Рассказ(8+) о спасении кошки, в нищей стране.
* * * * *
Пролог.
Жарко и душно, несмотря на распахнутое окно в тень двора-колодца… Дочь схватилась за пакет, принесённый мною из магазина, и я, чувствуя струйку пота, побежавшую от шеи к лопаткам, устало опускаюсь на стул…
– Мааа?.. – Таня держит в руках плитку шоколада и недовольно смотрит на меня...
– Не было «пористого», – сбрасываю с ног туфли, прямо посреди кухни…
– Да ладно! Ну, сходила бы в другой магазин…– девочка насупилась, я не выполнила её просьбу...
– И там нет!.. – захотелось сказать дочери колкость...
– Врёшь! Так не бывает! – плитка шоколада летит… в окно!
Кажется, я остолбенела с открытым ртом. Захотелось, вопреки принципам педагогики, отвесить избалованной девчонке подзатыльник, но не было сил подняться… А она и сама сообразила, что сделала гадость, и выскочила в прихожую! Торопясь, не захлопнула дверь, и я услышала быструю дробь шагов мимо лифта вниз по ступеням!.. Мой невысказанный упрёк остался на языке...
Да, четырнадцать лет – сложный возраст, когда эмоции, опережая рассудок, подталкивают совершать поступки, за которые возможно будет стыдно... И что за тон – «Врёшь, так не бывает»! Знала бы ты, родная, как бывает! Вдруг вспомнилось…
Мне тогда было лет тринадцать... Страна под названием «Советский Союз» официально прекратила своё существование, а новая Россия лишь зарождалась в хаосе и всеобщем обнищании. Кто-то хапал всё, что плохо лежит, или зверски отнимал, что сберегалось; кто-то жил лишь для себя, не видя смысла в работе «на дядю», но пользуясь благами оплёванного общества; а кто-то работал бесплатно – по привычке или из чувства долга, не зная чем будет завтра кормить своих детей... Народ спивался и умирал – умирал Советский Союз, страна альтруистов и мечтателей о всеобщем благополучии и равенстве…
* * * * *
1 глава «Несчастье».
Жаркий июльский полдень! Окно кухни распахнуто настежь… В гулком питерском дворе надоедливо звучит музыка из какого-то, так же распахнутого, окна. Эхо бьётся о стены «колодца» и дробит, коверкает вроде как знакомую мелодию… Солнце, отражённое от противоположных окон, зайчиками скачет по полу, по столу и плите, где я тороплюсь с обедом, путается в цветах тюлевой шторы. Она колышется сквозняком, то открывая серый обелиск лифта на линялой желтизне стены напротив, то, закрутившись волной, шаркает по спине юной кошки...
Муська, сидя на подоконнике, вертит головой… Может быть прислушивается к возмущённому чириканью воробьёв, где-то внизу делящих хлебную корку, или любуется «снегопадом» тополиных пушинок, а может быть просто следит за бабочкой, что, порхая возле окна, раздумывает: «Стоит ли присесть на цветок алой герани?»…
Вдруг! Металлический скрежет… Оборачиваюсь на звук и замираю, от ужаса… В голове – пустота, в груди – расползающийся холод, а по спине – испарина… Удара об асфальт не слышно. К окну или к двери?..
Бросаюсь к двери!.. Перепрыгивая ступени! Теряя равновесие и цепляясь за перила! Выскакиваю во двор!..
Она… лежит… на боку. Пушистый животик часто-часто вздрагивает… На прикосновение чуть приоткрыла глаз, но не шевельнулась!.. Запах пыльного асфальта смешался с острым запахом кошачьей мочи…
О стены бьётся бравурная музыка, и от её неуместности кружится голова, а мой почти-ребёнок – умирает! Ведь только что… «Скорую»!!! Кошке – «скорую»?.. Нет таких. Но ведь дышит! Что-то можно сделать?!
И вновь – бегу! Уже вверх по лестнице, не видя ступеней и не вспомнив о лифте! Спотыкаюсь о свои же потерянные тапки… Дверь распахнута настежь! Влетаю в квартиру, ещё не осознавая – зачем, и начинаю метаться по комнатам… Взгляд споткнулся о подрамник с холстом… Вот!!! Вот зачем прибежала! Голова просветлела, и сам собою сложился план!
Словно со стороны, замечаю – как от меня шарахаются люди, ещё бы!.. Растрёпанная девчонка, в халате и на «шпильках», несётся сквозь толпу с дохлой кошкой на подрамнике, как на подносе! Перебегаю проспект... Визг тормозов! Мат мне вслед… Но вот и заветные ворота! Детская больница – ближайшая медицинская помощь…
Бегом через двор – к знакомому крыльцу!.. Мог ли кто-то меня остановить? Конечно же – нет! Во-первых – не успели, во-вторых – никому нет дела, а возможно – слишком безумен мой вид…
В один миг перебегаю широкий двор и взлетаю по крутым ступеням к тяжеленной двери «хирургии»!.. Почему сюда?.. Не знаю! Но когда, два года назад, брат свалился с дерева, всей семьёй мы пришли именно сюда...
