Автор выражает благодарность Вадиму Волкову, расшифровавшему лекцию.
Набоков, пожалуй, один из наиболее популярных русских писателей, причем не только в России, но и во всем мире. Это важно для нас, так как идет спор о том, что представляет собой Россия. Является ли Россия окраинным государством или азиатским государством? Есть ли у русского человека способность выйти на мировой уровень где бы то ни было: в физике, в биологии, в литературе, в музыке? Несмотря на то, что мы предъявляем постоянно миру примеры — в музыке, в физике, в живописи есть яркие имена, принадлежащие России, тем не менее как-то мы все время комплексуем, все время переживаем: а вдруг мы все-таки азиаты? Может быть, все-таки мы не годимся? И поэтому каждый новый успех, допустим такой, как у Бродского или Набокова, нас очень сильно вдохновляет.
Я думаю, что, поскольку у нас есть такой момент неуверенности в себе, ведь все вы молодые русские ученые, и у всех у вас наверняка есть эта неуверенность, примет ли вас большой мир, т.е. будете ли вы поняты и адекватно оценены в «высоком лондонском кругу», пример Набокова должен вас вдохновить. Набоков доказал, что русский человек может стать мыслителем мирового уровня.
Набоков родился в 1899 году в интеллигентной русской семье, не без претензии на аристократичность. Дед Набокова, Дмитрий Николаевич Набоков был министром юстиции, то есть занимал достаточно высокое положение. Но все-таки министр юстиции в России, а не в Англии. Вспомните, что у Рассела дед был не министром юстиции, а премьер-министром, то есть главой правительства. Так что здесь, может быть, весовые категории разные, все-таки одно дело Российская империя, а иное – Британская Империя. И одно дело министр, а другое – премьер-министр, да еще имевший такую королеву, как Виктория. Хотя Дмитрий Николаевич Набоков был министром юстиции при Александре III, тоже достаточно крупном и влиятельном политическом деятеле.
Отец писателя, Владимир Дмитриевич, был одним из лидеров партии кадетов. Чтобы стало все понятно, что дальше будет происходить, нужно два слова сказать, кто такие кадеты. В общих чертах это сокращение от названия политической партии. Эсеры — социалисты-революционеры. Кадеты — конституционные демократы. Они не были против монархии, но монархия не должна была быть самодержавной, то есть царь должен подчиняться, как и все граждане, конституции. Кроме того, конституция должна приниматься демократическим путем, то есть всенародным голосованием. Для того чтобы гарантировать соблюдение царем конституции и удерживать общество от сползания к самодержавию, должны были быть представительства (дума, парламент), которые бы избирались демократическим путем.
Надо сказать, что партия кадетов была достаточно популярна среди русской интеллигенции, среди передового дворянства, среди буржуазии. Влияние партии и ее лидеров вызывало тревогу у правительства, и даже в какой-то момент Николай II (это было в 1908 году) распорядился арестовать всю фракцию кадетов в Думе. Несколько месяцев все они, в том числе и отец Набокова, а Набокову-младшему было тогда, соответственно, где-то 8 или 9 лет, провели в тюрьме. Надо сказать, что эти репрессии не отразились на уровне жизни семьи, у них было прекрасное поместье под Санкт-Петербургом, дом, достаточно роскошный, в Санкт-Петербурге. Все это описано Набоковым замечательным образом и на русском, и на английском языке. На английском языке мемуары Набокова вышли под названием «Speak, Memory», то есть, «Говори, память», а по-русски «Другие берега». Также воспоминания Набокова о его детстве присутствуют в его романе «Дар».
Благополучное детство, горячо любящая мать, в семье пятеро детей, причем всех детей любили одинаково, никого не наказывали телесными наказаниями, в общем, передовое воспитание они получили, но, правда, не религиозное, насколько вообще возможно было в России не давать детям религиозного воспитания, потому что, конечно, детей крестили, и сам Набоков был крестным своего младшего брата. То есть, в принципе, формальные вещи соблюдались, но так как сами конституционные демократы выступали против самодержавия, а самодержавие ассоциировалась среди интеллигенции с клерикализмом, то, соответственно, настрой был на вольнодумство. Но это не доходило до пропаганды разводов или каких-то других отклонений от нравственности. Семья была в этом смысле образцовой, прочной. Многодетной по нашим временам, пятеро детей, но, самое главное, дружной, насколько можно верить Набокову.
