Море было блестящим и спокойным, оно почти не колыхалось, и всё население Гавра выстроилось на пристани, чтобы посмотреть на входящие в порт суда.
Они были видны издалека: одни – большие пароходы с плюмажами белого дыма, другие – маленькие парусники, тащимые почти невидимыми буксирами, поднимающие к небу мачты, похожие на обтёсанные от ветвей деревья.
Они со всех краёв горизонта стекались в узкий рот гавани, которая пожирала этих чудовищ, и стонали, кричали, свистели, выплёвывая пар, словно тяжёлое дыхание.
По молу прогуливались 2 молодых офицера. Они порой останавливались, чтобы побеседовать со знакомыми, и то и дело бросали приветствия в толпу.
Внезапно один из них, более высокий, Поль д’Анрисель сжал локоть своего товарища Жана Ренольди и тихо сказал:
- Посмотри-ка, вон мадам Пуансо. Клянусь, она строит тебе глазки.
Она прогуливалась под руку с мужем, богатым судовладельцем. Ей было около 40 лет, она была ещё очень красива, слегка полновата, но оставалась свежей, словно 20-летняя, благодаря женским ухищрениям. В кругу друзей её прозвали «Богиней» за гордую походку, большие чёрные глаза и общее благородство манер. Её репутация была безупречна, её никогда не коснулась ни одна сплетня. Её честь и простоту ставили в пример, и она держалась с таким достоинством, что ни один мужчина не осмеливался думать о ней.
Но вот уже месяц, как Поль д’Анрисель доказывал своему другу Ренольди, что мадам Пуансо смотрит на него с нежностью. Он настаивал:
- Будь уверен, я прав. Я вижу ясно: она в тебя влюблена. Она любит тебя страстно, как чистая женщина, которая никогда не любила. 40 лет – это страшный возраст для честных женщин, если у них есть какие-то чувства: они становятся безумными и совершают безумные поступки. Этой тоже коснулась страсть, старина. Словно раненая птица, она падает, она упадёт в твои объятия… Посмотри.
Женщина, впереди которой шли две дочери 12-ти и 15-ти лет, приближалась и внезапно побледнела, заметив офицеров. Она посмотрела на них горящими глазами, словно больше ничего не видела вокруг: ни детей, ни мужа, ни толпы. Она ответила на приветствие молодых людей, не опуская глаз, в которых горело такое пламя, которое, без сомнения, проникло в сознание лейтенанта Ренольди. Его друг прошептал:
- Я уверен. Ну, на этот раз ты видел? Чёрт побери, это лакомый кусочек.
Но Жан Ренольди не хотел светской интрижки. Он мало искал любви, предпочитал спокойную жизнь и довольствовался случайными связями, которые встречаются молодым людям повсюду. Всякое сопровождение чувствительностью, вниманием, нежностью, которого требуют хорошо воспитанные женщины, его раздражало. Цепь, какой бы лёгкой она ни была, всегда сопровождающая приключения такого рода, пугала его. Он говорил: «Через месяц я буду сыт по горло, но мне придётся из вежливости тянуть это полгода». К тому же, его страшил разрыв со сценами и рыданиями покинутой женщины.
Он избегал встреч с мадам Пуансо.
Однажды вечером он оказался рядом с ней за столом, когда они вместе ужинали в гостях, и он беспрерывно чувствовал на своей коже горячий взгляд соседки. Их руки соприкоснулись и сжались, почти против воли. Это было уже началом связи.
Он увиделся с ней вновь, всё ещё против воли. Он чувствовал, что любим, и испытывал нежность и тщеславную жалость из-за страсти этой женщины. Он оставался галантным и надеялся, что дело не зайдёт дальше.
Но она назначила ему свидание, чтобы увидеться и объясниться, как она сказала. Она в изнеможении упала ему на руки, и он был вынужден стать её любовником.
Это продолжалось полгода. Она страстно любила его. Замкнувшись в этой фанатичной любви, она не думала больше ни о чём. Она отдавалась полностью, отдавала тело, душу, репутацию, счастье – она всё бросила в костер своего сердца, как бросают в костёр, жертвуя, драгоценные предметы.
Ему это давно наскучило, он сожалел и скучал по лёгким офицерским победам, но был связан, скован, несвободен. Она постоянно говорила ему:
- Я отдала тебе всё, чего же ты ещё хочешь?
Ему очень хотелось ответить:
- Но я ничего у тебя не просил, и я прошу тебя забрать назад всё то, что ты отдала мне.
Она приходила к нему каждый вечер, не опасаясь скомпрометировать тебя, быть замеченной. Она бросалась в его объятия, сжимала, осыпала поцелуями, которые страшно раздражали его. Он устало говорил:
- Полно тебе, будь разумна.
