светлым и чистым
Я умер 10 мая. В Летнем саду, сидя на скамейке.
Светило солнце. Мамы с колясками, бабушки с внуками. И я с половиной батона в руках. Только они все живые, а я – уже нет.
Я знал это место около 70 лет. В июле 44-го меня здесь ранили в левую руку. Ну, или почти здесь. Пуля прошла навылет. Лена, санинструктор, всё в медсанбат отправляла. А какой там медсанбат, когда немцы огрызаются из-за каждого угла? Как же мой взвод без меня-то будет? Да и я – без него? Забинтовали, левую руку на перевязь, в правую – ТТ, и - в бой.
Никогда не считал себя героем. Таких, как я, на фронте было много. И, когда бежали в атаку, «За Родину, за Сталина!» мы не кричали. А орали совсем другие слова – детям их нельзя говорить.
И жить я хотел. Как все. В бою об этом не думаешь – там всё больше на рефлексах. А вот между боями… Особенно перед наступлением. Сидишь и думаешь: хорошо бы не сегодня… Это не трусость. Трусам орденов не дают. Но, когда знаешь, что каждый день может быть последним, быстро учишься эти дни ценить.
А после войны я хотел жить ещё больше. И когда сын родился – тоже. И когда внуки пошли.
Мы с ними часто сюда ходили. Как-то я, дурак старый, сказал, что меня здесь ранили. Внуки тогда пристали, как два репья: деда, расскажи да расскажи про войну. Мальчишки же! Что вам рассказать, спрашиваю. А как ты немцев убивал. А я не немцев убивал. Фашистов. А вот как убивал – не помню. Зато помню всех из моего взвода, кто остался в этом городе навсегда.
Фрицы на том берегу Великой окопались. Добраться до них – только вплавь. А какой из меня пловец с одной-то рукою? Брали всё, что поможет на воде держаться – доски, пустые бочки из-под горючки. Кому не хватало – набивали сеном плащ-палатки. Немцы из миномётов по реке шарашили. Не все доплыли… Старшина Кузнецов… Самый старший в моём взводе. Все его называли Иваныч. И только я – по имени-отчеству… Сержант Сулейманов… За месяц до этого у него родилась дочь… Они остались на дне Великой… Рядовой Самойлов доплыл до того берега, увёл у немцев лодку и вернулся за мной. Он погиб позже… Наступил на мину… А сколько ещё солдат до Победы не дожило! А если бы не они, то и вас на свете не было б.
Не очень-то мой рассказ внукам понравился. Они ожидали подвигов, побед. Мальчишки, одним словом. А тут… Зато потом я краем уха слышал, как они хвастались, что их дед на войне сражался. И даже был ранен здесь, в Летнем саду. Хвастались и гордились…
А ещё внуки научили меня кормить голубей.
Однажды в их детском садике умерла мама одной девочки. И воспитательница сказала, что после смерти люди смотрят на нас с неба, как птицы. А внуки поняли по-своему: люди превращаются в птиц. С тех пор мы всегда гуляли с батоном. Половину съедали голуби, половину – внуки…
Потом внуки выросли. Разъехались. А я всё прихожу сюда. И кормлю птиц… Рядовой Владимир Самойлов… Сержант Анвар Сулейманов… Старшина Кузнецов, Пётр Иваныч…
Вы тоже хотели жить. Но в войну у нас была одна цель: уничтожить врага. А у меня цель теперь каждый год – дожить. До дня Победы. В этом году удалось...
Раньше 9 Мая мы шли по городу в колонне ветеранов. И с каждым годом нас становилось всё меньше. Потом и на колонну уже не набиралось. В этом году у Вечного огня был я один.
Кругом стояли люди, суетились парни с телевидения, мэр говорил о том, что никто не забыт… А у меня заболело в груди. Да так, словно там костёр кто-то зажёг. И воздуха стало не хватать. И рука левая – как будто не моя… Я сел на лавку… Кто-то из окружения мэра тронул того за локоть, указал на меня, махнул телевизионщикам. Мэр подошёл. Глядя в камеру, пожал
мне руку, похлопал по плечу. Потом ему подали портрет фронтовика, и мэр ушёл – он должен был пройти в рядах Бессмертного полка.
А я остался. Со своим костром в груди. Хорошо, что с собой нитроглицерин был…
Я умер 10 мая. Ближе к обеду.
Сердце просто устало биться…
…Я даже знал, что будет дальше. Моё тело кремируют – невестка говорила, что это дешевле, чем хоронить. Потом она, стесняясь, спрячет урну на антресолях. И только сын напьётся ночью, тайком. Иначе нельзя - невестка установила в доме сухой закон, а она в их семье главная. А сын… А сын пойдёт спать в другую комнату…
…Мамы с колясками. Бабушки с внуками. Пятнадцатилетние подростки: «Гляди, алкаш нажрался!» Все меня видели – и старались не видеть. Голуби, собрав последние крошки с асфальта, перебрались ко мне на скамейку. А я согнать их не смог. Эх, где мать ваша голубиная?
И только девочка лет 10, в клетчатой школьной жилетке и с ранцем за спиной, остановилась:
- Дедушка, Вам плохо?
********
- Взвод! Равняйсь! Смирно! Товарищ лейтенант! Взвод собрался в полном составе и давно ждёт Вас.
- Пётр Иваныч! Ну что ты? Мы же вроде не на земле. А здесь все равны, будь ты генерал или рядовой. Давай лучше обнимемся.
- Нет, лейтенант, мы с тобой столько прошагали! И ты для нас навсегда останешься взводным.
И мы обнялись. И с ним, и с Сулеймановым, и с Самойловым, и со всеми остальными, с кем я рядом воевал. Они все остались молодыми – такими, какими их застала смерть. И даже бывший старшина выглядел в два раза моложе меня, сегодняшнего.
- Товарищ лейтенант! А давайте наших, фронтовых, сто грамм. Вы как? Только здесь вместо спирта нектар какой-то. Но за встречу выпить можно.
- Наливай!
Мы снова были вместе. Русские, евреи, узбеки. Национальность не имела значения. И вера тоже. Для нас, фронтовиков, защищавших Родину, всегда есть свой, наш кусочек неба.
********
…В Летнем саду, недалеко от Вечного огня, десятилетняя девочка с двумя большими бантами на голове спрашивала снова и снова:
- Дедушка, Вам плохо?
Нет, милая, мне уже хорошо…
********
…Колокольный звон плыл над городом. Стая голубей, будто по команде, с шумом поднялась над Летним садом.
Рядом со мной опять был весь мой взвод. Взмахивая крыльями, мы летели в сторону ближайшей церкви. Из её приоткрытых дверей навстречу нам неслась молитва:
«Ещё молимся о упокоении душ воинов,
За Отечество на поле брани жизнь свою положивших,
От ран и голода скончавшихся,
И Победы ради потрудившихся.
И да простятся им всякие прегрешения, вольные и невольные.
И да будет полёт их душ светлым и чистым…»