Кожухово – это пригород, город – дальше, за рекой. В Кожухово восемь улиц, три магазина и небольшое предприятие, по-здешнему – цех. На воротах вывеска «ОАО «Заречье». Пельмени, котлеты, фарш».
Раньше это был не цех – целый комбинат, а рядом училище, два этажа: технологи и товароведы. В училище замом по режиму работал Семён Иванович Ретузов.
Теперь училища нет, пищекомбината нет, а Семён Иванович остался: жил-поживал, не бедствовал. Волосики на бок сделает – и вперёд, по делам. Когда училище закрыли, перешёл в цех, командовал сторожами, потом вышел на пенсию.
Квартира у Семёна Иванович была небольшая: кухня и комната, двадцать пять квадратов. Первый этаж двухэтажного деревянного дома, таких в Кожухово стояло шесть. Их построили для работников училища, в каждом – восемь квартир. Потом – приватизация, сами знаете, что такое. Квартиры запрыгали из рук в руки. Кто-то площадь увеличивал, стенки ломал, другие, наоборот, стенки ставили и продавали одну квартиру как две. Дома получались разными: где восемь квартир, где десять, где двенадцать. В этом, последнем, и проживал Ретузов.
– Навидался всякого, – любил рассказывать. – Полдома можно сажать…
И всё записывал в особую тетрадь. Потом отнёс участковому.
– Выброси, – сказал участковый.
– Почему?
– Мелочи. Несущественно.
– А что существенно?
Участковый пожал плечами.
– Не знаю. Вот если б маньяк какой, не дай Бог, конечно…
«Откуда у нас маньяк…» – подумал Ретузов. Но тетрадь не выбросил.
– В такое время живём, кругом хитрят. А тут факты.
А ещё у Ретузова была должность – старший по дому. Ответственная работа, между прочим. Зимой – это график, чтоб жильцы снег разгребали, и лёд со ступенек сколачивали. Ретузов составлял график заранее, всех знакомил, заставлял расписываться. А как же? Порядок. Летом – мусор, или, допустим, дрова. Привезут, а Семён Иванович – к хозяевам: вот вам две недели, чтоб убрали. И никто не спорил.
Начальство тоже отмечало.
– Чистенько… Чей дом? Кто отвечает? – спрашивали.
– Ретузов.
– Хороший общественник ваш Ретузов.
После таких слов у Семёна Ивановича появился знакомый в городской администрации – некто Охотников. Должность небольшая – консультант, но с перспективой.
Как-то пригласил Ретузова к себе.
– Впереди серьёзная компания. Будем землю делить, которая от училища осталась. Люди письма пишут, просят грядки. Раздел земли должен пройти грамотно, без криков и обид.
– Готовность номер один, – улыбнулся Ретузов.
– Это вы про что?
– Это я про порядок. Каждый должен знать заранее, где что получит, какие метры, какого качества. Готовность номер один.
– Можно и так, – согласился Охотников. – Занимайтесь.
Дело было в январе, грядки нужны были в мае, и Семён Иванович стал готовить план. Всё посчитал: сколько земли, сколько желающих. Папку завёл с чертежами. Как свободное время – брал линейку, вымерял полоски.
Люди переживали, останавливали на улице.
– Разделил? Нет?
– Не волнуйтесь, всё будет по справедливости, – успокаивал Ретузов. – Собрание, голосование, публичный отчёт.
Когда зашёл сосед сверху, Семён Иванович тоже думал – о земле будет спрашивать. Но нет.
– Уезжаю, Иваныч. На Дальний Восток. Знакомая зовёт крабов выращивать. Сто тысяч платят.
И бутылку – на стол: за отъезд, как принято.
– Жильё пока не продаю. Квартирантку нашёл. Мужа нет, детей вроде тоже.
– А домашние животные?
Ретузов не любил ни кошек, ни собак.
– Этого не знаю, – ответил сосед.
– Хорошо бы без них. Одна грязь.
Домашних животных у соседки не было.
«Лет тридцать, не больше», – разглядывал её Ретузов. Невысокая, в берете, и лицо такое, знаете, – остренькое, с чёрными глазами. Семён Иванович таких и в училище подмечал, называл «лисьи мордочки».
