Возвращение. Часть вторая. Глава первая

Артём Кино
Осень в городе. Всего за неделю облетели все листья с осин, они стали совсем голыми, почти ноябрьскими, только еще сырыми, а от того – еще более тонкими и неприглядными; еще храбрятся клены, но тоже уже роняют огни, большие и тяжелые, под ноги прохожим, рисуя зарницы вокруг своих стволов. Дуб на дворе университета еще держит остатки былой роскошной кроны, раскидистый и одинокий, но все больше обнажает свои черные ручищи навстречу совсем хмурому, свинцовому небу, на которое не хочется смотреть. Вот уже четвертый октябрьский день льет, непереставая, дождь, залиты дороги и тротуары, большие, широкие лужи на них, по которым плавают разноцветные и потухшие от воды листья. Шлепают по лужам тяжелые осенние ботинки и высокие женские сапоги, все коричневые и промокшие, зонты нараспашку, без устали, только в них одно спасенье, а теплый и солнечный сентябрь уже забыт, и остался там позади, почти так же далеко, как и само жаркое-прежаркое лето.
Андрей, закурив и подняв воротник, рукой собрал с крыши машины несколько прилипших листьев, посмотрел на заляпанные фары, достал тряпку и стал протирать их, стараясь очистить досуха. Он только недавно вышел из дома и появился на стоянке, ему не хотелось сегодня ехать в институт на автобусе, вчера он так здорово промочил ноги, да и не было нормального зонта. Вокруг еще рано, только недавно рассвело, и на стоянке было полно заведенных машин и людей вокруг них, с сигаретами и воротниками, так же, как и он.
Он стоял на бортике за своей серой и грязной машиной, смотря, как падают на носки сапог капли, крупные, стекающие с ветвей, как струится дым из выхлопной трубы и как горит сигарета в мокрых, грязных пальцах. Он стоял, глубоко-глубоко задумавшись и одновременно улыбаясь, спрятав нос в высокий воротник хлопкового мягкого свитера, подняв плечи и съежившись.
Он недавно проснулся и еще не отошел ото сна, так рано он отвык вставать, только с начала этой недели он просыпается около восьми, вместе с отцом, сталкиваясь с ним в ванной или на кухне за завтраком. Больше всего ему не нравилось подниматься до рассвета, но сегодня и вчера он уже не хотел пропускать ни одного момента, ни мгновения, которые ждал так долго, все эти изнуряющие жаркие месяцы, а потом, неожиданно и почти невыносимо, - еще и сентябрь.
Она очень изменилась за лето, сильно, неожиданно. Немного укоротила волосы, так что хвостик теперь не доставал до спины, особенно если она делала его повыше,  и чуть-чуть, совсем чуть-чуть поправилась, став меньше походить на ту летнюю девчонку в белой майке, а  гораздо больше - на женщину, даже несмотря на эти мягкого цвета джинсы и сапожки без каблуков. Она изменилась, но конечно же осталась собой, став только ярче, и переменой своей так задела его, напомнив то, самое первое ощущение, но только формой и содержанием, а не силой. «Приступ», когда впервые после перерыва позавчера он увидел ее, продолжался как ни один из первых, долго, так что захотелось отрывать его с себя руками, от неожиданного испуга его силой.
Стоя здесь он думал сейчас о позавчерашних мокрых пятнах на ее коленях, от дождя, когда после нескольких часов слегка недоверчивого наблюдения за ней новой, только увидев их он понял, что это она, она, единственная, родная, маленькая, маленькая, замерзшая, легонькая, зверек, солнечный зайчик, она вернулась, она снова с ним, а он с ней, при ней, и будет с ней, теперь долго, долго-долго, почти безгранично, бесконечно…
Вспомнился и вчерашний день, и ее новый легкий шарф, так ей шедший, и все те же губки ее, бесцветные и тонкие, и то, как вчера она поздоровалась с ним, с улыбкой, настоящей, не вежливой, а именно настоящей улыбкой, которая не давала успокоиться рукам в течение всего дня, а вздохам, неудержимым и неконтролируемым, прекратиться еще долгие часы.
Сейчас он стоял и готовился поехать к ней, увидеть ее снова, в третий день, после еще одной ночи, проведенной уже «с ней», опять и снова «с ней».
Он сел в уже теплую машину, в очередной раз, но теперь с улыбкой, отметил, что дождевая вода откуда-то неизменно попадает в салон, протер запотевшее изнутри стекло, включил дворники и поехал, резко и весело, почти с визгом шин.
На крыльце институтского корпуса он столкнулся с Сашкой, который тоже только что вылез из машины и бегом, размахивая своими длинными тощими руками, забежал под козырек.
- Адрюха… Привет, - сказал он, не глядя и немного помотав головой из стороны в сторону, чтобы смахнуть капли дождя, - Пипец, номер у тебя, - нихера ж не видно, покрасил бы что-ли, как менты-то тебя на улицу выпускают. Давай мы тебе краску подарим на день рождения, а?
- Кто это «мы», интересно? – Андрей остановился с улыбкой, держа руки в карманах, - Один не осилишь банку краски что-ли?
- Шучу я. Давай, проходи, - и Сашка открыл тяжелую входную дверь корпуса, пропуская Андрея вперед, - Заходи.
Он хлопнул Андрея сзади по плечу.
Андрей прошел вперед мимо входных перил и вертушки и оглянулся, чтобы кое-что сказать Сашке, но тот остался где-то около дверей с телефоном у уха и жестами тому, с кем говорил. Андрей развернулся и через ступеньку бегом стал подниматься к аудитории.
Она уже была там, за партой, рядом с подругой, что-то говорила ей, чего он не услышал, не понял, но услышал только голос. Возможно поэтому, еще только собираясь открыть дверь кабинета, он уже знал, что она здесь.
Аудитория была маленькой и без ярусов, совсем как школьный кабинет, все места уже были заняты, и он сел сзади, на последнюю парту в том же ряду, что и она. Он не здоровался с ней и не посмотрел на нее, только почувствовал, проходя мимо, как… пахнет от нее, как дышится ей, как… «вздрагивают ее губки»...
Сегодня она была с его любимой прической, собранными сзади в крупный узел волосами, - не хвост а именно узел, - немного переливающийся разными оттенками светлых цветов. Он сел сзади и мог из-за этого клубка видеть ее затылок, мягкий и нежный, совсем молодой, с легким пушком там, где начинались волосы. Вздох, поднятые брови и блестящие глаза, которые он тут же, опасаясь, что их увидят, не из-за стыда, а лишь потому, что хотел сберечь их только для себя, опустил на тетрадь на парте и ощущение, сродни тому, что бывает у молодой-молодой девушки после секса с любимым человеком, румянец на щеках… Нет, теперь, спустя много месяцев он уже мог контролировать себя, только контроль этот давался тяжелым счастливым дыханием, поэтому он не потерялся сейчас, сделал несколько нужных движений, раскрыл тетрадь, достал ручку, сел в удобную и даже почти расслабленную позу, но вот теперь-то, когда, спустя несколько секунд, все успокоилось, пришла та мысль, та самая мысль, которая сегодня ночью, неоформившаяся, но саднящая, не давала спать стуком в ушах, давила своим счастьем, как тело женщины, как ее руки, упершиеся в грудь; мысль о том, что… что, как он уже говорил себе, проговаривал себе большое количество раз: «Готов, отбросив всё, все ценности, мораль, принципы, желания, стремления, надежды, мечты, амбиции, счастье, радость, будущее, прошлое, личность, совесть, сознание…, ползти за ней на брюхе по грязи. Ползти за ней на брюхе по грязи. Вечно, бесконечно, сколько понадобится, сколько посчастливится, сколько достанет сил».
Как испугала эта мысль, теперь произнесенная здесь, с ней, почти при ней, почти ЕЙ, каким фейерверком счастья зажглась она в глазах, захватила, остановила время, пятнами вспыхнула на щеках. Захотелось немедлено встать и пройтись, осмысляя, оказаться на улице, пусть под дождем, но под открытым небом, со свободным, движущимся воздухом.
Но лишь в первые мгновенья, которые нужно было перетерпеть, а затем, уснувшая, клубком свернувшись на животе, между пупком и солнечным сплетением, теперь же, не тратя времени на знакомство, стала родной, и близкой, и по взгляду, по его взгляду, понятно, что надолго, навсегда.
 И в то же мгновение все стало ясным и чистым, лица людей - светлыми, слова и звуки тихими и красивыми, течение времени неторопливым и правильным, свои руки на столе уставшими и спокойными… Как найденное великое сокровище она была в руках, но неоткрыта еще, до нужного времени, до момента наедине, без помех, без взглядов. Оно -  найденное - было новым, а главное, действительно настоящим, реальным, поражающим своим весом, а значит очень-очень ценным, возможно, как ничто из найденного раньше. В нем впервые, возможно, за все время, пусть лишь гипотетически, но отчетливо, были цель, путь и смысл существования, навсегда, насколько хватит сил, сколько отведет Господь, и больше, навечно. Серое дождливое небо над ним, над его головой, в одно это мгновение стало светлым.
От мысли, от воспоминания, которое тут же пришло к нему, о том, что он не мог пока быть с ней вместе, приходилось морщиться, как от боли, но вовремя останавливать его еще в начале удавалось, удалось и сейчас. А теперь, с приходом новой осени, с ней, новой и новым им, все будет по-новому, по-другому. Это же судьба, такая сила не может тратиться впустую, это глупо, нелогично и неправильно…, бессмысленно… Нужно только разыграть все, так как это делается, нужно быть хитрым и рассудительным, аккуратным и притворным, лицемерным… Нельзя просто подойти к ней вновь, и как раньше, тогда, когда не знал, что происходит, и сказать ей, что вот он я и вот, что со мной, ты не можешь отвернуться. Теперь с холодной головой и рассудительно, как мужчина, нужно добиться ее, сделать ее принадлежащей себе, а себя – ей, взять ее всю вместе с душой и телом, овладеть ей всей, всей, всей...
…С… с… секс с ней! Господи, как это! Как это может быть, как сумасшедшее, неповторимо, невообразимо это может быть, боже…
…Ее грудь, целовать ее, облизывать, трогать языком ее пупок, ее живот, пить…, глотать ее слюну, высосанную изо рта, покусывать ее губы, целовать глаза, закрытые и темные, слизывать с них капельки слез и пота, целовать ее нахмуренные брови… Ловить ее дыхание, ее стоны, ее крики, ее взвизги своим ртом, вдыхать их, проводить рукой, вдавливая живот, от самого солнечного сплетения вниз, вниз… Ее лоно, этот запах, ее, ее запах… там, не просто женщины, а ее! Чувствовать ее изнутри, горячую, вводить в нее, в нее, и сильнее и сильнее, держать ее за косточки бедер, водить руками от грудок по всем ребрышкам и опять животу, чувствовать, как она сама втягивает его, сильно-сильно… Ощущать ее тело на своем, прижатым, влажным, тяжелым, запахом одним растворяющим, запахом, вязким на губах и языке; чувствовать ее мокрые волосы у себя во рту… Забываться, закапываться лицом в ее волосы на движущейся, мечущейся голове, засовывать большой палец ей в рот и держать за край губы, чувствуя горячий, мокрый язык, то, как она посасывает этот палец вместе с выдохами, с криками, вместе со своими выдохами…
Бог мой, вот что это? Нет, это нереально невыносимо, это совершенно невыносимо и абсолютно немыслимо! Этого не может и не должно быть, неужели кто-то может делать это и делал уже? Как это?.. Кто?..  Или делает и сейчас… И.. и… сегодня? Нет, это не выносимо, нужно выйти, выйти, встать и выйти, здесь невозможно оставаться! Сидеть. Спокойно сидеть, успокоиться…
Она шлюха. Что?! Господи, она шлюха, она трахается, боже, она трахается, стонет, плачет от наслаждения, двигает своим тазом, трогает себя за грудь, - что это, как это? Как это?...
Лицо его перекосилось и забилось сердце.
Нет, Господи, нет же! У нее нет никого, нет парня… Не было, не было тогда, в начале лета. А сейчас?
Остановив взгляд и забыв, что находится среди людей, не дома, он просидел несколько минут тихо-тихо, не выпуская ничего наружу.
Ну и что в конечном итоге, что? Она взрослая женщина, что здесь удивительного, почему это так поражает, так скользко, мерзко, неприятно… Она просто женщина. Она просто человек. Она – человек. Быть может иногда злой или нервный, самолюбивый, лицемерный, эгоистичный…
Разве человек она? Нет, то, что есть в ней, то, что освещено такой вот искрой живого света, - это не человек, нет. Это другое, совершенно иное, незнакомое, необычное существо, и это она, не человек, но это…
Да что ты говоришь такое? Разве и плохой человек она? Разве это так? Нет, она вся такая, вся она, вся, все ее человеческое основание проникнуто этим касанием, неповторимым, глубоко, до самой сути, насквозь, полностью. Разве не видно это по ней самой, разве не видно?..
