1. В прошлых главах мы видели, как произошло расщепление смыслового диапазона в древних Афинах эпохи Пелопоннесской войны и как в погоне за мироприобретательством, властью и богатством афиняне постепенно пришли к выводу о том, что справедливость в политике неуместна, а доброта и сочувствие к “чужим” несовместимы с имперской ролью, и главным критерием поведения для их города государства должен стать холодный голый расчет выгод и интересов. Постепенно то же самое “деловое” настроение из политической сферы и рыночной экономики стало проникать и в общество и в культуру и в сферу философской мысли, где уже старшая софистика (например у Протагора) отождествляла субъективное мнение с истиной, а младшая софистика (Фрасимах, Критий) оправдывала природным неравенством и борьбой (почти что на социал дарвинистский лад) насильственное поведение, нарушающее “условные” человеческие установления (придуманные по мнению этих авторов слабыми против сильных, совсем как у Ницше) и утверждала право сильного.
2. Ирония судьбы состояла в том, что в то время (конец 5 в до хр.э. ) как все эти процессы набирали обороты, Афины стали терпеть поражения и терять свое ведущее положение в греческом мире. Когда же спартанцы на персидские деньги построили флот и разгромили афинян в морском сражении, так что город наконец был вынужден сдаться на милость победителей, сама афинская демократия была временно свергнута олигархами. Правда потом демократы вновь пришли к власти, но,чтобы прекратить разрушавшее город соперничество обе стороны договорились об амнистии.
3. В этот то момент, когда город утратил прежнее могущество и уверенность в себе, давние ненавистники Сократа, считавшие что его учение подрывало и без того шаткие общественные устои и развращало молодое поколение, привлекли его к суду за религиозные нововведения (399 г. до хр. э. ) . Ведь Сократ уже издавна утверждал, что имеет личную связь с богом и с юности слышит божественные предостережения и к тому же рассматривал свой философский подход как божественное поручение. А общение с таким, не имевшим государственного одобрения божеством, к тому же подкрепленное философской пропагандой, ставившей под сомнение распространенные религиозные представления о богах, как несовместимые с разумом и нравственными принципами, само по себе, по мнению обвинителей, угрожало основам полисной религиозной жизни.
4. И хотя обвинители требовали смертного приговора, в Афинах, по общему мнению, все еще хватало терпимости, на то, чтобы простить старого чудака, которому в то время было уже 70 лет. Сократу просто нужно было чистосердечно покаяться и просить прощения у народного собрания, как это обычно делали обвиняемые.
5. Но вместо этого Сократ, что называется, уперся. Он принципиально отказался признать свою деятельность общественно вредной и ошибочной. Напротив продолжал утверждать, что в этом и состояла его жизненная задача и, что, казнив его, афиняне раскаются в этом поступке и горько пожалеют. И даже сравнивал свое положение с тем, как должны вести себя поставленные в строй воины, то есть не бежать и сражаться до последнего, так как сам он в прошлом не раз делал во время битв с врагами Афин, за что и заслужил общественное признание. А смерти Сократ, по его утверждению, не боялся, и это выбивало у обвинения главный козырь, угрозы не работали. Вот фрагмент (28 d-29c) из платоновской Апологии Сократа, где философ обозначает эту свою позицию.
Поистине, афиняне, дело обстоит так: где кто занял место в строю, находя его самым лучшим для себя, или где кого поставил начальник, тот там, по моему мнению, и должен оставаться, несмотря на опасность, пренебрегая и смертью, и всем, кроме позора. А если бы после того, как меня ставили в строй начальники, выбранные вами, чтобы распоряжаться мной, — так было под Потидеей, под Амфиполем и под Делием31,— и после того как я подобно любому другому оставался в строю, куда они меня поставили, и e подвергался смертельной опасности, — если бы теперь, когда меня бог поставил в строй, обязав, как я полагаю, жить, занимаясь философией и испытуя самого себя и людей, я 29 бы вдруг испугался смерти или еще чего-нибудь и покинул строй, это был бы ужасный проступок. И за этот проступок меня в самом деле можно было бы по справедливости привлечь к суду и обвинить в том, что я не признаю богов, так как не слушаюсь прорицаний, боюсь смерти и воображаю себя мудрецом, не будучи мудрым. Ведь бояться смерти, афиняне, — это не что иное, как приписывать себе мудрость, которой не обладаешь, то есть возомнить, будто знаешь то, чего не знаешь. Ведь никто не знает ни того, что такое смерть, ни даже того, не есть ли она для человека величайшее из благ, между тем ее боятся, словно знают b наверное, что она — величайшее из зол. Но не самое ли позорное невежество — воображать, будто знаешь то, чего не знаешь? Я, афиняне, этим, пожалуй, и отличаюсь от большинства людей, и если я кому и кажусь мудрее других, то разве только тем, что, недостаточно зная об Аиде 32, я так и считаю, что не знаю. А что нарушать закон и не повиноваться тому, кто лучше меня, будь то бог или человек, нехорошо и постыдно, это я знаю. Поэтому неизвестного, которое может оказаться и благом, я никогда не стану бо яться и избегать больше, чем того, что заведомо есть зло.”
