1
Серое влажное небо, казалось, давило на коричневую равнину.
Запах осени, этот грустный запах голой земли, опавших листьев и гнилой травы, чувствовался ещё острее в густом тяжёлом вечернем воздухе. Крестьяне ещё работали в полях, ожидая звука вечернего благовеста, который позвал бы их обратно на фермы, чьи соломенные крыши виднелись то тут, то там сквозь ветки облетевших яблонь, защищавших их от ветра.
На краю дороги сидел на куче тряпок маленький ребёнок и играл с картошкой, которую то и дело ронял себе на подол, пока пятеро женщин, согнувшись над полем, сажали рапс. Медленным монотонным движением они шли вдоль земляного вала и втыкали деревянные палочки в землю, затем бросали в эту дыру увядшие растения, которые лежали в куче рядом с ними, затем засыпали корень и шли дальше. Проходивший мимо мужчина с кнутом в руке и в сабо на голых ногах остановился перед ребёнком, взял его и поцеловал. Тогда одна из женщин разогнулась и подошла к нему. Это была высокая крупная девушка, широкая в бедрах и в плечах, настоящая нормандка с жёлтыми волосами и румянцем во всю щёку.
Она сказала решительным тоном:
- Ну что, Сезар?
Мужчина, худощавый человек с грустным выражением лица, ответил:
- Да ничего, всё то же.
- Он не хочет?
- Не хочет.
- Что ты будешь делать?
- Почём я знаю?
- Сходи к кюре.
- Схожу.
- Иди немедленно.
- Схожу.
Они обменялись взглядами. Он всё ещё держал ребёнка на руках. Затем, ещё раз поцеловав его, он посадил его на кучу тряпок.
На горизонте между двух ферм виднелась повозка, запряжённая лошадью, которую вёл мужчина. И животное, и повозка, и человек двигались медленно на фоне вечернего неба. Женщина опять спросила:
- Так что сказал твой отец?
- Сказал, что не хочет.
- Почему же он не хочет?
Мужчина показал жестом на ребёнка, которого только что посадил на кучу, а затем взглядом показал на человека, который толкал повозку. Он сказал:
- Из-за него, из-за твоего ребёнка.
Девушка пожала плечами и гневно сказала:
- Чёрт возьми, все знают, что он от Виктора. И что? Я согрешила! Я что, одна такая? Моя мать тоже грешила до меня, да и твоя, до свадьбы с твоим отцом! Какая женщина не грешила в этом краю? Я согрешила с Виктором, причём он овладел мной в сарае, когда я спала, это правда, а потом я согрешила с ним опять, когда уже не спала. Я бы вышла за него замуж, если бы он не был слугой. Ты что, меньше любишь меня из-за этого?
Мужчина ответил просто:
- Я люблю тебя такой, какая ты есть, с ребёнком или без. Но отец не хочет. Однако я надеюсь уладить это.
Она продолжила:
- Иди к кюре немедленно.
- Иду.
И он отправился в путь тяжёлым крестьянским шагом, тогда как девушка, уперев руки в бёдра, вернулась на поле.
Действительно, мужчина, который только что ушёл, Сезар Ульбрек, сын старого глухого Амабля Ульбрека, хотел жениться против воли отца на Селесте Левеск, у которой был ребёнок от Виктора Лекока, простого слуги на ферме, которого из-за этого происшествия выставили за дверь. Впрочем, в полях не существует классовой иерархии, и если слуга экономен и может приобрести ферму, он становится равен своему бывшему хозяину. И вот, Сезар Ульбрек шёл, крутя кнут в руках, перебирая идеи в голове и тяжело поднимая ноги в сабо, на которых налипала земля. Определённо, он хотел жениться на Селесте Левеск, хотя у неё был ребёнок, потому что это была именно та девушка, которая была ему нужна. Он не мог сказать – почему, но был в этом уверен. Ему было достаточно одного взгляда на неё, чтобы увериться в этом, потому что от одного взгляда на неё он словно терял голову и тупел. Ему даже нравилось целовать её ребёнка от Виктора, потому что он вышел из её живота.
Он без ненависти смотрел на силуэт мужчины, который толкал повозку на горизонте.
Но папаша Амабль не хотел этого брака. Он противостоял ему с упрямством глухого, с гневным упрямством. Напрасно Сезар кричал ему в то ухо, которое ещё было способно различать какие-то звуки:
- Я о вас позабочусь, отец. Говорю вам, она славная девушка, бравая и экономная.
Старик повторял:
- Пока я жив, этой свадьбе не бывать.