Потом в книге «Другие берега» Набоков формулирует о религии достаточно скептическое, в духе Шопенгауэра, мнение. Он говорит, что наша жизнь на земле как бабочка, которая попадает в луч света между двумя бесконечностями тьмы. То есть тьмы до нашего рождения и тьмы после нашей смерти. Вы знаете, что у Шопенгауэра была точно такая же идея тождества того, что было до рождения, с тем, что будет после смерти (Es ist unumstoesslich gewiss, dass das Nichtseyn nach dem Tode nicht verschieden seyn kann von dem vor der Geburt). Об этом Набоков пишет в начале первой главы, чтобы показать, что он не пытается проникнуть в те области, в которых якобы могла жить его душа до рождения. В то время были модны так называемые deja vu, воспоминания из предыдущей жизни. Как у Платона: знание есть припоминание того, что душа пережила до своего появления на этот свет. Якобы до того, как она соединилась с нашим телом, она еще где-то жила и так далее. Все это Набоков не то чтобы отвергает, но он живет так, как если бы этого ничего не было, и не надеется на жизнь после смерти так же, как не надеется проникнуть в какую-то тайну, связанную с его рождением и с тем, что было с его душой до его появления на свет.
Дальше началась революция, которая привела к тому, что семья Набоковых разорилась, и дальнейшее благосостояние Набоковых было связано только с тем, что его отец, Владимир Дмитриевич, имел хорошую репутацию среди либералов Европы, как и его друг Милюков, в частности, среди либералов победивших стран, то есть Англии и Франции, поскольку при Временном правительстве кадеты поддерживали лозунг «Война до победного конца». Большевики, захватив власть в октябре 1917, заключили в марте 1918 сепаратный мир с Германией и вышли из войны, но конституционные демократы тут были ни при чем, так как сами находились в оппозиции к большевикам. Тем более лично Владимир Дмитриевич Набоков не был виноват, что большевики устроили переворот, свергли Временное правительство и устранили кадетов из политической жизни России. Поэтому будущий писатель, как сын известного либерального русского политического деятеля, мог рассчитывать на хорошее к себе отношение либерального крыла русской эмиграции и не опасаться каких либо сложностей со стороны чиновников Англии и Франции, даже Германии, поскольку Германия после Первой мировой войны, в период Веймарской республики, т.е. до прихода к власти Гитлера, перестраивалась на демократические рельсы.
Так, он мог себе позволить учиться в Кембридже. Не знаю, как именно, или какую-то стипендию получал, или какие-то связи были задействованы… Но это один из немногих русских людей, которые были как-то связаны с Кембриджем; еще один пример — один из отцов-основателей Физтеха Петр Леонидович Капица. Не знаю, встречались ли они там, это любопытно было бы выяснить, но, конечно, можно с уверенностью сказать, что Набоков не изучал там физику. Единственное, где он проявил себя как ученый-естественник, так это в энтомологии. Он всю жизнь очень профессионально и тщательно занимался бабочками, даже какие-то экземпляры бабочек названы в его честь.
Кембридж, вообще, то место, вокруг которого вращается мировая научная ось, то место, где открыли двойную спираль, где провели опыт Резерфорда, где была Кавендишская лаборатория, где преподавал Ньютон, где учился Байрон, где учились и преподавали Рассел и Витгенштейн. Короче, из тех людей, о которых я рассказывал в течение года, почти половина так или иначе связаны с Кембриджем. Даже Кун учился в американском Кембридже (Cambridge, Massachusetts).