Вечер пришёл – надо знакомиться.
Семён Иванович на второй этаж поднялся, волосы приладил. Раз позвонил, два. Соседка дверь открывает. Слушаю, говорит. А сама в жёлтом халатике, и коленки видны. Не смущается, что пуговицы не застёгнуты.
Сам Ретузов – в костюме. У него должность, без костюма нельзя.
Первый вопрос: как звать?
– Катерина.
Катерина – это нормально. У Семёна Иванович знакомая была с тем же именем. Неплохая женщина, пять лет к ней ходил.
– Надолго к нам?
– Как получиться.
И смотрит ожидающе: что дальше?
Семён Иванович тоже молчит. Ждёт, когда его в квартиру пригласят.
– Мне бы с вещами разобраться, – сказала соседка.
И опять молчок. А говорить что-то надо.
– Землю будем делить, – начал Ретузов. – Городская власть выделяет.
Соседка слушать не стала.
– Понятно, – и закрыла дверь.
Семён Иванович растерялся. Он рассчитывал на разговор, чтоб за столом посидеть, и всё такое, а тут... Никогда с ним так не поступали
Всю ночь Ретузов ворочался, а утром сел у окна. Ничего, думал, разберёмся, опыт имеется. В училище тоже помниться: студентки на занятия опоздают, а он их – на карандаш. В список для директора. Они как узнают, давай вокруг него хороводы водить: не надо, Семён Иванович, стипендию снимут.
Особенно Ретузову нравилось, когда симпатичные попадались. Тут удовольствие растягивалось на целый день. Вечером обязательно в кабинет на беседу. Называлось – профилактика. Когда час сидят, когда два. Им и уйти хочется, и уйти боятся. Вздыхают, слушают Ретузова. А он их жизни учит.
Тут воспоминания закончились: на улице появилась соседка. «Поздновато встаёте… – оживился Ретузов. – А каблуки-то, каблуки… – вытянул шею. – Куда ж вы на них собрались?»
Соседка по тропинке не шла – пробиралась: ступала тихонько, руками взмахивала, боялась упасть.
«Естественно, там же лёд, – следил за ней Ретузов. – Ещё и снег будет, подождите. Придётся дорожку чистить, а лёд – ломиком. Потому что – график, дежурство для всех, исключения не предусмотрены».
А общий инструмент Семён Иванович ещё спозаранок к себе прибрал: и лопату, и ломик. В угол поставил, улыбнулся про себя:
«Весна длинная. Ещё придёте, попросите…»
Но весна Ретузова подвела. Она в этот год наступила сразу. В одну неделю сугробы потемнели, осели и обернулись лужами. График пришлось снимать.
А солнце не останавливалось, припекало, и жители Кожухово спрашивали о земле всё чаще.
Ретузов подумал, подумал и написал объявление: «Предложения по земле просьба сдавать в письменном виде». Повесил на общую дверь. Ждёт.
Люди тут же откликнулись, понесли бумаги: кто – грамоту, кто – пенсионное удостоверение. Один характеристику с работы притащил. Тычет пальцем в документ:
– Ставь в начало очереди, Иваныч. По закону положено.
– Этого я не знаю, моё дело информацию собрать, – отбивался Ретузов. – И шуметь нечего. Я один, вас – толпа.
Толпа – не толпа, но побывали многие. А соседка – нет.
Семён Иванович – новое объявление, крупнее, на второй этаж. Чтоб наверняка.
И опять не сработало: не идёт, и всё. При встрече – «здрасьте», и только.
«Что же тебе надо?» – терялся в догадках Ретузов.
И однажды ночью всё открылось.
Семён Иванович проснулся от беспокойства. Голову поднял. Что такое? Сверху – звуки. Прислушался: так и есть – пружины. Уверенно так скрипят, не останавливаясь. По-настоящему.
Семён Иванович одеяло откинул, на цыпочки – и к окну. Присмотрелся – машина.
– Кавалер… – замер в догадке. Голову втянул, и обратно тем же ходом.