И ничто не могло сломить его волю. У Сезара оставалась одна надежда: папаша Амабль боялся кюре из-за предчувствия скорой смерти. Он не боялся ни Бога, ни ада, ни чистилища, о которых имел смутные представления, но боялся священника, при виде которого у него перед глазами вставали похороны, как люди боятся врача, при виде которого вспоминают о болезнях. На протяжении недели Селеста, знавшая об этой слабости старика, понукала Сезара сходить к кюре, но тот колебался, так как не любил чёрной сутаны, которая напоминала ему о руках, протянутых за подаянием или за облаткой.
Но теперь он решился и отправился к дому священника, размышляя над тем, в каких словах изложит свою историю.
Аббат Раффэн, маленький подвижный человечек, ожидал ужина в кухне, грея ноги перед огнём.
Увидев крестьянина, он лишь слегка повернул голову:
- А, Сезар! Что ты хочешь?
- Я хотел бы поговорить с вами, господин кюре.
Сезар стоял на пороге в смущении, держа шляпу в одной руке, а кнут – в другой.
- Ну, говори.
Сезар посмотрел на старуху-служанку, которая накрывала на стол перед окном. Он пролепетал:
- Да это личное дело, вроде исповеди.
Тогда аббат внимательно посмотрел на крестьянина. Он увидел смущённую физиономию, бегающие глаза и приказал:
- Мария, выйди на 5 минут, пока я поговорю с Сезаром.
Служанка бросила на крестьянина гневный взгляд и вышла, ворча. Священник продолжил:
- Теперь рассказывай.
Парень, всё ещё не уверенный, смотрел на свои сабо и мял шляпу в руках. Затем он внезапно решился:
- Ну, я хочу жениться на Селесте Левеск.
- Прекрасно! И что же тебе мешает?
- Мой отец против.
- Твой отец?
- Да.
- И что же он говорит?
- Он говорит, что у неё есть ребёнок.
- Она не первая, с кем это случилось со времён нашей праматери Евы.
- Ребёнок от Виктора, Виктора Лекока, слуги Антима Луазеля.
- Ах, вот как! Так значит, он не хочет?
- Нет.
- Совсем?
- Не более, чем осёл, который отказывается идти, ваше преподобие.
- И что ты ему сказал, чтобы переубедить его?
- Я ему сказал, что она славная девушка, бравая и экономная.
- И это его не убедило. То есть, ты хочешь, чтобы с ним поговорил я.
- Правильно.
- И что же я буду должен сказать твоему отцу?
- Ну… то, что вы говорите на проповеди, чтобы прихожане не скупились подавать.
В представлениях крестьянина все усилия религии сводились к тому, чтобы развязывать кошельки людей и опустошать их карманы для обеспечения места на небе. Все кюре были словно служащими огромного торгового дома, хитрыми и продувными торгашами, которые улаживали дела с милосердным боженькой в ущерб крестьянам.
Он хорошо знал, что священники оказывают услуги, значительные услуги самым бедным людям, больным и умирающим, что они помогают, советуют, поддерживают, но всё это – в обмен на деньги, на серебряные монеты, которыми оплачивают обедни, советы и помощь, прощение грехов и индульгенции, чистилище и рай – в соответствии со щедростью грешника.
Аббат Раффэн, который хорошо знал образ мыслей Сезара, не рассердился, а рассмеялся.
- Хорошо, я поговорю с твоим отцом, а ты, мой мальчик, приходи на проповедь.
Ульбрек вытянул руку в клятвенном жесте:
- Слово бедняка: если вы сделаете это для меня, я обещаю.
- Договорились. Когда мне лучше сходить к нему?
- Чем раньше, тем лучше. Когда вы сможете.
- Тогда через полчаса, после ужина.
- Через полчаса.
- Договорились. До свиданья, мальчик мой.
- До свиданья, господин кюре. Большое спасибо.
- Не за что, мальчик мой.
И Сезар Ульбрек вернулся к себе. С его сердца спала огромная тяжесть.
Он арендовал ферму вместе с отцом, они оба были небогаты. У них была только 1 служанка, девчонка 15 лет, которая варила суп, присматривала за курами, доила коров и сбивала масло, и хозяйство перебивалось еле-еле, хотя Сезар был хорошим земледельцем. Но у них не было ни достаточного количества земли, ни достаточного количества скота, чтобы зарабатывать больше необходимого.
