреймеле ещё до революции в Америку уехали братья и добрый человек имел мечту их когда-нибудь увидеть или хотя бы узнать об их судьбе.
            - Слышишь, Мишка, - мечтал старец, - если бы они узнали, что я живой и разыскали меня, Нухем (старший брат) обязательно дал бы мне десять золотых долларов. Ты не знаешь, какой он добрый!!
            Воображение ребе Авреймеле как-то застыло на этой сумме и, каждый раз фантазируя в парикмахерском кресле на тему встречи с американскими родичами, он завершал свой монолог вручением ему этих вожделенных монет…

            … Скепсис парикмахеров оказался напрасным: Авреймеле прожил долгую жизнь, в 87 лет он похоронил и вторую жену, которая к тому времени прилично состарилась и давно уже не вызывала у мужа прежнего беспокойства. В 1979 году к 93-х-летнему дяде Авреймеле приехал попрощаться отъезжающий в Штаты племянник.
- Где же твоя мама, моя сестра Эстер?
- Она уже два года в Америке…
- Лыба, Мойша, Элык, идите-но сюда. Я же вам всегда говорил, что у меня ТАМ есть родные. Готыню, какое счастье- я имею сестру в Америке!!