Судьба играет человеком

         

                «Живи просто – проживёшь со сто» (русск. пог.)

               Узнав, что фамилия моей соседки  Жигульская, зашла   узнать, не знает ли она тех Жигульских - из моего детства?.. Оказалось, что не только знает - переписывается, родственница! Показала и дала почитать их письма, дала адрес в Белгороде, разговорились. У самой Марии Алексеевны оказалась очень интересная биография. Были в её жизни и тигры, и ракеты, и прокажённые, и смерч! Вот её рассказ.
         -  Корни моих предков – на Украине, в Херсоне. Это со стороны отца – Алексея Исаевича Резникова. Первое и единственное воспоминание о нём – это то, что он меня наказал - я раскрошила хлеб. Хоть и было мне всего два с половиной года, а запомнила на всю жизнь, большим грехом это считалось! Вскоре отца забрали на войну – Первую Мировую. Мама же, Василиса Никифоровна Снежко,  со своими родителями приехала восьмилетней девочкой из Екатеринославской губернии, из села Власовка.
            После отъезда отца всем в доме заправляла его мать – Акулина Фёдоровна. Она была молдавских кровей, предприимчивая женщина. Чтобы прокормить семью, стала торговать всякой мелочью – конфетами, гвоздями, мёдом, сахаром. За ними ездила в Троицкое – соседнее большое село. Куда бы бабушка ни шла – мы с сестрой следовали за ней, уцепившись за подол. Однажды меня сочли достаточно большой, и взяли,  когда поехали за товаром, да, наверное, пожалели – я орала всю дорогу!
              Знала бабушка, как принимать роды, как лечить испуг, бессонницу, рожу. Умела помочь и больным животным. Как-то у нас самих заболела лошадь. Акулина Фёдоровна прорезала у неё на груди кожу, заложила что-то, и зашила. Лошадь быстро выздоровела!  Известны ей были и молитвы на все случаи жизни. Я запомнила, что она каждый вечер перед сном клала крест на четыре стороны, и читала:
          - Пресвятая богородица! Закрой ворота золотыми ключами, поставь сторожей с мечами! -   и тогда все спокойно ложились спать. Был случай, что нас ночью хотели обокрасть - и,  непонятно почему, ушли… Мы так и решили: молитва помогла! Я  тоже  всю жизнь  читаю эту молитву, и меня НИ РАЗУ не обокрали, а пережить пришлось многое!
          Удивляюсь – раньше у всех  стариков зубы были здоровые. Бывало, идём в какой-нибудь церковный праздник по деревне –  в Рождество, Крещение, или на Масленицу - все вокруг нарядные, все в церковь сходили, у всех дома столы накрыты – дал бы только бог гостей! Гостям рады, не приведи как! А у кого нет гостей – сидят на лавочках за воротами, семечки лузгают, тоже гостей поджидают. Кто-нибудь крикнет, увидев знакомую:
            - Заходи, кума! - Кума заходит не одна, гости  угощаются. По домам поп ходит с молитвой, поздравляет, освящает все углы в хате. Ему дают, кто что может – яйца, зерно, сало. Поп, как и все крестьяне, тоже занимался своим хозяйством. Когда положено было – постничали, причащались, исповедовались. Боялись и бога, и чёрта, и нечистой совести, старались не грешить. А, в общем, неграмотные были, мало что знали.
           И вот представьте - пасу я за деревней гусей, и вдруг по небу, на котором я раньше кроме птиц ничего не видела, летит что-то огромное, страшное, и гудит! - было мне лет девять. Я перепугалась – и домой, про гусей забыла! Потом сами они пришли, бабушка пересчитала – двух гусят не хватает. Посылает меня искать – я не иду, слова вымолвить не могу. Стучу от страха зубами, а рассказать не решаюсь – не поверят! За гусятами пошли мама с бабушкой, нашли их в яме, в которой глину копали. А меня бабушка от испуга оловом отливала. Так я впервые увидела самолёт.
         Однажды, когда выдался неурожайный год на сено, приехали молодые мужики из соседней деревни, и разобрали нашу соломенную ЗАГАТУ на корм своей скотине. Дедушка Исай не смог её отстоять, расстроился, и умер - это когда уже произошла революция. У людей помутилось в голове – чужое стали считать своим, по улицам бегали солдаты, стреляли. Заезжают как-то к нам двое верхами, давай шарить по клетям, по сундукам - кого, чего ищут? Увидели овёс, попросили коней покормить. Насыпали мы им овса в торбы, сколько они хотели. Увидели спички – «продайте!» Вытаскивают деньги, а они тогда уж ничего не стоили. А бабушка:
           - Не надо, у меня самой сын в армии - так берите! - мы стоим рядом с бабушкой, за подол держимся. Уехали незваные гости, приезжают другие:
           - У вас белые были?