* * * * *
Наверное, все детские больницы пахнут одинаково: антисептиком, подгорелой кашей и, почему-то, кислой капустой. По стёртым мраморным ступеням старинного особняка, спотыкаясь, поднялась на второй этаж, и лишь здесь перевела дух...
На лестничной площадке, залитой солнцем из венецианского окна, – вмурованное в стену огромное, в пол, зеркало. Ненароком окидываю себя взглядом и удивляюсь: на голове – «чёрте-чо!», на щеках – грязь после размазанных слёз, выскочила в халате, и он не застёгнут значительно выше свежеободранных об асфальт коленок, на ногах – почему-то мамины туфли на каблуке, через плечо – сетка с торчащей бутылкой, а на подрамнике с недописанной картиной…
Дёргаю застеклённую дверь! На секунду замираю в удивлении, что она закрыта, но сразу же, сообразив, толкаю от себя!..
В маленьком коридорчике, на деревянных скамьях под высокими окнами, небольшая очередь – пара ребятишек с мамами. Расфуфыренная толстушка, явно пришедшая с улицы, с мальчиком в накинутой на плечи рубашке, и худая, как жердь, тётка в больничном халате с девочкой лет пяти. Все с нескрываемым любопытством уставились на меня…
– Здравствуйте, – я смущена.
– …?
– Кто последний?– это единственное, что пришло мне в голову.
Белобрысый невысокий мальчик поднял загипсованную руку, словно в классе. Его мама провела ладонью по своей пышной груди, нащупала брошь, открыла рот, но ничего не сказала. Малышка, с алым бантиком в тонюсенькой косичке, соскользнула со скамьи и осторожно подошла ко мне. Помолчала, словно выбирая вопрос из «возможных», улыбнулась, видимо своей сообразительности, и спросила:
– У вас кто?
– Киска, – я перевожу взгляд на дверь с табличкой «Смотровая».
А девчушка, покачавшись с ноги на ногу, вдруг резко повернулась и бросилась к худощавой женщине в казённом халате. Громким шёпотом, как могут «шептать» только маленькие дети:
– Мама, давай кису пустим без очереди…
Мама ответить не успела – из смотровой вышла медсестра с больничными карточками в руках и остолбенела, увидев меня. Всем стало ещё любопытнее!
– Ты с ума сошла! Здесь – детское отделение! Выходите-выходите…
Медсестра пухлым животом и карточками наперевес толкает меня к двери... Я пячусь, бутылкой звякнула о дверную ручку, пытаюсь нащупать её холодный металл… Слёзы застилают глаза, и не замечаю – как вместе с медсестрой оказываюсь на лестничной площадке.
– Что у вас? – голос уже не так строг.
– Она упала… – понимаю, что сейчас разревусь и судорожно хватаю ртом воздух.
– Жива?
– …! – киваю головой.
– Вам нужен рентген, – удивительная сообразительность!– но у нас детское отделение, впрочем… Даже и не знаю, кто вам ещё сможет помочь...
Медсестра, дородная женщина лет сорока, толстеньким пальчиком с обгрызанным ногтем касается кошачьей мордочки и, словно думая параллельно о другом, рассуждает:
– У нас государственное учреждение, но мы можем оказывать и хозрасчётные услуги… Но на кошек прейскуранта нет.
– А если, как грудного ребёнка?..– у меня появилась надежда.
– Ну что вы, там копеечная цена!..– наклонив голову и приподняв брови, оценивающе посмотрела на висящую на моём плече сетку.
Я чуть не задохнулась от радости! Молодец!!! Даже и не помню когда схватила бутылку водки, что отец хранил как «валюту», и не ошиблась!
– Я оплачу как скажете!– я дёрнула плечом, считая, что мы друг друга поняли…
«Торговка» резко повернулась на каблуках, решительно толкнула дверь и, не глядя на очередь, бросила на ходу:
– Приём окончен! Номерки перепишите на завтра, – хлопнула дверью в смотровой кабинет.
Дети оживились, мамы возмущённо заворчали, но все поднялись и двинулись. Девчушка захромала позади полусонной мамы по коридорчику в сторону отделения, а перед дверью оглянулась, помахала мне ладошкой и почему-то показала язык. Толстуха, проходя мимо меня, сердито посмотрела на мои-мамины туфли, а мальчик привстал на цыпочки, чтобы лучше рассмотреть Муську. Уже внизу хлопнула входная дверь, и мальчишеский голос зазвенел в больничном дворе, а я всё стояла, застыв в недоумении и стараясь понять, что не так!.. Почему медсестра ушла, ни до чего со мною не договорившись?..
Через застеклённую дверь, я тупо смотрела на пустые лавочки коридора и соображала, что же теперь делать… Но тут дверь в смотровую приоткрылась, и уже другая медсестра поманила меня рукой!
* * * * *
2 глава «Помощь».
