— Да, ёлки палки, — каждый раз хотелось воскликнуть Татьяне Викторовне, когда заходил разговор о чём - нибудь с бывшим сослуживцем её покойного мужа, с Павлом Игнатьевичем. — Вы вообще, слышите о чём я говорю и что я только что вам сказала?
— Я, говорю, я прибавила в весе, потому что курила больше 30-ти лет, а потом бросила, а не потому, что ваша жена с возрастом располнела?!
«Понимаешь, старый козёл?» — мысленно, тоже каждый раз про себя, добавляла женщина, уставшая повторять одно и то же по десять, а то и по двадцать раз.
Но старый козёл и такой же чекист ничего по обычаю не слышал и слышать не хотел, и видеть тоже, кроме своей несравненной особы в образе старого осла или козла, что было уже совсем не важно.
Важно было то, что он вечно ощущал себя единственным Тарзаном среди мартышек, находясь вообще–то, в обществе людей, таких же как он сам, ну, если только с небольшими различиями, что вовсе не давало ему повода думать о себе, как о самом умном.
Ну, какой же он был умный, если в себе дурака не сумел разглядеть?
И потому, каждый раз, позвонив вдове своего покойного сослуживца, он сетовал, что вот, как всегда поговорить-то не удалось, только монолог с того конца провода послушать вышло, имея в виду, что Татьяна Викторовна, рассказав ему недавний смешной случай, не дала ему, старому чекисту и дураку, рта даже открыть, который у него, вообще-то и не начинал даже закрываться, как только женщина подняла телефонную трубку.
Потому, он привычно начинал быстро-быстро прощаться, передавать пламенные приветы дочери и сыну своей старой знакомой, перемежая их с многочисленными сетованиями о том, что так и не поговорили, а так хотелось, особенно ему, ну, да ладно, в другой раз, как-нибудь.
А в другой раз всё повторялось один в один, ну только за исключением того, что теперь Татьяна Викторовна не рассказывала никаких случаев из своей жизни, ни смешных, и ни грустных, и потому удовлетворенный чекист говорил без устали часа, так два. Потом с большой неохотой опять прощался, опять передавал приветы всем-всем–всем, и сыну с дочерью тоже, и снова обещал позвонить как-нибудь, чтобы дать ещё пару советов как правильно жить, и при этом не воровать.
Сам же он, после того, как не стало его сослуживца, Ильи, полковника службы госбезопасности, будучи очень прозорливым, сумел разглядеть в его жене нужный ему потенциал, и потому постоянно и звонил ей, всё надеясь, что однажды и она начнёт жить по его канонам, так, чтобы всё было хорошо, ничего не украл, но сидишь в царском троне, и даже корону на своей венценосной голове не поправляешь, потому что не жмёт, не дурак, же.
Собственно, очень многим в этой жизни, снятся такого плана сны, будто, не будучи ворами, они стали миллионерами.
Потому-то они и не могут быть с другими честными, когда с такой же откровенно честной миной лезут к другим в карман, не имея возможности быть искренними даже с самими собой, и не лицемеря признаться себе в том, что не правда.
Вот и этот вечный золотоискатель, как не изобретённый вечный двигатель, Павел Игнатьевич, ум которого расположился исключительно в чужих карманах, каждый раз, чтобы выглядеть достойно и скромно, произнося кому-нибудь в лицо одно и тоже словосочетание «Вы такой умный», мысленно кашлял, боясь в реальности поперхнуться с возможностью летального исхода, потом так же, про себя потирал руки и думал, что в очередной раз ему удалось обвести вокруг пальца какого-нибудь против него дурачка, не видя и не слыша при этом ничего, и даже той фразы от вдовы бывшего сослуживца:
— Вы, старый козёл, вообще поняли, что я вам только что сказала?
Но старый козёл ничего не хотел понимать, кроме того, что он в своей жизни должен на халяву, как та мышка из мышеловки, всё получать и ни за что не платить. Ему так нравилось и казалось справедливым, оттяпать последнее у кого-нибудь и даже сказать потом, прикинувшись бедной овечкой, что так и было.
А так чаще всего и было, как только Татьяна Викторовна только пыталась заикнуться о своём бедственном положении, эта бедная, несчастная овечка, Павел Игнатьевич, тут же вспоминал, что он только что потратился на лечение своих вставных зубов, потом на ремонт своей, то ли второй, то ли третьей машины и что вообще, вот только сейчас ему пришлось отвалить хренову тучу денег на то, чтобы после очередных квартиросъёмщиков, привели в порядок его «однушку», которую он сдавал за бешеные бабки, считая, как и всё в своей жизни, этот комфортабельный скворечник очень крутым.
При этом, как всегда, ничего вокруг себя не замечал, ни того, что женщина, оставшаяся без мужа, в реальности еле-еле выживала, а на его фоне так вообще, на краю собственной могилы стояла, но всё равно продолжал надеяться на тот увиденный им в ней потенциал, и потому иногда с барского плеча и по старой дружбе кидал ей на телефон тысчонку, но чаще, ограничивался пятьюстами рублями, потому что у него на повестке всегда, в нужный момент, возникал очередной врач и дорогущие анализы, и тоже довольно потирал руки, чувствуя себя мировым благодетелем, почти меценатом, вносившим неоценимый вклад в охрану окружающей среды.
И снова не забывал ощущать себя тем единственным Тарзаном среди мартышек, а правильнее выражаясь, считать себя одного за человека, ну ещё своего сына, а остальных иметь за полезных домашних животных, которые должны были ему приносить пользу.
Ведь во все времена, почти с самого рождения, его величайший, непревзойдённый ум не мешал ему не только нормально жить, но и этот Тарзан продолжал вот так вот, криво / трезво мыслить, считая всех за дураков, и корона, уже сейчас, тоже, по-прежнему, не мешала ему, но всё же, всегда перевешивала его здравомыслие.
Правда, при этом, совсем не понятно было, что же привнёс этот человек в этот мир помимо своего сына, и себя самого, потому что всё же ориентирован он был исключительно на ту мышеловку с халявным сыром, никогда не забывая, что это его главная заслуга в этой жизни, и не стыдясь этого. Потому что заслуга, она есть заслуга, так какая разница какая, да, даже, если и никакая, но заслуга же!
Вот и получал потому Павел Игнатьевич по своим заслугам, растеряв всё своё серое вещество по дороге к своему счастливому будущему, будучи уже в возрасте 75-ти лет, и даже анализ ни разу не сделал на его наличие.
Хотя, чтобы это изменило, ведь всё равно, он был единственным Тарзаном среди глупых мартышек… Что тут ещё скажешь. Ну, если только:
— Вы, вообще, старый козёл, поняли, о чём это я только что?
Но ни Тарзан, ни козёл, ничего, конечно же, не понял, потому что царская корона настолько сильно ему сжала его голову с мозгами, что он и думать уже был не в состоянии, ни то, чтобы, что-то ещё понимать. Вот так он и жил уже спустя почти столетие после своего рождения — с короной на голове и с сознанием в уме, что лучше и умнее всех, правда, то, что ещё и дурак при этом, разглядеть так не сумел…
10/05/2018 г.
Марина Леванте