Плеснула ночь на кофе кипяток.
Чернеет небо в чашке горизонта.
Я обвожу словами мыслей контур.
В строках - лишь треть, две трети - между строк.
Вера Бутко
– Зина, Зиночка, Зинуля, – ласково называл любимую, а затем жену Яша ещё недавно, вкладывая в интонацию и чувственную мощь красноречиво сопровождающего это магическое действо взгляда изрядную порцию щедрого душевного тепла, искреннее восхищение и трогательно зачарованную симпатию.
Иногда заботливо, нежно звал куколкой, лапушкой, умничкой и сокровищем. В моменты интимной страсти мог нашептать на ушко толику похотливых непристойностей, но доброжелательно, лишь для того чтобы подстегнуть влечение.
Осторожничал, боялся спугнуть тонкую ткань ошеломляющего, оглушительно интенсивного состояния безграничного счастья.
Вроде вчера ещё было так, но будто не в этой жизни.
Судьба ли, рок, жребий: как не назови то, куда занесла семейные отношения цепь драматических событий, ничегошеньки исправить уже невозможно.
Теперь Яшка обращался с ней бесцеремонно, грубо, словно не жена она, а собачонка безродная, которую можно пнуть, стегнуть плёткой, безжалостно ткнуть мордой в пол, заставить лизать сапоги.
К цинично выкрикиваемому приказу, – подь сюды, тварь… живо, – непременно добавлял унижающие достоинство эпитеты. И бил, просто так, “для профилактики”, походя, не разбирая куда, лишь бы почувствовала его беспредельную, ничем неограниченную власть.
– Сдохла что ли, кобыла ленивая. Я тебя научу родину любить! Думала, в сказку попала?
Кто она теперь: рабыня, прислуга, наложница?
Не всё ли равно, ведь обращается с ней так законный супруг. А ей и податься некуда. Да и страшно.
Сгорбленная женщина, чутко прислушиваясь, сидела на краешке грубо сколоченной табуретки за накрытым в горнице столом. Судя по разорённому интерьеру трапезы и обилию разноцветных горячительных жидкостей, праздник или гульбище в самом разгаре.
На Зинаиде изрядно поношенное ситцевое платьишко в мелких синих цветочках: чистенькое, но ветхое, висящее на исхудавшем тельце мешком. Неприбранная голова с сальными непокорными прядями некогда шелковистых, теперь ломких и тусклых волос. Сморщенные, в разноцветных синяках руки ладонями вверх безвольно лежат на коленях. Лицо – пустое, безвольное, не выражает ничего. Как и глаза: выцветшие, безжизненны, блёклые.
Она помнит, как плескался в них насыщенный васильковый цвет, словно июньское небо, отражающееся в лесном озере. А ведь была, не так давно была Зинаида первой красавицей на деревне. Косы носила: блестящие, тяжёлые, толщиной в обхват запястья.
Сельские парубки пьянели от счастья, если чернобровая Зиночка позволяла пригласить на танец, разрешая положить ладонь осиную талию. Млели взрослеющие ухажёры от нечаянной возможности в стремительном движении дотронуться намёком до спелой груди или крутого изгиба бедра.
Девочка никогда не была тихоней, но и лишнего никому не позволяла. Озорница, хохотушка, любимица хороводящихся девственниц, заводила посиделок и девичников. Отличница в школе, отменная работница, умница, рукодельница.
Всяк жених на селе мечтает залучить для нелёгкой деревенской жизни справную во всех отношениях невестушку. Зинаида девушка непростая. С норовом и понятием: одно дело дразнить да проказничать, совсем другое – вступить во взрослую жизнь.
Девчонка неукоснительно следовала вековым заветам целомудрия, потакая родительскому тщеславию, вызывая белую зависть и немалое восхищение у множества обеспокоенных будущим отпрысков отцов, в семьях которых подрастали женихи и претендентки на выданье.
Ей тридцать пять лет. От былых достоинств и преимуществ, следа не осталось. Не молодица, , зрелая женщина. Могла бы в неге счастливо жить, детей рожать-нянчить, а она пришлых баб ублажает, коих муженёк стайками едва ли не каждый день таскает.
Зинаида исподнее им стирает после игрищ сатанинских, спины в бане мочалками трёт, веником парит, за столом прислуживает.
Попробуй не подчиниться, изобьёт, унизит, а всё одно заставит. Силища у мужа нечеловечья, а разъярится – что кабан раненый становится: глазищи нальёт и тычет кулачищами в грудь да в живот, за волосы таскает, словно Зинаида не женщина – вещь, которую выбросить не жаль.
В соседней с горницей комнате дверь нараспашку. На скомканной постели шумно развлекается парочка, намеренно выставляя напоказ наготу и постыдную в неприкрытой откровенности мерзкую похоть.
