Школа, о которой идёт здесь речь, являлась, как кажется, первым таким мероприятием в науке космо- и геофизики. Это после неё симпозиумы и школы по солнечно-земной физике различной подтематики собирались в Сочи на базе Международного лагеря «Спутник», последующие школы на Байкале по другой тематике и в других местах СССР от Запада до Востока и от Севера до Юга.
Правда, немного ранее на Дальнем Востоке родилась Математическая школа, организованная силами Хабаровских и Владивостокских учёных, среди активных организаторов которой были: мой друг и просто любимый мной человек, математик-программист Виктор Васильевич Дробница (умерший в абсолютно молодом возрасте от канцерогенного заболевания), фундаментальный математик Николай Васильевич Кузнецов, Женя Гайдуков (аспирант Владимира Игоревича Арнольда, а позднее – уникальная личность в математике и науке вообще), член-корр. АН СССР Е. В. Золотов (по его словам мне, один из персонажей книги-бестселлера «Кафедра» Ирины Грековой, точнее, Игрековой (Y-ковой), а ещё точнее, математика Елены Вентцель, которая избрала себе такой икс-игрековый математический псевдоним) и др. Эта школа собиралась в бухте Славянка.
Всё началось с предложения бывшему научному руководителю моей диссертации Н. Н. Климову от музея Института солнечно-земной физики СО РАН, о котором он сообщил мне.
«Дорогой Эдуард Григорьевич!
Жду от тебя информацию о школе лета 1967 года в бухте Песчаной как «динозавра», ещё уцелевшего под неумолимой машиной времени! Так ушло много времени, что нет ни воспоминаний, ни фото!
У меня к тебе просьба – написать свои впечатления о школе на Байкале в бухте Песчаной, где мы с тобой были молодыми.
Кроме тебя и твоего коллеги по Хабаровской ионосферной станции, академиков и К. И. Грингауза ничего в памяти не осталось. Но песню Высоцкого о тропах в антимир пою до сих пор. Так что, дорогой, вспоминай, пиши и выручай историю СибИЗМИРа-ИСЗФ! Н. Н. Климов».
В 1965 году по окончании действительной военной службы в ракетных войсках я вернулся в Хабаровск и оказался старшим лаборантом ионосферной станции, что располагалась на 13-м километре Владивостокского шоссе.
Обработке ионосферных данных меня учили три человека, три женщины. Нина Ивановна Гутникова – тоже старший лаборант на станции, владевшая этим ремеслом в совершенстве. Позже, в 1978 году, когда приехавшие в Хабаровск академик Е. Г. Фёдоров (директор ИПГ) и М. А. Петросянц (директор Гидрометцентра) легитимировали созданную мной геофизическую лабораторию в рамках Дальневосточной гидрометеослужбы, точнее, Хабаровского филиала Гидрометцентра и благословили меня на развитие службы геофизических прогнозов, я пригласил её на работу в этой службе. Вторым моим учителем была Люба Сергеева – лаборант (она и сейчас работает в Паратунке). А третий учитель, позднее, когда в 1966 году я был командирован в ИЗМИРАН, Надежда Витальевна Медникова. Она была нашей «ионосферной мамой» и автором уникальной «потрёпанной» рукописной инструкции по обработке ионограмм, т.к. первичное переводное руководство Райта достать было просто невозможно, да и в нём всё не так подробно и понятно было описано как у Надежды Витальевны.
В ИЗМИРАНЕ я также обожал Раису Афанасьевну Зевакину (похожую как две капли воды или даже одна капля на Веру Васильеву из фильма «Поддубенские частушки», живую и красивую до сих пор), Тамару Семёновну Керблай и с благоговением относился к Наталье Павловне Беньковой, которая ко мне также отнеслась с авансным для меня интересом, который я не оправдал (кстати, спрашивая меня зачем-то – женат ли я и есть ли у меня дети).