           - А мы откуда знаем, белые ли, красные ли? Были двое!.. – уехали.
            Как-то слышим: опять стучит по крыше, стреляют! Выглянули – а по всей улице солдаты идут – винтовки вперёд,  на груди красные маки! Расположились по домам, и у нас тоже, неделю жили. Магазин бабушка к тому времени, конечно, прикрыла, и дверь заколотила.
           Ох, СУДЬБА ИГРАЕТ ЧЕЛЛОВЕКОМ…
           В 1921 году пришёл с войны отец, в плену был. Много стран повидал – в Германии, Австрии, Франции побывал. Увидел, что и лучше можно жить, чем мы тогда жили, однако вернулся, по Родине скучал. А как Родина его встретила? Выслали его,  и нас с ним,  в Кустанайскую область, село Успеновка Фёдоровского района. С Украины – в Казахстан! Ссыльные там, на Тоболе, занимались огородничеством. Одно хорошо – земли на новом месте было вволю!
              Посадит меня отец, бывало, на телегу, и отправляемся с ним на далёкую делянку. Медленно быки идут, кругом – благодать, лето - по сторонам дороги хлеб колосится. Едешь, смотришь - у кого из односельчан какой хлеб уродился. Пока я до места на телеге доеду, отец верхом на коне в других местах побывает. То сделает, другое, и сюда, ко мне, вовремя поспеет - загрузит на телегу дрова или пшеницу, и опять след его простыл, а я еду себе, правлю быками. Раньше дети с мала это умели. Домой быки идут намного веселее, быстрее - вот тебе и скотина, понимает!
              Раньше все скошенную пшеницу в снопы вязали, а у нас в деревне считали это лишней работой – вязать снопы. Косили хлеб механической косаркой, а охапки скошенного сена ставили по-разному. Если предвиделась плохая погода, дождь,   ставили вниз колосьями, а если хорошая – четыре охапки снизу ставили навстречу колосьями  другим четырём - сверху. Делалось это потому, что дичи в тех местах было ужас, как много – гуси, утки, козары, аисты, цапли. Прямо подходят к снопам – и щёлк, щёлк, весь урожай могли склевать раньше, чем зерно просохнет! Мы, дети, стерегли - без дела-то, как сейчас, время не проводили. Если только по праздникам удастся поиграть со сверстниками.
           Когда снопы просохнут, их увозили на ток, и там каменными катками молотили. Провеивали лопатами – подбрасывали зерно вверх, полова отлетала в сторону.  Механические молотилки позже появились, работать на них было легче, но хлеб обрабатывался нечисто. Многие семьи агрегаты покупали вскладчину. К тому двору, чья очередь молотить была, их подтаскивали на лошадях, тут же с ними вместе и рабочая сила приходила - односельчане, дружно жили, помогали друг другу. 
           Зима была большая. Женщины занимались ткачеством, пряли, вязали, шили, вышивали.  Дом у нас к тому времени был хороший, на всю улицу видный, хоть и из самана был сложен: высокий,  под железной крышей - у соседей-то под камышом. Все хозяйственные постройки крепкие, и улица – центральная!
           В 1924 году государство объявило льготную аренду на 12 лет на вольных землях – на целине. Дворов двадцать наших односельчан подались в Чистые Чандаки, это там же, в Кустанайской области - область-то огромная. Продали дом и мы, а когда приехали в Чандаки, там одна казахская кибитка стояла. Чистое поле,  лесов нет, а земля ох и чёрная! Мы срезали верхний пласт, клали его на телегу, и везли  каждый на своё место – строили дома.   Мне в то время было лет четырнадцать. Я – к соседке, казашке:
            - Тётя, скажи, как по-казахски «ведро»?
            - «Шелек», - говорит, ох, и любопытная я была! Так казахский  язык и выучила. Стали мы снимать хорошие урожаи хлеба, сена, и работали много. Помню, как-то подъехали мужчины, подогнали пресс, запаковали сено, увезли – отец продал, купили корову. Работящие-то люди нигде не пропадут!