Ну и, конечно, пребывание Набокова в Кембридже важно тем, что он прекрасно освоил английский язык. Он и до этого хорошо его знал, как и французский, потому что у него были иностранные гувернантки и бонны, но тут он все-таки достиг некого изящества и того совершенства владения языком, которое, наверное, дается только человеку, который получает высшее образование на языке, по крайней мере, это помогло ему стать двуязычным писателем и написать «Лолиту» и еще несколько романов сразу на английском языке. И не просто написать — написать на английском языке может любой человек, вопрос в том, чтобы это читалось и было воспринято как классика англо-американской литературы. Пока я знаю только двух русских писателей, которым это удалось: Набоков и Бродский.
Как раз когда Набоков учился в Кембридже, произошла трагедия. Его отца убил русский террорист, монархист. Как такое возможно, что русский человек убил русского человека? Дело в том, что либералов, в частности кадетов, обвиняли в том, что они способствовали свержению монархии в России, а монархисты считали, что трагедия России: большевистский переворот, победа большевиков в Гражданской войне, террор и прочее – связана с тем, что в России свергли царя. Русский человек так устроен, что как только ему объявили, что царь свергнут, сразу наступила полная анархия. Как только появляется демократия, русский человек сразу воспринимает это как беспредел и теряет вообще какие-либо ориентиры. Монархисты считали, что свержение монархии в России – это политическое преступление, которое совершили кадеты, и поэтому они должны за него ответить. Покушавшийся целил в Милюкова, идеолога кадетского движения, но промахнулся. Владимир Дмитриевич бросился на стрелявшего, стал его вязать, чтобы сдать в полицию, и в это время другой монархист выстрелил во Владимира Дмитриевича Набокова и смертельно его ранил. Вот один из вариантов того, что произошло. Другой вариант, более поэтический, что Владимир Дмитриевич Набоков заслонил Милюкова собою.
Набокова-младшего в этот момент не было с отцом, он был еще в Кембридже. Конечно, эта смерть была концом благополучного периода эмиграции, начался период менее благополучный, когда он жил на свой собственный заработок в Берлине, этот период очень хорошо описан в романе «Дар». Напомню, что в романе «Дар» повествование ведется не от первого лица, а главный герой — это некто Федор Константинович Годунов-Чердынцев — начинающий русский поэт, сын известного русского путешественника. Годунов-Чердынцев старший — собирательный образ русского путешественника, одного из тех, кто обессмертил русскую науку. Лошадь Пржевальского все знают.
Годунов-Чердынцев фактически alter ego Набокова, молодой человек, занимающийся литературой, пишущий стихи и живущий в эмиграции, вынужденный зарабатывать, денег хронически не хватает, и как-то раз, когда он шел по берлинской весенней улице, обнаружилась даже «холодная течь в левом башмаке». Он дает частные уроки, стараясь при этом выкраивать время для творчества, постоянно меняет квартиры, потому что ему, как личности творческой, страдающей идиосинкразиями, то одно не нравится, то другое. То хозяева ему не нравятся, то дом ему не нравится, то обои ему не нравятся и так далее, то его, в конце концов, просят съехать с квартиры, потому что он кому-то не нравится. С квартиры просят съехать, он ищет новую, но все делает как-то нехотя, медленно, но, в конце концов, дает себя уговорить. Поехал на какие-то смотрины, сразу понял, что квартира ему не нравится, дом ему не нравится совсем. Ну а потом вдруг увидел женское платье, брошенное на спинку стула, и согласился. И действительно, в конце концов нашел свою судьбу, то есть дочь хозяев квартиры оказалось поклонницей его творчества (даже купила книжку его стихов) и очень быстро в него влюбилась. Роман заканчивается тем, что они, наконец, остаются одни в квартире, и, может быть, что-то у них получится.