Старик уже не работал. Он был грустным, как все глухие, скрюченным, согбенным и ходил на поля, опираясь на палку и глядя на скот и на людей завистливым взглядом. Иногда он садился на обочину и так сидел часами, не шевелясь, думая о вещах, которые занимали его всю жизнь: о ценах на яйца и зерно, о солнце и дожде, которые губят урожай или заставляют землю обильно плодоносить. Его старые члены, поражённые ревматизмом, впитывали влажность земли, как они уже 70 лет впитывали влажность стен низкой хижины, покрытой соломой.
Он возвращался на закате, занимал своё место за столом и, когда перед ним ставили дымящуюся тарелку супа, обхватывал её скрюченными пальцами и грел их, летом и зимой, прежде чем начать есть, чтобы не потерять ни крупицы тепла, которое стоит дорого, ни капли супа, куда положили жир и соль, ни крошки хлеба, который получили из зерна.
Затем он по лестнице взбирался на чердак, где у него был соломенный тюфяк, тогда как сын спал внизу, в углублении рядом с очагом, похожим на пещеру, на чёрную дыру, которая раньше служила для хранения картошки.
Сезар почти никогда не говорил с отцом. Только иногда, когда вставал вопрос о продаже урожая или о покупке телёнка, сын советовался с отцом и, сделав рупор из сложенных ладоней, кричал отцу на ухо свои доводы, а папаша Амабль соглашался или отвергал их своим надтреснутым голосом, который словно выходил из глубин его живота.
Однажды вечером Сезар подошёл к отцу, словно речь шла о покупке лошади или тёлки, и во всю силу своих лёгких крикнул о намерении взять в жёны Селесту Левеск.
Отец рассердился. Почему? Из-за морального аспекта? Конечно, нет. Женская добродетель ни во что не ставится в полях. Но жадность, глубокий инстинкт скопца возмутился против того, что его сын будет воспитывать ребёнка, который был не от него. Он за одну секунду подумал обо всём том количестве супа, который ребёнок проглотит до того, как войдёт в рабочий возраст, он подсчитал все граммы хлеба, все литры сидра, которые мальчишка съест и выпьет до 14 лет, и его охватил такой гнев, которого Сезар никогда у него не видел. Старик ответил, напрягая голос изо всех сил:
- Ты что, с ума сошёл?
Тогда Сезар принялся перечислять свои доводы, говорить о хороших качествах Селесты, доказывать, что она стоит в 100 раз больше, чем те деньги, в которые обойдётся ребёнок. Но старик сомневался в достоинствах девушки, тогда как отрицать наличие ребёнка было невозможно, и повторял раз за разом, ничего не объясняя:
- Я не хочу! Я не хочу! Пока я жив, этому не бывать.
Три месяца они спорили, не приходя ни к какому результату, и раз в неделю повторялся тот же самый спор, с теми же доводами, теми же словами, теми же жестами и той же бесполезностью.
Тогда Селеста посоветовала Сезару обратиться за помощью к кюре.
Вернувшись к себе, Сезар нашёл отца уже за столом, так как из-за визита к священнику молодой крестьянин вернулся довольно поздно. Они поужинали вместе, сидя друг напротив друга, намазали немного масла на хлеб и после супа выпили по стакану сидра. Затем они неподвижно сидели на стульях при тусклом свете свечи, которую принесла их служанка, чтобы помыть посуду, вытереть стаканы и собрать корки хлеба, которые останутся на завтрак.
Раздался стук в дверь, которая немедленно открылась, и на пороге появился священник. Старик поднял на него встревоженные глаза, полные подозрений, и, предчувствуя опасность, полез к своей лестнице, чтобы подняться на чердак, но аббат Раффэн положил руку ему на плечо и крикнул:
- Мне нужно поговорить с вами, папаша Амабль.
Сезар выскользнул из дома, воспользовавшись открытой дверью. Он не хотел слышать этот разговор, так как боялся. Он не хотел, чтобы его надежда крошилась о каждое упрямое «нет» его отца, и предпочитал узнать решение сразу, одним ударом, каким бы они ни было, поэтому он ушёл в ночь. На небе не было ни луны, ни звёзд, погода была туманная, напоённая сыростью. Во дворе витал аромат яблок, так как в это время собирали самый поздний сорт, годный для сидра. Коровники, когда Сезар прошёл вдоль их стен, дышали сквозь узкие окошки тёплым запахом животных, спящих в навозе, а возле конюшен он услышал тихое ржание и жевание челюстей, выдёргивающих траву из кормушки.