Баба, перемежая беспричинный смех вульгарной многоэтажной матершиной, бесстыдно подставляет, нисколько не стесняясь, голый зад, задирая ноги выше головы, подмахивает расшиперенными в стороны окороками как кошка в охоте; орёт, извиваясь в предвкушении пика сладострастия, требует сильнее, глубже.
Яшка, а это он, Зиночкин, законный муж, энергично качает корпусом, расшатывая скрипящую кровать, обливается потом, издавая шлепающие и чавкающие звуки.
– Сочная ты Нюрка б****ща, аппетитная! Вона сколько добра накопила. Не ленись, подмахивай шибче. Зинка, сука, квасу неси, шевелись! Нюрка, поддай шибче! Раззадорила, сейчас кончу! Давненько такую шуструю курочку не топтал. И-э-э-эх, лови подарочек, шлюшка. У меня не забалуешь.
Зинка, озирается по сторонам, словно ищет заступы, встаёт шатаясь. На лице отразилась брезгливость, боль: не мышечная – душевная. Где это видано: при живой жене столь беззастенчиво блудить, не только не прячась, намеренно демонстрируя безнравственно циничную суть безумного разврата.
Отродясь о подобном кощунстве не слыхала. И ведь терпеть приходится. Более того – прислуживать.
Сейчас наиграются, Зинку заставят постель менять после непотребства: стирать, сушить, развешивать. Сами тем временем голышами за стол усядутся, закусывать примутся с аппетитом, кряхтя и охая.
Яшка после каждой стопки целует разухабистую бабёнку в губы, крутит ей соски-маслины, между ног бессовестно волосатую длань суёт, а эта дрянь соком интимным обливается, хохочет, бессовестно раздвигая ноги, выставляя напоказ рваную рану бесстыжего лона.
Хорошо, сегодня не принуждает Зинку на эту непристойность глазеть. А то не понравится чего – кулачищем в лицо.
На правой скуле у неё изжелта-фиолетовый след от недавней мужниной ласки, глаз едва отходить начал от сизого синяка.
Что ж, за жизнь такая, за что всё это мучение терпеть приходится!
Ведь не работает стервец.
Зина в доме и раба и кормилица. Пусть и невелика её зарплата, но жить можно.
Было бы... кабы не это безобразие.
А ведь она не доярка, не телятница – главный совхозный ветеринарный врач.
Вся деревня о позоре Зинкином знают. Побои скрыть невозможно: синяки, ссадины, подавленное настроение, худоба лагерная. Но все молчат, только по углам шепчутся.
И председатель воды в рот набрал.
Убьет же Зинку, зараза!
Не сегодня так завтра.
Или через месяц.
Да она и сама из такой жизни куда угодно, даже на тот свет убежать готова.
Эх-х, первая же красавица была!
Посмотрели бы на неё сейчас родители. Может и к лучшему, что не дожили, не увидели такой позор.
Зинка дрожащими руками налила в кружку квас, едва не расплескав, поставила на тарелку, прихватила полотенце, понесла в комнату.
Яшка рычит и стонет от избытка животного удовлетворения, закатывает от наслаждения глаза. Хотел было отвалиться, да передумал. Заломил ноги подружки за уши так, что она крякнула от боли, испустив из дебелых чресел несвежий дух, из груди утробный крик, а из глаз непрошенную слезу, потёкшую безобразно по щекам. Грубо влетел восставшим, словно по приказу, стержнем в чавкающее чрево.
Девка было взбрыкнула, но получив смачный тычок в бок обмякла, забыв как дышать.
– Зубы спрячь, шалава. Нам, детка, спешить некуда. Всё будем пробовать: спереди, сзади. Яшка в кобылах толк знает.
Зинаиду затошнило, но ослушаться не посмела – квас принесла на вибрирующих негнущихся ногах. Подошла, отвернув голову, держит посудину с квасом, ожидая очередного приступа мужниной агрессии.
– У, сука, такой кайф обломала, с ритма сбила, зараза! Сызнова починать придётся. Вот заставлю вылизать, – посмотрел на запыхавшуюся от скрюченной позы, испуганную переменой настроения кавалера подружку, рассмеялся, – не дрейфь, солдат ребёнка не обидит. Но это идея. Как я раньше не догадался?
Яшка сыто отвалился от срамной части Нюркиного тела, демонстрируя поникшие причиндалы, с размаху выбил из рук жены тарелку, ловко попав кружкой ей в лицо.
Зинаида вскрикнула, прикрываясь инстинктивно руками.
Яшка вскочил, – облила, тварь, – влепил супруге кулачищем в ухо, добавил ногой.
Женщина упала навзничь. Лежит – не шевелится.
