(из цикла "Госпожа Журавлёва")
В пору вступления в бальзаковский возраст госпожа Журавлёва не задерживалась дольше полугода ни в одной конторе. Царила эпоха рыночных реформ, всеобщий бардак и махровый бандитизм, когда частные предприятия рождались, воровали, развивались и отмирали в совершенно непредсказуемой последовательности.
В таксопарк предпринимателя Вячеслава Игловского Любовь Журавлёва устроилась, когда ей было двадцать девять (Бог мой, совсем девчонка, вернуть бы те смешные годы), и проработала там пять с половиной месяцев. Таксопарк занимал территорию бывшего транспортного цеха «Азотминхима» - двухэтажная кирпичная коробка в обрамлении грязно-ржавого забора из лоскутьев кровельного железа и сетки-рабицы.
Фирма именовалась «Такси - ТакСильное!» Этот филологический каламбур Игловский изобрёл лично, чем очень гордился. Зато Лилии Рассудихиной название решительно не нравилось.
- Дебилизм! – ворчала она, протараторив на очередной телефонный звонок «Такси-ТакСильное, здравствуйте, чем могу помочь?» и раздражённо бросая трубку. – Каждый раз чувствую себя заикой. «Такси-таксильное…» Тьфу! Нет, чтобы «Ветерком» Славик обозвал или ещё как попроще… Ацтой!...
«Ацтой» был самым ходовым словечком в лексиконе Рассудихиной. Зарплату задержали, дождь пошёл не вовремя или колготки поехали прямо среди улицы… Ац-ц-цтой! – выносила вердикт Лилия. Однозначно. Не обсуждается.
Для начинающего бизнесмена Славик был весьма беззлобным и компанейским парнем. Бывший бомбила, он отобрал три десятка безработных коллег по ремеслу, учредил фирму, за нарушение дисциплины спрашивал строго, перед властями и конкурентами не угодничал, но и не борзел. Игловский вёл своё дело ровно, не ставил перед собой и подчинёнными невыполнимых задач, редко ругался матом и почти не пил (поджелудочная железа весь ресурс выработала, сука в три кардана).
В «Такси - ТакСильном» телефонистки и механик размещались на первом этаже бывшего «Азотминхима», а начальник и помощницы – на втором. Любовь Петровна выполняла обязанности бухгалтера-кассира, а Лилия – инспектора по кадрам.
Сидя в небольшой приёмной друг напротив друга, Журавлёва и Рассудихина напоминали два крупнотоннажных товарных вагона, загнанных на разные тупиковые стрелки. Славик Игловский был женат, на стороне особо не кобелировал, с сотрудницами вёл себя тактично. Разве что, проходя в кабинет и обратно, ласково величал упитанную парочку «мои таксисястые сисадмины». В действительности Журавлёва и Рассудихина никакого отношения к сисадминам не имели – чего делать системным администраторам в махоньком таксопарке?
Фамилия Рассудихина осталась Лилии от бывшего мужа, а вообще она являла собой гладкую брюнетку с сочной тюркской внешностью, комплекцией под стать пышной Любови Петровне. И ту, и другую «таксисястую сисадминшу» можно было смело приглашать натурщицей к ваятелю скульптур на тему здорового женского плодородия. Фигуры крепкие, ладные, беломраморные, словно церкви в стиле позднего барокко. Бюсты интригующе выдаются вперёд театральными балконами в узорчатой вязи лифчиков, едва не разрывают проймы и вырезы платьев. Номер бюстгальтера Журавлёвой был на единицу больше Лилькиного – пятый.
На второй этаж, к приёмной и кабинету Игловского, вела наружная лесенка. Вздымаясь по ней, обе «сисадминши» важно колыхали ступеньками сладкого жира на боках, широкими бёдрами, тяжёлыми ляжками, блестели из-под юбок сильными круглыми коленками… А если некоему счастливчику случалось оказаться под ажурным лестничным пролётом, он мог увидеть не только блеск коленок, но и прочее тайное, налитое, дразнящее содержимое женских юбок. Даже патрон Игловский, который в миру предпочитал худощавых женщин спортивного типа, по утрам с явным удовольствием останавливал взор на знойных помощницах Любе и Лиле, галантно пропуская их вперёд.
Лесенка из арматуры и отживших свой век швеллеров кончалась железной красной дверью. За ней вы попадали в «предбанник», где яркая блондинка Любовь Петровна денно и нощно возилась с бухгалтерскими бумагами, а глянцевая брюнетка Лилия Рассудихина отвечала за сайт таксопарка и совмещала в себе функции бригадира, табельщика и инспектора по кадрам. Хотя «кадрить» было особо некого – всех водителей в «Такси-ТакСильное» Игловский набирал по личному знакомству или по рекомендации надёжного человека.
Лилия Исянгуловна и Любовь Петровна делили предбанник-приёмную пять с половиной месяцев, но особой приязни друг к другу не питали. Фигуры, рост и вес у них почти совпадали, они носили одинаковые размеры нижнего белья и обуви, причём каждая была убеждена, что соседка по кабинету - толще. В отместку за своё природное сходство черноволосая кадровичка и светлокудрая бухгалтерша безмолвно соперничали в краткости юбок и крутизне макияжа. Если обе вдруг приходили на работу с серебристыми веками, то через десять минут Любовь Петровна уже демонстративно меняла себе тени на опаловые, а Лилия наносила карамельно-розоватые. То же самое касалось цвета помады, ногтей и колготок.
***
В тот летний день в приёмной полетел старенький кондиционер, женщинам было невыносимо душно, и вообще рабочий ритм с утра не задался. Любовь Петровна поругалась по телефону с таксистом Толиком, не сдавшим больничный, потом Рассудихина уронила на принтер чайный пакетик и плохо затёрла липкое пятно, а под конец «сисадмины» повздорили, кто смазливей и талантливей – Леонардо ди Каприо или Даджер Лето?
- В «Комнате Марвина» твой Каприо ещё куда ни шло, - ворчит Любовь Петровна, близоруко печатая отчёт РСВ-1 по страховым взносам. – А в «Титанике» - тряпка, вовсе мышей не ловит.
- Ну и целуйся со своим французом-полукровкой Джариком, - огрызается Рассудихина, нервно одёргивая юбку под столом. – Тоже мне - звезда. Ац-цтой! Как в «Лоскутном одеяле» сыграл – так и скурвился. По рукам пошёл… Достала эта жара!
