(Главки из "Энциклопедии меня". Вступление напишу позже. Из него станет понятно, что это за проект).
Абсолют
Чем дальше я от юности, тем меньше во мне максимализма и притязания на обладание истиной в последней инстанцией. А истина в последней инстанции – это ведь и есть абсолют.
Есть притча про древнего философа, который начертил перед учеником два круга на земле. «Смотри: меньший круг – то, что знаешь ты. Снаружи – это то, что ты не знаешь. У твоего круга небольшая площадь соприкосновения с тем, что ты не знаешь. Больший круг – то, что знаю я, соответственно, мой круг больше соприкасается с непознанным. Я не знаю больше, чем не знаешь ты».
Молодые люди не знают больше, чем не знают старшие (или как сказал один профессор богословия зазнавшемуся студенту: «Да я забыл больше, чем ты знаешь»). Оттого в них (в молодых людях) больше апломба и самоуверенности.
Обычно с возрастом человек потихоньку начинает устраняться из споров до хрипоты «за истину». У меня так. Либо видишь сразу, что оппонента не переубедить – так зачем время тратить (а переубеждаться от такого ой как не хочется)? Либо, если разговор продуктивный, брызжешь слюной меньше. Потому что это некрасиво, а то, что истинно – всегда и красиво.
Признав относительность своих взглядов и свою удаленность от абсолюта, легче переносишь поражения в спорах и тише празднуешь победы в полемике. Потому что понимаешь: мое знание и мои взгляды несовершенны на каждом этапе моей интеллектуальной биографии, а значит, они должны постоянно уточняться, обновляться, пересматриваться, иногда отвергаться в какой-то части.
Поэтому я говорю себе: вскрылась в диспуте твоя неправота – радуйся, лучше сейчас изменить ошибочное мнение, чем позже. Обнаружилась преимущественность твоего понимания по сравнению с чужим – не ликуй, скоро твои взгляды надо будет пересматривать.
Абсолют для меня слово того же порядка, что совершенство, полнота. Т.е. это что-то, присущее Богу. Интеллектуальная скромность выразится в признании только за Богом способности знать абсолютно все, успевать абсолютно везде, быть руководителем абсолютно над всем и слыть совершенным абсолютно во всех Своих качествах.
Другими словами, на нынешнем этапе моего существования абсолют – это не про меня. (И, извините, не про вас). Да, во Христе я обладаю небесным наследством, но это реалии из разряда «еще нет, но уже да». И надо еще разобраться, чего в нас больше: «еще нет» или «уже да».
А раз так, то и юношеский максимализм для меня (по счастью) пройденный этап. Хочется верить.
Автобус
Сочетание слов «школа» и «автобус» вызывает у меня резко отрицательные эмоции. В начале и середине девяностых я ездил в школу на автобусе, сначала на девятке, потом на двадцатке. Кризис, в магазинах очереди за хлебом, потом эти очереди исчезли, а давки в автобусе остались.
Я не помню рекордов, сколько подряд автобусов я проводил, не попав в них из-за переполненности, но сесть во второй, третий или четвертый автобус – это было в порядке вещей. А впечатления от поездки в полузависшем и сдавленном положении… Брр…
Когда пустили двадцатый маршрут, который был поближе к моему дому на Бауманской и подальше от густозаселенных кварталов, стало чуть полегче, но только чуть. Бывало, что я не помещался в двадцатку, ходившую несколько раз в день, и тогда шел на девятку, с большой вероятностью того, что опоздаю в школу.
(Двадцатка шла, как сейчас помню, в шесть пятьдесят, соответственно, вставать мне надо было где-то в шесть пятнадцать).
Но есть об автобусах у меня и другое воспоминание. Через несколько лет, когда давки в автобусах стали сравнительной редкостью, а я был уже старшеклассником, я начал читать в автобусах и на остановках. Жалко было времени, которое терялось – в сумме больше часа-полутора в день.
Да, это вредно для хрусталика, о чем я узнал уже на излете этой части моей читательской биографии, но до чего же это приятно! Приятно, во-первых, само ощущение того, что ты обманул время и живешь в книге дополнительный час в день. Сознание продления своей жизни каждый день на час. Во-вторых, это было очень атмосферное, необычное чтение. Тряска, вибрация, запах, знакомые виды за окном, движение.
И еще позже, перед сдачей экзаменов в школе, нет, за полгодика до того, я обнаружил, что хорошо учу наизусть в автобусе. Дома что мешает заучиванию? Отвлекаемость – на телевизор, холодильник, запретные на этот момент книги и так далее. В автобусе ничего этого нет. Особенно хорошо (вернее, плохо – все-таки, без последующего повторения это заучивание было некрепким, но для сдачи на уроке его хватало) получалось учить темы по немецкому.
Однажды я проехал свою остановку по дороге домой, а потом воспользовался этим приемом и стал иногда специально удлинять свой маршрут, чтобы доучить заданное. Когда в кармане проездной – это не проблема, с талончиком все сложнее: на конечной надо пробивать новый.