            Я выросла, повзрослела, стало мне семнадцать лет. Начала ходить на вечеринки - раньше клубов не было. Парни вскладчину снимали у кого-нибудь из бедных женщин или стариков избу на вечер, рассчитывались больше продуктами. Приглашали девушек, да дети постарше набегут поглазеть, кто-нибудь с гармошкой придёт. Танцуем – вальс, полька, краковяк, карапет, коробочка. Поём «Светит месяц, светит ясный», играем в разные игры: в кольцо, жмурки, в пояс. Когда парень провожает - бывает, и поцелуемся.
              Гуляешь только со своими ребятами! Обычно компании по улицам группировались. Не дай бог, чтобы влюбился кто в тебя с другой улицы! Но уж если произошло такое, парень старался договориться с ребятами: «Можно на вашу улицу ходить?»   Моды тогда простые были: зимой и парни, и девушки ходили в полушубках да валенках, а летом девушки носили «двоечки» - кофта и юбка из одной ткани. Годами моды не менялись, носили и материны, и  бабушкины платья из старых сундуков.
        Я уже дружила с одним парнем из Успеновки, где мы раньше жили, обещала замуж за него пойти. Прослышал об этом другой – Иван Доновский, тоже оттуда. Приехал он в Чистые Чандаки, и уговорил меня. Красивый! Я самовольно, никого не спросив, уехала прямо к Ивану домой - назад, в Успеновку.  Надоело мне с быками в поле управляться! Из мужиков-то у нас в доме только отец, меня уже за большую держали, и спрос был соответствующий.
          Привёл меня в дом Иван – десятой. Я - первая сноха. Новые родственники рады – старший сыночек женился, да ещё характер проявил, чужую невесту увёл!  Ну, и новая рабочая единица появилась. А родители к моему поступку плохо отнеслись – обида на всю жизнь, да и работы им больше стало.
          СУДЬБА ИГРАЕТ ЧЕЛОВЕКОМ…
          В новой семье больше было работников – Митя, Дуся, Миша, да отец их. Здесь мне со свекровью больше приходилось заниматься домашним хозяйством, это всё же легче, чем в поле пахать. А вскоре и свёкор решил выехать на новые земли, в хутор «Восточный». Сначала выехал с двумя сыновьями и роднёй, дом построили, потом перевезли нас, младших детей, всё хозяйство. Уже поздней осенью свекровь родила двенадцатого ребёнка, я тоже родила -  после неё. Тогда иметь больше десяти детей  была норма, другие и больше пятнадцати имели. Хорошо помню, как говорили:
         - Вон Дегтяриха, сама маленькая, а  двадцать два нарожала!..
          Потом в моей новой семье женился второй брат мужа, а это значило, что нас -  старшую пару,  надо отделять. Стали мы всей семьёй саманы делать – кирпичи из глины с соломой. Прекрасный дом выстроили – не хуже, чем был у моих родителей!  Сама я уголочки дома с гайкой - отвесом вывела, прямые! Сколько трудов стоило построить такой чудесный дом, и все старались. Дом поставили напротив родительского - того, который мы продали.  Теперь мой дом был самый лучший на улице!
         В это время нашей дочке Кате было полтора годика. Выделили в семье нам лошадь, корову, курей… Такое счастье – почувствовать, наконец, себя самостоятельными, хозяевами своей судьбы. Только не человек – судьбой,  СУДЬБА  играет человеком!  В нашем государстве разве могли допустить, чтоб люди были счастливы? 1930-й год. Пришли к свёкру «раскулачивать». Его посадили в повозку и увезли, дом конфисковали, а свекруху с кучей детей -  мал мала меньше - выгнали на улицу. Куда ей деваться? Пришли  к нам.