Без кондиционера действительно плохо. Красную входную дверь женщины закрепили полуоткрытой (Журавлёва сунула под косяк дырокол), но на улице безветренно и воняет. В приёмную несёт заплёванным асфальтом, отработанным топливом и сладковато-морковной гнилью от стоящей впритык овощной базы.
Игловский уединился в кабинете и не подаёт признаков жизни. Взмокшие «сисадминши» ещё немного препираются насчёт бездарности ди Каприо и умолкают. Любовь Петровна пожаловала на работу в потрясающем платье тигровой расцветки – косые огненные и иссиня-чёрные полосы перечёркивают фигуру от плеча до талии. Эластичное платьице кажется плотным, но под определённым углом сквозь него просвечивает весь дамский туалет - меридианы и диагонали бюстгалтера нейтральных тонов и три луча тонких трусиков, тесных до звона и похожих на эмблему марки «мерседес».
Изящные стринги Журавлёвой на поверку - жуткая пытка: они неустанно терзают обильную женскую плоть, словно мясницкий нож. Перед сном Любовь Петровна со вздохом облегчения отбросит прочь утомительное нижнее бельё, однако её арбузные ягодицы ещё долго будут хранить отпечатки мерседесовских лучей - призрак трусиков.
Длина тигрового платья, как и плотность ткани, тоже нарочито обманчива. Вот Журавлёва поднимается из-за компьютера и заправляет бумагу в ксерокс: подол целомудренно почти закрывает ей колени. Но стоит бухгалтерше присесть обратно – её величественный круп бессовестно оттягивает на себя излишки материи и обнажает фундаментальные бёдра до той грани, где внешние приличия ещё соблюдены, но уже виден кокетливый верх колготок, рифлёный, как ванильное печенье.
В пустой приёмной Любовь Петровна особо не стесняется и большую часть смены сидит за компьютером с вольно раздвинутыми ногами и задравшимся платьем, сверкая стыком верхней рифлёной части колготок (не предназначенной для посторонних глаз) с полированной нижней основой (общедоступной для зрителя). Изнанки журавлёвских ляжек мокры от пота. Модные колготки Любови Петровны умеют изменять цвет в зависимости от освещения, будто на крепкие ноги женщины нанесли голографическую защиту от подделки – как у денежных купюр. В полумраке мерцающий капрон окрашивает колени красивой бухгалтерши в кофейный колер с льдистыми вкраплениями. Но если выставить ногу на солнечный свет – колготки заиграют молочно-матовой эмульсией. И тот, и другой варианты окраса женских ног выглядят безумно соблазнительно.
Впрочем, Лилия Исянгуловна тоже смотрится ничегошно, не признать этот очевидный факт можно лишь из вредности. Безрукавое светло-зелёное платье кадровички исправно облегает каждую складку и выпуклость тяжёлого тела. Шикарные чёрные локоны небрежно взбиты в высокий вихрь. Колени и икры, похожие на упругие зрелые дыни, переливаются в тугом, шелковистом капроне того сахарно-желтоватого цвета, какой бывает на срезе свежей сосновой доски. Возникает иллюзия, что полные ноги Рассудихиной покрыты терпкой сосновой смолой, но не липкой, а гладкой и гулкой, словно застывший янтарь на морозе.
Липучее малахитовое платье, подогнанное по фигуре, выдаёт очертания трусиков Рассудихиной не менее откровенно, чем у Любови Петровны. Если белые стринги Журавлёвой походят на три мерседесовских луча, то салатные трусики кадровички Лилии лишь самую чуточку больше и сзади напоминают акулий плавник, бороздящий огромный ворох морской пены. Объёмы пенных ягодиц Рассудихиной не уступают ядерному облаку над Хиросимой.
Время от времени то одна, то другая «сисадминша» кряхтит, лезет под платье и оправляет влажные трусики под колготками. Капроновые поверхности бёдер поют и поскрипывают от прикосновения хозяйских пальцев. Трусики - тесные вериги из хлопка и лайкры - клещами сжимают страдалицам главные символы женского плодородия. Но до конца работы ещё далеко. Женщины мысленно морщатся и покорно сносят издержки сексапильного офисного гардероба.
- Ац-цтой! Хреново без кондёра, - буркает Рассудихина. – И Славику на нас по фиг. Запарилась я в этом капроне, завтра вентилятор из дому принесу.
Любовь Петровна не отвечает. Она знает, что жадная Рассудихина не принесёт никакого вентилятора. Утирая пот, бухгалтерша Журавлёва привычно оперирует цифрами на экране, и с ностальгией думает о родной деревне со взбалмошной прохладной речкой Стрижихой, которая приветливо целует разгорячённую кожу.
Увы, максимум, что ей светит в городе – вечерний домашний душ. Есть ещё бассейн «Афродита», но какая дура потащится туда после работы за пять остановок?
Ещё Любовь Петровна думает о восхитительном, космически-ледяном мороженом «Нестле». Недурно бы устроить себе перерыв и сбегать до мини-маркета в паре кварталов отсюда. Или её, симпатичную и спелую «сисадминшу», подбросит кто-нибудь из свободных таксистов? Она в таксопарке – лицо не из последних.
Наконец, Любовь Петровна беспокоится о том, что мерседесовские стринги с хамелеонами-колготками к вечеру расплавят и раздавят ей между ног все дамские инструменты. В довершение всех бед, Любовь Петровну мучают предменструальный синдром и застарелое отсутствие половой жизни.
Физические рефлексы продолжения рода Журавлёва решительно загоняет в дальние закоулки своего цветущего организма, но иногда сексуальная потребность заявляет о себе с таким напором, что бухгалтерша «Такси - ТакСильного» с вожделением косится на ехидно торчащий кактус «мамиллярия магаллани» за спиной Рассудихиной. Нельзя ли его как-нибудь пристроить к делу? Ха-ха, шутка юмора.