На кровать присел, что дальше делать – не знает, на потолок поглядывает. Потом всё стихло. Семён Иванович – к часам: половина второго. Надо спать, а сна нет. Так и пролежал до утра с открытыми глазами. Куда ж годится?
Утром стал звонить бывшему соседу.
– Удружил ты мне, паря. Всю жизнь буду благодарить.
– Что такое? – удивился сосед.
– Так квартирантка твоя. Спать не даёт.
– Это как?
– Мужиков водит.
– Много водит? – заржал сосед.
– Пока одного. До двух ночи упражняются.
– Она молодая, Иваныч, ей надо.
– Ей надо, а мне куда? Из дома уходить? – нервничал в трубку Ретузов.
– Снотворного купи.
И отключился. А Семён Иванович ещё больше расстроился. Думает о соседе: «Едет в своём поезде, в ус не дует, а я страдай».
Решил с жильцами поговорить. И снова отношение несерьёзное. Не наше дело, сказали жильцы, это личная жизнь.
– Какая личная жизнь? – разозлился Ретузов. – Чуть потолок не разнесли.
– Ты, Семён Иваныч, к нам не приставай. Иди к участковому.
– И пойду…
Но сначала он к соседке отправился. Думал по-хорошему разобраться. Не получилось. Не пошла соседка на контакт, сразу набросилась:
– Вам какое дело, кто ко мне ходит?
– Шумите, спать не даёте.
Ретузов старался быть вежливым, ему скандалы не нужны. Но женщина не унималась.
– Кто шумит?! – наступала на Ретузова. – Если мерещится, идите к врачу.
– Не такой я старый, чтоб мерещилось.
– То и видно… – смотрела соседка. И такая в глазах была неприязнь, без всякого стеснения, что Семён Иванович опять растерялся. Потом, конечно, в себя пришёл. Ну, подожди, думает, устрою тебе весёлую жизнь.
Ночью специально не ложился, всё высмотрел: какая машина, когда приехала. Правда, скрипели меньше, но всё равно. Как встал, отправился к участковому.
– А я тебе зачем? – уставился тот.
– Как зачем? Боритесь с нарушением закона.
– Какого закона?
– О тишине. У нас шуметь можно до одиннадцати. А они – до двух ночи. Это нарушение.
– Как я проверю твоё нарушение?
– Приходите, послушайте.
Участковый только головой покачал.
– Ты, Семён Иваныч, совсем того…
– А если мы коллективную жалобу подготовим? От жильцов?
– Ваше право…
Ретузов сел за труды. Писал, старался. А соседи не поддержали.
– Ничего подписывать не станем.
– И не женатый он, точно знаю. В «Заречье» механиком. А вы пишите – «разврат», – выступила одна. – Может у них сложиться, будет семья.
«Как же, будет… – снова смотрел Ретузов на потолок. – Найдём управу».
И отправился к Охотникову.
Тот жалобу взял, глазами забегал. Потом у него на лице удивление возникло, и он внимательно посмотрел на Ретузова.
– Всё правда, так и есть, – подтвердил Семён Иванович.
Охотников нахмурился и опять – за жалобу: в городскую администрацию, хулиганство, невозможно спать…
Дочитал, стал лоб тереть.
– Ситуация…
– Поэтому и пришёл, – кивнул Ретузов. – Вы – власть, должны вмешаться.
– Что значит – вмешаться? Личная жизнь по Конституции неприкосновенна.
– А моя жизнь? Она что? Прикосновенна? – не отступал Ретузов.
– Тоже неприкосновенна, – согласился Охотников. – Но они к вам в дверь не ломятся.
– Они ко мне через потолок ломятся. Посредством звуков.
– Каких звуков? Ни кричат, ни ругаются. В чём-то себя не сдерживают, согласен. Но у них отношения.
– Это не отношения. Это порнографический фильм, только без картинок.
Охотников не знал, что делать: не случалось у него таких жалоб.
– Она ещё и покрикивает, – прибавил Ретузов для убедительности.
Тут Охотников не выдержал.
– Мне эти подробности ни к чему. Им здесь не место.
– А где место?
– Не знаю.
– Может в прокуратуру сходить? – поинтересовался Семён Иванович.