Она отвечала: «Я люблю тебя» и бросалась перед ним на колени, чтобы смотреть на него с обожанием из этого положения. Под этим пристальным взглядом ему становилось неловко, и он хотел её поднять:
- Давай сядем и поговорим.
Она шептала: «Нет, я не хочу садиться», и оставалась в такой позе, с обожанием глядя на него.
Он говорил своему другу д’Анриселю:
- Клянусь, я её побью. Я больше ничего не хочу. Надо это прекратить, причём немедленно!
Затем он спрашивал:
- Что мне делать? Дай совет.
Тот отвечал:
- Порви.
Ренольди говорил, пожимая плечами:
- Ты так просто об этом говоришь, словно это так легко – порвать с женщиной, которая изводит тебя своим вниманием, предупредительностью, нежностью, чья единственная забота – нравиться тебе, а единственное горе – не быть с тобой.
Но однажды утром разнеслась новость, что полк меняет гарнизон. Ренольди пустился в пляс от радости. Он был спасён! Без сцен, без криков! Спасён! Осталось потерпеть всего 2 месяца! Спасён!
Вечером она пришла к нему, ещё более возбуждённая, чем обычно. Она уже знала ужасную новость и, не снимая шляпки, схватила его за руки и сильно сжала их, глядя ему прямо в глаза и говоря дрожащим, но решительным голосом:
- Ты скоро уедешь, я знаю. Сначала моя душа словно раскололась, но потом я поняла, что мне делать. Я больше не сомневаюсь. Я пришла, чтобы отдать тебе самое большое доказательство любви, которое может преподнести женщина: я последую за тобой. Ради тебя я оставлю мужа, детей, семью. Я погибну, но я счастлива: мне кажется, что я отдаюсь тебе заново. Это последняя и самая большая жертва. Я – твоя навек!
У него холодный пот выступил на спине, им овладел глухой гнев – гнев слабых людей. Однако он успокоился и равнодушным тоном попытался её вразумить, отказаться от «жертвы», привести её в чувство. Она слушала его, глядя на него своими чёрными глазами, презрительно кривя губы, и молчала. Когда он закончил, она сказала только одно:
- Так ты поступишь, как трус? Ты из тех, кто соблазняют женщину, а потом бросают по первому капризу?
Он побледнел и вновь начал увещевания. Он показал ей неизбежные последствия такого поступка: разбитую жизнь, изгнание из света… Она упрямо твердила:
- Какая разница, если я люблю тебя!
Наконец, он не выдержал:
- Ну, хватит. Я не хочу. Понимаешь? Я не хочу. Я запрещаю тебе.
Затем он в едином порыве опустошил всё, что скопилось у него на сердце:
- Ты мучаешь меня уже так долго против моей воли, чёрт возьми! Не хватало ещё, чтобы ты потащилась за мной. Нет уж, благодарю!
Она ничего не ответила, но по её мертвенно-бледному лицу пробежала долгая судорога, словно все её нервы и мышцы напряглись в ужасном усилии. Она вышла, не попрощавшись.
Той же ночью она отравилась. Неделю её жизнь находилась в опасности. В городе судачили, жалели её, оправдывали её вину огромной страстью, так как выходящие за рамки приличий чувства становятся чуть ли не героическими из-за своей силы, и их всегда оправдывают те, кто осудили бы менее страстный роман. Женщину, которая убивает себя, не осуждают за адюльтер. И вскоре вокруг лейтенанта Ренольди, который отказывался видеть свою любовницу, собралось облачко всеобщего неодобрения.
Говорили, что он бросил её, предал, избил. Полковник вынужден был заступиться за своего офицера. Поль д’Анрисель пришёл к другу поговорить:
- Послушай, дружище, не годиться доводить женщину до самоубийства, это нехорошо.
Лейтенант Ренольди приказал тому замолчать. Прозвучало слово «бесчестие». Состоялась дуэль. Ренольди был ранен и, ко всеобщему одобрению, надолго был прикован к постели.
Мадам Пуансо узнала об этом и полюбила его ещё больше, думая, что он дрался из-за неё. Но из-за того, что ей тоже нужно было оставаться дома в постели, она не смогла увидеть его, и полк уехал.
Он уже 3 месяца находился в Лилле, когда однажды утром к нему с визитом пришла молодая женщина, сестра его бывшей любовницы.
После долгих страданий и отчаянья, с которым она была не в силах жить, мадам Пуансо находилась на грани смерти. Она была безнадёжно заклеймена. Она хотела увидеть своего любимого всего на 1 минуту, прежде чем навсегда закрыть глаза.
Время и расстояние успокоили гнев молодого человека. Он расчувствовался, расплакался и поехал в Гавр.
Она была в агонии. Их оставили одних, и у края ложа умирающей с ним случился припадок горя. Он рыдал, обнимал её, целовал так, как никогда не целовал раньше. Он лепетал:
- Нет, нет, ты не умрёшь, ты выздоровеешь, мы снова будем вместе… мы будем вместе… навсегда…
Она прошептала:
- Правда? Ты меня любишь?