Он шёл, глядя прямо перед собой, и думал о Селесте. В его простом мышлении образы рождались в непосредственной связи с объектами, и идея любви формулировалась у него лишь воспоминанием о рослой румяной девушке, стоящей посреди дороги с упёртыми в бёдра кулаками.
Именно так зародилась его любовь к ней. Он знал Селесту с детства, но до того утра не замечал её. Они поговорили несколько минут, затем он ушёл и всё повторял по дороге: «Чёрт возьми, да она просто красотка! Жаль, что она согрешила с Виктором».
Он думал о ней весь день и на следующий день тоже.
Когда он вновь её увидел, он почувствовал какое-то щекотание в горле, словно ему в глотку засунули петушиное перо, и каждый раз, когда он находился рядом с ней, он удивлялся этому нервному щекотанию, которое постоянно начиналось при этом.
Через три недели он решил жениться на ней, настолько она ему нравилась. Он не смог бы сказать, что именно так сильно его очаровало, и выражал свои чувства одной фразой: «Я одержим ею», словно его желание обладать девушкой было сродни адскому пламени. Он не думал о её грехе. Он думал, что тут ничего не поделать, что это её не портило, и не сердился на Виктора Лекока.
Но если у кюре не выгорит дело, как быть тогда? Он не осмеливался даже думать об этом, настолько его мучило беспокойство.
Он дошёл до дома священника и сел у деревянного забора, ожидая возвращения хозяина. Он просидел там около часа, когда услышал, наконец, шаги по дороге и различил во тьме ещё более тёмное пятно сутаны.
Он встал, еле держась на ногах, и не осмеливался ни о чём спросить.
Священник заметил его и сказал весело:
- Ну вот, мой мальчик, всё улажено.
Сезар пролепетал:
- Улажено… Не может быть!
- Да, сын мой, хотя и не без труда. Ну и упрям же твой отец!
Крестьянин повторял:
- Не может быть!
- Ну да. Приходи ко мне завтра, и мы решим насчёт оглашения.
Мужчина схватил кюре за руку. Он пожимал её, тряс и лепетал:
- Честное слово… честное слово… господин кюре… Слово честного человека… я приду в воскресенье… на проповедь.
2
Свадьба состоялась в середине декабря. Она была простой, так как жених и невеста были небогаты. Сезар, одетый в новый костюм, с 8 часов утра был готов вести Селесту в мэрию, но так как было ещё слишком рано, он сел за столом в кухне и начал ждать гостей.
Уже неделю шёл снег, и коричневая земля, в которой дремали осенние семена, стала белой и спящей под ледяным покрывалом. В хижинах, увенчанных белыми шапками, было холодно, а яблони во дворах, казалось, расцвели, как в мае.
Но в этот день тяжёлые северные тучи рассеялись, и голубое небо раскинулось над белой землёй, куда солнце бросало серебряные отблески.
Сезар смотрел в окно и ни о чём не думал. Он был счастлив.
Открылась дверь, и вошли 2 женщины – наряженные крестьянки, тётя и кузина жениха, затем ещё трое родственников, затем – соседка. Они сели на стулья и сидели молча и неподвижно, женщины – вдоль одной стены, мужчины – вдоль другой, охваченные внезапным смущением, робостью, которые случаются с людьми, собравшимися для торжественной церемонии. Вскоре один из кузенов спросил:
- Не пора ли?
Сезар ответил:
- Думаю, пора.
- Тогда пошли.
Они встали. Тогда Сезар, которого начало охватывать беспокойство, взобрался на чердак, чтобы посмотреть, готов ли его отец. Старик, который обычно спускался рано, ещё не появился. Сын нашёл его на тюфяке, завёрнутым в одеяло, лежащим с открытыми глазами и хитрым видом.
Сезар крикнул в рупор:
- Отец, вставайте. Сегодня свадьба.
Глухой пробормотал слабым голосом:
- Не могу. У меня холод по спине. Не могу пошевелиться.
Молодой человек в изумлении смотрел на него, разгадав хитрость.
- Отец, надо постараться.
- Не могу.
- Я вам помогу.
Он наклонился над стариком, снял одеяло, подхватил отца под мышки и поднял. Но папаша Амабль начал охать:
- Ох, ох, какая боль! Ох, ох, не могу. Спину скрючило. Это всё ветер, который проникает сквозь эту проклятую крышу.
Сезар понял, что у него ничего не выйдет, и, впервые в жизни рассердившись на отца, крикнул:
- Ах, так! Тогда вы останетесь без обеда, потому что я заказал обед в харчевне Полита. Это вас научит.
