Когда б скрижаль судьбы мне вдруг подвластна стала,
Я все бы стер с нее и все писал сначала.
Из мира я печаль изгнал бы навсегда…
Омар Хайям
На скрижалях судьбы я оставлю Тебе оберег,
Листопадом любви разукрашу Твой жизненный путь.
О. Лазарева
ПРОЛОГ
…Тоска смертная!
За окном осенний мелкий дождь. Погода соответствует настроению, скоро холода – бесконечные зимние вечера, располагающие к меланхолии, размышлениям о жизни, добегающей, увы, конца.
Пришло время подводить итоги – говорят собирать камни, да так их разбросала, что не собрать, да и какой смысл? Сколько осталось – год, два, десять? Жизнь на исходе, нечему порадоваться, нечем похвастаться, да просто утешить душу.
Кто или что управляет нашей жизнью, творит судьбу?
Перст судьбы, воля провидения, божья воля?
Неважно как назвать, но так хочется списать все свои неудачи, несчастья и беды на нечто высшее, нам неподвластное. Так проще, легче и понятней принимать удары судьбы, и опустив руки, отдавшись чужой воле, покорно плыть по течению, представив себя сидящей в иллюзионе, на экране которого проходит твоя бестолковая жизнь, не позволяя ни вмешаться, ни остановить, ни переиначить…
Воля Спасителя!
От чего спасать? А ведь ему там (наверху) не до нас! Не хватает на всех, уж лучше бы оставил в покое, поскольку то, как он спасает, больше похоже на кару небесную.
Не успела подумать, как глаза ее ослепила вспышка света!
Перед ней явился седовласый старец – весь светится, нимб над головой, лик грозен, очи сверкают:
– Как смеешь, неблагодарная, возводить на меня хулу за горькую свою долю, коли сама палец о палец не ударила, дабы изменить ее. Так знай же, отныне судьба твоя будет подчинена собственной воле.
– Сжалься, пощади!
– Да будет так! Скрижаль судьбы теперь в твоих руках!
– Но как знать это, да и какой интерес кроить судьбу, ежели жизнь на исходе?..
– Твори свою судьбу хоть с момента рождения. Для этого тебе будут дадены пергамент и перо. Но есть два ограничения – количество листов и мера пресечения. И еще, избегай слова ”конец”, как только оно появится, тобой написанный сценарий тотчас начнет вершиться, и не поправить уже ничего.
– Где эти листы и что значит мера пресечения?
– Сама поймешь!
Старец стал медленно таять, исчезая…
Странное видение иль это сон? Похоже, задремала. Бросила взгляд на письменный стол.
Боже праведный! На столе – пачка листов пергамента, гусиное перо и чернильница.
С опаской подсела к столу, взяла перо, макнула в чернильницу.
И тут же рука сама по себе потянулась к листам, готовая забегать по пергаменту, да мысли покинули бедную голову – что писать? Ничего дельного не приходило в голову. Бросила перо, рука тотчас успокоилась.
Открыла ящик стола, нашла свой дневник, который вела еще со школы.
Стала листать. Ага, вот:
"Если бы судьба каждого из нас была подвластна собственной воле? Мы стали бы счастливы, зажили бы в гармонии с собой и окружающими нас людьми, лишенные злобы, жадности и зависти, разучившись болеть и страдать; искренне любили, плакали бы лишь от счастья, улыбались, как младенцы, свободные и равные в справедливом и праведном мире…"
И это все? Не густо.
Видать придется писать с чистого листа.
РОЖДЕНИЕ.
О собственном рождении она знала лишь, что ее мать умерла при родах, отец пропал в безвестности, явился много позже – нищий, больной, просящий.
Забрала ее тетка, не из любви, не из жалости к сироте, а по причине: “что станет говорить княгиня Марья Алексевна? ” Так что все издержки неродной дочери она испытала в полной мере.
Нет, у нее будет иная судьба! Взяла перо.
Родилась девочка – три с лишним килограмма, пятьдесят с чем-то сантиметров – здоровенькая, без патологий. Сама без приглашения выпрыгнула из разверзшегося лона не успевшей даже охнуть матери – славненькая, чистенькая, личико беленькое, глазки голубые, бровки рисованной дугой, носик ровный, губки алые, головка в светлых кудряшках. Пуповина сама по себе отпала, завязавшись в узелок пупка. Не завопила в ответ на первый неприличный шлепок мужчины по пухлой девичьей попке, а улыбнулась... засмеялась весело так, игриво, захлопала в ладошки, затем нетерпеливыми ручонками охватила материнскую грудь, разминая, вожделенно припала, зачмокала…
– НЕ ВЕРЮ!!! – раздался сверху грозный, недовольный голос.