Да, Любовь Петровна лет сто не занималась живым полноценным сексом. А вы полагаете, в наше время симпатичной вдовой женщине легко найти порядочного и адекватного партнёра? Ошибаетесь. Бухгалтер Журавлёва давно уяснила, что на её сливочные прелести и огромную грудь оглядываются лишь простецкие увальни навроде патрона Игловского. «Мои таксисястые сисадмины»…
Мрак и ац-цтой, как говорит Рассудихина! А вот, например, благородный ловелас и замдиректора по связям с общественностью Костя Загородских с предыдущей работы никогда не оборачивался на аппетитную провинциалку Журавлёву. Костя крутил романы исключительно с дамами высшего руководящего звена и понятия не имел, что периодически снится рядовой пышнотелой бухгалтерше и творит с нею разнообразные непристойности с применением шампанского, клубники, ремня и наручников. Эх, Костя-Костенька…
- Ты говоришь, типа Лёнчик мой – тряпка-актёр… - снова заводит волынку о ненаглядном ди Каприо скучающая Рассудихина.
Но закончить тезис она не успевает. По арматурной лесенке грохочут стадные шаги и в приёмную вваливаются трое братков. Причём первый, коренастый и блондинистый, точь-в-точь смахивает на упомянутого ди Каприо.
Рассудихина осекается и ойкает совсем по-деревенски.
Замыкающий браток выбивает кроссовкой дырокол из-под косяка и захлопывает красную входную дверь. Маленькая приёмная тотчас становится душнее, чем жарочный шкаф. Выясняется, что Рассудихина и Журавлёва до отказа наполняют помещение целой гаммой ароматов: приторная парфюмерия, мокрые подмышки, мятная жвачка (Лилия), тайком съеденная шоколадка (Любовь Петровна) – и много-много запаха пропитанных потом капроновых колготок, интимного мыла, парной сырости хлопково-лайкровых трусиков. Не приёмная, а фабрика эротичных дамских испарений.
До таксопарка Любовь Петровна работала на вещевом рынке, натерпелась там от братков досыта и распознаёт их издалека. Она сразу понимает, что у Славика Игловского грядут проблемы, а вошедшая троица - ребята серьёзные, конкретные, но не беспредельщики.
Несмотря на летнюю духоту, братки пожаловали в наглухо застёгнутых адидасовских костюмах. Это та же боевая униформа русских гангстеров, как у женщин-«сисадминов» - макияж, колготки и короткая юбка. У следующего за «Ди Каприо» под кофтой оттопыривается что-то вроде бейсбольной биты.
Браток, похожий на Ди Каприо, останавливается между столами Рассудихиной и Журавлёвой и быстро оглядывает приёмную на предмет видеокамер. Видеокамер в офисе Игловского нет.
- Привет, - говорит он.
- А симпотных цыпочек Игла прибарахлил! – завистливо говорит второй парень с битой и выдёргивает шнур телефона Рассудихиной.
- Сидим молча, ручки держим на столе, - говорит третий, нескладный, угреватый, и выдёргивает шнур телефона Любови Петровны. – Руки на стол, я сказал!
- Не пугайте девушек, батоны, - баритоном журит Ди Каприо, кивая на двери Игловского. – Идите к Славику, здесь я сам профильтрую.
Парочка с угрями и битой проходит в кабинет Игловского, прикрыв за собой кожаную дверь. Как их там встретили, для женщин остаётся неизвестным. Дверь Славика звуконепроницаемая – перестав бомбить на такси, патрон почему-то разлюбил уличный шум.
Браток, похожий на Ди Каприо, задерживает взгляд на королевских формах двух пышных, напряжённых дам в обтягивающих одеяниях – кадровички в малахитовом платье и бухгалтерши в тигровом. Одобрительно смотрит на рифлёный колготочный стык поперёк горячей ляжки Любови Петровны, на чёрный вихрь лилькиной причёски и достаёт… три бритвенных лезвия «Нева».
Вложив лезвия между пальцами, он показывает «таксисястым сисадминам» сжатый кулак. Фаланги «Ди Каприо» ощетинились пугающими стальными колючками.
- Бакланить не будем, красавицы, - вкрадчиво говорит браток. - Если под столами есть тревожные кнопки – забудьте про них. Сейчас мы тихо берём свои стульчики, выносим в проход и садимся спина к спине. Я не буду вас бить, но кто не слушается – получает отеческую оплеуху… вот этой самой рукой. И ваши личики перестанут быть красивыми. Не добавляйте геморроя косметическим хирургам.
Лилия Исянгуловна и Любовь Петровна мгновенно оценивают масштаб угрозы и не думают сопротивляться. Кому хочется получить три бритвенных шрама на лице? Слегка заторможенно они вылезают из-за столов и волокут стулья в середину приёмной. Стулья кондовые, советские, из слоёного шпона. Полумягкие сиденья из искусственного пурпурного плюша до белизны отшлифованы тучными задами владелиц.
От двойника Ди Каприо не ускользают движения великолепных бёдер обеих мятущихся женщин, равно как и выразительные линии акульих и мерседесовских трусиков, просвечивающих сквозь материю летних платьиц. В знак похвалы браток ведёт по-боксёрски приплюснутым, но породистым носом, втягивая шлейф богатых ароматов, и блаженно жмурится. Изолированные двери Славика Игловского не выпускают в «предбанник» ни звука. Возможно, патрону таксопарка уже считают рёбра бейсбольной битой.
Покладистые «сисадминши» садятся затылками друг к другу, застенчиво и бесполезно подтыкая короткие подолы. Колготки-хамелеоны перетрусившей Любови Петровны на всякий случай окрашиваются в цвет кофе со сливками. Колготки Рассудихиной по-прежнему остаются смолянисто-сосновыми и ослепительно стреляют зайчиками в потолок.
Ди Каприо вынимает из кармана «адидаса» бухточку нейлоновой верёвки и распоряжается:
- Сели поплотнее, прижались. Спины – прямо. Ноги – шире. В детский садик все ходили? Помните игру – «мой животик хорошо, а у соседки лучше»? Ну-ка, отвели ручки назад, взяли друг дружку за животики.
Лилия Рассудихина и Любовь Петровна наощупь обхватывают друг друга за талии, насколько хватает рук, и теперь напоминают тушки милых розовых бройлеров с вывернутыми крылышками.
Продолжая сжимать в кулаке лезвия, браток перебрасывает верёвку через живот Рассудихиной и фиксирует на нём запястья Любови Петровны. Затянув узлы, обходит пленниц и делает то же самое с животом Любови Петровны и запястьями Лилии Исянгуловны. С небывалой скоростью оплетает сексуальным «сисадминам» плечи, локти, бюсты, бёдра и прочие округлости. С каждым витком бухгалтер и кадровичка всё крепче сливаются горячими спинами и всё больше походят на монолитную двуглавую конструкцию с четырьмя грудями и четырьмя завлекательно торчащими коленями.