И он спустился с чердака и отправился в путь вместе с гостями.
Мужчины подкатили брюки, чтобы не замочить их в снегу, женщины высоко поднимали юбки, показывая худые лодыжки, чулки из серой шерсти и костистые икры, похожие на ручки метлы. Все шли, покачиваясь, вереницей, очень медленно и молча, чтобы не сбиться с пути на снежной равнине, где всё сливалось в сплошное пятно.
Приблизившись к фермам, они заметили ещё несколько человек, которые ждали процессии, и дальше они пошли вместе, растянувшись длинной цепью, следуя невидимым очертаниям дороги, похожие на живые чётки с чёрными зёрнами, которые вились по белому полю.
Перед дверью невесты многочисленная группа остановилась, переминаясь с ноги на ногу и ожидая жениха. Когда он появился, Селеста вышла из своей комнаты, одетая в голубое платье, с красной шалью на плечах и с флёр-д’оранжем в волосах.
Все спрашивали Сезара:
- Где твой отец?
Тот смущённо отвечал:
- Он не смог подняться, у него боли.
И фермеры качали головой с недоверчивым видом.
Процессия отправилась в мэрию. Перед будущими супругами крестьянка несла ребёнка Селесты, как делают на крестинах, и крестьяне, идущие парами и держащиеся за руки, продвигались в снегу, как шлюпка на море.
После того, как мэр расписал молодых в небольшом муниципальном здании, кюре обвенчал их в доме Божием. Он благословил их союз, пожелав им много детей, затем прочёл им назидание о добродетелях, необходимых в браке: о труде, согласии и верности, тогда как замёрзший ребёнок заливался плачем за спиной у молодой жены.
Когда чета появилась на крыльце церкви, с кладбища послышались залпы. Были видны лишь концы ружейных стволов, откуда вырывалось пламя, затем показалась голова: это был Виктор Лекок, праздновавший свадьбу своей доброй подруги и желавший ей счастья с помощью пороха. Он нанял для этого друзей, 5-6 слуг с мушкетами. Все нашли такое поведение очень достойным.
Угощение было подано в заведении Полита Кашепрюна. 20 приборов стояли в большой зале, где крестьяне обедали в ярмарочные дни. Огромный окорок поворачивался на вертеле, птица сочилась под соусом, копчёная колбаса издавала чудесные ароматы – везде витал тяжёлый жирный запах деревенской еды.
За стол сели в полдень. Разлили суп. Лица уже были оживлёнными, рты открывались, чтобы выкрикивать шуточки, глаза щурились от смеха. Люди собирались хорошо провести время.
Открылась дверь, и появился папаша Амабль. У него был страдающий вид, гневное лицо, он опирался на палки и стонал при каждом шаге.
Все замолчали, увидев его, но внезапно папаша Маливуар, его сосед, пройдоха, который знал все хитрости и уловки людей, начал кричать, сделав рупор, как Сезар:
- Ах ты, старая перечница! У тебя хороший нос, если ты почувствовал, как пахнет из кухни Полита!
Поднялся хохот. Маливуар, подстёгнутый успехом, продолжал:
- Ничего не помогает от болей лучше, чем припарка из колбасы! А выпивка хорошо согревает живот!
Гости издавали крики, стучали кулаками по столу и наклонялись, изгибая торс, словно качали насос. Женщины кудахтали, как куры, слуги сгибались от смеха у стен. Только папаша Амабль не смеялся и ждал, ничего не отвечая, пока ему приготовят место. Его усадили в центре стола, напротив невестки, и он принялся есть. В конце концов, платил его сын, нужно было воспользоваться моментом. При каждой ложке супа, падавшей ему в желудок, при каждом куске хлеба или мяса, разжёванных челюстями, при каждом стакане сидра или вина, лившимся в глотку, ему казалось, что он возмещает своё добро, немного возвращает назад те деньги, которые проедали гости. И он ел молча с упрямством скопца, который прячет каждый грош, с тем упрямством, которое было всегда присуще ему.
Но внезапно он заметил на краю стола ребёнка Селесты, который сидел на коленях у женщины, и уже не спускал с него глаз. Он продолжал есть, следя за малышом, которому нянька иногда клала кусочек в рот. И старик страдал от этого больше, чем от всех тех кусков, которые поедали гости.
Обед продолжался до вечера, затем все разошлись.
Сезар приподнял папашу Амабля:
- Пора идти, отец.