          Снова приходят комсомольцы - горлопаны, которые только на собраниях горазды  кричать – хозяйства-то у них никакого. Приносят предписание: «Ивана Доновского с женой выслать на Аральское море!» Мы – молодые, сильные, большой семьёй не обременённые – дармовая рабочая сила для заселения новых мест! И другая проблема решается – свекровь с детьми обретают крышу... - моя собеседница, через восемьдесят лет так, словно её обидели вчера, плачет:
           - Ни одной зимы не пожили в новом, построенном с таким трудом и усилиями, доме - своей семьёй, как мечтали!- нет, не забыло сердце обиду! - Ладно, не будем об этом, - она справляется с горечью. – Как объявили нам, что нас – на высылку, оделись мы, накинула я шаль пуховую, только что законченную - сама вязала, завернула  ребёнка, выходим на крыльцо. Стаскивают с меня шаль прямо с головы -  здесь же, у родного дома! – и Мария Алексеевна опять не справляется с чувствами, плачет, потом продолжает:
        - Даже не помню – в чём ехала. Март месяц был, почти зима. Вот так: одни трудятся, другие на халтурку норовят! С нами ещё брат мужа поехал, Михаил, сам захотел, ещё не женатый. Повезли нас в райцентр Фёдоровку, на станцию. Через три дня прибыли мы в Аральск – на юг Казахстана. Женщин с детьми поселили в бараках за колючей проволокой, а мужчин, прямо по тонкому льду озера, погнали на острова. Весна, трещины, вода поверх льда! Куда ногу поставить? Стали тонуть – там, здесь…  Тогда те, что похрабрее, рванули по льду в сторону, к берегу, к железной дороге, что вела  на Оренбург! Паника, неразбериха, охранники рукой махнули: что их считать – утонул или убежал, какая разница? Вычёркивали нас  всегда ИЗ СПИСКОВ живых и ИЗ ЖИЗНИ одинаково равнодушно…   Пропали и Иван, и Миша, а живые они или нет – неизвестно нам было.
               Мы живём в сырых промозглых бараках. Взрослые мёрли, а что говорить про детей? И моя Катенька простыла и умерла от воспаления лёгких… Я снова одна, что делать? Скоро вода на озере очистится, нас в рыболовные бригады на острова повезут, а жить и сейчас надо, надо чем-то кормиться. Я рискнула – пошла в город Аральск и нанялась в прислуги.
               Сначала к латышам. Мои хозяева, тоже ссыльные, жили на квартире, грамотные были люди. Помню – сижу с их ребёнком на земляном полу, играем…  А скоро они уехали, рассчитали меня честь честью, квартирная хозяйка помогла мне найти другую семью. Муж – бухгалтер, жена – кассир в государственном магазине, у них двое детей и сестра-калека, лет  тридцати, руки-ноги больные после ушиба в детстве – а, может, это был церебральный паралич, тогда не знали.
          Я тоже ушиблась сильно в детстве, поэтому договорилась с хозяевами, что стирать не буду. А корову я доила, отправляла в стадо. Воду мы покупали у водовозов, которые развозили её по городу в больших бочках. Когда придёт время стирать – затопим баню, нагреем воду, настругаем мыла, добавим соды, нашатыря нальём, и кипятим часа два. Калека наша за огнём следит – подкладывает в огонь колючки. Кругом же пустыня, где дров взять? Потом хозяева сами  полощут бельё,  а уже развешиваю сушить, снимаю и глажу - я.
               Добрые хозяева купили мне сундучок, одеяло - это после собственного-то дома сундучку радуюсь! Завелось у меня своё  хозяйство… Не успела я ему порадоваться, в комендатуре стало известно, что я из ссыльных. А тогда никакой связи между вольнонаёмными и осуждёнными не допускалось, меня снова забрали. За что такие муки?
                Сначала-то нас все вокруг боялись, думали, что мы преступники. Особенно кара-колпаки – даже из дома убегали. Потом поняли, что нас незачем бояться. Те из местных, что сначала убежали, стали возвращаться, стали учиться у нас вести хозяйство,  сажать овощи, стали с нами дружить, даже жалеть. Меня послали на остров Возрождения, где больше одинокие работали. Год прожила я на этом острове посреди Аральского моря, оно тогда огромное было – корабли ходили! Много кораблей! Нам было трудно, особенно зимой - пять километров было до места работы. Мы вязали рыболовные сети, сажали невода – на сорочок привязывали, готовили другие снасти к рыбалке.
             А рыбы было! Тоннами  вытаскивали, а  меньше не становилось – лещ, усач, жерех, сазан, судак, краснопёрка, осетр, шамая – сельдь. Кто из наших на острове Кугарал работает, кто на Трёхгорке или на острове Авань, и везде рыбы – море! Пойдёшь погулять на пристань, видишь: подходят плашкоуты, астраханки – такие лодки – рыбу выгружают носилками, на тачках везут взвешивать. Приёмщики сваливают её в лабазы на сваях. Тут же рыбу моют, чтобы удалить слизь, спускают на тачках в ледники. Там рабочие в фуфайках разравнивают рыбу в чанах палкой, солят. Когда она просолится, по мере надобности её  вымачивают до кондиции, и нанизывают по четыре штуки на вешалки, уносят под навес для провяливания, подсушки, затем коптят и отправляют по назначению.
