Поэма Исуса об Иисусе

Константин Кедров

За чертой Апокалипсиса.

М., «АиФ-Принт», 2002.


Кедров К.А.
   За чертой Апокалипсиса. — М.: 000 «АиФ-Принт»,
2002. – 270 с. – (Серия «Кто мы?»).
13ВМ 5-94736-008-Х
   
Исследуя тексты Евангелий и сравнивая их с Апокалипсисом, автор пришел к  неожиданному для многих выводу: Иисус сам написал поэму о своем рождении, гибели на кресте и воскресении. Поэма была создана по образцу сказаний о Великом Учителе, убитом нечестивым жрецом. Чудо заключается в том, что в дальнейшем все, что предсказал великий поэт, полностью осуществилось.
Поэт и философ Константин Кедров – автор книг «Поэтический космос», «Инсайдаут» и «Параллельные миры». В новой книге он сообщает о самых главных своих открытиях.

© Кедров К.А., 2002
© 000 «АиФ-Принт», 2002


Поэма о сыне Божием


УСЫНОВЛЕННЫЙ

Любимый ученик Иисуса св. Иоанн Богослов был единственным из апостолов, кто не покинул Учителя даже в момент ареста и оставался подножия распятия в момент  страшной казни. Именно к нему обратился Иисус в последний час своей жизни, препоручив заботу о матери; «Се, Матерь твоя», – сказал он, указав на Марию. «Се, сын Твой», – сказал он, препоручая Марии св. Иоанна как сына, вместо себя.
Этот обычай и сегодня еще существует в мире людей. Уходя из жизни, нередко  обращаются к самым близким друзьям с просьбой взять на себя заботу о тех» кто им дорог. Иисус не просто просит своего любимого ученика взять на себя заботу о Деве Марии. Он поручает ему быть ей сыном.
Что значит это Слово в устах Христа — это надо еще осмыслить. Он не раз называл апостолов Сыновьями Божиими. А в своей молитве о чаше в Гефсиманском саду он прямо
называет Бога Отцом. Сегодня мы настолько привыкли к этим словам, что уже не воспринимаем, как неожиданно – для одних, шокирующе – для других и свежо прозвучало откровение Иисуса о том, что Бог усыновил своих людей. Он призывает быть совершенными, как совершенен Отец Небесный, ибо он посылает свои лучи на праведных и неправедных. Себя Иисус называл и Сыном Божиим, и Сыном Человеческим. Нечто подобное он завещает любимому ученику – св. Иоанну, называя его сыном св. Марии. Вот почему Апокалипсис начинается такими словами: «Откровение Иисуса Христа, которое дал Ему Бог...» Автор Апокалипсиса св. Иоанн говорит о своем пророчестве, как об Откровении Иисуса, данном ему Богом. Будучи наречен на Голгофе сыном Марии, он принимает и понимает это усыновление во всей полноте. Отныне все происходящее с ним в духовном плане он воспринимает,
как происходящее с Иисусом.
Усыновление словом – весьма распространенное явление на Древнем Востоке. Нареченный сын ничем не отличался от детей по крови. Средняя продолжительность жизни, не выходившая за пределы 35 лет, оставляла множество сирот. Однако в
реальности почти все дети были усыновлены или удочерены. Дети в патриархальных обществах — величайшая ценность, гораздо большая, чем в современном мире. Вспомним, каким проклятием для Авраама была бездетность Сары. Благодать Божия –
это прежде всего обильное потомство. Обещание умножить род, как песок морской, пронизывает всю Библию.
Сам Иисус был нареченным сыном св. Иосифа, с которым была обручена Дева Мария. Раньше считалось, что совершенно невозможно понять человеческим разумом, что такое непорочное зачатие. Действительно, духовная сущность этого единственного в мире события не может быть исчерпана земным умом. Однако замысел Бога на земле часто осуществляется по вполне природным законам. Прообраз непорочного зачатия – партеногенез – существует у шелкопряда. Правда, рождаются только женские особи. Но, скажем, у ящериц-амазонок, которые в основном размножаются партеногенетически, перед различными природными катаклизмами начинают рождаться самцы. Так что чисто теоретически в природе нет запрета на появление таким же образом особи мужской. Не вдаваясь в глубины великой биологической науки генетики, отметим лишь, что партеногенез в человеческом мире ни разу научно не наблюдался. Рождение Иисуса – случай единственный. Он Богочеловек не только в духовном, но и в биологическом смысле этого слова. Понадобилось вмешательство Высших Небесных Сил в структуру генетического кода Девы Марии, чтобы произошло непорочное зачатие.
Разумеется, это не просто партеногенез. Сам Бог, сотворивший Адама и Еву и весь мир, воплотился – полностью передал свою информацию в генетический код св. Девы Марии.
Хотя Мария была обручена с плотником Иосифом, она не была его женой по плоти. Замечу, что и это явление чрезвычайно распространено в Древнем мире. По самым различным причинам далеко не все браки были телесными. В данном же случае следует
помнить, что и Мария, и Иосиф были от колена Давидова. Согласно пророчествам, именно из этого колена и этого рода должен был родиться Мессия, Спаситель, Помазанник. Конечно, никто не знал, с кем именно и когда это произойдет, но все
женщины и мужчины Назареи – потомки царя Давида – надеялись, что это может произойти в их семье. Говорилось в пророчествах и о том, что это будет не обычное рождение, а Рождество. Спасителя мира родит Дева.
Кроме библейских пророчеств были еще очень древние зороастрийские предсказания о том, что некая Дева, купаясь в озере Кайосэ, зачнет от Рыбы Спасителя мира. Иносказание это сегодня вполне понятно. Кайосэ – озеро Генисаретское, трансформация звучания здесь незначительная и вполне узнаваемая при переводе с одного языка на другой. Рыба – символ новой эпохи, когда весеннее равноденствие перемещается в созвездие Рыб. Это произошло на рубеже эпох, когда родился Иисус. Поэтому ранние христиане изображали Христа в виде рыбы. Кроме того, слово «рыба» по-гречески содержит начальные буквы словосочетания «Иисус Христос Сын Божий» (ихтиус – Иисус Христос теос Юпитера). Соединение Сатурна (отца) с сыном (Юпитером) произошло в 4 году до Рождества Христова (до новой эры), поэтому многие исследователи полагают, что Иисус родился именно в это время, на 4 года раньше, чем ныне считается. Впрочем, конкретная дата рождения не является вопросом каноническим. Дата Рождества условна. В любом случае редчайшее явление – соединение Сатурна с Юпитером – было истолковано астрологами как зримое воплощение отца в сына на небе, указание на то, что сын и отец – одно существо единосущное, нераздельное и неслиянное. Это раннее истолкование – еще только шаг к пониманию единой троичности Отца, Сына и Святого Духа, но шаг в правильном направлении.
Неважно, является ли Вифлеемская звезда соединением Сатурна и Юпитера или, как я думаю, это соединение было только предвестием для астрологов, а Вифлеемская звезда зажглась в момент Рождества, возвещая человечеству неслыханное доселе событие. Ясно, что в небесных знамениях астрологи, пророки и тайновидцы прозревали великую тайну усыновления Богом всего человечества.
Разумеется, по происхождению своему мы и так являемся детьми Творца. Не только первочеловек, наш общий предок Адам,  но и Ева сотворены самим Богом. При этом со всей ясностью сказано, что Адам сотворен «по подобию Божию». Как бы из того же самого генетического материала. Ева же творится из ребра Адамова, то есть из генетического материала Адама. Это не партеногенез, а нечто отдаленно напоминающее клонирование. При клонировании обычная клетка наделяется свойствами яйцеклетки. Каким путем это происходило, мы, конечно, не знаем, но современная наука все же о многом догадывается. Во всяком случае, многие библейские события сегодня выглядят и звучат намного правдоподобнее, чем в давние времена, когда человечество ничего не знало о генетическом коде.
Не случайно существование генов – первоатомов жизни – открыл монах Мендель. Забавно, что общий порядок в мире неорганической материи на атомарном уровне навел человек по фамилии Менделеев, открыв свою знаменитую таблицу. Мендель открыл закономерности живого, нащупав тайны генетического кода. Мендель и Менделеев – фамилии одного корня, означающего единство. Теоретически еще философ Лейбниц говорил о монадах, неких материально-духовных первоатомах мироздания. Буддисты называли такие первоатомы дхармами. Современная наука говорит о генах и атомах, хотя гены содержат в себе миллионы атомов, а атомы, в свою очередь, состоят из неких призрачных субстанций, именуемых волны-частицы. Они не волны и не частицы, но на поверхность реальности их можно извлечь либо в виде частицы, либо в виде волны.
Можно ли назвать Адама сыном Бога по плоти? Конечно же, нет. Бог есть Дух. Этот Дух жизни он вдохнул в плоть, и она ожила. Это означает, что сам по себе генетический код не работает. Генетики до сих пор не знают, почему функционируют гены, считывая информацию друг у друга. Но Библия совершенно четко говорит, что и творение мира, и сотворение человека совершается Словом: «В начале было Слово, и Слово был? у Бога, и Слово было Бог». Именно в Евангелии от Иоанна открыта великая тайна сыновней природы Слова. Слово – Логос, которое в начале и которым все творится и все начало быть, является Иисусом Христом Сыном Божиим. Только зная эту тайну и чувствуя себя усыновленным самим Иисусом, Иоанн смог продиктовать своему ученику Прохору текст Откровения Святого Иоанна Богослова, или Апокалипсис. На Голгофе свершилась великая мистерия. Иисус своим словом нарек Иоанна сыном Девы Марии и тем самым наделил его благодатью Богоусыновления. Иоанн стал Сыном Божиим, конечно, не в том смысле, в каком был им сам Христос, а в том, в каком он называл апостолов Сынами Божиими. Своим отцовством Бог творил мир и человека, а своей сыновней ипостасью он воплотился и вочеловечился, родившись от Девы Марии. Таким образом, человеческая плоть смогла полностью и без остатка вместить в себя всю божественную природу. Иисус не только Бог, не только Человек, он Богочеловек. Он одновременно Бог-Сын, Бог-Отец  Бог – Дух Святой.
Как можно быть одновременно отцом и сыном? Генетический прообраз такого чуда – клон, а духовный – Слово. Вот что говорит Иоанн в самом начале Апокалипсиса о Слове: «Откровение Иисуса Христа, которое дал Ему Бог... И Он показал, послав оное чрез Ангела Своего рабу Своему Иоанну, который свидетельствовал Слово Божие и свидетельство Иисуса Христа...»

СВИДЕТЕЛЬ

Иоанн в Апокалипсисе «свидетельствует свидетельство». Он становится Божиим оком, прозревающим вместе с Иисусом будущую судьбу всего мира. Все, что он видит, он сначала слышит, как Слово Божие. Зрительные образы являются истолкованием Слова. Это очень напоминает сотворение Богом мира и человека. Все, что возникло, Бог творит Словом, но изначальное Слово – это еще и Логос, Сын Божий, Иисус Христос.  Иисус является не только Богом-Отцом и Святым Духом, первотворящей причиной мира, но и Сыном Божиим, воплощенным Богочеловеком. Но это только в земном времени. Он воплотился в первом веке, был распят Пилатом Понтийским и воскрес в третий день. По другому, вселенскому, отсчету все это было и будет «прежде всех век», поскольку Бог предшествует самому времени. Он его сотворил вместе со всей вселенной. Поэтому Иоанн говорит не о предсказании будущего, а о свидетельстве Иисуса. Бог видит одновременно прошлое, будущее и настоящее. Слово «свидетельство» есть и в начале Евангелия от Иоанна. Там Иоанн Богослов говорит об Иоанне Крестителе, что он не был Свет, но «свидетельствовал о Свете». Подобным же образом Иоанн Богослов сам не является свидетелем будущего. Он «свидетельствует свидетельство» Иисуса. Иисус передал Иоанну Богослову свое свидетельство о будущем мира, как до этого передал ему свое сыновство, препоручив ему быть сыном Девы Марии.
Когда Бог общался с Моисеем, он был невидим для его глаз. Моисей слышал только голос. После воплощения по земному времени произошло чудо. «И Слово стало плотию и обитало с нами, полное благодати и истины». После вознесениям Иисус перестал быть видимым для человеческого ока. Теперь общение с ним осуществлялось через Святого Духа Утешителя. Святой Дух сошел на апостолов в виде огненных языков, и они заговорили на разных языках. Иоанн не видит своего Учителя воочию, как это было при жизни Иисуса на земле. Теперь он, как Моисей, только слышит голоса Ангелов. Поэтому в Апокалипсисе так часто звучит древняя шумерская пословица: «Имеющий уши да слышит». Однако 90 процентов информации проходит через зрение. «Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». Апокалипсис – книга зрения, вернее, прозрения. Иоанн Богослов был уже в преклонном возрасте. Его земное зрение было уже притуплено. Апокалипсис он не пишет, а диктует своему ученику св. Прохору. Значит, все зрительные образы книги открываются прежде всего духовному взору. Иоанн свидетельствует в Духе и Истине.
Это обстоятельство и смутило исследователей. Почему в Откровении автор говорит о своем Учителе какими-то абстрактными образами? Было даже высказано предположение, что на самом деле Апокалипсис написан раньше/когда Иисуса ждали, но он еще не появился в историческом времени. Однако, как всегда, право Оказалось церковное предание. Откровение Иоанна – действительно последняя книга Нового Завета и самый поздний труд любимого ученика Христа. Он был сослан на отдаленный остров Патмос и «был в духе в день воскресный и слышал позади себя громкий голос, как бы трубный, который говорил: Я есмь Альфа и Омега, первый и последний; то, что видишь, напиши в книгу...»
Иоанн не просто говорит о голосе, который слышал, но даже дает вполне конкретное описание, как звучал этот голос, сравнивая его со звуком трубы.
Это замечание очень важно. Автор тем самым указывает, что для него это не просто мысленный образ, а вполне конкретное, поразившее его слух звучание. Дело происходит в Средиземноморье, в ареале древнегреческой культуры, где существовала давняя традиция общения с будущим именно через посредничество голоса. Был знаменитый Дельфийский оракул, где голос звучал из расщелины скалы и тоже отличался протяжной гулкостью. Голос звучит на распространенном в Средиземноморье диалекте греческого языка койе. Буквы греческого алфавита альфа и омега не оставляют в этом ни малейшего сомнения. Альфа – первая, омега – последняя буквы алфавита. Сам алфавит символизирует полноту времен, вечность, которая замыкается по кругу буквами альфа и омега.
Дело в том, что греческий алфавит, как и все древние алфавиты, создавался из зодиакального круга. Буква альфа – это созвездие Тельца, сохранившее свои очертания в написании. Омега – созвездие Овна, примыкающее к Тельцу. Деление зодиакального круга носит чисто условный характер. Его можно разделить на любое количество секторов в соответствии с количеством букв в данном алфавите.
Обернувшись на голос, прозвучавший за спиной, Иоанн увидел семь золотых светильников и самого говорящего, подобно Сыну Человеческому, облеченного в подир – одежду священников и царей. Однако похожесть на человека вовсе не означает, что это был человек. Некое подобное человеку огненно-белое существо: «Глаза Его и волосы белы, как белая волна, как снег; и очи Его – как пламень огненный; и ноги Его подобны халколивану, как раскаленные в печи; и голос Его – как шум вод многих; Он держал в деснице Своей семь звезд, и из уст Его выходил острый с обеих сторон меч; и лицо Его – как солнце, сияющее в силе своей».
Трудно отказаться от мысли, что перед нами некий инопланетный посланец. Однако это был не кто иной, как сам Иисус Христос. Вот его слова, обращенные к Иоанну, не оставляющие ни малейшего сомнения: «Не бойся; Я есмь первый и последний. И живый; и был мертв, и се, жив во веки веков, аминь; и имею ключи от ада и смерти».
Множество художников не раз пытались изобразить того, кого увидел на Патмосе автор Откровения. Лицо в виде солнца с человеческим ликом, натуральный –обоюдоострый меч, исходящий из уст, ноги в виде двух огненных столбов, похожих на  солнечные лучи. Это видение отозвалось даже в футуристической поэзии Маяковского; «Ко мне, раскинув луч-шаги, шагает солнце в поле». Существует изображение Христа в царских одеждах, восседающего на огненном троне, с мечом, исходящим из уст. Однако следует помнить, что Иоанн «был в духе». Следовательно вперед нами не столько внешнее изображение, сколько мысленная символическая икона. Это не космический пришелец и не солнце в лучах заката, а новый вселенский образ Христа. Более того, это его первое словесное изображение, данное апостолом. Первое и последнее.
Все четыре Евангелия ничего не говорят о внешности Иисуса. Древнеизраильская традиция избегает любых попыток словесного портрета, поскольку одна из десяти заповедей запрещает изображение Бога. «Не сотвори себе кумира» – это принципиальный отказ от видимого образа Бога и приход к невидимому. Однако заповедь, полученная Моисеем, запрещает изображать Бога в камне, в глине, но отнюдь не в слове. Марк и Лука никогда не видели Иисуса, но Матфей и Иоанн общались с ним при жизни. Иоанн был настолько любим Учителем, что даже возлежал у него на груди во время трапезы. И тем не менее в Евангелии от Иоанна нет даже намека на портретный образ. И вот и первых же строках Апокалипсиса появляется первый словесный образ Христа воскресшего и вознесшегося. Иоанн здесь чрезвычайно далек и от израильской, и от греческой традиций. Тело Иисуса, если здесь можно говорить о теле, вылеплено из стихий воды и огня. Волосы белы, как волны и снег. Очи, как пламя, лицо, как солнце, ноги, как раскаленные в печи. Здесь нет и намека на греческий или римский скульптурный реализм. Такой образ Христа мог бы написать разве что Сальвадор Дали. Но ведь это спустя две тысячи лет. Иоанн же видел Иисуса воочию, стоял у подножия креста в часы распятия, но Христос никогда не был для него просто в человеческом облике. Не человек, а Богочеловек, Бог – Слово. В космическом портрете Иисуса, который впервые дан в Апокалипсисе, Иоанн предстает перед нами не только как апостол и свидетель, но и как величайший художник, опередивший .все эпохи. Перед нами гений, создавший словесный портрет, икону сверхгения Богочеловека Иисуса Христа.

ДВЕРЬ, ОТВЕРСТАЯ НА НЕБЕ

 «Я есмь дверь», – говорит о себе Иисус. Иоанн – его истинный ученик, в полноте унаследовавший образное небесное зрение Великого Учителя. Духовным взором он прозревает дверь, отверстую на небе. Сегодня не прекращаются споры о том, каким виделось небо Иоанну. Было ли оно для него твердым, хрустальным, состоящим из множества сфер с прикрепленными к ним звездами и планетами? Или Иоанн знал о бесконечной прозрачной воздушной бездне? Споры эти бессмысленны, поскольку астрология и астрономия вместе с космологией не интересовали Христа и его апостолов. Они знали, что вселенная – это Иисус, что Царство Божие внутри человека, а отнюдь не снаружи. Любые внешние проявления мира – всего лишь символы духовной, вечной реальности. Для Иоанна небо – это прозрачная граница между видимым земным и невидимым небесным мирами. Ему не нужны ракеты или телескопы, чтобы туда проникнуть. Вполне достаточно «быть в духе»: «После сего я взглянул, и вот дверь отверста на небе».
Что же нужно, чтобы войти в эту дверь? «И вот, престол стоял на небе, и на престоле был Сидящий; и Сей Сидящий видом был подобен камню яспису и сардису; и радуга вокруг престола, видом подобная смарагду».
Это вторая словесная икона Христа, восседающего на престоле в окружении 24 старцев в белых одеждах и золотых венцах. Все это очень напоминает восточный придворный ритуал. Царь-солнце восседает на троне в окружении звезд и планет. Вспомним пушкинскую обработку мистической зороастрийской притчи о царе-солнце (Салтане), где «весь сияя в злате,/ царь Салтан сидит в палате / на престоле и в венце / с грустной думой на лице».   
Уже древние египтяне смутно догадывались, что единственный зримый образ Бога на небе – это солнце. Позднее святой Василий Великий назвал солнце ликом Христа. Но и ночное небо именовалось зримым раем. Двадцать четыре старца в белых одеждах – это созвездия, плывущие по зодиакальному кругу вокруг солнца. Вернее, созвездия и солнце – это символы незримого Христа. Символ появляется в тот момент, когда земное зрение не может окинуть взором бесконечность. Не удивляйтесь, что Иоанн Богослов, не отходивший от Иисуса до последнего часа, видевший его и в славе, и в земной немощи, поруганного, полунагого, исполосованного бичами, бездыханного, мертвого, только в конце жизни находит образы и символы, дающие возможность увидеть Христа в космической славе. Для этого надо «быть в духе». Слова «я был в духе» означают вдохновение. Именно тут, в Апокалипсисе, и родилось это слово. Вдохновение – дверь,  отверстая на небе. Нет никакого сомнения, что Богочеловек Иисус был величайшим поэтом и совсем не случайно его любимым учеником стал гениальный поэт Иоанн Богослов.
Многие астрономы и астрологи не раз пытались истолковать Апокалипсис как астрологический трактат. На самом деле астрологические символы и астрономические реальности присутствуют в этой великой поэме только как образы и метафоры.
Метафора и образ – это словесная икона, позволяющая в зримых символах представить невидимое. В Катехизисе говорится, что Бога никто видеть нигде не может. Однако было же исключение, когда Христос родился и жил на земле, скажет иной человек. И ошибется. Люди видели Иисуса как человека. Увидеть Богочеловека не удалось никому. Апокалипсис – первая попытка сделать зримым незримое. Иоанн Богослов впервые увидел Иисуса-Богочеловека не на земле, а именно на небе, когда пришло вдохновение. Мы привыкли к иконному образу Христа, забывая, что в первом веке никто из очевидцев апостолов не проронил ни единого слова о том, как выглядел Иисус при жизни на земле.
Заповедь, запрещающая любые изображения Бога в дереве, в камне, в глине, не позволяла апостолам стремиться к созданию икон или фресок с изображением Спасителя. Иисус изображается чаще всего в образе жертвенного агнца, каким, кстати, увидел его на небе автор Откровения. Слово «откровенно» пришло к нам из Откровения Иоанна Богослова. Откровенность – это полная искренность в сочетании с вдохновением. Надо быть искренним и «быть в духе», чтобы пророчествовать. Автор не стремится что-либо зашифровать или скрыть. Наоборот, он предельно открыт и стремится рассказать, почти взахлеб, обо всем, что увидел, засвидетельствовал, но ему самому далеко не все ясно. Тут надо вспомнить признание поэта: «Не знаю сам, что буду петь, но только песня зреет». Это сказал Фет в девятнадцатом веке. Но и в первом веке Законы поэзии были те же. Апокалипсис не просто поэзия, но поэзия боговдохновенная. Впрочем, поэзия всегда  боговдохновенна, иначе она не поэзия.
Когда Иоанн Богослов писал свое Откровение, еще не существовало сложившегося церковного канона. Из самого текста поэмы мы видим, что существуют целых семь церквей, каждая из которых в чем-нибудь заблуждается. Дело в том, что для Иоанна, привыкшего все проблемы духа свободно обсуждать с Иисусом, не существует одного, единственно правильного решения. Утверждение другого апостола, что «надлежит быть меж вами спорам, дабы выявились искуснейшие», лучше всего передает атмосферу полного свободомыслия в кругу Иисуса. Другое дело, что это свободомыслие единомышленников, горстки избранных в море заблуждающихся и просто язычников. «Много званных, а мало избранных» – таков закон раннехристианского посвящения. Но именно таков закон поэзии.
В Древнем Израиле не существовало такого понятия – поэзия. Человек, родившийся поэтом, мог творить только в системе устоявшейся религиозной традиции и символики. Мы говорим «поэт», а израильтяне говорили «пророк». Об этом исконном значении данного слова вспомнил Пушкин, когда написал своего «Пророка». Религия и поэзия не одно и то же, но без поэзии нет религии. Все великие священные книги создавались прежде всего поэтами. У древних греков не было Библии. Их Моисей именовался Гомер, их Библия – «Илиада» и «Одиссея». И то и другое создавалось в ареале Средиземноморья, прародины всей современной европейской культуры. Древнегреческий бог Аполлон был поэтом, а Орфей, поэт и певец, значил для древних греков ничуть не меньше, чем Аполлон. Орфические мистерии стали по сути древнегреческой литургией. Одним словом, и для греков, и для древних евреев поэзия – священное дело.
Израиль по образу жизни, при всех отличиях, был все же неотъемлемой частью Римской империи. Не меньшее влияние оказывал на него Египет. Египет притянул к себе даже такого гиганта, как Юлий Цезарь. Именно он придал Риму облик, который сохранился до нынешних дней. И сделал это Цезарь под влиянием Клеопатры, которую полюбил в прямом смысле больше жизни. За эту любовь ему пришлось отдать жизнь. В Александрийской библиотеке, которую сожгли солдаты Цезаря, хранились многие книги, по которым обучался Иисус. Ведь детство его прошло не в Израиле, не в Назарете, откуда он родом, а в Египте, куда бежали от гнева Ирода Мария с Иосифом.
Сам факт того, что в Египет можно было легко бежать с женой и младенцем, говорит о тесных связях между Египтом и Иудеей. Что представлял собой тогдашний Египет? Это была процветающая культурная страна, затмевающая своим блеском даже великий Рим. По сути дела, духовный центр империи был не в Риме, а в Александрии. Сожжение Александрийской библиотеки было своеобразной местью римской солдатни. Клеопатра очаровала не только Цезаря и Антония, но и весь Рим.
Многие с удивлением говорят об одном весьма странном обстоятельстве: самые древние христиане живут не в Греции, не в Израиле, а в Египте и Сирии.
Закон Моисея, десять заповедей, получены на Синае, но сам Моисей рожден в Египте. Первая, Нагорная, проповедь Иисуса прозвучала в Израиле, но детство Христа тоже прошло в Египте. И слова его хранились и распространялись прежде всего в Египте. Египет построил для народов дверь, отверстую на небе, – пирамиду Хеопса. Египет подарил миру идею вечного ежегодного погребения и воскресения Озириса. Египет создал мистерию, где положение во гроб мумии фараона лишь предшествовало его грядущему воскресению. Но, как недавно выяснилось, отнюдь не только фараон и знатные египтяне подвергались такому символическому захоронению. Обнаружены поистине гигантские кладбища забальзамированных мумий. Воскресение было главной национальной идеей этого великого государства. Детство Иисуса прошла А стране, где каждый год воскресал Озирис, погребаемый и оплакиваемый Изидой. Естественно, что  Иисус соотносил эти празднества и верования египтян с верой Авраама и Исааками с, теми религиозными идеями, которыми был пронизан Израиль.