Нужно ее, нужно… Она необходима, дольше терпеть нет возможности. То, чего хватало раньше, все эти летние месяцы, сейчас, здесь, глядя на узел ее волос, - жалкие крохи, брызги, капельки по пустому сосуду, которые только жадно слизывать и впитывать в себя; но их недостаточно, их бешено мало.
…Ползти, ползти за ней, как животное, вдыхая обрывки ее следов, но это потом, это то, что никто и никогда не отнимет, это будет всегда, всегда, этого никто не в силах отнять; но сейчас, пока есть еще силы и надежда, а она сегодня велика, как никогда, взять ее целиком, всю, до капельки, и если на что-то способен, если на что-то планировал направлять все свои человеческие, духовные, моральные силы, то вот она, цель, теперь и навсегда…
А то, что есть кто-то у нее, - разве может это быть помехой, разве может хоть что-то быть помехой?
Задумчиво, обреченно, но как-то гордо улыбаясь он смотрел на доску, у которой что-то рассказывал лектор, сам для себя незаметно приняв удобную позу на своем стуле, почти развалясь и постукивая ручкой по чистому тетрадному листу.
Он скоро очнулся и посмотрел в окно; там продолжал лить усилившийся дождь, барабаня по карнизу и стекая кривыми полосами по стеклу.
В аудитории было прохладно, и несмотря на теплую свою одежду, он поежился и тут же, непроизвольно бросил взгляд на нее, тепло ли она одета.
В комнату вошел Саня и, комично извинившись, чем вызвал улыбку на лице у лектора, прошел к партам и сел рядом с ним.
- Ну чего тут?...- спросил он Андрея, выкладывая на сто абсолютно новую тетрадь  и ручку, - Как тут вообще?
Он вдруг посмотрел на Андрея как-то долго и пристально, а Андрей в ответ на него, пока Саня не отвел глаза, полез в задний карман джинсов и достал туго набитый чем-то кошелек. Он достал из него пачку стодолларовых купюр, выложил их на стол и продолжил копаться в кошельке.
- А? Андрюх? Интересно здесь, дружище? Скажи?
-  Мне нет.
- Тебе нет? – Саня усмехнулся, шмыгнул носом и стал засовывать обратно в кошелек все, что вытащил.
- Я так рано встал сегодня, прикинь… – успокоившись и сложив руки на столе продолжил он, смотря куда угодно, кроме Андрея, это была какая-то новая его манера, - Поехал на пары, как примерный ученик. Пипец, сам от себя такого не ожидал.
Он стал смотреть на доску и поменял позу, сильно развалясь и положив локоть на спинку скамьи сзади:
- Че такое он там пишет? Блин вот представь, вот это, - он потряс тонкой школьной тетрадью, - все мои лекции с начала года. Сегодня купил. Еще, смотри, в линию и с полями. Для диктантов, наверное.
Он усмехнулся, воровато опустив голову, заулыбался и Андрей но промолчал, немного отведя глаза в сторону и стараясь держать на лице улыбку. Ему вдруг не понравилось, что Саня сейчас сел сюда. Взгляд упал на Юлю впереди, и Андрей поймал себя на том, что с этим взглядом удивлен ее присутствием, ему казалось, что она должна была уйти как только пришел Саня.., ее должно было тут же нестать…
Андрей уткнулся в тетрадь, что-то списывая с доски, механически, не вдумываясь, затылком чувствуя присутствие человека рядом с ним, около него; человека, который еще недавно был одним из самых близких. Саня сидел, все так же держа локти на столе и вертя ручку в своих длинных пальцах, и пока замолчал.
Они долго не говорили друг другу совсем ничего, так что Андрей немного сбросил напряжение со своих плеч и мало-помалу снова, не в силах сопротивляться, стал бросать взгляды туда, на парту впереди. Юля, подняв острое плечо и чуть склонив голову, аккуратно записывала лекцию в тетрадь.
- Совсем женщина стала она, да?
Андрей резковато повернул голову. Саня смотрел на Юлю, потом шмыгнул носом и опустил глаза на свои руки.
Нужно было что-то ответить, но совсем, совсем, совсем не хотелось дать ему, именно ему сейчас увидеть что-то… Даже тень чего-то. И даже пауза – это то же самое, что показать, пусть только тень, только намек, образ, но даже подозрение в этом человеке не должно быть, не должно. А почему он спросил? Боже, почему он спросил?.. Потом…
- Да ну… Как-то поправилась она, мне не нравится. И волосы постригла, с длинными, по-моему, ей больше шло.
- Волосы, блин… - Саня, так же рассматривая ручку в своих руках, проговорил хрипловатым шепотом, - Да причем тут, нахрен, волосы. Не поправилась, а становится настоящей женщиной, а не девочкой.
- Ну, не знаю… Потеряла в изящности как-то, в стройности что-ли. Ну, ты меня понял.
Саня чуть-чуть вскинул брови и улыбнулся, но не посмотрел на Андрея; тот покосился на него и слегка поморщился.
- Видел вчера Наташу Литвинову, кстати… - тем же спокойным, хрипловатым и серьезным тоном продолжил Саня, - В казино, прикинь. Я сам охренел, мы с Ванькой только приехали, сели за стол, и она такая вся из себя кокетка к нам подходит.
- Ничего себе! – Андрей действительно удивился, интерес коснулся его, но только краем; он, разумеется, предпочел бы, чтоб не было этого человека и его разговора, хотя облегчение, сильное от смены темы он почувствовал остро.
- Ага. Мальчишки, как дела, тоси-боси… Поболтали с ней потом.
- С кем хоть была-то, ты не узнал? – спросил Андрей,  и немного улыбнулся, подражая ухмылкам Сани, ему понравилась интонация этого своего предложения.
- С Димой Коломийцем.
- Кто это?
- Ну помнишь Виталика из параллельного, из гуманитарного, «Б», по-моему, хер помнит.
- Н-ну…, а, ну помню, такой, кучерявый, толсты…, полный, толстый такой.
- Вот. Короче, его брат старший.
- У него был брат?
Саня кивнул и сглотнул слюну, повернув к Андрею голову, но не смотря на него, небрежно блуждая глазами по комнате и по людям в ней.
- И что за брат?
И снова Андрею понравился тон, пойманный только сейчас, он старался удержать его, укрепиться в нем, и все хорошо, все хорошо, там дальше конец пары. Не скоро, но можно дождаться, только бы не сбиться, не сбиться, он еще помнит, что надо делать и как надо делать, и немного радостно, что он помнит. Как быстро он вернулся, почти мгновенно, спустя только пару реплик, и вот он уже снова тот, старый, настоящий. Санька рядом, друг, старый друг, еще со школы. Сказать ему, рассказать? Может быть, он даже поможет, с ним все проще, легче, и как-то естественно и обычно, а то что-то уж слишком глубокие дебри… Напридумывал себе чего-то, и только, а все обыденно и просто… И как устал, как устал, как тяжело устал быть один, один, совсем один, без собеседников, без товарищей, без тех, кто выслушает и подскажет, почти совсем без слов, почти совсем без слов…
Где она? Да вот, она, она чужая теперь, новая… Простая, обычная, самая обычная. Просто девчонка, да, красавица, но и всего лишь. Зачем она здесь?
Только бы не двигалась она, не меняла позы, не трогала свои волосы.
Вот зачем повернула голову? Вот профиль ее, ее губы, реснички, глаза…
Н-е-ет. Сейчас, вдох и выдох. Вот они.
Дождаться, отыграть эту роль перед Сашкой и вернуться, вернуться, тр-р-ронуть ее…
- Да такой, гламурный мальчик… Ну как «мальчик», - Саня хмыкнул, - Под тридцатник где-то. Рэйнджик у него серебристый, три «О».
- Ух, как. Ну, она девчонка непромах.
Саня посмотрел на Андрея каким-то легким, детским, лучезарным взглядом, как он умел всегда, и мелко утвердительно покивал.
- Говорила мне, что ты лох.
- Ну, а что ей еще говорить!
Андрей среагировал быстро, так быстро, что успел ответить еще до того, как волна неприятного, абсолютно по-новому неприятного, ощутимого, возмутительного укола коснулась его. Саня пристально и с чуть поднятыми уголками губ смотрел на него.
- То есть? – Андрей нарочито усмехнулся, спокойно и тихо, - Что это значит?
Саня уже снова смотрел перед собой, куда-то на доску или на лектора:
- Ну хер знает… Ну так, типа «Да хрен с ним, лох какой-то» - как-то так, что-ли… Не помню… - И он снова пошмыгал носом.
- Да?
- Прикинь… - Саня покивал, посмотрел на Андрея и улыбнулся, - Такая вот канитель.
- Да ну, какая канитель, - Андрей нахмурился и нахмурился по-настоящему, рассердившись; на Юлю он не смотрел теперь, - Дурочка какая-то.
- А ты ж ее бросил, да?
- Я. Ну дура, как видишь. Пустышка.
- Понятно, - протянул Саня
- Да блин. Видишь, чего лепит, а казалось же даже одно время, что любовь, все дела. Вздохи там, охи, - быстро, острым шепотом стал говорить Андрей, чувствуя, что это надо сказать, немного придвинув голову к Сане, но неглядя на него, - Свидания, цветочки, танцы-шманцы… Хотела с родителями меня знакомить, прикинь. И вот так вот все кончается. Гламурными мальчиками на Рэйнджиках и вот такими словами…
Саня прилежно кивал и улыбался.
- Ну лох так лох, не вопрос, - Андрей не выдержал и бросил быстрый взгляд туда, вперед, заметив, как она сладко, как после сна потянулась руками, выставив кулаки вперед; от кулаков этих и от слов своих, а главное – от мысли, что можно сочетать, можно сочетать, вдруг резко-резко скакнуло настроение, - А у нее все лохи, видимо, кто послал ее, а я уж среди них самый офигенный лох, дольше всех со мной была, пока я не ушел пока.
- Да не вопрос, дружище, - Саня согласился, эти слова его понравились Андрею, - Я ж давно, кстати, понимал, кто она такая, а ты и слушать не хотел – какие глаза, какие глаза.
Отыграл, выпутался.
Вот же она впереди, солнце, светик, звездочка, там, всего в двух рядах впереди, зачем он здесь, что он такое говорит? Зачем за глаза говорит про девушку какую-то дрянь? О чем он говорит, с кем? Саня, Саня, друг… Здесь с ним, или там, там, где эти ноготки, блестящие, поправили кофточку на плечах… Санька, может вместе? Неужели он не поймет? Он умный парень, не по годам, и рассудительный, а главное – трезв в оценке, всегда, всего. Одно понятно, его нельзя терять, он уже почти потерян, а этого нельзя делать, он – как связь с твердой землей, то место, где можно отвлечься, можно, а отвлекаться, как выясняется теперь, хочется, очень хочется! Слишком долго был один, слишком долго. Здесь нужен трезвый взгляд и простой совет. Надо быть с друзьями, быть, возвращаться к ним после всех своих п… полетов, просто чтобы крепко постоять на земле…

…Она стояла напротив и смотрела на него немного искоса, чуть нахмурившись, сунув руки в большие, оттопыренные карманы своего осеннего пальто. Он – медленно стекал вместе с дождевой водой по высоким ступенькам ее подъезда, вниз, на асфальт, по тротуару, по потрескавшимся дорожкам, в разные стороны, разбиваемый падающими сверху каплями, мокрый и холодный, касающийся черных деревьев, желто-серой травы, упавший и бессильный подняться.
- И… И как его зовут? Кто он вообще, хоть скажи. Просто, интересно.
- Так уж интересно? – она улыбнулась, нарочито чуть ехидно, - Уж так уж интересно?
- Уж так уж, ага. Уж замуж невтерпеж, - он растянул рот в улыбке.
- Это вопрос? – она засмеялась и, видя, что он смотрит на нее, отвернулась и покачалась полуоборотами справа налево, - Так хочется знать?
- Да не то чтобы хочется, просто интересно, говорю же. Кого ты мне на замену нашла?
- Ой, уж тебе на замену, - она немного наклонила голову и говорила тихо и серьезно, поглядывая на его вымокшие волосы.
Он посмеялся. Она молчала.
- Ну же. Раскрой великую тайну. Загорелый мальчик на джипе?
Она вытащила кулаки из карманов и подняла плечи.
- Да нет… Не на джипе. Просто на машинке. Просто мальчик. Добрый и хороший, МОЙ самый хороший.
Он выдержал свою улыбку. Остро, почти болезненно захотелось уйти, тут же, в эту же секунду. Но надо было оставаться. Побыть еще немного, еще немного, она уйдет сейчас, войдет в эту дверь, и ее больше не будет. Постоять, посмотреть на нее, смотреть на нее, смотреть на нее, смотреть на нее …
- Прямо такой весь красивый, красивый, а!
- Ага…
- Красивый, красивый!
- Именно!
- Высокий, голубоглазый…
- Неа, у него темные глаза.
- Темные и раскосые.
Она улыбнулась, смотрела в сторону.
- И говорит по-китайски. И возит сюда пуховики. И ест лапшу палочками.