Он, охваченный отчаяньем, поклялся быть с ней, если она выздоровеет, держа в своих руках худые руки женщины, чьё сердце еле билось.
На следующий день он вернулся в гарнизон.
Через 6 недель она приехала к нему: постаревшая, изменившаяся до неузнаваемости и ещё более влюблённая, чем раньше.
Не зная, что делать, он принял её. Затем, так как они жили, как супруги, тот самый полковник, который ранее был возмущён его поведением, теперь возмутился этой незаконной связью, которая бросала тень на весь полк. Он предупредил подчинённого, затем потребовал – и Ренольди подал в отставку.
Они стали жить на вилле на берегу Средиземного моря, где так любят селиться влюблённые пары.
Прошло ещё 3 года. Ренольди, сломавшись под этим ярмом, смирился с её непрекращающейся нежностью. Она теперь была седой.
Он считал себя конченным человеком. Надежды, карьера, удовлетворение жизнью, радость – всё было теперь ему недоступно.
Однажды утром он получил визитную карту: «Жозеф Пуансо, судовладелец. Гавр». Муж! Муж, который не сказал раньше ни слова против, так как понимал, что бесполезно бороться с женской страстью. Что ему было нужно теперь?
Тот ждал в саду, отказавшись входить в дом. Он вежливо поздоровался, не желая присесть даже на скамью в аллее, и между ними завязался долгий разговор.
- Сударь, я пришёл вовсе не за тем, чтобы осыпать вас упрёками. Я знаю, как развивалась эта история. Мы стали жертвами… вы и я… жертвами какого-то рока. Я никогда не побеспокоил бы вас, если бы ситуация не поменялась. У меня две дочери, сударь. Старшая любит молодого человека, и он её любит. Но его семья не одобряет брак из-за… из-за поведения матери невесты. У меня нет гнева, но я обожаю мою дочь. Я пришёл, чтобы попросить вас вернуть мне мою… мою жену. Надеюсь, что сейчас она уже согласится вернуться ко мне… к себе домой. Что касается меня, я всё прощу и всё забуду ради моих девочек.
Ренольди почувствовал сильный толчок в сердце и прилив радости, словно приговорённый, который узнал о помиловании.
Он пробормотал:
- О, да… конечно, сударь… я тоже… я думаю… это правильно.
Ему захотелось пожать руки этого человека, сжать его в дружеских объятиях, расцеловать в щёки. Он продолжил:
- Входите же. В гостиной вам будет удобнее. Я сейчас её позову.
На этот раз г-н Пуансо согласился.
Ренольди бегом поднялся по лестнице, но перед дверью в спальню любовницы успокоился и важно произнёс:
- Тебя ждут внизу. Это по поводу твоих дочерей.
Она вскочила:
- Моих дочерей? Что с ними? Они живы?
Он ответил:
- Да, но создалось трудное положение, которое ты одна можешь разрешить.
Она больше не слушала его и быстро спустилась. Он рухнул на стул в сильном волнении и принялся ждать.
Он ждал долго. Затем, когда до него начали доноситься раздражённые голоса с первого этажа, он решил спуститься.
Мадам Пуансо стояла и казалась сильно взволнованной, готовая покинуть комнату, а муж удерживал её за юбку и повторял:
- Но подумайте, вы же погубите наших дочерей, ваших дочерей, наших детей!
Она упрямо твердила:
- Я не вернусь к вам.
Ренольди всё понял, подошёл неверным шагом и спросил слабым голосом:
- Как? Она отказывается?
Она повернулась к нему к некоторым стыдом и сказала, не осмеливаясь обращаться на «ты» в присутствии законного мужа:
- Вы знаете, о чём он меня просит? Он хочет, чтобы я вернулась под его крышу!
И она ухмыльнулась с невыразимом презрением к этому человеку, который почти стоял на коленях перед ней.
Тогда Ренольди с решимостью того, кто дошёл до отчаянья и разыгрывает свою последнюю карту, начал уговаривать её в свою очередь, защищал её дочерей, её мужа, её собственную жизнь. А когда он прерывался, ища подходящее слово, г-н Пуансо начинал говорить, по привычке «тыкая» жене:
- Подумай о наших девочках, Дельфина.
Тогда она бросила на них обоих взгляд крайнего презрения и, вырвавшись, побежала к лестнице, крича:
- Вы – пара негодяев!
Оставшись одни, они оба испытали чувство огромного сожаления. Г-н Пуансо встал, подобрал упавшую шляпу, отряхнул колени и, пока Ренольди провожал его до двери, произнёс с жестом отчаянья:
- Мы – пара несчастных, сударь.
И он вышел, сутулясь.
(22 августа 1882)
(Переведено 21 мая 2018)