6. О чем здесь шла речь и почему Сократ придавал своему выбору в этот критический момент своей жизни такое большое значение? Исследователи часто не уделяют достаточного внимания этому вопросу, ведь для них интересна либо история философии, либо история афинской политики. В первом случае суд на Сократом и его казнь это кульминационный момент его личной биографии и только, во втором случае процесс Сократа это лишь один из многочисленных драматических эпизодов в судьбе афинской демократии и далеко не самый важный, поскольку политический расклад он никак не менял.
7. Да, конечно можно отделаться от этого вопроса общими фразами о достоинстве философии и воздать должное Сократу за его личный героизм. Однако сути дела это нам все равно не раскрывает. Но если сопоставить описанную нами в предшествующих главах эволюцию афинского мироприобретательства и его последствия для “души” афинского полиса и тот факт, что Сократ, видевший эти последствия, мотивировал свой решительный отказ принести покаяние тем, как он сам понимает общественное благо, то можно придти к выводу, что Сократ, отлично понимавший насколько его философия несовместима с полной интриг, насилия и сделок с совестью практической политикой, решил, что на этот раз его обычное стремление оставаться в пределах частной жизни и не лезть в политику, вступает в противоречие с тем, что полезно для его любимого города.
8. Вот еще отрывок из Апологии Сократа, который помогает нам лучше понять, как сам Сократ понимал несовместимость философии и политики и необходимость для себя ограничиваться частной жизнью.
“Может в таком случае показаться странным, что я даю советы лишь частным образом, обходя всех и во все вмешиваясь, а выступать всенародно перед вами в собраниях d и давать советы городу не решаюсь. Причина здесь в том, о чем вы часто и повсюду от меня слышали: со мною приключается нечто божественное или чудесное, над чем Мелет и посмеялся в своем доносе. Началось у меня это с детства: возникает какой-то голос33, который всякий раз отклоняет меня от того, что я бываю намерен делать, а склонять к чему-нибудь никогда не склоняет. Вот этот-то голос и возбраняет мне заниматься государственными делами. И по- моему, прекрасно делает, что возбраняет. Будьте уверены, афиняне, что если бы я попытался заняться государствен- ными делами, то уже давно бы погиб и не принес бы пользы e ни себе, ни вам. И вы на меня не сердитесь за то, что я вам скажу правду: нет такого человека, который мог бы уцелеть,если бы стал откровенно противиться вам или какому-нибудь другому большинству и хотел бы предотвратить все то множество несправедливостей и беззаконий, которые совершаются в государстве. Нет, кто в самом деле ратует за справедливость, тот, если ему суждено уцелеть хоть на малое время, должен оставаться частным человеком, а вступать на общественное поприще не должен. Доказательства этому я вам представлю самые веские — не рассуждения, а то, что вы дороже цените, — дела.” (31d-32a).
9. И далее Сократ приводит примеры того, как он на самом деле не раз рисковал жизнью, отказываясь одобрить беззаконные решения афинского народного собрания или подчиниться распоряжениям тиранической власти олигархов. Но такой риск был для него вынужденным исключением, так как он, по его собственному свидетельству, намеренно уклонялся от какой либо политической роли, сознавая что такая роль несовместима со справедливостью (вспомним запрет афинских послов мелосцам даже упоминать о справедливости, а тем более использовать ее как довод в переговорах, см. Главу 16).
10. Но в данном случае Сократ ясно сознает, что обвинение против него, на самом деле носит политический характер (хотя формально такие обвинения в этот момент запрещались в связи с недавней амнистией) и утверждает, что его проповедь справедливости и добродетели имеет критическое значение не просто для частных лиц, но и для самого афинского общества как такового. Тем самым он отменяет собственное табу на участие в политике и, нарушая прежде соблюдавшийся им негласный запрет на то, чтобы вмешивать справедливость в государственные дела, принимает брошенный ему вызов:
“Будьте уверены, что если вы меня, такого, каков я есть, казните, то вы больше повредите самим себе, чем мне. Мне- то ведь не будет никакого вреда ни от Мелета, ни от Анита — да они и не могут мне повредить, потому что я не думаю, чтобы худшему было позволено вредить лучшему. Разумеется, он может убить, или изгнать, или обесчестить. Он или еще кто-нибудь, пожалуй, считают это большим злом,но я не считаю: по-моему, гораздо большее зло то, что он теперь делает, пытаясь несправедливо осудить человека на смерть. Таким образом, афиняне, я защищаюсь теперь вовсе не ради себя, как это может казаться, а ради вас, чтобы e вам, осудив меня на смерть, не лишиться дара, который вы получили от бога. Ведь если вы меня казните, вам нелегко будет найти еще такого человека, который попросту — хоть и смешно сказать — приставлен богом к нашему городу, как к коню, большому и благородному, но обленившемуся от тучности и нуждающемуся в том, чтобы его подгонял какой-нибудь овод. Вот, по-моему, бог и послал меня 31 в этот город, чтобы я, целый день носясь повсюду, каждого из вас будил, уговаривал, упрекал непрестанно. Другого такого вам нелегко будет найти, афиняне, а меня вы можете сохранить, если мне поверите. Но очень может статься, что вы, рассердившись, как люди, внезапно разбуженные от сна, прихлопнете меня и с легкостью убьете, послушавшись Анита. Тогда вы всю остальную вашу жизнь проведете в спячке, если только бог, заботясь о вас, не пошлет вам еще кого-нибудь. А что я действительно таков, каким меня дал этому городу бог, вы можете усмотреть вот из чего: на b кого из людей это похоже — забросить все свои собственные дела и столько уж лет терпеть домашние неурядицы, а ва- шими делами заниматься всегда, подходя к каждому по-особому, как отец или старший брат, и убеждая заботиться о добродетели?” (30c-31b)
11. Здесь очень важно понять, что речь идет о столкновении двух принципиально различных типов мышления: экстенсивного (инструментального, мироприобретательского, ориентированного на множественность,богатство, почести и подчеркивающего различия) и интенсивного (субстанциального, ориентированного на единство и интегрирующего различия внутри таких категорий,как разум, истина и душа).