– Да и хрен бы с этой тварью. Не сдохнет. А коли и так: на кой эта падаль нужна. На Зинку боле у меня не стоит. Вот на тебя, Нюрка, да! Моя мужественность просто в бой рвётся. Давай подымай моего молодца, б ****ища, ты же мастерица по интимным вопросам! Мужики твою квалификацию и сноровку хвалят. С супружницей позже разберусь. Давай заканчивать поскорей – пора глотку промочить. Зинка, тварь, иди закусь разогрей. Ишь, разлеглась! Врезал-то слегонца, для науки. Вполсилы. Притворяется, зараза. Анька, твою мать, чего уши развесила, работай давай! Задарма что ли поить тебя?
Хмель прибавил охоту иметь женщину, распалил желание, но забрал силу и способность его удовлетворить порочную страсть.
Парочка провозилась в тщетных попытках закончить начатое действо. Любовники пыхтели, ругались, затем принялись догоняться водкой.
В пылу страсти Нюрке нарисовали нехилый фингал, потом они шумно мирились и наконец заснули, так и не успев одеться, за столом.
Зинаида очнулась далеко за полночь, голова гудела. Может, ударилась, когда падала или в ухо муженек попал неудачно. Лучше бы убил.
Чего делать-то, так и жить?
Машинально, по привычке или из страха новой порции издевательств, прибрала со стола, вымыла посуду, подмела пол, старательно обходя храпящую в непристойных позах парочку, исторгающую из недр организмов невыносимую смесь алкогольного перегара с терпким запахом секса.
Угомонились. Теперь можно и Зиночке передохнуть.
Разом нахлынули воспоминания.
Боже, неужели вот этот вот, женщина никак не могла подобрать слово, позволяющее однозначно и ёмко очертить всю меру презрения и негодования. Ненависти Зинаида не испытывала: для этого нужно пересилить страх, который сковал основательно по рукам и ногам, не позволял дышать.
Омерзительное существо, вызывающее тошноту и отвращение, вот как!
Исковеркал жизнь, уничтожил самоуважение, унизил, растоптал достоинство. Что Яшка ей оставил, кроме бренного тела, да и то дошло до крайней степени истощения.
Одежда на Зинаиде висит, грудь похожа на пустые наволочки. Крутые некогда бёдра выпирают острыми выступами, рёбра можно пересчитать поштучно. Впалые глаза, землистый цвет кожи.
Незнакомые люди видят её старухой.
В автобусе, когда приходится ездить в район, ей непременно уступают место. Люди, уже не молодые, называют мамашей. А у Зинаиды даже детишек нет…
Это тоже его вина.
Зина почти доносила первенца. Ребёночек под сердцем шевелился, пинал в живот: настоящий, живой.
Яшка бил ногами.
Для этого не было ни причин, ни предпосылок; алкоголь и лихое настроение решили разом судьбу и ребёнка, и матери.
Впрочем, свою жизнь он тоже вывернул наизнанку.
Яков пришёл в тот раз с работы поздно праздновали завершение посевной.
Председатель выделил приличную сумму на праздничное застолье. Мужики решили сэкономить на закуске: деньги до копейки потратили на водку и пиво. Заедали хлебом, майонезом с луком, плавлеными сырками, чтобы вставило.
Развезло всех.
Усталость за две недели изнурительной работы от рассвета до заката усугубила действие горячительного. Яшка схлестнулся с Витькой Паниным, невзначай спросившим того, уверен ли он, что Зинка понесла от него.
Яков завёлся с полоборота, пришёл в неописуемую ярость, замахал пудовыми кулачищами умело, метко, прямым ударом угодив Витьке по сопатке. Нос хрустнул и потёк, разом залив застолье кровищей.
Завязался поединок. Оба парни дюжие, уступать не хотят и не умеют. Охотников разнимать не нашлось: дело молодое – пусть резвятся.
Витька сдуру орал, что якобы знает настоящего папашу Зинкиного зародыша, намеренно распаляя и без того озверевшего мужика, вселяя в него сомнение и беспокойство относительно отцовства.
Это была полнейшая чушь, однако слово не воробей – вылетело.
И втемяшилось Яшке в воспалённое восприятие собственного достоинства, которое моментально утратило точку равновесия.
Он взревел как раненый зверь, схватил огромный кухонный нож и всадил Витьке в живот по самую рукоятку, умудрившись покрутить для уверенности и пущего удовлетворения несколько раз, разворотив тому брюшину.
Застолье скоренько свернулось. Захмелевшие пахари, поняв, что произошло, разбежались кто куда: никому не хочется стать свидетелем убийства.
Яшка попинал в дополнение к уже совершённому насилию поверженного противника, хряпнул вдогонку из горлышка чуть не половину бутылки водки, и, шатаясь, побрёл домой.
По дороге его окончательно развезло. Ничего толком не помня, кроме одного – что Зинаида якобы изменила, что ребёнка на стороне нагуляла.
Доказательства ему не требовались: достаточно слова настоящего мужика, который, кстати, уже поплатился.
