Глава Двадцать Шестая
Сорок Третий
Привозили ещё и ещё – пололи мир косою смерти, на корм паровоза истории, - изваивали себе скамейки на берегах истории. Фюрер не был злодеем – лишь соприкоснул исследование падения арийской расы и вредность смешения той с кровью иных, - и спас расу свою от геноцида. Герой.
Так думал и Он – офицер концелярии, - сына устроил в концлагерь – следить за жидами в банных (одни выживали). Гордость Рейха – сущий Шиндлер из фильма. Что же за пепел в голове у внемлющих зову времени – инквизиторов человечности – не узнать, не посетив головы тех, - и аспект головной – иной от временного.
Сын телеграфировал на старофранцузском – «Встреть груз живой – через два дня» - и привёз в чемодане Жидовку юную. Мне отвратительны распи межлюдские – глупы и абсурдны, – оттого, продолжим. Молодость украшает даже изнеженную работой в поле тварь жидовскую: волосы вьются волнами и спадают на иссаженное лицо, - оттого смахивает пряди через минуту.
Он отошёл за винтовкой – «Держи её» - и вернулся, в убеждённости, отвращении и непоколебимости. Приведённая сжалась микробом – Привёдший заслонил ту. Так жидовка поселилась у сыноубийцы. Служанка, рабыня и кто бы та ни была, угождала прихотям недеспота-неничтожества и чувствовала: сложись обстоятельства иначе – могли бы сладить, и не встретиться.
Он не тосковал по сыну – отдавшему жизнь за дворняжку – но был заинтригован, подобно горному льву: чем та заставила покойного затесаться в предатели, вызволить себя с поезда и броситься самому под таковой. Жидовка не знала немецкого – но напевала “Оду Наслаждению”, любимую Его, - и Ариец, взялся за лингвификацию Жидовки. Что-то в отвратительности Жидовки – и завораживало: силуэт кудристый на заборе – от идущей в золоте рассвета, в платьи бликов случайных и неслучайных.
Жидовка породила, задела сокровенное. Ариец хотел задушить, уничтожить, сжечь со страниц воспоминания недостойную ходить по Земле. Но стоит испепелить тварь – отношение к той останется, - вычитал Ариец у Юнга, - и стоит придержать ту в загоне жизни.
Жидовку снабдили поводком и сломали голени – гости и соседи не отличали засаженную от немытой дворняги. Дворняга держалась – на злобу Арийцу – без проблеска агрессии: стоило тому изливать на ту (или в ту) смолу злобы, скрипела зубками и вышёптывала – «Ты прав, Господин», - и стала чем-то вроде подушки под иголки и сейфа для противозачаточных. Ариец насчитал в запасе той сотню слов – считал ту малоумной и раз, выслушал ту:
«Знакома с многими словами – но неиспользую от непонимания: к примеру – правда: произошедшее в зрительной зоне наблюдателя. Пред моими глазами людей размалывали и пускали на корм псам рейховским, чтоб лучше чуяли бежавших, - но в этом ли правда? Вообрази нечто вне правил и названий, - то захватит мир – ибо не найти слова, захватязего то в клеть определений».