Он дал ему палки в руки. Селеста взяла ребёнка на руки, и они медленно пошли в тусклой темноте. Глухой, который был изрядно пьян, стал ещё упрямее и отказывался идти. Он несколько раз садился на снег, думая, что его невестка может простудиться, и длительно стонал.
Когда они пришли домой, он немедленно взобрался на чердак, пока Сезар устанавливал колыбель рядом со своей пещерой, где предстояло ночевать им с женой. Но так как молодожёны не уснули сразу, они ещё долго слышали, как старик вертелся на тюфяке и даже разговаривал вслух во сне. Возможно, его мучили навязчивые мысли, которых он не мог скрыть.
Когда утром он спустился вниз, он увидел невестку, хлопотавшую по хозяйству. Она крикнула ему:
- Папа, поторопитесь, вот ваш суп.
И она поставила на стол дымящийся горшок. Старик сел молча, взял посудину и погрел руки, как обычно. Так как было очень холодно, он даже прижал горшок к груди, чтобы тепло проникло вовнутрь.
Затем он нашёл свои палки и пошёл в деревню. Его не было до обеда. Он ушёл, потому что заметил в большой лохани ребёнка Селесты, который ещё спал.
Теперь старик жил в хижине, как раньше, но с отсутствующим видом. Он больше ничем не интересовался: ни сыном, ни невесткой, ни ребёнком, словно они были незнакомцами, и никогда не разговаривал с ними.
Зима закончилась. Она была длинной и трудной. Затем из земли начали пробиваться первые ростки, и крестьяне, как трудолюбивые муравьи, вновь стали проводить дни в полях, работая от рассвета до ночи, под ветром и дождём, в длинных бороздах, которые означали еду для людей.
Год обещал быть благополучным для молодожёнов. Урожай намечался хороший, не было поздних заморозков, и яблони роняли на землю бело-розовые лепестки, предвещающие обилие плодов осенью.
Сезар работал усердно, вставал рано и возвращался поздно, экономя расходы на слугу. Жена иногда говорила ему:
- Ты себя перегрузишь.
Он отвечал:
- Нет, я знаю свои силы.
Однажды вечером, однако, он вернулся таким уставшим, что лёг спать без ужина. На следующий день он встал в обычный час, но не мог есть. Он ушёл на работу, но в обед вынужден был вернуться. Ночью он начал кашлять и вертелся на матрасе с лихорадкой, его лоб горел, а язык был сухим, и горло горело.
Однако утром он вновь пошёл в поле. На следующий день пришлось вызвать врача, который диагностировал воспаление лёгких.
Теперь Сезар уже не покидал свою нишу. Было слышно, как он кашляет, хрипит и задыхается в этой дыре. Чтобы увидеть его и дать лекарства, нужно было приносить свечу. Тогда виднелась осунувшаяся голова с длинной бородой под кружевом из паутины. Руки больного казались мёртвыми на сером одеяле.
Селеста усиленно ухаживала за ним, давала ему микстуры, ставила вытяжной пластырь, хлопотала по дому, тогда как папаша Амабль оставался на чердаке, слушая оттуда хрипы сына. Он не подходил к нему из-за ненависти к невестке, дуясь, как озлобленный пёс.
Прошла ещё неделя. Затем наутро Селеста, спавшая на двух связках соломы, пошла посмотреть, не стало ли мужу лучше. Она испуганно спросила:
- Сезар, что с тобой?
Он не ответил.
Она протянула руку и дотронулась до ледяного лица. Она закричала. Сезар был мёртв.
Услышав крик, показался старик. Он увидел, что Селеста собирается идти звать на помощь, и быстро спустился. Пощупав, в свою очередь лицо сына, он всё понял и закрыл дверь изнутри, чтобы помешать женщине войти в его жилище. Затем он сел на стул рядом с трупом.
Пришли соседи. Они стучали и кричали, но он не слышал. Тогда один из них разбил окно и впрыгнул в дом. Другие последовали за ним, дверь открыли, и вошла рыдающая Селеста с распухшими глазами. Тогда побеждённый папаша Амабль, не говоря ни слова, вновь поднялся на чердак.
Похороны состоялись на следующий день. Затем отец и жена покойного оказались одни на ферме вместе с ребёнком.
Был обычный час обеда. Она развела огонь, сварила суп, поставила тарелки на стол, тогда как старик молча сидел, ждал и не смотрел на неё.
Когда еда была готова, она крикнула ему на ухо:
- Отец, пора обедать.
Он встал, занял место за столом, опустошил свою миску, сжевал свой хлеб с маслом, выпил 2 стакана сидра и ушёл.