– Поделом скотине! Жаль, не добил. С женой разберусь, потом ему добавлю.
Выбежавшую навстречу радостную Зинаиду Яшка с ходу облагодетельствовал кулаком, метя сначала в лицо, затем в живот, где, по его мнению, обитал свидетель измены.
Молотил, пока не притомился.
Заснул рядом с избитой Зинкой, которую спустя несколько минут зверски скрутило. У неё была сильная рвота от сотрясения мозга, внутреннее кровотечение; случился выкидыш. Женщину спасли, можно сказать чудом: в деревне нет врачей, только фельдшер после училища.
Сбежавшие участники пьяных посиделок сразу отправились к председателю, Фёдору Павловичу. Тот вызвал участкового и врача из посёлка. В деревне только два телефона: в правлении колхоза и в сельском Совете.
Участковый и врач прибыли через полчаса. Сначала обследовали место драки. Витька ещё дышал.
Его откачали в районной клинике, исполосовав весь живот. Рана оказалась глубокая, опасная. Зинаидаа пролежала в больнице больше месяца. Повреждения, нанесённые молодым супругом, чуть не сделали её инвалидом.
О причине избиения, Зина узнала, лишь полностью поправившись.
Яшка к тому времени уже был осуждён.
По совокупности совершённых преступлений и опасности телесных повреждений у потерпевших, дали ему пять лет.
На суде он утверждал, что виной всему неверность жены. Так и ушёл на зону, твердо уверовав в мифическую измену.
Зинаиде советовали развестись с Яшкой, пока тот отбывает срок, но она решила дождаться и выяснить, что на самом деле произошло.
Напрасно, опрометчиво она так поступила: фактически подписала приговор дальнейшей судьбе.
А начинались их отношения с большой любви.
Яков был симпатичным, хозяйственным, крепким. Мало кто мог сравниться с ним силой и статью. Юноша запросто поднимал на вилах целую копну сена. Мог бегом разгрузить, ни разу не отдыхая, машину деревянного бруса или мешков с цементом.
Взрослые мужики обычно просили у председателя его в подсобники, если предстояла изнурительная, физически очень тяжёлая работа. Яшка помогал на лесоповале, на пилораме, при постройке домов, разгрузке и прочих работах, где требовалась грубая сила. Позже, перед армией, выучился на механизатора.
За Зиночкой начал ухаживать в восьмом классе. Иногда провожал, редко.
Девчонка была строптивая, характерная. Яшка, хоть и не робкого десятка, перед ней пасовал, боясь на чём-то настаивать. Оказывать обычные для его возраста знаки внимания, но Зина их то ли не замечала, то ли принимала как должное в числе обыденных притязаний других мальчишек.
У нее ещё не сформировалась потребность любить, хотя где-то изнутри червячок коварного влечения уже завёлся.
Иногда Зинаида о Яше думала. Не просто как о деревенском мальчишке, а сравнивала с прочими, чаще в его пользу.
Он казался Зиночке не только мужественным, но и забавным, интересным.
Бойкий юноша, деликатный, с привлекательными чертами лица. Яков умел её восхищать. Правда, виду она не показывала и повода думать о ней как о предмете страсти старалась не подавать.
Рано невеститься.
Однако парень к тому времени уже вполне созрел: мысли о девчонках и их восхитительных особенностях не давали сосредоточиться на чём-то ином. Яшка увлекался Зиночкой всё больше, грезил о ней днём и ночью; мечтал, представлял сценарии встреч, детали разговоры, даже прикосновения научился чувствовать, закрывая глаза. И млел, восторженно ощущая волшебные процессы внутри.
Частенько при общении с ней, даже мысленной, Яшку обдавало волной жара, усиливалось сердцебиение, напрягался низ живота. Порой это становилось невыносимо.
Конечно, приятно было думать и о других девочках, но совсем не так.
Зина, Зиночка, Зинуля!
Яшка перекатывал на языке божественные звуки имени, которые сами по себе заставляли потеть и волноваться.
Чем сильнее Яков о ней задумывался, тем чаще ловил на себе её мимолётные взгляды. Каждый раз, будучи застигнутой врасплох, уличённой в пристальном разглядывании Яшкиного лица, Зиночка смущалась, краснела, отворачивала взор, начиная громко разговаривать, глупо смеяться. Иногда срывалась и убегала.
Юноша чувствовал, что это неспроста. Зиночка тоже им интересуется. Значит, надо быть настойчивее. Что, если сделать подарок, хороший, дорогой?
Деньги нужны. А он все заработки мамке отдаёт. Значит, придётся часть утаить. Главное выяснить, чего девушка любит.
Мужики сказали, что все женщины просто в обморок падают, если им преподносят духи и модельную обувку.
Значит, надо копить на туфельки. Или на духи?
Пусть, будет то и другое.