В реальной жизни так и было с Набоковым, он женился на Вере Слоним, девочке из еврейской семьи. В романе немножко сложнее, героиню зовут Зина Мерц. Отец ее – Оскар Григорьевич Мерц – был еврей, мать – Марианна Николаевна – русская. После смерти отца мать вышла замуж за антисемита – Бориса Ивановича Щеголева. Не такого, что готов евреев отправлять в газовые камеры, а простого русского бытового антисемита, который любит посмеяться над евреями, над особенностями их произношения, что проявилось даже в сцене прощания, когда Марианна Николаевна и Борис Иванович оставляют молодых людей одних в квартире, а сами уезжают, и Борис Иванович острит: «Сароцка, Сароцка, телеграфуй!». Он считает, что так евреи говорят: с акцентом и с какой-то ложной патетической интонацией. Я думаю, что примеры можно умножить, но в данном случае надо просто понять психологический конфликт. Вообще девочки не очень любит отчимов (может быть, есть какие-то контрпримеры, я готов послушать), и для любой девочки травмирующей является уже сама по себе ситуация наличия отчима, а если, тем более, девочка наполовину еврейка и любила своего отца-еврея, а отчим оказался таким вот, если не зоологическим антисемитом, то, по крайне мере, подтрунивающим над евреями, то этого уже достаточно, чтобы чувство глухого недовольства перешло в активную фазу ненависти или презрения.
В романе все это очень живо и красочно описано. Зина Мерц ненавидит мать за то, что ее неправильный выбор испортил ей жизнь, она работает в конторе, занимается бракоразводными процессами, ей не нравится ее работа, и в результате ей некуда направить свои положительные эмоции. Но положительное должно быть что-то в жизни, нельзя же жить одним негативом, и она переносит эти положительные эмоции на этого нового жильца, юного поэта, немножко его, может быть, идеализирует.
В реальной жизни Вера Слоним действительно была подарком для Набокова, была ему верна всю жизнь. Хотя он пережил период увлечения другой женщиной – Ириной Гуаданини (это было в Париже в 1937 году, как раз, когда Набоков писал роман «Дар»), но Вера все-таки спасла брак и заставила его расстаться с разлучницей.
Набоков, Вера Слоним и их сын Дима бежали в США в 1940 году чуть ли не последним пароходом, который отходил из еще независимой Франции. Для Набокова покинуть Францию до прихода немцев было жизненно важно, так как его жена была еврейка и сын по немецким законам – тоже еврей. Евреи, как вы знаете, уже с 1935 года были провозглашены в Германии официально, конституционно людьми второго сорта, но все-таки принятые законы не предполагали уничтожение евреев, хотя в принципе они тогда уже могли бы насторожить демократическую общественность в Англии, Франции и США. Но, видимо, было желание жить мирно и как-то закрыть глаза на какие-то, как тогда казалось, временные трудности, думали, что Гитлер станет лучше, добрее… Как, помните, Бармалей: «О, я буду, я буду, я буду добрей!». Вот, все надеялись, что он станет добрее, отменит эти нехорошие законы, старались смотреть на всю эту ситуацию через розовые очки. К чему это привело, сейчас все знают, но уже в 1940 году можно было понять, что евреям в оккупированной Франции ничего хорошего не светит.
Набоковы уехали на пароходе, который зафрахтовала еврейская организация. Сам Набоков не еврей. Как же он туда попал? Это целая история… Один из организаторов, человек, распределявший билеты, дал ему билет как сыну Владимира Дмитриевича Набокова, который в 1903 году вступился за евреев в связи с Кишиневским погромом. Погром, или pogrom по-английски, это не этническая чистка, а стихийно возникшие столкновения на национальной почве. Таких столкновений в Российской империи было много: не только между русскими и евреями, но и между азербайджанцами и армянами. Владимир Дмитриевич Набоков не пожалел красноречия, обличая царский режим за бездействие, за халатность, за то, что полиция бездействовала и что можно было количество жертв сделать гораздо меньше, если бы было проявлено больше доброй воли и так далее. Эта статья, хотя и не имела тогда никаких реальных последствий, аукнулась спустя 37 лет и помогла Набокову-младшему с семьей перебраться в Нью-Йорк.
Он прибыл туда 28 мая 1940 года. В это время, пока он плыл из Сен-Назера в Нью-Йорк, полным ходом шла «Битва за Францию» («Bataille de France»). 23 июня 1940 года Гитлер приехал в побежденный Париж и сфотографировался на фоне Эйфелевой башни.