Чувствуется, что браток Ди Каприо хорошо поднаторел в своём бандитском ремесле и связывании жертв. Синтетическая вёревка сама находит в женских телах удобные природные складки, туго опутывает пленницам кисти рук, стягивает мощные буферные груди с напрягшимися кнопками сосков, обвивает лодыжки и раздвинутые ноги в коротких платьях.
Несмотря на то, что браток постоянно прикасается к телам Рассудихиной и Журавлёвой, скользит верёвкой по колготкам, продевает петли под мышками, - его деловитые движения ни капли не отдают пошлостью. Ди Каприо всего лишь честно выполняет необходимую работу. За половые домогательства ему, очевидно, не доплачивают.
Любовь Петровна почему-то думает, что двое его компаньонов, особенно угреватый, связывали бы их с Лилькой совершенно иначе. Они бы непременно лапали невольниц за толстые капроновые колени, тискали за бока и щупали за соски. И, конечно, не преминули бы потрогать обеих за тугую женскую тайну во влажных трусиках, знаем мы это рыночное быдло!
Смекнув, что блондинчик – Ди Каприо не собирается их убивать, уродовать или насиловать, «таксисястые» дамы чуть успокаиваются и обмякают на стульях, насколько позволяют верёвки. Ни та, ни другая не замечают, как ловкач с боксёрским носом не только связал им руки и ноги, но и продел хитрые петли прямо между расставленных ляжек.
Когда наивные женщины спохватываются, что подолы платьев задраны гармошкой, их сочные ляжки сверкают на всю приёмную, а настырные петли глубоко вонзились им в трусики, уже поздно. Ди Каприо щёлкает последней верёвкой на янтарном бедре Рассудихиной, приносит с её стола широкий скотч и берёт своих подопечных за волосы, будто две луковки.
- Держим ротики закрытыми! - говорит он. – Раз-два!
От неожиданности Журавлёва и Рассудихина глухо стукаются затылками. Ди Каприо по кругу сматывает им лица одной лентой скотча, накрепко прихватив за рты, уши, румяные скулы, подбородки и волосы.
Теперь у пленниц соединились не только тела, но и головы. Скотч не позволяет им вертеть шеями и глазеть по сторонам. Губы под клейкой плёнкой смешно расплющились, походя на ярких аквариумных рыбок.
Рассудихина и Журавлёва недовольно ворчат, но, привязанные к стульям на манер сиамских близнецов, они стали неподъёмны и неподвижны. Икры прихвачены к деревянным обшарпанным ножкам, руки заломлены назад, груди вздёрнуты кверху. Кроме того, верёвка в паху туго стягивает арестанток между собой. Она готова в клочья распотрошить им интимные места, как мародёр потрошит пуховую подушку еврейского сапожника. Любая попытка пошевелиться причиняет женщинам мучительную, возбуждающую боль в ягодицах и влагалищах.
Дружески подмигнув Любови Петровне, Ди Каприо проходит в кабинет Игловского, совершенно уверенный в абсолютной беспомощности «таксисястых сисадминов». Женщины остаются вдвоём в душной приёмной, притороченные спина к спине.
- Бффлмм! – наконец удивлённо подаёт голос Рассудихина.
Сие наверняка означает: «Блин, а ведь неудобно так сидеть! И верёвка трусы режет! Ац-цтой!...»
- Пллмфф! – сердито отозывается Любовь Петровна. Это означает: страшно представить, что эти отморозки сейчас делают со Славиком.
Любовь Журавлёва не знает, что ощущает Лилька, сидящая сзади, зато её собственные ощущения – хуже некуда. В связанном состоянии она способна разве что хлопать глазами и нечленораздельно бубнить сквозь прозрачный целлофановый кляп. В приёмной с неисправным кондиционером и запертой дверью свирепствует ужасная жара. Любовь Петровна без того с утра изошла потом в тесных мерседесовских стрингах, колготках со странным оптическим эффектом и облегающем как перчатка тигровом платье. С неё бежит в три ручья. Противная влага скопилась под грудью, в туфельках и в промежности.
Сейчас же браток Ди Каприо окончательно лишил женщин свободы манёвра. Даже горящее лицо бумагами не обмахнуть. Даже лямку бюстгальтера не одёрнуть.
У госпожи Журавлёвой повсюду кошмарно чешется. Царапается в носу и в ушах, зудит под коленями, у пупка и между пальцами ног в огненно-красных туфельках. Свербит в районе поясницы и под резинками лучей-трусиков. Ноют от верёвок запястья, притянутые за спиной к пухлому Лилькиному животу. Наполовину голые Лилькины лопатки обжигают Любовь Петровну, как раскалённая доменная печь.
«Почему я вовремя не ушла за мороженым, идиотка?» - запоздало клянёт себя бухгалтер Журавлёва.
Если бы она отлучилась в мини-маркет, наезд братков состоялся бы без неё. Бандиты скрутили бы одну Рассудихину, так бы и надо жирной поклоннице непутёвого ди Каприо! А счастливая Любовь Петровна спокойно бы пошла по улице, присела на скамеечку, слизнула с эскимо волшебную тающую глазурь и не страдала бы от нейлоновых верёвок, кусающих тело сквозь капрон и потные белые стринги.
Вывод: нужно всегда делать то, чего просит душа, и не откладывать в долгий ящик. Отчёт РСВ-1 о страховых взносах в пенсионный фонд никуда бы не делся, его сдавать только через неделю.
Массивная дверь начальственного кабинета отворяется и в приёмную выходит живой, но чрезвычайно понурый Игловский под конвоем троих уже знакомых братков.
- Девочки, меня сегодня не будет! – говорит Игловский в пустоту и плетётся мимо. – Остальное – в рабочем режиме.
Его отстранённая реплика звучит как издевательство. По всей видимости, озабоченный наездом патрон «Такси - ТакСильного» вообще не заметил, что ненаглядные «сисястые сисадмины» крепко скручены верёвками, а их сердитые пунцовые рты залеплены скотчем. «Остальное – в рабочем режиме»… Хорош начальничек!