Тогда без вариантов: от благодарности захмелеет, как дышать забудет. Может, даже поцелует! Почему нет, она что – особенная?
Мальчишки со своими подружками давно целуются, а Яшка Зиночку даже за ручку ни разу не держал. На танцах не в счёт: там, как бы, не совсем всерьёз. Игра, одним словом. Там она со всеми танцует, кто пригласит. И обнимается. А нужно, чтобы только с ним.
И ведь накопил.
Зиночка примерила подарки, понюхала, а брать отказалась.
– Что родители скажут, подумал? И вообще… ты что это – купить меня надумал!
Однако довольная была – словами не передать.
В тот день Яков первый раз Зиночку проводил до калитки.
И поцеловал.
В щёчку.
Девушка зарделась, сжала кулачки. Поцелуй всё же вернула, неловко чмокнув кавалера в подбородок.
И сразу убежала.
В сенях, как только захлопнула дверь, прижалась к стенке, закрыла глаза, мысленно прокручивая острые до невозможности ощущения. Унять биение сердца, сбившееся дыхание, унять испепеляющий жар в теле, не получалось.
За этим загадочным занятием девочку едва не застали.
Папка выспрашивал, отчего дочурка такая красная, е заболела ли? Таблетки от простуды предлагал, помог расстелить постель, дал выпить горячего молока с мёдом.
В эту ночь Зиночка ни на секундочку глаз не сомкнула: маялась крамольной мыслью, что поторопилась убежать, чего делать не следовало.
Надо было ещё немножечко с любимым побыть.
Вот оно, значит, как бывает!
– Раньше был цыган цыганом, теперь Яшенька. Потому что туфельки подарил? Какая же я глупая! Осторожней нужно быть. Присмотреться. Ну, и что тут можно увидеть, что влюбился в по уши? Я итак об этом знаю. У него на лице о том написано крупными буквами. Так я, выходит, тоже того… втрескалась! Отчего сердце трепещет, наружу рвется? Неужели у других так же? Раньше такого не было.
Это знак. Небеса сигнал посылают, чтобы мимо не прошла. Точно, провидение хочет, чтобы я знала о том, чтобы сосредоточилась, подумала.
Имя у него красивое: Яшенька. Миленький мой! Может и мой. Пусть себе целует, с меня не убудет.
Хочу невестой быть.
И фату хочу. И белое платье. Свадьбу, чтобы вся деревня гуляла, за нас радовалась. И ребятишек. Трое. Две девочки и мальчика. А фамилия у него будет Проскурин. Иван Яковлевич Проскурин.
Звучит?
Еще как звучит! Вот размечталась, глупая. Почему нет! Я что, хуже других! Тоже хочу мешок счастья. Даже два. Чтобы на всю жизнь хватило.
Кажется, я действительно влюбилась. Только это секрет.
Никому не скажу. Родителям в особенности. Счастье тишины требует.
Намечтаюсь вдоволь, в воображении всё перепробую: пусть поволнуется. Я девушка бесценная.
Яшенька, любимый мой!
Пока выбираю да ломаюсь, шустрые девчата возьмут и уведут. Нет смысла упрямиться. Особенный интерес тоже демонстрировать ни к чему. Уступать надо помаленьку, не торопясь.
Яшка запретный плод ещё до Зиночки отведал. Но хотелось большего, а подружка строга, вольностей не позволяла.
– Зина, Зиночка, Зинуля! Звездочка моя, цветик ненаглядный, что, если сватов направлю, руки твоей просить?
– Что ты, что ты! Мала я ещё. Дай вначале школу закончить. Погуляем пока, обвыкнемся. Дождись, пока вырасту, созрею.
– Как решишь, любимая, так и будет. Всё стерплю.
– Знай, я твоя суженая. Это наша большая тайна.
Так ходил Яшка за недотрогой до самой весны.
После посевной его в армию призвали. Проводили, как положено, всем селом.
Зиночка слёзы лила, ждать обещала.
Начался в их жизни новый этап: роман в письмах.
Никогда до этого не сочинял Яков посланий – не было нужды, а любовь заставила.
Отец хотел, чтобы Зина отправилась учиться в область, но, Зиночка ни в какую.
– Яшеньку дождусь, вместе решим, как жить дальше.
Пошла на ферму лаборантом работать. Заодно ветеринарному врачу, Арсентию Павловичу, помогала.
Старенький, давно на пенсии, но заменить его некем, сам помощницу зовёт. Объяснял, показывал. Иногда давал отдельные поручения.
Наставник нахвалиться на девушку не мог, председателя попросил на учёбу её послать.
Три года тянулись долго, невыносимо долго, бесконечно, но закончились вдруг, а ведь это немалый срок, чтобы разобраться в чувствах.
Зиночка уже сама через силу с эмоциями справлялась. Девятнадцать лет, пусть сватов присылает.