В Америке ситуация была тоже непростой, потому что, как вы знаете, Америка в меньшей степени, чем Европа, готова прощать человеку что бы то ни было за его прошлые заслуги, в Америке все более-менее равны, и от любого человека ждут прежде всего успехов на трудовом фронте. К счастью, Набоков неплохо подготовился, он написал около 2000 страниц лекций по русской литературе на английском языке. И он был готов читать эти лекции в любом университете, который этим заинтересуется, нашел, в конце концов, университет, который согласился предоставить ему такой курс. Сначала было два или три студента, но потихонечку количество студентов увеличивалось, и то, что он читал на английском языке, было, конечно, очень важно… Если бы он читал лекции на русском языке, к нему едва ли ходило бы больше, чем два или три студента, а в Америке профессору платят в зависимости от того, сколько студентов записались на его курс. Если бы к нему ходило все время два-три человека, его могли бы просто выгнать с работы: кому охота платить за двух студентов. Так что здесь, прямо по Дарвину, шла борьба за выживание. Пришлось Набокову подвигаться, и в итоге он прекрасно приспособился к американской жизни, стал очень востребованным, строгим и дельным преподавателем.
Но все-таки муза никак не покидала его, и мечта о том, чтобы написать книгу, которая бы прославила его или привлекла к нему внимание, безусловно, у него была, но он понимал, что этой книгой не может стать ни «Защита Лужина» (книга о русском шахматисте), ни «Дар». Потому что идеи, образы, проблемы, которые наличествуют и обсуждаются в этих книгах, американскому обывателю непонятны. Нужно что-то совсем другое. И вот он задумал «Лолиту»: что-то вроде «Мертвых душ», только вместо Чичикова у него Гумберт Гумберт, с одной стороны — преступник, с другой — обманщик. Есть просто преступники, которые ограбили банк, например, или Раскольников, который убил старушку. Но нет, это другой тип преступника — это жулик типа Остапа Бендера. Это человек, который находит какой-то хитрый способ обмана и ведет двойную жизнь.
У Чичикова – это покупка мертвых душ для приобретения земли в Новороссийском крае, а у Гумберта — это женитьба на женщине, чтобы соблазнить ее дочь. Тоже жульничество. Если его раскроют, то ему, как и Чичикову, грозит судебное преследование, тюрьма. Там жулик скупает мертвые души для того, чтобы обогатиться за счет государства, получить какой-то льготный государственный кредит, земли и т.п. А здесь заключается брак, но не ради того, для чего обычно браки заключаются, а ради того, чтобы добраться до несовершеннолетней девочки и совершить с ней противозаконные действия, которые даже сейчас, по нынешним американским законам, наказываются тюремным заключением. Он, конечно, жулик, и поэтому он должен постоянно скрываться, отдавать эту девочку все время в разные школы, менять города и адреса, жить в отелях, ездить по всей стране. Это делает его похожим на Чичикова, который должен везде покупать мертвые души, то у Коробочки, то у Ноздрева, то у Собакевича, и жить в постоянном страхе разоблачения. Все это дает возможность писателю (в одном случае Гоголю, в другом случае Набокову) показать разные слои общества, разные социальные типы. Мы путешествуем вместе с Гумбертом Гумбертом по разным школам, по разным кемпингам, по разным городам, мы, соответственно, сталкиваемся с разными срезами американской жизни. Надо сказать, что ежегодные путешествие Набокова по Америке, которые он предпринимал вместе со своей женой в 1940-е и 1950-е годы, конечно, ему очень помогли.
Что составило в «Лолите» как бы изюминку, так это то, что американское общество воспринимается русским эмигрантом. Взгляд немножко со стороны: то, к чему американцы уже привыкли, что они воспринимают как само собой разумеющееся, для Набокова некая проблема, некоторый вызов, и он видит какие-то смешные стороны, или, может быть, какие-то сентиментальные стороны в тех особенностях американской жизни, которые сам американец в силу привычки не замечает. Плюс «Лолита» появилась на гребне холодный войны, когда интерес к России, хотели этого американцы или нет, рос с каждым годом из-за истерии по поводу возможной опасности ядерной войны, из-за обязательных учений по гражданской обороне. Всего за два года до выхода «Лолиты» умер Сталин, ситуация была еще достаточно напряженной, и это повышало интерес к России, но интерес скандальный: Россия превращалась в некую Империю зла. Появление романа, написанного русским об Америке, в этой политической ситуации не могло не вызвать большой интерес.