За дверью с табличкой «Смотровая» оказался маленький «предбанник», отделённый решётчатой перегородкой с квадратами стёклышек, как на дачной веранде, от просторного кабинета в четыре огромных окна, выходящих на шумную набережную. Посреди кабинета – высокий стол и круглая «бестеневая» лампа над ним. У стен – облезлые тумбочки, металлические столы, накрытые застиранными пелёнками, шкафчики с глухими и застеклёнными дверцами. Пахнет кварцем, карболкой, валерьянкой и ещё чем-то столь же острым…
Из предбанника меня завели в боковую комнатку без окна, скорее кладовку или гардеробную. Пара крашеных белой краской шкафов, стол с записочками под стеклом на столешнице, топчан, покрытый несвежей простынёй, три разномастных стула и вешалка с халатами и кофтой, наверное, хозяйки кабинетика. Здесь к больничному запаху примешивается еле уловимый аромат духов и, почему-то, картофельных проростков…
Я сижу на топчане, чувствуя как «гудят» уставшие руки, рядом – холст, краской вниз, на нём – Муська. Она не реагирует на окружающее, не шевелится и не открывает глаза, мордочка окровавлена, хвост и задние лапы – мокрые и необычайно остро воняют. Можно было бы решить, что кошка мертва, но её животик чуть движется в такт слабому дыханию. Жду...
– Ну-с, мамочка, посмотрим… – молодой широкоплечий доктор склоняется надо мной, вернее над Муськой, – Этаж третий-четвёртый?
– Четвёртый… бельэтаж… – я догадываюсь, о чём доктор спрашивает и что обращение «мамочка» для него привычно.
– Здесь, у нас?.. – ловкие пальцы в медицинских перчатках быстро пробегают от кончика кошачьего хвоста по позвоночнику к голове, ощупывают лапы, раздвигая когтистые пальчики…
– … – безмолвно киваю головой, понимая, что речь идёт о высоте зданий старого района. Вдыхаю запах мужского пота и замечаю, что сама потею от волнения.
– Это метров двадцать. Она у вас цеплялась за водоотлив, краска – в когтях.
Не выдержав, я судорожно всхлипываю…
Неожиданно дверь распахивается, и в комнату вваливается вихрастый дылда в белом, явно женском, халате и без непременной медицинской шапочки.
– Ну что, нашёл? – доктор повернул голову к вошедшему.
– Вот! – парень в грудастом халате взглядом указал на толстенную книгу в своих руках, – «Физиология животных», но здесь только кролик. Да мы их резали!
Я – в шоке!
– Но это не кролик… – доктор явно озадачен.
– А какая разница?! Уши короче, и хвост длиннее, кормить её не будем. Потащили?..
Я не успела очнуться от шока от переговоров «специалистов!», как Муську переложили на пластиковый столовский поднос и, ничего не объяснив, унесли… Несколько минут я сидела в одиночестве, прислушиваясь к тому, что происходит за дверью, и соображая – можно ли выйти. Но вот, скорее почувствовала, чем услышала, – движение, и я осторожно приоткрыла дверь…
– Мамочка, вам сюда нельзя! – проходящая мимо медсестра прикрыла дверь, и я покорно вернулась на топчан.
Несколько минут слышала лишь стук сердца и собственное дыхание… и вдруг!!!
Шум, вскрики, беготня, звук падающей металлической посуды и разбившегося о кафель стекла! Я выскочила в предбанник и дёрнула на себя дверь в смотровую… От волнения не сразу поняла, что происходит!..
Кошка носилась по столам и полкам, взлетая почти под потолок, а ватага людей в белых халатах металась за нею!.. От радости, я что-то закричала! И Муська, в грохоте и воплях, услышала меня, или это была лишь случайность, но, перелетев через чью-то голову, взъерошенная она рухнула мне на плечо, вцепилась в волосы и зашипела…
– Ну, всё! Жить будет! – дылда, уже прикрывший тёмные вихры белой шапочкой, весело рассмеялся, а следом за ним и все остальные.
– Подержите, мамочка, ребёнка в прихожей. Сейчас лекарство подействует, и доктор продолжит, – сказала молоденькая медсестра, улыбаясь ямочками на щеках. Содрала с моего плеча уже слабо цепляющуюся кошку, ловко завернула её в детскую пелёнку и свёрток с усатой мордочкой сунула мне в руки.
– Ну что вы так перепугались? – доктор мне широко улыбнулся, – Нормальная реакция на укол, надо же было обезболить. Любаша, помоги девочке!
– Сейчас обработаю…– сестричка протянула мне мензурку с вонючей жидкостью, и я залпом выпила её, а девушка стала мазать чем-то розовым царапины на моём ухе, виске, щеке… и коленях, – Сейчас придёт рентгенолог, и они посмотрят твою красавицу.
– А это кто?– я взглядом указала на врачей, наводящих порядок в кабинете.
– Борис Петрович – хирург-травматолог, Лев Валерьяныч – анестезиолог, Дарья Митревна – местный регистратор, а я – Любовь Алексеевна, медсестра. И мы все – «кошатники»!
Любовь Алексеевна была не на много старше меня, наверное поэтому смутилась; видно было, что она ещё не привыкла именовать себя по имени-отчеству. От её смущения и ласковых рук или от выпитого успокоительно, стало легко на душе, и я наконец-то улыбнулась. Мне поставили стул в предбаннике, чтобы я могла сквозь стёклышки перегородки видеть смотровую. Кошка в пелёнке, словно ребёнок, лежала на моих коленях; её дрожь прошла, и дыхание стало ровным. Мой почти-ребёнок мирно спал.
