Лабух - от слова лабать.
Лабать - притворяться музыкантом.
Он так и говорил:
- Талерка.
Мы слушали, и не предавали значения. Председатель профкома тот же студент, только выскочка в галстуке. А выскочки, в основном из деревни. Этот был из глубокой деревни, судя по расцветке лопаты поверх рубашки и дешевому костюму. Мы и не пытались исправлять его фонетические безобразия. Было весело, и некоторым из нас он проигрывал в пару лет. Михеич даже передразнивал. Когда говорил, то сильно заикался, но пел, без единой заминки.
- З-з-знаешь, Б-б-борис, - говорил он, - М-мы не з-знаем, где та-талерка. М-может, п-потеряли в сум-матохе.
- Она девять рублев стоит, и числится на балансе профкома, - строго сказал "босс".
- Откупим мы тебе талерку, - говорили другие, чтобы не мучился Михеич.
- Тогда ладно, тема закрыта, - закончил в галстуке.
А до этого наш, "главный" получил в этом же профкоме сорок рублей и сказал:
- Завтра собираемся без пятнадцати десять. Здесь.
Здесь - это в каморке за актовым залом, где хранилась аппаратура.
- И мне? - поинтересовался я.
- Ты что, хуже других?
- А на чем?
- На тарелках.
С раннего утра радио и телевизор разрываются от праздничных лозунгов и реляций. В голосах бодрость настолько откровенная, что ее неестественность можно мазать на утренний бутерброд вместо яблочного джема. Во дворе тоже музыка, далекая. Она залетает в квартиру через открытые форточки. Погода серая, вроде холодно, но не очень без дождя. Репродукторы возле школ эхом накладываются друг на друга. Взрослые с красными флажками и дети с шариками появляются из подъездов, ждут во дворе, потом идут куда-то, молчаливо, словно не проснулись. Малышня посматривает на праздничные атрибуты в руках. Праздник медленно выползает из домов, как нечто необычное среди серых будней.
Чем хорош праздник. Ну, во-первых - как ни крути, выходной, особенно если среди недели, во - вторых, пока папы демонстрируют единение масс, мамы стараются у плиты, а если приготовили заранее, тогда всей семьей в самую гущу событий.
Мы в музыкальной каморке прямо за институтской сценой. Поскольку институт расположен ближе к центру, а колонны формируются от спальных окраин, "патриотическая" молодежь должна расцвести бурным кумачом примерно в половину одиннадцатого, так предупредили.
Фрух-тух - саксофон. Он главный - невысокого роста щуплый, усы поручика, вечно облизывает "порванные" губы. Про порванные губы духовиков мы узнали от него. А еще эти губы облизывают мундштук. Фрух-тух, - это киксы, какие часто издает инструмент, а в обычные дни Фрух-тух студент планового - Саша. Димыч на трубе. Он гитарист, закончил музыкальную по меди, может извлекать звуки и даже попадать в ноты. Михеич - бас-гитарист, сейчас на тубе. У него тоже музыкалка, и поет. Туба выдувает басы, потому решили однозначно - справится. Большой барабан у ударника Васи. Близкое дело, проблем нет, уверенно попадет в такт. Ну и я. Вручили две тарелки с веревочками для рук, хотя обычный басист, правда, с другого факультета. Говорят неплохой, потому и затесался в этот чудесный коллектив. А еще с нами Валерка. Играет на скрипке, но несет важный саквояж, в котором позванивают пять бутылок водки за профкомовские деньги. В другой - пакет с закуской. Скрипка в такую погоду никак, пальцы околеют, да и смычком можно неудачно ткнуть. В сущности, мы бы не пошли на этот пошлый фарс. Но профкомовские деньги сотворили зло.
Наконец, тщательно облизан мундштук имевшего виды саксофона. Михеич пару раз пернул в тубу, прочистил.