Это был один из тёплых дней, когда жизнь цветёт на всей земле.
Папаша Амабль пошёл по тропинке в поле. Он смотрел на молодые васильки и на молодой овёс, думая о том, что его сын теперь под землёй. Он шёл усталым шагом, хромая и волоча ноги. И, так как он был совсем один в поле, совсем один под голубым небом, среди растущего урожая, вместе с жаворонками, чью песнь он не слышал, он начал плакать.
Затем он сел на краю болота и оставался там до вечера, смотря на птиц, которые слетались пить. Затем, когда начала сгущаться темнота, он вернулся домой, поужинал и полез на чердак.
Его жизнь продолжилась, как раньше. Ничего не изменилось, кроме того, что его сын Сезар спал на кладбище.
Что было делать старику? Он не мог работать и годился только на то, чтобы есть суп, сваренный невесткой. Он ел его в молчании, утром и вечером, следя гневным взглядом за малышом, который тоже его ел на другом конце стола. Затем он выходил, рыскал по округе, как бродяга, прятался за сараями, как человек, который не хочет, чтобы его видели, спал там пару часов, затем возвращался под вечер домой.
Но разум Селесты начала омрачать сильная тревога. Поле требовало мужских рук. Нужно было, чтобы кто-то был здесь, не простой наёмный слуга, а настоящий земледелец, хозяин, который разбирался бы в сельском хозяйстве и мог позаботиться о ферме. Женщина не могла справиться со всем одна, заботиться о зерне и скоте. Тогда её голову начали посещать простые практические идеи, которые она прокручивала в мозгу каждую ночь. Она должна была соблюдать траур в течение года, но мужчина требовался немедленно.
Только один мужчина мог помочь ей – Виктор Лекок, отец ребёнка. Он хорошо разбирался в земледелии и стал бы, при наличии некоторого количества денег в кармане, отменным хозяином. Она знала это из его прошлой работы.
И вот, однажды утром, когда он проходил мимо с телегой навоза, она вышла ему навстречу. Заметив её, он остановил лошадей, и она сказала, словно они виделись только вчера:
- Привет, Виктор, как дела?
Он ответил:
- Хорошо, а у вас?
- А у меня не очень. Я теперь одна в дому и не могу смотреть, как пропадает земля.
Тогда между ними завязалась долгая беседа. Мужчина то и дело почёсывал лоб под фуражкой, а она с разгоревшимися щеками говорила пылко, приводила доводы, планы на будущее, и он пробормотал, наконец:
- Да, это возможно.
Она открыла ладонь, словно собиралась ударить по рукам, и сказала:
- Значит, договорились?
- Договорились.
- Тогда, до воскресенья?
- До воскресенья.
- Ну, до встречи, Виктор.
- До встречи, мадам Ульбрек.
3
В воскресенье был деревенский праздник – ежегодный праздник, который в Нормандии называют «ассамблеей».
На протяжении недели на дорогах виднелись серые или каурые лошади и ярмарочные повозки, где сидели лотерейщики, стрелки, фокусники и прочие мастера развлечений.
Грязные повозки с развевающимися занавесками, между колёс которых бежали грустные псы с опущенными головами, останавливались вереницей на площади перед мэрией. Затем тент приподнимался, и через дыры сверкало что-то блестящее, вызывающее интерес мальчишек.
В утро праздничного дня все повозки были открыты, выставляя всё своё богатство стеклянной и фарфоровой посуды, а крестьяне, идущие на мессу, смотрели довольным взглядом на эти скромные магазинчики, которые видели каждый год.
После обеда на площади началась толкотня. Фермеры прибывали из всех окрестных деревень, трясясь с жёнами и детьми в двухколёсных шарабанах, позвякивающих железом. Распрягались у друзей, и все фермерские дворы были полны всевозможных экипажей, похожих на глубоководных животных с длинными лапами.
Каждая семья шла на ассамблею спокойным шагом, ведя детей перед собой, и все улыбались и свободно размахивали большими, красными, костистыми руками, словно стыдясь того, что те находились без работы.
Кто-то играл на горне, орган испускал в воздух плачущие звуки, колёса лотерей трещали, как разрываемые ткани. То и дело слышались ружейные залпы. Толпа текла мимо бараков, как жидкое тесто, как водоворот, случайно вырвавшийся из бездны.
Девушки, которые держались за руки и шли рядами по 6-8 человек, напевали песенки. Парни следовали за ними, ухмыляясь, сдвинув фуражки на бок, в жёстких блузах, похожих на голубые баллоны.