Через стекло перегородки было видно – как в кабинете навели порядок: уроненное подняли, рассыпавшее собрали, разбитое выбросили. И взрослые люди в белых халатах склонились над хирургическим столом, разглядывая цветные картинки в толстенной книге. Но вот входная дверь распахнулась, обдав ароматом улицы и больничного обеда, и мимо нас быстрым шагом прошёл высокий грузный мужчина.
Его приветливо встретили за перегородкой, вполголоса стали наперебой что-то рассказывать, и я по жестам поняла, что речь шла о неудачном побеге «пациентки»... Повеселившись вволю, наконец-то вспомнили и про нас. Борис Петрович повернулся и поманил сестричку рукой.
– Извини, – Любаша подхватила кулёчек с Муськой, – можешь подождать здесь, но не входи! – и унесла кошку в кабинет.
* * * * *
Ждать пришлось достаточно долго. То ли успокоительное подействовало на меня, то ли сильное волнение стало отпускать, но я несколько раз вздрагивала, «просыпаясь»! Наконец, Борис Петрович тронул меня за плечо, и я, чуть качнувшись, встала со стула.
– Всё хорошо, – и доктор уточнил, – лучше, чем могло быть. Кости целы, внутренние органы сейчас не определить, необходимо наблюдение. Вывих плечевого сустава мы вправили, лангетку накладывать бесполезно – очнётся и сорвёт. Она и сама сейчас бегать не станет. Покой, уход и наблюдение. Да! Пришлось удалить правый верхний клык, всё равно болтался…
– А кровь изо рта? Из пасти… – я поправилась.
– Это она язык прикусила… Какое-то время будет шепелявить, – парень улыбнулся во весь рот, но быстро «стянул» улыбку, стараясь быть серьёзным, – Ну, что принесли?
Я недоумённо, снизу вверх, смотрела на человека в белом халате, пытаясь понять логику его вопроса, и вдруг заметила лукавый взгляд Дарьи Дмитриевны.
– Ах, да!.. – я вспомнила о «гонораре», – А кошка?..
– Можете забрать, пелёнку не возвращайте, – и, почему-то смутившись, доктор вышел в коридор.
Вместе с пухлой Дарьей Дмитриевной мы вошли в кладовку, и я торопливо вынула из сетки бутылку, не поднимая глаз, протянула водку медсестре. Чуть замешкавшись, достала и деньги, что взяла из маминой шкатулки, вложила их в протянутую руку.
– Ну, мамочка, забирай свою красавицу! – и толстушка вышла в предбанник.
Безумно счастливая, с кошкой завёрнутой, словно младенец, в пёструю больничную пелёнку, я вышла в коридор. Прохлада и запах улицы из открытой форточки приятно освежили лицо… Навстречу мне высокий парень, в белом халате и голубой шапочке хирурга набекрень, шёл бодрым шагом с подносом в руках, заставленным тарелками с больничной «размазнёй». Где-то мы уже встречались… Ах да! Это же – Борис Петрович! От смущения я почему-то сказала: «Здрасьте!», а врач, поравнявшись, заглянул в кулёчек с усатой мордой, вместо детского личика, и неожиданно серьёзно сказа:
– Здоровья вам! – а потом добавил, – Мы щас хряпнем и забудем о скотстве вокруг и внутри нас...
Фраза меня удивила своей непонятностью, но переспросить я конечно не решилась. Вдохнула, чтобы сказать стандартное «Спасибо!», но дверь смотровой открылась, и Любаша, пропустив доктора с подносом внутрь, улыбнулась мне на прощание ямочками румяных щёк.
* * * * *
Со своим мохнатым «младенцем» я шла через пустынный двор, по-вечернему душно пахнущий цветущей липой и персидской сиренью; мимо мраморного фонтанчика с фигурой бронзового мальчика, прижимающего огромную рыбу к своему голому животу над покачивающимся на волнах плотным слоем тополиного пуха.
Навстречу мне, от распахнутых на проспект ворот, торопливо шла молодая женщина в длинной, не по погоде, юбке и в сползшем на затылок платке. На руках она держала малышку в одном сером сандале, вторая ножка была забинтована. Женщина вдруг остановилась и, повернувшись к глухой стене, что-то зашептала; потом перехватила спящего ребёнка одной рукой, а второй привычно перекрестилась, чем несказанно меня удивила, и торопливо двинулась дальше...
От неловкости, словно ненароком подсмотрела что-то глубоко личное, я постаралась не встретиться со странной особой взглядом; а на её «Здравствуйте», что удивило ещё больше, ответила лишь кивком головы. Но поравнявшись с тем местом, на котором мать больного ребёнка молилась, невольно остановилась...