Кто это там поминает Станиславского? Так вот, что означает “мера пресечения”! И что ж это за судьба такая получится?
Пожмаканный комок пергамента отправляется в корзину.
Рука вновь забегала по пергаменту, но ей показалось, что кто-то водит ее рукой.
Несчастная женщина на сносях который уже час орет благим матом – никого! Муж (правильней сказать сожитель) вдрызг пьяный храпит на полу – пушкой не разбудишь! Телефона нет, мобилка работает лишь на вход – давно не плачено. Сползла с кровати, ползет и вопит в надежде на чью-нибудь помощь. Выползла на лестничную площадку. В ответ на истошные вопли двери захлопываются. Соседи не рискуют вмешиваться, вдруг убивают кого? Лифт не работает, ползет вниз по лестницам, оставляя мокрый след. Выползла на улицу, взывает о помощи, орать уже не может, лишь сипит. Под ней лужа – отошедшие воды.
Прохожие отворачиваются, торопливо проходят мимо – думают пьяная, да еще обмочилась.
Сознание померкло…
Пришла в себя – лежит в палате одна, живот распанахан от пупа до… Никто не подходит, боль невероятная, наконец, лениво вплывает сестра.
– Где я, что со мной, неужто родила? – обращается к ней.
– Родила, родила, щас принесу уродца.
Приносит – действительно уродец, дауненок да еще с заячьей губой. Тельце и мордашка сизые морщинистые, покрыты густым пушком. Тужится, побагровел весь, дала грудь – не берет, не понимает, что с этим делать, тычется раздвоенной губкой, скрипит. Наконец, разобрался, ухватил сосок, пытается извлечь, да нет там ничего и не будет!..
– Кто-нибудь приходил? – спрашивает.
– Не приходил, приполз, перегаром за версту тянет. Узнал, что мальчик – даун. Выматерился и ушел. Не сразу – никак не мог найти выходной двери, едва с балкона не свалился…
Господи, что за бред? Не могла она такое написать.
Что-то сверху не слышно сакраментального: “НЕ ВЕРЮ”. Видимо, такое непотребство кажется очень даже реальным.
Ну, уж, нет!
Скомканный лист отправляется в ту же в корзину…
Еще жизнь не началась, а сплошь несообразности!
Но с чего-то ведь надо начинать.
Итак, родилась девочка – ничем не примечательная. Вес – три пятьсот, рост – пятьдесят два сантиметра, глазки болотного цвета, волосы русые, не блондинка, но и не брюнетка.
Лиха беда начало!
Пора определиться с родителями и страной проживания.
Рука забегала по пергаменту.
Город Денвер, штат Индиана. Закрытый район – здесь нет места черным, желтым, краснокожим и славянам, исключая прислуги. Сюда не попадет простой смертный. Здесь живут избранные – миллиардеры и мультимиллионеры. Все подчинено неписанным правилам, существующим испокон веков, в соответствии со статусом и богатством.
Мать и новорожденную привезли на белом огромном лимузине, поселили в специально достроенном крыле дома, где все служит знаменательному событию – рождению первенца.
Сразу же наняли кормилицу, няньку, и дополнительную прислугу для жизнеобеспечения родившейся девочки и матери. Новорожденная пользуется особым статусом – выше, чем мать, чем президент, чем Создатель…
– НЕ ВЕРЮ!!!
Еще один исписанной лист пергамента оказывается в корзине для мусора.
Взяла перо.
Но вновь ее рукой кто-то ведет.
Надо же такому случиться, рожать в лихую годину. Центрально африканскую страну Бурунди охватила небывалая засуха и, как следствие – голод. Рожать пришлось в хижине с повитухой – мало того, что роженица голодная, нечем даже обмыть новорожденную, обтерли влажной парусиной, смоченной мочой. Молоко, слава аллаху, прибыло, да грудь иссохшая, удается сцедить лишь несколько капелек. На повестке дня – единственный вопрос. Кто первый оставит этот мир: мать или дитя? Лучше дитя – меньше мучений.