Яшка прямо с паромной переправы отправился к Зиночке. Даже к родителям не зашёл. Повзрослел, заматерел, вытянулся: плечи широченные, руки как кувалды. Сияет.
Целоваться начали, не успев поздороваться.
Теперь-то ему можно всё.
Вечером отмечали демобилизацию. Яков ни разу к рюмке не притронулся: ждал, когда гости разойдутся.
Целовались всю ноченьку.
Сватать Зиночку собралась чуть не вся деревня.
Свадьбу гуляли с размахом.
Зиночка обмирала от радости, но силилась представить, что дальше будет.
Представления Зиночки о семейной жизни ограничивались целомудренными поцелуями и застенчивыми объятиями на закате. Дальше всё – чёрная дыра.
Страшно, когда не ведаешь, с чем придётся столкнуться.
Больше всего девочка переживала тот факт, что теперь спать вместе придётся.
– Это как, – переживала она, – может, ну её, свадьбу эту?
Страхи относительно проблем в начале семейной жизни не подтвердились: муж оказался на редкость нежным и терпеливым. Торопливость и суета были ему несвойственны.
Яков сразу взял быка за рога, занялся обустройством дома, который достался им в качестве приданого от дедушки и бабушки.
Председатель для ремонта выделил лес. Плотничать Яков научился ещё до армии.
Совместная жизнь оказалась интереснейшим приключением. Только с ребеночком не получалось.
В согласии и радости прожили молодые шесть лет.
Сыночком своим Зинаида считала Яшеньку, всячески ублажая его, потакая любым прихотям. Учиться дальше муж не позволил, сказав, что совсем не ревнует, но разлуку на годы выдержать не в силах.
Зиночка погоревала, однако, согласилась, что это его исконное право, а расставание, даже на короткое время, и для неё проблема.
Хорошая весть пришла нежданно-негаданно. Зиночку начало тошнить …
И вдруг такая беда.
В одно мгновение замечательный муж и прекрасный человек превратился в дикого зверя. Колдовство, приворот?
Чего только не передумали односельчане.
Пётр Спиридонович, свёкор, каждый день посещал невестку в больнице, в церковь ходил, замаливать сыновние грехи, плакал, сох на глазах.
Своей вины Яшка так и не признал: считал, что был в супружеском праве, за что и страдает.
– А суку эту, рано или поздно изведу. Устрою ей ад на земле. Пусть только дождётся!
После трагедии, тихо и незаметно, словно и не жили, убрались Панины, родители Якова – Леонид Матвеевич и Лидия Егоровна.
Зиночка осталась совсем одна. Навещала изредка могилки родителей: поплачет сиротливо, пожалуется сама себе на судьбу горемычную и снова в дом, где каждая доска ведает о случившейся беде.
Этот дом, теперь – вся её жизнь. Потому и решила ждать.
– Может не со зла он. Наговорили, вот и взбесился. Вернётся – окружу заботой, любовью. Глядишь – оттает. И я рядом с ним оживу. Нельзя же рушить то, что строилось долгие годы. Мало ли, что в жизни от излишнего возбуждения случается!
Зина ему письмо написала, просила объясниться.
Ответ тоже пришёл. Короткий. " Оправдываться не буду. Дождись."
Чтобы скрасить ожидание, Зиночка поступила в техникум, учиться на ветеринарного врача. Арсений Павлович совсем состарился, не справлялся, приходится ему помогать.
Учёба три года отнимала силы и время:хоть какое-то развлечение, похожее на жизнь. Старалась, получила диплом с отличием.
Ветврач расплакался, когда её назначили на его место, – дождался-таки свою смену!
Зиночка с головой ушла в работу. Днём, на людях, вроде и ничего, а ночами одолевала тоска-кручина, жуткая меланхолия и одиночество.
– За что Яша со мной так? Разве была я плохой женой?
Говорили ей люди добрые, – разводись, пока закон позволяет сделать это без Яшкиного согласия, уезжай куда подальше. Кто раз руку на жену поднял – не остановится.
Не послушалась. Верила в любовь.
В какую!
Время шло, неотвратимо приближая окончание Яшкиного тюремного срока. Зиночка на календаре отмечала оставшиеся дни.
Встреча с бедой случилась до безобразия неожиданно. Зина пришла с работы. Не успела раздеться, когда сзади её сграбастали в охапку, грубо повалили на пол, лицом вниз.