Удивительно! Сквозь толстый слой пожелтевших белил проступала мозаика выше человеческого роста. В косых лучах вечернего солнца неровности стены, что воспринимались как трещинки и чешуйки, складывались в фигуру женщины с ребёнком на руках. Икона Богоматери с Младенцем? Я замерла… Была здесь раньше, но не видела! Замазана… Зачем?! Больше двухсот лет в этой больнице лечат детей; сколько же мам молилось перед этой иконой! Я подошла поближе и поскребла краску ноготком – блеснули голубая лазурь, алый кадмий… А рядом – ещё и ещё чьи-то царапины и потёртости кусочков смальты… Видимо я не первая, кто пытался высвободить святыню из плена забвения…
Вдруг, вспомнились бледный мальчик с загипсованной рукой и малышка, показавшая мне язык… Стало так стыдно, что поджались пальцы ног, уставшие в маминых «шпильках», надетых мною, вероятно, для взрослости. Подумалось: я пришла за помощью кошке, в ущерб детям… Но Муська для меня – как беспомощный ребёнок! Душа разрывалась между стыдом и благодарностью… И здесь я заметила, что оставила в больнице холст с почти готовой маминой картиной! Поколебалась несколько секунд, но вспомнив о примете «нельзя возвращаться!», решила, что от мамы и так «влетит!», а «Сфинксы на набережной» наверное нашли своего хозяина. И, словно очнувшись, заторопилась домой на «расправу»…
* * * * *
3 глава «Последствия».
– Ты что опять в «дочки-матери» играешь?.. – брат распахнул передо мною дверь и насмешливо окинул взглядом с головы до ног.
Павел пришёл из университета и был неприятно удивлён раскалившимся пустым чайником и моим отсутствием. Осмотрел всю квартиру и, догадавшись – что-то случилось, раз ни меня ни кошки нет, заволновался; а увидев из окна, как я иду через двор со странным свёртком в руках, – разозлился.
– Безграмотная что ли! Записку написать не могла?!
– Когда-нибудь у всех будут телефоны в кармане, и можно будет… – неожиданно для себя я расплакалась и прямо в прихожей, сидя на банкетке со спящей кошкой на коленях, торопливо и сбивчиво рассказала сегодняшнюю «кошачью историю».
Паша слушал, не прерывая, а потом спросил:
– Деньги взяла у мамы в бюро?
– В шкатулке, – мне не понравился, но и не удивил тон брата.
– Умница! – прозвучало то ли насмешливо то ли с сочувствием, – Все?
Я кивнула, почувствовав неладное.
– Это деньги тебе на пионерлагерь.
– Так много? – вспомнилась протянутая рука, в которую я вложила смятые купюры.
– Да нет… Не много – путёвка «профсоюзная», но и она денег стоит, а зарплату отцу не платят второй месяц.
– Зачем же он там работает?..
– Любит свою работу. А не платят сейчас везде. В стране нет денег, – брат усмехнулся, – но когда-нибудь это закончится… Скотство.
Странно, я второй раз за день услышала это неприятное слово, произнесённое с той же горечью.
– А за картину мама взяла аванс, и мы его уже съели, – брат смотрел на меня задумчиво, прислонясь плечом к стене и словно не замечая Муську, чуть помолчав, взял её бережно и добавил, – Сейчас предки придут, давай я сначала с ними поговорю. Иди – мойся, смотреть страшно!..
Под холодным душем, горячую воду в городе отключили, я торопливо смыла грязь и потёки слёз, кошачью кровь и масляную краску от маминой картины; завернувшись в полумокрое полотенце, прошла к себе в комнату и, не одеваясь, забралась под одеяло. Прислушалась – что делает брат?.. Захотелось позвать его и спросить о Муське, но сама не заметив как, я провалилась в тяжёлый сон...
Сколько проспала – не знаю. Сквозь дрёму, как через пуховую подушку, мне слышались осторожные шаги и голоса родных, что смеялись, возмущались и спорили одновременно… Я почувствовала на своём лбу прохладную руку, кажется, мамы… Или это мне только снилось… Так же, как наша Муська, почему-то огромная, как взрослый человек, в позе богоматери и с голубой медицинской шапочкой между ушей… А в лапах – худенькая девочка с загипсованной рукой и в одном сером сандале смеялась и показывала мне язык!..
* * * * *
Когда я проснулась, было уже позднее утро. В доме никого не было.
Папа, как всегда, – на работе, а мама, театральный художник, наверняка пораньше уехала в театр, надеясь, что со вчерашней выручки ей хоть что-то заплатят… Она всё чаще жаловалась, что люди перестали ходить в театр: «Сейчас – не до искусства!», и выручка от проданных билетов не окупает даже освещения сцены. Потому новых декораций и костюмов не создают, а лишь латают старые, потому художнику платят в последнюю очередь. Если бы не заказы на живопись от иностранцев, пришлось бы, по её словам, идти на рынок – «художественно» писать ценники!..
На кухонном диванчике спала Муська. Её, наверное, помыли – шёрстка пушилась и вновь знакомо пахла «ничем» или просто уютом и покоем… На моё поглаживание кошка ответила коротеньким «мур!», но глаза не открыла, а лишь растопырила пальчики на передней лапке, и, сразу же, прикрыла ею мордочку от солнечного зайчика.
Пашка, вероятно, уехал в университет на собрание стройотряда. Должны были сообщить дату выезда «в поле». Брат ждал этой поездки с нетерпением, уже были собран рюкзак и упакована в чехол любимая гитара. Кажется, что кто-то у него «появился», не коровники же он так рвётся строить!..