Прислушивается. Тишина, словно так и должно быть!
Исписанный лист скомканным шариком отправляется в мусорную корзину.
Фантазия исчерпана. Листы редеют, а она еще не определилась с началом жизни.
ДЕТСТВО
Дабы не тратить листы пергамента, не следует излишне детализировать – а просто обозначить вехи судьбы.
Детство обычно помнится лет этак с четырех. Какой смысл описывать то, что все равно забудется?
Посему вправе пропустить.
О себе она помнила лишь то, что в четыре года ее отправили в интернат, где с перерывами провела и детство, и отрочество, и юность.
Взяла перо.
Первое впечатление детства – поездка в Крым на Черное море.
Бескрайняя лазурь, теплая, ласковая. Лежишь, волны плещутся, играя ногами.
На пляже – ни души. От двухэтажной с ажурными колоннами дачи до кромки воды рукой подать. Мама зовет ужинать. На высокой террасе, укрытой тенью платана, за столом сидят родители в легких одеждах – молодые, красивые. На покрытом белоснежной скатертью столе – фрукты, вино, соки, зелень, только что испеченный лаваш, ваза с цветами. Прислуга приносит фарфоровую кастрюлю с окрошкой. Апельсиновый сок, охлажденная окрошка, теплый ломоть лаваша. На десерт – мороженное со взбитыми сливками и кусочками ананаса. С высоты террасы хорошо виден проплывающий трехмачтовый парусник – то ли барк, то ли шхуна. Паруса в лучах солнца кажутся алыми.
– НЕ ВЕРЮ!!! – возвращает на землю рык с небес – в корзину для мусора добавляется еще один скомканный лист.
Рука же, кем-то управляемая, продолжает злобно скрипеть пером.
Вечер, босоногая в рваном платьице гонимая голодом девочка прибегает с пыльного двора в надежде на ужин – живот впал до позвоночника. В огромной общей кухне, одной на весь барак, лениво переругиваются женщины. Вкусно пахнет борщом и котлетами, но это у соседей. А у них в большой комнате за длинным столом сидит большая семья в ожидании застрявшей на кухне матери.
Комната с высокими потолками, и светлыми когда-то стенами, теперь они кажутся коричневыми от бесчисленных следов раздавленных клопов. Перекрыта перегородками, за одной живут мама с отчимом, за другой – старшая сестра с мужем и дочкой, остальные дети на ночь размещаются на полу на соломенных матрасах вповалку без простыней и подушек.
Наконец, дверь отворяется, появляется огромный живот матери, распираемый очередным отпрыском, за ним сама женщина, несущая безразмерную кастрюлю с дурно пахнущим варевом. Каждому положен кусок хлеба, на нее с братом – одна тарелка, выдирают друг у друга ложку, сербают похлебку с редкими следами картошки и капусты.
Грохот! Это отчим брякает по столу кулаком – где положенный стопарь? Тарелка подскакивает, переворачивается. ”Не заработал!”. Ужина теперь не видать – на дерзкие слова матери отчим хватает ее за волосы, наматывает на кулак, возит лицом по столу.
Дети набрасываются на него – куча мала, отбивают мать, повел плечом – сыплются, как тараканы с плиты на кухне при включенной духовке.
Мать хватается за живот – похоже, началось. Рановато, да она никогда не донашивает – не дают, кто сапогом, кто кулаком, этот вдавил живот в угол стола.
Родильный дом – спасение для нее, увы, недолгое.
Рука устала мерзопакостить, а ожидаемого рыка – не слыхать, заснул, видать, судьбу вершащий…
ИПОСТАСИ ЛЮБВИ
Что помнит женщина до последнего своего вздоха? Конечно же – первую свою любовь.
Не забыла и она. Имя, правда, запамятовала. Это было в детском садике. Кучерявый белокурый синеокий мальчик с пухлыми губками – глаз не отвести. Как-то подошел к ней с заговорщицким видом:
– Хочешь я тебе что-то покажу?
– Хочу! – неосторожно согласилась она.
Завел ее за угол и снял штанишки. Она с изумленным интересом увидела нечто, чем сама не обладала, и тотчас же прониклась уважением к нему, к возникшей между ними тайне. Сама трусики снимать не стала – нечем хвастаться. Она долго любила его – недели две – они уединялись, шушукались, загадочно и значительно смотрели на других, непосвященных.