ОБРАЗЫ ИИСУСА

В Израиле господствовали две религиозные партии – саддукеи и фарисеи. Фарисеи верили в воскресение мертвых. Саддукеи называли эти верования детскими сказками. Иисуса судили саддукейские первосвященники. Сам он критиковал и саддукеев, и фарисеев, но вера в грядущее воскресение была ему более чем близка. Но понимал ее Иисус по-своему. Ведь он был из рода назареев – потомков царя Давида. Из этого рода должен был придти Спаситель – Мессия. Иисус, конечно же, знал о том, что Иосиф не являлся его отцом по плоти. Знал он об Ангеле, который явился Марии и возвестил. Благую весть о младенце, зачатом во чреве от Духа Святого. Ангел сказал Марии наяву и  Иосифу во сне только то, что они могли понять и вместить. Остальное должен был возвестить миру сам Иисус. Однако и ему предстояло пройти в жизни все стадии обучения и духовного созревания, которые уготованы каждому великому человеку. То, что Иисус мог подвергаться обычным человеческим соблазнам, совершенно очевидно явствует из текстов Евангелий. Особенно красноречиво свидетельство об этом – искушение в Пустыне во время сорокадневного поста.
Откуда апостолы знают об этом эпизоде, предшествовавшем проповеди Иисуса? Ведь дело происходило в пустыне, где, кроме Спасителя и Духа Искусителя, не было никого. Разумеется, это рассказ самого Иисуса. Евангелисты, знавшие, что Иисус – Спаситель, Богочеловек, никогда бы не решились приукрашивать его жизнь какими-либо легендами или вставными новеллами из третьих уст. Значит, перед нами рассказ, а правильнее  сказать, поэма самого Иисуса.
Прежде всего бросается в глаза сходство с Откровением Иоанна, который учился поэтическому религиозному творчеству у самого Христа. Иоанн «был в духе», Иисус «возведен был Духом в пустыню». Нет ни малейшего сомнения, что это Дух Божий, сошедший на него во время Крещения.
Мы не знаем, как именно постился Иисус, чем он питался, что пил. Все это вынесено за скобки великой поэмы. «И приступил к Нему искуситель» – в этих словах очень ярко видна авторская подлинная индивидуальность Спасителя. Ведь единственная молитва, которую он от первого лица оставил апостолам, заканчивалась словами: «И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого».
Никто никогда до Иисуса не говорил так явно о присутствии лукавого, искусителя на земле. Змий, соблазнивший Еву, все же очень древний образ из «Бытия». Он настолько древен и почти сказочен, что даже несет в себе черты зооморфного чудовища. Он змий. Но говорящий и ходящий. Ползать он станет в наказание за искус.
Искуситель, приступивший к Иисусу в пустыне, наделен только одним человеческим свойством – голосом. Во всем остальном он – Дух, не имеющий никаких телесных очертаний. Здесь существенная разница между Иисусом и его любимым учеником. Откровение Иоанна пронизано очень зримыми, почти телесно осязаемыми образами духовного мира. Образы искушения в пустыне – это эхо великой книги в сердце автора. В Писании, которое Иисус изучал и даже толковал в синагоге с детства, есть такие слова: «Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих». А вот как преломилось это высказывание в поэтическом рассказе Иисуса: «И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами». Вот тут-то и прозвучал ветхозаветный ответ Христа: «Не хлебом одним...» Прозвучал и стал стихом, пословицей, поговоркой, а до этого был только книжной мудростью.
Иисус с детства полюбил Книгу. Еще ребенком он во время ярмарки убежал от родителей в синагогу, где вместе со взрослыми толковал Тору – Пятикнижие. Однако в зрелые годы никто не видит Иисуса со свитком в руке. Он восклицает: «Горе вам, книжники...» Толкование Книги не его занятие. Он не толкует, он воскрешает текст. Так возникла в Израиле новая поэтическая школа. Иисус говорит о Духе и Букве. Толковать Писание надо не буквально, а в Духе. По сути дела, речь уже идет не о толковании, а о поэтическом творчестве.
Совсем не случайно Иоанн назвал Иисуса Логосом – Словом Божиим, облаченным в плоть. Иисус и есть Бог-Слово. Чтобы понимать Слово, надо «быть в Духе». Нужно вдохновение. Понимание Слова Иисуса – это не рабское следование Букве, а свободное творчество. Как Иисус поступал с Писанием, так и мы должны относиться к его словам. Творить и преображать. В результате такого творящего преображения и появилась поэма  Апокалипсис.                .
     Нам неизвестно, слышал ли Иоанн первую, Нагорную, проповедь, или он появился позднее, пленившись другими словами Учителя. Ясно только, что слова Иисуса звучали не в безвоздушном пространстве, а в хоре многих других проповедников Древнего Израиля. В это же время проповедует родственник Иисуса Иоанн Креститель. Его проповедь звучала и в пустыне, и во дворце царя. За ним двигались толпы последователей, уверенных, что это и есть Спаситель-Назарей, который придет из рода Давидова. Несомненно, что Иисус в молодости подражал Иоанну, учился у него огненному слову. Семья и род Иисуса по материнской линии и по линии его нареченного отца Иосифа знали, что от кого-то из них родится Мессия. Правда, никто не предполагал, что Рождество будет столь необычным. Однако Иоанн Креститель тоже родился при особенных обстоятельствах. Его родители считались бесплодными, и только чудом и высшим замыслом природный ход вещей был нарушен, и родился великий Предтеча: «Он не был свет, но был послан, чтобы свидетельствовать о Свете». Иисус слышал его огненную проповедь, принял от него Крещение в водах  Иордана, и здесь же произошло сошествие Святого Духа в виде голубя. По словам Иоанна Богослова, об этом так сказал сам Иоанн Предтеча: «Я видел Духа, сходящего с неба, как голубя, и пребывающего на Нем». Сам Предтеча Иисуса не знал, хотя это был его родственник. Иисус же, конечно, много слышал об Иоанне и не случайно пришел к нему после сорокадневного поста в пустыне.
Обычай Крещения (омовения) в воде не был канонически узаконен в Израиле. Но следует отметить, что от Сирии до Египта существовали сходные по духу религиозные направления, где такой обычай практиковали. Это эссеи, терапевты и кумраниты. Во всех трех религиозных братствах были сильны ожидания скорейшего прихода Мессии. Задолго до Рождества кумраниты пережили и описали в своих текстах смерть основателя движения, Учителя, убитого нечестивым жрецом. Учитель крестил в воде и собирался с двенадцатью учениками на священные трапезы, где ели священный хлеб и пили священное вино. После гибели Учителя трапезы продолжались в память о нем. Иоанн Предтеча по духу своего учения очень близок к кумранитам. Кумраниты называли себя Сынами Света.
Иоанн Богослов так говорит об Иисусе: «Был Свет истинный, который просвещает всякого человека, приходящего в мир. В мире был... и мир Его не познал». За сто с лишним лет до Рождества в Израиле уже существовала религия, чрезвычайно близкая по духу к христианству. И все же это не было христианством.
Самым ярким и неожиданным для современников было учение Иисуса, вернее, его откровение о богоусыновлении. Иоанн Богослов говорит об этом в первых строках своего Евангелия: «А тем, которые приняли Его, верующим во имя Его дал власть быть чадами Божиими, которые не от крови не от хотения мужа, но от Бога родились. И Слово стало плотию и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу, как единородного от Отца».
Таково поэтическое и религиозное зрение, вернее прозрение любимого ученика Христа. Позднее в Апокалипсисе появится образ мужа в белых одеждах с обоюдоострым мечом из уст, с волосами белыми, как барашки волн, с ликом, как солнце. И образ Царя, восседающего на троне. И, наконец, в небе появится семирогий Агнец посреди огня всесожжения.
Откуда пришли все эти зримые образы, символы, эмблемы, иконы? Заповедь «не сотвори себе кумира» запрещала любые изображения Господа. Однако запрет не распространялся на слово. Однако и в слове Бог никогда не изображался зримо. В Ветхом Завете Адам, Ева, Ной, Авраам и все праотцы слышат только голое Вседержителя. С голоса начинается сотворение мира. После голоса появляется Свет, сотворенный Словами Господа. Однако и голосу, и Свету предшествует Дух. Триада Дух – Голос – Свет своеобразный эмблематический отсвет тайны Святой Единосущной и Нераздельной Троицы – Отца, Сына и Святого Духа.
В Евангелии от Иоанна Иисус сначала явлен как Логос – Слово, потом как Свет, потом как Единосущный Сын Бога. Потом Иоанн видит духовным зрением, как над Иисусом простирается во время Крещения Святой Дух в виде голубя А уже на следующий день Иоанн Креститель называет Иисуса Агнцем Божиим. Таким образом происходит неслыханное ранее. Это не было ни у пророков, ни в одной из книг Ветхого Завета. Бог явлен в облике человека Иисуса, в зримом образе ягненка – Агнца и в зримом образе голубя – Святого Духа. Возникает еще одна триада: Человек – Голубь – Ягненок. Заповедь, полученная Моисеем, запрещающая изображения Господа, не отменена, но осмыслена по закону Христа не в Букве, а в духе. На смену языческим кумирам пришел одухотворенный поэтический образ. Когда Иоанн Креститель увидел Святого Духа в виде голубя, человек впервые окинул духовными очами духовное небо, и оно разверзлось.
Через Христа небо сошло на землю, и это только начало Иисус обещал апостолам, что настанут времена, когда люди воочию увидят Ангелов, служащих Сыну Человеческому. И этот момент настал, когда перед Иоанном Богословом раскрылось небо, и он описал это или, правильнее сказать, засвидетельствовал в Апокалипсисе.
      
ПОЭМА О СЫНЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ – СЫНЕ БОЖИЕМ

Разумеется, юный Иисус знал учение сынов света, кумранитов, о Царстве Божием на земле. Кумраниты пытались воздвигнуть это царство справедливости в пещерах Кумрана. Здесь был возведен целый город, в котором упразднялись собственность, денежная система и запрещалось даже ношение женских украшений. Впрочем, в одном из погребений все же найден скелет молодой женщины с браслетом на ноге. Кумраниты бережно собирали Древние свитки и создавали в подражание им свои новые религиозные поэмы. В этих поэмах предания и легенды тесносплетались с фактами реальной истории. Сказание о Великом Учителе, которого предал позорной казни некий нечестивый жрец, рассказ о его последней трапезе с двенадцатью апостолами – все это глубоко запало в душу Иисуса, когда он еще не был явлен и известен миру.
Что знал о себе Иисус в ранней молодости? Что он назарей из колена Давидова; что назареями от рода Давидова являются его земные родители; что его нареченный отец Иосиф не является его отцом по плоти; что он был зачат не «от хотения мужа», а по Благовестию Ангела Господня, явившегося его матери Марии, возник в ее чреве от Духа Святого; что предвестием его рождения стала Вифлеемская звезда (соединение Сатурна – Отца с Сыном – Юпитером); что три волхва, астролога, пришли с востока, чтобы положить в его младенческую колыбель царские дары: золото, ладан и смирну; что о его рождении возвестили с неба Ангелы пастухам и те тоже пришли поклониться Спасителю мира.
Всего этого вполне достаточно, чтобы не помышлять о какой-то обычной земной судьбе, а думать лишь о своей божественной миссии. Никакие сверхъестественные явления не вторгались в детство, юность и молодость Иисуса. Иначе он рассказал ы об этом апостолам, как поведал им об искушении в пустыне. Но как рассказать о чуде? Это может быть в форме бесстрастного рассказа или в виде поэмы. О чуде нельзя поведать языком документальной прозы. Чудо требует образа. В земном смысле этого слова Христос был поэтом, но истинная поэзия всегда неземная. И уж тем более поэма всемирного гения и Богочеловека.
«Царство Мое не от мира сего», – говорит он. И уже одной этой фразой высоко воспарил над теми же кумранитами, которые строили Царство Божие на земле.
«Царство Божие внутри вас есть», – говорит Иисус. И с этого момента ход мировой истории перевернут. Все «Илиады» и «Одиссеи», которые протекали вовне, теперь переместились вовнутрь, в сердце человека. Кумраниты, они теперь и близко, и далеко. Они строят Царство Божие на земле, а Иисус возводит стены нового, Небесного Иерусалима в человеке. Вот он обращает свой взор к главной святыне Израиля, к храму Соломона и, предсказывая и его грядущее разрушение, и свою гибель, и свое трехдневное воскресение, восклицает: «Разрушьте храм сей и Я в три дня воздвигну его». Иудеи комментируют: «Он говорил о храме Тела Своего».
Итак, вот образы Иисуса:
Царство Божие не вовне, не на небе, а внутри человека, в его душе;
храм не на горе и не на площади, а в человеке, вернее само тело человека как храм;               
«церковь не в бревнах, а в ребрах», – гласит русская поговорка, продолжающая эту метафору.
Прекрасны метафоры о размерах Царства Небесного о его незримом присутствии во всем. Царство Небесное подобно «закваске», дрожжам, они невидимы в тесте, но они делают тесто хлебным. Царство Небесное подобно горчичному зерну (имеется в виду размолотая мельчайшая частица горчицы), оно почти невидимо, но придает вкус всей пище.
Иисус – поэт, видящий великое в малом, невидимое в видимом. Его главный образ – словесная икона Бога-Отца Бог-Отец подобен солнцу, он пылает лучами своей милости на праведных и неправедных. Будьте совершенны, как Отец ваш Небесный!
Учение о подражании Отцу Небесному – самая радостная часть Евангелий. У Иисуса нет земного отца по плоти. Есть только нареченный отец Иосиф Обручник, обрученный с Марией. Все его помыслы с детства устремлены к Отцу Небесному. Когда родители, потеряв мальчика на ярмарке, находят его в синагоге среди толкующих Писание, они укоряют его в том, что Иисус не думает о близких. И тут из уст Иисуса исходят слова,    где уже заключена основа его нового откровения. Он называет синагогу своим домом, а Бога своим Отцом. Только в этом контексте можно правильно понять два других эпизода. В одном из них Иисусу сообщают, что его мать и братья не могут пробиться к нему сквозь толпу. «Кто матерь Моя, и кто братья Мои?» – отвечает Спаситель. В другом апостол просит Иисуса повременить, дабы, прежде чем следовать за Учителем, успеть похоро нить умершего отца. «Предоставь мертвым погребать своих мертвецов», – говорит Христос. Так что же, отменяется заповедь «чти отца твоего и матерь твою»? Нет, конечно. Просто не должно быть препятствий на пути от жизни земной к жизни небес ной, от отца земного к Отцу Небесному.
Тут следует понять, насколько новым и неожиданным было прозрение Иисуса о небесном усыновлении. Только в этом контексте можно понять великую притчу о блудном сыне. Блудный сын – все люди Израиля, забывшие о своем Небесном Отце.   Здесь нужно вспомнить, как необычно выглядит возвращение сына. Возвратившись, он живет тайно в доме отца, питается свиными помоями. Когда же отец узнает своего сына среди слуг, в нищенских лохмотьях, он радуется его возвращению больше, чем всем своим детям, не уходившим из дома. Блудному сыну уготованы лучшие одежды и лучшее место за столом.
Вся земная, устоявшаяся иерархия здесь перевернута. «Последние будут первыми». Заблудшей овце пастух и хозяин радуются больше, чем всему стаду, которое никуда не уходило. Все это можно понять лишь в должном поэтическом контексте. Обратите внимание, что Бог-Отец страдает от разлуки с любимым сыном, пожалуй, даже больше, чем сын. В притче о блудном сыне слышно нечто ранее немыслимое – сострадание к Богу.
Учение Христа о небесном богоотцовстве шокирует окружающих. «Разве мы не рождены от Авраама и Исаака?» Ответ Иисуса снова повергает в шок: «Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму». Трудно представить себе более яркую  метафору усыновленного Богом мира. Если даже камни могут стать детьми Божиими, равными потомкам Авраама, то что же говорить о людях...
А теперь о людях. Перед нами еще одна поэма о Сынах Божиих, Сынах Человеческих. Заметим, что оба звания для Иисуса тождественны. Сынами Божиими и Сынами Человеческими Иисус называет всех, кто считает Бога своим отцом. Но это речь идет о многих и званных: «Много званных, а мало избранных». Чтобы стать усыновленным Господу по Духу, надо родиться заново. Об этом Иисус говорит ночью Никодиму во время тайной беседы. Поскольку Иоанн Богослов дал описание этой встречи в своем Евангелии, мы видим здесь двойную поэму о двух рождениях. Одна принадлежит самому Господу Иисусу Христу, другая же любимому ученику, когда он излагает слова Учителя. Автор Апокалипсиса чувствовал двойной огонь вдохновения. Один – от слов Иисуса, сказанных Никодиму, другой – от него же через Духа Святого, когда писалась эта глава.
«Между фарисеями был некто, именем Никодим, один из начальников Иудейских». Напомню, что фарисеи были оппозиционной партией и верили, в отличие от саддукеев, находившихся в то время у власти, в грядущее воскресение мертвых. Это отчасти сближало Никодима с Иисусом. Никодим приходит ночью. Это значит, что уже тогда Иисус и его ученики подвергались гонениям.
В первых же словах, обращенных к Никодиму, Спаситель открывает ему великую тайну. «Если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия». Сколько открытий в этих словах! Во-первых, должно родиться второй раз, то есть свыше. Во-вторых, родившиеся свыше могут увидеть Царствие Божие, что и произошло позднее с Иоанном, когда он воочию увидел Небесный Иерусалим.
Далее следует дивный диалог Никодима с Иисусом.
Н и к о д и м: «Как может человек родиться, будучи стар? Неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей и родиться?»
И и с у с: «Если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие».               
И далее следует гимн Духу, который сам по себе есть великий стих:

Рожденное от плоти есть плоть,
А рожденное от Духа есть дух...
Дух дышит, где хочет,
И голос его слышишь,
А не знаешь, откуда приходит
И куда уходит:
Так бывает со Всяким,
Рожденным от Духа.

Как не узнать в этих стихах грядущих событий? Когда Иоанн  будет сослан на остров Патмос, и, «будучи в духе», услышит голос, и будет возведен к небу.
Удивленный Никодимв смятении спрашивает: «Как это может быть?» – и в ответ слышит новый стих о земном и небесном:

Если Я сказал вам о земном
И не верите, –
Как поверите,
Если буду говорить вам о небесном?
Никто не восходил на небо,
Как только сшедший с небес
Сын Человеческий,
Сущий на небесах.

Надо хоть немного, но быть поэтом, чтобы понять последние четыре строки. На небо восходит только с него сошедший, Сын Человеческий, вечно пребывающий (сущий) на небесах. Он на небе. Но он сошел с небес. Он сошел с небес, но вечно пребывает на небесах. Но ведь и небеса – это не купол над головой, а образ Царствия Божия, которое внутри вас.
И как бы завершая поэму о Святом Духе, Иоанн Богослов приводит в конце той же главы слова Иоанна Крестителя:

Приходящий свыше
И есть выше всех;
А сущий от земли
Земный и есть...

Ибо Тот, Которого послал Бог,
Говорит слова Божий,
Ибо не мерою
Дает Бог Духа.

Бесконечный, безмерный Святой Дух воцаряется на земле в образе Сына Божия, Сына Человеческого, Богочеловека Иисуса Христа, рожденного от воды и Духа в момент Крещения. И, уподобляясь Ему, многие будут отныне усыновлены свыше.