Чайник, действительно, – сгорел! И вместо него на плите стоял ковшик с уже остывшим кипятком, а рядом – кастрюлька с овсянкой. То ли из-за голода, я со вчерашнего утра ничего не ела, то ли от чувства вины, меня затошнило и, взяв большую ложку, я стала жадно есть кашу, прямо из кастрюльки. И тут появился брат.
– Тарелку мыть лень?.. – буркнул он вместо «Доброго утра!».
Я ничего не ответила, а лишь вместе с кастрюлькой, так – из вредности, перебралась к столу. Пашка зажёг газ под ковшиком с кипятком и повернулся ко мне:
– Посмотри, что я принёс! – победно улыбнувшись, кивнул коротко стриженой головой в сторону двери.
Только теперь я увидела в полумраке прихожей, напротив двери в кухню, слегка размазанных маминых «Сфинксов».
И тут, разбуженная нашим разговором Муська спрыгнула на пол, но сразу же свалилась на бок… Мы с братом бросились к ней, стукнувшись головами! В четыре руки подняли вялое пушистое тельце и вновь положили на прежнее место – на белую простынку в уголке кухонного диванчика. Присев на корточки, и, мешая друг другу, стали гладить кошку; а она косилась на нас недоумённо, явно не понимая, что происходит с нею и с нами...
– Я устроился на работу, в гастроном, – прозвучало это совершенно неожиданно.
– А стройотряд? – я удивилась и перестала гладить кошку, – Это из-за меня?..
– Слишком много о себе мнишь! – съязвил брат, как обычно, – Там не платят. Сколько можно сидеть на шее родителей! Они и так бьются…
От этих слов мне стало не по себе – вспомнилась пара бабочек, что на даче промозглым вечером влетела под абажур настольной лампы и стала биться о раскалённую лампочку, пока не сожгла крылышки и не упала замертво на тумбочку. А я лежала в тёплой уютной постели и наблюдала их тщетные усилия. Могла бы спасти! Но было лень вылезать босыми ногами на холодный пол…
Павел посыпал кусок хлеба солью, жадно кусая его, выпил стакан жидкого чая и ушёл переодеваться, а я так и сидела перед кастрюлей с кашей, раздумывая над правотой вчерашнего моего поступка…
– Да, вот ещё! Мне дали аванс, – и брат, уже переодетый в старый спортивный костюм и новенькие, из старых вырос, кеды, положил на стол газетный свёрток, – свари её...
Как обычно, я стояла у окна и смотрела – как Пашка лёгкой пружинящей походкой пересекает двор, остановился возле арки и, повернувшись, привычно помахал рукой вверх, в сторону наших окон. Мне было видно, или только показалось, что он как-то по-взрослому серьёзен...
Муська опять свалилась на пол, и я бросилась к ней! Догадалась и поставила кошку перед мисочкой с водой, но она тыкалась мордочкой и промахиваться мимо миски. И здесь меня осенило! Из аптечки я достала пипетку и, посадив кошку себе на колени, а её мисочку поставив на стол, стала набирать в пипетку, а потом вливать воду в пасть кошки. Сначала Муся упиралась, но быстро сообразила, что я ей помогаю, и уже сама тянулась к пипетке, жадно глотая и слизывая с мордочки проливающуюся воду. Наконец напоив кошку и уложив её на прежнее место, я развернула газетный свёрток брата…
Среди типографских букв и фотографий лежал маленький тощий… динозавр! Конечно же, это был не динозавр, а тушка курицы, но первое впечатление было именно такое! Длинные когтистые лапы, бородавчатое синюшное тельце с тощими то ли крыльями то ли лапками, покрытыми кустиками перьев, и длиннющая шея без головы. Несъедобный ужас!..
* * * * *
В честь первого рабочего дня сына, родители устроили торжественный ужин! Украшением которого стал мой суп, вернее – куриная лапша!
Обеденный стол мама накрыла белой праздничной скатертью, поставила «новогодний» сервиз, обычно мы пользовались им раз в году, и фарфоровую супницу с позолоченными замысловатыми ручками и букетиками полевых цветов на пузатых боках. Суп, как повар, разливала я! В тарелках умопомрачительно благоухал прозрачный бульон с золотистыми кружочками масла, оранжевой соломкой моркови, длинными прядками домашней лапши, мы с мамой готовили и сушили её заранее, и кусочками мяса без косточек. Я потрудилась на славу! Налили и оживившейся кошке.
Лёжа на животе, она пыталась лакать, но всё время промахивалась мимо миски – торкалась мордочкой то правее, то левее. Оказалось, что есть Муся самостоятельно не может! И я, вновь, посадила её себе на колени и стала вкладывать в пасть малюсенькие кусочки мяса, а слёзы из моих глаз капали на кошачью морду. Кошку вытошнило, но никто не рассердился. Уже мама напоила её через пипетку молоком и уложила на любимое место – в уголке дивана.
За семейным столом говорили о многом, кроме «кошачьей истории», словно это было табу. Зашел разговор о ежедневно меняющихся ценниках и об обесценивании рубля, на который всё равно нечего было покупать в пустых магазинах. И Пашка запальчиво стал рассказывать, что это – не так! Что в гастрономе, куда он устроился грузчиком, пустые полки потому, что торгуют с «заднего хода – своим, коробками и мешками!». До меня не сразу дошло, что «коробками и мешками» это значит – продуктами в коробках и мешках!