Яшка безжалостно сдирал с неё одежду, больно дёргая за волосы, хлестал по щекам. Разорвал белье, поставил на четвереньки и резко вошёл в Зинаиду сзади, – пять лет, сучка… пять бесконечно долгих лет я предвкушал эту минуту. Теперь, ты, тварь, за всё мне ответишь: за загубленные годы, за чужого ребёнка, за б*****во. Отныне и впредь… я твой повелитель, твой хозяин. Будешь делать, как прикажу. За непослушание наказание: больно, очень больно, пока сама не попросишь, чтобы убил. А сейчас показывай, чему выучили тебя любовники. Я тоже поделюсь опытом. Того что покажу, в страшном сне не увидишь. Камасутра отдыхает. Буду любить во все щели, дорогая. За пять лет душеньку отведу. А ты терпи: заслужила.
Яшка ловко, почти незаметно ткнул Зину растопыренными пальцами в живот, в район солнечного сплетения. Зиночка задохнулась, сложилась пополам.
– Замри, сука! Замечательная поза. Так и стой. Будем пробовать варианты. Ты всё ещё хороша. За это и любил. Наслаждайся.
Яшка терзал, как матёрый волчара: рвал на части беззащитную добычу. Старался сделать больнее, чтобы сразу показать, насколько опасен, какой беспредельной властью способен обладать.
Сначала Зина кричала, плакала, изнемогая от унижения и боли и невыносимого унижения, доставляемого мужем, некогда самым дорогим и любимым человеком. Чуть позже поняла, что именно этого он ждёт, этого добивается.
Зина замкнулась в себя, отрешилась от настоящего, впала в подобие беспамятства. В глазах закрутился кровавый вихрь, душа как бы отделилась от тела.
Яшка знал, что делает, научился в заточении: приводил в чувство, то ударом по почкам, то сильнейшими шлепками, от которых лопалась кожа, по голому заду. Методов "возбуждения " у него было много.
Изобретательный, гад. Зиночка, невыносимо страдала, ожидая окончания пыток.
Только бы выжить...
Это было лишь началом, разминкой. Дальше он забрал у жены все деньги, пнул ногой и приказал готовить ужин, – гости будут. Не сделаешь – пожалеешь, что на свет появилась.
Вечером пришёл навеселе с сумкой жратвы и большим числом бутылок разного калибра и качества. Притащил двух девиц с печатью интеллекта на лице и следами непростой судьбы. Той и другой наверняка не было восемнадцати.
Девочки вели себя шумно, развязно, чересчур откровенно предлагая себя: запросто показывали женские половые подробности в развёрнутом виде.
Вера и Роза.
Поразительно, как жизнь обходится с наивными дурами, если думать они начинают совсем не головой. Обе девочки были глупы как пробки, но очень способные в качестве станков для отработки эротических навыков.
Печальное, зрелище.
Яшка заставил Зину прислуживать этой вульгарной компании. Гуляли долго, шумно, наслаждаясь, если про подобный разврат можно так выразиться, взрослыми играми. Такого ужаса Зиночка даже представить себе не могла.
– Задумал я, Зинка, бизнесом заняться. Малину организую, чтобы нужных людей потчевать, подмасливать, когда нужно. Будем в народ выходить с сексуальными услугами. Вот, контингент проверяю на предмет профпригодности. Ничего себе шмары. Агрегаты рабочие, неутомимые. Годятся. Немного подучу и вперёд. Мы с вами, девки, такую деньгу зашибать будем, закачаетесь! С участковым я договорюсь, председатель и без того в штаны наложит. Короче, всё на мази. Денег добудем, ремонт в заведении сделаем и начнём. Ты, Зинка, старшей будешь. С работы, конечно, придётся уйти. Но это мелочи. Тебе понравится, вот увидишь.
Зина никак не могла понять, что в Яшкиных словах правда, а где вымысел, но всё равно было страшно.
Потом он пропал на два дня. Пришёл один, издевался, как мог, целую неделю. Пьёт и насилует, насилует и пьёт. Проснётся и опять начинает потешаться. Бить и унижать не забывал. Но заботился, чтобы следов не оставалось.
С участковым, Дружининым Иваном Пантелеевичем, у Яшки что-то не сладилось. Орал как раненый зверь, обещал убить и закопать того, раз он нормального языка не понимает. Похоже, боится его муженёк. Может, сходить к участковому тайком, да рассказать всё как есть? Страшно. ЗашибЁт.
Так, разгульно, и жила.
Розочки, Светочки, Нюрки и Вальки – мал мала меньше, изрядно побитые молью, случайными половыми связями и дурными привычками, гостили у неё в доме регулярно. Иногда жили месяцами, ублажая Яшку, покрикивая, цыкая на Зиночку.
Побыть одной удавалось лишь на работе.
Выглядеть Зинаида стала так, что без слёз не взглянешь: похудела килограммов до сорока. А ведь она женщина высокая, метр семьдесят пять. Одни глазищи остались, да и те выцвели, как ситцы на солнце.
Жила так с Яшкой больше года. Про малину больше не вспоминал. Бил теперь меньше, видно устал.