До того, как я попал на Школу на Байкале в конце августа 1967 года, мной был переработан накопившийся на ионосферной станции в Хабаровске с 1959 года архив плёнок с ионограммами, недообработанными f-графиками, суточными и месячными таблицами за несколько лет.
Я до сих пор сожалею, что в период «перестройки» и разных перипетий, я был вынужден оставить свои любимые придуманные мной термосферно-ионосферные возмущения (ТИВ), на защите которых в диссертационном совете СибИЗМИРа среди других у меня висели два плаката: «Три источника, три составных части… ТИВ» (два электроджета и касп) и «Ветер, ветер, во всём белом свете!».
Когда стал депутатом Хабаровского краевого Совета народных депутатов в 90-х годах и перебрался в среду МЧС России, принял участие в создании Дальневосточного регионального центра (ДВРЦ) МЧС России. А, переехав в Москву в 1998 году, занялся краткосрочным прогнозом землетрясений как потенциальным источником чрезвычайных ситуаций геофизического характера, а также безопасностью жизнедеятельности в Академии гражданской защиты, ВНИИ ГОЧС МЧС России и преподаванием в нескольких вузах Москвы.
В Иркутск и на школу по космической физике с отдельным семинаром «Физика магнитосферы и полярные бури» в конце августа 1967 года на Байкале я попал вместе с новым начальником ионосферной станции Павлом Петровичем Соломоденко, который занял пустовавшее место, освобождённое гляциологом, «отправившимся» писать докторскую диссертацию по структуре льда Б. А. Боровинским.
Павел Петрович застал войну в рядах НКВД-КГБ, закончил физмат Хабаровского пединститута (в котором и я обучался 4 курса на вечернем и дневном отделении после того, как не поступил в МФТИ в 1957 году), где он был секретарём парторганизации. Я подрабатывал там лаборантом, и с ним тогда и познакомился, помогая студентам-старшекурсникам ставить лабораторные работы и отказываясь от его предложения по вступлению в партию. Позднее, в 1963 году случай свёл нас в Крыму, где я трудился на комсомольской работе в г. Симферополе.
Бухта Песчаная – это самое известное, и самое красивое место на Байкале. Наш лагерь находился в полукруге, охраняемый двумя скалами-колокольнями с двух боковых сторон, а с других – лесом и морским океаном по имени «Байкал».
На школе я познакомился с Константином Иосифовичем Грингаузом (и из его уст – с плазмопаузой, которую через год «застукал» своими ионосферными наблюдениями в пос. Зырянка во время высокоширотной экспедиции). С ним мне довелось позже неоднократно встречаться и на конференциях, и во время нашего путешествия на теплоходе «Кулибин» в 1971 году, где он был избран «адмиралом», а я написал по этому поводу частушки по теме «Мир победит, победит войну, эх, рваный рубль не берём» с эротическим куплетом:
Я фигурку рисовал –
Там овал и здесь овал.
Подошёл тут «адмирал»,
Плазмопазухой назвал.
И т.д.
Константин Иосифович нарушал запрет по сбору гальки на берегу бухты. Дело в том, что галька была уникальна своими размерами и толщиной (с тогдашнюю 5-копеечную монету и меньше). Грингауз поднимал очередной камешек, подносил его к глазам и смотрел на Солнце. Если структура каменной монетки просвечивалась и нравилась, то монетка попадала в его мешочек.
Кстати, я позаимствовал у него это нарушение, но когда мы вернулись домой в Хабаровск часть шишек у нас была заменена Н. Н. Климовым галькой с берега Байкала. А мы ничего и не подозревали!
(Константин Иосифович Грингауз – советский физик, профессор, доктор технических наук, руководитель Лаборатории распространения радиоволн НИИ-885, вице-председатель междисциплинарной научной комиссии по космической плазме КОСПАР, действительный член Международной академии астронавтики. Разработал радиопередатчик для первого искусственного спутника Земли.)
