- Итак, продолжим нашу беседу. Вот такой непростой вопрос, Алексей, скажите, пожалуйста, красота в Вашей жизни — понятие определяющее или определяемое?
- Это интересный вопрос, но отвечая на него легко свалиться в схоластическую яму.
- Хотите снова все упростить? Как?.. Кстати, я заметила, что отвечая на мои вопросы вы, скажем так, немного уклоняетесь в сторону и говорите о том, что волнует вас в данный момент. То есть вы синтезируете свой ответ из собственно ответа на мой вопрос и, кажем так, из чего-то своего. Мне интересно, какой еще темы вы коснетесь, упрощая вопрос об определимости красоты?
- Христианства и философии Ницше.
- Это имеет отношение к пониманию красоты?
- Улыбнусь: почему нет? По крайней мере, думая над вопросом о красоте я натолкнулся на интересное понимание христианства в «Антихристе» Ницше. Это же потрясающе красивая ложь!.. А если говорить о красоте, то почему не в полной мере?
- Но как сопоставить красоту истины и красоту лжи?
- Никак. Они не сопоставимы по своей природе. Но тут, во-первых, есть один любопытный нюанс, а, во-вторых, нам пора переходить к главному вопросу и волнующую меня тему мы пока оставим в покое.
Но для начала попробуем ответить на похожий вопрос: ложь это определяющее понятие или определяемое?
- Я почему-то думаю, что и то и другое. Например, если человек не определил ложь как ложь, то ложь будет определять уже его самого, точнее говоря, его поступки, решения или понимание мира.
- Бесспорно. Иными словами, у лжи есть цель, иначе она теряет смысл. Теперь второй вопрос: есть ли цель у истины?
- Очень общий вопрос. Алексей, кажется, в начале нашей беседы вы говорили о том, что кто-то из нас может свалиться в схоластическую яму.
- Не свалюсь и постараюсь ответить более чем просто: у истины нет цели. Например, в переводе с греческого «грех» означает промах. Это значит, что целью является сама истина, но говорит не о некоей пассивной форме ее существования, а, скорее, о желании предоставить человеку свободу выбора: хочешь, иди к истине, хочешь — нет. С другой стороны есть свет истины. То есть она никогда не оставляет человека одного в темноте…
- … И есть некий абсолютный свет, который, образно говоря, включили без всякой цели? Истина сияет сама по себе? Алексей, Ницше набросился бы на вас с кулаками.
- Христианство признает Бога-Творца и каждый решает сам как, нет, не смотреть на Творца, а как Его видеть. Что Он, гигантская пирамида Хеопса, заслоняющая три четверти поля зрения и мешающая человеку жить или Он — солнышко над головой и существование всего сущего немыслимо без Него.
Здесь мы подходим к вопросу о красоте. Разве ее можно увидеть во тьме? Тогда человека, согласно тому же Ницше, проявляющего волю к власти, нужно превратить в лампочку. А во что превратится остальное человечество, в стаю хаотично порхающих люминесцентных бабочек? Но тут дело даже не в этом. Знаете, на мой взгляд, ответ на вопрос о понимании красоты как определяющего или определяемого это есть вопрос об истине…
- …Истина для вас это красота?
- Да. И доброта. Они неотделимы друг от друга. Что же касается конкретного ответа на вопрос о красоте, то если она станет для нас только определяющей, мы найдем Бога и потеряем человека, а если только определимой, мы впадем в ницшеанство, мы найдем человека, но потеряем Бога. Иными словами, если мы, приходя в этот мир, находим в нем только уже созданную, пусть для нас, но до нас красоту и не можем создать что-то свое, пусть и с маленькой буквы, но все-таки божье, мы — никто. А если мы считаем все созданное до нас ничем, в ничто превращается уже Бог.
- Ну, допустим, Ницше не отрицал, то есть не считал ничем, например, красоту природы…
Потому что она не мешала свободе его сверхчеловека. И глупо думать, что тот, кто вышвырнул из человека деятельное сопереживание как старую мебель, когда-нибудь не примется перелопачивать на свой лад и природу. Тут главное — начать. А антихристианство начинается всегда с человека.
