Вот уже месяц большое солнце бросает сверкающие отблески на поля. Под этим огненным ливнем цветёт жизнь, зелёная земля тянется, насколько хватает глаз. Небо – голубое до самого горизонта. Нормандские фермы, разбросанные на местности, издалека кажутся рощей из-за своих высоких буков. Вблизи, когда открываешь изъеденную жучком деревянную калитку, кажется, что видишь гигантский сад, так как все яблони, узловатые и скрюченные, как крестьяне, покрыты цветами. Старые чёрные стволы, растущие во дворе в ряд, поднимают к небу бело-розовый купол. Сладкий запах цветения смешивается с запахом из открытых конюшен и с паром, исходящим от навоза, в котором копошатся куры.
Полдень. Семья обедает в сени грушевого дерева, растущего у двери: отец, мать, четверо детей, двое слуг и трое лакеев. Они почти не разговаривают. Сначала едят суп, потом – картошку с салом.
Время от времени служанка встаёт и идёт в погреб, чтобы наполнить кувшин сидром.
Мужчина, высокий 40-летний человек, смотрит на виноградную лозу, которая ползёт и извивается под ставнями по стене. Наконец, он говорит: «В этом году виноград уродит, наверное».
Жена поворачивается и тоже смотрит, не говоря ни слова.
Эта лоза растёт как раз в том месте, где расстреляли его отца.
Это было во время войны 1870-го. Пруссаки заняли весь край. Генерал Федэбр с армией Севера противостоял им.
Штаб пруссаков расположился на этой ферме. Старый крестьянин, которому она принадлежала, Пьер Милон принял их и создал им все условия.
На протяжении месяца немецкий авангард зорко осматривал деревню. Французы не предпринимали атак, расположившись в 10 лье оттуда, но, тем не менее, уланы пропадали каждую ночь.
Все изолированные разведчики, которых посылали по 2-3 человека, не возвращались.
Их находили утром в канаве на обочине. Их волосы свисали по дороге, а горла были перерезаны саблей.
Казалось, все эти убийства были совершены одним человеком, но его никак не удавалось поймать.
Край был объят страхом. Крестьян расстреливали при малейшем шорохе, женщин брали в плен. Даже от детей старались добиться признания, запугивая их. Но ничего не удавалось узнать. И вот, однажды утром папашу Милона нашли лежащим в своей конюшне с исполосованным лицом.
В 3 километрах от фермы нашли двух улан со вспоротыми животами. Один из них ещё держал в руке окровавленную саблю. Он защищался. Военный трибунал был созван немедленно, тут же, на свежем воздухе, и туда привели старика.
Ему было 68 лет. Он был маленького роста, худощавый, с большими руками, похожими на клешни. Его волосы, редкие и мягкие, как пух новорождённого утёнка, позволяли видеть кожу черепа. Коричневая морщинистая кожа на шее была покрыта набухшими венами. В деревне старика считали скупым и упрямым.
Его поставили между четверых солдат перед кухонным столом. Пятеро офицеров и полковник сели перед стариком.
Полковник заговорил по-французски:
«Папаша Милон, с тех пор, как мы расположились здесь, мы не могли сказать ничего дурного о вас. Вы были всегда любезны и предупредительны к нам. Но сегодня на вас пало страшное подозрение, и нужно пролить свет. Как вы объясните раны на своём лице?»
Крестьянин молчал. Полковник продолжил:
«Молчание – это признание вины, папаша Милон. Но я хочу, чтобы вы мне ответили. Вы знаете, кто убил двух улан возле Кальвера сегодня утром?»
Старик внятно ответил:
«Я их убил».
Удивлённый полковник молчал некоторое время, внимательно смотря на пленного. Папаша Милон оставался безучастным, с тупым крестьянским видом, с опущенными глазами, словно он беседовал с кюре. Только одно выдавало его внутреннюю тревогу: он с трудом сглатывал слюну, словно его горло сжала судорога.
Семья старика – сын Жан, невестка и двое маленьких внуков держались позади, испуганные и оцепеневшие.
Полковник продолжал:
«Знаете ли вы, кто убивал всех наших разведчиков, которых находили каждое утро в этой деревне вот уже месяц?»
Старик ответил с тем же тупым безучастием:
- Я.
- Это вы их всех убили?
- Я.
- Вы один?
- Я один.
- Расскажите, как вы это делали.
На этот раз старик смутился. Необходимость долго говорить явно беспокоила его. Он выговорил:
- Как делал? Да так и делал.
Полковник продолжал:
«Предупреждаю, вы должны говорить только правду и всю правду. Соберитесь. Как вы начали?»
Старик бросил беспокойный взгляд на свою семью позади. Он ещё немного помолчал, потом решился, наконец:
«Я как-то вечером вышел, было около 10 часов. Это было на следующий день после того, как вы пришли. Вы и ваши солдаты взяли у меня корма для лошадей на 50 экю, корову и двух ягнят. Я сказал себе: так дело не пойдёт. У меня и другое было на сердце. И вот я заметил всадника, который курил в канаве за моим сараем. Я снял косу с крючка и тихо подкрался сзади. Он ничего не слышал. Я рассёк ему шею одним ударом, как колос, он только успел ухнуть. Вы найдёте его в болоте в мешке из-под угля. Я привязал к нему камень, который взял с дороги.