Никто из ухмыляющихся братков не озаботился развязать пленных красавиц. Бравая троица в адидасах удаляется вместе со Славиком, уличная дверь за ними закрывается, и Журавлёва с Рассудихиной остаются брошенными на волю злого рока.
Где-то за пределами убогой приёмной течёт своим чередом обыденная, бестолковая, но понятная жизнь. Люди крутят баранку, едят мороженое, зависают на порнографических сайтах, чешутся, гуляют и вволю разговаривают, а несчастные бухгалтер и кадровичка сидят в обнимку задом друг к другу, поскуливают, трясут склеенными головами и корчат чудовищные гримасы, пытаясь избавиться от липких кляпов.
Минует целая вечность, прежде чем Рассудихина и Журавлёва умудряются размочалить тугую плёнку челюстями и наконец-то разъединить прикипевшие затылки. Дорогой макияж женщин безвозвратно поплыл. На подбородки обильно падают хлопья слюны, пены и пота.
- Ац-цтой! – выдыхает Рассудихина первое, что просится на язык, и шумно сплёвывает на пол.
От скотча на губах «сисадмины» с грехом пополам избавились, но ослабить нейлоновые узлы у них ни в какую не выходит. Наоборот, впритирку ворочаясь на стульях, пленницы затягивают свои общие верёвки ещё туже и теперь от нечего делать сварливо переругиваются, кто больше виноват.
- Что сидим? Орать надо! – спохватывается Любовь Петровна. – Не могли же эти гоблины всех парковских с собой забрать? Им один Славик нужен. На первом этаже в диспетчерской сегодня Анжела дежурит и механик Веснин там где-то шлялся…
Набрав полную грудь вонючего, застоявшегося воздуха, Журавлёва рявкает так, что в ушах звенит:
- Анжела-а-а! Анжелка-а-а!... Гончарова-а!... Люди!... Помогите!... Развяжите!
Секунду спустя к Журавлёвой басовито присоединяется Лилия Исянгуловна. Связанные женщины вопят до тех пор, пока не вспоминают, что Игловский, этот заср@ный любитель тишины, постелил в кабинете и приёмной звуконепроницаемый пол. А стало быть, голосовая, вербальная и акустическая связь между первым и вторым этажами невозможна.
- Да чтоб тебя, Игловский, яйцами на биту намотали! – брызжа потом, стонет грузная, сырая Рассудихина. – Вот падла, звукоизоляцию ему подавай!... Пипец нам, Петровна. Мы в полной жопе.
Женщины с натруженными глотками угрюмо примолкают. До них внезапно доходит, что на «руководящий» второй этаж работяги поднимаются нечасто. А если таксисты и диспетчер Анжелка видели братков, уводящих прочь патрона Славика, то могли и вовсе разбежаться по домам.
Вот где «ац-цтой»-то, госпожи таксисястые сисадмины!
Нет, лучше об этом не думать. Будем надеяться, что Журавлёва с Рассудихиной не останутся тут до скончания века – париться в колготках со связанными руками и половыми органами. Они (эти органы) всё-таки больше предназначены для плотских удовольствий, чем для верёвочных пыток. Может, сопливая диспетчерша Анжелка вдруг надумает заскочить наверх – занять у Любови Петровны сотню до получки? Или таксист Толян принесёт свой больничный? Или придёт налоговая проверка, или марсианская экспедиция – да кто угодно! Хоть чёрт с рогами!
Каждая минута в плену у плюшевых стульев длится дольше полярной ночи.
- Не могу, в туалет хочу! – неподвижная Любовь Петровна пытается свести толстые капроновые коленки, потереть ими, однако провоцирует лишь новый приступ боли во всех связанных местах у себя и у Рассудихиной.
- Не трепыхайся уже, корова винтажная! – хрипло визжит Лилька. – У меня сейчас сиськи взорвутся, вон их как перетянули! И в трусах всё горит, будто десять мужиков меня драли и ни один до конца дело не довёл!
- Сама корова! – крысится Любовь Петровна. – Зачем с самого начала возилась? Теперь обе страдаем! Сука твой Ди Каприо! Разве можно такие жёсткие узлы вязать? Да ещё через пах!
- Тоже заметила, что они почти на одно лицо? – хмыкает Рассудихина. – Я чуть автограф не попросила, когда вошёл. А он… бандит оказался. Хрен бы с ним, но зачем так крепко связывать? Ац-цтой!
Ди Каприо истратил на «сисадминов» около двадцати метров прочной верёвки, и ни один метр не пропал даром. Ловко сплётенная сеть караулит каждый шорох пленниц. Петли коварно обтягивают им все потные и уязвимые складки бедер, плеч, грудей. Они хозяйничают подмышками и в беспомощном паху, раздирают ягодицы и запястья.
- На фига я фирменные колготки сегодня надела? – тоскует Лилька. – Сорок ден вместо двадцати. Да ещё трусики новые, тесные. Нерастянутые.
Она почти с ненавистью смотрит на собственные крупные ляжки в янтарно-сосновом капроне, бессовестно раскинутые и привязанные к плюшевому сиденью. Размерами ляжки напоминают две надраенные палубы авианосцев, между ними под взбитый светло-зелёный подол стрелой вонзается паховая верёвка. А чуть выше по бокам смешно торчат привязанные кисти Любови Петровны, слегка опухшие от пут. Лилькины руки сзади явно выглядят не лучше.
- На твою задницу, Лилька, только парашют натягивать, а ты моднишься, в «супертанго» влезаешь, - язвит Любовь Петровна.
Тут пленницы снова ругаются, припоминают друг дружке все старые обиды и больно щиплют друг другу животы, а Лилька даже умудряется вывернуть шею и мстительно плюнуть Любовь Петровне куда-то между грудей. Затем надутые «сисадмины» надолго погружаются в безмолвие, созерцая свои связанные бюсты, стены в серых панелях и узкие письменные столы с отключенными телефонами.
***
- Помню, на рынке «Западный» работала, - мрачно говорит Любовь Петровна. – Тоже попала под бандита. Под вечер мы с главбухом Эльвирой сидим в офисе, прямо как сейчас с тобой. Документы пишем, выручку считаем, а дверь не заперли. И вваливается к нам здоровый мужик с пистолетом. Может, и ненастоящий ствол, да кому охота проверять?...
- И что? – без особого воодушевления спрашивает Лилька.