- А чем именно вас задел Ницше?
- Утонченностью своей лжи. Например, вот тут он говорит о Христе (из «Антихриста»): «…Ему не нужны были формулы и ритуалы общения с богом — не нужно было даже молиться».
Здесь дело даже не в том, что перед смертью на кресте Христос молился до кровавого пота — эту ложь Ницше осознаешь сразу — а в том, что он называет молитву формулой и ритуалом. Но ведь формула только пишется, ритуал только совершается, а молитва — уже творится. Да, в молитве можно найти что-то от формулы и ритуала — кто не цеплялся за них в минуту духовной слабости? — но разве они главное? Мы говорим с вами о красоте, красота неразрывна с творчеством, потому что истинная красота создается только с помощью акта творения. А если его нет?.. Если я пытаюсь создать в себе только некую «рацию», некий одноразовый «сотовый телефон» для связи с Богом, хладнокровно выполняя некие технологические ритуалы, что тогда будет представлять собой моя молитва? И если она будет красива, то красива как? О какой тут вообще красоте может идти речь, может быть все-таки не о красоте ритуала и формулы, а о красоте мира, который я создаю? Этот мир не вечен, но что останется после него? И как может Бог прийти в сознательно созданный человеком внутри себя бездуховный, технологический мир формул и ритуалов?
Немного о самом акте творчества. Вот еще слова Ницше (из «Антихриста»): «Ни мораль, ни религия христианства ни в одной точке не соприкасаются с действительностью. Сплошь воображаемые причины: «бог», «душа», «Я», «дух», «свобода воли» — а то и «несвобода». Сплошь воображаемые следствия: «грех», «искупление», «благодать», «кара», «прощение грехов». Общение между воображаемыми существами — «богом», «духами», «душами». Воображаемое естествознание — антропоцентрическое, с полным отсутствием понятия о естественных причинах».
Знаете, мне как художнику часто приходится иметь дело с «воображаемыми причинами». Но если, например, художник-портретист может усадить перед собой натурщицу, то мне, как художнику слова, приходится держать свою воображаемую «причину», так сказать, полностью в голове. Но, впрочем, и портретисту и мне приходится одинаково нелегко, ведь нам приходится иметь дело с красками, а мы — не маляры и мы, хотя и не отрицаем некие сложившиеся в искусстве каноны, все-таки мы не пишем свои картины по «формулам» и «ритуалам». Красота, вне зависимости от того какая она, определяемая или определяющая, вообще не любит трафаретов.
Итак, допустим, мы творим. Я сижу за столом и задумчиво грызу кончик авторучки, а художник стоит у мольберта. К нам вдруг приходит Ницше. Сначала он говорит художнику: «Твоя синяя краска состоит из красящего пигмента вавионита, наполнителя, связующего вещества и растворителя. Неужели ты думаешь, что из этих же веществ состоит и море, которое ты рисуешь? Тебе не кажется, что ты лжешь?..» Потом Ницше подходит ко мне. Он говорит: «Насколько реален придуманный тобой герой? Тебе не кажется, что ты создаешь только аватара, пытаясь убежать от собственных комплексов, которые ты же сам, в силу своей слабости, и создал? Оглянись вокруг себя, разве есть в реальном мире человек, который был сотворён только при помощи слова? Твое преступление в том, что создавая придуманного человека, ты меняешь его истинную природу, потому что ты забыл о естественных причинах. Ты — не сверхчеловек, ты только хочешь, но не можешь им быть. Именно по этой же самой причине ты создал и своего Бога, но я зову тебя к реальности и говорю о сверхчеловеке».
Улыбнусь: хитрый сукин сын!.. Конечно же, он прав в том, что море состоит совсем не из вавионита и растворителя, а сотворенный мной образ не имеет живой плоти и я — увлеченный им и потерявший меру — могу напрочь забыть о реальности. А потом вдруг начнет капать с дырявого потолка на только что созданную картину или я вдруг почувствую, как дико болит моя спина, о которой я совсем забыл, работая над очередным текстом.