Познакомился и со многими другими «великими» учёными магнитосферно-ионосферной науки. По-моему, именно там же я впервые познакомился с замечательным человеком – Игорем Августовичем Кринбергом, который вроде тогда ещё не перешёл в СибИЗМИР. Это с ним мы в 1971 году в Калининграде в спорах аргументировали предстоящий непременно развал СССР, а ровно через 10 лет стал моим оппонентов при защите диссертации.
Из лекторов Школы я раньше был знаком, кажется, лишь с Леонидом Львовичем Ваньяном по Хабаровску и с одним из основных организаторов этой Школы Виленом Моисеевичем Мишиным – очень замечательным, доброжелательным человеком.
Гор Семёнович Иванов-Холодный рассказал об исследованиях Института прикладной геофизики на ракетах и спутниках, но затронул и корпускулярные источники поддержания ночной ионизации в ионосфере, против чего, по-моему, были у кого-то возражения (как, впрочем, и у меня).
Но главный интерес и интрига были в том, что в этой школе-конференции тоже принимали участие академик, лауреат Ленинской премии Бруно Максимович Понтекорво со своей не менее знаменитой супругой (история жизни которых «шушукалась» среди всезнающих участников школы), и другой также именитый академик и тоже в то время уже лауреат Ленинской премии Виталий Лазаревич Гинзбург (и, кажется, со своей женой).
О В. Л. Гинзбурге.
(Вита;лий Ла;заревич Ги;нзбург (21 сентября (4 октября) 1916 года – 8 ноября 2009 года, Москва) – советский и российский физик-теоретик, доктор физико-математических наук (1942), профессор.
Академик АН СССР (1966; член-корреспондент – 1953). Лауреат Ленинской премии (1966), Сталинской премии первой степени (1953) и Нобелевской премии по физике (2003). Член ВКП(б) с 1944 года. Академик Международной академии астронавтики (1969; член-корреспондент 1965). Член Международного астрономического союза (1961). Иностранный член Национальной академии наук США (1981), Лондонского королевского общества (1987), Американской академии искусств и наук США (1971), Европейской Академии (1990), Академии наук Дании (1977) и др. (1989–1991) – народный депутат СССР от Академии наук СССР.)
Мы, занимавшиеся исследованием ионосферы и распространением радиоволн, все «прошли» через книгу «Распространение радиоволн» В. Л. Гинзбурга и с соавторами Я. Л. Альпертом и Е. Л. Фейнбергом. С одним из них, Яковом Львовичем мне удалось познакомиться в ИЗМИРАне, где он подарил мне свою книгу. Увидеть же на нашей Школе вживую другого автора этой книги, академика, лауреата Ленинской премии, участника «Атомного проекта» для меня было настоящим уникальным событием с периферийным «преддыханием».
Помню, что он говорил о радиоизлучении метровых волн от Солнца, о двух видах космического радиоизлучения – непрерывном и дискретном, о радиоизлучении Луны, что-то о космическом излучении. Я не помню, говорил ли он о т.н. «Большом взрыве» и русском американце Георгии Гамове, но что-то о начале, или нулевой точке сингулярности, от которой началось фантастическое «разбегание» галактик на все четыре стороны и расширение Вселенной, он говорил. Мелом на доске он привёл несколько формул и т.н. график-диаграмму Хаббла по этому поводу. А, может, и на чей-то вопрос отвечал. И потом под его вечно улыбающиеся губы и глаза было задано много вопросов, в части из которых выражалась «обеспокоенность» прогнозом конца Вселенной, «жалость» к судьбе человечества и что-то ещё. На все эти вопросы академик ответил, что мы, слава богу, хоть я, мол, и атеист, до этого времени не доживём. После «перестрелки» об оптимистическом и пессимистическом сценариях, на что Виталий Лазаревич привёл фразу: «The optimist is well the instructed pessimist, and pessimist is the well informed optimist». А затем перевёл свои слова. Кто-то из нас излишне стал восхищаться этой фразой), и он стал как бы оправдываться, что это не его слова, а кого-то из его американских коллег (фамилию не помню).