Параллельно Набоков занимался переводом и комментированием «Евгения Онегина», делом, которое он считал гораздо более важным, чем публикацию «Лолиты». «Лолита» – это как бы поденщина, которую нужно было сделать, чтобы прославиться, она должна была, по замыслу Набокова, вытащить все его более серьезные книги, в том числе «Дар» и комментарии к «Евгению Онегину».
Если вы посмотрите на эту книгу комментариев к «Евгению Онегину» — она состоит из четырех достаточно увесистых томов — то вы убедитесь, что это действительно научное издание, там несколько тысяч страниц и перевод очень хороший, мне очень понравился, даже в одном месте он показал мне, что я неправильно понял одну пушкинскую строку. Мне казалось, что я знаю очень хорошо «Евгения Онегина» и сам могу читать об этой поэме лекции. Оказывается, ничего подобного. Вот эта строка:
«Онегин был по мненью многих
(Судей решительных и строгих)
Ученый малый, но педант».
И вот я неправильно думал, что Онегин был плохим ученым, «ученый малый», т.е. ученый так себе, посредственный. Я так понимал эту строку, пока не увидел у Набокова перевод, который поразил меня: «A learned fellow, but a pedant». Т.е. «малый» - это в данном случае не прилагательное, а существительное, синоним слова «парень».
Такие бывают заскоки, это видимо связано с тем, что я сын психиатров. Какие-то аномалии восприятия с детства меня преследуют. Так что Набоков с того света (в который он не верил при жизни) умеет вправлять мозги и сейчас.
Некоторые, впрочем, критикуют Набокова за то, что он не попытался перевести «Евгения Онегина» четырехстопным ямбом. Но Набоков поставил перед собой другую задачу: перевести максимально точно. «Когда же черт возьмет тебя» он переводит «When will the devil take you». Это страшее на английском языке, чем на русском, без всякой иронии (в русском черт – это не совсем дьявол), поэтому звучит немножко по-фаустовски мрачновато.
Комментарии Набокова к «Евгению Онегину» педантичные, тонкие, да и сам Набоков тоже «a learned fellow»: тут сказалось образование, полученное в Кембридже, да и вообще высокий интеллект.
Надо сказать, что сейчас, когда интерес к «Лолите» немного остыл, потому что появились книги гораздо более откровенные и «Лолитой» уже никого не удивишь, перевод «Евгения Онегина» потихонечку набирает обороты. По мере того как проходит время, люди видят, что ничего похожего сделано не было и, по-видимому, уже сделано не будет. Проявившаяся в этом монументальном труде любовь Набокова к Пушкину показывает, что он все-таки остался в глубине души русским, причем если Бродский подчеркивал значение поэтов пушкинской плеяды, особенно Баратынского, и не раз говорил, что мы чересчур фанатеем от Пушкина, то в этом смысле Набоков совершеннейший ортодокс, и для него Пушкин, конечно, солнце, которое он не готов ни на что менять.
Оригинальным Набокова делает сочетание любви к русской классике и тонко завуалированная сатира на Америку, а, с другой стороны, все-таки своеобразная любовь к этой стране, ставшей для него второй родиной.