А Ницше говорит дальше (из «Антихриста»): «…Мы переучили всё. Во всём стали скромнее. Мы уже выводим человека из «духа», из «божества», мы опять поместили его среди животных. Он для нас самое могучее животное — потому что самое хитрое; его духовность — следствие. …Никакой он не венец творения — любое существо стоит на той самой ступени совершенства, что и он… И того много: в сравнении с другими человек получился хуже — самое больное среди животных, он опасно отклонился от своих инстинктов жизни…»
Фокус в том, что Ницше может заставить вздрогнуть и оглянуться. Может даже показаться, что он сумеет вернуть к реальности пережравшего виртуального мира «художника»-наркомана избавляя его от высасывающего силы миража виртуальной красоты, но… Допустим, на свете живет человек, который, скажем так, слишком сильно увлекается женской красотой. Ну, то есть бедная особь мужского пола (а скорее, даже не бедная, а в силу своей увлеченности неплохо материально обеспеченная) не пропускает мимо ни одной юбки, подчеркивающей крутизну женских бедер. Такая увлеченность может рано или поздно создать проблемы нашему герою. Допустим, однажды он попадает в суд и тот направил его к врачу. Как вы думаете, врачебный приговор в виде кастрации будет достаточно справедливым?.. Я думаю, что если наш герой часто переступает закон и речь идет о случаях насилия, то, наверное, о таком и стоит подумать. А если нет?.. Если мы только хотим вернуть его, так сказать, к нормальному состоянию, то есть к адекватному ухаживанию за слабым полом? Тогда кастрация, разумеется, излишняя мера.
Но «переучитывая все» Ницше «кастрирует» все и всех. Ницше неправ? О, нет, господа!.. Фокус в том, что я отлично знаю, что мой виртуальный творческий мир, имеющий отношение как к вере, так и к искусству (если они и не едины, то достаточно близки друг другу), достаточно неумел. Мягко говоря, он — несовершенен. И, может быть, 99,5 процента этого мира нужно… м-м-м… ну, как это?.. нет, не «кастрировать», а хотя бы закрасить тусклыми белилами на время. Ну, как сияющую витрину дорогого магазина способную вытащить из кармана последние деньги или силы.
В общем, Ницше прав, но только на 99,5 процента. На мой взгляд, он очень удачно играет роль эдакого практичного врача приводящего в чувство человека прошедшего через грандиозную пьянку. На секунду представим комнату, в которой лежит на диване наш пострадавший: вещи раскиданы по полу, окно разбито в дребезги, шкаф лежит на полу, рядом с пострадавшим сидит философ Фридрих Ницше. Что он говорит?.. В общем-то, довольно разумные вещи. Он говорит о том, что наш герой дурак и козел. Дурак потому что выкушал литр водки и экспромтом сочинял стихи, над которыми смеялись гости, а козел потому что чуть позже прыгал по комнате как последний псих и повалил шкаф. А еще Ницше говорит о том, что нашему герою ни в коем случае нельзя сочинять стихи, ни в пьяном, ни — спаси и сохрани Господи! — в трезвом виде. Потому что любые стихи — ложь, а их красота — мираж. Снова спрошу, он прав?.. Снова повторюсь, да, на 99,5 процента. Но наш герой — ах, беда-то, беда! — верит ему на все сто. А веря словам Ницше, он рано или поздно предпочтет, образно говоря, тусклым, но легко смываемым, белилам на витрине магазина кардинальную кастрацию самого себя.
Улыбнусь: какая сволочь, а?!.. Какая же сволочь этот Ницше! Зачеркивая, убирая, выдавливая из своего сверхчеловека ничтожнейшую, малюсенькую и, казалось бы, не имеющую право на существование, в силу своей мизерности, частичку он убивает в нем право на существование целого мира. Прекраснодушного, но часто попросту больного мира?.. Да! Я могу увидеть относительно здоровым этот мир разве что в монахах, да и то далеко-далеко не во всех. Несовершенного мира?.. Да! Только единицы из десятков тысяч могут без проблем уйти в него и вернуться обратно, не потеряв больше, чем затратили.