Я хорошо запомнил конец его замечательной лекции, произнесённой гипнотически мягким, вкрадчивым и приятным теноро-баритоном.
Это было примерно так. «В физике у нас много единиц измерения, хотя их должно быть поменьше», – сказал он. «Среди них есть и шуточные. В противоположность своей сверх разговорчивой жены сам Роберт Милликен был очень неразговорчивым человеком, из которого выжать какие-то слова было большой трудностью для его коллег. И из всех физиков быстрее Тамма не произносил свои лекции и выступления на конференциях никто. Вот нами в Физтехе и были введены «новые» единицы измерения в виде одного Кена = 1000 милликен информации для самого Милликена, и одного Тамма скорости, с которой говорил легендарный Игорь Евгеньевич Тамм. Таким образом, я сообщил вам 100 Кен информации со скоростью полтамма». Это примерно. Но говорил Виталий Лазаревич действительно довольно быстро.
Темой моей курсовой работы на 4 курсе была теория сверхпроводимости, поэтому после лекции я, двигаясь рядом с ним, позволил себе поговорить с ним о теории БКШ (Бардина-Купера-Шриффера), «обрезанном гамильтониане» Н. Н. Боголюбова в этой теории, об электроне и ещё о чём-то. Он снисходительно похлопал меня по плечу и сказал: «Дерзайте, юноша!». Далее в жизни мне довелось ещё два раза встречаться с В.Л. Гинзбургом.
Моя вторая встреча с В. Л. Гинзбургом была в декабре 1988 года в ФИАН на его семинаре, где я выступил со своей идеей о каспе как источнике дневных положительных возмущений в области F ионосферы за счёт вторжений «мягких» электронов, и где он также снисходительно похлопал меня по плечу или по спине, сопроводив словами о своём сверхдемократизме, дав возможность выступить на его семинаре «даже дальневосточнику», и почему-то направив меня к Э. Мустелю, который этим не занимался.
Там же я на миг увиделся с А. Д. Сахаровым в день его возвращения из США и передал ему наш с А. Г. Иванковым препринт по своему механизму ядерного синтеза лёгких элементов, который сегодня именуется «холодным синтезом». Кстати, у него было одно рабочее местечко в кабинете трёх докторов наук за туалетом. «Но это уже другая история!».
О Б. М. Понтекорво.
Н. Г. Клеймёнова была, и я в неё тайно влюбился, смотря на неё как на божество. Но, помню, что собирал с ней грибы-опята осенние с «платьицами» и, найдя какие-то жестянки в виде противней, предоставил ей, на которых она жарила эти грибы.
Из моего письма Наталье Георгиевне Клеймёновой, которая рассказала в своих воспоминаниях о подножном корме в виде грибов, а также единственном человеке, кто в воду Байкала «залезал» там – Надежде Мальцевой.
«Уважаемая Наталья Георгиевна!
1. Грибы я с вами и отдельно также не только собирал, но искал жестянки для самодельных противней, а вы их жарили на костре. Только не помню, откуда вы масло находили.
2. Я также в купании был замешан. Бруно Максимович был заядлым любителем ДАЙВИНГА, подводным охотником. И они с супругой обратились к нам с П. П. Соломоденко обеспечить им съёмку фрагмента купания на Байкале для их фильма о школе. Павел Петрович поручил мне стать "натурой" этого мероприятия, которое состоялось рано утром до лекций. Вода, действительно, была минимальной температуры, да ещё ветер и волны. Я, дрожа от холода, плавал, нырял, выпрыгивал из воды, желая остаться в фильме у создателя нейтринной астрономии. Он мне что-то махал руками, показывал на свою кинокамеру, я ещё подобострастнее выслуживался в ледяной воде. А когда я, "умирая" от холода, вылез из воды, он мне (кажется, через жену) сумел пояснить, что у него кончилась плёнка.