ПОЭМА О НЕБЕСНОМ ЖЕНИХЕ

Лирика всегда начинается с брачного томления. Библейская Песнь песней полна эротических вожделений невесты к жениху и жениха к невесте. Это Восток, сладостный, томный, страстный. Здесь умирают от любви, едва завидев возлюбленную или возлюбленного. Здесь уже в 12 лет мальчики готовы к продолжению рода, а продолжительность жизни столь мала, что старцы выглядят, как космические пришельцы. Старец уже пророк, выходец из других времен. Но вот что интересно: вопреки демографической ситуации, согласно которой большинство жителей Востока были молоды, в Евангелиях молодые люди отсутствуют. Мир детей и молодых людей считался недостойным описания. Из священной книги почти ничего невозможно узнать о детях и юношах. Именно этим объясняется отсутствие сведений о детстве и юности Иисуса.
Но ведь был он, Иисус-мальчик, Иисус-юноша, Иисус – молодой человек. Эпизод в синагоге, где маленький Иисус толкует вместе со старцами Тору, не оставляет сомнений в его книжных пристрастиях. Мальчик Иисус любил книгу. И, конечно же, обладая сверхбожественным даром, он, подражая автору Песни песней, писал поэму о любви, где любовь земная полностью слита с первым чудом Иисуса, который много позже евангелисты запечатлели как реальный исторический эпизод, – брак в Кане Галилейской с превращением воды в вино.
Я хочу здесь поставить все точки над i. Не сомневаюсь ни секунды, что брак в Кане Галилейской и превращение воды в вино – все это было. Но было по заранее готовому поэтическому сценарию, автор которого – молодой Иисус. Чудо Иисус совершил уже в тридцатилетнем возрасте, а поэму с описанием этого чуда в устном виде создал еще в молодые годы. Иисус, как Гомер и Сократ, творил устно. Этим и объясняется, что, приступив к проповеди в 30 лет после сорокадневного поста в пустыне, он фактически говорит стихами. Все четыре канонических текста Евангелий, написанных четырьмя евангелистами, написаны не ими, а от них. Евангелисты диктуют наизусть, а кто-то записывает их слова. Св. Матфей и св. Иоанн Богослов знали и видели некоторые эпизоды, о которых говорится в Евангелиях. Св. Лука и св. Марк знают события из вторых и третьих уст. Но вот что удивительно: и бывший сборщик податей Матфей, и греческий врач Лука, и историк Марк, и любимый ученик Господа Иоанн изъясняются стихами с такой легкостью, словно все четверо родились поэтами. Между тем несомненным поэтом, наделенным образным видением, был и остается прежде всего св. Иоанн. Он ученик Иисуса не только в богословии, но и в поэзии. Три других евангелиста сияют отраженным светом от поэзии самого Сына Божия. Мы не всегда понимаем, что речь идет еще и о заранее созданном тексте самого Господа. Начало Евангелия от Иоанна много раз истолковано в неоплатоническом духе. И тут все верно. «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» надо понимать, как толкует святоотеческое богословие. Однако есть еще и буквальный смысл этого величайшего текста текстов. В нем сообщается, что началу проповеднической деятельности Иисуса предшествует поэма – Слово, где сказано все, что было, и все, что будет. В богословском смысле эта поэма существовала еще до сотворения мира Господом. Она была и будет всегда. Исторически она была написана в конкретном времени и пространстве еще молодым Иисусом. Эта духовная «Илиада» и «Одиссея» формировалась и плавно перетекала от песни к песне, пока не оформилась окончательно в литургический круговорот православных праздников, охвативших все времена.
Если идти по кругу времен, исходя из круга житейского, или, правильнее, житийного, то первый стих, которому все предшествует, поведан нам в первых строках Евангелия от Иоанна. Это восторженный гимн Слову, который, на мой взгляд, создан самим Иисусом и передан нам боговдохновенным его учеником Иоанном Богословом.

СЛОВО

В начале бе Слово,
И Слово бе у Бога,
И Слово бе Бог.
Оно было в начале у Бога.
Все чрез Него начало быть,
И без Него ничто не начало быть,
Что начало быть.

В Нем была жизнь,
И жизнь была свет человеков;
И свет во тьме светит,
И тьма не объяла его.

У этого текста текстов нет предшественников. Он неподражаем, первичен, подлинен и единственен. До сих пор в филологии принято ссылаться на учение Филона Александрийского, который толковал Библию в неоплатоническом духе. Но Логос  Филона Александрийского и Логос-Слово Иоанна Богослова ничего общего, кроме звуковой оболочки, в себе не содержат. Иоанн говорит о Логосе Иисуса и о Логосе-Иисусе как о едином целом. Ничего подобного не было в философии неоплатоников. Никто из них не говорил, что Слово Сократа и Сократ-Слово – это одно и то же. Никто не говорил, что Сократ и есть Слово и что это Слово – воплощенный Бог. Греки и римляне  иначе относились к поэзии. У них не было пророков, были лишь предсказатели. Отношение к Слову было достаточно сдержанным. Так, Сократ явно полемизирует с древнеегипетским гимном писца, где говорится, что все творения из камня и глины будут разрушены, Слово же не подвержено разрушению. Сократ критикует бога письменности Тота. Он считает, что слово, оторванное от живой гортани, мертво. Нельзя отделять слово от человека. Сократ против письменности. Она омертвляет живую речь. Иисус мог не читать труды Платона, Аристотеля и Ксенофонта с описанием философии и жизни Сократа. Но не знать гимн египетского писца он, проведший раннее детство в Египте, не мог. Писец говорит, что забудутся цари и их царства, а он, никому не ведомый писец, останется навсегда в своем гимне слову.
Египтяне писали иероглифами. Возможно, что именно это обстоятельство не позволило им подняться до понимания, что Бог невидим. Иероглифы слишком конкретно зримы. Заповедь, полученная Моисеем от Бога, запрещает любые изображения кумира в камне, в бронзе, в глине. Возможно, что именно в этом суть духовного раскола, закончившегося исходом Моисея з Египта. Ведь Египет – родина Моисея, а много веков спустя он стал детской родиной Иисуса. Ведь Сын Божий только родился на пути из Назарета в Вифлеем. Его детство и обучение грамоте прошло в Египте.
В стихе о Слове нет ничьего влияния. Но есть великая древнеегипетская традиция – благоговение перед Словом, самым надежным вестником вечности.
После Слова о Слове следует поэма о Благовещении, или стих о непорочном зачатии. Иисус прежде всего верен библейской традиции. Он внимательнейшим образом штудировал тексты, предвещающие рождение Мессии. Дева родит сына, который будет наречен Еммануил, что означает «с нами Бог». В этих словах пророка предвещается, что Мессия родится от Девы. Но Иисус, конечно же, знает, что он рожден непорочно и что его  мать Мария – Дева. Он посвящен в тайну явления Ангела Марии и во все другие события, предшествующие его рождению. Пожалуй, только поэмы о Благовещении и Рождестве рассказывают о прошлом. Во всех остальных стихах Иисус говорит о будущем. Если о Благовещении достаточно хорошо известно апостолам от самой Девы Марии, то о тайне непорочного зачатия можно поведать только библейскими образами и стихами. Иисус передал свое истолкование библейских пророчеств апостолам, а те поведали о тайне Святым Отцам. Так церковное предание донесло до нас великую поэму о непорочном зачатии. Вот она.

Совет предвечный
Открывая отроковице,
Гавриил предста,
Тебя лобзая
И вещая:
– Радуйся, земля ненасеянная,
Радуйся, купино неопалимая,
Радуйся, глубине неудобозримая;
Радуйся, мосте к небесам проводящий,
И лестница высокая, которую Иаков видел;
Ею же сниде Бог.
Радуйся, сосуд манны небесной,
Радуйся, баня, омывающая совесть.

– Как человек являешься ты предо мною, –
говорит архангелу девственная Мария. –
Говоришь слова, превышающие разумение человека,
Ибо ты сказал, что Бог будет со мною
И вселится во утробу мою.

Как могу вместить невместимого,
Носимого херувимами?
Да не прельсти меня лестию,
Не знаю я плотской сласти,
Браку есть непричастна;
Как же отрока рожу?
– Бог идеже хощет,
Побеждает естества чин, –
глаголет бесплотный.

Ужасошася всяческая
О божественной славе Твоей;
Ты бо неискусобрачная Дево,
Имела еси во утробе,
Над всеми Бога,
И родила еси безлетного,
Предвечного Сына.
О тебе радуется, Благодатная, всякая тварь,
Ангельский собор
И человеческий род.
О, священный храме
И раю словесный,
Девственниц похвале,
Ложесна бо твоя
Престол сотвори,
И чрево твое содея
Пространнее небес.

Яко посуху шествовал еси Израиль
По бездне стопами,
Тако и ты родишь,
И Девой пребудешь.

ДУХОВНЫЙ ПИР
   
Церковь есть Невеста Христова, Христос – Жених. Когда облачают архиерея, то возглашают: «Облекох тя яко жениха и яко невесту украсих тя». Эти образы тоже идут от самого Господа Иисуса. Однажды ученики Иоанна Крестителя пришли к ученикам Иисуса и спросили, почему они не постятся. Ответ Спасителя есть часть его великой поэмы:

Могут ли печалиться
Сыны чертога брачного,
Пока с ними жених?

Этот вопрос означает, что свое воплощение в человека, и свой приход на землю, и пребывание с нами Христос образно сравнивает с приходом жениха на свадьбу. Невеста здесь – все собрание верующих, все апостолы, вся будущая Церковь Христова.
Но свадебные образы на этом отнюдь не заканчиваются. Вот апостолы спрашивают Всевышнего, что такое Царствие Небесное. И тогда Иисус рассказывает им притчу о десяти девах, которые ждут прихода желанного жениха. Для такой встречи полагалось выйти в белых одеждах, с волосами, умащенными благовонными маслами, с горящими светильниками в руках. Неразумные девы не взяли с собой масла. Мудрые же всегда держали наготове и светильники, наполненные маслом, и белые свадебные одежды, и облик всегда соответствовал моменту ожидаемой встречи. Когда же внезапно появился жених, готовые вошли на брачный пир. Царство Небесное подобно приходу жениха. Потому поется в церковном песнопении:

Се, жених грядет во полунощи,
Блажен муж, ибо бдяй да обрящет.

Ясно, что этот образ полуночного воскресения Иисуса есть отблеск все той же великой Поэмы Поэм, созданной самим Спасителем. Господь знал, что он погибнет, но воскреснет, но это знание могло быть явлено только в поэтических образах.
Зная о своем Рождестве, о Благовещении и непорочном зачатии, Иисус не мог не задуматься о великой тайне небесного брака и о своей причастности к этой свадьбе в образе Небесного Жениха.
Разве не удивителен эпизод Евангелия, получивший название «Брак в Кане Галилейской»? Заметим, что здесь сотворено самое первое чудо Христа – превращение воды в вино. Тут уместно вспомнить великое пасхальное песнопение о вине – несомненный отголосок все той же Поэмы Поэм.

Приидите, пиво пием новое,
Не от камене неплодна чудодеемое,
Но нетления источник,
Из гроба одождивша Христа,
В Нем же утверждаемся.

Вино выдавливалось из виноградной лозы с помощью «неплодного» камня. Новое вино крови Христовой добыто не при помощи неплодного камня, а при помощи того камня, который был привален ко двери Гроба Господня и отброшен – отвален – в момент
воскресения. Воскресающий Христос сравнивается здесь с вином, которое выдавливается камнем из чана – «из гроба одождивша Христа». Но этому чуду, венцу всех чудес, совершенных Господом, предшествует первое чудо Иисуса – превращение воды в вино.
Но это не просто чудо — оно еще и образ, смысл которого раскрывает сам Иисус: «Не вливают вина молодого в мехи ветхие». Речь идет о полном обновлении плоти и духа в таинстве евхаристии. Обновление мехов не произошло даже на Тайной вечере, когда Иисус указал на хлеб и вино, заключив в два стиха мистерии воскресение из вина греческого Диониса и из колоса египетского Озириса. Иисус знаком и с греческим символом воскресения как житель римско-греко-египетско-израильской диаспоры Средиземноморья.

Примите, ядите:
Сие есть Тело Мое,
Еже за вы ломимое
Во оставление грехов.
Пейте из нее все –
Ибо сие есть Кровь Моя
Нового Завета,
Яже за вас и за всех изливаемая
Во оставление грехов.

Весь древнеегипетский, древнегреческий и древнееврейский эпос сведен к этим строкам. Это итог античности, божественный и поэтический. Брак в Кане Галилейской предвещает
Тайную вечерю, а Тайная вечеря предвещает воскресение, «из гроба одождивше Христа». Вино – ключевой образ. Вода, превращенная в вино на свадьбе, предвещает превращение вина в Кровь Христову на Тайной вечере.
А теперь самое время обратиться к финалу Апокалипсиса, где Иоанн Богослов говорит уже напрямую от лица самого Господа:

Я, Иисус, послал Ангела Моего
Засвидетельствовать вам сие в церквах.
Я семь корень и потомок Давида,
Звезда светлая и утренняя,
И Дух и невеста говорят: прииди!

Звезда утренняя – так называется на Востоке Венера Она же Астарта, Иштар. Однако в последнее время были сделаны существенные открытия, которые меняют суть дела. Выяснилось, что восход Сириуса в лучах солнца в дни весеннего равноденствия означал воскресение Озириса – Ориона, тоже воскресающего на Востоке в виде фигуры человека, приподнимающегося, опираясь на локоть. Сириус в этот момент был символом Изиды – жены-матери-дочери Озириса-Ориона. Она собирала его по частям в Царстве мертвых, за горизонтом. Ее появление в Орионе на восходе означало, что Озирис воскрес. Весь  Египет ликовал в это время. Высевали зерна в виде человеческой фигурки, прикрыв их влажной тряпочкой. Озирис воскресал на третий день в виде зеленых проросших ростков. Обычай этот сохранился и у нас. Высевание зерен овса в виде человеческой фигуры перед Пасхой я не раз наблюдал собственными глазами в детстве.
               
Если зерно не умрет в земле,
То пребывает мертвым.
Если же умрет, 
То принесет много плода –

прорастет в виде колоса. Эти евангельские слова – тоже отголосок Поэмы Поэм, принадлежащей Иисусу. Детство в Египте насытило его поэтическими образами воскресающего Бога и лишь создав Поэму Поэм, он понял, что писал это о самом себе
Озирис, воскресающий, как колос из зерна, воскресал еще и как жених (небесный жених) Изиды – Сириуса.
Иисус, зная о своем необычном зачатии от Духа Святого и Рождестве, конечно же, интересовался мистериями Озириса и Изиды. В обряд погребения Озириса входило умащение благовонными маслами и пеленание. Есть определенное сходство в обряде погребения и обрядах свадьбы. Жениха невеста умащает благовонными маслами. Известен эпизод, когда одна из жен-мироносиц вылила на Иисуса сосуд с благовониями, вызвав этим действом ропот его учеников. Мол, лучше было бы продать дорого миро, а деньги раздать нищим. Иисус же говорит что нищие всегда имеются, а его скоро не будет с ними. И далее объясняет, что это был обряд приготовления к погребению Похороны-свадьба и свадьба-похороны – весьма распространенный обряд.

Се, жених грянет во полунощи,
И блажен его же обрящет бдяша.
Недостоин же паки его же обрящет спяща,
Блюди убо душе моя,
Не сном отяготися,
Да не смерти предана будеши,
И Царствия вне затворишеся,
Но воспряни зовущи:
Свят, Свят, Свят еси Боже,
Богородицею помилуй нас.

И опять невозможно не вспомнить евангельский эпизод, когда Иисус в предсмертной тоске всю ночь молился в Гефсиманском саду. Меж тем апостолы уснули, утомленные долгим бдением. Иисус же много разбудил их, говоря, что скоро Сын Человеческий будет отдан на распятие.
В церковных песнопениях Богородицу часто величают словами: «Радуйся, невеста неневестная». Свадьба, брак в Кане Галилейской, венчание с небом, где «утренюет дух Твой, дух Твой, благий Твой, ко храму святому, храм святой телесный весь осквернен».
Все эти образы рождены буквально у нас на глазах в евангельских текстах самим Иисусом. А потом, как эхо, они приумножаются во множество гениальных церковных песнопений, в единую Поэму Поэм, и совершенно невозможно определить, где тут начало, а где продолжение, поскольку Главный Автор творит предвечно и в прошлом, и в будущем, и в настоящем.
Хотя исторически мы можем говорить, что поэма о небесном женихе, о звезде утренней неневестной, вместившей в себя невместимого, того, кто вмещает бездну (бесконечность), и того, кто сотворил и творит все миры, создана самим Иисусом. В ней присутствуют образы и древнегреческих, и древнеегипетских мистерий, но отсечено все плотское, все лишнее. Оставлено только вечное, одухотворенное, проще говоря, выявлена сама поэзия.
Автор созывает всех на великий брачный пир, где никому ни в чем не будет отказа, где «последние будут первыми», где «много званных, но мало избранных», где жених Иисус венчается с небом, где обновляется вино в старых, ветхих сосудах тела, и пьется новое вино жизни вечной. «Се, творю все новое», – восклицает Иисус в Откровении Иоанна Богослова. Плотские гомеровские пиры в «Илиаде» и «Одиссее» и даже духовный,   интеллектуальный «Пир» Платона есть предвестие брака в Кане Галилеиской, где вода превращается в вино, и Тайной вечери где хлеб становится телом Господа, а вино его кровью, где поют хоры:

Тело Христово приимете,
Источника бессмертного вкусите.

И, конечно же, вспоминаются слова из псалма Давида, великого царя и поэта, родственника и земного родоначальника Иисуса по крови:

Вкусите и увидите, как благ Господь!
Блажен человек, который уповает на Него!

Вкусительное богословие, когда Бог явлен человеку даже через вкусовые пупырышки на языке. Кому-то это может показаться странным. Между тем в Апокалипсисе есть еще более конкретный образ вкусового богопознания:

И я пошел к Ангелу и сказал ему:
Дай мне книжку.
Он сказал мне: возьми и съешь ее;
Она будет горька во чреве твоем,
Но в устах твоих будет сладка, как мед...
Когда же съел ее,
То горько стало во чреве моем.

Сам ли Господь продиктовал Иоанну этот образ, когда Иоанн «был в духе», или явил ему это через своего Ангела в зримых деталях, ясно, что это один из самых оригинальных стихов в Поэме Поэм. Несомненно, что сам образ богопознания через вкушение дан апостолам, и в том числе любимому ученику Иоанну, на Тайной вечере в таинстве евхаристии.

ПОЭМА О ХЛЕБЕ НЕБЕСНОМ

Еда и питье на Востоке всегда имеют символическое значение. Тексты евангелистов, полностью очищенные от быта и от всего земного, тем не менее буквально переполнены всевозможными трапезами и вкушениями. Не менее важны эпизоды утоления жажды водой или вином. Но каждый съеденный кусок и каждый глоток что-то означают и что-то символизируют.
Самая первая поэма о вкушении могла быть рассказана апостолам только самим Иисусом, ибо в пустыне не было никого кроме Господа и искусителя. Во время сорокадневного поста искуситель указал Иисусу на камни и предложил превратить их в   хлебы, на что Спаситель ответил ему словами: «Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих». Христос часто прибегал к словам из Ветхого Завета для утверждения новых истин. А вот камень и хлеб, противостоящие друг другу, – это авторское открытие Иисуса. Насколько ему оно свойственно, можно судить по другому изречению. Говоря о самом заветном, о том новом, что он принес в этот мир – о  Господе как о милосердном Отце людей, Иисус возглашает – «Просите, и дано будет вам; ищите и найдете; стучите и ответят вам. Есть ли между вами такой человек, который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень? ... Отец ваш Небесный даст блага просящим у Него»
Дважды осуществляет Спаситель чудо с хлебами, приказывая преломить их и насыщая тысячи голодных людей несколькими хлебами. Поэма о хлебе небесном была, судя по всему создана им в пустыне во время поста или в предшествующий период. В детстве, в Египте, Иисус был знаком с обычаем египтян, выпекающих из зерен первого урожая тело воскресающего Озириса. Этот весьма архаичный для Израиля и весьма обыденный для Египта обычай привел в полное смятение апостолов когда Иисус сказал им: «Если не будете есть мое тело и пить мою кровь, не войдете в Царствие».
Даже образ Царствия Небесного для Иисуса напрямую связан с хлебом. Он говорит, что Царствие Небесное подобно закваске в хлебе. Никто не видит ее, но именно она составляет душу хлеба. Обычай выпекать на Пасху пышные куличи восходит к этому великолепному поэтическому образу, созданному Иисусом
Хлеб не вкушается без воды или вина. Кроме чуда в Кане Галилеиской с превращением воды в вино, огромное значение имеет встреча с доброй самаритянкой у колодца. Несомненно, что и эта поэма сначала сочинена Иисусом (предсказана), а затем осуществлена в реальности. То, что Иисус действует по заранее существующему сценарию, не подлежит сомнению. Эти события поэтичны но Господь знает о них и предвидит заранее все, что произойдет.
Иисус жаждет воды, а добрая самаритянка говорит, что по обычаю Израиля она, не будучи чистокровной еврейкой, не может подать воды назарею от колена Давидова. Иисус же отвечает, что придут времена и все народы утолят жажду из одного колодца воды живой. Подобного прорыва не было в Ветхом Завете. Поначалу даже сам Иисус говорил о том, что он послан лишь к овцам дома Израилева. Но потом возникает целый ряд притч, где главным на пиру оказывается тот, кого поначалу даже не звали, ибо «много званных, а мало избранных».
В Апокалипсисе через Иоанна Иисус поставил последнюю точку в своей Поэме Поэм, завершив ее образом всеобщего насыщения и утоления жажды от древа жизни и источника воды живой. Теперь поэма о хлебе Небесном приобретает полностью законченный вид.

Тогда Иисус возведен был Духом в пустыню
Для искушения от диавола,
И, постившись сорок дней и сорок ночей,
Напоследок взалкал.
И приступил к Нему искуситель и сказал:
Если Ты Сын Божий,
Скажи, чтобы камни сии
Сделались хлебами.
Он же сказал ему в ответ:
Написано: «не хлебом одним
Будет жить человек,
Но всяким словом,
Исходящим из уст Божиих».

Далее следует текст, который Иисус лично оставил ученикам, который так и называется «Молитва Иисусова». И здесь слова о хлебе играют ключевую роль.

А молясь, не говорите лишнего,
Как язычники...
Молитесь же так:
Отче наш,
иже еси
на небесех!
Да святится имя Твое,
да приидет Царствие Твое,
да будет воля Твоя,
яко на небеси
и на земли.
Хлеб наш насущный
даждь нам днесь;
и остави нам долги наши,
якоже и мы оставляем
должником нашим;
и не введи нас во искушение,
но избави нас от лукавого;
Ибо Твое есть Царство
и сила и слава во веки.
Аминь.

Очень важно, что Господь тотчас же поясняет смысл слов молитвы:

Ибо, если вы будете прощать людям
Согрешения их,
То простит и вам Отец ваш Небесный.

Нет пояснения о хлебе насущном, но если видеть, что «Молитва Иисусова» дана Матфеем в 5-й главе сразу после 4-й, где находится эпизод искушения хлебами в пустыне, то сразу становится ясно, что речь идет о Слове, исходящем из уст Божиих, и понятно, о каком избавлении от лукавого идет речь. Ведь сам Иисус был соблазняем лукавым в пустыне, но не соблазнен, когда тот призывал превратить камни в хлебы. Соблазн в том, что хлеб земной искуситель пытался подсунуть вместо хлеба Небесного. Эту мысль Спаситель продолжил далее в Нагорной проповеди:

Не заботьтесь для души вашей,
Что вам есть и что пить,
Ни для тела вашего,
Во что одеться.
Душа не больше ли пищи,
И тело – одежды?
Взгляните на птиц небесных:
Они не сеют, не жнут,
Не собирают в житницы;
И Отец наш Небесный питает их.
Вы не гораздо ли лучше их?..
Итак, не заботьтесь и не говорите:
 «Что нам есть?» и «что пить?» или: «во что одеться?»
...Ищите же прежде Царства Божия
И правды Его,
И это все приложится вам.
Когда же настал вечер,
Он возлег с двенадцатью учениками...
И когда они ели,
Иисус взял хлеб
И благословив преломил
И, раздавая ученикам, сказал:
Примите, ядите,
Сие есть Тело Мое.
И взяв чашу и благодарив,
Подал им и сказал:
Пейте из нее все;
Ибо сие есть Кровь Моя
нового завета,
За многих изливаемая
Во оставление грехов.
Сказываю же вам,
Что отныне не буду пить
От плода сего виноградного
До того дня,
Когда буду пить с вами новое вино
В Царстве Отца Моего.
И показал мне чистую реку воды «жизни,
Светлую, как кристалл,
Исходящую от престола
Бога и Агнца.
Среди улиц его,
И по ту и по другую сторону реки,
Древо жизни,
Двенадцать раз приносящее плоды,
Дающее на каждый месяц плод свой;
И листья дерева — для исцеления народов.
Приидите, пиво пием новое,
Не от камене неплодна чудодеемое,
Но нетления источник,
Из гроба одождивша Христа,
В Нем же утверждаемся.