- Ну конечно. И увезет меня в тундру.
- В тундру? – он быстро посмотрел на ее мокрые ресницы,  - Он якут?
Она весело засмеялась. Придти домой, лечь на бок и глаза закрыть, колени подтянуть, подбородок положить…
- Может ты обманула, может у него не машинка а олени?
- Ага, как у Санта-Клауса…
- Да-а? И мешок подарков? Дарит их все тебе?
- Все мне… - она покивала и снова посмотрела на его лицо с легкой-легкой но какой-то серьезной улыбкой.
Он тоже смотрел в ответ и тоже улыбался, все той же, тщательно оберегаемой сейчас своей гримасой.
Он достал сигарету и закурил, все смотрел на нее, сохраняя свое шутливое выражение лица, но разглядывая ее, каждую черточку, жадно. И - резко:
- Пойдем сейчас посидим где-нибудь? Я одно кафе на …ской знаю, там горячий кофе… Пирожки, тортики.
Она поежилась:
- М-м-м, заманчиво, конечно, честно тебе признаюсь, но… Дела, дела…Еще доклад писать сегодня.
Он шире улыбнулся и с облегчением:
- Опять ты мне отказываешь?
- Ага… Опять. Ну честно, Андрей, столько всего переделать еще сегодня нужно.
- Наглая… Вот представь, как я сейчас один-одинешенек пойду по лужам, весь промокший и замерзший?
Как понравилось это слово «наглая», он сказал его ей, ей, так не говорят незнакомому, чужому человеку; как говорили сегодня, как стали говорить, только здесь у подъезда, что-то зубы стучат, от холода, наверное, не морозь девушку, вон как ножки у нее промокли. Протянуть сколько-то, сколько позволит этот сегодняшний разговор и все; все оборвалось резко и больно, боже, как же это больно оказалось, вот теперь по-настоящему, действительно, теперь это правда. Что еще стоять здесь? Отойти, поднять плечи, выкурить сигарету. А после? Не известно, что после.
- На жалость давишь? Какой ты. Беги бегом до автобуса и не промокнешь.
- Вот какая женщина, а! Не просто прогнала под дождь, так еще и бегом и еще и на автобус. А я, уже весь промокший и покорный, только киваю головой и молчу.
Она засмеялась и шутливо возмутилась, сложив руки на груди:
- Ничего себе! И я же еще и наглая? Я же предлагала тебе под зонтиком идти, сам отказался!
- Я не посмел осмелиться…
Она по-настоящему засмеялась и легонько хлопнула ладонью по его плечу.
- Ну все, совсем пристыдил, - весело и громко проговорила она, отсмеявшись, - Хорошо, пойдем, я с тобой дойду до остановки. Ты же туда пойдешь?
- Да ну, я же шучу, я сам дойду прекрасно. Беги, пиши свой доклад, - сердце замерло.
- Нет уж, теперь пойду, а то вдруг ты действительно замерзнешь или в лужу упадешь, - улыбалась она.
- Не ходи, не ходи, - он стал говорить серьезно, чуть подняв брови, - Вон сама промокла вся, ноги промокли.
Она посмотрела на носки своих сапог, потемневшие от воды.
- Да нет, это они только сверху всегда так мокнут, внутри сухо, - она подняла голову, поправила волосы, – Ну? Пошли?
- Сказано, не ходи!
- Сказано, пойду, - и она сошла по ступенькам, открыла зонт, сделала несколько шагов, медленно, по одной линии опуская сапожки, и оглянулась, смотря на него.
Он цикнул, но стоял на месте. Она махнула рукавом, требовательно приглашая его, и снова сделала несколько шагов. Он сбежал по ступенькам и стал догонять ее.
- Вот же какая властная женщина, а. Прямо не перечь ей.
- Да, я такая… Опять не пойдешь под зонт?
Они пошли обратно, по тем же лужам, по которым уже прошагали несколько минут назад. Молча, ничего не говоря друг другу, несколько минут, только иногда касаясь друг друга рукавами одежды. Андрей не думал ни о чем, он просто чувствовал ее рядом с собой, и иногда смотрел, как она обходит лужи, аккуратно ступая, иногда на самые носочки сапог. Он наблюдал ее эти ножки и улыбался, чуть краями губ, чтобы она вдруг не заметила, только смотрел на них, не отрываясь. Раз ножка, два ножка, раз ножка и… два ножка… Мокрыми носочками по воде, по воде, по лужам…
Но вот он отвел взгляд, и мокрое, липкое отчаянье овладело им тут же.
То, что она сказала ему, было с ним, и после еще нескольких минут молчания, ему стало почти плохо, он часто задышал и перестал коситься направо, туда, где шла она. Ему почти в тягость стало, что она вот так идет сейчас с ним, провожая его, после всех этих слов. Слов, которые услышаны, но не обдуманы и даже не до конца осознаны им; она уйдет сейчас, еще через несколько минут, и оставит его наедине с этими словами - как не отпустить ее? Они пропали бы, только если бы она осталась совсем, с этой минуты и навсегда осталась рядом, не оставляя его ни на секунду, но она уйдет сейчас. Зачем она сейчас здесь? Зачем еще продолжать этот фарс, она же все сейчас явно объяснила. Все, что было сказано самому себе раньше, как подготовка, ничто в сравнении с настоящим убийством. Вытерпеть это еще немного, совсем немного и остаться; лучше бы она ушла сейчас, лучше бы ушла, ей не надо быть здесь сейчас.
Она повернулась к нему на самой остановке, улыбнулась, и стала смотреть, нет ли автобуса. Она хотела поскорее избавиться от него, он видел это и посмотрел на ее затылок почти со злобой. Ноги еле держали, он не знал, сможет ли попрощаться с ней с голосом, не только улыбнуться ей.
В этот момент к ним подошел Саня. Держа руки в карманах своей куртки с капюшоном он что-то сказал Юле, чего Андрей не слышал, смотря на него как во сне, широко раскрытыми глазами и почти открытым ртом. Юля заулыбалась, смотря снизу вверх на высокого Саньку, что-то ответила ему. Андрей, только произнес какое-то «О-о-о», пытаясь как-то оформить свое удивление и сделал шаг по направлению к Сане, но задел стоящего тут же на остановке средник лет плотного мужичка в толстых очках и кепке.
- Херли лезешь, молодой, аккуратнее, - сказал мужичок.
- Извините… - Андрей поднял плечи и отвернулся от него.
- Чего извините, глаза раскрой, раззява.
Андрей с удивлением снова посмотрел на человека в очках.
- Я, по-моему, извинился…
- Перед мамой извиняйся, сОпля, лох ты порхатый.
Андрей совершенно опешил, и спустя секунды ступора впервые за много-много лет ему по-настоящему вдруг стало жаль себя. Юля и Саня стояли рядом молча и наблюдали за ними.
- Ну…, - начал он лепетать, думая только о том, как бы не посмотреть на Юлю, ее взгляд был на нем, он чувствовал, - Чего хотел-то…
Мужик отвернулся от него с улыбкой и совершенно спокойно стал смотреть в другую сторону. Парализованный Андрей стоял перед ним, тупо уставившись на его затылок, и не произносил ни слова… Саня громко и отчетливо хмыкнул.
Подошел автобус, как раз на нем Андрей мог доехать до университета и забрать машину. Все, что пришло ему в голову, это фраза, которую как спасительную соломинку он схватил вытянутыми руками:
- Сань, все, пока. Проводишь девушку до дома? – совершенно, как полотно белый, у самой подножки салона он развернулся и говорил это, - Юля, пока…
Он посмотрел на нее и увидел на лице ее, сквозь улыбку, все то, что боялся увидеть. Саня, стоявший рядом с ней с руками в карманах и склоненной на бок головой, сказал:
- Андрюх, чувак же реально опустил тебя сейчас. Ты домой поехал-то?
Андрей скривил какую-то улыбку уже из салона автобуса, двери закрылись перед его носом, и машина тронулась.

* * *

Яркое, морозное солнце над головой, пар изо рта, хрустящий снег под ногами. Холодно, сквозь тонкое пальто пробирается мороз, по спине, между лопатками. Но он не кажется неприятным, нисколько, только чуточку назойливым, как летняя мошкара. Я шел по улице и легонько насвистывал себе под нос какую-то еще дома, в отеле, привязавшуюся легкую мелодию, глупую песенку, не помня слова и не очень следуя мотиву. Руки мои лежали в карманах, у меня не было перчаток, я шел с сигаретой во рту, в уголке рта, чтобы можно было дышать.
Я шел искать кафе; еще относительно рано, около одиннадцати часов, мне нужно было пройти еще немного, только до конца улицы, и от перекрестка направо, мимо магазинов, кинотеатра, банка и Детского мира, дальше, к центру, к собору; оно должно быть за ним.
Я уселся за столик, размотал шарф и расстегнул пуговицу на шее, подумал, и совсем снял пальто, здесь было тепло и немного накурено. Я осмотрелся, повертел головой по сторонам и достал сигарету.
- Привет, вот и я, - она, наконец, пришла и, расправляя свой необъятный шарф, с улыбкой смотрела на меня своими мокрыми ресницами со стула напротив.
- Привет, привет… Проснулась?
- Ага… - она встала, расстегнула молнию своего темно серого, очень красивого пальто, освободив воротник легкой, совсем не зимней блузки, - Чего ты пьешь? Опять ты носом шмыгаешь?
- Шмыгаю… - я улыбнулся и посмотрел на ее розовые щеки и еще заспанные и чуть припухшие глаза, - Проснулась?
- Ага, вот только тебя увидела и проснулась, - пошутила она, усаживаясь поудобнее, - Я давно уже встала, между прочим. А ты? Давно здесь?
- Да нет… Только зашел.
- А я сегодня даже будильник поставила, чтобы встать пораньше…
- Но все-равно проспала, я вижу, - улыбнулся я еще раз, и немного отклонился от стола, чтобы смотреть на нее удобнее, - Как вчера вечер прошел?
- Да так… - она она взяла мою сигарету с края пепельницы и сделала одну затяжку, немного задумавшись, - Вообще-то скучно довольно-таки. Сидела перед телевизором, потом книжку читала. А ты?
- Я еще хуже…
- Чего делал? – она скинула с плеч свое пальто и вытаскивала руки из рукавов, - Слушай, жарко как здесь, да?
Я покивал.
- Да ничего особенного. Сначала сидел в ванне – грелся..
- Прямо уж ты так замерз вчера что-ли? Бедный… - она состроила мне жалостливую гримасу, а я ей; она улыбнулась.
- Да шучу… Посидел за компьютером да лег спать.
К нам подошла девушка и принесла меню. Полина листала его, чуть приоткрыв рот, показывая свои большие припухшие губы и водя тонким пальцем по строчкам. Отвлеклась, посмотрела на меня и быстро улыбнулась:
- Сейчас пойдем тебе перчатки покупать.
- Ага… - я курил и щурил глаз от дыма.
- И не агакай. Вот нарочно куплю тебе первые попавшиеся и самые теплые. Варежки. На резинке, чтобы ты их не терял, - она хихикнула, прикрыла ладонью рот и отвалилась назад на спинку.
- А, кстати, помнишь, было одно время, когда это же так модно было! Весь наш …ш ходил с этими резинками. Хотя откуда ты можешь помнить, ты тогда еще совсем, наверное, малюсенькая была…
- Ой, ой, ой, скажите, тоже мне старикан нашелся. А вот и помню!
- Обманываешь.
- Нисколечко. У меня брат двоюродный так ходил. Да точно, я помню, что маму еще спрашивала, почему он большой а ходит с резинкой, - она состроила гордое лицо, - Вот, понял!
Я промолчал и смотрел на нее. Она тоже смотрела на меня и постукивала ноготками по столу, улыбаясь все шире и шире. Потом показала язык.
Я поднял брови:
- Как некрасиво…
Она шумно вздохнула и закатила свои красивые глаза.
- Слушай, а пойдем отсюда лучше, не хочу ничего, я дома кофе попила. Ты допил?
- Давно… А какие у нас сегодня планы вообще? Ты не знаешь?
- Не-а, понятия не имею! Вообще не представляю, что я здесь делаю, кто этот грубый чувак напротив, куда он меня заманил…
Я не стал отвечать несколько секунд, смотря на дно своей чашки.
- Чувак… Ничего себе характеристика… Грубый чувак… Ладно…
- Да, такой!
- Грубый?
- Да!
- Чувак?
- Да!!
- Ладно… Так и запишем.
Затушил окурок в пепельнице и поднялся.
- Вставай давай, обзывальщица. Пойдем.
Она смотрела на меня снизу вверх, стараясь, видимо, понять, сержусь я или нет. Я засмеялся и дал ей руку.
- Заматывайся в свой шарфик и пойдем.
- А счет? Ты расплатился уже?
- Нет, я оставлю.
Мы вышли на морозную шумную улицу, свет после кафе сильно ударил по глазам, я поморщился. Полина повернулась ко мне, стащила с подбородка шарф и сунула кулаки в рукава:
- Куда пойдем?