- Мало того, что грабитель - он ещё извращенцем оказался, вот что! Навёл пистолет, заставил нас с Элькой снять с себя трусики и колготки, заткнуть друг другу рты. Потом велел сесть на пол. Кинул Эльке наручники, чтоб она себе ногу к батарее пристегнула и легла навзничь. Потом дал наручники мне и заставил меня приковать Элькины руки к своим ногам. Наконец, дал мне ещё одни наручники, чтобы я прицепила себя за одну руку к другой батарее, и тогда сам приковал мне другую руку. В общем, вышло, что мы с Элькой лежим врастяжку от радиатора до радиатора, она прикована к моим ногам, я к батарее, и её одна нога к дальней батарее. И рты заткнуты, и не сделать ничего. Пока нас нашли, я Элькиными трусами на всю жизнь вперёд надышалась. А она - моими.
- Ац-цтойная позиция, - швыркает носом Рассудихина, яростно пытаясь достать подбородком до груди и почесаться. – Не мог просто на вас наручники надеть и рты заклеить? И даже не изнасиловал?
- Нет, только выручки тысяч на триста пятьдесят унёс, - вздыхает Любовь Петровна. – И ноутбук упёр. Ноутбука вообще было жалко, я туда на жёсткий диск всю кассу завела.
Лилия Исянгуловна бессильно скребёт связанными руками по тигровому животу Любови Петровны.
- Ты давай рассказывай, как вы с ней освободились, со своей Элькой? Поделись опытом, пока мы не умерли обе. Вай, как у меня из трусов течёт!...
- Наручники без ключа не снимешь, - наставительно говорит бухгалтер Журавлёва, в мерседсовских стрингах которой тоже стоит страшный интимный потоп. – Орать мы тоже не могли - кляпы мешают! Но на счастье, у Эльки-то одна нога свободная осталась. Колотила босой пяткой по батарее, покуда нас бабы через три кабинета не услышали.
- Везунчики, - констатирует Рассудихина, повесив черноволосую голову с напрочь загубленной причёской. – Ногами мы топать не можем, они же привязаны. Да и резона нет, всё равно под полом пенопласт.
Любовь Петровна хочет добавить, что лежать у батареи в наручниках в сцепке с главбухом Элькой было гораздо спокойнее, чем сидеть на кондовом советском стуле из слоёного шпона - с узлом между мокрых ляжек и беспокойной Лилькой на шее. Впрочем, снова лаяться с обидчивой соседкой нет ни малейшего настроения. Нейлоновые верёвки от этого не исчезнут.
Бухгалтера Журавлёву переполняют совершенно иные желания. Главное из них – развязаться и сходить в туалет. Второе – наконец-то почесать себе в трусиках. Третье – уволиться из «Такси - ТакСильного» без выходного пособия и двухнедельной отработки. Пусть недотёпа Игловский сам тут корячится, если с бандюганами договориться не может!
***
Рассудихина молчит. И вдруг признаётся:
- Меня как-то тоже наказали, будто лохушку последнюю. Сижу я дома. Звонят. Смотрю в глазок: Дед Мороз и Снегурочка! Под Новый год дело было. Я растерялась, открыла. Говорю: ошиблись вы, наверное. Я никого не заказывала, дети-студенты живут отдельно, внуков нет, молодая ещё. А сама в комбинашке на голое тело, да в колготках. Никого не жду, пью винцо, расслабилась, тем более сказочные ряженые, не гопники какие-то в дверь ломятся. Детство вспомнила, короче.
А Снегурочка, вся в косметике, должно быть специально, чтоб лицо скрыть, ухмыльнулась и говорит: «Мы взрослых тоже обслуживаем!» Впихнули они меня обратно в коридор, защёлкнули замок, опрокинули на пол мордой вниз, ноги раздвинули, руки заломили и стянули ремнём. Задрала Снегурочка шубу, под ней только трусики и чулки чёрные. Засунула мне свои трусы в рот. А «Дед Мороз», здоровый бугай, уже верхом на меня уселся и изнасиловал, как шлюху. Даже резинку надел, продуманный, чтоб следов не оставлять. Ох, больно было!
Потом они стали спрашивать, где у меня деньги. Я молчу, с трусами вонючими во рту валяюсь, связанная, изнасилованная, оглушённая. Руки вывернутые ноют. Снегурка грозит: «Сейчас утюг найдём, между ляжек включенный затолкаем. Или на газовую плиту задом привяжем!» И натурально, Дед Мороз на плечо меня закидывает, волочёт на кухню, огонь в плите разжигает! Я застонала, замычала, мол, только уберите кляп, скажу, где деньги прячу. Сказала. Взяли они из серванта все деньги, сколько было. Куражатся: что-то мало нашлось! Небось, ещё нычка есть? Давай-ка поджарим жопу для верности! Я чуть не обделалась с перепугу… В общем, содрали они с меня кольца и серёжки золотые, ещё раз изнасиловали, связали ремнями ноги, затянули потуже руки и за шею к трубе у стенки прикрепили. Целый день пыхтела, узлы распутывала.
Потом в милицию заявила. Оказалось, я не первая. Уполномоченный ихний сказал: да, ходят в вашем микрорайоне преступники, переодетые Дедом Морозом и Снегурочкой! Если видят, что женщина в квартире одна, - хватают, связывают, насилуют и грабят. Случаев десять уже было.
Трусы этой Снегурочки они забрали. Дескать, может экспертиза выявит следы ДНК, и по базе они совпадут с кем-нибудь из ранее судимых. Но так дело и заглохло.
- Половые гиганты-надомники! – хихикает Любовь Петровна. – У меня два мужа было, и оба меня связывать любили. Особенно первый, Стёпка. Вроде пьян в хлам, ничего в постели не получается, а заломает мне руки-ноги побольнее, чтобы благим матом орала, и тут же оприходует. Заводило его, если баба крепко связана, ругается и орёт. Лет пять с ним прожили. Когда на мотоцикле насмерть грохнулся, я локтем от счастья перекрестилась.
- Не нравилось тебе? – любопытствует возбуждённая Лилька.
- Надоело связанной спать, он же ни дня не просыхал, мой Стёпка! Тебе бы до рассвета лежать колбасой - ни нос почесать, ни в туалет по нужде сходить, и пьяная туша храпит сверху? Утром освободит, так битый час руки-ноги разминаешь. Надо скотину кормить, завтрак готовить, на работу бежать, тело будто неживое. Мало того, что связывал, ещё и бил иногда, чтоб кричала громче. Не жизнь, одно мучение! Весь день на работе да по хозяйству как проклятая мотаешься, а на ночь – лежишь словно почтовая бандеролька упакованная, пузыри пускаешь.