Поэма Иисуса о хлебе Небесном до конца еще не прочитана. Ее продолжил и озвучил св. Иоанн Богослов на острове Патмос. Она гениально инсценирована в православных литургиях св. Василия Великого. Ее завершил .образом пасхального пира в Слове на Пасху св. Иоанн Златоуст:

Телец упитан. Стол накрыт,
Всякий приди и ешь,
Кто постился и не постился,
Христос воскрес,
И нет ни одного мертвого во гробах.

ПОЭМА О БЛАЖЕННЫХ

Нагорная проповедь Христа состоит из нескольких вполне завершенных поэм. Возможно, что Господь творил их в момент высказывания, но и в этом случае в его текстах использовано множество фольклорных образов, пословиц, библейских реминисценций и даже прямых цитат из Ветхого Завета. Кроме того есть множество скрытых и открытых цитат и реминисценций из рукописей Мертвого моря. Эти тексты кумранитов были обнаружены лишь в середине двадцатого века и до сих пор полностью не расшифрованы. Таким образом, нет ни малейшего сомнения, что Иисус творил свои божественные тексты по литературным традициям и законам Древнего мира. Естественно предположить, что на гору он взошел с уже готовыми текстами, созданными во время сорокадневного поста в пустыне.
Заповеди блаженства по ритмической и образной структуре – это стихи в современном смысле этого слова. Ритмический и смысловой повтор в начале каждого нового двустишия не оставляет сомнений в поэтической природе этих великих слов.

1. Блаженны нищие духом,
Ибо их есть Царство Небесное.

2. Блаженны плачущие,
Ибо они утешатся.

3. Блаженны, кроткие,
Ибо они наследуют землю.

4. Блаженны алчущие и жаждущие правды,
Ибо они насытятся.

5. Блаженны милостивые,
Ибо они помилованы будут.

6. Блаженны чистые сердцем,
Ибо они Бога узрят.

7. Блаженны миротворцы,
Ибо они будут наречены Сынами Божиими.

8. Блаженны изгнанные за правду,
Ибо их есть Царство Небесное.

9. Блаженны вы, когда будут поносить вас
И гнать и всячески несправедливо злословить
За Меня.

10. Радуйтесь и веселитесь,
Ибо велика ваша награда на небесах:
Так гнали и пророков, бывших прежде вас.

11. Вы – соль земли.
Если же соль потеряет силу,
То чем сделаешь ее соленою?
Она уже ни к чему негодна,
Как разве выбросить ее вон
На попрание людям.

12. Вы – свет мира.
Не может укрыться город,
Стоящий на верху горы.

13. И зажегши свечу,
Не ставят ее под сосудом,
Но на подсвечнике,
И светит всем в доме.

14. Так да светит свет ваш
Пред людьми,
Чтобы они видели
Ваши добрые дела
И прославляли Отца вашего Небесного.

Уже первый стих о нищих духом поражает своей оригинальностью и глубиной. Нищие, бедные во все времена вызывали двойственные чувства. С одной стороны, их опасались, избегали и презирали. С другой – само слово «убогие» означает, что они у Бога. Количество нищих в Древнем мире было громадно. Не сохранилось какой-то статистики, но ясно, что каждый мало-мальски состоятельный человек считал своим долгом одаривать множество бездомных странников. Нищета, как особый Божий удел, всегда почиталась на Востоке. Однако Иисус создает совершенно новый образ нищеты. Как всегда, он обращается к обыденному, земному и мгновенно преображает его, перенося в план духовный. «Нищие духом» – те, кто ощущаю себя перед Богом духовно нищими и жаждут духовного подаяния. В Ветхом Завете очень часто говорится о необходимости заботы о нищих, но нигде нет слов о нищете как о возвышенном, божественном чувстве.
Стих о плачущих, которые утешатся, сразу сменяет привычные земные ориентиры. Земной плач и земные страдания имеют особый смысл. Плачущие утешатся. Все попытки свести проповедь Христа к буддизму и индуизму бессмысленны. Буддизм стремится избавиться от страданий и выйти из цепи перерождений. Иисус высоко ценит плач и страдания в земной жизни. В Царствии Небесном это великое утешение. «И отрет Бог всякую слезу со щеки их», – восклицает Иоанн в Апокалипсисе. Утешение человека Богом – это абсолютно новый образ. Он варьировался на все лады в средневековых проповедях где восклицалось: «Плачущие уже утешены!» Заповеди блаженства произносятся лишь в начале проповеднической деятельности за три года до распятия и воскресения, поэтому здесь говорится в будущем времени – «утешатся». Это вовсе не означает что утешение ждет лишь после Страшного суда или в загробной жизни. Утешение Божие следует немедленно, уже в момент плача, потому что Царствие Небесное существует не только в будущем, но здесь и сейчас. Прежде всего сейчас и здесь. В этом принципиальное отличие всего, что говорил Иисус, от всего, что говорилось пророками до него. Пророки прежде всего говорят о будущем. Иисус утверждает, что будущее уже свершилось. Осужденный уже осужден, оправданный уже оправдан. В этом его полемика и с фарисеями, и с кумранитами. Фарисеи и кумраниты ждут прихода Мессии. Иисус знает, что Мессия уже пришел. «Совершилось!» – восклицает он на кресте. Ибо для него самого, совмещающего в единстве человеческое и божественное, было большим открытием, что Спаситель именно он, что ему предстоит испить всю чашу страданий за род человеческий.
Обращение к плачущим – это еще и лирическая исповедь Иисуса. Утешение плачущих – только в Боге, то есть только в себе, поскольку Бог не во внешнем мире, а в душе человека. Так, и только так, во время сорокадневного поста Иисус обретает в себе Сына Божия и, более того, додумывается до неизреченной тайны, что Сын и Отец – это единое существо.
Здесь мы соприкасаемся с тайной, д6 которой не мог дойти ни один из людей, кроме Богочеловека Иисуса Христа. Но пока еще тайна сия не высказана. Она лишь угадывается. Если бы Иисус был только человеком, я бы сказал, что здесь мы присутствуем при рождении величайшего поэтического образа Сын и Отец – одно. Никто из пророков ни прямо, ни косвенно об этом не говорил. Есть, правда, ветхозаветное высказывание:    «Сказал Господь Господу своему: сядь одесную меня». Это потом было истолковано как обращение единосущного Бога-Отца к единосущному Сыну Иисусу.
Даже в момент Крещения, предшествующий Нагорной проповеди, только Иоанн Креститель и сам Иисус слышат глас с неба: «Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение». Святой Дух при этом снисходит на Господа Иисуса в виде голубя. И еще никому не раскрыта тайна, что Бог-Отец, чей голос слышен с небес, Святой Дух в виде голубя и сам Иисус, принимающий Крещение в Иордане, – это один Бог   Троица Единосущная и Нераздельная. О Святом Духе сказано уже в первой заповеди блаженства: «Блаженны нищие духом», но еще не раскрыта полная глубина  высказывания. Совсем не случайно во второй заповеди блаженства говорится об утешении. Здесь предсказан момент, когда перед Вознесением Иисус пообещает   ученикам, что не оставит их одних, но пошлет им Духа Утешителя. Таким образом, Святой Дух назван Иисусом еще и Духом Утешителем.
Значит, в пустыне рядом с Иисусом были два Духа-Искуситель и Утешитель. Одного он отверг, в другом узнал самого себя. Не один Иисус был в пустыне, но един в трех лицах потому и выстоял против одного.
Третья заповедь – о кротких, наследующих землю, – переворачивает все земные представления о праве сильного и борьбе за существование, которые бытовали в те далекие времена хотя и не имели той силы, какую обрели в последние три столетия.  Казалось бы, по жестоким земным законам землю наследуют прежде всего самоуверенные и сильные. Древнеримская языческая религия дожила до наших дней в виде дарвинизма, марксизма и ницшеанства. Она зиждется на праве сильного, на воспевании борьбы между людьми, классами, расами и даже биологическими видами. Считалось во все времена, что выживает сильнейший. Иисус первый в этом ареале культуры объявил сильнейшими кротких. И это удивительным образом соответствует данным современной науки. Например, в мире животных выживают и наследуют землю те виды, у которых больше всего развита взаимопомощь, забота о детенышах и престарелых и защита сильным слабого.
Надо признать, что в христианском ареале культуры за два тысячелетия только однажды, а именно в двадцатом веке, был проведен социальный эксперимент с целью опровергнуть заповедь о кротости как наивысшей силе. В Германии это был Третий рейх Гитлера, в России – построение социализма. И то, и другое закончилось полным крахом, хотя и оставило выжженную пустыню в душах миллионов людей. В этой пустыне никогда не постился Иисус. Здесь полностью властвует Дух Искуситель. Здесь живы его заповеди: падающего – толкни, «добро должно быть с кулаками» или, как безграмотно было переведено с немецкого издания Маркса, «борьба борьбуется борьбою». Последний фильм, где кротость еще считается высшей силой, – это экранизация «Идиота» Достоевского Акиры Куросавы. Кротость как нечто, присущее человеку, озаренному Святым Духом Утешителем, – главная черта героев русской литературы и древнерусских житийных повестей. Первые русские святые Борис и Глеб предпочли принять смерть, но не подняли меч на своего брата. Труднее всего кротость проникает в поэзию. И в самом деле, что же можно сказать нового после заповеди Иисуса «блаженны кроткие, ибо они наследуют землю». Иисус впервые возвестил миру, что в кротости есть высшая сила. И он же предсказал неизбежную и полную победу кротких по всей земле.
Для тех, кто настроен скептически и не верит в грядущую победу добра, заповеди о богатстве нищих духом, об утешении плачущих и о наследовании земли кроткими могут и должны стать ярчайшими поэтическими образами, перед которыми меркнут битвы мускулистых боевиков Гомера.

ПОЭМА О БЛАЖЕННЫХ II

(АЛЧУЩИЕ ПРАВДЫ, ЧИСТЫЕ СЕРДЦЕМ, МИРОТВОРЦЫ,
СВЕТ МИРА И СОЛЬ ЗЕМЛИ)

Духовный пир – любимая тема античной литературы со времен Платона, написавшего «Пир» в память о своем учителе Сократе. Но там, где есть пир, есть и голод, и  жажда. «Духовной жаждою томим, в пустыне мрачной я влачился...» – написал Пушкин в своем «Пророке», пронизанном библейской символикой. И опять же не случайно после поста в пустыне, а скорее всего, во время поста возникли у Иисуса строки: «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся». Кто был в израильской, восточной пустыне даже не сорок, а хотя бы один день, тот знает, что такое голод и жажда. Именно так – вместе.  Последнее слово Иисуса на кресте: «Жажду». Голод и жажда – два постоянных спутника всякого странника. А Иисус изначально выбрал страннический удел. «У птицы есть гнездо, а Сыну Человеческому негде преклонить голову», – восклицает он с горечью, когда апостолы не могут найти ночлега. Однако Спаситель обладает удивительным свойством находить высший, божественный смысл даже в самых суровых и самых неприглядных сторонах жизни. Он переводит земную жажду и земной голод в высший, небесный план, находя аналог этим жизненным страстям в духовном влечении человека к правде. Правду надо алкать и жаждать, только тогда насытишься. Есть египетская сказка  «О Правде и Кривде», которую Христос, конечно же, знал с детства. Правда жалуется Кривде, что всюду она на земле гонима. А Кривда похваляется своими очевидными для всех победами. Этот мотив звучит в знаменитом 66-м сонете Шекспира:
Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж
Достоинство, что просит подаянья,
Над простотой глумящуюся ложь,
Ничтожество в роскошном одеянье...
Шекспир находит утешение в любви к другу:
Все мерзостно, что вижу я вокруг,
Но как тебя покинуть, милый друг!
Очевидный закон земли – торжество неправды – извечная поэтическая тема. Банальное решение проблемы – конечное торжество справедливости и победа добра над злом. Второй исход, скорбный, часто звучит в Ветхом Завете: книга Иова, книга Екклесиаста (древнееврейский вариант сказки о засилии Кривды). Иисусу абсолютно чужды и простые нравоучительные решения, и скорбная безысходность. В своей богочеловеческой воплощенной ипостаси он прежде всего поэт. И решение его в равной мере божественное и поэтическое. Он никому не обещает утоление земного голода и земной жажды. Более того, он  усиливает эти чувства, переводя их в духовный план. Но и здесь насыщения не предвидится. Ведь насытятся именно алчущие и жаждущие. Значит, надо постоянно алкать и постоянно испытывать жажду. Духовное насыщение – это и есть чувство голода и жажды. Только тут становится ясным, для чего Господу, воплотившемуся в человека, нужен был сорокадневный пост. Он постоянно напоминал о чувстве духовного голода и духовной жажды, которые должен испытывать человек, стремящийся при близиться к Господу, стать Его Сыном, подражая Христу.
Ключевая заповедь «блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят» напрямую связана с таинством Крещения – омовения, только что принятого Иисусом в водах Иордана от Иоанна Крестителя. Для окружающих это выглядит как внешнее омовение тела. Но Иисус и Иоанн Креститель видели при этом, как на Христа сошел Святой Дух в виде голубя. Это означает, что именно с этого момента Иисус, осознавший себя Сыном Бога еще в пустыне, ощутил триипостасное единство и узрел в себе Бога.
Но если даже Богочеловеку нужно было пройти и пост, и Крещение, чтобы узреть Себя – Господа, то куда более Крещение – омовение с благодатным схождением Святого Духа – необходимо человеку, дабы он мог увидеть Бога в сердце своем.
На Востоке с его постоянным дефицитом воды и с постоянным присутствием физической грязи омовение, очищение – постоянная необходимость. Чтобы разглядеть, увидеть воочию любой предмет, его надо сначала очистить от серой пыли пустыни, пронизывающей все и вся. Сердце – это как бы прозрачный сосуд, внутри которого можно увидеть Бога. Но сосуд должен быть чистым, омытым Крещением. «Я крещу вас в воде в покаяние, но Идущий за мною сильнее меня... Он будет крестить вас Духом Святым и огнем», – восклицает Иоанн Креститель, предвидя скорый приход Христа.
Теперь, после очищения сердца Святым Крещением, Иисус впервые возвещает миру вслух тайну божественного усыновления. «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены Сынами Божиими». Здесь до удивления точно. Иисус является нареченным сыном Иосифа, но на самом деле он Бог и Сын Божий в одном лице. По аналогии с этой ситуацией он обещает миротворцам, что они будут «наречены» Сынами Божиими. Совершенный человек, миротворец может стать нареченным Сыном Господа. До таких высот человека не поднимал до Иисуса никто. Только он, с чувством земного и небесного сиротства, мог придти к мысли об усыновлении Господом всех небесных сирот, людей, в своем небесном отечестве.
Однако все эти совершенства (богатство духом, небесное утешение плачем, кротость, милость, чистота сердца, миротворчество) неизбежно делают человека гонимым. Поэтому далее следуют две заповеди о блаженстве гонимых и предаваемых поруганию ради Царствия Божия и за имя Иисуса. «Радуйтесь и веселитесь, – восклицает Иисус, – ибо велика ваша награда на небесах». Речь здесь идет опять же не о будущем времени и не о  загробном мире, а о Царствии Божием, которое уже здесь и сейчас, «внутри вас». Правда, об этом Иисус скажет позже. Здесь он просто говорит о великой награде на небесах. Небеса становятся зримым образом неких, духовных богатств, которые все заключены в человеке, в его сердце, в его душе.
Это настолько отличается от закрепившегося в современном сознании образа космоса, что требует более пристального прозрения. Все небесные сокровища, даже сам Бог – в человеческом сердце. Никакие телескопы, которые будут изобретены 1500 лет спустя, не откроют нам ту вселенную, которую увидел Иисус. У этой вселенной столько центров, сколько сердец человеческих, и все эти центры – Единый Бог. Небо – Царствие Небесное – не над нами, не вдали от нас и не в будущей жизни, а внутри нас. Чем ближе к себе, тем дальше от законов природы и общества. «Царство Мое не от мира сего». Именно в этом смысле следует понимать слова Иисуса: «Не любите мира, ни того, что в мире». Удаляясь от природы и общества, человек все более приближается к себе, становится нареченным Сыном Божиим.
О тех, кто обрел подобное совершенство, Иисус говорит: «Вы – соль земли... Вы – свет мира». Но свет не для укрытия в пещерах и скалах, а для людей. Зажегши свечу, не ставят ее под настил. Не может укрыться праведник – город на верху горы. Поэтому свет для всех. Как позднее восклицал поэт: «Светить всегда, светить везде, до дней последних донца... Вот лозунг мой – и солнца!»
Иисус часто сравнивает себя в ипостаси Бога-Отца с солнцем, посылающим свет на праведных и неправедных. Здесь же, минуя небесное солнце, он прямо говорит об Отце Небесном. «Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного». Тайна о небесном усыновлении и о путях к нему открыта. Сказано все, чтобы достичь Царства Божия здесь и сейчас, в своем сердце, уподобясь автору великой поэмы, стать нареченными детьми Господа. Хотя сам Иисус (Сын Бога не нареченный, а истинный. И он же сам Бог и Дух Святой. Но эта тайна полностью раскроется ему в молитвенной поэме о чаше в Гефсиманском саду, которую он создаст в час духовного томления, когда апостолы будут спать, а он молиться. Предал Иуда. Уже приближается стража. А Иисус страдает и томится в Гефсиманском саду вблизи от потока Кедрон, где его скоро схватит стража, приведенная Иудой. Так возник новый, непредвиденный текст, не совпадающий с восточными представлениями о стойкости великих пророков перед лицом смерти.

Тогда говорит им Иисус:
Душа Моя скорбит смертельно;
Побудьте здесь и бодрствуйте со Мною.
И отошед немного,
Пал на лице Свое,
Молился и говорил:
Отче Мой! если возможно,
Да минует Меня
Чаша сия;
Впрочем не как Я хочу,
Но как Ты.
И приходит к ученикам, и находит их спящими,
И говорит Петру:
Так ли не могли вы
Один час бодрствовать со Мною?
Бодрствуйте и молитесь,
Чтобы не впасть в искушение:
Дух бодр, плоть же немощна.
Еще, отошед
В другой раз, молился, говоря:
Отче Мой!
Если не может чаша сия
Миновать Меня,
Чтобы Мне не пить ее,
Да будет воля Твоя.

Здесь снова несомненное авторство Иисуса не только с богословской, религиозной, но и с филологической точки зрения. Ведь молитва о чаше – прямая перефразировка молитвы Иисусовой. И там, и тут обращение к Отцу Небесному. Только в молитве Иисусовой данный для всех «Отче наш», а тут «Отец  Мой». Прямая цитата из молитвы Иисусовой – «Да будет воля Твоя».
Перед нами величайшая драма в нескольких строках – итог всех античных трагедий от Эсхила и Софокла до Еврипида. В греческой трагедии герой идет на гибель по воле богов. Но не герою принадлежит решение, как ему поступать. Не он выбирает. Его выбирают боги. Здесь же Бог-Сын молит Бога-Отца об избавлении от мук, «если возможно», и сам принимает решение: «Да будет воля Твоя... Не как Я хочу, но как Ты».

КАКИМ ОН СЕБЯ ВИДЕЛ

Иисус видел себя во многих обликах. Зримый мир был для него не безразличен. Однако мы не найдем в Евангелиях ни одного описания или хотя бы вскользь оброненного высказывания о том, как он выглядел. Рост, цвет глаз и волос, прическа, одежда? Ничего. Даже об Иоанне Предтече мы знаем, что он носил одежду из верблюжьего волоса. А о Спасителе мира евангелисты говорят так, словно он был только слышим, но невидим. Лишь на горе Фавор в момент преображения одежды его стали  белы, как снег, а лицо сияло, как солнце. Таким же преображенным видит его любимый ученик Иоанн Богослов в Апокалипсисе. Царь Славы, восседающий на небесном троне в славе и сиянии. Нет ни малейшего сомнения, что и сам Иисус видел себя таким.
«Когда же придет Сын Человеческий во Славе Своей и все Святые Ангелы с Ним, тогда сядет на престол Славы Своей».
Однако на земле это можно увидеть только духовными очами. И только духовным зрением можно увидеть Царя Славы в облике нагих, больных, бездомных, преследуемых и нищих. Вот гениальная поэма Иисуса о таком узнавании:

Тогда скажет Царь тем,
Которые по правую сторону Его:
Приидите, благословенные Отца Моего,
Наследуйте Царство,
Уготованное вам
От создания мира:
Ибо алкал Я,
И вы дали Мне есть;
Жаждал,
И вы напоили Меня;
Был странником,
И вы приняли Меня;
Был наг,
И вы одели Меня;
Был болен,
И вы посетили Меня;
В темнице был,
И вы пришли ко Мне.
Тогда праведники
Скажут Ему в ответ:
 «Господи!
Когда мы видели Тебя алчущим,
И накормили?
Или жаждущим,
И напоили?
Когда мы видели Тебя странником
И приняли?
Или нагим,
И одели?
Когда мы видели Тебя больным,
Или в темнице,
И пришли к Тебе?»
И Царь скажет им в ответ:
«Так, как вы сделали это
Одному из сих братьев Моих меньших,
То сделали Мне».
Тогда скажет и тем,
Которые по левую сторону:
«Идите от Меня, проклятые,
В огонь вечный,
Уготованный диаволу
И ангелам его:
Ибо алкал Я,
И вы не дали Мне есть;
Жаждал, и вы не напоили Меня;
Был странником,
И не приняли Меня;
Был наг,
И не одели Меня;
Болен и в темнице,
И не посетили Меня».
Тогда и они скажут Ему в ответ:
«Господи!
Когда мы видели Тебя алчущим,
Или жаждущим,
Или странником,
Или нагим,
Или больным,
Или в темнице,
И не послужили Тебе?»
Тогда скажет им в ответ:
«Истинно говорю вам:
Так как вы не сделали этого
Одному из сих меньших,
То не сделали Мне».

В этой поэме Иисус написал свой земной портрет: нагой, жаждущий, голодный, бездомный странник, заключенный в тюрьму, больной, нуждающийся в помощи. Это все Иисус, и он же – Царь Славы, восседающий в сиянии на престоле небесном.
Подобной смелости образа не знала мировая поэзия. Возьмем шедевр из шедевров –  «Одиссею» Гомера. Боги могли принять на земле облик нищего, странника, старца. Однако это было не более чем маскировка. Никто из гомеровских богов не отождествлял себя с теми, кто нуждается в человеческой защите. Да и в Ветхом Завете мы не найдем ничего похожего на эту поэму. Есть собирательный образ Иова, больного, нищего, обездоленного, бесприютного. Есть множество царей и героев, которые впадают в полное убожество. Царь Саул, обезумевший, бегающий по полям и питающийся травой. Но чтобы сам Господь стал живым воплощением в облике нищих, больных, бродяг и заключенных – такого не было никогда.
Красота и симметрия этой поэмы такова, что запоминается она сразу. Возникает своего рода композиционная рифма. Справа праведники – слева грешники. Справа те, кто накормил, напоил, приютил, одел и посетил Господа в больнице и в тюрьме. Слева те, кто не сделал этого – не накормил голодного, не напоил жаждущего, не посетил болящего, не навестил узника. Бог голодный, жаждущий, нагой, бесприютный, болящий и заключенный в тюрьму – этот образ принадлежит Иисусу, и только ему. Бог не маскируется, не меняет свой облик до неузнаваемости. Он полностью воплощен в этих людях именно благодаря их убожеству на земле. Столь неожиданный взгляд на вещи был совершенно не свойствен человечеству до Христа. Все дважды перечисленные в поэме лики Христа в облике гонимых на земле людей – это еще не всё. Самый любимый образ человека, которого надо пригреть, накормить и одеть,– это прокаженный, лежащий у дороги. Иисус действительно любит всех, кого презирает мир. Он любит их именно в земном, человеческом облике, потому что узнает в них Господа – самого себя. И действительно, все движение евангельского сюжета сходится к точке на Голгофе, где совершилось распятие, и апостолы воочию увидели Господа узником и не посетили его, жаждущим на кресте, и не напоили его, нагим, и не могли одеть его, разбежались, скрылись и отреклись все, кроме Иоанна – автора Апокалипсиса и любимого ученика.
Разумеется, реальный суд Господа отличается от суда поэтического. Иисус не послал отрекшихся апостолов наследовать муку вечную, а всех простил, простил даже своих палачей – «не ведают бо, что творят». Простил даже бандита, раскаявшегося в последний момент перед гибелью. Ни одно слово Иисуса не предназначено для буквального, непоэтического прочтения. Все, что он говорит, – это земная притча о Царствии Небесном, откровение Божие, то есть поэзия.

