Да... А через двадцать лет, к шестьдесят пятому году, и люди уже жили полегче, и участников войны очень сильно поубавилось. Умирали участники понемногу...
В моём детстве нас всё больше героями Революции и Гражданской потчевали. Встречи с ними устраивали. Ну, книги конечно, фильмы... Концерты всякие. Были хоры старых большевиков и хоры ветеранов Гражданской войны. Помню, как хотелось плакать от всяких пафосных чувств, когда слушаешь в их исполнении:
"Как дело измены, как совесть тира-а-на,
Осенняя ночка темна.
Темней этой ночки встаёт из тума-а-на
Видением страшным тюрьма..."
Сердце дрожало, когда они пели:
"Наших сподвижников юные очи
Может ли вид эшафота пугать..."
Или это:
"Вы жертвою пали в борьбе роковой
Любви беззаве-е-тной к наро-о-о-оду..."
Или это:
"За Царицын, за Царицын
Дни и ночи будем биться,
Пики с пиками скрестя!
И не смыть её дождями
На бугре и волчьей яме
Кровь рабочих и крестьян..."
А вы говорите - фронтовики там... Мало ли их!.. Да они на каждом шагу...
А вот к шестьдесят пятому, я говорю, фронтовиков э т о й войны поубавилось.А ветеранов Революции вообще осталось - кот наплакал. Пришла пора сменить героев...
И не потому, чтобы героического не хватало "в буднях великих строек, в весёлом грохоте, огнях и звонах" нашей "стране героев, стране мечтателей, стране учёных". Ещё как хватало! Герои-полярники. Герои - исследователи океанских глубин. Герои-целинники...
"Зашумят метели,
Затрещат морозы,
Но друзей целинных нелегко сломить..."
Герои комсомольских строек:
"Марчук играет на гитаре,
И мо-оре Братское поёт-поёт-поёт..."
"Горит по ночам керосин
На палубах всех бригантин.
И снова вперёд,
Как парусный флот,
Палаточный город плывёт..."
"Седина в проводах от инея,
ЛЭП-500 непростая линия;
И ведём мы её с ребятами
По таёжным дебрям глухим..."
Герои-геологи:
Держись, геолог,
Крепись, ге-оо-лог:
Ты солнцу и ветру брат..."
И даже уже - герои-космонавты:
На пыльных тропинках
Далёких планет
Останутся наши следы..."
Но это всё какие-то мирные герои. А ведь поэт говорил:"дело прочно, когда под ним струится кровь..." Если же кровь не струится, то "дело" какое-то... непрочное...
Вот я ещё что хочу отметить: мы, советские дети, вырастали под знаком подвига. Жизнь - просто жизнь - была (и д о л ж н а была быть) для нас сама по себе не очень интересна: мы же не обыватели какие-нибудь - о нет! "Обыватель" - какое отвратительное слово! Какое это презренное существо! И это, конечно, не мы. Это, конечно, н е я ! Каждый - из книг, из песен, из фильмов, наконец, из той е д и н с т в е н н о п р а в и л ь н о й и с т о р и и , которую мы изучали, впитывал в себя сознание того, что он рождён для подвига...
Но между тем, к шестидесятым годам стали замечаться некие враждебные тенденции (как называли это старшие товарищи). Девушки повадились стричь косы, завиваться и краситься. В таком виде они появлялись даже на школьных вечерах. Они танцевали всякие вражеские танцы. Возникло такое явление - "стиляги". Они появились уже к концу пятидесятых. Явились, несмотря на строжайшие преследования, торговцы зарубежным "дефицитом". И как мы их ни клеймили ("летят, дескать, покорители Космоса на импортные ярлыки"), а товар их всё-таки покупали... Просто приятней, потому что, носить туфли, которые красивы и модны, и ногу не натирают... Это, конечно, можно понять; но как же быть с героическим настроем? Как прикажете воспитывать идейных борцов с... со всем миром... который не наш... из тех, кто покупает этот самый "дефицит"?..
Пора, пора было сменить героев...
А я в то время была влюблена. Нет, не в шестьдесят пятом, а в шестьдесят третьем ещё...
Извините, что я о личном; но раз мой рассказ строится на личных воспоминаниях, то как обойдёшь любовь?..
Я ещё в школе, в старших классах, увлеклась востоком. Даже пыталась языки "изучать". За неимением учебников, я просто выписывала из книг, которые мне попадались, слова с переводом - как бы составляла словарь такой. Из художественных книг (других-то в моём распоряжении не было): например, из "Шах-Намэ", "Кабус-намэ", "Хосров и Ширин", "Искандер-намэ" - ну всё, что попадалось, вплоть до сказок "Тысячи и одной ночи". И я хотела поступать в МГУ на востоковеденье. Для этого надо было хорошо знать английский; а у нас в школе язык преподавала учительница, которая сама-то его изучала заочно. Так что уровень у меня был не очень...
Но в шестьдесят третьем приехал в наш город человек, который и вправду хорошо знал язык. Он даже работал за границей! В нашем посольстве в Иране. И он стал преподавать английский в нашей школе. Да только я в то время уже давно школу закончила. Как быть?
Мама договорилась, что я буду ходить к нему заниматься.