- Ты не на машине сегодня, надеюсь? – спросил я, закуривая.
- Нет, ты что. Я совсем не освоилась еще, да и зима. Я боюсь еще зимой ездить.
- А где она?
- Спит в гаражике. Хотел покататься?
- Ага, мечтаю просто, - я махнул рукой и пошел вниз по улице.
Она по снегу стала догонять меня, помахивая своими смешными варежками.
- А что это за сумка у тебя, Полинка?
- А? Да это мой фотоаппарат…
- А, ну да…
- Я его везде с собой таскаю.
- Что ты здесь фотографируешь, не пойму.
Она пожала плечами:
- Не знаю, что придется… Он всегда со мной, между прочим. И в Европе тоже вегда со мной был. Он уже старенький, дохленький…  Но хороший!
Заснежило всю улицу, все тротуары, настоящая зима. Мы шли вниз по дорожке на тротуаре, мимо дворников с огромными лопатами, мимо ледяных катушек, из которых я не пропустил ни одной, Полинка прокатилась только на первой а потом шла сзади и улыбалась мне; мимо людей, школьников с портфелями, молодежи, как всегда не по погоде одетой, почти как мы, рабочего, спешащего по делам люда. Мы хрустели снегом под ногами и шли под горку легко и не спеша.
- Дай поджигу? – спросила Полина, когда мы остановились на переходе через улицу.
Я дал ей прикурить ее длинную тонкую сигарету и мы, улучив момент, перебежали на ту сторону.
Чистый белый снег вокруг, ночью он падал сильно-сильно, даже на самих улицах; машины крутят колесами почти совсем бесшумно, снег подсвечивает со всех сторон здания и окна, делая яркими их приглушенные цвета. Какая-то девчонка прошла мимо нас в коротенькой узенькой курточке, совсем осенней, с роскошными распущенными волосами на плечах и в темных очках, и в странной меховой шапке. Очень-очень симпатичная. Странная и красивая улица здесь, переулок, красные дома на белом-белом снегу. И мы, черные и маленькие, идем себе между ними, мягко, неслышно, теряя звуки свои в мягком снегу.
Полина раскраснелась, заблестела своими серыми глазами; я повернулся и смотрел на нее.
- Расскажи про машину-то. Как она, понравилась тебе?
- Ага…
- Ну ты хоть покаталась где-нибудь?
- Да, я немножко с папой поездила, вокруг дома.
- С папой? О, вон, кстати, кафе, про которое я говорил тебе, - я кивнул ей, показывая рукой через улицу, - Смотри, какая дверь красивая. С ума сойти… Вообще балдею…
- Ага… На нью-йоркскую похожа. Ну, там такие бывают.
- Ты сколько раз там была-то?
- Ой, много. Раз пять или шесть. Мой любимый город, кстати…
- Почему? - я обернулся и посмотрел на нее.
Она спрятала нос в шарфик и смотрела из него, серьезными, глубокими, круглыми глазами.
- Не знаю… - она помолчала, - Может потому, что я там часто одна оставалась. В других городах было много знакомых девчонок, наших же, ну русских…
- А там что?..
- А там тоже они были, но как-то по-дурацки…
- Были, но по-дурацки, - это как это?
Она улыбнулась глазами.
- Ну не знаю. В общем мы мало общались, совсем. Не пересекались почти, только на показах или на съемках. Но там скучно. Болтали, конечно, или, наоборот, все в телефонах сидели. А так, чтобы сходить куда-то вместе, почти никогда не получалось. Так что я одна гуляла.
- И ты одна шлялась по Нью-Йорку?
- Ага.
- Одна?
Она покивала и шмыгнула носом.
- Ой, я однажды там забрела в какой-то совершенно жуткий район, знаешь, такой вроде Гарлема, ну такой, с афроамериканцами такими колоритными, какими-то тетками черными, машинами, старыми и брошенными прямо на улицах, граффити, причем настоящее граффити, не такое, как у нас, дурацкое…
- Да оно, по-моему, везде одинаковое…
- Не-е. Ну вот… Грязь везде, ну в общем жутко…Но не он, не Гарлем, не помню сейчас, как называется. Ночью почти, шла там одна и не знала, как выбраться… Да. А еще фотографировала все это, прикинь, шла себе с фотоаппаратом, белая девочка ночью в черном квартале…
- Сумасшедшая.
- Ага, - она разулыбалась и вытащила носик из шарфа, - Я потом, когда рассказала своим, на меня ве как на ненормальную смотрели, вроде бы как не верили, что вот я, живая и здоровая перед ними стою.
Я покачал головой.
- Чего ж тебя понесло туда?
- Не знаю… Надоело в отеле сидеть. А на машинах этих ездить… Не знаю. Вот такая дурочка была. Но это давно было, еще в первый мой приезд. Больше я так не делала.
Она засмеялась и немного помахала своими длинными рукавами в воздухе.
- Так что повезло тебе. Сейчас бы один шатался…
- Мне? Да ну… За кого ты меня принимаешь? Я бы себе кого-нибудь и посимпатишнее нашел, для прогулок-то. Какую-нибудь блондинистую, например, с большими томными глазами и чуйственными губами. Ну нет, губы твои ни одной блондинке не переплюнуть, - я засмеялся.
Она шлепнула меня по плечу и немного отвернулась в сторону.
- Я знаю, что они не красивые на самом деле.
- Кто?
- Губы мои. Они только на фотографиях хорошо получаются, а в жизни они не очень. Надо мной еще в школе все смеялись, а мальчишки дразнили павианом.
- Да уж прямо! Сейчас, наоборот же, все как оглашенные себе губы делают, и все поголовно – чтобы хоть чуть-чуть походили на твои. А получается само-собой один кошмар. Да и не выдумывай, хочешь сказать, что никто из парней не бегал за тобой? Ни за что не поверю.
- Это в старших классах. А когда маленькая была, всегда дразнили…
- Уй ты боже мой!
Она снова шлепнула меня своей варежкой.
Переулок с красными домами, которые я разглядывал, остался позади, мы вышли на улицу, параллельную …кой, более широкую и с трамвайными путями посередине. Мы свернули налево, чтобы идти по ней вниз, сделали это одновременно и не договариваясь, так что я снова захотел узнать у Полины, куда именно мы все-таки идем, когда мы наткнулись на огромный, величавый и мрачный собор на нашем пути.
Высокий, красного кирпича, но уже не такого бьющего по глазам новизной, как, вероятно, еще несколько месяцев назад, он возвышался над всем свои окружением, надо всем городом подавляя своими размерами и своим… полетом. Он походил на гигантский шатер, с большими куполами по краям и одним, меньшим, но самым высоким. Колонная галерея украшала все его подножие, по периметру, со сводчатыми переходами, с колоннами резной, причудливой формы. Стоял он на небольшом пригорке, и я вспомнил, что раньше здесь все было засажено высокими деревьями, просто парком, сквером, с каким-то небольшим фонтаном, вечно грязным или вовсе загаженным. Теперь деревья вырубили до последнего, оставив все великолепие пространства в полное распоряжение гиганту, и все равно ему было тесно здесь, он дышал тихо и спокойно, едва-едва, как уснувший, словно опасаясь набрать полную грудь воздуха и пошевелиться. Он горел своими куполами на морозном солнце, лишь чуть заворошенными ночным снегом, холодный и уснувший.
- Ну как тебе? – услышал я голос Полины.
Я посмотрел на нее, она стояла рядом, почти касаясь меня плечом, теперь маленькая и притихшая, но улыбающаяся торжествующей улыбкой.
- Вот, какое чудо тут построили… Меня Лейла первым делом сюда повела, когда только приехали. Я тогда совсем обалдела. А ты, ты был уже здесь?
- Был…
У нее зазвонил телефон, она полезла доставать его, а я, бросив ее, стал подниматься по широкой длинной лестнице к подножию. Я коснулся рукой неровной, холодной-холодной поверхности одной из колонн и вдруг  почувствовал, как держит меня за руку большое, светлое, доброе и смотрящее на меня существо, как я иду за ним, за его большими шагами, легко и спокойно, думая о чем-то своем, о чем-то очень интересном, захватывающем, но чувствую свою руку в его огромной, теплой ладони, крепкой и шершавой, неотпускающей меня далеко от себя, совсем-совсем.
Я отвернулся от собора и стал смотреть в сторону и думать об остром, приторном запахе морозного, светлого этого дня, дня, длинного, почти бесконечного, который есть сейчас, и будет всегда; как время протекает через меня…
Полинка, маленькая, стояла там, внизу, отвернувшись к дороге, держа трубку телефона у одного уха и закрывая варежкой другое, а я смотрел на нее отсюда.
Я отпустил колонну и стал спускаться. Полина смотрела на меня снизу вверх и улыбалась, немного поеживаясь.
- Да… Ты молодец, что привела меня сюда. Действительно чудо.
- Ты же говоришь, что уже был здесь…
- Я только проходил, мельком посмотрел и все. Рядом вот так не стоял.
Она подняла голову и смотрела вверх, на купола:
- Мне кажется, что ему как-то тесно здесь, - проговорила она, - В городе. Даже, наверное, не только в нашем, но и вообще в любом городе, наверное, ему было бы тесно; ему надо было стоять где-нибудь в поле, в степи, у какой-нибудь не очень широкой реки, и чтоб люди, которые приходят к нему, видели его издалека, совсем издалека, и шли бы к нему долго, а он бы все рос и рос у них перед глазами… Да?
Она посмотрела на меня серыми-серыми глазами.
Я закурил, и она тоже вытащила сигарету и прикурила от моей зажигалки.
- Ну что? Куда теперь пойдем? – ежась спросила она.
- Я смотрю, ты совсем замерзла уже.
- Да нет… Ну есть немножко, правда. О, кстати, я же тебе перчатки обещала…
- Опять?!..
- Все, без разговоров. Идем покупать перчатки.
- Полинка, какие сапоги у тебя интересные, - я посмотрел теперь на ее большие, высокие, похожие на военные мужские сапоги.
- Ага, знаешь, как тепло в них…
Мы закутались поплотнее, подышали красными носами и пошли дальше по улице, вниз, к торговому центру, который был на той стороне и немного ниже по спуску с холма. Я топал ногами по уже вычищенному здесь асфальту, чтобы сбить снег, а Полинка засунула руки в рукава и сложила их на груди. Ниже, перед глазами нашими, было видно, как дальше из заводских труб поднимается в небо белый-белый дым.
- Мне Никита звонил, - сказала Полина, поглядывая на меня.
- У тебя все уши красные уже.
Она рассмеялась и закрыла ушки варежками:
- Заме-ерзли. Он нас приглашает завтра к себе на дачу, обсуждать, что будем делать на новый год. Или сегодня ночью, - она улыбнулась.
- Ночью? – я посмотрел на ее поднятые руки, - Слушай, мне покупаем варежки а тебе тогда – шапку.
- Ну вот еще. Я не люблю шапки. Ну что, поедем?
- Без разговоров купим. А что за дача? И кто это Никита?
- Никита – это мой друг старый, еще со школы. Мы вместе газету делали давным-давно, и вообще он очень хорощий паренек такой. Звонил мне, когда я там была, из всех друзей только он звонил да Лейла. Ну вот, у них там дача такая, знаешь, огромная, они там собираются почти постоянно, как он сам говорит, что у них там не гаснет камин. Там много всякого прикольного народу бывает… Глинтвейн там, кальян. Можно покурить, посидеть на шкурах, - у него дед охотник, - у них много всяких настоящих шкур, их дед даже сам как-то выделывает… Ну что, поедем?
- Если шапку купишь, то поедем, - улыбнулся я.
Она немного устало цикнула:
- Чего ты пристал. Я не люблю шапки, говорю же. Вон у меня какое теплое есть, - она подняла повыше шарф, почти замотав свое лицо и уши, - Да и к тому же, похоже теплеет немного.
- Чего ты мне показываешь, макушка-то все-равно мерзнет. Ну как знаешь. Отморозишь себе остатки… Чего-то там еще осталось вообще?
- Грубиян ты, конечно, ужас. И чего это я терплю…
Мы подошли к дверям большого оранжевого торгового центра, протиснувшись через стоянку мшин, неожиданно заполненную, несмотря на рабочий день.
- Вот мой масик стоит, - сказала Полина и кивнула на синий Мини Купер, - Только у меня красненький.
- Как нос твой?
- Сам ты нос, понял! Надоел уже, чего пристал? Смени пластинку давай, не мерзну я.
Мы вошли в стеклянные двери, я пропустил Полинку вперед и смотрел, как она немного распутала с подбородка свой необъятный шарф. Здесь было тепло и пахло чем-то свежим, мы потопали по коврикам у входа, сбивая налипший снег, и покрутили головами по сторонам.
Огромный, расположенный на нескольких этажах, с кинотеатром и кафетериями торговый центр, казалось, был несоразмерен нашему городу, - здесь было странно пусто, почти безлюдно. Блестели вычищенные полы, сверкали прозрачными стеклами витрины по правую сторону от нас, но лишь изредка мы натыкались в отделах на посетителей, в основном там сидели только скучающие девушки-продавцы, встречающие нас неизменными приветствиями и улыбками, и назойливо предлагали свою помощь, неумело и невпопад.