Ницше потому и сволочь, что он прав, но вера в Ницше делает из человека окончательную и беспросветную сволочь. Его сверхчеловек может любоваться только геометрически правильной красотой, примерно так же, как любовался Адольф Гитлер макетами послевоенного Берлина: все выверено, четко и величественно. Но это только определяемая человеком красота, выращенная из земли. А за определяющей красотой, за Божьей, нужно лезть в виртуальный мир веры и там, чтобы понять и принять ее, нужно учиться по-божьи, творить из ничего.
Я уже не раз замечал, — может быть, я и ошибаюсь, — что удачный акт творчества едва ли не равен молитве. По крайней мере, сильно приближен к ней и по силе, и по смыслу, и по красоте. Ницше говорит, что это ложь. Я соглашусь с ним только в том, что это может быть ложью. И я сталкивался с таким. Созданная человеком красота может обмануть своего создателя. Но разве я только играю с красотой ради ее самой и мне не нужно большего?
Нужно.
Что?..
Приближение к Богу. И как бы не любовался своим безумием Ницше, мое безумие в тысячу раз больше. А еще я знаю, как больно отсекать в себе лишнее и как иногда это лишнее отваливается целыми пластами, словно его сдувает солнечным ветром во время стремительного полета. Виртуально чувство?.. А что настоящее: стена передо мной там, за монитором компьютера, или слова, которые я набираю на мониторе? Что реальность: камень за бумажными обоями или то, что происходит в моей голове? И может ли последнее быть сильнее и долговечнее первого тогда, когда я отойду от компьютера?
Проблема в том, что… Она невыразима! Писал рассказ и сказал о ней тремя словами «человек — всегда сволочь». Правда, сказать-то сказал, но любить не перестал. Вот вам и трагедия. Ее может не чувствовать мой литературный герой, но не могу не чувствовать я, автор. Кстати, а могу ли я сказать, что человек имеет право на ошибку, а значит он имеет и право быть сволочью? Нет, не могу, потому что человек, — творение Божие. Точнее говоря, по природному закону проросшего из земли семечка может быть человек и имеет такое право, а вот по небесной благодати уже нет. Не может быть такого права, быть сволочью по закону благодати.
Опять виртуально, опять все придумано, опять ничего этого нет?..
Вспомнилась фраза Воланда из «Мастера и Маргариты»: «Да что же чего не кинешься, того у вас и нет?».
А что есть? Пустые аллеи, киоск «Пиво-воды», а в нем сидит Фридрих Ницше и продает абрикосовую?
Я не отрицаю стремление человека к власти. Если я, писатель, не имею власти над словом, если я не говорю «как силу имеющий», а всего лишь придумываю сюжеты для того, чтобы ублажить чей-то усталый и изощренный вкус, то зачем я? Кроме того, может быть стремление человека к власти это только видимая часть гораздо большего и сложного стремления? А если этот сложносоставной «веник», который невозможно переломить, вдруг превращается в один, путь и толстый прутик, что происходит тогда?
Ницше заявляет в «Так говорил Заратустра»: «Я скорее погибну, чем отрекусь от этого: истинно, там, где гибель, закат и падение листьев, там жизнь жертвует собой ради власти!»
Хочется воскликнуть, каким — извините! — на хрен, закатом пахло в Европе в 1885 году?! Передовое человечество только входило во вкус своих шалостей, впереди был бурный экономический рост и две мировые войны. Может быть, «падение листьев» началось с оставшегося в одиночестве властолюбивого «прутика» внутри самого Ницше? И с каким потрясающим хрустом ломается этот «прутик»!..
«Если Бог хотел стать предметом любви, то ему следовало бы сперва отречься от должности судьи, вершащего правосудие: судья, и даже милосердный судья, не есть предмет любви» (Эти слова Ницше нашел только в качестве цитаты, без указания источника)
А разве любая мама не строгий судья своему маленькому чаду? Но ради чего и кого творится этот «суд» и разве он уменьшает меру любви матери к ребенку и ребенка к ней? И разве не сам Ницше ставит на высшей стадии развития человека именно ребенка?
