Отступление второе.
Корневая система,или просто плешь.
Федор был рядовым номенклатурного фронта. Судьба его не отличалась от судеб тысяч и тысяч мелких партийных функционеров. Выросший в деревне, воспитанный в патриархальном сельском духе, Федор, тем не менее, как и подавляющее большинство его сверстников, не испытывал всепоглощающей любви к сохе и плугу.
Переданная на генетическом уровне тяга к земле была заметно ослаблена желанием вырваться из деревни, жить в экологически вредной обстановке, во грехах и соблазнах городского быта. Не обладающий исключительными талантами или выдающимися способностями, Федор с присущей ему сельской сметкой решил, что карьеру надо делать на ниве общественной работы.
Свое рвение к такому роду деятельности он проявил с “младых ногтей”, последовательно переходя из одной весовой категории общественника в следующую по ступенькам ком-партийной иерархической лестницы.
Школу пришлось заканчивать без ломки зубов, разгрызая гранит наук: работа секретаря комитета комсомола отбирала все душевные, большую часть физических сил и на учебу их просто не хватало. Аттестат зрелости, разумеется, без троек – предстояло поступление в институт – был выдан в благодарность за самоотверженную общественную деятельность. Выбор вуза для Федора не представил труда: педагогический институт (“Это многих славных путь”) был кузницей кадров «инженеров» человеческих душ – будущих комсомольских, профсоюзных и партийных деятелей.
Вооруженный рекомендациями комсомольской и партийной организаций, вполне заменяющих знания, Федор поступил в институт, и, следуя по проторенной дорожке, в условный день, в условный час закончил его.
Примелькавшегося в коридорах власти выпускника направляют в районный центр, где его ничтоже сумяшеся избирают секретарем райкома комсомола.
Сбывается голубая мечта сельского паренька – он в номенклатуре. Отныне Федор вхож в кабинеты районной и партийной административной власти и, что еще важнее, на продуктовую и промтоварную базы райпотребсоюза.
Номенклатурная жизнь Федора могла стать короткой, как у большинства соискателей этой жизни, и быть ему в лучшем случае директором школы или инспектором районо, если бы не одно очень важное обстоятельство. Федор обладал даром, то есть не чем-то зазря или бесполезным, но редким природным даром...
...Чтобы стало понятным главное достоинство Федора, постараюсь описать его внешность. Невысокого роста брюнет, хорошо сложенный, лицо открытое, слегка плакатное, светлые кристально чистые глаза, высокий лоб, вот только нос несколько оплошал: не то, чтобы “картошкой”, но до римского профиля далековато.
...Так вот, о даре. Федя не был прирожденным оратором, зато он умел красноречиво молчать и, что особенно важно, в нужное время и по нужному поводу. При этом лицо его сохраняло глубокомысленное выражение, что при желании можно было квалифицировать и как одобрение, и как неприятие сказанного (Грибоедовский Молчалин в условиях социализма с нечеловеческим лицом). Федор исправно участвовал во всех номенклатурных забавах, более того, зачастую именно ему поручалась их организация (делал он это ловко и со знанием дела), хоть сам пил в меру. Если бы не эти два выдающихся достоинства, не быть Феде и близко к номенклатурному очагу!
Итак, я назвал два источника и две составных части, позволившие Федору сделать карьеру по партийной линии. Впрочем, карьера – это громко сказано. Вскоре Федор (уже к тому времени обзаведшийся семьей) получает назначение в областной центр – сначала в обком комсомола, затем его переводят в облисполком, а после этого – инструктором обкома партии.
Здесь наш герой надолго застрял. Не прявивший выдающихся способностей для продолжения номенклатурной карьеры, Федя был брошен на науку – самый безопасный участок работы. С этого времени и на протяжении многих лет Федор курирует высшие учебные заведения, разномастные НИИ, проектные институты и даже филиалы академий.
