Мать и бабушка целовали крошечные пальчики и в умилении ворковали: «Ой, смотри-смотри, какие ноготочки! Ой, не могу!» Гладенькие и розовые, они, казались игрушечными. Хозяйка засовывала их в беззубый рот и довольно улыбалась, слушая взрослых.
Потом они пробовали ходить: неуверенно наступая на пол, застеленный половиками, запинаясь и подворачиваясь, торопились к распахнутым объятьям родных.
Но научились быстро и скоро семенили рядом с родительскими – в садик или на прогулку.
Затем носились, падая и разбивая колени. Мамины аханья не прекращались: «Опять?!!! Давай зеленкой помажу… И сандалии снова порвала… Не напасешься на тебя!»
А потом вдруг остепенились. Из тощих и нескладных превратились в стройные, красивой формы. Такие, на которые мужчины засматривались, не в силах отвести взгляд.
Походка стала гордой и величавой.
Они ходили на танцы и свидания и, прощаясь, вставали на цыпочки, а потом легко бежали к своему подъезду. Как-то на них надели тонкие чулки, новые светлые туфли на каблуках и на машине повезли в загс. И снова под крики «горько!» они поднимались на цыпочки, а потом вальсировали в тесноте небольшой комнаты, почти полностью занятой накрытыми столами.
Это было самое лучшее время… По утрам они весело шагали на работу, а вечером – радостно спешили домой, забегали по дороге в магазины, крутились у плиты. А по ночам их нежно ласкали мужские руки и губы, и они то широко раскидывались в стороны, то обхватывали спину любимого, то опускались ему на плечи…
Несколько раз ездили на курорт, где плескались в теплой морской воде, зарывались в песок и загорали до бронзового оттенка.
Спустя некоторое время появилась пара малюсеньких ножек, и счастью не было предела.
С тех пор они часто выходили все вместе: пара больших, пара красивых и между ними – маленькие, которые, впрочем, быстро подрастали.
Но однажды большие вышли утром на службу и исчезли. Казалось, жизнь остановилась… Они теперь знали только одну дорогу – на кладбище. Подолгу стояли у могильного холмика, а потом, шаркая подошвами и спотыкаясь на каждом шагу, тащились обратно, в ставший немилым пустой дом. Возвращаясь, скидывали обувь и в темноте падали на кровать. Маленькие ножки к тому времени уже выросли и были далеко…
Туфельки на шпильках и кокетливые босоножки с бантиками пылились под вешалкой, а они, надев грубые ботинки, ходили по привычному теперь маршруту: работа – кладбище – дом… Все чаще их мучила боль, по икрам синими змеями поползли узловатые вены, ночами схватывала судорога, передвигаться стало все тяжелее… В помощь была приобретена трость, но она плохо поддерживала, и скоро походы ограничились лишь ближайшим магазином и поликлиникой. В остальное время они вяло топтались на кухне, да отдыхали на кровати.
Пришел день, когда они не смогли спуститься на пол…
Они жили еще месяц. Бледные и безвольные, накрытые одеялом, иногда чуть заметно шевелили пальцами. А потом вдруг вытянулись и затихли. Теперь они лежат смирно, холодные и твердые. Им больше не надо никуда идти.