Разлюбила его враз. Он имел привычку ковыряться в носу. Это не беда – многие дети так делали, но однажды великодушно предложил ей вкусить добытое им. Гордо отказалась и тут же разлюбила.
Нет, детская влюбленность неинтересна.
Интересней взрослая любовь, но более всего то, что ей предшествует – предчувствие, предвкушение.
Макнула перо в чернильницу – рука зашуршала по пергаменту.
– Мама, что такое любовь?
Они сидят за столом в ожидании. Стол накрыт на троих.
– Не знаю, может ощущение полета? Или когда ждешь, как мы сейчас, считаешь минуты, а когда он войдет, прикоснется – ноги не держат, и нет уже ни вселенной, ни времени, ни пространства, лишь непостижимость единения…
– Мама, ты любишь дядю Володю... папу?
– Очень!
– А он тебя?
– Думаю, не меньше, и не меня – нас, не называй его дядей Володей.
– Но ведь он не родной мне?
– Ну, и что? Ты же знаешь, мы долго скрывали от тебя. До твоего совершеннолетия. Быть благородным настолько, чтобы жениться на беременной женщине и любить родившуюся девочку больше, чем родную дочь?
Звонок в двери – дочь срывается, опередив мать, подбегает к двери, бросается в объятия, вошедший кружит ее, затем подхватывает и мать, обнимает обеих, глаза распахнуты счастьем…
– НЕ ВЕРЮ!!! – отрезвляющий рык с небес – когда уж его всевидящее око, переключится на других, оставив ее в покое?
Не выпускает пера из рук, оставляя без внимания несогласие небес.
Но непослушная ей рука выводит не то, что она хочет.
Они (с матерью), прижавшись друг к другу, дрожа от страха, прячутся от отца в сарае за сеном – сегодня зарплата, жди беды!
В прошлый раз он пьяный с колуном бегал за матерью, споткнулся, распанахал себе живот, неделю в больнице провалялся, жаль, лишь неделю – зажило, как на собаке.
Нужно дождаться полуночи, когда свалится замертво, хорошо бы подальше от дома – с похмелья он еще страшней.
Луч фонаря рыщет, мечется по хате, в сенях, прорывается на улицу, приближается к сараю.
Господи, он с ружьем! Она знает – ружье заряжено крупной картечью, в выходные собрался на кабана.
– Ага, вот вы где, сучки!
Глаза безумные, рот кривит дьявольская усмешка, двустволка направлена на них, скрипит курок...
Визжит от ужаса, отбрасывает перо, лихорадочно комкает пергамент – неужто такова ее судьба?
И где он, судьбу творящий, где его НЕ ВЕРЮ?
ПЕРВЫЙ ОПЫТ
Несмелые шаги любви, первый ее опыт – в радость или на беду?..
В задумчивости водит пером по губам. Наконец, перо заскрипело по пергаменту:
День своего совершеннолетия она отмечает дома. Мама наготовила: закуски, горячее, фрукты. В холодильнике – бутылка шампанского и несколько бутылок вина. Родители ушли, не желая мешать.
Она неотразима, сидит во главе стола, рядом с ней любимый мальчик, с которым дружит еще с седьмого класса. Тосты, речи, всеобщее поклонение.
Сменяются партнеры в парах, но она танцует только с одним. Кружится голова от шампанского, от его близости, от принятого решения – сегодня свершится! Выходят на лестничную площадку якобы покурить, на самом деле целуются до одури, до нехватки воздуха, до ватных ног, и уже ждут, не дождутся, когда разойдутся гости.
Великое таинство!..
Все ее подружки уже испытали ЭТО и свысока глядят на нее, непосвященную.
Ушли последние чуть ли ни силком выпровоженные гости. Следует поторопиться, с минуту на минуту явятся родители.
Ее трясет – то ли от страха, то ли еще от чего? Неумелые юношеские губы вжались в податливость ее груди, в глазах плывет. Прижалась всем телом. Вдруг слышит:
– Я этого еще ни с кем не делал.
– Я тоже.
– Не хочу, не стану тебя обманывать, я не до конца еще уверен в себе, в тебе, в нас.
– Почему?
– Давай не торопиться. Для меня это очень важно – на всю жизнь, до смерти, до после нее.