            Жили мы в бараках, работали по восемь часов. Из того, что зарабатывали, высчитывали сначала по 20%, потом  по 5% - якобы за то, что «перевезли». А что каждый где-то имел дом, хозяйство, семью, детей, и всё потерял – про то с кого мы должны были спросить? Никто не знал, и что ждёт нас  впереди. Я уж много раз убедилась – СУДЬБА ИГРАЕТ ЧЕЛОВЕКОМ, как мышью.
          Бригадиром у нас был Александр Никифорович  Манузин.  Его жена должна была вот-вот родить, когда их вместе с родителями выслали из Уральска в Аральск. Их также разделили, и о судьбе жены и ребёнка он ничего не знал. Александр Никифорович уделял мне знаки внимания, но я ещё надеялась на встречу с мужем.  Потом из сильных молодых женщин организовали рыболовные бригады, у мужчин невод был 1000 метров, то у женщин – 500. Увезли нас в Офицерскую бухту – рыбачьте! Работали мы в две смены, ловить рыбу надо на зорьке –  утренней или вечерней - тогда рыба идёт нереститься в тёплые воды, на прибрежные отмели. Бригадиром у нас опять был Александр Манузин. Бежит, бывало, кричит:
         -  Айдате,  девки, быстрее, зорька сейчас будет! - залезем мы в лодки, поплывём, забрасываем невода-волокуши. Бригадир помогает забросить сеть, расправить мотню, а девчата на берегу воротушку крутят – вытаскивают крылья невода. Потом все вместе мотню вытаскиваем – в каждый заход килограмм по 200 рыбы бывало! Летом нас отправляли на огороды в Биг-Баули, год шёл 1933-й, голодный. На день  нам выписывали по 400 г чёрного хлеба, и по пол-кило сахара – на месяц. Хорошо, что бригадир был добрый:
            - Ешьте, девчата, только нигде ничего не бросайте, чтобы не видно было, и  мы ели помидоры, огурцы, арбузы. Не сытые были, но и не совсем голодные. Жили в сараях, где раньше кроликов разводили, далеко в степи. В двух километрах - ближайшая деревенька. Потом опять послали в Аральск. Саша, бригадир, меня не забывал, иногда навещал, всё надеялся. Помню, даже письма друг другу посылали, зашифрованные – цифровые: А-1, Б-2, В-3, Г-4…  А приедет – посидим, поговорим. Выйду его проводить – бывало, и поцелуемся, вот и вся любовь. Голодные были все, а голодному человеку - ни до чего…
           Затем меня направили в город Муйнак, в устье Аму-Дарьи, на её впадении в Аральское море.  Госпароходство, пристань, рыбозавод – он же и мясной завод, вот и все предприятия. Степь, только кое-где заросли джиды – карагача. Дома, построенные из камыша. Камыш косят зимой, вяжут шомы – столбы из пучков его стеблей, он там высокий растёт – по три и более метра. Ставят шомы вертикально, обмазывают глиной, крышу накрывают только кугой.
           Сначала я на рыбозаводе работала, тяжело. Потом пошла санитаркой в больницу и уборщицей в магазин. Супруги, Мулдаш и Зина, работавшие в магазине, сначала меня на честность проверяли – всё-таки ссыльная. Там деньги оставят, здесь… Потом поняли, что мне можно доверять, хотели из меня продавца сделать, но меня это не привлекало – тогда и в тюрьму легко было загреметь, хватит с меня ссылок!
           Почему-то мне очень хотелось работать в связи. Я малограмотная была, как и большинство  тогда, а тут учитель русского языка, Андрей Иванович Антипенко, в 1935 году организовал курсы ликбеза. Я три месяца походила, научилась на счётах считать, писать. Но когда я всё же стала работать на почте, то сначала терялась – не знала, сколько надо дать сдачи с рубля, если клиент купил марку или отправил телеграмму. Мне определили месяц испытательного срока. Со временем я перестала робеть, и у меня стало всё получаться.
          Мне уже передали, что муж с деверем живы. Убежали, да боятся о себе весточку подать, поймают – тюрьма будет. К тому времени отца моего отпустили, но у себя в деревне он поостерёгся поселиться во избежание рецидивов, и с сыном Иваном, моим мужем, уехал в Ташкент. Сколько лет ещё это будет продолжаться – неизвестно, замужняя, называется…
          Сижу как-то возле барака, вяжу носки, и думаю: как жить дальше? Выходит со двора знакомый, Андрей Жигульский.
          - Ты далёко?
          -  Фотографироваться, айда со мной!