Теперь научные разработки и опыты, кадры и их продвижение – все это становится предметом заботы и контроля со стороны крестьянского сына-обладателя скромного диплома по существу, но научного эксперта по долгу службы – Федора Н.
Просидевший четверть века на одной и той же должности, Федя все же не был ординарным аппаратчиком. Федору стукнуло полсотни, и он продолжал свою деятельность на научной ниве, сея разумное, доброе, вечное и снимая урожай со своих посевов. Менялись секретари обкомов, руководители отделов, их секретарши; возникали, рушились и вновь возникали фавориты высокого начальства, но Федю многие лета обходили стороной и барский гнев, и барская любовь. Благодаря многолетней беспорочной и умеренно полезной службе, он стал достопримечательностью, своего рода раритетом обкома партии и эта его роль в течение многих лет всем казалась органичной.
Всем, но не самому Федору. Как и полагается Молчалину, он ни единым словом или действием не выдал своей неудовлетворенности, но в глубине души копошился червь уязвленного самолюбия.
Есть все-таки Бог на свете даже для заядлых атеистов! Судьбе было угодно, чтобы сбылись самые смелые, я бы даже сказал, фантастические мечты Федора.
Грянула перестройка, затем последовала демократизация общества, в воздухе запахло жареным и, держащие нос по ветру, без лести преданные партии и ленинским идеям кадры стали разбегаться с насиженных мест, как крысы с тонущего корабля.
Именно в это время Федина карьера сделала стремительный скачок: в течение одного года скромный инструктор прошел путь заведующего сектором, а затем завотделом областного комитета. Апофеозом восхождения Федора на Олимп стало избрание его секретарем обкома КПСС! Произошло это историческое событие 17 августа 1991 года, за два дня до другого не менее исторического события – августовского путча ГКЧП.
Еще не развеялись запах шашлыка и головная боль у гостей, перепивших на пикнике по поводу вступления в новую должность, как Феде пришлось выполнять первое и очень непростое партийное поручение в новом качестве.
На площади перед зданием обкома собралась толпа поднявших голову украинских националистов – членов Руха, боевиков из УНА-УНСО и примкнувших к ним обывателей. Ораторы бросали в толпу истерические лозунги, а народ, в зависимости от их содержания, истошно орал попеременно только два слова “Слава” и “Ганьба”.
Все это было очень необычно для обитателей Белого дома, привычней было выслушивать посетителей в тиши кабинетов, казня и жалуя их под собственное настроение. Крики с улицы становились все более решительными – надо было выходить к народу. А кому это следовало поручить? Конечно, Федору–свежеиспеченному руководителю областного масштаба. Ведь на нем вся идеологическая работа, а сегодняшняя заварушка была ни чем иным, как недоработкой его ведомства.
С выходом Федора к народу всеобщий кураж достиг критического градуса. Все ждали появления главного партократа, а тут объявился какой-то клерк – публика не была осведомлена о головокружительной карьере Феди за последние дни. Крики из толпы стали более агрессивными и однообразными: “Ганьба!”- гремела площадь. Особо усердствовали активисты из Руха. Федя испуганно озирался, подобно Ильфо-Петровскому герою понимая, что сейчас могут начать бить больно и, возможно, ногами…
...А в стране , между тем, произошли нешуточные события. Случилось то же, что уже имело место семь с небольшим десятков лет назад. «Криминально – капиталистическая революция, о необходимости которой твердили националисты, советские «демократы», уголовники и проходимцы всех мастей, свершилась!»
Снова повторились с зеркальной точностью события той первой революции – и бунт романтиков-защитников Белого дома, и свержение монарха (по нынешнему, генсека), и водружение на престол Гришки Распутина, то есть, простите за оговорку, царя Бориса, в глазах которого вместо «кровавых мальчиков» прыгали вызванные пьяной горячкой черти...