– Миленький, я не стану упрекать тебя.
Он робок, не уверен, испуган. Кто из нас девушка? Стащила рубашку, руками и губами познавая упругое тело – плечи, мускулистую безволосую грудь, кубики на животе. Никак не может справиться с джинсами, проклятый ремень, опустилась на колени, молния заела, идет рывками, сопротивляется.
– ???
Разочарована:
– Что-то не так?
Он виновато разводит руками. Она слышала, что у юношей такое бывает, пытается помочь. Господи, что он подумает?..
– НЕ ВЕРЮ! – в который уже раз остановил пишущую руку голос сверху, она дрожит от возбуждения.
Все равно будет по ней, но кто-то другой вновь водит ее рукой.
Сегодня дежурство ее (падчерицы), мать – на ночной.
Поставила перед пришедшим с работы отчимом тарелку с борщом. От того мерзко тянет перегаром. Налил себе еще, в стакане – муть, как и в глазах, крякнул, занюхал хлебом, ест, а сам тяжелым взглядом оглаживает еще не оформившуюся ее фигурку. Обтерся рукавом, нехорошо осклабился. Посадил на колени, облапил, она выкручивается, пытается вырваться – где там! Бросил на кровать, одним движением содрал платьице. Придавил к постели, расстегивает штаны – удушающий едкий запах!
Дикая боль пронизала тело, крик застрял в глотке, рот зажат огромной шершавой ладонью – распята!
– Така-то она любовь! – заключает свое непотребство насильник, – и чтоб маме ни гу-гу, убью!
Отворила окно, стала на подоконник…
Что ж молчит вершитель судеб! Где его мера пресечения?
НЕ РОДИСЬ КРАСИВОЙ
Не иначе эту поговорку придумали мужчины для женского успокоения, утешения. Сами же определяют возвышенную трепетность женской души по распинающим плоть выпуклостям.
Она не была такой уж некрасивой, но достаточно, чтобы стать счастливой, выйти замуж за славного, доброго мужчину, родить ему детей. Было все – и безумные ночи любви, и бессонница у постели заболевших детей, и походы с палаткой. Оказывается, это и есть счастье, увы, не вечное.
Кризис среднего возраста благоверный ознаменовал изменой. Нет бы ей спустить на тормозах, взбрыкнула, не оставила ему выхода.
Разлучница оказалась и моложе, и привлекательней, а главное настойчивей.
Родить, правда, у нее так и не вышло.
Как-то (неслучайно) высмотрела ее – высокая, тоненькая, точеная фигурка и невероятной красоты линия бедер – сравнение явно не в пользу расплывшейся фигуры. Да, округлая попка слабо располагает к мыслям о детях, о долге, и совсем уж вышибает из памяти двадцать лет совместной жизни!
Десять лет метаний между детьми и новой любовью не остались для изменщика безнаказанными – заболел всерьез и был благополучно спроважен (возвращен) в лоно семьи, вычеркнув из ее жизни годы. Приняли – куда деваться?
Вскоре дети выпорхнули из семейного гнезда, сын женился и уехал с женой в Канаду, дочка вышла замуж в Москву. И остались они вдвоем, и провела она много дней и ночей у постели больного, затем умирающего, и прикрыла глаза, умолявшие о прощении, и простила, и не находила себе места от настигшего одиночества…
Нет, ее ждет иная судьба.
Она будет и счастливой, и красивой, самой красивой!!!
Взяла перо. Как усыпить бдительность вездесущего небожителя? Заскрипела пером по пергаменту.
До тринадцати лет она была гадким утенком – тоненькая, голенастая, угловатая, зато легкая, как пушинка. Занималась фигурным катанием, усиленно готовилась к первенству Европы.
Увы, на последней тренировке партнер не справился с поддержкой, уронил на лед. В результате – трещина в позвоночнике, год больничных палат, реальная угроза полной неподвижности, инвалидная коляска.
И все же ангел хранитель не оставил ее, не обошлось здесь, разумеется, и без собственного мужества и упрямства. Пошла на поправку, наново училась ходить.
В больнице все ее естество, все силы были направлены на выздоровление – не до красоты. Когда же, наконец, сняли гипс, и глянула на себя в зеркало, села на пол, сраженная – из зазеркалья ее рассматривала незнакомая девица с дерзко выпирающими выпуклостями, раздавшимися бедрами и темным треугольником волос между ними. Ее будто прорвало – тело налилось, набухло, как почки на деревьях по весне и еще недавно хрупкая оболочка подростка уже не в силах была справиться с буйством природы.