           Встала я, как была – в халате, с вязаньем в руках - так же и перед фотокамерой села с ним, и стал этот снимок нашим свадебным. Бабка его недовольна была:
         - Что это, тебе девок мало? Взял замужнюю!
          Саша Манузин, мой бывший ухажёр, сам приехал удостовериться, точно ли я замуж вышла? Постоял около моего окошечка на почте, повздыхал, уехал в Аральск, устроился ревизором в «Рыбкооп», и тогда только женился.
          СУДЬБА ИГРАЕТ ЧЕЛОВЕКОМ…
           Наконец, кончился наш срок, стали мы вольными. В 1936 году дали нам паспорта на руки, да скоро снова отобрали – записали нас в колхозники. Вот она, наша «воля»! Стала я мужу говорить:
          - Ты что, всю жизнь рыбаком будешь? Давай, учись! - Перешёл он на катер, учеником моториста - выучился. На все руки был мастер! Купили мы досок, высушили, он сам лодку сделал. Привесили мотор – получилась моторная лодка. Была у нас и другая лодка, маленькая, железная, стал на себя рыбачить. На столе всё рыба, рыба - варёная, жареная, пареная, вяленая, солёная, копчёная,  «хе»  из рыбы, пельмени – и те рыбные. Как здесь - картошка, так там – рыба. А мяса-то иногда хочется, но в магазинах в то время хорошего куска не достанешь.
            Купили ружьё, стал муж с охоты лысух, утей приносить. Зимой человека по три и на кабанов ходили. За один заход штук по нескольку, бывало, заваливали!  Старались свинок брать – мясо лучше. Ходить на кабанов – дело опасное, это свирепый зверь, клыки – с ладонь. Кабан если разбежится, его не остановить, уже не свернёт. Успеешь в сторону отскочить – твоё счастье! Не дай бог его ранить легко!  Досталось как-то и моему Андрею, попал в мялку: срезал его кабан клыками, поранил, едва  живой ушёл.
             Вот видите на снимке – пять кабанов в тот раз завалили!.. С собой на охоту берут собак, у нас для этой цели три овчарки жили. Мужики  санки берут, мешки с едой, и уходят в камыши на месяц, битые туши обкладывают порохом, чтобы шакалы не растащили.
             В то время в Приаралье и рыбы, и зверья, и птицы было много - чего им не водиться? Камыш стоял - как лес! Легко в нём заблудиться, пропасть. Даже тигры водились - камышовые. Но как люди узнали, что тигры - последние, записанные в Красную Книгу, так все засобирались на охоту.  Лестно было повесить у себя на стену шкуру последнего тигра... Так и вывелись тигры… Теперь уже этот факт забыт…
             Я продолжала работать на почте, в кассе.  В 1937 году поехала в Боровое отдыхать – в то, которое в Кустанайской области… Первый раз поехала. Дали нам две путёвки – на кумысолечение. Со мной поехал старик, кара-колпак, а народ тогда был тёмный, бедный, забитый. Всего старик боялся, многие и поезд в первый раз видели. Едем. И вдруг я вижу – СТАНЦИЯ ФЁДОРОВКА!..
             Встало перед глазами всё моё прошлое: отец, мать, детство, муж, дочь… Вспомнила: это здесь нас грузили в вагоны, как скот - оцепление из чекистов, застывшие от неизвестности и безысходности людские взгляды, детский плач, рыдания взрослых… Сердце у меня чуть не остановилось:
            - Сиди, деда, - говорю своему спутнику, - я выйду, поесть что-нибудь куплю!
              Иду по перрону, ноги не держат. Словно вчера всё было… Неужели это всё было со мной? Или приснилось? Вдруг слышу:
           - Эй, девка, ты не Доновских ли сноха?- поворачиваюсь: знакомое лицо, старуха, а кто такая – не помню.
          - Она самая, бабушка! А живёт ли кто из Доновских сейчас?
          - Живут. Иван-то твой, слышь, в России где-то, в Свердловске, а либо в другом каком месте. - Кипятком меня обожгло! Любила же я Ивана! Всю судьбу мне разрушило государство! Миллионам людей - за что? Как забралась в поезд – не помню, больше на родине не была, тяжело даже вспоминать…
          СУДЬБА ИГРАЕТ ЧЕЛОВЕКОМ…
           Детей у нас с мужем долго не было – сказалась тяжёлая работа в детстве, в юности. В 1935 году замуж вышла, а родила только в 1948, неудачно - пуповина задушила ребёнка, девочка была. Потом снова девочку родила, Надей назвала. В 1954 году Саша появился, мне уже сорок три года было.