«Я вам предан, афиняне, и люблю вас, но слушаться буду скорее бога, чем вас, и, пока я дышу и остаюсь в силах, не перестану философствовать, уговаривать и убеждать всякого из вас, кого только встречу, говоря то самое, что обыкновенно говорю: “Ты, лучший из людей, раз ты афинянин, гражданин величайшего города, больше всех e прославленного мудростью и могуществом, не стыдно ли тебе заботиться о деньгах, чтобы их у тебя было как можно больше, о славе и о почестях, а о разуме, об истине и о душе своей не заботиться и не помышлять, чтобы она бы-ла как можно лучше?” И если кто из вас станет спорить и утверждать, что он заботится, то я не отстану и не уйду от него тотчас же, а буду его расспрашивать, испытывать, 30 уличать, и, если мне покажется, что в нем нет добродетели, а он только говорит, что она есть, я буду попрекать его за то, что он самое дорогое ни во что не ценит, а плохое ценит дороже всего. Так я буду поступать со всяким, кого только встречу, с молодым и старым, с чужеземцами и с вами —с вами особенно, жители Афин, потому что вы мне ближе по крови. Могу вас уверить, что так велит бог, и я думаю, что во всем городе нет у вас большего блага, чем это мое служение богу. Ведь я только и делаю, что хожу и убеждаю b каждого из вас, и молодого, и старого, заботиться прежде и сильнее всего не о теле и не о деньгах, но о душе, чтобы она была как можно лучше: я говорю, что не от денег рождается добродетель, а от добродетели бывают у людей и деньги, и все прочие блага как в частной жизни, так и в общественной. Если такими речами я порчу юношей, то это, конечно, вредно. А кто утверждает, что я говорю не это, но что-нибудь другое, тот говорит ложь. (29 Е/30В)
12. А вот как сам Сократ определяет в том же диалоге свою жизненную позицию, заметим при этом что в данном случае он ориентирует ее не столько вертикально, сколько в горизонтальном плане коммуникативного отношения/диалога со своими согражданами (центральная горизонтальная коммуникативная ось GIE).
“...я сознательно всю свою жизнь не давал себе покоя и пренебрег всем тем, о чем заботится большинство, — корыстью, домашними делами, военными чинами, речами в Народном собрании, участием в управлении, в заговорах, в c восстаниях, какие бывают в нашем городе, — ибо считал себя, право же, слишком порядочным, чтобы уцелеть, участвуя во всем этом; за то, что не шел туда, где я не мог принести никакой пользы ни вам ни себе, а шел туда, где частным образом мог оказать всякому величайшее, как я утверждаю, благодеяние, стараясь убедить каждого из вас не заботиться о своих делах раньше и больше, чем о себе самом и о том, чтобы самому стать как можно лучше и разумнее, и не печься о городских делах раньше, чем о самом городе, и таким же образом помышлять и обо всем прочем. “ (36 ВС)
13. Сопоставив эти отрывки мы можем сделать вывод о том, что для Сократа душа, также как и город (полис), обозначала собой некое исходное единство, предшествующее своим частичным и вторичным проявлениям (в виде разнообразных интересов, занятий и т.д.). Это единство важнее их, также как жизнь в целом важнее своих отдельных моментов, не сводится к ним и должно поэтому, по мнению Сократа, быть предметом приоритетного внимания.
14. Каждый из этих двух типов мышления интенсивного и экстенсивного был (и остаётся) неотъемлемой частью общественной и культурной действительности. Каждый из них связан с целым рядом контекстных парадигм идентичности и тематизирующих эти парадигмы определенным образом смысловых факторов и установок.
15. Соотношение этих двух типов менялось от эпохи к эпохе и от страны к стране. Оно различалось у разных лиц и носителей специфических мировоззрений. И тем не менее при внимательном изучении этого соотношения можно обозначить некоторые общие тенденции, динамика которых и определяла собой развитие европейского проекта и его историческую судьбу. Такая динамика различных смысловых потоков с присущими ей свойствами экстенсивности и интенсивности и является основным предметом нашего внимания в этой книге.