– Не надо в прокуратуру.
Как всякий чиновник, Охотников прокуратуру недолюбливал: чем меньше там знают, тем лучше.
– Оставьте жалобу, будем искать решение.
Вечером Охотниковы ложились спать. Людмила, супруга, расплетала косу.
– Я тебе, Андрюша, сочувствую. Есть такие пенсионеры, очень вредные. Всю жизнь могут испортить.
– Я бы его сразу послал, да нельзя. Работа с населением, постоянно проверяют. А Ретузов – общественник. Он и в прокуратуру сходит. Запросто. Объясняйся потом.
– А ведь наша кровать тоже скрипит, – неожиданно сказала супруга. – Не замечал?
И водит ногой под одеялом: как, мол, Андрюша, дела? Настроение подходящее?
А Охотников почему-то соседей вспомнил.
– Громко скрипит? – нахмурился.
– Не знаю – громко, не громко, но скрипит. А ты, что, переживаешь? Не думай.
Как не думать, когда уже подумалось? А как подумалось – всё, сливай воду. Ни завести моторчик. Никак. Знал Охотников за собой такую особинку.
А супруга шепчет:
– Ты чего, Андрюша?
– Не знаю. Мысли какие-то…
Она полежала, полежала, да и отвернулась. Зевнула:
– Хоть высплюсь…
«Вот козёл», – подумал Охотников о Ретузове. А кого ещё винить? Притащился с этой жалобой…
На работу пришёл мрачнее тучи.
– Будет Ретузов – меня нет! Ни сегодня, ни завтра. Никогда!
– А причина?
– Уехал. Срочно. И пусть не ждёт! Пусть лучше собрание готовит!
Так и получилось. Ретузов пришёл, а ему – готовьте собрание. Только Охотников имел в виду собрание по земле, а Семён Иванович решил – обсуждать соседку.
Тут уж он развернулся. Начал с оповещения. Повестку сочинил: нарушение общественного порядка гр. Ельцовой Е. А. (крики, шум, движение мебели). Подписал: администрация. И повесил, как бы для всех.
Утром на улицу вышел – нет объявления, одни обрывки под ногами.
Ладно, думает, зайдём с другого боку. И стал ждать. Первая ночь – мимо, вторая – тоже, на третью ночь механик объявился. И всё, что потом случилось, всю их личную жизнь, Ретузов законспектировал: во сколько началось, во сколько закончилось, точно, до минуты. Он ведь как решил? Будет собрание – выступит. Вот они, скажет, факты, пожалуйста, по числам, по минутам.
«Давайте, давайте, не стесняйтесь», – смотрел в потолок, постукивал карандашиком.
Так у Семёна Ивановича появился график: в какой день, сколько раз, какие перерывы. Для обозначения громкости ввёл шкалу: от единицы до пятёрки. Здесь приходилось сравнивать: где двойка, допустим, а где уже троячок. Когда случалась пятёрочка, и сам взбадривался. «Разошлись чего-то…» – грозил пальцем. И этот день – красным фломастером, чтоб не забыть, сказать особо.
Жизнь Ретузова переменилась: днём спит – ночью бодрствует. Другой бы ослаб, а он – ничего, ему интересно. Открытия разные. Например, погода: температура, осадки. Казалось бы, причём? А нет, влияет: и на громкость, и на минуты. Семён Иванович брал свой график, рядом – то, что давала природа, сравнивал: есть зависимость, спорить нечего. Хотя некоторые тайны оставались.
– Данных для анализа маловато, – вздыхал и поднимал глаза к потолку: будете сегодня, нет?
А на улице – апрель: мусор, грядки – всё поспело. Надо бы заниматься, но Ретузову некогда. Он другие вопросы обдумывал, его смущали выходные. С пятницы до воскресенья звуков не было. Никаких. Семён Иванович сначала решил, у механика ночуют. (Фамилию он узнал – Косырев.) А женщины в подъезде объяснили:
– К дочери она ездит. У неё дочка в городе, с бабушкой живёт.
– А почему не с ней? – удивился Семён Иванович.
– В садик ходит. У нас садика нет.