3. По магнитно-сопряжённым точкам у меня также там были разговоры с Вами, с кем-то ещё. Этих точек на планете единицы на суше, и я везде пытался "протолкнуть" расчётную мной пару Хабаровск-Вуммера».
А это её ответ.
«Эдик, добрый вечер,
Как здорово, что Вас Коля нашел. Я помню, что мы где-то с Вами гуляли по лесу, но мне казалось, что это было где-то в Якутии. Хорошо, что Вы вспомнили детали. Еще помню, как Костя Грингауз никак не мог запомнить, чем отличаются настоящие опята от ложных.
А жарить грибы без масла я научилась еще в геологических якутских экспедициях. Я, ведь, кончала геофизический факультет Геолого-разведочного института, так что было много разных экспедиций Мы даже когда-то с Женей Вершининым под руководством Жени Пономарева зимой в палатке на льду океана проводили измерения геомагнитных пульсаций и полярных сияний».
А дело было так, немного повторюсь с уточнениями «после таблеток от склероза» (шутка).
Известно, что Бруно Максимович обожал достаточно редкий у нас в те времена спорт «дайвинг» – подводное плавание с подводной охотой, который, кстати, ему и в жизни ему оказывался полезным. И вот организаторы (не помню, кто, по-моему, через моего начальника П. П. Соломоденко) попросили меня как более молодого участника поплавать и понырять в 8-10-градусном Байкале, чтобы они могли снять этот фрагмент для своего фильма об их пребывании на Байкале.
Я старался и коченел изо всех сил, а когда они мне махали и что-то выкрикивали по-английски, то я удивлялся, почему не по-итальянски, и нырял, дрожа от холода, ещё подобострастнее и яростнее. Вылез я только тогда, когда Павел Петрович чётким военным движением бывшего НКВДиста позвал меня на берег. И только там я узнал, что махали мне супруги, чтобы дать знать об отсутствии плёнки в их камере или её неисправности, что, кажется, он не проверил перед этим её наличие, и что ни одного кадра снято не было, следовательно, я напрасно это испытание прошёл. Но зато каждый раз, встречая меня, они подавали вид, что помнят меня, улыбались, приветливо здоровались. А мне удалось с ним пообщаться по идее использования толщи Байкала для попыток регистрации нейтрино, если поместить регистратор на его дно.
Позже, через 10 лет на XIV Тихоокеанском Международном научном конгрессе (Хабаровск, август-сентябрь 1979 года), где я «ненароком» познакомился с Евгением Максимовичем Примаковым, Николаем Николаевичем Дроздовым и другими «небожителями», было несколько докладов по проекту DUMAND, в рамках которых обсуждалась и эта идея. И там я также общался по проблемам нейтрино с несколькими учёными, уже по результатам измерений солнечных нейтрино Р. Дэвисом, в т.ч. с каким-то канадцем и японцем. «Но это также уже другая история!».
Бруно Максимович Понтекорво родился в Пизе в богатой еврейской семье. Его родители — Массимо и Мария Понтекорво – были одними из самых состоятельных членов еврейской общины города (Массимо Понтекорво вместе с братьями управлял основанной их отцом Пеллегрино Понтекорво сетью текстильных фабрик). В «Una nota autobiografica» он пишет о себе: «Родился я в Пизе в 1913 году в благополучной многодетной семье: отец – промышленник, мать – дочь врача, пять братьев и три сестры, из которых наиболее известны биолог Гвидо и кинорежиссёр Джилло».
В 1929 году Бруно поступил на инженерный факультет Университета в Пизе, а в 1931 в возрасте 18 лет был принят на курс физики, читаемый Энрико Ферми в Римском университете «La Sapienza». По окончании университета в 1933 году работал ассистентом директора Физического института, сенатора Орсо Марио Корбино (Orso Mario Corbino, ему итальянская физика обязана своим расцветом в 1920–1930-х годах.