Зашевелилась толпа. Пришли в движение плакаты: Слава Труду, КПСС! Да здравствует советская власть, власть народа, власть трудящихся! Потянулись портреты - контурные и в графике, цветные, глянцевые. Лица на них знакомые и не очень. Странные, моложавые, а люди, несущие помпезные трафареты, вроде отдельно, из другого мира, разноцветные, словно бисер, грустные, как на портретах, но другие, не попадающие в шаг. Сонные будто.
Потом Фрух-тух сказал:
- С богом!
И мы ударили.
Начали с правильного - "Прощание Славянки". Потом менее патриотичное, после - понеслось - поехало.
Тарелки звучат дерзко, заглушая оркестр, во всяком случае, так кажется. Это позже научусь извлекать пиано и форте из обработанных резцом круглых листов железа. А пока, прикладываюсь от души, главное в такт. Репертуар не учили, лишнее. Свадебные марши знакомы до боли. Кому, как не нам, сделавшими счастливыми не одну семейную пару.
Фрух-тух на первых ролях. Обычно поддувал что-то в проигрыше, а здесь соло, потому и руководит оркестром. Мы не обижаемся, это звездный час одинокого саксофона и не наша музыка.
Институтский поток таранит основной. Когда на проспекте сливаются несколько районов, оркестры накладываются друг на друга, разными мелодиями, превращаясь в какофонию. Но главная музыка звучит из репродукторов и правильно поставленный голос говорит: "За годы советской власти Заводской район добился небывалых успехов... А вот и наши славные тракторостроители. Сегодня тракторы Беларусь трудятся на всех полях нашей необъятной родины от Бреста до Владивостока, от Мурманска до Кушки... По проспекту идет коллектив женщин- ткачих текстильного комбината. За время советской власти женщины превратились".... В общем, всем известное бла-бла-бла.
Я ненавижу эту мишуру, помпезность. Все фальшиво. И праздник, не праздник. Если торжество, почему поникшие, будто синтетические? Убери музыку, голоса из динамиков и несведущий ротозей резонно спросит:
- А где гроб?
Папа пробовал приобщить к классовой фигуральности. Так, без фанатизма, на уровне символов. Выводил на неглавный проспект, где рядом жили, и на реплику:
- Твой?
С улыбкой отвечал:
- Мой
Возможно, для этого и водил.
Я был его и боялся потеряться в толпе этих суровых, непрерывно курящих мужчин, пропахших металлом и машинным маслом.
Огромный завод, что через три дома, выпускал большие машины. Когда видел на улице мощный грузовик, говорил друзьям:
- Мой папа там работает.
- И мой! - торопился кто-то.
- И мой...
Странно если бы по-другому в заводском районе.
И на завод попали в первом классе. Настраивали. Сущая малышня, рты разинуты. Восторг. Прошли строгую вертушку с женщинами в серых шинелях и зеленых беретах. Потом территория - город в городе. Все чисто и неплохо, только воздух тяжелый.
Но самое главное - встретил папу. Все подстроено, потому что были и другие папы и даже мамы. Но приятно. А потом нам, мальчишкам, подарили огромные копии самосвалов, которые там делали. Казалось - игрушечные самосвалы сделаны только для нас. И девочки получили что-то, попроще. Ведь машина лучше и сильнее.
А потом фраза на всю жизнь:
- Будешь плохо учиться, пойдешь в литейку.
Где там литейка? Они от сочетания "я - завод" покрывались холодным потом.
Тогда не понимал главного, и позже за сервированным столом взрослые подшучивали над происходящим, а потом заводили: "Ой, цветет калина..."
Огромные тарелки попадают в такт, и когда удар металла совпадает с высокопарным словом из динамика, стараюсь приложиться особенно, чтобы голос исчезал в железной вибрации. Музыка - отдельный мир, даже такая, бестолковая. Возможно, именно она позволила вырваться из водоворота придуманных тезисов о счастливом будущем и не очутиться в литейке. А еще, представлял себя Бонемом, или Пейсом, в усеченном варианте. И звуки в голове другие. Правильные.
Меняться начали еще в движении.
Михеич сказал:
- Д-д-дай м-мне н-на б-б-барабане п-по-барабанить.