В те годы было мало людей, которые что-то делали ч а с т н ы м о б р а з о м. Так что такая деятельность Бориса Ивановича скоро стала известна всем. Городок-то был небольшой. И пошли к нему ученики, по пятнадцати рублей за штуку. Я в том числе. Борис Иванович объединял нас в маленькие группы, по два-три человека. Я занималась вместе с моей тёзкой, Наташей Соколовой. Дважды в неделю.
Борис Иванович был красив, и в него многие девочки влюблялись. Между прочим, ещё и художник. Он с рисующими девицами ходил на природу писать этюды... Нет, там ничего "такого" не было; я просто к тому, что и эти барышни были в него влюблены. И вот причина, по которой лично я решила ни за что в него не влюбляться. Я вам не "барышня"!.. Тем более, что я уже была влюблена. Нет, не в живого человека, а в литературного персонажа. В Овода из романа Войнич "Овод". И не первый год уже была влюблена.
Овод, как известно, был искалечен трагическими обстоятельствами его необычайной жизни, что придавало ему особый шарм. А Борис Иванович - ничуть не бывало. Наоборот, он выглядел очень спортивно: стройный, высокий, сухощавый, подобранный. Лицо - как у какого-нибудь зарубежного актёра, с крепким фотогеничным профилем, с голубыми глазами. Слегка седеющий блондин... Нет, не Овод...
Правда, он был фронтовик. Но если каждого фронтовика принимать за Овода, то влюбляться можно было чуть ли не во всех учителей-мужчин в городе, и даже в учительниц. Даже в странноватого учителя истории Абрама Давыдовича, который прекрасный историк,конечно, но "класс держать" не умеет: у него на уроках все стоят на головах, и пыль столбом. А что уж говорить об Василии Васильевиче, который не только фронтовик, но ещё и на протезе. Я даже, помню, приглядывалась к нему на уроках: не Овод ли?... Нет, не он...
Итак, я начала ходить к Борису Ивановичу.
Борис Иванович дал мне и Наташе по экземпляру адаптированного для старшеклассников романа "Одиссея капитана Блада". Он задавал нам прочитать отрывок, который мы разбирали дома со словарём, а потом читали вслух и переводили на уроке. Борис Иванович поправлял наше произношение (ух, и произношение же было у нас!), объяснял на примерах разные грамматические правила; а когда мы накопили некоторый словарный запас, то добавил к этому пересказ и беседы по тексту. Ну, и кроме того, он давал нам ещё топики по темам, какие могли попасться на экзамене в вуз. Мы их заучивали наизусть. Вот так строились наши занятия, и проходили они довольно живенько.
Однажды Наташа заболела, и мы занимались без неё. Поскольку я была одна, я быстро справилась с той частью, которая имела отношение к домашнему заданию, так что осталось время, чтобы читать и переводить с листа. И как раз это было то место, где речь шла о побеге Блада с товарищами. Как они захватили испанский корабль; как встретили в море другой; как надо было защищаться; как капитан Блад приказал привязать испанского офицера к жерлу пушки, обещая, что в случае нападения эта пушка выстрелит первой... Тут я не смогла скрыть своего отвращения. Чтобы положительный герой так поступал с безоружным пленником! Я чуть не добавила: "как будто он не советский человек!" В моём представлении наш, советский, человек не мог быть невеликодушен. А понятие "положительный герой" равнялось понятию "советский человек". Недаром я с розового детства знала из разных песен, что "с нами честные люди из каждой страны".
"Видишь ли", - сказал Борис Иванович, закуривая очередную свою беломорину (Он имел привычку курить прямо на нашем уроке и курил, как мой папа, "Беломорканал"), - "дело, видишь ли, шло о жизни и смерти. Ведь в случае атаки они бы не выстояли, и капитан Блад это понимал".
"Ну и что?" - возразила я горячо. - "Это была бы славная смерть! Разве не лучше погибнуть, чем вот такой ценой спастись?"
Борис Иванович затянулся и ненужно долго разгонял рукой дым.
"Наташа, есть у человека такое врождённое чувство, чувство самосохранения. Я очень хотел бы, чтобы ты никогда не узнала, что это такое..."
"Человек - существо разумное! Он своим чувствам хозяин. Я никогда не стала бы так поступать! Никогда! Да и вы бы, советский человек, никогда..."
"Не знаю," - сказал Борис Иванович. - "То есть, наоборот, - наверное, знаю"...
Он помолчал, и я почему-то тоже. А потом его голос донёсся как будто из какой-то тёмной глубины:
"Под Сталинградом мне было восемнадцать лет. Недавно исполнилось, и сразу призвали... Так вот... Как-то так получилось... Мясорубка была страшная... И вот я очнулся - а в руках у меня какой-то обломок трубы... Какой-то трубы... Весь в крови и мозгах... Как ты думаешь, что я им делал?... А до войны я даже бабочек не ловил, потому что можно повредить пыльцу на их крылышках..."
И стало тихо. Стало тихо-тихо. И сердце у меня куда-то провалилось...
"Давай работать дальше", - сказал Борис Иванович обычным своим учительским голосом. - Давай посмотрим, какие глаголы у нас в этом отрывке в Indefinite, какие в Continuous и какие Perfect Tense , и почему..."
"Овод", - подумала я. И влюбилась...
Ну, влюблённость моя, в общем-то, последствий не имела. Уроки продолжались обычным порядком. Потом я съездила в Москву, провалила экзамены (о чём можно было бы писать отдельно), вернулась домой и стала работать старшей пионервожатой.
(продолжение следует)