Это об автобусах моего детства и отрочества. В последнюю же тринадцатилетку я на автобусах ездил считанные разы. Запомнилось, что те разы, которые я ездил с детьми, для них это было событием. Как аттракцион в парке. Сейчас старшие ездят в школу и на тренировки на автобусе сами – налет аттракционности с этих поездок для них наверняка слетел.
И последняя, но очень важная для меня ниточка ассоциаций с автобусами. Я часто звонил своему учителю Библии по телефону с вопросами. Но почти постоянно меня терзала догадка о том, что я отрываю его от чего-то и отнимаю у семьи. Иногда по некоторым сигналам я догадывался, что так это и есть.
И я придумал звонить ему, когда он едет в автобусе или троллейбусе. Внес в свой ежедневник расписание его недельных поездок, договорился с ним, в какие дни и в какое время буду ему звонить, и в плане моей подготовки к разборам и проповедям появился пунктик про звонки Н.М. во время его передвижений общественным транспортом.
Но и без моих звонков ему в автобусе хватало, чем заниматься. Он либо дочитывал в дороге дневную норму чтения Библии (у него это было 25 глав), либо молился, либо проговаривал про себя самостоятельно составленный символ веры (если не ошибаюсь, его проговаривание занимало у него минут 30-40).
Амнистия
В детстве меня наказывали много. Наверное, даже очень много. Система наказаний была такая: за что-то чрезвычайное я получал расчет на месте, за прегрешения более мелкого порядка счет шел до трех – как только озвучивалась цифра три, я получал ремень и счетчик обнулялся. Получал сильно. Бывало, что потом неделю не выходил на улицу, потому что из-под шортов виднелись следы понесенной кары.
Такая особенность. Практически всегда или почти всегда при получении третьей желтой карточки родители садились со мной разговаривать. И этот разговор был для меня дополнительной опцией наказания. Ввиду надвинувшейся неминуемой угрозы получения ремня у меня отключался разум, и длинные разбирательства моей вины, а потом объяснения моей неправоты и втолковывания инструкций о правильном поведении усваивать было трудно. Но усваивал.
Один или два раза за все детство случилось чудесное. Именно так я это тогда воспринял. После всех этих длинных и тяжелых приготовлений, разбирательств, выяснений и вразумлений, перед самим моментом экзекуции (для этой процедуры папа всегда выводил меня в другую комнату, зажимал мою голову между ног и много раз хлестал мою, извините, попу широким кожаным солдатским ремнем), так вот, прямо перед самим моментом наказания мне сказали, что меня прощают и наказывать в этот раз не будут.
Космонавт, который впервые испытывает невесомость, парит в космическом крабле не с таким катарсисом, с которым парил тогда я, выходя из зала суда на подгибающихся ногах.
И вот что еще мне хочется сказать в этой статье своей энциклопедии. Знаете, что меня удивило больше всего намного позже, когда я впервые стал попадать в верующие семьи? Страшное – по моим меркам – непослушание детей родителям и неуважение к ним. Что-то буркнуть в сторону отца или матери или не сделать сразу то, что тебе сказали – мне такое в детстве не сходило с рук. Я сразу получал очередное предупреждение на пути к пугающей цифре «три».
В христианских семьях есть очень много благословений, которых не было в моей семье. Но вот что я понял: ходить под постоянной, да еще и выданной авансом вперед амнистией ребенку неполезно. Благодать благодатью, но роль детоводителя к ней никто не отменял.
Архимед
В детстве я много читал, в том числе всяких научно-популярных книжек, в том числе с биографиями известных и замечательных людей. Из всех прочитанных мной тогда жизнеописаний больше всего меня впечатляла биография Архимеда.
Катапульты, сжигание направленным через линзу солнечным лучом вражеских кораблей, разгадка тайны золотой короны с излишним добавлением серебра и прочее – это все, конечно, захватывало внимание. Но больше всего меня поражал при каждой встрече с этой биографией конец жизни Архимеда.
Есть разные версии этого рассказа. По одной из них, когда римляне захватили Сиракузы, Архимед был занят решением задачи. При этом он что-то чертил на песке. К нему в дом или во двор вошел римский солдат и приказал ученому следовать за ним к военачальнику. Архимед сказал, что сначала ему надо решить задачу. За неповиновение солдат тут же убил мудреца. По легенде, перед смертью Архимед произнес: «Не трогай моих чертежей!»
Это сегодня я прочитал, что сия фраза – «апофеоз творческой мысли, непричастной повседневной жизни» (Р.Л.Берг), но в детстве меня поразил сам факт, представленный во всей возможной наглядности: написанное слово может кем-то цениться выше собственной жизни. Это была первая в моей жизни встреча с самопожертвованием ради логоса (тогда еще с маленькой буквы).
Кстати, во время блокады Ленинграда архитектор и художник Александр Никольский нанес латинский текст этого знаменитого высказывания на потолок подвала Эрмитажа, превращенного в бомбоубежище. Эта надпись видна там и сейчас. Noli turbare circulos meos!