ПОЭМА О ВОСКРЕСЕНИИ

Восток трудно удивить самим фактом воскресения из мертвых. Воскресшими считались многие люди после долгого обморока, и после летаргического сна, и после гипнотического оцепенения. Возможно, именно этим объясняется навязчивое желание многих объяснить воскресение из мертвых теми или иными естественными причинами. Не исключено, например, что в губке, насыщенной уксусом, которую римские воины поднесли к устам Спасителя, находился сильный обезболивающий наркотик, который и прервал мучения на кресте, ввергнув Иисуса в оцепенение, похожее на смерть. Это мог сделать все тот же богатый и влиятельный Иосиф Аримафейский, в чьем саду был похоронен распятый Спаситель, или член синедриона Никодим. Все знают, что страже достаточно хорошо заплатить – и она пойдет на все. Тем более что настоятельная просьба к Пилату позволить снять Иисуса с креста, перебив ему голени, отмечена и евангелистами. Говорят они вполне определенно и о беспокойстве, которое возникло в кругах высшего духовенства в связи с тем, что просьба была исполнена Пилатом. Враги Иисуса заподозрили, что здесь возможен заговор, при котором ученики выкрадут тело Учителя, а потом скажут, что он воскрес. О губке с подмешанным наркотическим веществом они ничего не знали и не сомневались, что Иисус мертв. Не сомневались в  этом и апостолы, и сам Иосиф Аримафейскйй, погребавший Христа. Он просто хотел облегчить муки Спасителя на кресте, вовсе не помышляя, что после такой свирепой казни и прободения копьем Иисус мог остаться живым.
С точки зрения медицины все это вполне возможно. Однако полностью исключен вариант какого-либо преднамеренного обмана со стороны Никодима, Иосифа Аримафейского и учеников Христа. Думаю, что и верующие, и рационально настроенные люди должны согласиться, что Воскресение Иисуса было и остается тайной для человечества. Несомненно одно: Спаситель был снят с креста, его тело было пробито гвоздями и пронзено копьем; он был мертв и для тех, кто его казнил, и для тех, кто его погребал. Дальнейший же ход событий – это еще одна поэма любимого ученика Иисуса, хотя и документальная. Здесь поэтический дар Иоанна Богослова полностью принесен в жертву реальным фактам. И опять все получилось гениально и по драматизму событий, и по точности деталей, и по невместимости умом того, что произошло.

ЧАСТЬ 1. ГРОБ ПУСТ

В первый же день недели
Мария Магдалина
Приходит ко гробу рано,
Когда было еще темно,
И видит,
Что камень отвален от гроба;
Итак бежит, и приходит к Симону Петру
И к другому ученику,
Которого любил Иисус,
И говорит им:
Унесли Господа из гроба,
И не знаем, где положили Его.
Тотчас вышел Петр
И другой ученик,
И пошли ко гробу.
Они побежали оба вместе;
Но другой ученик бежал скорее Петра,
И пришел ко гробу первый,
И наклонившись увидел
Лежащие пелены;
Но не вошел во гроб.
Вслед за ним приходит Симон Петр,
И входит во гроб,
И видит одни пелены лежащие
И плат, который был на главе Его,
Не с пеленами лежащий,
Но особо свитый на другом месте.
Тогда вошел и другой ученик,
Прежде пришедший ко гробу,
И увидел, и уверовал;
Ибо они еще не знали из Писания,
Что Ему надлежало воскреснуть из мертвых.

Последние две строки особо примечательны. Иоанн прямо говорит, что ни он, ни Петр не были готовы к такому повороту событий. И лишь позднее истолковали его согласно Писанию, приняв правильное решение, что там ясно говорится о грядущем Воскресении Христа. Ни опустевший гроб, ни отваленный камень, ни пелены, ни плат, отдельно лежащий, еще ничего не означали, кроме того, что тело Учителя унесли. Наступая на горло собственной песне, Иоанн выступает здесь в роли документального повествователя. Но именно документально зафиксированные детали потрясают воображение. Поразительно, что Мария приходит ко гробу рано, «когда... еще темно». Очень важная деталь. Она приходит выполнить погребальный обряд – умастить тело умершего, погребенного, запеленатого Иисуса, и вдруг во тьме видит, что камень отвален и гроб пуст. Ко гробу она «приходит», а от гроба «бежит». От гроба «бежит», а к апостолам «приходит», потому что не подобает женщине Израиля бегом подлетать к мужчинам. Возникает триада глаголов: приходит – бежит – приходит. Так же тонко передано душевное смятение Петра и любимого ученика. Они «тотчас вышли» и «побежали оба вместе». Опять же, несмотря на смятение, точно передана реакция апостолов. Не побежали с места в карьер, а сначала «вышли», хотя и «тотчас», и лишь потом «они побежали оба вместе». Побежали вместе. «Но другой ученик бежал скорее» и потому «пришел ко гробу» раньше Петра. Опять сначала «побежал» и даже обогнал Петра, но ко гробу не подбежал, а «пришел». Неприлично подбегать ко гробу. Иоанн за несколько шагов до него замедлил движение, хотя сердце его рвалось вперед.
И еще одна поразительная по достоверности деталь. Иоанн бежит, обгоняя Петра,. приостанавливает усилием воли бег в нескольких шагах от гроба – «пришел ко гробу». Пришел, но не вошел. Не решился войти. Еще темно, но, «наклонившись» у входа, Иоанн смог разглядеть скомканные пелены. Более решительный Петр, подоспев к месту великого события, смело во шел во гроб и разглядел не только пелены, но и плат, лежащий в стороне.
Ни малейшего сомнения в документальной и психологической точности поэтического повествования не возникает. Здесь Иоанн – поэт деталей. Он говорит правду, и только правду. Он боится упустить что-то важное, поэтому с точностью, как позволяет память, размещает события. Мария приходит рано, еще темно, и видит, что камень отвален от гроба. Бежит, приходит к Петру и любимому ученику Иисуса, сообщает о случившемся. Ученики тотчас выходят, бегут, обгоняя друг друга. Иоанн, прибежавший первым, с трудом замедляет шаги у гроба и в нерешительности останавливается у входа. Наклоняется, чтобы разглядеть, что там. Видит пустые пелены. Подоспевший к этому моменту Петр решает войти в гробовую пещеру и видит не только пелены, но и плат для лица. Оба уверовали в этот момент только в то, что тело Спасителя исчезло, и лишь позднее, изучая Писание, нашли там ясные пророчества о том, что Иисусу надлежало воскреснуть. Самый закоренелый скептик должен почувствовать и понять, что речь идет о вполне реальном и достоверном.
Дальше начинается вторая часть поэмы о воскресении – это свидетельство Марии Магдалины, которое Иоанн передает по ее рассказу.

ЧАСТЬ 2. МАРИЯ В САДУ У ГРОБА

А Мария стояла у гроба и плакала;
И когда она плакала, наклонилась во гроб
И видит двух Ангелов,
В белом одеянии сидящих,
Одного у главы
И другого у ног,
Где лежало тело Иисуса.
И они говорят ей:
Жена! что ты, плачешь?
Говорит им:
Унесли Господа моего,
И не знаю,
Где положили Его.
Сказавши сие, обратилась назад
И увидела Иисуса стоящего;
Но не узнала, что это Иисус.

Здесь уместно задуматься, почему Мария не узнала Учителя. Оставляю без комментариев эту очень точную психологическую и историческую деталь. Мне приходилось читать и слышать самые разные объяснения. Во-первых, было еще темно, во вторых, на глазах Марии были слезы, туманящие облик Иисуса, а кроме того, после воскресения из мертвых лик Христа мог существенно измениться. Ведь позднее его не узнают апостолы, когда он подойдет к ним во время рыбной ловли.

Иисус говорит ей:
Жена! что ты плачешь?
Кого ищешь?
Она, думая, что это садовник,
Говорит Ему:
Господин! если ты вынес Его,
Скажи мне,
Где ты положил Его,
И я возьму Его...
Иисус говорит ей:
Не прикасайся ко Мне,
Ибо я еще не восшел к Отцу Моему;
А иди к братьям Моим
И скажи им:
Восхожу к Отцу Моему
И Отцу вашему,
И к Богу Моему
И Богу вашему.

Любой мало-мальски профессиональный литературовед увидит, что в этом рассказе Марии Магдалины или о Марии Магдалине присутствует элемент сказочного угадывания. Казалось бы, Иисус мог просто сказать Марии: «Не плачь, Я Иисус воскресший», – но тогда исчез бы весь драматизм, испарилась бы вся поэзия. Нет, будучи еще и великим поэтом, Иисус сначала задает Марии вопрос: «Жена! что ты плачешь?» – выслушивает ее ответ и лишь после долгого объяснения говорит ей: «Мария!» Он готовит ее к великой радости по закону волшебной сказки, задавая вопрос, ответ на который ему прекрасно известен. Он знает, о чем плачет Мария, но не спрашивает, соблюдая законы жанра. По закону волшебной сказки и античной литературы узнавание того, кто считался погибшим, не происходит сразу. Достаточно вспомнить великую поэму Иисуса о блудном сыне.   Вернувшись после бегства из дома, блудный сын долго остается неузнаваемым в облике нищего бродяги. Тем радостнее узнавание, когда уже ослепший отец узнает в бродяге родного сына.
Так же в Библии братья не узнают вначале своего родного брата Иосифа, который был ими продан в египетское рабство, а затем стал правой рукой фараона. Они расстались с ним, ввергнув его в колодец, в рубище, как раба, и потому не узнали его в богатстве и славе.
Для Иисуса узнавание – любимый прием. После воскресения он является сразу нескольким апостолам во время рыбной ловли.

ЧАСТЬ 3. ИИСУС И РЫБАКИ

А когда настало утро,
Иисус стоял на берегу;
Но ученики не узнали,
Что это Иисус.
Иисус говорит им:
Дети!
Есть ли у вас какая пища?
Они отвечали Ему:
Нет.
Он же сказал им:
Закиньте сети по правую сторону лодки
и поймаете.
Они закинули,
И уже не могли вытащить сети
От множества рыбы.
Тогда ученик, которого любил Иисус,
Говорит Петру:
Это Господь.
Симон же Петр,
Услышав, что это Господь,
Опоясался одеждою, –
Ибо он был наг, –
И бросился в море.

Снова Иоанн, полностью обуздав поэтическую фантазию, становится прежде всего мастером детали. Он подробно и точно передает реакцию Петра, понявшего, что на берегу Иисус. Апостол бросается в воду, но не сразу, а накинув одежду, ибо неприлично предстать перед Господом полуодетым. Далее Иоанн с точностью укажет, что до берега было далеко, локтей около двухсот, и другие ученики подплыли в лодке, «таща сеть с рыбой». Так что Петр бросился прямо в открытое море навстречу Иисусу. Но, несмотря на такой эмоциональный порыв, он вместе с другими апостолами не решается прямо назвать Учителя по имени. Раз Иисус не раскрывает им, кто он, то и апостолы соблюдают правило постепенного узнавания.

Когда же вышли на землю,
Видят разложенный огонь
И на нем лежащую рыбу и хлеб.
Иисус говорит им:
Принесите рыбы,
Которую вы теперь поймали.
Симон Петр пошел
И вытащил на землю сеть,
Наполненную большими рыбами,
Которых было сто пятьдесят три;
И при таком множестве
Не прорвалась сеть.
Иисус говорит им:
Придите, обедайте.
Из учеников же никто не смел спросить Его:
«Кто Ты?» –
Зная, что это Господь.
Иисус приходит,
Берет хлеб
И дает им также и рыбу.

Удивительная сцена. На сей раз никто так и не осмелился назвать вслух имя Господа. И сам Иисус не считает нужным называть себя, поскольку знает, что апостолы давно узнали его. Такое благоговение можно испытывать только перед живым, воскресшим во плоти Богом.

ЧАСТЬ 4. ВОЗЗРЯТ НА ТОГО, КОТОРОГО ПРОНЗИЛИ

Эта поэма Иоанна Богослова поражает своей трагичностью. Ни одного лишнего или случайного слова. Иоанн словно учился писать у. античных ваятелей, которые работали с мрамором. Перед нами оживший барельеф античного храма – «Фома, проверяющий перстом раны на теле Воскресшего».

Фома же, один из двенадцати,
Называемый Близнец,
Не был тут с ними,
Когда приходил Иисус.
Другие ученики сказали ему:
Мы видели Господа.
Но он сказал им:
Если не увижу на руках Его
Ран от гвоздей,
И не вложу перста моего
В раны от гвоздей,
И не вложу руки моей
В ребра Его,
Не поверю.

Это высказывание Фомы удивляет. Не ученый-естествоиспытатель типа Плиния Старшего, а апостол Христа проявляет здесь сугубо античный рационализм, свойственный не столько израильтянам, сколько грекам и римлянам. Не будем забывать, что Израиль – часть великой Римской империи. Дух Рима и Греции витает всюду. Никакого слепого фанатизма и легковерия. Ученик и последователь Иисуса, избранный из огромного числа других последователей, со всей ясностью говорит, что в возможность Воскресения погибшего на кресте Учителя он не верит. Заметим, что Воскресение Христа оказалось полной неожиданностью и для самых близких к нему Петра и Иоанна. Апостолы ничего подобного не ожидали.
Итак, Фома заявил, что не поверит, пока не убедится на ощупь. Если бы перед ним предстал Спаситель, но без ран на руках, ногах и ребрах, Фома сказал бы, что это другой человек. После этого заявления апостола прошло немногим более недели, а точнее –

После восьми дней
Опять были в доме
Ученики Его,
И Фома с ними.
Пришел Иисус,
Когда двери были заперты,
Стал посреди их
И сказал:
Мир вам!
Потом говорит Фоме:
Подай перст твой сюда
И посмотри руки Мои;
Подай руку твою
И вложи в ребра Мои;
И не будь неверующим,
Но верующим.
Фома сказал Ему в ответ:
Господь мой и Бог мой!
Иисус говорит ему:
Ты поверил,
Потому что увидел Меня:
Блаженны не видевшие
И уверовавшие.

По свидетельству Иоанна, Иисус воскресший обладал телом и плотию с незаживающими ранами от гвоздей и копья. В то же время он мог входить в помещение с запертыми дверями сквозь стены.
С точки зрения современной науки это возможно только в том случае, если существует другое, четвертое измерение пространства. Как из трехмерного объема легко проникнуть в любую очерченную на бумаге плоскость, так из некоего четырехмерного объема легко проникнуть в замкнутый трехмерный объем. Это означает, что тело Христа воскресшего могло пребывать одновременно в четырех и более измерениях пространства. Намек на это обстоятельство – сам четырехконечный крест. Ведь в первом веке христиане чтили именно такой крест, хотя Иисус был распят на кресте восьмиконечном.
Вспомним также, что Иисус сразу после воскресения не велел Марии прикасаться к нему, поскольку его тело еще не полностью перевоплотилось. Здесь же он обращается к Фоме с просьбой вложить персты в его раны. Прошло уже достаточное количество времени. В других свидетельствах говорится о том, что Христос не только появился в комнате с запертыми дверями, но еще и вкушал пищу вместе с апостолами, принявшими его за призрак умершего: «Смотрите! Разве духи едят?»
Евангелие от Иоанна – самое раннее. Самый ранний свиток с первыми словами: «В начале бе Слово...» Все другие письменные свидетельства относятся к временам позднейшим. Иоанн, как любимый ученик Христа, очевидец его гибели на кресте и самый первый из апостолов, прибывших к опустевшему гробу, совершенно не склонен фантазировать. Наоборот, он очень точен и лаконичен в деталях. Именно эта точность больше всего настораживает скептиков. Как можно помнить спустя годы, что прошло именно восемь дней с того дня, когда Фома высказал свои сомнения, до дня, когда воскресший Иисус предстал перед апостолами? Или Иоанн все записывал прямо по горячим следам? А почему бы и нет? Поэтический метод Иоанна был именно таков. Он явно работает с первоначальными заметками, превращая документальное повествование в высокую поэзию. Впрочем, если он подражает Иисусу, который никогда ничего не записывал и не оставил после себя ни одной строки, то можно предположить и другое. Иоанн обладает особым поэтическим даром точновидения. Так же конкретен Гомер в «Илиаде» и «Одиссее». Точность и лаконичность – особенность античной поэзии. Апокалипсис убедителен прежде всего в деталях. Видна рука того же автора, который написал или продиктовал Евангелие от Иоанна. Однако есть существенная разница. В Евангелии Иоанн говорит о событиях, которые видел не только он, но и другие. В Апокалипсисе он говорит только о своих видениях на острове Патмос, когда «был в духе».
         
ПОЭМА О СТЕКЛЯННОМ МОРЕ

И пред престолом море стеклянное,
Подобное кристаллу;
И посреди престола
И вокруг престола четыре животных,
Исполненных очей
Спереди и сзади.
И первое животное
Было подобно льву,
И второе животное
Подобно тельцу,
И третье животное
Имело лице, как человек,
И четвертое животное
Подобно орлу летящему.
И каждое из четырех животных
Имело по шести крыл вокруг,
И внутри они исполнены очей.

Самые яркие сюрреалисты, сам Сальвадор Дали не обладали подобной фантазией. Стеклянное, как кристалл, море. Посредине моря престол, от которого исходят громы и молнии. На престоле восседает Сидящий, «подобный камню яспису и сардису», а вокруг престола четыре шестикрылых животных, чьи крылья усеяны очами изнутри и снаружи.
И все же именно четыре шестикрылых животных с человеческим, орлиным, львиным и тельцовым ликами ближе всего к реальности. Изображения крылатых львов, тельцов, человекообразных орлов и животных с человеческими лицами обращают наш взор к Древнему Египту с его крылатыми сфинксами. Однако усеять их тела очами изнутри и снаружи и разместить их посреди стеклянного моря мог только Иоанн.
Есть множество попыток угадать высший смысл Откровения. Стеклянное море – это звездное небо. Причудливые животные – созвездия Льва, Тельца и Орла. Очи, усыпавшие их крылья, – звезды. Шестикрылое животное с лицом, как у человека, может также означать созвездие Плеяд, которое действительно похоже на человеческое лицо. Однако это может быть лишь исходной точкой видения Иоанна. Ведь он смотрел в тот момент на звездное небо, а «был в духе». Можно ли расшифровать поэтический образ? Нет! Поэтический образ не является символом или шифром. Для поэта он так же конкретен, как для астронома конкретны Луна или Солнце. Иоанн действительно видел мысленными очами все, о чем говорит. Он не фантазер и не шифровальщик. Видимое им вполне достоверно. Крыльев именно шесть, внутри они действительно усыпаны очами. Лики животных похожи на льва, тельца, орла и человека. Их туловища усеяны очами спереди и сзади. Не надо фантазировать. Именно такие существа предстали посреди стеклянного моря вокруг престола, извергающего громы и молнии. А на престоле сидел Сидящий, подобный камню яспису и сардису. И еще 24 старца в белых одеждах и золотых венцах.
Если все это воспроизвести в точности, то мы увидим нечто очень близкое к православному алтарю и убранству православного храма. И неудивительно, ведь православный храм создавался под большим воздействием Откровения Иоанна, хотя и триста лет спустя.

АГНЕЦ С КНИГОЙ

В те времена, когда Иоанн рассказывал своему ученику Прохору о своем Откровении, книга выглядела, как свиток, свернутый в рулон. Запечатанная книга – это рулон, который нельзя развернуть. На нем семь восковых печатей.

И видел я в деснице у Сидящего на престоле
Книгу, написанную внутри и отвне,
Запечатанную семью печатями...
И никто не мог,
Ни на небе,
Ни на земле,
Ни под землею,
Раскрыть сию книгу,
Ни посмотреть в нее...
И я взглянул,
И вот, посреди престола
И четырех животных
И посреди старцев
Стоял Агнец
Как бы закланный,
Имеющий семь рогов
И семь очей,
Которые суть семь духов Божиих,
Посланных во всю землю.

Никакой тайны из своей символики Иоанн не делает. Все знают, что Иисус сказав о себе: «Аз есмь Агнец Божий». Все знают, что Агнец, принесенный на заклание в Пасху, стал символом распятого Христа. Новизна здесь в том, что у Агнца семь рогов и семь очей. Но и это разъяснено. Очи и рога – семь духов Божиих, посланных на землю. В Евангелиях говорится о многих дарах Святого Духа: дар пророчества, дар исцеления, дар говорения языками, дар любви. Остаются еще три дара, о которых не говорится: дар подвига, дар творчества, дар смирения. В астрологической символике семирогий Агнец – это поздний месяц в семи стадиях недельного убывания. «Ягненочек кудрявый – месяц гуляет в голубой траве» (С. Есенин).
Но при самом пылком воображении как представить себе ягненка, берущего книгу из рук Сидящего на престоле? Иоанн пишет об этом так просто, словно это повседневное зрелище, понятное каждому.

И Он пришел
И взял книгу
Из десницы
Сидящего на престоле.
И когда Он взял книгу,
Тогда четыре животных
И двадцать четыре старца
Пали пред Агнцем,
Имея каждый гусли
И золотые чаши,
Полные фимиама,
Которые суть молитвы святых;
И поют новую песнь, говоря:
Достоин Ты взять книгу
И снять с нее печати;
Ибо Ты был заклан,
И кровию Своею искупил нас Богу
Из всякого колена и языка,
И народа, и племени.

И опять главная особенность пророчеств и видений Иоанна. Он не зашифровывает, а, наоборот, разъясняет. Фимиам в чашах в руках у 24 старцев – это молитвы святых. Снятие печатей Агнцем Христом стало возможным, потому что он был добровольно заклан, распят на кресте.
И вот еще одно самое яркое и самое подлинное свидетельство о смысле распятия. Кровь Иисуса «искупила», то есть выкупила, всех людей «из всякого колена и языка, и народа, и племени». Дело в том, что сознание античного человека, будь он раб, вольноотпущенник или свободный гражданин, прочно привязывало его к языку, роду, племени, к народу, из которого он вышел. Человек был все же собственностью общества, к которому принадлежал. Иоанн сообщает, что отныне человек принадлежит только Богу. Иисус «искупил» – выкупил каждого из нас и дал каждому полную свободу.