Опять прозвучал выстрел, нет, не «Авроры», на этот раз из танка; снова начался осенний штурм Зимнего, то бишь здания Верховного Совета. Вновь, на этот раз уже внуки матроса Железняка, вывели под ружье «временных» из законной власти...
Опять в течение целого десятилетия особи из семейства Homo Sapience гонялись друг за дружкой уже на БТР-ах, БМВ и Мерседесах с гранатометами и автоматами Калашникова, разделяя собственность и «моча» бандитов и федералов, олигархов и паханов. Снова попутными жертвами творящегося беспредела оказались лишенные минимальных средств к существованию и обреченные на вымирание сотни и сотни тысяч людей...
…Но вернемся назад, к событиям на площади перед обкомом партии. Федор срочно ретировался оттуда, тем самым не выполнив первого и, как потом оказалось, единственного поручения на своем руководящем посту.
Через день после этого случая грянул ГКЧП, через два – его разгром, на третий день Украина объявила о своей самостийности, на четвертый – КПСС, а с ним и обком партии приказали долго жить. Рухнула прогнившая Корневая система, управляемая хилыми корешками.
Три зубро-бизона в Беловежской пуще совершили мировую контрреволюцию. Одним из них был Федин коллега и верховный шеф – бывший секретарь ЦК компартии Украины по идеологии, а ныне борец за демократию и многопартийность, ярый антикоммунист, краснобай и демагог, “серебряный лис” Кравчук.
Увы, Федор не обладал такой оборотистостью, как его партийный босс. Его карьера как руководящего работника закончилась так и не успев начаться. Вся партийная верхушка, подобно красным тараканам, бесшумно и быстро расползлась на заранее подготовленные позиции. Не отличавшийся предприимчивостью Федор остался не у дел, пополнив армию безработных, наличие которой отвергала советская пропаганда. От него отвернулись занятые своими проблемами друзья и сослуживцы.
И почувствовал здесь Федор тоску зеленую…
Три месяца спустя ректор медицинского училища, чьим отцом-куратором Федя был последние двадцать лет, принял его на работу. Для этого в спешном порядке должность завхоза была переименована в зам. директора по общим вопросам и Федор с присущим усердием начал трудиться в новой ипостаси.
Сработал главный принцип подбора кадров в условиях социалистической экономики: “Ты – начальник, я – дурак. Я – начальник, ты – дурак!” У Федора хорошая квартира, добрая жена, выучившиеся дети. Недалеко от города, в селе, он купил домишко с приусадебным участком, похожий на отчий дом на Херсонщине. Здесь он проводит все свободное время, мечтает перебраться сюда совсем.
Из земли вышедши, в землю возвратишеся.
Круг замкнулся…
Судьба.
Как клиент парикмахеров Симка всё-таки был однолюбом. Это с женой, единственной и любимой, проживают весь век (если уж очень повезло). Симка тоже хранил верность всегда единственному «фигаро», но Мишка ушёл, Юлиус умер, с Генкой – рыжим развела судьба-злодейка... Поэтому, припав однажды к ногам молодой и красивой Риты (тогда самому модному в городе мастеру), он не изменил своей привязанности три с половиной десятка лет.
Сделать это было совсем непросто. Рита работала в самом популярном салоне в центре города и диапазон её клиентуры простирался от ответственных партийных работников и «красных директоров» до местных пижонов-«золотой» молодёжи, шестидесятников.Отсиживать по два часа в очереди к Рите, когда остальные кресла гуляли, казалось нелёгким испытанием, но Симке было не привыкать.
Впрочем длилось это не более года . Ревнивые номенклатурщики не захотели делиться приятным сервисом с простолюдинами и вскоре Риту перевели в маленькую, на два кресла, парикмахерскую в облисполкоме.
Формально доступ рядовым гражданам туда был открыт , но фактически всё было иначе. Когда к Рите «снисходил» с верхних этажей очередной высокопоставленный клиент , звучал нежный голосок мастера, обращённый к ожидающим своей очереди:
- Мальчики, прогуляйтесь полчасика пока я обслужу Петра Петровича...