В 1934 году Бруно Понтекорво подключился к работам группы Ферми (ребята с улицы Панисперна) и через два месяца стал соавтором открытия эффекта замедления нейтронов, практическое значение которого стало очевидно через пять лет, после открытия деления ядер урана и цепной ядерной реакции.
Согласно воспоминаниям советского разведчика Павла Судоплатова, во время работы с Ферми Понтекорво вошёл в контакт с советской разведкой, и именно через Понтекорво Ферми впоследствии передавал советским учёным секретные сведения о разработке атомного оружия (что опровергнуто ФБР).
В 1936 году, получив стипендию от министерства национального образования Италии, Понтекорво направился на стажировку во Францию, где работал в лаборатории Ирен и Фредерика Жолио-Кюри, занимаясь изучением ядерной изомерии. За эти исследования он получил премию Карнеги-Кюри.
В 1938 году Понтекорво женился на студентке из Швеции, Марианне Нордблом, в том же году у них родился первенец — Джиль.
В июне 1940 года, после падения Парижа, Понтекорво с семьёй эмигрировал в США, где работал в нефтяной компании в Оклахоме. Там он изобрёл и реализовал на практике геофизический метод исследования нефтяных скважин с помощью источника нейтронов, так называемый нейтронный каротаж.
В 1943 Понтекорво пригласили в Канаду, где он работал сначала в Монреале, а потом в Чок-Ривере, над созданием и пуском большого исследовательского реактора на тяжёлой воде.
В 1946 году Понтекорво опубликовал работу, признанную теперь классической. Он рассмотрел вопрос об экспериментальном обнаружении нейтрино и предложил метод его детектирования с помощью реакции превращения ядер хлора в ядра радиоактивного аргона. Этот метод был впоследствии реализован Раймондом Дэйвисом-младшим для регистрации солнечных нейтрино, что стало началом нейтринной астрономии.
В 1948 году, после получения британского гражданства, Понтекорво был приглашён Джоном Кокрофтом участвовать в британском атомном проекте Atomic Energy Research Establishment в Харуэлле, где Понтекорво работал в отделе ядерной физики, возглавляемом Эгоном Бречером. В 1950 году возглавил кафедру физики в Ливерпульском университете, которую занял в январе 1951 г.
31 августа 1950 года, прервав отпуск в Италии, Понтекорво с женой и тремя сыновьями вылетел в Стокгольм, где жили родители жены, а на следующий день через Финляндию прибыл в СССР. Осенью того же года Понтекорво приступил к работе на самом мощном протонном ускорителе того времени, в так называемой Гидротехнической лаборатории (ГТЛ) на севере Подмосковья, в будущей Дубне; в 1954 году лаборатория была преобразована в Институт ядерных проблем Академии наук СССР (ИЯПАН), а с 1956 года стала Лабораторией ядерных проблем (ЛЯП) в составе международного ядерного центра, созданного по примеру ЦЕРН – Объединённого института ядерных исследований.
В 1957 году им опубликована ещё одна пионерская работа по нейтрино. В ней он первым выдвинул идею осцилляций нейтрино. В 1958 году он был избран член-корреспондентом Академии наук, в 1963 году, за исследования нейтрино и в связи с 50-летием, получил Ленинскую премию, а 1964 году стал действительным членом Академии наук СССР. Бруно Максимович Понтекорво – основоположник физики нейтрино высоких энергий и один из основоположников вообще нейтринной астрономии. C 1969 года – член правления общества «СССР-Италия». В 1978 году после 28 лет отсутствия в связи с 70-летием Эдоардо Амальди на несколько дней посетил Италию; впоследствии приезжал в Италию почти каждый год и на значительно более длительные периоды времени. С 1981 года – иностранный член Национальной академии деи Линчеи. Последние 15 лет он страдал от болезни Паркинсона. Последний раз он вернулся из Италии в Россию 20 июля 1993 года. Умер в сентябре 1993 года, через месяц после своего 80-летия. Прах Понтекорво согласно его завещанию был разделён и захоронен в Дубне и на протестантском кладбище в Риме. Улица Понтекорво в Дубне – это память о Бруно Максимовиче, как его называли здесь, на его второй родине.)