- А меня по молодости пьяную в милицию забирали! – вспоминает Лилька. – Я давай буянить, сопротивляться. И надели мне на руки, на ноги за спиной по паре браслетов, связанных цепочками близко-преблизко. Вот меня выгнуло-то! Это у них «кабанчиком» называется. Ладно, я тогда гибкая девка была, выдержала. Сейчас меня согни попробуй, - она гордо косится на монументальные ляжки и живот.
- И сейчас согнут, не беспокойся, - фыркает Любовь Петровна. – Я всю жизнь пышечка, а меня крутили и гнули так, что в акробаты пора записываться. И мужья крутили. И одноклассницы. И родная бабка…
Женщины снова молчат, прислушиваясь к ощущениям в стянутых гениталиях и текущей по лицам липкой влаге.
- Хорош уже байки травить, - внезапно злится Любовь Петровна. От жары, усталости и боли её голографические колготки поменяли цвет на нежно-ирисовый, а от сексуально впившейся верёвки вожделенно и нудно звенит в паху. – На Анжелку с первого этажа надежды нет, пора думать, как развязываться. Орать бесполезно. Значит, соображаем сами. Давай узлы рассмотрим хорошенько?
Извиваясь и постанывая от боли, женщины оглядывают себя.
- Вот эта верёвка от моей шеи куда-то к тебе уходит…
- Которая? У меня их на шее три штуки, все вокруг сисек запутаны!
- А от моих запястий? Посмотри на животе своём!
- От твоих запястий они уходят мне промеж ног, дура, поэтому когда ты елозишь руками, у меня чуть трусы не рвутся. Там уже затянулось глубже некуда, ой!
- Зато когда ты задом елозишь, мне в подмышках режет, проститутка драная!
- А мне бока сдавливает, если ты коленками сучишь, гадина!
- А у меня ляжки пилит, когда ты плечами водишь, уймись уже.
- Да-а… - в унисон мычат обе несчастные и скисают.
- Ну и спутал нас сволочь Ди Каприо! - произносит Лилька с долей уважения в голосе. – Мы с тобой как ярмарочные лошади в упряжке. Пока одна шевелится, второй ещё больнее становится.
- Обеим больнее, - поправляет Любовь Петровна. – Но мне уже невтерпёж. Давай решать: кому развязываться, а кому терпеть и помалкивать?
- Слушай, мои руки перед тобой связаны, - напоминает из-за плеча Лилька. – Скажи, там узлов поблизости нет, ухватиться? А я у себя посмотрю.
- На середине живота у меня узел, здоровый такой. Если сможешь ещё глубже руку мне подмышкой засунуть, наверно, достанешь.
- А у меня на обеих ляжках по узлу, тоже от твоих рук всего ничего! – оживляется полная Лилька. – Давай по очереди пытаться? Только по очереди, учти! Сама видишь, когда мы одновременно корячимся - хорошего не жди.
Перебрасываясь координатами узлов, словно корректоры артиллерийского огня, взвизгивая от впивающихся в тела петель, ломая длинные наманикюренные ногти, пленницы вслепую нашаривают узлы на соседке, сдабривая процесс кошмарным хриплым матом.
- Зацепила, Любка! Зацепила! – орёт Лилька. – Да не узел, а колготки мне похерила! Пробуй ещё.
- Не царапайся! – голосит в ответ Любовь Петровна. – А то сама тебя так царапну! Веди руку правее. Узел в другой стороне!
Когда ослабляется первый узел (Лилька удачно нащупала его на животе товарки), женщины кричат от восторга. Затем Любовь Петровна ценой сверхчеловеческих усилий нашаривает узел в паху Рассудихиной. Дело наконец-то идёт на лад, но ещё очень и очень нескоро полные, в дым измученные «сисадмины» наконец-то отрываются от промокших стульев и заполучают обратно свои отёкшие конечности.
Любовь Петровна на мгновение раньше скидывает с себя петли, рысью бросается в туалет и, закатывая глаза от удовольствия, падает на унитаз.
- Не тормози! – неистовствует в дверях Рассудихина. Она приплясывает, сжимая колени, и торопливо сдирает с себя пропахшие пленом янтарно-сосновые колготки. – Я лопаюсь! Была бы мужиком – прямо в раковину бы напрудила!
Устроив в унитазе грандиозный водоворот, Журавлёва наконец-то уступает седло Лильке и встаёт к умывальнику – подмыть надавленные стрингами прелести хлорированной, едкой но божественно холодной водой. Она плещет себе пригоршни между ног, похрюкивает, трёт изрезанные верёвкой руки до плеч, охлаждает подмышки и пьёт воду огромными жадными глотками.
- Не барахтайся - не в бассейне, - совершенно добрым тоном говорит Рассудихина, наконец-то приведя в порядок нервы и опустошив мочевой пузырь.
Но, не утерпев, тоже вскакивает, отодвинув бедром Журавлёву, суёт под шипящий кран руки, лицо и затылок, попутно обливая себе ляжки с полосами от верёвок и черпая воду вырезом малахитового платья на груди четвёртого размера.
Голозадые «таксисястые сисадмины» в спущенных трусиках и колготках толкаются у фаянсовой раковины, словно медведицы на водопое, фыркают, обдавая стены брызгами и беспричинно хохочут. Самое мерзопакостное осталось позади! Братки не увезли их вместе с Игловским, не избили, не стали пытать… Мало того, теперь Журавлёва с Рассудихиной ещё и развязаны! Сами, без посторонней помощи!
В очередной раз тронув себя между ног, Любовь Петровна неожиданно сетует:
- Натёрло-то как мой сладенький цветочек! Колготками, трусами, верёвкой дурацкой… Аж распухло. И сырое там всё… внутри…
- У меня не лучше, - мимоходом морщится Лилька и снова опускает лицо под хлорированную струю.
Когда Рассудихина выпрямляется, она невольно сталкивается бюстом с мягким плечом Любови Петровны, а в зеркале видит голубые, затуманенные глаза коллеги-бухгалтерши, её взлохмаченные светлые волосы и воспалённые ягодные губы. Соски Журавлёвой нагло вздыблены под облипающим тигровым платьем, будто зенитные орудия противовоздушной обороны. Две мокрых женщины в спущенных колготках и перекошенных платьях вдруг застывают и теряются.