Зиночка приспособилась было к такой жизни, но неожиданно у мужа начали появляться деньги. Точнее, много продуктов и водки. В это время опять объявилась Нюрка, на самом деле Анна Сергеевна Голованова: Зиночка паспорт её видела. У этой стервы, как иначе можно такую назвать, на второй день привычка объявилась – ногой с разворота бить Зинку в живот или по спине. Врежет и смеётся, а Яшка гогочет.
И начинают любовники на полном серьёзе рассуждать – убить Зинку или пусть ещё поживёт?
Страх совсем сковал её по рукам и ногам: тремор появился, головные боли одолели.
Изверги уснут, она плачет. Слёз-то, уже нет, рыдает беззвучно, сотрясаясь всем телом. Иногда горло спазмами сводило и дышать нечем.
Сколько жить-то осталось. Да и какая это жизнь?
Бояться устала, страдать...
– Может отравиться... отчего бы и нет? Зато, никаких издевательств. Засну и всё. Решайся, Зинуля. Эти спят. Никто не помешает.
Женщина нашла в сенях прочную верёвку, на какие скотину на пастбище привязывают.
– Выдержит!
Придвинула стол под крюк, который давно, когда ребёночка ждали, Яшка в потолок ввинтил, чтобы люльку повесить. Крепкий крюк: самое то, что нужно.
Зиночка завязала канат, как в фильмах про войну немцы делали, накинула на крюк, подёргала для проверки надёжности, перекрестилась... и повисла…
Потом вдруг передумала, пыталась уцепиться за петлю, но сил оказалось недостаточно.
На её удачу (это как посмотреть), в дом заглянул участковый, Иван Пантелеевич. Дверь была открыта, а на стук никто не отозвался.
Он и вошёл. Как раз вовремя. Успел в последнюю минуту. Ещё мгновение и отнесли бы Зиночку на погост. Спасли, откачали.
Иван Пантелеевич не просто так зашёл: магазины последнее время по деревням начали грабить.
– Два дня назад в соседней деревне, в Липаково, разобрали печную трубу в потребкооперации. Через отверстие в потолке вынесли почти весь провиант. Там и мануфактуры много было. Вызвали проводника с собакой из лагерной охраны, прошли по следам, которые сюда привели, в твой сарай. Сейчас там с понятыми товар описывают.
– А где твой, муженёк в смысле, Яшка?
Еле живая Зиночка, держась за уничтоженное петлёй горло, показала глазами на дверь в соседнюю комнату, где в полуобморочном состоянии храпела голышом сладкая парочка.
– Гражданин Проскурин, Яков Петрович, гражданка, Голованова, Анна Сергеевна, вы подозреваетесь в краже социалистической собственности из магазина райпотребсоюза в Липаково. Вы арестованы.
Яшка, стоя уже в наручниках, оглянулся на едва дышащую жену и процедил сквозь зубы, – отсижу и выйду. Найду – убью, суку! Мало того что жизнь испоганила, так ещё и ментам стучишь!
Вести в деревне распространяются много быстрее, чем в городе. Через несколько минут у дома собралась толпа: большая часть населения. Первым пришёл председатель. Повинился перед Зиночкой, что чувствовал неладное, но тоже Яшку боялся.
– Стыдно признаваться, да что делать, если это правда. Никак не пойму – как из доброго семени вырастают гнилые всходы. Батька, мать – замечательные же люди. Уезжать тебе надобно, Зинуля, насовсем. Давно говорил – не жди. Упрямая ты. Беги, зина, беги! Страна большая. Ты женщина молодая, счастье найти, судьбу обустроить, не поздно. Есть ещё шанс. Жалко отпускать хорошего специалиста да делать нечего. Отсидит изверг и вернётся. Кто тебя спасет? Извини нас, Зиночка! За равнодушие, за то, что вид делали, словно ничего не происходит!
Женщину положили на кровать, закрыли одеялом и оставили в покое.
Народ ещё долго обсуждал последние новости. Не так много в деревне происшествий, драматических подавно.
Чуть позже вернулся председатель, опять молил о прощении. Поплакали без слов. Всё ведь и так понятно. Старики и женщины сентиментальны не в меру.
Потом председатель вынул из-за пазухи свёрток, положил тихо на кровать, – это тебе, Зинаида. С миру собрали. На первое время хватит. Уезжай, дочка. Куда глаза глядят. И не пиши. Никому не пиши. Забудь обо всех нас. Не ровён час проболтается кто. Не дай бог, конечно! Врагу такого не пожелаешь. Прости ещё раз. Если сможешь. Видно всегда бродили в Яшке гнилые соки, только дремали до поры. От денег не отказывайся. Чем можем. Сами не богаты.
Зина, Зиночка, Зинуля! Милая девочка. Эта жизнь для тебя завершилась. Поищи, построй иную. Вдруг повезет.
Что невозможно исправить, вероятно, удастся забыть, стереть из памяти...