Мы пригрелись; я расстегнул пальто со всех пуговиц, а Полина, размотав шарф, обнажила белоснежные и остренькие уголки блузки вокруг тонкой, загорелой шеи. Шарф при этом она несла в руках, он болтался, одним концом почти доставая до земли.
Полина, увидев салон парфюмерии, забежала туда, а я, отказавшись и побродив немного по коридорам и заглянув в пару отделов, вернулся и уселся на длинный, искусственной кожи диван, у пустых эскалаторов, при этом так, что видел, как Полина там ходит-бродит в отделе.
Она стояла у полки с духами, чуть наклонившись и высматривая что-то, очень сосредоточенно, необычайно сосредоточенно, держа одну коробочку у плеча, в согнутой в локте левой руке. Я посмотрел на ее волосы, простым узлом собранные сзади и заколотые одной шпилькой, немного растрепанные над белым, высоким воротником блузки.
Я встал и сам пошел туда.
Она оглянулась на меня и улыбнулась, я подошел.
- Смотри, чего нашла, - она показала мне свою коробочку, - Нина Ричи. Никак в Москве не могла купить, не успела, а там, где была, их не было. Как-то у одной девчонки еще в Риме их понюхала, мне очень понравилось. Вот попробуй.
Она взяла флакончик, брызнула себе на запястье и помахала им в воздухе. Потом подтянула рукав и сунула руку мне к носу.
Я коснулся носом ее запястья, почувствовал легкий-легкий, чуть терпкий и сладкий запах цветка и гораздо более сильный, совсем другой, тонкий, песочный, жаркий, - ее кожи.
- Вкусно, правда?
- Не знаю, я их не различаю. Все одинаковые, по-моему.
- Ну прямо! Ай, вы мужики…
Она взяла две коробки своей Нины Риччи и понесла их к кассе, а я стоял и смотрел на нее, не отводя глаз.
  Мы походили еще по мраморным коридорам, пока окончательно не согрелись. Полинка, увидев нужный отдел, потащила меня покупать перчатки, и заставила меня выбирать. Я выбрал шерстяные, толстые и пока расплачивался, а Полинка вышла из дверей отдела, попросил у продавщицы мексиканскую вязаную шапочку, всю разноцветную, с длинными ушами.
Мы остановились у большого плаката с рекламой фильма про сокровища и пиратов. Полина повернулась ко мне, стоявшему чуть сзади ее, задравшей головку:
- Пойдем?
- Ты хочешь? Ты, кстати, не проголодалась еще?
- Уже ага… Есть немного.
- Пойдем, съедим что-нибудь. Как раз время есть. Правда, я не знаю, можно ли что-то здесь найти. Для таких серьезных девушек особенно, - я посмотрел на нее, - Ну ничего, купим тебе, в крайнем случае, пакетик горчицы…
- Злой ты какой, дяденька. Может хватит подкалывать.
- Злой…
- Безобразный.
- Ужасный. 
Мы нашли фаст-фуд с очень пестро одетыми скучающими продавцами. Пахло тут невозможно сильно. Я взял себе гамбургер и картошку, а Полина – капустный салат и, заметив мой взгляд на него, показала язык. Мы сели за один из многочисленных пустующих столиков и сняли с себя верхнюю одежду. У Полинки джинсы были все в заклепках, низенькие и с незастегнутыми пуговками впереди, под ремнем. Я весь измазался соусом, и она, улыбаясь салфеткой стерла его с уголков моих губ.
- А чего ты планировал вечером делать сегодня? – она уже доела свою капусту и теперь таскала из моей пачки кусочки картошки, беря их аккуратно, большим и безымянным пальцами одной руки.
- Я? Да ничего… Ничего, нет планов, определенных. А ты?
- Поехали сегодня потанцуем где-нибудь. В клуб какой-нибудь. Не хочешь?
- А ты?
- Я очень хочу. Может, встретим кого-нибудь. Я тебя познакомлю. Я очень хочу тебя познакомить с друзьями…
- Угу… прямо так уж хочешь? Почему так?
- А вот, - она все жевала свою картошку пухлыми-пухлыми губами, - Просто хочется.
Она говорила, ела и крутила головой, рассматривая большущий зал со столами и несколькими заведениями фаст-фуда, вытянутыми в ряд справа от нас. Я тоже был слегка удивлен масштабами помещения, все это очень напоминало Москву, за исключением того, что в Москве мы еще полчаса ходили бы с подносами в поисках места, где можно сесть.
- А где кинотеатр? – спросила Полина, стараясь заглянуть на верхний этаж, - Наверху?
- Думаю, да… Ты так хочешь пойти?
- Да. А ты не хочешь? Я очень давно не была в кино.
- Что-то тебя чего ни спросишь, ты все очень давно не делала.
Полина не улыбнулась и не стала смотреть на меня, она только дала понять, что услышала, и немного задумалась, потягивая свой спрайт из трубочки.
Я снова остро почувствовал ее запах. Чуть-чуть, едва-едва, сам неуверенный, что слышу его. Сладкий, легкий, терпкий и тонкий, нежный-нежный как маленький но смелый мотылек, шустрый но хрупкий. Словно он уселся не ее плече и едва-едва подрагивал крыльями, чуть-чуть возбуждая воздух, заставляя волноваться его и двигаться, мягко, неслышно. Вот он вспорхнул и задел меня своим крылом, у глаза, на виске.
Полина сложила салфетку на столе и закрыла ее двумя ладошками, выпрямив спинку.
- Ты наелась?
- Ага… Пойдем?
- У нас еще десять минут до начала.
- Как раз успеем покурить. У меня вся попа взмокла здесь сидеть – тепло очень, да?
Я кивнул, и мы, забрав сумки и фыркая остатками напитков в трубочках, пошли обратно к эскалатору. 
Она взяла огромное ведро попкорна и в обнимку с ним шла впереди меня по абсолютно пустому, очень большому и очень холодному кинозалу. Мы сели в самый центр, застегнули пальто и стали смотреть рекламу на большом экране. Зал больше походил на концертный или в крайнем случае театральный, но кресла были удобные. Мы развалились на них. Полина поставила ведерко на колени и держала его, чуть прижав снизу. Тонкими длинными пальчиками она выбирала кукурузные комочки, а когда попкорн кончился, натянула на руки варежки и, посмотрев назад, туда, где сидел механик (или кто там теперь сидит?), шепотом и удивленно или даже обиженно проговорила:
- Хо-олодно…
Фильм был странным и неинтересным, но мы смотрели его почти заворожено, почти взахлеб, совсем не говоря друг с другом. Я, лишь изредка отвлекаясь, замечал, как она удивляет меня, потому что совсем забыла обо мне. Я что-то сказал ей, она отвлеклась и посмотрела на меня. Ее густые волосы немного закрыли лицо и в полутьме горящие румянцем щеки. Она улыбнулась мне так, как никогда еще не улыбалась, но не осознала это и отвернулась на экран, сверкая мокрыми глазами. Я хотел дотронуться до них руками, как реснички коснутся подушек пальцев, теплые - холодных.
Ее глазищща сквозь щели ресниц, пятна не щеках, ямки, тени глаз, слезки, маленькие, блестящие слезки на глазах. Она хмурилась, надула губы, смотрела на экран внимательно и отчужденно, немного задумчиво и тихо, чуть касаясь пальцами своих губ или щек. Или же мне так казалось. Я спрятал ладони в рукава, поднял плечи и уже почти не отвлекался от нее, не сводил взгляда. Она закусывала губы, а я смотрел, как она это делает.
Фильм закончился, -для меня очень неожиданно - в зале зажегся свет, а мы совсем замерзли здесь.
Мы встрепенулись, поморгали друг на друга отвыкшими от света глазами, улыбнулись и стали собираться. Полина потянулась, улыбаясь как спросони, несколько раз коснулась меня своим рукавом и первая вышла из зала на свет.
Мы походили еще немного по коридорам торгового центра, мало говоря друг другу, только смотря по сторонам. Я смотрел, как она ходит, - она аккуратно ставила ноги одну за другой, на одну линию, медленно и тихо, почти неслышно, хотя и грубыми своими сапогами.
- Ну тебе хотя бы понравилось? – обернулась и очень мягко, другим голосом, спросила она, - Ну хоть чуть-чуть?..
- Неа… - я улыбнулся, извиняясь.
Она отвернулась и подняла подбородок:
- А мне понравилось.
Она шла впереди меня, немного справа и снова почти мела шарфом по полу, держа его в руке, а я шагал за ней, туда, куда она вела меня. Она была высокая, почти моего роста.
Она снова обернулась:
- Пойдем отсюда?
Я кивнул.
Мы вышли на улицу. Заметно потеплело, пока мы сидели в кинотеатре, небо затянуло серыми тучами, но снег не шел, только в воздухе стала чувствоваться сырость, и на губах, во рту. Полина поежилась, в зале было холодно, мы намерзлись там, поэтому сейчас остро почувствовали зимний ветер. Она замоталась шарфом почти до носа, улыбаясь мне глазами и поправляя что-то руками на затылке, а мне немного стало жаль ее.
Она засунула руки в рукава посильнее, разводя кулаками в стороны и стоя на обеих ногах, ровно-ровно. Я поморгал на нее и вытащил сигареты. Мы закурили.
- Немедленно одевай варежки, - топнув сапогом сказала она, строго глядя на меня и на секунду нахмурив брови.
Я прятал в карман зажигалку, а Полина задумалась о чем-то, выпячивая вперед подбородок из шарфа и выдыхая дым. Она резко повернулась:
 - Я придумала. Пойдем на набережную? Там должно быть очень красиво сейчас… Идем? Ты бывал там?
- На набережную? Ты же совсем застудишься…
- Вот идем совсем застудимся а потом пойдем пить глинтвейн, я как раз одно очень хорошее местечко знаю, там диваны, на них можно с ногами забираться и греться.
- Греться?... – я улыбнулся, незаметно для нее доставая из кармана перуанскую шапочку.
- Гр-р-реться! – засмеялась она, показывая все свои зубки и постукав себя по бедру.
Я надел на нее шапку и завязал внизу уши, оставив узелки ей на пуговицах пальто. Она удивленно вращала большими глазами, пока я делал это, а потом стала трогать себя за голову и подбежала к зеркальной витрине. Ей неожиданно пошло.
Совершенно возмущенная она оглянулась на меня, полная негодования. Это очень рассмешило меня.
- Андрей! Наглый какой! – повернувшись, поставив руки на пояс и без тени иронии сказала она.
Я ни с того ни с сего очень засмущался и почувствовал, что краснею. Мне очень нравилось, что я купил ей шапочку и надел ей на голову. Она шла ей, ее лицу, аккуратно закрывая ее маленькие ушки и разбросав разноцветные, яркие завязки по воротнику пальто. Я очень радовался, мне захотелось прыгать от радости, мне так приятно было, что она немного покраснела на самых верхних границах скул, почти под глазками.
- Вообще ты какой! Это когда это ты успел? – она умиленно смотрела на меня, а я едва сдерживался от своей радости, сунув руки в карманы и вытянув их.
- А вот! Тебе очень идет, видишь?
- Ну наглый же ты парниша, просто ужас, какой наглый!
Я смеялся. Она подошла ко мне вплотную и смотрела на меня изумленными веселыи глазами.
- А знаешь, почему особенно наглый? – она почти касалась меня полами своего пальто и стояла прямо, вытянувшись, держи еще ручки на поясе.
- Почему?
- А вот закрой глаза.
- Глаза? Зачем это?
- Закрой, закрой!
- Ну как хочешь, - я пожал плечами и зажмурился.
Она что-то стала натягивать мне на голову, я был уверен, что эту мою же шапочку, и, еще не открывая глаз, сделал вид, что возмущаюсь, и, копируя ее, тоже поставил руки на пояс. Но я открыл глаза, а она все еще была в шапке и смотрела на меня, едва сдерживаясь от смеха. Я удивился и перевел глаза на витрину перед собой и увидел себя точно в такой же вязаной шапочке с такими же длиннющими завязками почти до груди.
Полинка засмеялась так, что у меня заложило уши, а стоящие неподалеку хмурые уральские тетушки с испугом стали коситься на нас. Полинка отбежала от меня и схватилась за живот а потом закрыла свои белые-белые зубы рукой. Я в изумлении продолжал пялиться на нее, почти до ужаса радуясь ее веселью. Она схватила меня за руку и потащила вниз, направо от торгового центра по переулку, в направлении набережной.
Вниз, под уклон, по переулку мимо высоких административных зданий мы спустились к узкой но неожиданно полной машинами улице и вышли прямо к железнм воротам парка, старого парка аттракционов, который я помнил еще с детства, и в котором был, наверное, так же давно. Ворота, все в каплях воды на ржавом железе, все мокрые, поразили меня своей красотой, мне не хотелось отрывать взгляда от них; я увидел их еще издалека, еще с этой стороны улицы, и смотрел на них почти все время, пока мы стояли, пропуская машины, чтобы перейти улицу.