Я знал, что делаю. Я снял с него всю обмундировку, начиная с сапог и заканчивая каской, и спрятал в лесу, в пещере».
Старик замолчал. Офицеры переглядывались. Затем старик начал рассказывать вновь, и вот что они узнали.
С тех пор, как ему удалось первое убийство, старик жил с одной мыслью: «Убивать пруссаков!» Он ненавидел их ненавистью прижимистого крестьянина и патриота. Он знал, что делал. Он ждал несколько дней.
Он показался завоевателям таким милым и безобидным, что ему разрешили выходить и входить, как он хотел. Каждый вечер он видел, как выходили разведчики, и как-то ночью, подслушав название деревни, куда направлялись всадники, он отправился за ними. Несколько слов на немецком он тоже подслушал от солдат. Он вышел со двора, проскользнул в лес, вынул одежду убитого и оделся.
Затем он начал рыскать в полях, прячась в неровностях рельефа и прислушиваясь к малейшему звуку, настороженный, как браконьер.
Когда ему показалось, что пора, он приблизился к дороге и спрятался в кустах. Он ждал. Наконец, около полуночи послышался конский топот. Старик прижал ухо к земле, чтобы удостовериться, что скачет только 1 человек, и приготовился.
Улан скакал рысью, везя депеши. Он внимательно смотрел и прислушивался ко всему. Когда между ними оставалось 10 шагов, папаша Милон выскочил из кустов и начал кричать по-немецки и по-французски: «На помощь! На помощь!» Всадник остановился, узнал немецкое обмундирование, подумал, что перед ним раненый сослуживец, спешился, ничего не подозревая, и наклонился над стариком. Он немедленно получил удар кривой сабли в живот и упал, сражённый замертво.
Тогда нормандец, сияя от радости, встал и перерезал трупу горло, чтобы получить ещё большее удовольствие. Затем он оттащил немца в канаву и бросил там.
Конь спокойно ждал хозяина. Папаша Милон сел на него и поскакал через поля.
Через час он заметил ещё двух улан, которые возвращались в штаб. Он помчался прямо на них, по-немецки призывая на помощь. Пруссаки подпустили его, узнали униформу и ничего не заподозрили. Он промчался между ними, как пуля, и убил обоих с лёту, саблей и револьвером.
Затем он перерезал глотки немецким лошадям. Затем тихо вернулся в лес и спрятал там своего коня. Затем переоделся в свои тряпки, добрался до своей кровати и спокойно проспал до утра.
Он не выходил 4 дня, ожидая, пока закончится расследование. Но на пятый день он пошёл вновь и убил ещё двоих солдат по той же стратегии. Начиная с этих пор, он уже не останавливался. Он выходил каждую ночь, рыскал наугад, убивал пруссаков то тут, то там, потом скакал по пустынным полям при свете луны, как потерявшийся улан, охотник на людей. Когда задача была выполнена, старый всадник возвращался в лес и прятал там лошадь и униформу.
Около полудня он со спокойным видом уходил в лес и относил лошади воды и овса, кормя её вдоволь, так как от неё требовалось многое.
Но накануне один из тех солдат, на которых он напал, был настороже и успел изранить ему лицо саблей.
Однако, он всё равно убил их обоих! Он опять вернулся, спрятал одежду и коня, но на обратном пути силы покинули его, и он упал в конюшне, не сумев доползти до кровати.
Там его и нашли на соломе, залитой кровью…
Когда старик закончил рассказ, он внезапно поднял голову и прямо посмотрел на прусских офицеров. Полковник, крутивший усы, спросил:
- Вам больше нечего добавить?
- Нет. Я всё точно рассказал. Я убил 16 человек, ни больше, ни меньше.
- Вы знаете, что вы сейчас умрёте?
- Я не прошу о помиловании.
- Вы служили в армии?
- Да. И воевал в своё время. Немцы убили моего отца, который был солдатом при Первом императоре. Не считая того, что вы убили моего младшего сына Франсуа в прошлом месяце. У меня был должок, и я его заплатил. Теперь мы квиты.
Офицеры переглядывались. Старик продолжил:
«8 – за отца, 8 – за сына. Мы квиты. Я не искал с вами ссоры! Я вас даже не знал! Я даже не знаю, откуда вы пришли. И вот вы – в моём доме и распоряжаетесь, словно вы у себя. Я отомстил за всех. Я не раскаиваюсь».
И старик скрестил руки на груди с видом скромного героя.
Пруссаки долго тихо переговаривались. Капитан, у которого в прошлом месяце тоже убили сына, защищал старика.
Тогда полковник встал, подошёл к папаше Милону и сказал, понизив голос:
«Послушайте, есть только одно средство спасти вам жизнь. Вот оно:…»
Но старик не слушал и, устремив взгляд прямо на офицера, тогда как ветер трепал его жидкие волосы, сделал страшную гримасу, которая перекосила его изрубленное лицо, и, раздув грудь изо всех сил, плюнул пруссаку прямо в лицо.
Изумлённый офицер поднял руку, и старик плюнул ему в лицо во второй раз.
Все офицеры вскочили и принялись выкрикивать приказы.
Не прошло и минуты, как старика поставили к стенке и расстреляли, пока он посылал улыбки Жану - своему старшему сыну, - своей невестке и внукам, которые в ужасе смотрели на него.
22 мая 1883
(Переведено 30 мая 2018)