- Алексей, напомню, что мы говорим о красоте…
- Да, об определяющей и определимой. А какая она внутри самого человека? И та, и другая: есть заложенная изначально, а есть та, меру и суть которой определяет сам человек. И здесь, на мой взгляд, мы останавливаемся на краю схоластической ямы. Нет единой меры, единой сути, а то, что вложено изначально может повредить сам человек. Например, человек знает, что такое грех, но путь к нему и осознание его уже индивидуальны. Поставьте рядом двух людей и найдя в них одинаковый грех, вы не найдете в них одинакового его осознания его. В покаянии перед Богом един только Бог.
- А красота?
- Улыбнусь: красота — объединяет, а вот вкус к ней — уже разобщает. Знаете, наверное, я «прицепился» к Ницше потому что он — только разобщает. Ницше это только вкус к власти, а все остальное — как нужное, так и сомнительной или, скажем так, необязательной нужности, — он потерял. Не помню в каком фильме византийская императрица провозглашает: «Пурпур власти — вот лучший саван». Красиво сказано?.. Ну, еще бы! Да и сам по себе пурпур ярок и красив. Но речь-то идет о смерти или, как сказал бы Ницше о «гибели, падении листьев и закате».
- Вам это чуждо?
- Для меня это не более чем краска. А «красота» и «краска» хотя и имеют одинаковый корень, все-таки совершенно разные по сути категории. Не думаю, что у первой вообще может быть какое-то четкое определение.
Ну, например, откроем «Википедию»:
« Красота — эстетическая (неутилитарная, непрактическая) категория, обозначающая совершенство, гармоничное сочетание аспектов объекта, при котором последний вызывает у наблюдателя эстетическое наслаждение».
Говорить так, это все равно, что сказать о двигателе внутреннего сгорания, что он создан для того, чтобы пахнуть бензином. Между тем двигатель нужен не для запаха и эстетического кайфа, а для каких-то других целей. Мы с вами уже говорили об истине. Может быть, цель все-таки она, а красота — некий движитель для ее достижения?..
- … Но Ницше останавливает нас и говорит, что если «движитель» не везет нас к власти, то зачем нам этот «движитель»?
- Да, Ницше нужна другая цель и очень далекая. Образно говоря, он показывает нам туда, где на фоне безжизненного марсианского пейзажа, воткнут в землю «прутик» с флажком, на котором написано «вы — властелин мира»…
- … А вокруг — инопланетный багрово-мрачный закат и со звездного неба падают желтые листья?
- Сплошной декаданс, одним словом. И хотя Ницше проклинает этот декаданс, он же его и создает. Но, как мне кажется, проблемы Ницше не в его суховатой и пустынной — парадоксальной! — пасмурности, а том, заявляя некую иную новую истину, он, в сущности, ни в какие заоблачные выси не улетал с грешной Земли. Очень многие его изречения буквально списаны с Евангелия.
- Например?
- Например, вот это: «Богу, который любит, не делает чести заставлять любить Себя, он скорее предпочел бы быть ненавистным». А разве Христос не стал ненавистным две тысячи лет назад и разве не является он ненавистным для многих сегодня? Я имею в виду и людей, декларирующих свое христианство, но, по сути, христианами не являющимися.
Или вот эта цитата Ницше: «Надо учиться любить себя — любовью здоровой и святой, чтобы оставаться верным себе и не терять себя». Но разве не сказано в Евангелии «Возлюби ближнего, как самого себя»? Иными словами, какое мерило любви взято за основу?
Если отбросить не красоту, а красивости, Ницше не сказал ничего нового.
- Улыбнусь: как и мы с вами?
- Увы, и да!.. Понимание красоты слишком утонченно и здесь нельзя придумать ничего нового с помощью простых человеческих рассуждений.
- Жаль!.. Впрочем, рассуждать о красоте втроем, с вами и Ницше, было довольно интересно.