СНЯТИЕ ПЕЧАТЕЙ

Семь печатей на книге, которую распечатал Агнец, – это еще семь свойств человеческих, которые освободил Христос. Первая печать – зрение, вторая – слух, третья – запечатанные уста, речь, четвертая – мысль, пятая – память, шестая – чувство, седьмая – пророчество. Нам будет понятнее этот образ, если мы снова вспомним, что книга – это свернутый в рулон кожаный свиток. Таково человеческое тело. Но, кроме того, свиток – это еще и все небо с письменами звезд, луны и солнца. При снятии шестой печати «небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих». При этом «солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь».
После снятия первых четырех печатей, которые снял Агнец, появляются четыре всадника.
Первая печать – конь белый.
Вторая печать – конь рыжий.
Третья печать – конь вороный.
Четвертая печать – конь бледный.
Если вспомнить образ неба, как свитка, на котором начертаны звездные письмена, то снятие печатей с небесного рулона – это исчезновение планет. Дело в том, что планеты именовались конями, поскольку их движение на небе, в отличие от звезд, было зигзагообразным (ход конем). Четыре коня могут быть: Сатурн (белый), Марс (рыжий), Меркурий (вороный), Юпитер (бледный). Остаются еще три печати, различимые глазом. Это не петляющая, самая яркая звезда Сириус и две главные печати – Луна и Солнце. Они, будучи сорванными, остаются на небе: «солнце стало мрачно», а «луна сделалась как кровь». Однако для Иоанна астрологическая символика – лишь удобный язык для описания преображения космоса, которое в равной мере можно считать и гибелью, и воскресением для новой жизни. Земля, очищенная в огне космических катастроф, предстанет новым Иерусалимом небесным, как кусок железа в огне становится сталью.
Перед нами грандиозный космический образ крушения видимого мира. Звезды и планеты, как норовистые кони, соскакивают со своих орбит. Распечатанный свиток неба сворачивается, сгорая в космическом огне очищения.
Печати срывает семирогий Агнец – Христос. Он же читает Иоанну грядущую судьбу мира. Книга небес почти одновременно прочитывается и тотчас сгорает.
Агнец срывает первую печать: с орбиты срывается Сатурн – белый конь – победитель и скачет по земле.
Агнец срывает вторую печать: с орбиты срывается Марс – рыжий конь, «и. сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч». Не следует думать, что речь идет лишь о будущем времени. Бог войны Марс свирепствует на земле всегда.
Всадник на коне вороном – Меркурий – изображался с весами в руках. Он несет засухи, иссушающие посевы. Весы отмеривают скудную меру.
Конь бледный – Юпитер, «которому имя смерть; и ад следовал за ним». Ему дана власть умертвить насильственной смертью четвертую часть живущих на земле людей. И это тоже относится не к будущему, а ко всем временам.
Под пятой печатью самой яркой звезды Сириуса (она же жертвенник, ярко пылающий на небе) «души убиенных за слово Божие и за свидетельство, которое они имели».
Дальше следуют слова, которые справедливо приводят в смущение многих. Они не очень вяжутся с духом всепрощения и кротости, которые так свойственны Иоанну:

И возопили они громким голосом, говоря:
Доколе,
Владыка святый и истинный,
Не судишь и не мстишь
Живущим на земле
За кровь нашу?

Вероятно, именно такие места вызывали смятение и долгое время не позволяли признать Апокалипсис подлинной, канонической и боговдохновенной книгой. Есть все основания думать, что Иоанн здесь пользуется уже сложившимися в раннехристианской среде представлениями и стереотипами. И хотя они не вяжутся с его внутренним мироощущением, он просто говорит о мыслях и чаяниях христианских первомучеников. Иоанн пережил мученическую смерть многих апостолов и в преклонные годы, вспоминая об этом в ссылке на Патмосе, мог невольно воззвать о высшей справедливости.
Снятие шестой печати с помрачением солнца и багровением луны – один из самых великолепных образов космического переворота:

И вот, произошло великое землетрясение,
И солнце стало мрачно как власяница,
И луна сделалась как кровь;
И звезды небесные пали на землю,
Как смоковница, потрясаемая сильным ветром,
Роняет незрелые смоквы свои;
И небо скрылось, свившись, как свиток
И всякая гора и остров двинулись с мест своих.

Действительно, при великих землетрясениях и извержениях вулканов днем солнце затягивается тучами пепла, а ночью луна выглядит багряной. При сотрясении почвы кажется, что звезды, как смоквы, сыплются с неба. Иоанн живет в тех местах, где жива   память о гигантских извержениях, стирающих с земли целые островные государства. Но землетрясение для него – только прообраз великой космической катастрофы, предчувствиями которой жило раннее христианство. За всем этим маячит гибель Помпеи, и опять же как символ того, что произойдет со всей землей.
То, что происходит сразу после снятия седьмой печати, опять же поражает точностью описания затишья перед землетрясением:

И когда Он снял седьмую печать,
Сделалось безмолвие на небе,
Как бы на полчаса.

Можно подумать, что это пишет не Иоанн, а какой-нибудь естествоиспытатель, историк типа Плиния-младшего, побывавшего в Помпеях перед и во время извержения Везувия. Однако Иоанн прежде всего поэт. Для него огонь и дым вулкана – это дым благовоний от фимиама.

И пришел иный Ангел
И стал пред жертвенником,
Держа золотую кадильницу
И дано было ему
Множество фимиама,
Чтобы он с молитвами всех святых
Возложил его на золотый жертвенник,
Который пред престолом.
И вознесся дым фимиама...
И взял Ангел кадильницу,
И наполнил ее огнем с жертвенника,
И поверг на землю:
И произошли голоса и громы,
И молнии, и землетрясение.

Остальное хорошо всем известно: град и огонь, смешанные с кровью, гора, пылающая огнем, низвергаемая в море, горящая звезда, павшая на третью часть рек, так что воды в них стали горькими.

Имя сей звезде полынь;
И третья часть вод сделалась полынью,
И многие из людей умерли от вод,
Потому что они стали горьки.

Падение еще одной звезды выводит из-под земли бронированную саранчу, напоминающую танки и самолеты:

На ней были брони,
Как бы брони железные,
А шум от крыльев ее –
Как стук от колесниц,
Когда множество коней
Бежит на войну.

Особенность поэтического текста в том, что из него можно извлечь любой смысл. В этом смысле поэзия очень близка к пророчеству и, можно сказать, из него вышла.
Между тем конкретный смысл только затмевает глубину образа. Саранча, о которой говорит Иоанн, – своеобразный муже-женский кентавр и помесь коня со скорпионом и танком. При желании там можно увидеть и драгун с конскими хвостами на шлемах, тем более что имя ангела бездны, предводителя саранчи – Аполлион (губитель). Очень похоже на Наполеон.

И по виду своему саранча
Была подобна коням,
Приготовленным на войну;
И на головах у ней
Как бы венцы,
Похожие на золотые,
Лица же ее –
Как лица человеческие...
У ней были хвосты,
Как у скорпионов,
И в хвостах ее были жала.

Сфинксы, кентавры, сирены, Медуза Горгона, гарпии, Минотавр – многие чудища античного мира маячат за этим образом.
Иоанн в преклонные годы явно изменил свой стиль. Но осталась одна особенность. Он как истинный поэт умеет сочетать несочетаемое. Вспомним начало Евангелия от Иоанна, где «Слово было у Бога, и Слово было Бог», и это Слово – сам Иисус, Учитель Иоанна, которого он каждодневно видел.
Апокалипсис пишется в те времена, когда апостолы уже погибли за Иисуса. На земле для Иоанна не осталось зримых, связующих с Учителем, нитей. Теперь он видит его на небе в образе семирогого Агнца, усеянного очами, срывающего печати планет с небесного свитка. Самая яркая звезда Сириус – жертвенник, под которым томятся души мучеников и праведников в ожидании великого и Страшного суда. В час справедливости из бездны земли выходят чудовища, которых не было ни у Гомера, ни вообще в античной мифологии:

Так видел я в видении коней
И на них всадников,
Которые имели на себе брони
Огненные, гиацинтовые и серные;
Головы у коней — как головы у львов,
И изо рта их выходил огонь, дым и сера...
Ибо сила коней
Заключалась во рту их
И в хвостах их;
А хвосты их были
Подобны змеям
И имели головы,
И ими они вредили.

Многие исследователи недоумевают, почему подобной фантастики нет в Евангелии от Иоанна. По очень простой причине. Там Иоанн пишет не о видениях, а о реальных событиях. Здесь он «пребывает в духе» и всячески подчеркивает, что все видимое и слышимое протекает перед мысленными очами: «так видел я в видении».
Иоанн не астролог, хотя пользуется астрологической символикой; не фантаст, хотя прибегает к фантастическим образам; не пророк, хотя пророчествует; не документалист, хотя повествует документально. В то же время он и астролог, и фантаст, и пророк, и свидетель, потому что – поэт.

Тайна семи громов

     В Апокалипсисе столкнулись две совершенно разные традиции богообщения. Жреческая традиция Древнего Египта – когда все явленное Богом тотчас становится тайной, тщательно зашифровывается и передается от посвященного к посвященному, и христианская – когда нет ничего тайного, что не стало бы явным. Иисус изъяснялся притчами, чтобы его поняли. Он никогда ничего не зашифровывал, а, наоборот, стремился к полному откровению. Откровение – это откровенность Бога по отношению к человеку. Иоанн во всем подражал своему Великому Учителю и диктовал Прохору Откровение не с целью зашифровать и скрыть, а с целью свидетельствовать обо всем. Не боясь впасть в тавтологию, скажем так: Откровение – откровенная книга. У христианина нет тайн, но есть Таинства. Таинства – это не то, что скрыто от человека, а то, что он до конца не в силах осмыслить. «Кто может вместить, да вместит».
Апокалипсис – откровенная книга. Это план миротворения от начала и до конца времен. Но конец времен вовсе не означает конец света. Это всего лишь конец времени. Апокалипсис – книга Иоанна на все времена, и потому, естественно, она переполнена до краев страданиями и болью. Каждое поколение видело в этой книге предсказание войн, эпидемий и стихийных бедствий, которые на них обрушились. Иоанн вовсе не стремился дать описание будущих бедствий в отдельности для каждой эпохи и для каждого народа. Но он описал и Хиросиму, и Чернобыль, и Лиссабонское землетрясение, и СПИД, и все самое ужасное, что предстоит пережить человечеству, прежде чем оно придет к совершенству. Все эти ужасы были и есть от века, но это еще не конец. Раскрытая книга человеческих страданий передана Ангелом Иоанну, он съедает ее и вмещает всю горечь и всю боль, которую предстоит пережить человеку. Познание тайны творения сладко в устах, но горько в чреве.
Ангела с раскрытой (правильнее сказать, с развернутой) книгой изображали многие художники, но никто из них не решился изобразить сам процесс поедания книги. Чтобы понять этот образ, надо помнить, что книга могла быть начертана на телячьей коже. Иоанн ничего не говорит о материале, из которого изготовлен Апокалипсис. Греческая и иудейская традиции начертания текстов на пергаменте из телячьей кожи хорошо известны. Хотя образ поедания и символичен, он, как все образы Иоанна, не лишен конкретности.

И видел я другого Ангела
Сильного, сходящего с неба,
Облеченного облаком;
Над головою его была радуга,
И лице его как солнце,
И ноги его как столпы огненные;
В руке у него была книжка раскрытая.
И поставил он правую ногу свою на море,
А левую на землю,
И воскликнул громким голосом,
Как рыкает лев;
И когда он воскликнул,
Тогда семь громов
Проговорили голосами своими...
Я хотел было писать;
Но услышал голос с неба,
Говорящий мне:
Скрой, что говорили семь громов,
И не пиши сего.

Это удивительное признание. Иоанн сообщает своим читателям, что есть еще и тайна, поведанная ему семью громами. Тайна семи громов непосредственно связана с тайной времени как такового.

И Ангел, которого я видел
Стоящим на море и на земле,
Поднял руку свою к небу
И клялся Живущим во веки веков,
Который сотворил небо
И все, что на нем,
И землю, и все, что на ней,
И море и все, что в нем,
Что времени уже не будет.

Эти слова Ангела обычно понимали как возвещение конца света. Но Ангел говорит не о конце света, а о конце времен или, точнее, что «времени уже не будет». До Эйнштейна человечество не знало, что и время, и пространство возникли на расстоянии 20 миллиардов световых лет, то есть когда-то времени и пространства не было и когда-нибудь не будет. Большинство умов до сих пор не в состоянии это вместить, как не в состоянии они понять, что Апокалипсис – это не столько книга о будущем, сколько книга о вечном. Великие потрясения, войны, эпидемии, стихийные бедствия – это только прелюдия к преображенному миру, ради явления которого и написана книга.

И я пошел к Ангелу
И сказал ему:
Дай мне книжку.
Он сказал мне:
Возьми и съешь ее;
Она будет горька
Во чреве твоем,
Но в устах твоих
Будет сладка, как мед.

Таким образом, все дальнейшее повествование исходит не от внешних видений, а изнутри, ибо книга съедена или сбылись все пророчества. В истории не осталось тайн, кроме тайны семи громов.

ХРАМ СЛОВЕСНЫЙ

Есть все основания предполагать, что записанные Прохором видения Иоанна не дошли до нас полностью. По свидетельству Иоанна, он сам записывал свои видения. Следовательно, Прохор был скорее всего переписчиком и собирателем записей. Этим объясняется разрозненность, хаотичность и многовариантность «конца света». Казалось бы, все бедствия позади. Книга съедена, возвещен Ангелом конец времен, как вдруг снова начинаются бедствия, уже давно пройденные: превращение воды в кровь, поражение неизлечимыми язвами, землетрясение, трупы двух пророков на улицах, и все это происходит в Иерусалиме.
Есть все основания предполагать, что речь здесь идет не о прошлом и будущем, а о современных событиях – осаде и разрушении Иерусалима римскими войсками императора Веспасиана в 70 году. События эти описываются с точностью до деталей. Святая Святых – храм Соломона – дольше других мест защищался от осады римлян. Сама же осада всего города длилась, по словам Иоанна, сорок два месяца.

И дана мне трость,
Подобная жезлу,
И сказано:
Встань и измерь храм Божий
И жертвенник, и поклоняющихся в нем;
А внешний двор храма исключи
И не измеряй его,
Ибо он дан язычникам:
Они будут попирать святый город
Сорок два месяца.

 Эти слова могли быть пророчеством и предсказанием или до 70 года, или в дни осады.
На этот период два праведника, пророка, будут пророчествовать в одежде нищих:

И дам двум свидетелям Моим,
И они будут пророчествовать
Тысячу двести шестьдесят дней,
Будучи облечены во вретище.

Далее следуют загадочные слова:

Это суть две маслины
И два светильника,
Стоящие пред Богом земли.

Маслина – символ устойчивости и долголетия. В Гефсиманском саду до сих пор цела маслина, под которой молился Христос.
Потом опять следует поэтическое иносказание. Речь праведников свидетелей подобна огню, исходящему из уст, испепеляющему врагов Божиих.

И если кто захочет их обидеть,
То огонь выйдет из уст их
И пожрет врагов их...
Они имеют власть
Затворить небо,
Чтобы не шел дождь на землю
Во дни пророчествования их,
И имеют власть над водами —
Превращать их в кровь
И поражать землю
Всякою язвою...

Представьте себе осаду Иерусалима. Римские солдаты пробиваются к храму, который обороняется от них тысячу двести шестьдесят дней. Два пророка во вретище проповедуют, поднимая боевой дух защитников святыни. Они вызывают засуху, эпидемии и мор на римские войска, но наступит момент – и храм падет, и будет разрушен, и праведники будут убиты, и их не позволят хоронить в назидание непокорным.

И когда кончат они свидетельство свое,
Зверь, выходящий из бездны,
Сразится с ними, и победит их, и убьет их,
И трупы их оставит
На улице великого города,
Который духовно называется
Содом и Египет,
Где и Господь наш распят.
И многие из народов и колен,
И языков и племен
Будут смотреть на трупы их
Три дня с половиною
И не позволят
Положить трупы их во гробы.

Так что перед нами вполне реалистическая картина взятия Иерусалима и разрушения храма. Однако Иоанн видит эти события прежде всего очами духовными. Он прозревает небесный, духовный смысл происходящего. Для него разрушение храма Соломона есть одновременно невидимое простым взором возведение храма Небесного.

И отверзся храм Божий на небе,
И явился ковчег завета Его
В храме Его;
И произошли молнии и голоса,
И громы, и землетрясение
И великий град.

У меня нет уже ни малейшего сомнения, о каких именно исторических событиях говорит Апокалипсис. Но смысл Откровения – в духовном смысле происходящего. Землетрясения, голод, мор, извержения вулканов, превращение питьевой воды в горькую и красную, как кровь, помрачение луны и солнца от пепла – все это можно наблюдать и сегодня при великих стихийных бедах. Нашествие римлян на израильские селения Иоанн видит как выход из-под земли железной саранчи, предводительствуемой императором – зверем, гонителем христиан. В последующие времена железную саранчу узнали в гуннах, нахлынувших на Рим и превративших цветущую столицу великой империи на многие века в захудалый городок.
Апокалипсис – поэма на все времена. В образах Иоанна Богослова все новые и новые поколения узнают свое время.
Важен на самом деле духовный смысл происходящего. В момент, когда храм Соломона на земле разрушается, он возрождается в небе из облаков, из созвездий, из луны и солнца. А потом он нисходит на землю в виде христианской базилики. Вся архитектоника христианского храма взята из Апокалипсиса Иоанна Богослова. Четыре животных с ликами льва, тельца, орла и лицом человека стали символами четырех евангелистов. Жертвенник – престол в алтаре. Изображения шестикрылых серафимов, ковчег на престоле и книга (Евангелие) – все пришло из Откровения. Само же Откровение, несомненно, написано не только под воздействием видений на земле и на небе, но, конечно же, и под прямым влиянием общения Иоанна с Иисусом. Иисус сказал о себе: «Аз есмь Агнец Божий», – и Иоанн видит его в небе в образе семирогого Агнца. Откровение – это рассказ о тайном, которому пришло время стать явным. Это возведение  словесного христианского храма после разрушения римлянами храма Соломона в Иерусалиме. Откровение – это словесный храм, возведенный Иоанном по плану Христа.
         
ЖЕНА, ОБЛЕЧЕННАЯ В СОЛНЦЕ

Рождение нового храма и новой церкви христианской дано Иоанном в навек запоминающихся образах:

И явилось на небе великое знамение –
Жена, облеченная в солнце;
Под ногами ее луна,
И на главе ее венец
Из двенадцати звезд.

Гонения на христиан и рождение новой веры показаны, как родовые муки:

Она имела во чреве
И кричала от болей
И мук рождения.

После этого появляется главный враг церкви – «большой красный дракон с семью головами и десятью рогами». Он преследует жену, и она уходит в пустыню. Символ, легко распознаваемый. Бегство в пустыню ранних христиан от гонителей-императоров. Разворачивается космическая битва врага рода человеческого:

Хвост его увлек с неба
Третью часть звезд
И поверг их на землю.
Дракон сей стал пред женою,
Которой надлежало родить,
Дабы, когда она родит,
Пожрать ее младенца.

Нетрудно узнать в этом иносказании действия царя Ирода, который, заранее узнав от волхвов-астрологов место и время рождения Иисуса, повелел уничтожить всех младенцев мужского пола.
Вот как символически показано Рождество Христа:

И родила она младенца
Мужеского пола,
Которому надлежит
Пасти все народы
Жезлом железным;
И восхищено было дитя ее
К Богу и престолу Его.

Далее начинается война между небесным воинством Архангела Михаила и «древним змием, называемым диаволом и сатаною». И воины небесные «победили его кровию Агнца и словом свидетельства своего».

Итак веселитесь, небеса
И обитающие на них!
Горе живущим на земле и на море,
Потому что к вам сошел
Диавол в сильной ярости,
Зная, что не много
Ему остается времени!
И даны были жене два крыла
Большого орла,
Чтоб она летела в пустыню...
И пустил змий из пасти своей
Вслед жены воду как реку,
Дабы увлечь ее рекою.
Но земля помогла жене,
И разверзла уста свои
И поглотила реку.

Здесь вполне узнаваемые детали биографии Иоанна Христос препоручил ему с креста Богоматерь, чтобы он заботился о ней, как сын. Иоанн выполнил наказ Господа. Вместе с Марией они долго скрывались в сирийских пустынях и городах, откуда и пошло распространение христианства

666

Я приступаю к самой таинственной и самой популярной тринадцатой главе Откровения Иоанна Богослова. Речь идет о загадочном двурогом змее, имя которому 666. Если остальные главы говорят о временах близких к земной жизни Иоанна то эта глава говорит о вполне определенном будущем.

И увидел я другого зверя,
Выходящего из земли;
Он имел два рога,
Подобные агнчим,
И говорил как дракон.

 «Два рога, подобные агнчим», – это есть символ полумесяца. Значит, зверь обрядится в религию, прикинувшись Агнцем, но будучи змеем. И потому символом этой религии будет полумесяц. Замечу, что речь идет не о самой религии, а о дьяволе – змее, который прокрадется в нее в образе Агнца Я уже давал в книге «Параллельные миры» расшифровку имени 666. Дело в том, что Иоанн повторяет в Апокалипсисе древнешумерскую пословицу «имеющий уши да слышит». Но речь идет не только об этом рудименте шумерско-вавилонской литературы. В древнем  Шумере исчисление было шестеричным. Таким образом, 666 означало примерно то же, что в древнерусском десять тысяч – «тьма», символ неисчислимого множества. Кроме того, 666 по-древнешумерски звучит так: «гешугешишеаш». А теперь вспомним, как звучало имя Иисуса в самом Израиле: Иегошуа. Таким образом, гешугешишеаш есть анаграмма имени Иегошуа. Имя зверя составлено из тех же букв, что и имя Христа, но оно как бы вывернуто наизнанку. В греческой транскрипции это было обозначено приставкой «анти»: Христос и зверь Антихрист.
У меня нет ни малейшего сомнения, что 666 означает именно это. Однако есть еще и символ времени появления зверя. Достаточно посмотреть, какие события произошли в 666 году после Рождества Христова и какая грозная битва развернулась между христианством и мусульманством, чтобы понять, о чем идет речь. К сожалению, в ходе этой битвы христиане переняли многие повадки зверя, с которыми боролись, хотя Иоанн ясно говорит:

Кто ведет в плен,
Тот сам пойдет в плен;
Кто мечем убивает,
Тому самому
Надлежит быть убиту мечем.
Здесь терпение и вера святых.

О повадках же зверя и его земных победах в истории сказано совершенно определенно. Приведу здесь строки, в которых многие видели предсказание гибели Константинополя от войск султана Махмуда, когда он «низвел огонь на землю», а именно с помощью изобретения одного византийского грека отлил пушки для стрельбы порохом и сровнял с землей стены Константинополя, христианской столицы Древнего мира.

И творит великие знамения,
Так что и огонь низводит
С неба на землю
Пред людьми.

Впрочем, в другие времена видели других деятелей. Числом 666 означали и Магомета, появившегося в те времена, и императора Нерона, «низведшего огонь с неба пред людьми» – сжегшего Рим, чтобы обвинить в этом христиан. И одержимых гонителей христианства – Ленина, Сталина, Гитлера.
Путем легких арифметических процедур нетрудно подогнать любое из этих имен под число 666 по системе, где каждой букве соответствует цифра. Однако Иоанн не шифровал, а расшифровывал.
«Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть», или гешугешишеаш – Иегошуа, Иисус, вывернутый наизнанку. Не просто зверь, а дракон, прикидывающийся Агнцем. В огне,  низводимом зверем с неба на землю, видят и бомбежки Второй мировой войны, и атомные бомбы, обрушенные на Хиросиму и Нагасаки, и напалм. И не ошибаются толкователи, ибо все это – деяния и победа зверя, имя ему 666. Но весь этот испепеляющий все живое и мертвое огонь есть лишь переплавка земли в небесном горниле.

И видел я как бы стеклянное море,
Смешанное с огнем;
И победившие зверя
И образ его,
И начертание его
И число имени его,
Стоят на этом стеклянном море,
Держа гусли Божий,
И поют песнь. Моисея...

Не всякий поймет, как буквы гешугешишеаш переплавляются в Иегошуа и стоят, как гусли, поющие песнь Богу. Звучание этой песни передано поэтом столь искусно, что кажется, будто мы ее слышим:

И услышал я голос с неба,
Как шум от множества вод
И как звук сильного грома.

Не правда ли, это похоже на органную музыку Баха, славящую Бога?

И услышал голос,
Как бы гуслистов,
Играющих на гуслях своих:
Они поют
Как бы новую песнь
Пред престолом
И пред четырьмя животными и старцами.