«Нет…» – соглашался Ретузов.
– Если отсюда ездить, надо в шесть вставать, к автобусу. На такси не наездишься, – продолжали женщины.
«Конечно, дорого…» – понимал Ретузов.
– А как дочку зовут? – поинтересовался.
– Кристина.
– Какие имена пошли…
И с того времени выходные выделял розовым цветом. Был бы мальчик – взял бы синенький.
Появились и другие странности. Допустим, нет механика, не пришёл. Семён Иванович начинал думать: почему не пришёл? Ещё и две ночи кряду… Ходил по комнате, переживал, а то начинал успокаивать, соседку-то, словно она тут сидела, в комнате. А уж, когда механик возвращался – тут у Семёна Ивановича наступал праздник. Мог и водочки достать. Выпьет, и сидит, улыбается: где она там, эта железная песня любви?
Как-то в городе встретились с Охотниковым.
– Землёй занимаетесь? – поинтересовался Охотников.
– Занимаемся, – соврал Ретузов.
– Не торопитесь. Перенесли на будущий год. К выборам.
Ретузов кивнул: и лучше.
– Будут спрашивать – про выборы не говорите. Ни к чему. Скажите: трудности с оформлением. Земля федеральная, то-сё… Ну, вы знаете.
Охотников замолчал: думал, спрашивать – не спрашивать?
– С соседкой как? Помирились?
– Ничего. Живём.
– Правильно, – поддержал Охотников. И руку протянул: всего хорошего. (У него ещё дела имелись.)
Но Ретузов его задержал.
– Почему садика нет?
– Где конкретно? – попросил уточнить Охотников.
– Конкретно в Кожухово. Молодым мамашам неудобно.
– Понятно, что неудобно. С садиками вообще непросто.
– Тогда автобус пускайте. В шесть утра приходится вставать. Куда годится.
– С автобусами тоже непросто, – признался Охотников.
– Что вы за власть такая, всё у вас непросто, – рассердился Ретузов. – Не можете – сидите дома. Пусть другие командуют.
Сказал и потопал.
«Что за человек? Одни неприятности…» – смотрел ему в спину Охотников.
Через день Ретузова вызывает участковый.
– Жалуются на тебя, Семён Иванович. Проходу не даёшь.
– Кому?
– Ельцовой. Сначала объявление вешаешь, потом прошлое выясняешь. Тебе это зачем?
Ретузов пожал плечами.
– Живёт женщина, и живёт. На работе хвалят. Замуж собирается. А ты мешаешь. Нехорошо, – продолжал воспитывать участковый. – По ночам не спишь.
– Кто сказал?
– Сам видел. Ехал с дежурства и видел – свет горит. А в твоём возрасте не спать нельзя. Заболеть можно.
– Исправлюсь, – пообещал Ретузов.
Он не расстроился, он к такому повороту был готов. Правда, не думал, что именно участковый скажет про свет. Ну да, ладно. Вечером лампочку не включал, у него на этот случай фонарик был припасён. Но в эту ночь ничего не случилось.
«Странно, – подумал Ретузов. – По графику – самый пик».
День как-то пережил; ночь пришла – опять тишина. Полная.
«Да что такое?» – встревожился Семён Иванович. Совсем покой потерял. А там пошло: среда – ничего, четверг – ничего.
И вдруг Ретузова осенило: это же он, его жалобы. Требовал вмешаться – вот и вмешались. Может, ещё и штраф дадут. У нас любят, не разобравшись.
– Чего наделал… – охнул Ретузов.
Пиджак (тот самый) накинул и быстро к соседке. Надо ж как-то объясниться.
А та, как увидела, кто пришёл, глаза сузила, покраснела:
– Что, довольны? Этого хотели? Теперь никто не мешает?
У самой – слёзы на глазах.
От такой картины у Семёна Ивановича в груди сжалось.
– Что ещё хотите?! Чтоб уехала?! Чтоб совсем меня не было?! Не переживайте, скоро не будет. Успокоитесь.
И дверью хлопнула, только штукатурка полетела.
Застыл Ретузов, в голове – одно опустошение.