– Шла бы ты, голубушка, спать, а не растопыривала здесь уши, – сказал папа, и родители как-то странно переглянулись.
– Пап, а почему водка – валюта? Ты сам так говорил, – я сделала вид, что не услышала предложения пойти к себе, да ещё на самом «интересном» месте!
– Валюта это то, что постоянно и неизменно. Вот, например! У нас в ванной течёт кран, что бы его заменить, надо отключить полдома. Так вот, вызов сантехника как стоил год назад бутылку водки, так стоит и сейчас, так будет стоить и через год, невзирая на падение рубля. Вот и получается – валюта!
– А без водки он починить не может?
– Так он, если сам не выпьет, кому-нибудь так же передаст. Валюта!
– Наш сам выпьет! – вмешался Пашка, – Скотство!
Я захотела рассказать про доктора, про его горькую фразу «Забыть скотство внутри и вокруг!», но подумала о табу и промолчала. Вдруг почувствовала, что всех нас ждут перемены, и почему-то испугалась их приближения…
* * * * *
4 глава «Перемены».
Следующим утром, когда все разошлись по своим делам, я осталась вдвоём с кошкой и вновь, как ребёнка, накормила и напоила её. Муська уже не упиралась, а принимала уход, как должное; сносно ковыляла по квартире, долго скреблась в своей ванночке в туалете, в конце концов, справилась и с этим. Значит – пошла на поправку! И я, в состоянии эйфории, вышла из дома и решительно направилась в завьюженный тополиным пухом соседний двор, где дореволюционную конюшню сантехники приспособили под свою мастерскую...
Одноэтажный домик из осыпающегося кирпича был укрыт, наверное столетним, плющом и пышно цветущими кустами жасмина. Аромат его белоснежных с золотистыми тычинками цветов спорил с тонким запахом уже отцветшего старого каштана. Именно с него несколько лет назад мой брат-подросток, привязывая по весне скворечник, свалился наземь и сломал руку.
Пожухлые цветы бело-розовых «свечей» каштана укрыли детскую площадку, как осенью спрячут её в пятипалых жёлтых и оранжевых лапах листьев. Колючие, словно зелёные ёжики, плоды с шоколадными камешками сердцевинок засыпят всю округу. Детвора станет собирать их для школьных уроков труда… А сейчас – детская площадка пуста! Детвору развезли по дачам, пионерским лагерям и загородным детским садам – летом город пустеет, а вот я…
От мысли о пионерском лагере отмахнулась, как от надоедливой мухи, шагая мимо «песочницы» с серой пылью, укрытой от солнца одноногим навесом, выкрашенным под шляпку гриба-мухомора, мимо деревянной горки, с прогнившими ступенями, и дощатых скамеек, уже оккупированных стайкой болтливых старушек с парой детских колясок со спящими в них младенцами. Хорошо, что вчера подобные старушки не видели меня с усатым «младенцем» – прилепили бы какую-нибудь хлёсткую кличку на всю оставшуюся жизнь!..
На стук в железную дверь мастерской мне никто не ответил… Я решительно дёрнула ручку, и дверь открылась!..
В полутьме освещённого откуда-то сверху длинного помещения, сразу за порогом, на корточках сидели два человека. Один – почти старик с седыми волосами, собранными в коротенький хвост, второй – чуть старше моего брата. Они склонились над низеньким столиком, накрытым газетой, видимо обедая.
Буханка чёрного хлебы, разломанная на несколько ломтей, репчатый лук в шелухе, пара консервных банок и парящая стеклянная банка с кипятильником внутри неё – составляли натюрморт. Аромат подкопченной рыбы и томатной пасты, из уже вскрытых консервных банок, аппетитно перебивал запах пыли, металлической стружки и машинного масла…
Едоки уставились на меня, и я увидела себя их глазами: тоненькая девочка-подросток в светлом платье и с золотистым облаком волос вокруг головы – на фоне света дверного проёма, в звуке счастливого щебета птиц, гнездящихся где-то неподалёку.
С чего начать?.. Я как-то об этом не подумала! Но вспомнив слова мамы «Не знаешь с чего начать – начни с самого главного или хоть с чего-нибудь…», вместо подобающего «Здравствуйте!» или лучше – «Доброе утро!», спросила: «У вас есть кошка?». И, не дав опомниться голодным мужикам, стала быстро, взахлёб, рассказывать вчерашнюю «кошачью историю». Невысказанные родителям боль, сомнения, радость и чувство вины были выплеснуты мною, все без остатка, на случайных, ошарашенных неожиданностью слушателей!..
Я, словно тетерев на току, ничего не слышала и не видела вокруг, пока не закончила, а замолчав, обмякла и почувствовала себя опустошённой…
– А мы усыпили старого пса. Болел, да и кормить стало нечем… – парень поднялся и отошёл куда-то вглубь захламлённой мастерской.