Иногда кажется, что Откровение явно перегружено образами смерти и разрушения. После снятия печатей выходят два дракона-зверя, после низвержения драконов мечут на землю серпы и изливают семь чаш гнева Божия и еще семь язв. Серпы пожинают привычную кровавую жатву:

И поверг Ангел серп свой на землю,
И обрезал виноград на земле,
И бросил в великое точило гнева Божия.
И истоптаны ягоды в точиле за городом,
И потекла кровь из точила
Даже до узд конских,
На тысячу шестьсот стадий.

После всех бедствий, от которых уже устает даже воображение, три бесовских духа исходят из уст дракона и из уст зверя. Духи эти нечисты и похожи на жаб. Они разбегаются по всей вселенной, чтобы собрать всех царей на битву. Ясно, что речь идет уже о мировых войнах, но следует помнить, что мировыми были и битвы римлян с варварами, и битвы христиан с мусульманами, и монгольское нашествие, и война Алой и Белой розы, и войны Наполеона, и битвы XX века. Иоанн говорит о великой битве в месте, «называемом по-еврейски Армагеддон». Битве предшествует всемирное землетрясение.

И город великий распался на три части,
И города языческие пали,
И Вавилон великий
Воспомянут пред Богом,
Чтобы дать ему чашу вина ярости гнева Его.
И всякий остров убежал,
И гор не стало.

Есть все основания полагать, что Армагеддон произойдет в Иерусалиме. Однако особая роль отведена Вавилону (ныне Тегеран в Ираке). Вавилон назван «великою блудницею». Иоанн видит ее, будучи «в Духе в пустыне».

И жена облечена была
В порфиру и багряницу,
Украшена золотом,
Драгоценными камнями
И жемчугом,
И держала золотую чашу
В руке своей,
Наполненную мерзостями
И нечистотою блудодейства ее.

Ангел разъяснил Иоанну, что «жена, сидящая на звере багряном», – это Вавилон великий, «мать блудницам и мерзостям земным». А зверь есть «восьмый, из числа семи», а десять рогов на нем – это десять царей.

Они будут вести брань с Агнцем,
И Агнец победит их.

И наконец, выясняется, что Вавилон великий – это не тот исторический Вавилон, который к тому времени давно пал, а «великий город», царствующий над царями земными. Это в равной мере может быть и Рим, павший под нашествием гуннов, и Константинополь, разоренный крестоносцами уже во времена крестовых походов. Как все пророчества Иоанна, это пророчество на все времена. Падение земного Вавилона, символически противостоящего будущему Иерусалиму Небесному, описано глазами очевидца. Иоанн скорее всего видел своими глазами разрушение Иерусалима римлянами в 70 году. К тому времени он был старцем лет шестидесяти пяти.

И восплачут и возрыдают о ней
Цари земные...
Стоя издали от страха мучений ее
И говоря:
Горе, горе тебе,
Великий город Вавилон,
Город крепкий!
Ибо в один час
Пришел суд твой.
И купцы земные восплачут
И возрыдают о ней,
Потому что товаров
Никто уж не покупает.
Товаров золотых и серебряных,
И камней драгоценных и жемчуга,
И виссона, и порфиры,
И шелка и багряницы,
И всякого благовонного дерева,
И всяких изделий из слоновой кости,
И всяких изделий из дорогих дерев,
Из меди и железа и мрамора,
Корицы и фимиама, и мира и ладана,
И вина и елея, и муки
И пшеницы, и скота и овец,
И коней и колесниц,
И тел и душ человеческих...
И все кормчие и все плывущие на кораблях,
И все корабельщики
И все торгующие на море
Встали вдали
И, видя дым от пожара ее,
Возопили, говоря:
Какой город
Подобен городу великому!..
И голоса играющих на гуслях
И поющих,
И играющих на свирелях
И трубящих трубами
В тебе уже не слышно будет;
Не будет уже в тебе никакого художника,
Никакого художества,
И шума от жерновов
Не слышно уже будет в тебе;
И свет светильника
Уже не Появится в тебе;
И голоса жениха и невесты
Не будет уже слышно в тебе.

Перед нами гибель целой цивилизации. Описание дано именно глазами художника, человека, знающего толк и в драгоценных камнях, и в металлах, и в тканях, ценящего «художника и художества», любующегося искусством и ремеслом корабельщиков, разбирающегося в благовониях и в редких сортах деревьев. Это картина гибели великого города на Востоке, торгующего со всем миром. Оплакивает Иоанн и радости земной жизни: исчезновение свадеб, голосов женихов и невест. Заметим, что и сам Иисус часто в притчах своих вспоминает свадебные обряды, говорит о благовониях и маслах. Исторически это, конечно, Иерусалим. Все перечисленные благовония произрастали именно вблизи великого города.
Великая скорбь Иоанна Богослова вскоре сменится радостью при виде Небесного Иерусалима, ибо с прекращением земных браков в поверженном Иерусалиме (Вавилоне) наступает брак жениха – Христа со своей невестой – Церковью Христовой. Эти образы были даны самим Иисусом во многих стихах и притчах. Иоанн лишь довершает сюжет.

Ибо наступил брак Агнца,
И жена Его приготовила себя...
Блаженны званные
На брачную вечерю Агнца...
И увидел я отверстое небо,
И вот конь белый,
И сидящий на нем называется
Верный и Истинный...
Очи у Него как пламень огненный,
И на голове Его много диадим;
Он имел имя написанное,
Которого никто не знал,
Кроме Его Самого;
Он был облечен в одежду,
Обагренную кровию.
Имя Ему: Слово Божие.

Тут уместно вспомнить начало Евангелия от Иоанна, где ясно говорится: «В начале было Слово... и Слово было Бог».
Зверь схвачен и вместе с лжепророком ввержен в озеро огненное, горящее серою. Сатана скован на тысячу лет, ввержен в бездну и запечатан. После этого последует первое воскресение, но не всех, а только мучеников за веру Христа.
На земле на тысячу лет воцарится царство Христа. Но через тысячу лет сатана снова вырвется на волю и соберет для войны народы Гога и Магога, бесчисленные как песок морской. Они снова окружат «стан святых и город возлюбленный», но с неба падет огонь и пожрет сатанинское войско, а диавол будет навеки ввержен в озеро Огненное. После этого будет второе, теперь уже всеобщее воскресение.

И увидел я мертвых,
Малых и великих...
Тогда отдало море мертвых,
Бывших в нем...
 И смерть и ад
 Повержены в озеро огненное.
 Это – смерть вторая.
 И кто не был записан в книге жизни,
 Тот был брошен в озеро огненное.

 Возможно, что поведанное здесь Иоанном Богословом – это и есть тайна семи громов, о которой Ангел не велел говорить до срока.
Иисус говорил о всеобщем воскресении, но не говорил, что это произойдет дважды. Сначала для святых мучеников и лишь тысячу лет спустя для всех. Не говорил Иисус, как это будет. Иоанн раскрыл тайну. Потому книга и называется Откровение.
Мир разрушен, выжжен до серного дна. Не звучит музыка, замолкли поэты, прекраснейшие города дымятся в руинах. Эпидемии довершают злое дело людей и природы. Все мыслимые и немыслимые беды, которые могли прийти в голову человеку,  осуществились. Погибла цивилизация, исчезла осмысленная жизнь. По земле бродят только многорогие драконы, вышедшие из бездны, изрыгающие огонь. С ними довершает битву небесное воинство Архангела Михаила. Воздух оглашается ревом труб, похожим на звуки громов небесных. Зло уничтожено, истлело дотла, но вместе с ним погибла красота, погибли искусства и ремесла, кончилась земная радость – и время исчезло и больше его уже не будет.
И вот в этот момент финала истории в который раз разверзаются небеса, и изумленный Иоанн видит, что все самое лучшее, что было сотворено людьми, не только сохранилось, но и преумножено многократно.

ПО МОРЮ АКИ ПОСУХУ

Существует особый древний язык поступков и жестов, на котором пишутся стихи и поэмы. Иисус знал этот язык в совершенстве, но именно он довел его до еще большего совершенства.
Евангелия написаны в стилистике самого Христа. А это значит, что в них каждый жест и каждый поступок есть ни что иное как стих. Иногда такие пантомимические стихи завершаются ярким поэтическим афоризмом. Родители Спасителя весь день ищут его, потеряв на ярмарке, и наконец находят своего сына в синагоге, толкующим Вместе с умудренными старцами тексты Пятикнижия. «Чадо! – обращается мать Господа. – Разве  ты не знаешь, что мы сбились с ног, разыскивая тебя вдали от дома?» – «Вот мой дом», –  отвечает ей Иисус, указывая на пространство синагоги.
Другой, не менее яркий эпизод. Иисус окружен толпой народа, жаждущего утешения и исцеления. Ему сообщают, что родная мать не может к нему пробиться сквозь плотную толпу. «Вот моя мать и вот мой отец», – отвечает Спаситель, указывая на людей.
Или эпизод с призванием апостола на служение. «Погоди, – говорит апостол, – я только похороню своего умершего отца». – «Оставь мертвым погребать своих мертвецов», – отвечает Иисус.
Все эти эпизоды не могли не травмировать окружающих. «Чти отца твоего и матерь твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе» – это одна из десяти заповедей Бога, полученных Моисеем на горе Синай. Как же понять в этом контексте все три евангельских эпизода? Они понятны лишь в поэтическом контексте, как образ и как метафора полного отречения от всего земного ради любви к Небесному Отцу. Любовь к земным радостям важна. Ни одна из заповедей Моисея не отменяется. «Не нарушить пришел, но исполнить». Земля и небо не исчезнут, пока не исполнится в Моисеевом Законе Божием все до единой буквы. Но возвещена совершенно новая благая весть. Отныне люди, сыны человеческие, могут стать сынами и дочерьми Небесного Отца не только по своему происхождению от Адама и Евы, но и по небесному усыновлению Господом. Как Иисус является и Сыном Человеческим, и Сыном Божиим, так и все избранные люди станут по духу Сынами Божиими.
На фоне такого небесного усыновления земные семейные отношения как бы отступают на второй план. Но только «как бы» и совсем не буквально, а поэтически.
Вершина поэзии поступка и жеста – шестистишие:

Кто ударит тебя в правую щеку твою,
Обрати к нему и другую.
И кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку,
Отдай ему и верхнюю одежду;
И кто принудит тебя идти с ним одно поприще,
Иди с ним два.

Ни одна из этих рекомендаций не предназначена для житейского руководства к действию. Это образы, показывающие несовместимость меры Божией небесного суда и суда человеческого. Например, ударить в правую щеку может только левша, если он стоит перед вами. А подставив ему свою левую щеку, вы заставите его бить вас слабой, правой рукой. То есть получите еще один удар, но гораздо меньшей силы.
Совсем не следует представлять себе ограбленного, с которого содрали пальто, а он бежит за грабителями, предлагая забрать у него еще и пиджак.
В стихотворной, образной форме Иисус предельно гиперболизирует ситуацию, сознательно, как поэт, доводя ее до житейского абсурда. До полной метаметафоры. Метаметафора отличается от метафоры, как высшая математика от школьной  арифметики. Важнейшей особенностью метаметафоры является то, что в ней обязательно задействован весь мир.

Люби ближнего твоего, как самого себя –
В этом весь закон и пророки.

Заповедь «люби ближнего» втягивает в себя весь закон и все пророчества. Ближний – это опять же все люди. Любовь – это проекция всего человеческого рода на одну личность и одновременно проекция «самого себя» на весь человеческий род, включая всех, кто был, и всех, кто будет.
Когда Петр спросил Учителя, сколько раз надо прощать обиду от ближнего – до семи ли раз, Иисус сразу приумножает это до бесконечности, превращая прощение во всепрощение: «до седмижды семидесяти раз». Умножение в Древнем Египте было символом бесконечности. Скажем, бесконечность пяти – это пятью пять, бесконечность трех – трижды три. И так до семи. Восьмерка сама являлась символом бесконечности, и цифры 9 и 10 и так далее уже не приумножались в речевой практике.
Но заповедь о всепрощении дополнена еще и заповедью о непамятозлобии – «Не противься злу». Так древнее правило прощать обиды до семи раз, во-первых,  приумножено до бесконечности – «седмижды семьдесят раз», а во-вторых, отменена еще и тем, что зло вообще нельзя запоминать. То есть исключена возможность счета и до двух, и до трех, и до семи, не говоря уже о седмижды семидесяти.
Метаметафору создал Иисус-поэт. Он превратил каждое свое высказывание в бесконечность. «Будьте совершенны, как Отец ваш Небесный, ибо Он посылает солнечные лучи на праведных и неправедных». Солнце светит всем, и любовь должна распространяться на всех. Поэтому точкой отсчета для всепрощения всегда является самый недостойный и самый закоренелый грешник, если в нем есть хоть какая-то возможность раскаяния. Отец радуется возвращению блудного, ушедшего из дома сына больше, чем всем другим детям, которые никогда никуда не уходили. Пастух больше радуется спасению заблудившейся овцы, которая считалась потерянной, нежели всему стаду, которое было при нем всегда. Типичная метаметафора – «последние будут первыми». Это есть еще и прообраз интеграла с дифференциалом. 1= ;, а ; = 1.Само сообщение Иисуса о том, что Отец Небесный – Бог и Его Сын Иисус – Человекобог, есть на самом деле одно лицо в поэтическом плане, яркий пример метаметафоры.  Метаметафорой передано, насколько это доступно для человеческого разумения, таинство Святой Единосущной и Нераздельной Троицы. Бог-Отец, Бог-Сын и Бог – Дух Святой есть одно лицо, одна сущность неслиянная, не подверженная разделению.
«Каким образом одно может быть тремя?» – недоумевал Лев Толстой, потерявший способность понимать и воспринимать поэзию. «Я спрашиваю, в чем смысл жизни, а мне отвечают, что один есть три». Попытка Льва Николаевича очистить Евангелие от метаметафор закончилась полным эстетическим провалом. Люди шутили: «Есть Евангелие Христово, а есть Евангелие Толстого». Подобным же образом Толстой полностью отмел Бодлера, Рембо, Маларме и всю великую поэзию, а заодно и Шекспира. Гений не понимал гения. Таков парадокс таланта, напоминающий нам, что никто, даже самый великий человек, не свободен от заблуждений.
Метаметафора – это шествие Христа по морю аки посуху. Это кормление и насыщение пятью хлебами пяти тысяч людей. Это поразительная способность гения объяснить необъяснимое и передать непередаваемое.

ПОЭМА О СЫНЕ БОЖИЕМ

Если мысленно собрать воедино все тексты Ветхого и Нового Заветов о Сыне Божием, получится стройная поэма, у которой много соавторов и один самый главный автор – Иисус.
«Сказал Господь Господу Своему: сядь справа от меня» – это библейское высказывание пророка апостолы считают предсказанием великой тайны об Иисусе, Сыне Божием. Господь обращается к Господу, стало быть, Бог-Отец и Бог-Сын – одно существо.
Эта, на первый взгляд, странная или, как любят говорить ученые о гениальных гипотезах, «сумасшедшая» идея целиком и полностью принадлежит самому Христу. Она не просто им высказана, но в буквальном смысле этого слова выстрадана Спасителем на кресте.
Сама по себе эта мысль могла бы взволновать и увлечь миллионы умов, если бы Иисус не назвал при этом Сынами Божиими всех людей, которые устремятся за ним. Это, конечно, не означало, что все христиане станут равны Иисусу. Не равны, но подобны. Не богоравны, а богообразны. Принять на себя и нести в себе образ Божий в принципе может каждый, но слишком тяжел и тернист этот путь. Он требует полного преображения  жизни. Иисус не требует от людей, чтобы они все совершили его подвиг. Нет, он сам за всех людей согласен этот подвиг совершить. Своей кровью, пролитой на кресте, он выкупает всех рабов земли, чтобы сделать их свободными. Теперь сам человек может выбрать либо путь вечной жизни, либо привычное скольжение от рождения к смерти по земной колее. Путь Христа – от рождения к воскресению, но он лежит через смерть.
Сыны Божий живут совсем в иной системе ценностей, отличаясь от остальных людей. Эти ценности четко обозначены в Нагорной проповеди. Кротость против силы, смирение против гордости, страдание за людей против благополучной жизни для себя, милосердие против мщения, нищенство против богатства, личность против государства и общества. «Никто не может прийти к Отцу, как только Сын», – утверждает Иисус. Он уподобляет все человечество, всех людей земли блудному сыну, покинувшему своего Небесного Отца, а затем вернувшемуся в Небесный дом в образе самого последнего из рабов. Но рабы Божий – это свободные люди на земле. Им дана такая сила и власть, что они своей верой и силой слова могут исцелять парализованных и прокаженных.
Образ Сына Божия стал главной причиной смертного приговора Иисусу. Именно эти слова привели в гнев верховного священника. Он разорвал на себе одежду и воскликнул: «Какие еще нужны вам свидетельства виновности!» Этот же образ вызвал смех у всех жителей Назарета, где проповедовал Иисус. «Откуда у него такая премудрость и силы? Не плотников ли Он сын? Не Его ли мать называется Мария?..» Еще более возмущены фарисеи и саддукеи. «Разве мы не от Авраама рождены?» – говорят они с гордостью. А Иисус отвечает: «Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму...» Нарушена святая святых, иерархия рода. Уязвлена гордость людей, которые гордились своим прямым родством с библейскими патриархами.
Но, пожалуй, самое главное – это противопоставление родства духовного родству по плоти. До такого переворота человечество и сейчас не дозрело.
Впрочем, меня интересует здесь не богословская, а поэтическая сторона дела. Вспоминая поэтов самых разных времен и народов, я нигде не нахожу идеи богоусыновленности. Да, вся античная литература кишит намеками на прямое происхождение великих героев от олимпийских богов. Но это именно кровное родство. Боги всеми правдами и неправдами смешиваются с людьми, сходя на женщин то в теле быка, похищающего Европу, то в виде золотого дождя, оплодотворяющего Данаю. Нет конца и предела хитростям и уловкам богов, когда они влюбляются в земных женщин.
Даже в Ветхом Завете эта античная идея находит свои отголоски. Говорится о сынах Божиих, которые сошли на землю и смешались с дочерями земли. В результате родились исполины, которые позднее благополучно вымерли. Идея эта чисто поэтическая, но археологи нет-нет да и наткнутся на скелет двухметрового человекообразного гиганта где-нибудь в африканских песках или в австралийской пустыне, или, скажем, в монгольской бесконечности. Я вообще не верю, что человек может придумать что-то немыслимое. Наша фантазия, к сожалению, блуждает лишь в пределах возможного.
То что условно скажем, «придумал» Иисус, выходит за рамки человеческого. Объявить или почувствовать себя сыном бога или даже самим богом – это для античности вещь довольно обычная. Император Август уже считался земным богом, а  император Веспасиан, разрушивший в 70 году Иерусалимский храм умирая, воскликнул: «Кажется, я уже становлюсь богом!» В Египте, где прошло детство Спасителя, царь и царица считались живыми Озирисом и Изидой.
Иисус по своему земному происхождению, будучи усыновлен плотником Иосифом и рожден храмовой жрицей Марией конечно, знал о своих кровных царских корнях от колена Давидова. Но царь Давид и даже праотцы от Адама до Авраама не были богами. Они созданы Творцом из сотворенного. Адам из глины, Ева из ребра Адамова.  Астрологическая символика слово «глина» толкует уже иначе. «Адам» значит красный, а  красная кровь и красная глина – это уже, как говорится, один замес. Адам – это еще и полная луна на небе. Ева творится из раннего месяца – ребра Адамова и становится полной луной Евой как бы слившись с Адамом. «...Человек прилепится к жене своей; и будут одна плоть». Если бы Иисус назвал себя воплощением пророка Илии или своего родственника Иоанна Крестителя, казненного Иродом, это было бы в порядке ве щей Все эти титулы перечисляют апостолы, когда спрашивают Иисуса – «Кто Ты?» Однако Иисус не говорит им в этот момент о себе как о Сыне Божием. Он соглашается с учениками, что   такое количество чудес, когда хромые исцеляются, а слепые прозревают, мог сотворить только истинный помазанник, Мессия, Спаситель, который должен был прийти из рода назареев от колена Давидова.
Но Иисус еще и сам не полностью осмыслил идею богоусыновленности, хотя говорит о себе как о Сыне Божием и Сыне Человеческом. Лишь позднее, незадолго до казни, он вдруг приходит к прозрению о том, что не просто усыновлен Господом, но является самим Богом. Для этого надо совместить несовместимое. Бог-Отец это и есть Бог-Сын.
Вот патриархальный библейский образ Бога-Отца, требующего от Авраама принести в жертву своего первенца Исаака.
Вот Иисус, видящий себя и Авраамом, и его первенцем Исааком в одном лице. Он читает Пятикнижие – Ветхий Завет – как поэт, духовным взором, и Библия открывает ему великую тайну. Бог – отец всех людей, а все люди – его сыновья. Но это лишь первая часть прозрения. Вторая дана через предание об Аврааме и Исааке, где Отец и Сын соединяются в жертве. И для Авраама, и для его сына Исаака жертва есть самопожертвование. Что значит для Авраама принести в жертву по воле Бога своего сына-первенца? Что значит для Исаака согласиться на эту жертву?
Быть Сыном Божиим – значит полностью растворить свою волю в воле Небесного Отца. Испить чашу, добровольно пойти на казнь. Пока Иисус говорил о Боге как о своем Небесном Отце, его еще понимали самые близкие из учеников, хотя для других это звучало как чистое безумие. Когда же Иисус в ночной молитве о чаще пришел к мысли, что Сын и Отец – это одно и то же, мысль апостолов не выдержала нагрузки. Они уснули. Дважды будил их Иисус, и дважды они засыпали. Только самый верный ученик Иоанн полностью записал или запомнил его моление о чаше. Прочитав этот текст в Евангелии от Иоанна, уже никто не может усомниться, что Иисус считал себя и Богом-Отцом, и Богом-Сыном. Единым в двух лицах. Картина полностью завершилась, когда Христос, возносясь на небо, сказал апостолам, что не оставит их одних, но пошлет им Духа Святого. Он оказался третьим лицом Единого Бога.

ПОЭМА О ДУХЕ УТЕШИТЕЛЕ

При сотворении Адама и Евы Бог вдохнул в них живую душу. Образ очень наглядный. Как дыхание незримо присутствует в человеке и дает ему жизнь, так Дух Божий незримо присутствует во всяком живом и одушевленном создании. Дух присутствует до сотворения мира. «Земля же была безвидна и пуста... и Дух Божий носился над водою». Но дух – это еще и дыхание, а дыхание на выдохе может быть еще и Словом. Таким образом, Иисус, принявший в себя Святого Духа в виде голубя во время Крещения, стал живым воплощенным Словом. Является автором этого дивного образа Иоанн Богослов   или он только соавтор Иисуса, но образ создан. Именно он помог христианской церкви в более поздние времена сформулировать догмат ослепительной красоты – о Троице Единосущной и Нераздельной. Об Отце, Сыне и Святом Духе, едином в трех лицах.
 Дух Утешитель сошел на апостолов в виде огненных языков, когда они проповедовали в иерусалимской синагоге Слово Иисуса. В момент сошествия Святого Духа апостолы заговорили на разных языках, вызвав смешанную реакцию окружающих.  Одни сказали, что апостолы напились вина и бормочут невнятицу. Другие изумленно обменивались впечатлениями: «Они же простые рыбаки, а говорят на разных языках». Свойства Святого Духа таковы, что «Дух дышит, где хочет». Дары Духа: пророчество, исцеление, говорение языками и самый главный из них – любовь. Говорится, что если человек и пророчествует, и исцеляет, и говорит на всех языках, а любви не имеет, то он «медь гремящая и барабан пустой». И еще: «Не мерою дает Бог Духа». Эти дары безмерны.
В ночной беседе с Никодимом Иисус раскрывает тайну духовного рождения. Человеку надлежит родиться дважды, ибо рождение от плоти есть плоть, а рождение от духа есть жизнь. Дух животворит. Неодухотворенная плоть обречена на смерть. Посылая апостолов идти и проповедовать во все концы земли, Иисус велит им не заботиться, что и как говорить, ибо Дух Божий будет говорить их устами. Само слово «вдохновение» связано с дыханием, словом и духом. «Духовной жаждою томим, в пустыне мрачной я влачился...» – восклицает пушкинский пророк. «Духа Божия не угашайте!» – призывает апостол.
Все это означает, что в кругу, самом близком к Иисусу, образ Святого Духа Утешителя был уже хорошо известен. Они прекрасно понимали, что это незримое присутствие Господа Иисуса на земле и на небе во все времена.
Поэтическим итогом стал молитвенный триптих, сложившийся в христианском богослужении и утвердившийся в веках.