– Что ты, Семён Иванович, действительно? Зачем пристаёшь? У женщины и так несчастье.
Ретузов обернулся, а за спиной – соседки. Вышли на шум.
– Какое несчастье? – спросил Семён Иванович.
– Косырев бросил.
– Как бросил?
– Обычно, как… Как у вас, у мужиков? Поматросил, да бросил.
– Ты не ругайся, потерпи как-нибудь, – попросили женщины.
– Я не ругаться пришёл, я помочь хотел, – стал объяснять Семён Иванович.
– А Косырев-то сволочь. Говорят, к бывшей ушёл. Кобелина проклятый.
– Он тебя тоже обижал, Семён Иванович. Маньяк, говорит, ваш Ретузов, его лечить надо. И участковому на тебя жаловался.
Эти слова Семён Иванович уже не слышал, а если слышал – не запомнил.
Пришёл домой, лёг на диванчик и больше не вставал. Вечер подошёл, ночь – всё одно.
«Надо помочь, а как?», – перебирал мысли. И к утру надумал план. Он решил найти Катерине жениха. Парни в Кожухово есть, а не получится здесь, можно в город съездить.
До вечера Семён Иванович ходил по улицам, присматривался к встречным мужчинам. Чтоб не ошибиться, представлял Катерину рядом с ними. И до того воображение растревожил, что несколько раз останавливался, чтоб успокоиться. Но главное не это, главное – нашёл, выбрал несколько кандидатур. Теперь требовалось узнать биографии.
И всё зря. Потому что вечером к дому подъехала грузовая машина. Из кабины вышел водитель, следом два пассажира (надо думать, грузчики), и они втроём стали выносить из дома мебель.
Ретузов отошёл в сторонку, там, где женщины устроили небольшой субботник.
– Уезжает Катерина. Обратно к матери. Сегодня вещи увезут, завтра сама.
– И правильно. А то она – здесь, дочка – там.
– Отца ей хотела найти.
– Какой уж Косырев отец…
– Слышала, опять к ней подкатывает.
– Пропадёт она с ним.
– А мне сказали, отшила.
– Дура. Так и будет одна.
– Вы её не хороните. Катька – девка-огонь, не пропадёт. Верно, Семён Иванович?
Ретузов промолчал. А что отвечать? Несут всякую ересь.
– Уедет Катька, будет тебе, Семён Иванович, полное удовольствие. Не заскрипят пружинки.
И в хохот.
Ретузов рукой махнул и отправился домой.
Эта была последняя ночь, когда он не спал. И где провёл эту ночь – неизвестно. Утром сидел у дверей, слушал разговоры в подъезде.
– Котёнка подкинули… – ворчала Катерина. (Время было раннее, видать, не выспалась.)
– Какой хорошенький… – ответили ей.
– У нас и так зоопарк. Кристинка двоих притащила. Куда ещё-то? Мамка ругается, – вздыхала Катерина.
– Ретузов кошек не любит.
Это был третий голос, и Семён Иванович догадался: Косырев, гад.
– Вот мы ему сюрприз и устроим…
Когда в подъезде стихло, Семён Иванович открыл дверь.
– Ну что, Катерина, заходи. Не получился подарок.
Навстречу этому комочку из кухни выбежал второй, посветлее.
– Вот тебе сестрица, зовут Кристиной. Прошу любить и жаловать. Будем, значит, втроём. Но с гулянкой сразу договоримся – с разрешения. И к лотку приучайтесь, чтоб сразу, как положено. А теперь – провожать.
Семён Иванович вздохнул, взял котят на руки, подошёл к окну…
Не спрашивайте, где он их нашёл. Нашёл. В жизни так и бывает: то, что очень надо – всегда находиться. Нашлась же для Ретузова любовь. Пусть и чужая, и не очень путёвая. Всё равно любовь. Нашлась и пригрелась у Семёна Ивановича, подарила одну из своих звёздочек. Свети, Семён Иванович, старайся. Многие ещё в дороге, и дорога у них не легка.
А с котятами Семён Иванович переиграл. По-другому назвал, одумался. Муркой и Муськой, как в детстве. Вспомнил, значит.