Полинка перебежала первая и помахала мне варежкой с той стороны, трогая ею свой красный нос. Я так рвался к ней, ее догнать, но машины, грязные, снежные, все не кончались… Я ногами перетаптывал с места на место…
Мы походили по белому, чистому парку, оставляя следы на мягком снегу, и она повела меня вниз, к старой обшарпанной, очевидно советской еще сцене с рядами полусгнивших деревянных скамеек перед ней, веером уходивших вниз к ее подножью. Снег как пух аккуратными шапочками лежал на темных мокрых досках скамеек, словно кто-то вылепил его так, улыбаясь и напевая. Ошеломленный этим зрелищем, я остановился как парализованный, а Полина сначала залезла на сцену и стала изображать, что поет что-то, очень краиво танцуя, а потом достала свой фотоаппарат и стала фотографировать. Она фотографировала и меня, серьезно хмуря брови и шмыгая носом, когда смотрела на экран сверху вниз после каждого снимка. Подом подошла ко мне, брызнула своей белозубой улыбкой и сказала, жмурясь:
- Ляпота-а!
Я демонстративно поморщился на это ее слово, и она засмеялась, вешая камеру себе на шею.
Мы вышли на середину широкой аллеи, окруженной высокими черными тополями или осинами, кленами. Она взяла меня подруку и поправила мне воротник пальто, дыша своими толстыми бледно-розовыми губами.
- Блин, я сто лет здесь не была… Очень давно. Я, кстати, и совсем не думала, что здесь так красиво может быть, не нравился мне никогда этот дурацкий парк. А сегодня так обалденно здесь. Да? Ой, смотри, Дед Мороз! – она обернулась и показала назад.
Мимо нас на коричневой, мохноногой, большущей лошади с клубами пара из ноздрей  действительно проехал Дед Мороз, верхом, весь в бороде, красной шубе и серых валенках. Полинка бросила меня и побежала за ним, что-то крича и махая руками:
- Сто-ой, сто-ой, Дедушка Мороз! Прокатите нас! Ну стойте же!
Я еле сдерживал радость, смотря на нее сзади, но очень смущаясь бежать тоже, вслед за ней, все держа руки в карманах в новых, еще не очень удобных перчатках.
Она остановилась и ударила себя руками по бедрам, в отчаянии, потом повернулась ко мне, наклонила голову и состроила плачущую физиономию. Потом слепила снежок и бросила в меня, оттуда, издалека, и попала мне прямо в лоб. Я сделал вид, что рассердился.
Я растопырил руки и теперь уже точно побежал за ней, несколько шагов сделав молча, но потом поняв, что нужно закричать, изобразить какой-то крик; мне не очень удалось это. Но Полина засмеялась и тоже побежала от меня, дальше, к низким строениям из камня под заснеженными покатыми крышами.
Это, видимо, была конюшня, или какое-то хозяйственное строение, все в облупившейся бежевой штукатурке и с резным деревянным крыльцом, у которого мы оба остановились, и Полина стала фотографировать его. А я топал ногами по мягкому снегу и смотрел, как она вытягивает шею, прижимаясь скулой к фотоаппарату и как оттопыривает пальцы, вращая объектив. Ни единого человека, кроме нас не было вокруг.
Раскрасневшиеся с расстегнутыми пальто и совсем размотавшимися шарфами мы, хрустя по утоптанному здесь снегу, обошли причудливое крыльцо и увидели лошадь, которая проскакала мимо нас несколько минут назад с Дедом Морозом на спине; она была привязана к деревянному поручню с другой стороны. Большое животное покосилось на Полину, которая стала гладить его, своим мокрым заиндевевшим глазом, фыркнуло и замотало головой. Мы еще немного поулыбались ему и друг другу, а потом Полина, счищая налипший комочками снег с варежки, развернула меня лицом в противоположном от здания направлении.
Великолепный, захватывающий вид открылся мне, моим глазам. Панорама огромного, заледенелого озера и необъятного серого неба над ним, с черными, беспорядочными точками рыбаков на льду, далеко-далеко внизу, с многочисленными склонами, сходящимися в озеру со всех сторон, усыпанными самыми разными постройками, от жилых многоэтажек до церквей с золотистыми куполами и старыми зданиями с колоннами или высокими шпилями. Совсем за озером, на той стороне, были видны трубы старого завода, вокруг которого, в свое время был основан этот город; они, конечно же, молчали сейчас, совсем не дымили, только черными своими пальцами разделяли надвое небо и землю. А ближе к нам, слева, возвышалась длинная стела – место, где, как мне сейчас говорила Полинка, указывая на нее своим тоненьким носиком, все молодожены города обязаны были побывать сразу после венчания, по традиции… Ниже, совсем под нами, была пристань с длинным каменным и железным пирсами и грязными на фоне снега белыми прогулочными катерами, вмерзшими в лед… Воздух, свет оттуда, так много мест, на которые я очень хотел бросить свой взгляд, запах чистого белого ветра, холодного и спокойного, едва не повалили меня с ног, я стоял на самом склоне, и мне сразу же захотелось спуститься туда, вниз к самой набережной, к ее каменному парапету, окружавшему озеро. Я сделал несколько глубоких-глубоких вдохов полной, до боли в животе грудью и присел на корточки от закружившейся головы. Полина подошла сзади и обняла меня за шею с двух сторон, рукавами своего колючего пальто, и стала показывать рукой что-то там, вдалеке. Я все никак не мог ослабить свою стопроцентно сумасшедшую улыбку и опустить брови. 
- Вот. А ты говоришь. Смотри, какой красивый у нас город все-таки… - сказала она, все еще шумно дышащая, но серьезно.
- А что я говорю?..
- А мы с тобой и не знали, правда? Я вообще не была на этом месте ни разу, кстати, там, - она показала рукой налево, - У беседки как-то была один раз, но там не так красиво, по-моему.
Я посмотрел на черный остов деревянной, высокой беседки…
- С ума сойти, как тут хорошо сегодня! – Полина, отошла от меня, развела руки в стороны, подняла их над головой и покрутилась на месте, заплетая ноги в своих сапогах, - Правда? Ну скажи, ну что ты все молчишь?
Она улыбнулась и потеребила меня за локоть.
- Что тут скажешь?... Классно. Мне вообще очень нравится сегодня гулять с тобой, - я оглянулся и посмотрел на нее, снизу вверх, на ее слегка розовый от колючего влажного шарфа, очень красивый подбородок, - Я хочу спуститься вниз, на набережную. Пойдем с мной?
Она слегка усмехнулась и внимательно посмотрела на меня. Потом взяла за руку и подняла на ноги:
- Конечно, это же я притащила тебя сюда. Тем более смотри, там внизу ступеньки какие живописные. Я хочу их сфоткать.
При этом она вдруг стала совсем серьезной, а я немного покраснел, и сам почувствовал это. Я взял ее за рукав, и мы стали спускаться по крутому заснеженному склону, аккуратно, держась друг за друга, глубоко утопая в снегу нашими сапогами.
- Дай я тебя сфоткаю, - сказал я Полине.
Она сидела на высоком каменном парапете, от которого по обе стороны отходили вниз каменные, едва сохранившиеся и совсем затоптанные сейчас снегом, ступени, и который я расчистил для нее. Я стоял рядом и смотрел, как она вытягивает шею, надувая свои полные губы, и щурит глаза, высматривая что-то над озером. Она посмотрела на меня, улыбнулась и протянула фотоаппарат.
Я сильно смутился и тут же стал смотреть на его экран, потом поднял и посмотрел в видоискатель. Сначала на озеро, потом покрутил немного объектив и перевел его на Полину. Она тут же очень грациозно склонила головку и выпрямила спину. Я сделал снимок. Затем еще один и еще, и еще. Полина встала на парапете и стала позировать мне, а я только нажимал на спуск затвора. Она очень просто, очень быстро, изящно и не колеблясь сменяла одну красивую-прекрасивую позу за другой, причем очень четко фиксируя их в самом конце движения. Я продолжал щелкать, то приближаясь к ней, то удаляясь, с разных ракурсов и углов.  Полина, то опуская подбородок, то поднимая его, двигая плечами, скашивая свои невероятные глаза, по-разному поворачивая и наклоняя голову, меняя положение рук, то улыбаясь, то делая серьезным лицо, вторила мне, не отпускала от себя, совсем.
Наконец она ослабла и громко и красиво засмеялась. А я еще немного подержал лицо закрытым камерой.
Я снял ее с парапета, держа за талию, и едва коснувшись носом ее холодной пахнущей щеки. Она встала на ноги, отряхнула сзади пальто и потребовала у меня фотоаппарат. Только-только поняв, что ей придется все показать, я смутился так, что лишь быстрее сунул ей камеру, только бы она не заметила моего замешательства, а сам полез за сигаретами и немного отвернул от нее голову. Она щелкала кнопочкой просмотра, почти уткнувшись в экран носом, выпятив живот и немного скосолапя носки своих сапог.
- Ого, - казала она, - А у тебя очень неплохо получается, между прочим…
Я удивился, подошел и стал заглядывать ей через плечо. Фотографии действительно получились, и мне они понравились. Полина тоже улыбалась, повернула голову и стала смотреть на меня с интересом, чуть-чуть сощуря уголки глаз.
- Нет, правда. Мне можешь поверить, я много и сама снимала, и меня снимали, - у тебя здорово получается.
- Да что ты говоришь!
- Ндя-а…
Она повесила фотоаппарат на плечо и, сунув руки в рукава, снова стала смотреть на меня, наклонив голову.
- Ты очень интересный мужчина, - сказала она, снова отряхивая снег со своего пальто на попе.
- А ты, по-моему, очень красноносая уже женщина.
Она засмеялась но все разглядывала меня.
Мы ходили еще по снегу, по заледенелым тротуарам у набережной, мимо покрытых седым инеем каменных ограждений озера, чертили свои следы на земле, смеялись, дышали носами и говорили друг другу разные слова. Мы смотрели на рыбаков, на остовы старых кирпичных брошенных зданий, на черные деревья, на лодочные станции. Касались друг друга полами одежд, шли, смотря друг на друга, или не видя подолгу. Полина всегда была чуть впереди, а я шагал за ней, мне нравилось всегда видеть ее в поле своего зрения, не всегда смотреть на нее, но видеть, знать, что она здесь, рядом со мной, что она ведет меня. А она подпрыгивала, размахивала руками, иногда потоптывая замерзшими ногами в сапогах, и что-то говорила мне, а я слушал, я слышал ее голос, вдыхал ее легкий, еле уловимый запах, розовой кожи на ее щеках, в смеси духов и тона волос.
Странное, абсолютно пустынное, безлюдное место окружало нас. Тихое, недвижимое, замершее и слушающее нас, наше настроение, наши крики, наши шаги. Оно разделяло нас и изменялось вслед за нами, вторило нам своими неуловимыми чертами. Снег, лед, без теней, без звуков, и холодный, старый камень, разный, непохожий на себя, замерзшее железо пирсов, черные голые деревья, все в узлах веток, склоняющиеся то от нас, то к нам, пустые и завораживающие своей тишиной здания с темными окнами, с окнами без стекол, с рисунками на своих пятнистых стенах, с мотками проволоки, с деревянными, выкрашенными темной краской дверьми; и родник из склона, с которого мы спустились, оформленный камнем и с широким металлическим водостоком, от которого сейчас росли неподражаемые сосульки, вниз, до самой земли. И мы, позже уже притихшие и спокойные, с уставшими от красок глазами, шли, смотря себе под ноги и не говоря, только тихо-тихо вдыхая пар своего воздуха…
Ближе к вечеру, когда уже совсем стемнело, и цвета стали совсем другими, мы добрались, наконец, до одного из ярко освещенных кафе в центре города. Мы сняли свои промерзшие пальто и одинаковые шапочки и устало плюхнулись на диван у столика, рядом друг с другом.
Полина, с ярким румянцем на щеках и неопрятно растрепавшимися волосами, держалась обеими руками, не снимая своих пестрых варежек, за огромную чашку какао, которое принесли ей, и, повернув голову, смотрела на меня, развалившегося, дымящего сигаретой. К вечеру здесь было неожиданно людно, многоголосно и немного душно. Внутри у меня было тихо, спокойно и тепло.
- Скажи, а что ты делал все это время с приезда? – спросила Полина.
- Да так… Ничего особенного.
- Ну все-таки…
- Походил по старым знакомым местам, пошатался, впал в ностальгию, …полную, - я немного улыбнулся ей, смотря, как она облизывает верхнюю губу с остатками какао, - Встретился с несколькими старыми друзьями, посидел в кафе… Ну так как-то… Посмотрел, как город изменился.
- Бездельничал, в общем…
- Типа того.
Она покивала и поулыбалась, но все еще не отворачивалась от меня и подперла щеку кулаком, смотря во все свои блестящие глаза.