            Я с детьми дома, муж по рыбозаводам ездит. Женщин много, «резалки» – астраханки, литовки, полячки, татарки - ссыльных много было. Разгулялся муж, выпивать начал.  Как-то даже домой привёл полячку, мол, ей негде переночевать.  Я приняла, накормила, спать на  кухне, на раскладушке, предложила лечь. А она, видать, сильно испугалась – совсем не прилегла. Всю ночь на коленях стояла, молилась. Тогда же разбоя много было,  она не знала, куда попала и чего ей ждать. Утром Андрей пошёл на работу, и её увёл.
           Один раз я уходила от мужа, да детей было жаль – и  так сколько безотцовщины кругом. Соседи по бараку очень хорошие были, семья кара-колпаков:  бедный, но очень гостеприимный народ. Только зайдёшь на минутку  по делу – они сразу сажают тебя, скатёрку перед тобой кладут, развернут – а там лепёшка из джегура – беленькое такое зерно. Часто и лепёшка-то – последняя.
             - Кушай, Джей-нан! - чтобы не обидеть хозяев, отщипнёшь кусочек:
            - Рахмет! Рахмет! - от них я совсем  хорошо научилась говорить по-ихнему,  вспомнила и старые уроки. Другие соседи – корейцы, ссыльные с Дальнего Востока. Детей куча, а в доме чисто-чисто! Иногда попросят посидеть с младшей девочкой:
             - Моя  ходить на склад! Эта Наташка – твоя сноха будет, за Сашку замуж отдам! - а жениху, как и невесте, тоже три годика… Как-то прибежала:
             - Пойдём, белить поможешь! Дочка зятя русского везёт! – их дочь училась в Алма-Ате. В еду корейцы много перца кладут: рыба ли, капуста ли – всё с перцем! Готовят тоже чисто, но я у них никогда даже не угощалась – они собак ели. Специально держали на привязи, откармливали, и резали.
            Ещё семью высланных чеченцев помню. К тому времени мы уже вольные были, они – нет. Сын их женился на нашей почтальонке, русской девушке, она родила сына. Через несколько лет их освободили, и они уехали все вместе на родину. Через короткое время наша почтальонка вернулась, плачет: чеченцы у себя ребёнка оставили, а ей денег на дорогу дали: – «Возвращайся в свой Муйнак!»
              Места вокруг Арала незавидные -  пустыня, здесь же природные очаги  проказы, страшного заболевания! Мало о ней знали - человек гниёт заживо, у него отпадают целые конечности. На острове Урга находился лепрозорий, больных из населённых пунктов изолировали туда, и никогда уже не выпускали, хоть болезнь  считалась не заразной. Заболевших без разговоров забирали из семей - хоть взрослых, хоть детей. Однако, некоторые люди всю жизнь состояли на учёте, как носители этой заразы, но она в них не проявлялась.   
         Как-то к нам на почту зашёл врач из лепрозория – подписку на газеты сделать. Приятный мужчина, уже в годах, разговорчивый, улыбчивый,  Казаченко – фамилия, и с тех пор стал частенько заглядывать - говорить умел и любил. В Пятигорске у него жила жена бездетная, а здесь он сожительствовал с кара-колпачкой,  имел от неё ребёнка. И он, как вы догадываетесь, из ссыльных был – кто же от своей семьи из такого благодатного места, как Кавказ, добровольно поедет в пустыню?
          Как-то он зашёл, как всегда, поздороваться, поболтать. Пригляделся к молоденькой нашей сотруднице, которая недавно замуж вышла, взял её за руку, увёл. Тут выясняется, что она состояла на учёте, как носитель проказы. Мы вспомнили, что в последнее время лицо у неё стало меняться – блестящее, синее. Я ещё хотела спросить у неё - чем она мажется, да постеснялась. Больше никто её не видел - ни мы, ни родные. Потом-то я и сама стала различать таких людей – заболевших проказой, у них лицо на львиное становилось похоже.
          Мы с семьёй продолжали жить в длинном-длинном бараке, в нём же находились контора и склад «Аралрыбвода», общежитие, гостиница. В ней останавливались приезжие ихтиологи, врачи, мотористы. Как-то в городе сделали очередной профилактический осмотр, и тут выяснилось, что у нас во дворе постоянно бывал другой прокажённый – капитан одного из катеров, казах. Как все казахи, он сильно плевал во дворе, харкал, тут же играли наши дети… Его забрали, увезли на остров Урга.