ИЗ ЛЕКЦИЙ НА Байкале август 1967 года
Гинзбург В.Л. – «Закон космической физики: единица равна десяти. Когда дают много знаков – это не точность, а обман трудящихся».
«Много результатов – мало ясности».
Долгинов Ш. – «хвосты комет виляют слабо, слабые кометы».
Понтекорво Б.М. – «1. Паули ввел нейтрино как вора энергии». 2. «Триумф науки - это когда что-то не очень законно получается».
Запомнилось также прослушивание появившегося тогда «Марша студентов-физиков» Владимира Высоцкого, созданного им в 1964 году и исполненного им впервые в этом же году в Физтехе:
Тропы ещё в антимир не протоптаны,
Но, как на фронте, держись ты!
Бомбардируем мы ядра протонами,
Значит, мы антимиристы.
Припев.
Нам тайны нераскрытые раскрыть пора —
Лежат без пользы тайны, как в копилке,
Мы тайны эти с корнем вырвем у ядра —
На волю пустим джинна из бутылки!
Тесно сплотились коварные атомы —
Ну-ка, попробуй, прорвись ты!
Живо, по коням! В погоню за квантами!
Значит мы кванталеристы.
Припев.
Пусть не поймаешь нейтрино за бороду
И не посадишь в пробирку,
Но было бы здорово,
Чтоб Понтекорво
Взял его крепче за шкирку.
Припев.
Жидкие, твёрдые, газообразные —
Просто, понятно, вольготно!
А с этою плазмой
Дойдёшь до маразма,
И это довольно почётно.
Припев.
Молодо-зелено. Древность — в историю!
Дряхлость — в архивах пылится!
Даёшь эту общую эту теорию
Элементарных частиц нам!
Припев.
Кстати, родился этот марш после встречи с Александром Галичем, который "проэксплуатировал" эту тему раньше.
Запись прослушивалась на веранде деревянного корпуса. Запись была на портативном допотопном хрипучем магнитофоне, который питался от батареек, кажется, «Электроника». Звук был негромкий.
На двух стульях у магнитофона сидели академики, а остальные слушатели образовали большой круг и каждый пытался поближе поднести своё ухо к источнику звука. При словах о Понтекорво все радостно кричали и аплодировали.
Кроме тех, кто «попал» в сборник трудов Байкальского симпозиума, на Школе были Г. А. Жеребцов (по ту пору из Норильска, в котором он меня взял как-то с собой в сауну «Норникеля» вместе с предисполкома города), зять В. Л. Гинзбурга Л. И. Дорман – автор будущей книги «Солнечные космические лучи», Г. Я. Смольков, кажется, Г. В. Куклин и др. Е. А. Пономарёв был и "страдал" от увода у него жены кем-то из своих друзей, насколько я помню.
Хочется отметить, что среди лекторов и «школьников» Школы было несколько участников и ветеранов Великой Отечественной войны. Это В. Е Степанов, В. М. Мишин, М. И. Пудовкин, Б. Е. Брюнелли, П. П. Соломоденко и, возможно, другие.
Эдуард Григорьевич Мирмович, канд. физ.-мат. наук, доцент, автор около 300 научных публикаций, десятков научно-популярных статей в области космической и геофизики, безопасности жизнедеятельности, а также многочисленных статей общественно-политического характера, бывший научный сотрудник Хабаровской КМИС и заведующий Отделом физики околоземного пространства, бывший депутат Хабаровского краевого Совета народных депутатов, бывший начальник подразделения в Дальневосточном региональном центре МЧС России, бывший главный и ведущий научный сотрудник в Академии гражданской защиты и Всероссийском НИИ гражданской обороны и чрезвычайных ситуаций МЧС России и др.