Насчет идиосинкразий Набокова… Вышел роман Пастернака «Доктор Живаго», и сразу Набоков невзлюбил его, называл его не иначе как «сладеньким доктором». Все на Западе, конечно, удивились: почему один русский так плохо отзывается о другом русском? И еще, раз уж мы заговорили об идиосинкразиях Набокова, надо отметить его отрицательное отношение к Достоевскому, хотя в курсе русской литературы не прочесть лекцию о Достоевском он не мог. Потому что американцы не поймут. Кто-то даже придумал шутливую контаминацию «Толстоевский», то есть соединение Толстого и Достоевского. Разумеется, американские студенты от любого профессора русской литературы ждут лекций о Толстом и Достоевском, даже о Пушкине ждут меньше. И совсем проигнорировать Достоевского Набоков не мог, но он всегда подчеркивал, что Достоевский психологически ему не близок, не только из-за религиозности, которую он считал фанатической и несовременной, но и по другим причинам. Достоевский никогда не написал бы «Лолиту» в том ключе объективного наблюдателя, в каком её написал Набоков, он бы что-то обязательно добавил с изрядной долей нравоучения. Это делает этих двух русских писателей несовместимыми.
Еще такой любопытный момент, из воспоминаний Бориса Мессерера, — это встреча Набокова с Ахмадулиной. Было это уже в последний год жизни Набокова, в 1977 году, когда к нему было очень трудно попасть, если кто-то хотел напроситься в гости, то надо было связываться с Верой Слоним, она вела всю переписку, он вообще ни к телефону не подходил, ни на письма не отвечал. Ахмадулина все-таки добилась встречи, хоть она была в Париже, но как-то сумела добраться до Швейцарии и встретиться с ним. Так что она была последней, пожалуй, русской писательницей, которая встретилась с Набоковым. И надо сказать, что она очень понравилась ему, а с ее стороны было, конечно, сплошное обожание. А еще за пару лет до этого была не-встреча с Солженицыным, тот один год прожил в Швейцарии и, в принципе, они уже договорились встретиться, но Солженицын ждал подтверждения приглашения, а Набоков думал, что они уже обо всем договорились. Так что в итоге они не встретились. Солженицын потом переживал. Набоков Солженицына уважал и к «Архипелагу ГУЛАГ» отнесся совершенно иначе, чем к «Доктору Живаго».
Что касается Бродского, там прямого такого контакта с Бродским не было, он ни разу к Набокову не приезжал, а вот джинсы Набоков ему решил отправить через американских славистов Карла и Эллендею Проффер, еще когда Бродский был в Советском Союзе. Так что эти джинсы стали каким-то символом. Когда сюда в Россию приезжала Эллендея Проффер, вдова Карла Проффера, встречавшего Бродского в Вене в аэропорту 4 июня 1972 года, то она тоже вспоминала эти джинсы.
Что касается сына Набокова, Дмитрия Владимировича: очень симпатичный, гонщик, любил быструю езду, но, к сожалению, не оставил потомства. Хотя увлекался женщинами, были у него поклонницы, но ничего в смысле потомства не получилось. Так что на Дмитрии Владимировиче мужская линия Набоковых пресеклась. Сын очень помогал отцу, в частности, он перевел «Дар» на английский язык. Надо сказать, что я пробовал читать по-английски, он не хуже читается, чем по-русски. То есть, конечно, Набоков сам следил, что там сын переводит, Набоков ничего не пропускал из переводов своих романов на английский язык, все проходило через его правку.
Надо подвести некоторый итог, собственно говоря, зачем нам Набоков? С чего я и начал… Успех Набокова должен вселить в нас уверенность в том, что российская культура не является провинциальной культурой. К тому же Набоков — плацдарм русской культуры в Америке. После Набокова уже не надо объяснять американцам, кто такие русские. Уже есть набор имен, кроме Толстого и Достоевского, о которых я уже говорил, есть Бродский, достаточно раскрученный в Америке, пусть меньше, чем Набоков.
Когда я был в Бразилии, одна местная интеллигентная дама спросила: «Как зовут Вашего сына?», и, услышав, что его зовут Сергей, сказала: «Ah! Sergei Prokofiev!», то есть русскую культуру уже знают во всем мире, ну а дальше вы сами продолжайте… В конце концов, еще не вечер, как говорят в Одессе. Работайте, пишите статьи, решайте паззлы … Русская культура возможна, русская наука возможна, а также живопись, музыка, философия. На этом заканчиваю, благодарю вас за то, что посещали мои занятия, вдохновляли меня.