          Забрали и  другого сотрудника на почте, от которого я всё время принимала деньги и документы - тоже больной лепрой оказался. Врачи нас в один голос убеждали, что это не заразно, однако когда в одной медицинской семье оказалось, что нянька при ребёнке была прокажённая, семья  немедленно выехали из города! А няньку, конечно, изолировали.
            Со временем я стала настаивать, чтобы мы обзавелись своим домом. Муж в то время выезжал на заработки, ондатру ловил. Сдавал в «Промхоз» выделанные шкурки и тушки – кормить на звероферме чернобурых  лисиц. Под расписки денег назанимали, и когда высланные соседи-калмыки стали собираться на родину,  купили у них дом за 10 000 рублей, два года потом рассчитывались…
           А на острове Возрождения, где мы когда-то рыбу ловили в Офицерской бухте, сделали атомный полигон. Туда забирали из города собак, кошек, старых ишаков – для испытаний.  Рыбаки же продолжали там рыбу ловить – хорошо шла. Мы просили их рассказать, что там происходит - что за полигон? Но они говорили, что дали подписку, сто подписей каждый поставил – не разглашать. И однажды оттуда запустили в космос ракету с лайкой, первой пока, потом были и другие запуски. И стали у нас, где НИКОГДА НИЧЕГО НЕ ПРОИСХОДИЛО, ЧУДЕСА СЛУЧАТЬСЯ!
           То северное сияние возникнет - красиво, но жутко, непривычно. В другой раз -  кум по морю плыл на катере - и вдруг на его глазах из моря возник  столб воды под самые тучи - смерчь!  Вода из моря так и ввинчивается к самому небу! Сроду такого не случалось… Вышел столб воды на берег, к городу - и обрушился, рассыпался:  тяжёлые лодки через дома перекидывало, залило весь город! В низкой его части по пояс в воде ходили! Наша почтовая контора в бывшей церкви находилась - так стол залило, телефоны  испортило, нам пришлось повыше перебираться, на амвон! Потом внизу досок настелили – вода не сразу ушла… Кинооператоры из Москвы наехали, снимали, в кино потом показывали…
           Поговаривать стали, что все  чудеса не к добру - стали дети уродами рождаться, а море стало сохнуть оттого, что приток Аму-Дарьи изменил своё русло. Не стало в городе пресной воды, за ней плавали далеко на катерах. Где недавно суда ходили, стал расти камыш, пески надвинулись, рыба в море стала дохнуть, и первый – осётр. Это рыба нежная! Пристань вдруг неожиданно – за несколько дней – в степи оказалась, вдали от воды, а корабли – на суше.
              Организации стали закрываться, люди разъезжаться. Уехал к жене и врач из лепрозория, своего ребёнка от гражданской жены он уже давно отправил жене в Пятигорск, и та охотно приняла девочку. Нам врач тоже посоветовал уезжать.
Пустыня всё надвигалась, полигон закрыли – открыли другой, Байконур, лепрозорий перевели. Теперь нет этих островов, как нет моря – пустыня. Только ветер поднимает с пылью ядовитый диоксин, остатки ракетного топлива, от которого мрёт всё живое, да споры проказы…
             Сразу-то всё не бросишь, мы жили  там до 1962 года.  Кум  семью перевёз в Троицк, а сам вернулся подзаработать напоследок. Муж ушёл с работы и окончательно приохотился к пьянке. Дом наш был оформлен на меня, и когда нашёлся покупатель, я его продала за 8000 рублей. Муж Андрей Жигульский родился в Боголюбово, и очень хотел на родину, мы и поселились в Петропавловске. Дети выросли, разъехались. Стали мы стареть, вышли на пенсию - то к дочери поедем, то к сыну. Как-то в поезде попутчица пригляделась к моему мужу:
            - А дед-то у вас нехороший!.. – говорит. Я пригляделась, ничего не заметила, да и не поняла, что она имела ввиду, не переспросила, а через несколько дней он умер. Было ему 82 года, мне сейчас под 100. Давление  мучит, то да сё, а ещё пожить охота! Я этих разговоров, что плохая жизнь,  не поддерживаю. Почему, говорю, плохая, ведь в магазинах всё есть. Да, денег, бывает, нет, но надо потерпеть, и не такое терпели. А ещё  интересно –  что впереди нас ждёт? Никто не знает!

           СУДЬБА ИГРАЕТ ЧЕЛОВЕКОМ…