Всю короткую, летнюю ночь младенец надрывался от крика, пытаясь разбудить уснувшую мертвецким сном, умаявшуюся после сенокоса мать. Наконец, под самое утро, молодая женщина усердно затрясла подвесную люльку, вложив в рот ребенку жеванный кусок пшеничного хлеба, завернутый в тряпичную соску. Младенец громко зачмокал, довольно свернув в трубочку губы.
Словно куст молодого ракитника под окном, пробившегося множеством тонких побегов из осанистого, кряжистого пня, семья разрасталась из года в год. Самая мелюзга спала в передней вместе с отцом и матерью, детям постарше стелили на лавках в задней избе, а деда с бабкой было решено прогнать на печь.
- Подвинься. По малой нужде мне надо, Маланья, - заскрипел набитыми соломой матрасами дед.
- Часто смотрю тебя гонять стало, - бабка поджала под себя ноги с изуродованными, шишкастыми пальцами.
- Чего бурчишь? Спи себе и спи дальше, старая фарья, меня не донимай только, - легко проскочил в разношенные, широкие голенища валенок Игнат.
- На дворе июль месяц, он все в валенках расхаживает, - не унималась старуха, перелезая на согретое мужем место.
- Ноги у меня ломят. Ревматизьма! - дед подпоясался на ходу и вышел во двор.
Из сада доносился аромат опавших, чуть погнивших яблок. Раннее утро только-только выплеснуло в небо остатки вчерашнего, недопитого смородинного взвара. Дед, раздувая от удовольствия широкие ноздри, ненадолго остановился и опершись на невысокий забор, совсем не заметил, как надломилась под ним рыхлая, деревянная плоть. Игнат с головой завалился в густой бурьян. Какое-то время лежал растянувшись во весь рост, потом понял, что зашиб колено, вытянул вниз руку и, напоров ладонь на что-то твердое и колючее, громко вскрикнул. Из под живота выполз ежик. Дед Игнат попытался схватить его, но еж тотчас свернулся в плотный, усеянный иголками калач, подпрыгнул на месте, снова больно уколов пальцы.
- Ишь ты, окаянный! - дед поднялся, отряхнув штаны от росы.
Над конюшней, согретое дыханием скотины, висело плотное облако пара. Слышалось сонное движение овец в загоне, лошадиное фырканье и размеренное жевание коров.
С каждым шагом сердце все больше заходилось от волнения.
- Катя, Катя, Катенька, - зашептал старик в отворившуюся дверь. В середину ладони теплым носом уткнулась овечка, робко выглядывая, из под длинных ресниц, черными, влажными глазами. Дед, почувствовав зашевелившийся в штанах уд, схватил овцу за задние копыта, вытянул из хлева и заправив тонкие ножки себе за голенища, приспустил портки. Немного потер отросток в руках и засадил его в розовую, продолговатую щель. Старое, гнилое семя прыснуло в овечьи потроха.
В день ходил дед Игнат на сенокос, где ему наказали переворачивать граблями, чуть подсохшую за сутки, скошенную траву. До двух раз принимался харчевничать, ощутив нестерпимый, неуёмный голод, потом валялся под телегой, сославшись на то, что солнышко крепко напекает голову. После чего, еще до полудня, его спровадили обратно домой.
Бросив грабли у входа в конюшню, Игнат прямиком направился к овце.
- Катенька, дай, милая, дедушка напыряет тебе! - потянул к себе за рога овечку Игнат. Та дернулась вбок, заворотив в строну хвост с небольшим, багряным пятнышком. Дед побелел лицом и тут же принялся обтирать кровь рукавом.
- Абы кто не прознал, что это я овечку оприходовал, - схватился старик за сердце.
Из избы, сливаясь в единую протяжную трель, слышался то ли детский плач, то ли смех. У окна, растопырив босые ноги, сидела бабка, удерживая в широком подоле мотки шерстяной пряжи. Из них Маланья валяла разноцветных, безглазых кукол и тут же отдавала играть внучке, которая, громко рыдая, относила их хоронить на навозную кучу. Бабка отвешивала маленькой проказнице подзатыльники и снова принималась мастерить мотанки, рассаживая их вряд на окне. Иногда девчушка тихонько подкрадывалась к конюшне и, ударив кулачком в тяжелую, почерневшую от времени дверь, громко смеясь, убегала обратно, отчего Игнат обливался с головы до ног холодным, липким потом, проклиная ту последними словами.
Ненароком дед Игнат подсмотрел, что стала внучка ходить на четвереньках и тереться задницей о дверные косяки.
- Значит наблюдала за ним, негодная, - оторопел от неожиданности дед.
- Ну-ка, подойди, Катька, поближе, - подозвал он ее.
Уложив животом вниз себе на колени, замахнулся дать ей по жопе, как вдруг померещилось ему, что это не внучка его совсем, а овечка принесенная из стойла. Задница у нее была такой же маленькой, а тонкий, блеющий голосок изо всех сил стремился вверх, ударяясь звонкими колокольчиками о потолок. Не на шутку испугался Игнат одолевшему его бесовскому греху и оходил самого себя вдоль спины лошадиной плетью.