И вся очередь дружно и безропотно отправлялась на прогулку по главной улице, но без оркестра. В зависимости от настроения П.П. (или В.И.) пауза длилась 30-40 минут, затем из-за резной двери показывалось приветливое лицо Риты и очередь рысью неслась занимать свои места...
У партийной элиты не было вечных фаворитов. Вскоре в «белом доме» сменился хозяин, а с его приходом изменились и порядки: парикмахерская стала закрытой, а Рите во избежание потери нажитой годами клиентуры удалось сбежать оттуда. Одновременно это означало, что она потеряла высокое покровительство. Что сразу же сказалось в деле. Лебезившее ранее перед «особой, приближенной к императору» начальство из горбыта, распрямило плечи и начало обучать мастера уже упоминавшейся старой истине: кто –начальник, кто-дурак.
Бедную Кримачёву стали переводить из салона в салон , понимая , что такое действие чревато потерей клиентуры, то-есть смерти подобно для известного мастера.. Не отставали от начальства и иные сотрудники, затаившие многолетнюю зависть к преуспевающему коллеге по цеху. Посыпались жалобы, анонимки, а то и просто доносы «куда следует»... Жизнь стала утрачивать розоватые тона , приобретая более блёклую окраску.
Несмотря на наличие широкого круга поклонников, Рита проживала одна с сыном на окраине города в крохотном собственном домишке. Частная собственность в те годы была , как клеймо: получить нормальную городскую квартиру, несмотря на свои высокие связи, Кримачёва не могла. Клиенты из числа работников Горплана клятвенно заверяли, что её домик находится в зоне реконструкции и будет снесён в течение двух-трёх лет, а ей предоставят жильё в престижном районе...
Благими намерениями выстлана дорога в ад-план реконструкции планом и остался, а вдохновлённые ритиной информацией владельцы лачуг по улице Киевской тщетно ждали сноса и отчаянно оббивали пороги различных инстанций.
Личная жизнь у Маргариты Ивановны тоже вышла нескладной. Муж её, военный лётчик, разбился во время тренировочного полёта, когда сынишке не было и трёх лет, Мать одна воспитала сына, который отъехал учиться в Россию , рано женился и напрочь забыл мать. Вспомнили о ней лишь лет пятнадцать спустя, когда пришла телеграмма о смерти сына.
Будучи сорокапятилетней достаточно привлекательной женщиной, Рита сошлась , а вернее сказать, к ней прибился серьёзный, основательный и хозяйственный мужичок-прапорщик из соседней воинской части лет на семь младше её.
В доме почувствовалась рука хозяина, а у Риты пропало чувство одиночества и вдовьей беззащитности. И хоть интеллектуальный уровень прапорщика был далёк от идеала, она в эти годы почувствовала умиротворённость и покой.
Кримачёва была далеко не бедным человеком и, поскольку из-за имеющейся на её имя частной собственности (утлый домишко) сама не могла быть владелицей другого жилья, на всякий случай купила на имя гражданского мужа однокомнатную квартиру.
...Ритина идиллия длилась целых двенадцать лет, до того самого дня, когда прапорщик в её отсутствие собрал свой личный скарб и , не оставив даже прощальной записки, отбыл в неизвестном направлении. Правильней будет сказать, что направление было достаточно известным: когда Рита, захватив для уверенности соседку, прибыла в собственную однокомнатную квартиру, она застала там молодую хозяйку, которая с удовольствием показала гостье свой паспорт со штампом о регистрации брака с гражданином прапорщиком на одной странице и с печатью о прописке по данному адресу на другой...
Пришла беда-отворяй ворота!