Словно очнувшись, я увидела и грязь вокруг, и промасленные спецовки на двух неопрятных мужчинах, и импровизированный обеденный столик с крупными крошками на газете, заляпанной рыжим соусом, с полупустыми банками «Кильки в томате» около мутных стаканов с сухой заваркой на дне. Стало неловко и захотелось уйти…
– Ты, голуба, иди-ка домой и жди, – сказал старик, – в какой квартире живёшь?
И я дождалась! Дядя Федя, как в мультике, только – большой, пахнущий табаком, луком и «килькой в томате» пришёл довольно быстро.
– Ну, показывай свою Муську, – сказал с улыбкой, – а вот у меня…
И пошёл длинный рассказ о «хитрющем прохиндее» рыжем коте, который лишь один и понимает дядю Федю. Не ест, пока он не придёт с работы, а с ним – в любое время суток. Спит ночь на его богатырском боку или спине, а если дядя Федя ворочается, то кот не спрыгивает, а переступает по нему мягкими лапами, и вновь устраивается на новом месте, поверх своего хозяина. Сложилось впечатление, что в доме Фёдора лишь кот ему и рад; а сам, почти старик, лишь с котом и разговаривает…
За неспешным рассказом, как-то незаметно сантехник починил кран и на прощание, не вспомнив про «валюту» или деньги, сказал:
– Всё, теперь Нева через ваш кран не вытечет. А окна позакрывали зря! Кошка – не дура, второй раз в окно не сиганёт. Ну, будь…
Мама, придя с работы, была поражена! А наши мужчины вдвоём цокали языками, смеялись и говорили, что в доме появился «знатный переговорщик»! Сначала я даже не поняла, что речь идёт обо мне, а когда догадалась – расхрабрилась и после ужина, за столом с ещё неостывшими чашками, рассказала все свои похождения последних пары дней. И мы долго беседовали, как взрослые равные люди. Несколько раз грели быстро выкипающий ковшик, за разговором не успевая заварить новую порцию чая!..
Около недели Муська почти всё время лежала, не мурлыкала и не мяукала, почти не ела, лишь охотно пила через пипетку, но в туалет неизменно ходила в свою ванночку, хотя мы были готовы к любым «неудобствам».
Несмотря на июльскую жару и добрый совет сантехника, окна мы не открывали и квартиру проветривали, распахивая входную дверь на лестницу. Соседи, проходящие мимо, нажимали кнопку звонка или кричали: «Хозяева! Дверь открыта!», и каждому желающему послушать мы рассказывали о происшествии с кошкой. Слушатели сочувственно качали головой, но были и возмущённые поведением врачей: «Нестерильная кошка – в детской больнице!».
А через неделю Муська наконец-то самостоятельно наелась приготовленной для неё овсянки с фаршем и морковкой, и, услышав на лестнице лай соседской собачонки, выскочила к лифту! И мы перестали для проветривания открывать дверь, а вновь распахнули окна...
Кошка какое-то время сидела лишь на полу под окном, вдыхала запах уличной пыли и цветущих кустов соседского двора, слушала гул машин, говор прохожих и вскрики пробегающих детей, воркование голубей и чириканье воробьёв, визгливый лай крохотной собачки, живущей выше этажом, и редкий вопль бродячих котов… А однажды, запрыгнула на подоконник, и всё пошло по-прежнему!
Вскоре мама ушла из театра в какую-то маленькую типографию, печатающую какие-то этикетки, и писать картины ей стало некогда, но зато к освободившемуся мольберту встала я… С разным успехом! И не потому, что Пашка всё время старался съязвить, мама хвалила, а папа только многозначительно хмыкал; а потому, что сама сравнивала свои «творения» с теми, что висели у нас на стенах, да и в музей мы ходим регулярно. Есть на что равняться!
Брат отработал в магазине до осени, а потом встал вопрос: переходить на «вечёрку» или совсем бросать учёбу – в магазине денег, как и везде, не платили, но давали продукты, и в семье регулярно было даже дефицитное мясо. На семейном совете, где и я после «кошачьей истории» получила право голоса, было решено: учёба – главное, лучше поискать вечернюю работу. Но такую Павлу найти не удалось, и папа бросил свою лабораторию в «закрытом» – не на замок, а от «любопытных глаз» – институте и нашёл себе другую работу, которая через несколько лет чуть не погубила всю нашу семью. Но это совсем другая история, о которой я стараюсь не вспоминать даже наедине с собой. Лихие 90-е!!!
А тем летом я в пионерский лагерь всё же поехала! И там познакомилась и подружилась… Потом, мы уже учились в одном институте, он стал моим мужем и отцом моей дочери.
* * * * *
Эпилог.
Голос дочери вывел меня из забытья:
– Мам, представляешь? А шоколадки уже нет! – Татьяна смотрит на меня виновато...
На ум почему-то пришла мысль: «Нет – когда совсем нет! Счастливое поколение. Впрочем, у каждого – свои испытания». А вслух, улыбнувшись смущённому ребёнку, сказала:
– Вероятно, он кому-то потребовался больше, чем тебе.
Девчонка широко улыбнулась в ответ, подняла с пола скинутые мною туфли и понесла их в прихожую, по дороге ласково погладив спящую в уголке диванчика старую кошку Муську.