Вся округа была здесь: и хозяева, и слуги.
Папаша Амабль, одетый в старомодный зеленоватый сюртук, тоже захотел посмотреть ассамблею, которую никогда не пропускал.
Он смотрел на лотереи, останавливался перед тиром, чтобы оценить выстрелы, и особенно заинтересовался простой игрой, которая состояла в том, чтобы забросить деревянный шар в рот человечка, нарисованного на доске. Его часто хлопали по плечу. Это был папаша Маливуар, который кричал:
- Эй, папаша, я вас приглашаю пропустить со мной стаканчик!
И они садились за столик, установленный на свежем воздухе. Они выпивали стаканчик, потом второй, потом третий, и папаша Амабль вновь начинал блуждать по ассамблее. Его мысли слегка путались, он беспричинно улыбался, останавливаясь перед аттракционами. Он долго стоял перед аттракционом, где игрок сражал жандарма или кюре – двух представителей власти, которых он инстинктивно боялся. Затем он вновь садился за столик и выпивал стакан сидра, чтобы освежиться. Становилось поздно, вечерело. Какой-то сосед предупредил его:
- Вам пора возвращаться, папаша.
Тогда он отправился в обратный путь. Над землёй витала тёплая тень весеннего вечера.
Когда он остановился перед дверью, ему показалось, что в окне он видит 2 силуэта. Он остановился, очень удивлённый, затем вошёл и увидел Виктора Лекока за столом, сидящим перед блюдом с картошкой как раз на том месте, которое раньше занимал Сезар.
Старик внезапно повернулся, словно хотел убежать. Теперь за окном была непроглядная темень. Селеста встала и закричала:
- Идите сюда, папа, я приготовила славное рагу на праздник.
Тогда он инертно покорился и сел, глядя по очереди на мужчину, на женщину, на ребёнка. Потом он начал медленно есть, как обычно.
Виктор Лекок чувствовал себя как дома. Он то и дело обращался к Селесте, брал ребёнка на руки и целовал его. Селеста подкладывала ему рагу, наливала сидра и казалась очень довольной. Папаша Амабль смотрел на них цепким взглядом, не слыша разговора. Когда ужин был закончен (а старик почти ничего не проглотил, настолько он был расстроен), папаша Амабль встал и, вместо того, чтобы лезть на чердак, открыл дверь и вышел. Едва он ушёл, Селеста в некоторой тревоге спросила:
- Чего это он?
Виктор равнодушно ответил:
- Вернётся, когда устанет.
Тогда она вымыла посуду, убрала тарелки, вытерла стол, пока мужчина спокойно раздевался. Затем он скользнул в тёмную нишу, где Селеста раньше спала с Сезаром.
Калитка открылась вновь. Появился папаша Амабль. Едва он вошёл, он начал смотреть во все стороны, как рыщущий пёс. Он искал Виктора Лекока. Никого не увидев, он взял свечу и поднёс её к нише, где умер его сын. В глубине он увидел спящего мужчину. Тогда глухой повернулся, затушил свечу и опять вышел во двор.
Селеста закончила все работы, уложила сына, расставила всё по местам и ждала минуты, чтобы растянуться рядом с Виктором. Свёкор не возвращался. Она села и начала ждать его возвращения.
Так как старик не возвращался, она раздражённо пробормотала:
- Этот старый бездельник заставит нас сжечь свечей на 4 су.
Виктор ответил из глубин своего ложа:
- Он не возвращается уже час. Надо посмотреть, может, заснул на лавке во дворе.
Она сказала:
- Иду.
Она встала, взяла свечу, сделала абажур рукой и вышла в темноту.
Она ничего не увидела ни перед дверью, ни на лавке, ни на навозной куче, где любил греться старик. Но, возвращаясь, она случайно подняла глаза к большой яблоне, которая росла у входа на ферму, и заметила две ноги, свисающие на уровне её головы.
Она истошно закричала:
- Виктор! Виктор!
Он прибежал в рубашке. Она не могла говорить и, отворачиваясь, чтобы не видеть страшное зрелище, показывала на дерево.
Ничего не понимая, Виктор взял свечу и увидел среди листвы папашу Амабля, который повесился на недоуздке. Лестница ещё стояла, прислоненная к стволу.
Виктор побежал за серпом, влез на дерево и отрезал жгут. Но старик был уже холодным, и язык страшно высовывался из его рта, а лицо было искажено предсмертной гримасой.
30 апреля – 4 мая 1886
(Переведено 27-28 мая 2018)