Он рассказал о прелести служения Тысячелетнему Рейху, но Жидовка – «Идущий по лестьнице карьеры – будь готов стать ступенью» - возмущала само существо Арийца: ничтожество не имеет права жить – но живёт, - быть может, - пронеслось в голове, - кто-то заблуждается? Не важно, кто заблуждается, - заблуждение вьётся в Воздухе, на стороне своей, - и эпоху рассудит эпоха, а рассудивших – время новое, - и нет судьи окончательного – кроме ума, отважившегося презреть заповеди века слабоумия и заглянувшего в душу свою – и каждого, - и рассмотревшего не поддающееся кретериям, названиям и прочему, прочему и прочему: действовала система – Человек же чах под тяжестью самоподчинения, - и нет выхода из бесконечной глупости, - и не высвободиться из бесконечно затягивающейся петли времени, религии и напутствий, - пока не умрёшь – и религии, напутствия и прочие глупости века, не исчерпают себя, сумбурные, самопровозглашающиеся и рождённые из сорняка эго, унитарии, демонстративности и тщеславия с лицемерием; - всё от неспособности системности воспринять со смирением лежащее за просторами той: расслоение в системах глосс и когниктивных, - от деспотичности эго со стремлением заглянуть в не-своё и уподобить себе, - так ничтожно, если отойти, присмотреться к звёздам и обернуться на миг пред ухождением…
Жидовка разъярила фиолетовую арийскую кровь – ту забавляло мальчишество в оформлении рослости и тугоумия, - сколь ни будь изобретателен тиран, корни того неглубоки – и истлеют в угольках времени, в спешке заметания улик, в вычёркивании тщательно высекаемого на граните истории имени и подделке паспортов, смене визы и уходе в подполье, - каждый пёс готов править стаей. Ариец вершил расправу собственную – без крематория, но с выжиганием самой души, - без знания свойств той: рождаться в изничтожении, - и безумие губило безумца, неспособного сбросить петлю ума, предрассудков и напутствий, - и не сказать, кого жальче: Жидовку – закалённую в истязании, - или Арийца – оставшегося петляться бессильным, на верёвке собственной – сплетённой из лжи времени и всесамоутешений, - над райским садом безмятежности (никакого рая богословского) в ожидании Жидовки. Умереть – ерунда; умирание – остановка; перерождение – подвиг истинной человечности, - что не случилось с Арийцем – жертвой века своего, кто – в отличии от пиратов веков прежних – не вкусил Ветра Свободы, но подчинялся и подчинял – с отпущением в передаче эстафеты, - с удовлетворением от крика скошенных смертью полей жидовских.
Это нельзя произносить, с этим нельзя соприкасаться глазами, об этом запрещено думать, - но, что за глупость пронзает человечество – изливающееся речами человечности, - и не одно ли происходит тысячелетие напролёт? Представим сущность с моделью бога – наблюдателя-априориянина – и посочувствуем: сколь скучно – рассматривать тысячелетие в калейдоскопе убиений, - и миллион лет падёт песчинкой в океан прожитого впустую, - человек – в рамках головы единой, системы, аппаратов – сломанных – государственности и прочего, боится отвести взгляд от «повторяй» - на запретное, лакомое и желанное, раскрывающее «мечтаю», - и убивай себя, желающий убить, и люби мир, желающий любить. Тысячелетия рассыплются смехом осознавшего тугоумия века своего – и сошедшего.
Мир имеет кармашки и – чистейшая пропаганда, от слова первого до последнего, - отсознательное – навеянное сознанием массовым, не присущее отдельным – но имеющим выгоду, - не проникнет: отсознательное не подступится к кармашку мира – подполью мысли: искре осознания – что зажигает сукно озарения и воспламеняет сердца девственные на своеволие, - и некто покинет ряды безвольных, и покинет архипелаг рубиновый – навстречу Уединению , Безмятежности и Мечте; и каждый сровняется с Землёй – в бесконечности осознания, - но в чём помеха, кроме Глупости Наследственной, в ОСВОБОЖДЕНИИ?
Жидовка иссохла – неудовлетворённая и неживая, - кожа напоминала кору или обуглившуюся кожу подопытной свиньи, голод миновал порог – где обрубки плоти человеческой взывают к отвращению, а кара Арийца казалась лаской – ведь нет кварплаты, - и кто бы не пошёл на рабство во увеселение другого – когда возлюбленный отдал жизнь ради тебя, а в канаву сточную не податься, - тебя уже взяли. Рейх процветал – подобно нарциссу непорочного соития: бесконечность поимела несознание – и что за глупцы, посмели подчиняться, - и смеют.
Всегда найдутся лицемеры-богословы, веганы-салоеды и прочие замечательные люди, в мире – где человека найти возможно, ценой крови собственной, ног стоптанных и озарения нещадного. Ариец пререзал Жидовку – и бросил собакам. Собаки отлакомились человечиной, но не насытились, неспособные различить кровь грязную от высшей, - и пригрызли Арийца, неразборчивые и неблагодарные, - подобно каждому из нас.
Ариец видел сон – про мир непривычный, но радужный: войн нет и не было, а войны – не убийцы – но собиратели камней с побенежия Реки Времени. Сын жив – и помолвлен с Темнокудрой, мудрейшей из встреченных Арийцем, позабывшим – отчего звал себя Арийцем, отчего возлюбленная Сына печальна во взоре кареглазом, и где трое были прежде. Сон ли – жизнь, из которой выхода нет, - но сон, - ил бесконечность в участии большем и единственном.
~Занавес бесконечной скорби~