Спорить с ним себе дороже, по понятной причине. Говорить за двоих не охота. Когда он пытается что-то сказать, все наперебой помогают, подбирая "трудные" слова.
А Михеич с барабаном расцвел. Сам, похожий на барабан, они слились друг с другом. И его улыбка еле помещается под пышными грузинскими усами.
Валерка попросил тарелки, и я уже нес заветный кейс, вожделенно позвякивающий. Потом ко мне перекочевала туба, и я торжественно попукивал в ее нутро.
К тому времени все смешалось - звуки, голоса, шары, плакаты. Парни курили, девчонки весело общались, пытаясь перекричать музыку, когда диктор заводил очередной лозунг, прикрывали уши. После вступительного официоза началась неконтролируемая реакция обычной жизни.
Неизменными были только саксофон и труба. Если бы и с ними случился ченч, то праздник окончательно скатился до балагана. А это политикой попахивало. Все же оркестр, за профкомовские деньги, дело серьезное.
Может в этом и была суть торжества - трансформация от классического ленинизма к массовой повседневности, переходящей в безразличие. Только мы этого не понимали.
Слава богу, не влились в основную артерию, проходящую по главному проспекту, где высокие трибуны с важными персонами в шляпах и пирожках, роговых оправах с красными бантами на пальто и играет настоящий оркестр. Там строго. Оцепление и вырваться невозможно.
Чувствуя собственную безнадежность, колонна перед вокзалом, где сходились главные потоки, начинает рассыпаться. Фрагменты вырываются из толпы, отделяются и тенями исчезают в скверах, дворах. Ряды ломаются, превращаясь в хаос, муравейник. Впрочем, никто не пытается прекратить процесс разрушения. Тот, кто с портретом, завидует "облегченному", и на всякий случай интересуется:
- Тебе не надо?
Или:
- Выручай, срочно нужно исчезнуть.
У симпатичных девчонок получалось.
Людей стекающих на главный проспект хватало и, возможно, это был естественный отбор, селекция, чтобы по главному прошли самые стойкие и целеустремленные.
- Все, - сказал Фрух-тух, - Точка. Нам до торгового.
- Только сыгрались, - возмутились мы, - Репертуар отточили?
- Так, давайте на крыльцо и проводим нашу колонну.
Торговый - это факультет, который находился в отдельном здании, возле вокзала. Там готовили специалистов, занимающих особую ступеньку в базовом формировании советского общества - касту. Потому и находился ближе к центру в отдельном здании и считался элитным, не хуже института международных отношений.
Колонна шла мимо, а мы старались от души, напрягая легкие, взмахивая руками и предвкушая начало главного, ради чего собрались в это осеннее утро.
Потом вошли внутрь.
В холле неразбериха, как после взятия Смольного. Всегда такое солидное и важное здание вдруг потеряло апломб. Люди спешили, даже пробегали по ступенькам. Громко разговаривали, смеялись. У стены свалены обездоленные плакаты и лозунги.
Мы не особо скрывались. Перетащили столик за колонну вестибюля, приготовились к фуршету. Когда были налито по первой, раздался неприятный голос:
- Кто такие?
Строгий дядечка в расстегнутом пальто и шляпой в руке подошел очень тихо. Такие всегда берегут запас слов, рассчитывая на эмоции от внешнего вида, и ходят бесшумно.
- Музыканты.
Кивнули на сложенные в углу инструменты.
- Ага, хорошо, - подобрел дядечка, - Только не очень с этим.
Холеный палец замер напротив открытой бутылки.
Потом появились две девчонки.
- Ой, как у вас весело, - сказали они.
Михеич стал исполнять д-д-длинные комплименты, а Фрух-тух авторитетно заявил:
- Из наших будете?
Те кивнули.
И все бы ничего, если бы не та талерка.
- Д-думаешь они? - спросил Михеич, выдыхая дым.
- Им-то зачем? - сказал Фрух-тух, - Девчонки. Ладно, мужики, осталось пару копеек, давайте по рублю и закроем этот геморрой.