Выше уже упоминалось, что Кримачёва была состоятельным человеком и, как все другие, кто свои кровные заработал не всегда сообразуясь с нормами социалистической законности, сбережения старалась материализовать в золотишко, ювелирные ценности, меха,кожаные изделия и другие «прелести» из валютных магазинов или элитных баз. В том же году, когда сбежал изменщик-прапорщик, Маргариту обокрали, то есть, что называется, «обчистили до нитки».
Нагрянувшей милиции Рита побоялась назвать весь перечень уворованного, справедливо опасаясь вопроса-«А откуда это у вас?,,
Воров вскоре поймали, но к потерпевшей вернулась едва ли десятая часть краденого. Остальное, надо полагать, пошло на улучшение благосостояния следователей и милицейского начальства.
Маргарита лелеяла мечту уехать на родину в Саратов к своей многочисленной родне . Но в течение короткого времени одна за другой пришли «похоронки» на трёх сестёр и даже на племянника.
Маргарита Ивановна уже давно перестала выглядеть той респектабельной дамой, которую знавал Симка два десятка лет. Исчезли былой шарм и лёгкость. Это была вначале стареющая, а позже и вовсе пожилая женщина.
Маргарита Ивановна и прежде была верующей, а с годами, с течением нелёгкой и драматичной жизни её порыв к Б-гу возрос. Рита систематически посещала православную церковь, соблюдала посты и праздники, да и посетители, с уважением относясь к её вере , никогда не приходили в воскресенье или в престольные дни. Серафима (да и других старых клиентов) тянуло к Рите: она была так же светла и приветлива, как много лет назад; руки её не потеряли нежности и чувствительности и, хоть упругие чубы, разномастные коки и острые «ежи» клиентов сменились в лучшем случае на поседевшие «бобрики», а то и просто на откровенные лысины, Рита колдовала над ними с былым усердием.
В её дряхлый домишко Симка ходил добрую дюжину лет уже после того, как Рита вышла на пенсию. Посещения становились всё более редкими (чего, собственно, там было стричь?!), а оттого общение становилось в одночасье и радостнее и грустнее.
Как-то в очередной раз ( дело было в разгар лета), Серафим собрался к Рите «на приём». Самочувствие в тот день было не лучшим: покалывало сердце, шумело в голове, навалилась слабость- состояние непривычное для избегавшего врачей мужика. Рита обратила внимание на «бледный вид» клиента, но тот успокоил её очередной шуткой и привычно уселся в кресло.
В маленькой комнатке было душновато, а когда мастер привычно туго обернула салфетку вокруг Симкиной шеи, воздуха стало категорически нехватать.
Сколько времени ему пришлось терпеть это неудобство и что тогда с ним произошло, Симка не помнил...
...Очнулся он на большом диване в горнице, в лицо ему посылал спасительный воздух и прохладу вентилятор, на лбу возлежал компресс со льдом из холодильника, а лицо и виски гладили знакомые прохладные пальцы.
- Боже, как ты меня испугал. Я думала, ты умираешь... Лежи, не вставай-это, наверное, гипертонический криз. Выпей-ка эти капли и всё пройдёт.
Симка постепенно приходил в себя, а вскоре вовсе окреп и засобирался домой.
-Риточка, сегодня ты была моим ангелом-спасителем, которого в трудный момент мне ниспослало небо., -прощаясь, пошутил Симка.
-А ты знай, что я всегда им буду для тебя...- то ли в шутку, то ли всерьёз ответила Рита.
...Три года спустя пришло время, когда Сима в последний раз пришёл в домик на окраине города, Через неделю Соркин улетал в Штаты. Было грустно и тягостно. Мастерица в последний раз прошлась своими волшебными пальцами по венчику седых волос, деликатно касаясь «обнаженной натуры» прогрессирующей лысины.
На прощание Маргарита осенила иудея по происхождению и атеиста по воспитанию Серафима Соркина крестом:-«Храни тебя Б-г...» и стояла у калитки, пока машина, увозившая Симку, не скрылась за поворотом.