Я рассматривал людей за столиками, то, как парни поглядывали на Полину, и как бегали официанты в длинных бордовых фартуках, похожих на юбки. Ноги мои в ботинках стали понемногу оттаивать.
- Снимай уже шарфик свой мокрый, - сказала Полина, глядя мне на грудь, - Наоборот, только холоднее от него.
Она бросила свою чашку, потянулась ко мне и быстро смотала шарф с моей шеи, держа его двумя руками, с двух сторон.
- Хочешь? – она кивнула на свою чашку, - Ужасно вкусно!
- Нет, спасибо. Я чай пью, - я взял свою теплую чашку и сделал глоток, - Ну а ты, рассказывай, чем занималась.
- О, я огромную кучу всего переделала. Во-первых, я перевидала всех друзей, всех родственников. Бабушек обеих, между прочим. Потом вот квартиру купила, и начала там ремонт. Машинку купила… Как думаешь, она сама себе этот свитерок выбирала? – переменила она вдруг тон и кивнула мне на сидевшую за соседним столиком полную, хохочущую женщину в ярко-желтом свитере.
Я искоса посмотрел туда, куда она показала, и быстро спрятал глаза:
- А что? Он ей очень идет, по-моему. Странно было бы представить ее без этого свитера, тебе не кажется?
Полина засмеялась и во все глаза разглядывала женщину, аккуратно отпивая свое какао. Я, подражая ей, тоже положил локти на стол и точно с тем же выражением лица уставился на пестрый свитер.
Но она уже быстро отвернулась от женщины и совсем забыла о ней тут же, помешивая маленькой ложечкой в своей чашке, задумалась так глубоко, что казалось, оставила меня в этом кафе, поднялась и медленно ушла, далеко-далеко, совсем. Я смотрел на нее. Как медленно и неохотно, отделяясь от других волос, падает с ее головы светло-русая, каштановая, волнистая прядь. Потом она, не вздрагивая, очень мягко повернулась и посмотрела на меня, мне в глаза, с улыбкой, легкой и нежной, своими большущими, воздушными губами:
- Ты похож на замерзшего ежика, - после долгой паузы, когда ее влажные серые ресницы окутывали меня своими крыльями, вдруг произнесла она.
Весело-весело, так что я почти вздрогнул от неожиданности, ожидая от нее всего, чего угодно, только не этого.
- На кого, на кого??..
- На ежика…- она прикрыла нос ладошкой, сдерживая смех.
Я мягко и серьезно улыбнулся ей и отвел глаза. Она тут же успокоилась и отвернулась.
- Знаешь, о чем я сейчас подумала?
- О чем?..
- Нужно все-таки съездить к Никитке.
Я поднял брови и молчал, смотря на нее.
- Вот интересно, как это все из свитера на тетке-то вытекло?
Она засмеялась и смутилась:
- Ну не знаю… Как-то вот так… По-женски как-то вытекло.
Я не ответил и покачал головой.
Она снова отвернулась от меня, положила ногу на ногу и села поближе к столу, поставив на него локти.
Я закурил и перестал смотреть на нее, мне хотелось немного перевести с нее взгляд, куда-нибудь, на что-нибудь другое, немного расслабить свои брови. Мы посидели молча, долго, несколько минут. Она немного качала своей ногой.
Я потеребил ее тоненькое черное пальто, которое скомканное лежало на диване рядом со мной.
- И вот в этом ты ходишь в такую погоду?
Она очень серьезно посмотрела на меня, на мои руки, на свое пальто. И улыбнулась.
- Ага… Ой, можно подумать, а сам-то!
- У меня, кстати, гораздо теплее, даже ткань сама вон какая толстая, - я показал ей свой рукав.
- Я знаю…- она махнула ресничками и уже устало поулыбалась, - Я все знаю.
Я бросил пальто и положил руки на стол.
- Поедем сейчас ко мне? – спросила Полина с совершенно девчоночьим лицом, - погреемся, а потом еще куда-нибудь пойдем.
- К тебе?
- Ну да… Поедим что-нибудь.
- Чего тебе здесь не естся? Вон какой тортище тебе принесли, - я кивнул на едва тронутый кусок темного шоколадного торта.
- Фу, бяка, - она отодвинула от себя тарелку и смешно нахмурилась, - Не вкусная…
- Так это же так далеко ехать.
- Не-а, не совсем туда ко мне, не в дом, - она стала кончиками ноготков отрывать ленту от пачки сигарет.
- А куда ж тогда?
- Здесь, рядышком, у нас же квартира здесь недалеко, она совсем пустая сейчас. Заодно загляну, чего там делается. И кстати там мне есть, во что переодеться. Угу? – она зажгла свою сигарету.
- А что ты поесть предлагаешь?
- Ну блин! – возмутилась она, - Чего ты все так выспрашиваешь? Уж накормлю тебя чем-нибудь, голодным не оставлю. Сейчас купим.
- Вот злая ты, недобрая...
Она стукнула меня кулаком по коленке.
На такси мы добрались до шумной улицы в нескольких кварталах от кафе, и Полина потащила меня в огромный продуктовый супермаркет, светлый и очень чистый. Там она с ужасной скоростью стала бегать из отдела в отдел, бросая мне с полок всякую еду; я едва поспевал возить за ней тяжелую телегу. Потом мы встали в длинную очередь на кассу, и она, вздыхая и фыркая на кучу народу, аккуратно и по-новому перевязала свои волосы резинкой сзади.
По сугробам в темном переулке я тащил пакеты с едой, а Полина шла впереди и что-то говорила мне, но я не слышал, что именно. Мы вошли в черные железные ворота во двор, аккуратно вычищенный и уютный, и через дверь, мимо консьержа дотащили все до лифта. Полинка полезла за ключами.
Я почувствовал сладкий, слегка приторный, но свежий и приятный запах, как только вошел вслед за ней в огромный темный коридор. Полина зажгла свет, раздевшись и разбросав по полу свои сапоги, отобрала у меня пакеты и что-то весело говорила. Она убежала куда-то и зажгла еще там свет, а я остался один развязывать свой мокрый пахнущий шарф и рассматривать новое место, где я оказался. Высокие потолки и темные, однотонные, но теплые стены со скромными светильниками и разными мелочами по сторонам, платяными шкафами, странными плакатами и парой кожаных диванов, на один из которых Полина бросила свое пальто, совершенно вывернув его рукава.
- А мне босиком ходить? – крикнул я, крутя головой по сторонам.
- Там где-то тапочки были…, такие…, меховые!
Я обулся и через дверной проем вошел в огромный холл, квадратный, с круглым столом посередине и большой вазой под цветы на нем. Прямо передо мной в полукруглой нише были три узких окна с синим светом, совсем без штор.  Здесь был длинный диван из коровьей шкуры, застеленный пледом из темной шерсти, и большие яркие лампы на потолке.
- Ну вот, это холл, - пришла Полина в мягких серых валеночках, длинном вязанном свитере и с мокрыми руками.
Выгнув бедро и подняв кисть, она обвела ей, показывая, все помещение и улыбнулась. Она уже раскраснелась в тепле, хотя здесь было ощутимо прохладно, совсем непривычно для жилой комнаты.
- Ты совсем голодный?
- Да нет…
- Я там уже раскладываю салат. И сейчас сварю спагетти, я такие спагетти готовлю, - очень вкусные, меня одна итальянка научила, между прочим.
Я улыбнулся и сунул руки в карманы.
- На вот тебе пульт пока, правда если работает телевизор, - она показала мне на большой серебристый экран, - Видишь, как у нас все по-спартански здесь.
- Да ну уж по-спартански…
- Ну да, и так почти все вывезли. Мы здесь уже давно не живем. Или если хочешь, пойдем на кухню, поможешь мне. Будешь сыр тереть.
Она как-будто изменилась после того, как вошла в свою квартиру. Я улыбнулся ей, и мы пошли на кухню тереть сыр.
Мы ужасно наелись и напились кока-колы. Полина, скрестив ноги, сидела на диване, то и дело тянулась за оливками к баночке и заставляла меня доедать колбасу, а я смотрел, как проходит по ее бедру, с внутренней стороны, шов на джинсах, тонкий, вытертый и натянутый.
- Это старая папина еще квартира. Он купил ее еще до девяностого года, ну до перестройки в общем. А, нет… Подожди! До двухтысячного то есть, до двухтысячного! Точнее не он сам купил, а половину денег ему моя бабушка дала. Но я вот здесь выросла, между прочим. Раньше здесь все по-другому было.
- А скольки комнатная квартира-то, я не пойму?
- Шести. Вообще это раньше коммуналка была, но мы ее тогда всю переделали, - я еще совсем маленькая была, но помню, - у нее стали пушистыми ресницы и мягким голос. Она опять перевязала волосы, опустив узел низко на, почти на шею. Мне было очень вкусно, я наелся до отвала.
- У! – встрепенулась Полина, - А давай мы выпьем что-нибудь? Будешь? У нас бар есть там...
Я не удержался и улыбнулся. Она соскочила с дивана, куда-то убежала и вернулась через минуту со стаканами и почти полной бутылкой, видимо, виски.
- Кола у нас есть как раз. Или может быть тебе лед нужен?
Я взял ее за руку, усадил рядом с собой и отобрал бутылку.
- Я с колой буду, - сказала она, смотря, как я наполняю стаканы.
Мы почти допили папин обалденный скотч, согрелись, и Полина разделась, оставшись только в белой-белой футболке с очень короткими рукавами. Я увидел ее тонкие и очень загорелые плечи.
- Покажи мне свои фотографии, - попросил я ее, - У тебя ж наверняка их много.
- Да ну. Они дурацкие. В смысле какие? Где меня снимали или которые я делала? Я не поняла…
- Конечно где тебя снимали…
- А…
- Я, конечно, нисколько не сомневаюсь в твоих художественных талантах, но…
- Но? – она возмущенно поставила руки на пояс и улыбнулась.
- Но. – я засмеялся.
- Наглый.
- Ты уже совсем же красная. Как пион.
- Да я знаю, - она смутилась и потрогала свои щеки тыльными сторонами ладошек, - Знаешь, между прочим, как я замерзла сегодня, ужас. Думала что-нибудь отморожу себе.
- И отмораживать-то нечего, зря боялась…
- Между прочим!..
- Да-да, у тебя все между прочим. Между прочим, между прочим. Или как там: You know, you know…
- Ты-ы! Ты чего это наезжаешь на меня? – она выпрямила ногу и, едва дотянувшись, ткнула меня в коленку своим валенком.
Я почти поймал ее за штанину, но она отдернула ногу. Очень четко и явно. Я не думал, что отдернет.
- Слушай-ка, какой крепкий этот виски-то, да? Я уже давно его не пила.
- Ага, захмелела головка!
Она встала на ноги и стала натягивать свой свитер, совсем запутавшись в воротнике и растрепав волосы.
- Пойдем курить? Мы здесь не курим, надо в подъезд идти.
Мы вышли из квартиры к окну на лестничной площадке. Полина забралась с ногами на широкий подоконник и согнула коленки. Я стоял рядом, у синего окна, и смотрел, как она роняет пепел в баночку из под оливок.
- Какая-то говняшка у тебя здесь, - сказала она и сняла у меня что-то ноготками с уха. Я поморщился, но с улыбкой.
У нее были аккуратные маленькие раковинки ушей, похожие на молодые рыжики, пылающие сейчас и оттого почти шоколадные, и толстые и длинные рукава душистого свитера, куда она почти совсем прятала кулачки.
- Ты мне покажешь фотографии, говори?
Она повернулась ко мне с серьезным лицом и наморщила лоб:
- У меня нет их здесь, ты чего… Дома все альбомы.
- А. Да, не подумал…
Она посмотрела на меня несколько секунд и вдруг ояпть прыснула, качнув головой:
- Чего это ты такой серьезный-стал? – она протянула руку и поворошила мою челку, холодной и влажной ладонью коснувшись лба. Я скосил глаза на ее тоненькое золотистое запястье с тремя венками из широченного серого рукава свитера.
 - Скажите пожалуйста, прямо стыдно даже как-то, - она смешно подняла брови.
Я рассмеялся и оттолкнул ее руку.
 - Слухай, солнце, сейчас в клуб поедем, - она соскочила на пол прямо на меня, подтянула спавшие сзади джинсы за пояс и стала подниматься по ступенькам к двери квартиры, - Пошли. Надо только Лейле позвонить.
Я зашагал вслед за ней по лестнице:
- А вот как ты себе это представляешь интересно, - сказал я, - Я, по-твоему, прямо так пойду. Тебе хорошо, ты переодеться можешь.
Мы хлопнули дверью и стащили сапоги.
- Ты тоже можешь съездить переодеться. А потом на этом же такси заберешь меня. Тебе же недалеко здесь?
- Ух, какая прямо сообразительная! – я шлепнул ее по попе.
- Ну-ка! – она снова как-то черезчур серьезно обернулась и посмотрела на меня.
Мы вернулись в комнату. Полина шла, шаркая по полу своими валенками и подняв острые плечи. У дивана она достала откуда-то ноутбук и забралась на подушки, положив его на колени. Я плюхнулся в кресло и тоже стал чувствовать выпитый папин скотч.