Осенью она появилась в школе, в рослой акселератке ее никто не узнал.
В четырнадцать лет она стеснялась своего тела, избегая зеркал, в пятнадцать рассматривала с недоумением и интересом, в шестнадцать уже не могла оторвать глаз.
Фотографируясь на паспорт, случайно перехватила восхищенный взгляд фотографа, тот неожиданно предложил бесплатно сделать для нее портфолио. Спустя полгода лучшие фото-модельные агентства в городе считали за счастье видеть ее у себя.
Когда ей исполнилось семнадцать, она небезосновательно претендовала на корону мисс города, приняв участие в конкурсе красоты. Один из членов жюри, запавший на юную красавицу, пообещал ей победу, но при условии, что “окажет ему внимание”. Отказала, отказалась и от дальнейшего участия в конкурсе…
“НЕ ВЕРЮ” неожиданный рык с небес остановил пишущую руку. Ну, уж нет, ее трясло от возмущения, ведь только-только начала!
Но рука уже не подчинялась ей, и писала как под диктовку.
Нет ни одной девочки, которая, начиная с определенного возраста, не крутилась бы перед зеркалом. Не стала исключением и она. Подружки со значительным видом делились своими достижениями, ей хвастаться было нечем.
Росла и развивалась она медленно, и к пятнадцати годам лишь сравнялась с вытянутым во всю длину полутораметровым портняжным сантиметром. Она стеснялась своей невысокой мальчишеской фигурки, сторонилась и сверстниц. В противоположность им много читала, обретая радость познания и… близорукость.
С золотой медалью окончила школу, без экзаменов поступила в университет.
К окончанию университета она мало изменилась внешне, ни разу не целовалась, зато в подлиннике читала Гете и Шекспира, издала первую книгу своих стихов, подрабатывала в издательстве литературными переводами с английского и немецкого.
В тот злосчастный вечер она изменила своим принципам, посчитала себя не в праве отказаться от приглашения на вечеринку, затеянную по случаю завершения учебы.
Как он (тайная ее любовь) оказался за одним с ней столиком? Подливал вино, она не возражала, легко пьянея, в голове же, как птица в силках билась мысль – зачем ему это? Что она могла заинтересовать его как женщина, не возникало даже в ее нетрезвой головке.
Впервые отпустила себя, ее понесло. Господи, не дай пропасть!
В памяти остались лишь обрывки произошедшего.
Теплый летний вечер, они, взявшись за руки, бредут по парку, она пьяна, весела и беззаботна.
Бедная, она еще не знала себя!
Всего-то поцеловал. Ноги подкосились. Испугался, при всем его опыте ему было невдомек, что девушка может сомлеть лишь от поцелуя, а она, счастливая, доверчиво потянулась к нему, когда же почувствовала ласкающие руки под блузкой, безвольно обвисла.
Душа рассталась с телом, она сидела на его коленях, внимая сокровенным касаниям, плыла над землей, покачиваясь – не было ничего, ни пространства, ни времени, лишь ощущение неотвратимости!
Но что произошло? Спустилась на землю, недоуменно оглядываясь.
Он молчал, отводя взгляд:
– Не могу!
– Что не можешь? – выдохнула.
– Не могу это с тобой сделать!
– Что так?
– Ты смотрела на себя в зеркало?
– Тогда для чего… зачем все это затеял?
– Поспорил… никто не верил, что удастся… оказалось совсем легко… не могу, не хочу!
– Я так уродлива?
– Нет, просто я не нахожу в тебе ничего, что будило бы во мне желание, воображение. И потом ты не такая, как все. Не хочу брать грех на душу, это может погубить тебя.
– Своими словами ты убиваешь меня гораздо вернее, нежели тем, что не произошло. Это ужасно, чудовищно, невыносимо! Ты изничтожил, истребил во мне женщину!!!
Ночь, на мосту стоит девушка, опираясь на перила, глядя вниз на реку.
Еще вчера была довольна жизнью, сегодня все потеряло смысл.
Темная вода притягивает, искушая, суля избавление.
Что ж молчит судеб властитель?..
Продолжение следует…