Дальше в туалете происходит то, что не поддаётся объяснению. Любовь Петровна, воспитанная в традиционных моральных устоях, здоровая гетеросексуальная женщина до мозга костей, сроду не признавала однополой любви. Позже она с отвращением вспомнит тот неловкий эпизод и спишет его на общий стресс в результате суматошного дня, сорокаградусной жары, тесных колготок и скучного отчёта РСВ-1. Мысленно сошлётся на визит братков с битами и бритвами, на предменструальный синдром, на отсутствие мужика в доме и найдёт ещё тысячу железобетонных аргументов...
Так или иначе, но встретившись взглядами с Лилькой в зеркале, Любовь Петровна вдруг поворачивается, целует пышную кадровичку в губы и крепко берёт её четырьмя пальцами между толстых, обнажённых ног.
- Иди ко мне! Я хочу!
Рассудихина вздрагивает, мычит… но почему-то не отстраняется от далеко не дружеского поцелуя соседки по приёмной. Более того – Лилька покорно отвечает на него своим прохладным, быстрым, требовательным языком. Она лижет Любови Петровне мокрый яркий рот и ищет её обнажённые соски.
- Возьми меня там же, - шёпотом приказывает Любовь Петровна, и Рассудихина послушно запускает ей руку в пах. – М-м… Жаркая, мокренькая, вкусная моя!
Накопленное сексуальное желание, возбуждение, злость залпом выплёскиваются из обеих. Женщины у раковины кричат в голос, яростно лаская, целуя и кусая друг друга, испытывая долгожданное, острое, болезненное удовольствие.
- Ты же просто извращенка! – Рассудихина тяжело отдувается и невольно всё крепче зажимает кисть Любови Петровны между своих толстых ног. - Не убирай свои пальчики! Не выпущу!
- Но почему-то нам сладко и приятно, согласись? – в беспамятстве дышит ей в ухо Любовь Петровна, проводя языком по Лилькиной шее, щекоча той две ямки в верхней части бёдер и изредка дотрагиваясь подушечками пальцев до интимных прелестей потной, изнывающей, негодующей подруги.
- Ну не надо уже, ну прекрати уже! – беспомощно молит Рассудихина, истекая соком и сотрясаясь всем аппетитным телом от предчувствия оргазма, который то приближается, то удаляется в недосягаемую высь. - Любушка, Любовь, не донимай меня прелюдией, дай кончить!... Поглубже и погрубее, иначе я тебя снова свяжу и заставлю это сделать! Чёрт с ним, возьми меня хоть ёршиком от унитаза! Люба!...
Бухгалтер Журавлёва прижимает обмякшую кадровичку к углу за шкворчащей раковиной и рычит:
- Делай мне то же самое, Рассудихина, не филонь, а то руки заломаю! Связанными сидели вместе и кончать – так вместе. Тебе нравится?
- Нет! Не нравится! – воет Лилька, но вопреки словам, её пальцы тоже проворно хватают Любовь Петровну за места, натёртые мерседесовскими стрингами. – Я тебя терпеть не могу, дрянь, лесбиянка, уродка!
Здесь она просто заходится в приступе злого удовольствия.
- Да! Да, Любушка! Ой, как хорошо! Продолжай, не останавливайся! Волшебно! Невероятно! – истошно кричит Рассудихина, стучась затылком о кафель.
Через несколько секунд пик сексуальной разрядки настигает обеих женщин. Всхрапнув, они переступают стреноженными ногами в полуспущенных трусиках и колготках и в панике отшатываются в противоположные уголки туалета. Избегая более смотреть на партнёршу по грехопадению, «сисадмины» промокают себя бумажными полотенцами, заворачивают кран. Через силу натягивают на влажные тела акульи и мерседесовские трусики с липучим капроном, одёргивают платья и выходят в свободный мир как ни в чём не бывало.
Забегая вперёд, скажем, что для директора «Такси – ТакСильного» Вячеслава Игловского поездка с братками завершилась благополучно. Славик поделился с кем надо, никого не сдал, понятий не нарушил, вследствие чего был оставлен в покое. Таксопарк на базе бывшего «Азотминхима» продолжил свою бурную деятельность и процветает до сей поры. Правда, уже с новым бухгалтером и новым инспектором по кадрам.
Потому что по возвращении из туалета Лилия Рассудихина и Любовь Петровна забирают из бухгалтерского сейфа свои трудовые книжки и оставляют на столе Журавлёвой два заявления об увольнении по собственному желанию без выходного пособия и без двухнедельной отработки. Извините, Вячеслав Игоревич, но иметь дело с вооружённой бритвами братвой и полдня сидеть связанными в колготках по такой жаре не входит наши функциональные обязанности. Сегодняшнее число. Целуем. Подпись. Точка.
Ключи от приёмной Любовь Петровна заносит на первый этаж диспетчерше Анжелке. Анжелка, оказывается, спокойно дежурит на телефоне и в глаза не видывала входивших на территорию братков. Она понятия не имеет, почему «таксисястые сисадмины» спустились на землю со своей небожительской верхотуры нервными, неразговорчивыми, с мокрыми волосами и следами верёвок на запястьях. Впрочем, это их проблемы, а у диспетчера своих дел по горло.
***
Выходя за ворота таксопарка, женщины закидывают сумочки на плечи и как по команде смущённо переглядываются.
- Если ты кому-нибудь об этом вякнешь… - начинает Любовь Петровна.
- Если ты кому-нибудь об этом хрюкнешь… - начинает Лилия Рассудихина.
Сообразив, что говорят об одном и том же, экс-бухгалтер и экс-кадровичка прыскают.
- Приятно было с вами поработать, Лилия Исянгуловна, - говорит Любовь Петровна. – Может, выпьем вместе когда-нибудь? Потом…
- Взаимно, Любовь Петровна, - Рассудихина важно поправляет влажный бюстгальтер четвёртого размера. - Вот на новую работу устроюсь...
- А твой ди Каприо – всё равно говно, - вдруг улыбается Журавлёва.
- Согласна, - говорит Рассудихина. – Ац-цтой – и он, и его долбаный двойник!
И они расходятся.