- Ты чего делаешь? – спросил я ее, потянувшись к стакану с остатками напитка.
Она пожала плечами и не посмотрела на меня и, оттопырив мизинец, что-то делала в ноутбуке. Я сидел и смотрел на нее, как она хмурится.
- Ой, а можно тебя на фейсбуке найти? – Полина взглянула на меня и очень красиво и светло улыбнулась.
Я сел в такси и услышал, как говорит диспетчер по радиосвязи. Рядом со мной сидел таксист, молодой и неразговорчивый парень,  - все время, хоть и недолгое, пока мы ехали, он не сказал мне ничего. Но я все же чувствовал его рядом с собой. Я не стал одевать свой серый шарф и шапку, в машине было тепло. Я немного подумал об опьянении, но оно все еще было довольно легким, только немного чувствовалось на щеках и висках. Моя шапка пахла квартирой Полины, какой-то смесью мускатного ореха, затхлого дерева и духов… Я вышел из машины у вестибюля и попросил водителя подождать. Дальше был портье, на которого я смотрел все время от входа в двери и пока он сам не поднял на меня глаза. Мне повезло с лифтом, там был человек, который тоже приветливо кивнул мне, увидев. Но в коридоре на своем этаже я наконец остался один и зашагал так быстро, как только мог, держа индейскую шапочку с запахом муската и новой шерсти у самого носа… Я не смог принять душ, и только быстро переоделся, включив весь свет, все три светильника в номере, и вслух произнося каждую следующее действие, которое должен был делать. Я вышел из номера и бегом добрался до лифта и по вестибюлю до такси, до желтой машины с теплым и радостным запахом внутри…
Я сидел и смотрел на моего таксиста, на его необычно остроносое лицо, на то, как дрожит его темная, с толстыми пальцами, рука на рычаге коробки передач, на его волосы, на его брови, на выражение его лица. На то, как проносятся мимо машины, как мелькают огни города, его витрин и фонарей, на фигурки людей на перекрестках. Я старался аккуратно и медленно вдыхать запах машины, который сильно перебивался запахом воротника моей новой рубашки, пришедший оттуда, из моей комнаты.
Мимо консьержа, который уже улыбнулся мне своими седыми усами, я прошел до лифта и поднялся до квартиры Полины, чувствуя, как замирает сердце и как сбивается дыхание от волнения и больше от радости. Я быстро придумал, что сказать, когда откроется дверь и как сказать это. Совсем прошел мой хмель.
Полина встала на пороге и поставила руки на пояс с возмущенным видом.
- Ничего себе, ты где так долго?
- Долго? Ты чего! Туда и обратно, я даже не курил.
- Можно подумать, не курил он. Входи давай, я еще не совсем собралась.
Она прошла вперед, все еще возмущенная всем видом, хотя я совершенно не понимал, в чем она меня обвинила. Она уже переоделась в клубный наряд – на ней были другие джинсы и что-то вроде майки, которая полностью закрывала грудь, но на плечах и сзади была совсем открытой. Я стал смотреть на родинки, пока она шла передо мной, на ее абсолютно обнаженной спине. На лямки золотистых завязок, почти сливавшихся с кожей по цвету, с узелком, бантиком, под острыми, как крылышки лопатками, на легкий, светлый-светлый пушок на самом затылке и ниже, над холмиком выделяющегося позвонка у основания шеи. На секунду пятнышко под ее левой лопаткой показалось мне очень неприятным.
Она убрала волосы, аккуратно зачесав их назад в большой, но невысокий узел и сделала пробор с одной стороны. У нее была длинная и тонкая шея и сильно выделяющаяся от нее нижняя челюсть, почти, но еще не тяжелая, и сумасшедшие глаза. Я почувствовал запах ее волос, ее кожи, одежды и, наверное, тут же поймал ее настроение.
- Ты хоть предупреждай в следующий раз, - я сел на диван, туда, где раньше сидела она.
Она удивилась:
- О чем?
- Так и удар можно заполучить… Вот от этого всего… - я помахал рукой в воздухе, имея ввиду ее вид.
- От чего, не понимаю? – она слегка порозовела, но моргала на меня ресничками непонимающе.
Я уткнулся в какой-то журнал, валявшийся на диване, и намеренно неразборчиво побубнил. Она, улыбаясь, отвернулась от меня и накинула коротенький черный пиджак.
- Это чего, не поняла, не прошло и года, как начались комплименты, видимо? – она стояла напротив меня, поправляла рукава пиджака и улыбалась какой-то странной улыбкой, покраснев уже сильнее. Я не мог оторвать от нее взгляда. Она показалась мне молодой-молодой, совсем молодой девчонкой, и как только я сказал это себе, мне стало неуютно. Но только на несколько секунд.
Вытянувшись к столу через меня она стащила с него свою сумочку и держа ее перед собой в опущенных руках, посмотрела на меня сверху:
- Ну как? Идем?
Она натянула на ноги легкие сапожки на каблуках и выпрямилась, поправляя упавшую прядь волос. Я подал ей пальто, и пощелкав выключателями, мы вышли из квартиры. Она, ставшая высокой, косолапя и держа сумочку на согнутом локте, спускалась по ступенькам впереди меня к двери на улицу.
- Ты позвонила подруге-то?
- Не-а, нет еще…

…Я чувствовал теплое, сладкое дыхание на своем виске, на волосах, справа. Она сидела рядом со мной за столиком, и я, наклонив голову и вслушиваясь в то, что она говорит, но не слыша, и не только из-за грохочущей музыки, смотрел на ее ноготки, острые-острые в полумраке, на бокале с оранжевой жидкостью. Я почти касался щекой ее носа, чувствовал, как меня дотрагиваются несколько ее волос, но не видел ее, ее лица, только тонкие запястья и огонек сигареты в ее пальцах
-… Я очень много курю, когда выпью что-нибудь. Ужас, как много…
- Ты всегда курила, или только там научилась? – я подня взгляд на отражения огней в ее мокрых глазах.
Она не смотрела на меня, а только слегка покачивала голыми плечами, под музыку, поглядывала по сторонам и иногда назад. Она неудобно сидела в узком проходе, сильно наклонившись вперед и выгнув спину, мимо нее всегда кто-то проходил. Я подвинул ее стул вместе с ней, очень легко. Она посмотрела на пол, переставила ноги и улыбнулась, поправляя волосы, и теперь стала качать головой вместе с плечами.
Она наклонилась к моему уху:
- Всегда курила, еще со школы… А ты?
- И я со школы. С пятого класса.
- Кошмар, так это же ребенок еще…
- Что?
- Это же совсем ребенок еще, куда родители-то смотрели?
Я отклонился и пожал плечами. У меня снова очень кружилась голова, я выпил уже три двойных порци. Она засмеялась, и я увидел, как по-новому стали складываться у нее губы, когда она смеялась, и как по-новому двигались ее глаза. Она тоже была пьяна, и ее щеки горели даже в темноте.
- Снова я красная, да?
Меня задели стулом с соседнего столика, и я немного подвинул свой. Везде вокруг ходили люди, ребята и девушки со своими запахами, жаркими телами и обрывками голосов. Мы сидели на втором этажа у перил над танцполом, и рядом с нашим столиком встала высокая девушка с короткой стрижкой. Она положила руки на ограждение и двигалась под музыку, не снимая их. Огоньки сигарет, душный пахнущий воздух вокруг меня, движения тел, ребята в разноцветных футболках и рубашках, многие в темных очках, совсем не видно темного пола под ногами, только освещенный танцпол и тонкие светлые руки девушек, поднятые вверх, этот ритм в ушах. Выражение лиц парней, то как они выпячивали подбородки, держа губами прикуренные сигареты, вкус на губах, сладкий и горьковатый, дыхание ее плеч, запах ее плеч и волос, ее дыхание на моем лице…
- Ну как тебе здесь? – далеким, почти неслышным и напряженным голосом спросила Полина, - А ты, кстати в Москве ходил по клубам?
Я помотал головой, смотря, как она держит двумя руками трубочку в своем бокале.
- Да ничего… Здесь всегда так много народу? Будни же вроде бы…
- Что?
- Будний день, говорю, смотри, как народу много…
Она покивала и посмотрела по сторонам.
Я взглянул на нее, на ее новую прическу и одежду. Я был с ней уже целый день, с самого утра, но сейчас сильно захотел быть с ней еще, рядом, совсем близко к ее мягким губам с маленькой темной точкой на нижней, к ее взгляду мимо меня, но моему взгляду, со мной, к тому, как высоко она подняла свои острые плечи, блестевшие матово от огоньков…
- Ну как, никого знакомых не видишь?
Она покачала головой. У меня дрогнули пальцы, и резко окреп член, когда она выгнула спину и поправила лямки на спине…
- Я уже позвонила же Лейле, но она занята сегодня…
Я кивнул и сделал длинный глоток виски.
- А ты здесь часто бывала?
- Ага. Раньше. Но раньше тут все по-другому было, совсем не так. Сейчас все здорово сделали, даже удивительно…
- Ох-ох, скажите… Приехала, такая, из Европы!
Она кокетливо и шутливо покачала головой.
Официант забрал у нее опустевший бокал, и она отпила из моего, но там уже один лед остался. На столике было много разных буклетов, почти некуда было класть руки.
К Полине подошла какая-то девушка и что-то на ухо говорила ей, возбужденно и часто кивая. Полина качала головой и улыбалась, я по губам видел, как она благодарит девушку за что-то. Когда девушка отошла, - она была очень симпатичной с умными глазами и милой улыбкой, - Полина повернулась ко мне, счастливая и удивленная.
- Знакомая?..
- Неа! Представь, меня узнали! Первый раз здесь, говорит в журнале мои фотографии видела. Вот так вот!
Я удивился.
- И чего ж ты даже автограф не дала?
- Вот не смейся-ка!..
Она убежала вместе с сумочкой в туалет, а я смотрел, как провожают ее взглядами ребята, и как они смотрят на меня. Непохожие друг на друга, со странными тенями на лицах, совсем молодые и худые, или постарше с модными прическами и хорошо одетые. Девушки, все с отрытыми плечами и в ярких нарядах, с распущенными волосами, по бокам и прядями, убранными со лба назад. Они танцевали, двигая бедрами и плечами, делая красивые движения руками. Я смотрел, как Полина шла от меня по проходу, и как ее несколько раз остановили ребята, она каждый раз улыбалась им, поправляла волосы и шла дальше. Я смотрел, как девушка у перил оглядывалась на наш столик и на меня. Я сидел с улыбкой, потягивал воду из бокала и смотрел на смятый Полиной буклет, ее маленькую зажигалку и оставленный стакан с коктейлем, на то, как все это было разложено на столе. Я почти не слышал своего голоса.
Кто-то легко стукал меня по плечу справа. Я поднял глаза на улыбающуюся и толкающую меня двумя кулаками Полину. Уронив со лба волосы, она наклонилась ко мне:
- Пойдем танцевать.
Я смотрел, как она двигала бедрами, как изгибалась ее обнаженная спина, как она переставляла ноги и поворачивалась ко мне, улыбаясь. Я стоял у стойки и видел, как ее тут же обступила толпа ребят, как все они, раньше смотревшие на сцену, теперь повернулись к ней, как поглядывали на нее с улыбками девчонки…
Она вернулась ко мне, и я услышал ее дыхание и увидел, как немного слиплись на лбу ее волосы. Она обхватила ладошками раструб вентиляции у себя над головой, и на плечах у ней появились ямки. Так много было людей вокруг меня, они стояли совсем рядом, так, что я боялся, что она уйдет, и потому не сводил с нее глаз. Двумя ноготками она снова поправила лямки на спине между лопатками. Она повернулась ко мне, что-то сказала своими толстыми губами, попила у меня из стакана и снова убежала в самый центр толпы…
По совершенно пустому городу в такси мы возвращались к ее дому. Я держал ее за плечо и за живот, под тканью пальто, а она уткнулась мне в шею носом и касалась ее мокрыми губами. Я поцеловал ее в макушку и почувствовал вкус мокрых волос у себя на языке. Я старался заглянуть ей в лицо и посмотреть, закрыла она глаза или нет; она сложила руки у меня на груди. В лобовом стекле машины был виден белый-белый, заснеженный и освещенный фонарями центральной улицы город. Потом она отстранилась от меня и отклонилась в противоположный угол, закрыв глаза своими длинными ресницами, а я долго смотрел в окно на темные витрины и пустые тротуары. Она подняла ноги и уперла их носками в сиденье водителя, закрылась своим пальто, как одеялом, до подбородка, и совсем сонными, закрывающимися глазами улыбнулась мне. Мимо нас проезжали только такие же такси, редко-редко; я смотрел на торговые центры, на освещенный собор, на пустые, пролетающие мимо перекрестки, на деревья, все в инее и искрах фонарей, на следы прохожих на чистом снегу, на заснеженные крыши машин; слушал, как работает мотор машины и говорит по радио диспетчер и водители такси…