I.
Царю Небесный, Утешителю, Душе истины,
Везде пребывающий
И все наполняющий,
Сокровище сокровенных
И жизни податель,
Прииди и вселись в нас,
И очисти нас от всякой скверны,
И спаси, Благий, души наши.

II.
Благословен еси Христос Боже наш,
Иже премудры ловцы явлей,
Ниспослав им Духа Святого
И теми уловлей вселенную.
Человеколюбче, слава Тебе.

III.
Дух Святый бе убо присно есть и будет
Безначальный и нескончаемый,
Но равночествуемый
И вечно сущий со Отцем и Сыном.
Он жизнь и животворящий,
Свет и света податель
Самоблагий источник благости.
Им познается Отец
И прославляется Сын
И от всех познается
Едина сила,
Едино соединение,
Едино поклонение
Святыя Троицы.

Познать тайну Святой Троицы человеческому уму так же немыслимо, как невозможно ложкой вычерпать океан. Но можно до бесконечности из века в век любоваться красотою этого образа. Тут каждый может находить что-то неповторимое для себя. Поэт Евгений Винокуров долго советовался со мной перед тем как креститься. «Я не сомневаюсь в бытии Божием, но мне особенно близко понимание Бога как Троицы. Ведь я, человек, сотворенный по образу и подобию Божию, тоже несу в себе отблеск этой тайны. Я это в себе вижу. Есть я – как отблеск Бога-Отца, но увидеть себя можно только в своем отражении. Отражение, когда я вижу себя как бы со стороны, это отблеск Бога-Сына. Но чтобы не было при том раздвоения личности, должен быть и взгляд, связующий Отца и Сына в единое целое, это отблеск Святого Духа. Я правильно понимаю?»
Я сказал поэту, что его образ Троицы очень красив, а значит, уже обладает подлинностью. Так от «Троицы» Рублева невозможно глаз оторвать. Подлинность – это красота. Вскоре Евгений Винокуров позвонил мне и сказал, что принял таинство  Крещения. Я от души поздравил его с этим и сказал еще, что поэзия – это тоже купель, в которой давно крестилась его душа. Но была еще и огненная купель войны, в которой он напрямую, всем телом соприкоснулся с Господом. «Я ощущал, что меня не могут убить, потому что Бог этого не хочет!» То же самое слышал я от Иннокентия Смоктуновского: «Вокруг меня гибли люди, а я знал, что Бог в меня верит.». Он не ошибся в своей вере, потому что мне предстояло сыграть в будущем роль князя по фамилии Христос. Так было в изначальных планах Достоевского. Мышкин – это Христос. Я и играл Христа».
Среди даров Святого Духа есть равный любви дар даров – Вдохновение. Ясно, что во всей полноте обладает этим даром сам Святой Дух, сам Бог-Отец, сам Христос.

НА КАКОМ ЯЗЫКЕ ГОВОРИЛ ИИСУС

Еще совсем недавно этот вопрос считался решенным. Почему-то считалось вполне доказанным, что Израиль первого века изъяснялся на арамейском – сложной смеси из нескольких языков. До 91-го года я доверял справочникам, где из издания в издание это перепечатывается с завидным упорством. Еще удивительней звучало утверждение, что арамейский язык мертвый и сейчас на нем никто не говорит. Потом в печати стали появляться разрозненные сообщения об арабской деревне Малула в Сирии, где люди изъясняются и сегодня на языке Христа. И вот судьба преподнесла мне подарок. 12 ноября 1991 года, в день своего рождения я оказался в Эль Малуле. На слух арамейская речь ничем не отличалась от арабской, но мне сказали, что это испорченный арамейский, а в чистом виде можно послушать арамейскую речь в магнитофонной записи местного фольклорного ансамбля. Я спрятал кассету, купленную в христианском монастыре во   внутренний нагрудный карман и не расставался с ней до самой  Москвы. Неужели я услышу речь, на которой звучала Нагорная проповедь? Затаив дыхание, включаю магнитофон и слышу все те же арабские песнопения. «Нет, – сказал я себе, – Иисус не   мог изъясняться на таком языке».
Легенда об арамейском языке общения в Израиле возникла под влиянием местных арабских легенд. Ведь Израиль и до крестовых походов, и после них находился в руках арабов. Да и сегодня значительная часть его народонаселения – палестинцы. Ученые слишком доверчиво отнеслись к исламской традиции согласно которой Иисуса считали великим палестинским пророком, чье учение «исказили» евреи и греки, а восстановил  пророк Магомет. Это традиция всех религий – в точках соприкосновения с другими, более ранними религиями видеть предвестников своей веры. Подобным же образом некоторые христиане Африки считают, что Иисус был чернокожим, а обитатели далеких ламаистских и буддийских монастырей видят в Иисусе одно из воплощений Будды – Бодхисатву. С годами появляются легенды об Иисусе, обучавшемся до тридцати лет в буддийских монастырях. Надо же было как-то объяснить появление христианства в Индии. Все эти легенды прекрасны, поэтичны, достойны изучения и восхищения. Но нельзя понимать их буквально Иисус, говорящий по-арамейски, – это, конечно, красивая  легенда коптов – самых древних христиан арабского происхождения, живших преимущественно в Сирии и Египте.
До поездки в Сирию я держал свои сомнения при себе но после поездки считал своим долгом разобраться по мере сил в нагромождении красивых легенд. Как было на самом деле? Во-первых, церковная традиция никогда не утверждала что Христос говорил на арамейском. Я уже давно убедился, что во всех спорных вопросах лучше всего довериться святоотеческому преданию и Святому Писанию. Оба эти источника не оставляют сомнения, что Иисус изъяснялся на древнееврейском. Иисус говорил на том языке, на котором в детстве, будучи отроком обсуждал и толковал Пятикнижие в синагоге, где его и нашли Мария с Иосифом, в окружении мудрых старцев. Иисус-ребенок и Иисус умирающий владеет древнееврейской речью. Она для него священная и своя. Ведь он из колена Давидова, из рода назареев, и его мать Дева Мария была храмовой жрицей, пока  ее не выдали замуж за благочестивого Иосифа. Профессия Иосифа – плотник – была не только почетной, но и жреческой. Не полагалось брать плату за толкование Святого Писания, поэтому книжники-толкователи зарабатывали себе на жизнь трудом плотника. Иосиф – плотник в том смысле, в каком Лев Толстой – землепашец. Существовала в Израиле древняя пословица: «Где найти нам плотника, сына плотника, который истолкует эти слова?» Это несомненное воспоминание о плотнике Иосифе и сыне плотника Иисусе. Мы уже говорили, что усыновление не по плоти, а по духу и по закону бытовало в Израиле с библейских времен. Весь человеческий род, по словам Иисуса, усыновлен Небесным Отцом благодаря распятию.
Иисус говорил по-древнееврейски. Но тогда почему мы произносим его имя по-гречески? Не Иегошуа, а Иисус, не Мессия, а Христос. Задумайтесь, какое имя носите вы? Кого-то, скажем, зовут Иван. Это имя древнееврейского происхождения, означающее «дарованный Иеговой», или «дарованный Богом». Автора этой книги зовут Константин. Имя древнегреческое, означающее «постоянный». О чем говорят имена русских Иванов и Константинов? О том, что русская культура испытывала громадное влияние Древнего Израиля и Древней Греции. Ведь Израиль был частью Римской империи, вернее, греческой ее частью. Иисуса никогда не называли Иегошуа – это перевод на древнееврейский. Никто не осмелился бы менять имя Господа и переводить его на греческий лад, если бы имя Иисуса было другим.
Перевод Священного Писания на распространенный в Средиземноморье греческий язык (койе) был осуществлен за 30 лет до Рождества Христова семьюдесятью переводчиками. Каждый из них переводил будущую Библию с древнееврейского и арамейского на греческий по отдельности. И лишь когда все 70 вариантов совпали до единого слова, перевод был канонизирован и утвержден как подлинник, получивший название Септуагинта (перевод 70 толковников).
Детство Иисуса прошло в эллинизированном Египте. Его образ жизни меньше всего походит на жизнь древнееврейских пророков, на что не преминули указать книжники, фарисеи и жрецы Израиля. Иисус «возлежит», вкушая вино и рыбу с людьми самых разных сословий, проповедует на площадях, дискутирует по всем правилам логики, и при этом его далеко не сразу привлекают к неправедному суду. Израиль тоже эллинизирован, и обычай философских пиров духа в сократовско-платоновском стиле был вполне обиходным. Привились в Израиле и философские диспуты на площадях, и образ жизни бродячего философа, не имеющего крыши над головой.
В отличие от своего родственника Иоанна Крестителя, казненного Иродом, Иисус проповедовал не в пустынных оазисах, а посреди оживленного Иерусалима. Он сам говорит об этом в момент ареста. «Я говорил явно миру; я всегда учил в синагоге и в храме, где всегда Иудеи сходятся, и тайно не говорил ничего». Израиль, может быть, в меньшей степени, чем Египет, давно уже вобрал в себя все самое лучшее, что было в античном мире. Это относительная свобода слова и риторического искусства, книжной и письменной речи, свободные одежды, удобная легкая обувь, философские пиры и состязания в ораторском мастерстве. Израиль не был Чечней, входящей в состав России. Иерусалим давно стал одной из крупных духовных столиц античного мира. Навязчивое желание разрушить Иерусалим и сровнять с землей храм Соломона вызвано ревностью Рима к новому духовному центру. Сначала такой центр образовался в столице Египта Александрии. Когда солдаты Цезаря, воспользовавшись неурядицами и смутой, подожгли по приказу Цезаря Александрийскую библиотеку, они прекрасно знали, что делали. Цезарь смог увезти в Рим несметные сокровища Египта, но ему не хватило ума перевезти в Рим главное духовное сокровище – Александрийскую библиотеку. Цивилизация книги была ему не понятна. Между тем именно на восточной окраине Римской империи зарождалось нечто совершенно не понятное римлянину – религия книги и народ книги. Рим оплодотворил Восток своей, вернее древнегреческой, философией, своей, вернее, древнегреческой, архитектурой, своей, вернее древнегреческой, свободой мысли. Но Риму была чужда цивилизация книжников и писцов. Все, что достойно быть увековеченным, застывает в мраморе, а не ютится в тиши библиотек, стиснутое в рулоны писанины на телячьей коже.
Надо сказать, что и Сократ за 400 лет до Иисуса, и сам Иисус отдавали предпочтение устному, произнесенному слову. Гневные обличения «книжников и фарисеев» – это еще и протест против жреческой, потаенной традиции Египта. Книга книг или, по-нашему, Ветхий Завет, составлена и канонизирована задолго до Рождества Христова. И за два века до его рождения образуется в кумранских пещерах целый город книжников и писцов – сынов света. Они живут только для книги и ради книги, Книги книг, где сказано все. Надо лишь правильно истолковать. Потаенная книжная столица Израиля так и не была захвачена римлянами. Они убили всех кумранитов, разрушили Иерусалим, сровняли с землей храм Соломина, но израильская Александрийская библиотека была спрятана от них в потаенных пещерах, куда солдаты так и не смогли добраться. Рим справился с восточным Карфагеном, он его разрушил. Рим справился с Египтом, пленив Клеопатру и испепелив Александрийскую библиотеку. Но Книга книг оказалась Риму не по уму и не по зубам.
Новая религия зарождалась не вокруг пирамид и не под сенью мраморных колонн, а в книге, которая не столько в свитках из телячьей кожи, .сколько в живых «свитках» из кожи человеческой. Иисус – сам Книга книг. Ему не нужны 70 толковников-переводчиков, не нужны книжники и толкователи. Их школу он прошел еще в детстве, сначала в книжном Египте, потом в книжном Израиле. Он впитал, вобрал в себя все самое лучшее и теперь может толковать «не в букве, а в духе».
Иисус многое унаследовал от кумранитов: духовные трапезы, вкушение вина и хлеба именно с 12 учениками, верность Святому Писанию Ветхого Завета. «Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна нота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все». Все до последней буквы записывалось по-древнееврейски, поскольку этот язык был храмовым, жреческим, священным. Однако нельзя полностью исключить вероятность того, что в обиходе Христос общался с апостолами на средиземноморском эсперанто – греческом койе. Иначе как объяснить, что самый верный ученик Христа Иоанн Богослов начинает Евангелие на книжном, философском, греческом языке: «В начале был Логос». И Логос для Иоанна – это Иисус, Бог, воплощенное Слово. Книжный древнееврейский и книжный древнегреческий – вот два языка, на которых Иисус говорит с апостолами. Что же касается просторечной лексики, то койе обильно включал в себя арамейский фольклор, так и не ставший письменностью. Если бы не Иисус, до нас никогда бы не дошли арамейские притчи: о блудном сыне, о виноградарях, о девах, ждущих жениха, о сеятеле. Но переосмысливал Иисус эти фольклорные сюжеты в книжной ветхозаветной древнееврейской традиции.
Притча о сеятеле до Иисуса – это назидательное сказание для земледельца:
 «...Вот, вышел сеятель сеять. И когда он сеял, иное упало при дороге, и налетели птицы и поклевали то; иное упало на места каменистые, где немного было земли, и скоро взошло, потому что земля была неглубока; когда же взошло солнце, увяло и, как не имело корня, засохло; иное упало в терние, и выросло терние и заглушило его; иное упало на добрую землю и принесло плод: одно во сто крат, а другое в шестьдесят, иное же в тридцать».
Такова основа земледельческой арамейской басни. Иисус дает ей философское греческое и богословское древнееврейское истолкование.
Зерно – это слово Божие. Сеятели – Иисус и его апостолы. Каменная почва – окаменевшие сердца. Придорожная почва – суетные души. Почва, поросшая сорняками, – человек, погрязший в грехах и мелочах. Почва добрая – душа, уготованная для Божьей нивы.
Прочтите всю «Илиаду» и «Одиссею» Гомера или гимн земледелию – «Труды и дни» Гесиода, вы не найдете подобного духовного преображения и сопоставления труда земледельца с проповедью самого Бога. Рабовладельческий Рим и рабовладельческая Греция к земледельческому труду относятся чисто созерцательно. Многословная и даже слегка напыщенная поэма Гесиода порой просто напоминает календарь земледельца. Здесь есть прорыв к природе, стремление уйти от суеты столицы к тишине сельской жизни. Есть образ природного времени. Или вспомним античные сельские идиллии с пастушком, пастушками и овечками. Они трогательны, лиричны, предельно идеализированы, условны. Но в них глубокая философия. Простая человеческая любовь ценнее всех сокровищ мира. Она доступна всем, но бесхитростные пастушок и пастушка ближе всех к этому главному богатству. Словом, античные земледельческие и пастушеские мотивы ведут нас от государства к человеку.
Арамейские земледельческие и пастушеские притчи Иисуса тоже ведут к человеку, а через него – к Богу. Греческая традиция – через природу к человеку. Иисус идет еще дальше – через человека к Богу.
Иисус называет себя «пастырем добрым» – пастухом духовных овец. Он обращается к Петру: «Паси овцы Моя!» Он приводит трогательную арамейскую притчу о заблудшей овце:
«У пастуха в стаде было много овец, и вот одна из них или пропала, или была схищена волком. Долго искал пастух свою овцу, а когда нашел, то радовался ей больше, чем всему стаду, которое никуда не убегало и никем не было истреблено».
Иисус этой бытовой мудрости о том, что не довольствуется тем, что имеет, а дороже всего ему малейшая часть утраченного, придает совсем иной смысл. Утерянная овца становится символом потерянного для Господа заблудшего человека. А Господь уподоблен доброму пастуху, которому дорога каждая овца – каждая душа человеческая. Перевод Иисусом с арамейского на греческий означает перевод с житейского на духовный. С человеческого смысла на смысл божественный.
Арамейская притча о блудном сыне, изначально чисто назидательная и семейная, прославляющая домашний очаг и осуждающая тех, кто уходит в мир, покидая отчий дом, преображена Иисусом в поэму о Боге-Отце, который радуется каждому заблудшему человеку, обретшему свое небесное отечество, пусть даже в облике последнего раба, живущего в хлеву.
В конечном итоге не так важен вопрос, на каком языке говорил Иисус. Поскольку до нас дошли два Евангелия, написанные его учениками Матфеем и Иоанном, то в этом вопросе следует больше всего доверять именно им. Евангелие от Матфея дошло до нас на древнееврейском языке, а Евангелие от Иоанна – на греческом. Это и есть литературные, книжные языки Израиля, поскольку он был и эллинской частью Римской империи, и наследовал древнееврейскую книжность от Моисея до Иисуса. Арамейский язык существовал как повседневный, разговорный, бытовой. Последние слова Иисуса на кресте Матфей передает  наиболее точно: «Или, Или! лама савахфани». То есть: «Боже  Мой, Боже Мой, для чего Ты меня оставил?» Это строка из  псалма Давида. Стражники не поняли древнееврейского «Или» – обращения к богу, но поняли арамейские слова «лама савахфани» – «зачем ты меня оставил» – и потому сказали: «Это он Илию зовет». Древнееврейское «Или» было ими принято за имя пророка Илии. В другом случае Иисус обращается к умершей девочке со словами на арамейском языке: «Талифа куми!» –  «Девица, встань!» Есть и арамейское обращение к Богу: «Авви!» Словом, никакой особой загадки нет. Иисус, как большинство жителей Израиля, знал и арамейский фольклор, и арамейский язык, но при этом он наизусть знал и толковал на древнееврейском языке ветхозаветные тексты и современную ему кумранскую литературу и, конечно же, общий для всех просвещенных жителей империи греческий язык.
И все же было бы неверным сказать, что Христос говорил только на трех языках. Как все великие поэты, он создал свой, четвертый язык, лучшим истолкователем и переводчиком с которого был Иоанн Богослов. Откровение Иоанна – это книга-врата, отверзающие вход в новый. Небесный Иерусалим Поэмы Поэм. Четыре крылатых сфинкса с ликами орла, тельца, льва и человека – это еще и четыре языка, на которых говорит Иисус. «Иди и смотри», – говорят они Иоанну. Но почему же «иди»? Да потому, что у того, кто видит, открывается бесчисленное множество очей, коими усыпаны тела небесных сфинксов. Тогда разверзаются врата Небесного Иерусалима, и человек, входя в них, становится многовидящим.

МНОГООЧИТОЕ ЗРЕНИЕ

Многоочитые херувимы видят мир и человеческими очами, и очами, направленными в высь, в небо, и очами, направленными внутрь – в себя. Для херувима, чьи крылья изнутри и снаружи усеяны очами, лететь – значит одновременно видеть, открывая новые и новые перспективы.
Но это не только умение видеть, схватывать вое пространство, но и удивительная способность видеть будущее в прошлом и прошлое в будущем. В прошлом рушатся города, гибнут люди торжествуют гонители праведников, меркнут луна и солнце из    земли выползают страшные драконы, пожирающие людей В будущем воздвигается сияющий драгоценными камнями Новый Иерусалим, мертвые встают из могил, выходят из гробов, выплывают из морских пучин, и даже сгоревшие в огне предстают   перед небесным престолом.
Речь идет о самом грандиозном космогоническом проекте за всю историю человечества. Все традиционные религии до Христа говорили лишь о возможности загробной жизни. Здесь же временная земная жизнь преображается в жизнь вечную, космическую небесную. В поэтической символике Иоанна многие ищут некий шифр будущего. Но Иоанн стремится не зашифровать, а открыть будущее. Все дело в ограниченных возможностях человеческого разума, в его неспособности охватить единым взором план Высшего Творца. Даже сам Иоанн не все понимает из открывшегося ему, но о самом главном он сказал достаточно ясно: смерть – такое же временное состояние человека, как временна его не преображенная, земная жизнь. Иоанн впервые открывает человечеству вечную жизнь в ее конкретных очертаниях
Иисус тоже рассказывал апостолам о вечной жизни. Их интересовало, где разместится такое громадное количество людей, если все умершие воскреснут. Иисус ответил: «В доме Отца Моего Небесного обителей много». Второй вопрос, который волновал апостолов, – это соблюдение земных степеней родства. По библейскому закону левирата, если умирал один брат его жена становилась супругой оставшегося в живых. А как же в Царствии Небесном? Чьей она будет женой? Иисус ответил, что в Царствии Божием не женятся и не разводятся.
Беспокоились апостолы о соблюдении земной иерархии. Кто будет самым первым в Царствии Небесном? Иисус ответил: «Последние будут первыми».                .
Эти ответы удивляли столов, недоумение оставалось. Еще большее смятение вызывало сравнение громадного Царствия Небесного с закваской в тесте. Никто ее не видит, но она и есть душа хлеба.
Вот что трудно было понять и вместить: в смертном скрыто бессмертное, в малом – большее. Ведь в конечном итоге весь космос и все небеса были спроецированы Христом в глубь души человека. «Царство Божие внутри нас есть».
Когда Иоанн говорит о разверстых небесах, где воздвигает ся Новый Иерусалим и посреди стеклянного моря стоит престол Божий, взор его устремляется не ввысь, а внутрь, ибо он «был в духе».
Современный человек настолько привык искать истину во внешнем мире, что чтение Апокалипсиса может его поначалу разочаровать. Какой-то город на небе со множеством врат, а посредине река воды живой. Праведники, которые день и ночь поют славу Господу. Мир, где нет смерти, болезни, горя и голода, но есть вечная жизнь и вечное рождение.
Если сравнить этот город с тем, который был разрушен, с тем, где звучали флейты, играли свирели, процветали художества и ремесла, то сравнение будет в пользу разрушенного. Однако Иоанн говорит не о городе на небе, а о Царстве Божием внутри человека, о городе, который не может быть разрушен никакими внешними бурями и потрясениями.
Речь идет не о конце времен, когда человек будет жить не во времени, а в вечности, однако вся хитрость в том, что уже сейчас и сегодня, в любой момент своей жизни человек может переселиться в Небесный Иерусалим. Но для этого ему нужно пройти через все беды и потрясения, которые описаны в Откровении. Принято считать, что это всего лишь описание войн, землетрясений, эпидемий и космических катастроф, которые почти полностью уничтожат жизнь на земле.
На самом деле сам Христос предостерегал от такого понимания конца времен. Наоборот, Иисус призывает не принимать все эти события за конец света. «Всему этому надлежит быть, но это еще не финал». Конец света для каждого человека – это «мерзость запустения в святом месте». Человек не может погибнуть для вечной жизни, если в его сердце есть Престол Божий, а его разум и душа ограждают святое место от нашествия. Драконы выползают из-под земли, где живут чудовища и пострашнее тех, что описаны в Апокалипсисе.

НОВЫЙ ИЕРУСАЛИМ

Великие разрушения, войны, эпидемии, наводнения и другие катастрофы – это, по свидетельству Иоанна Богослова, лишь начало великого обновления мира. Меняется не только земля, но и весь космос. Согласно разноречивым данным современной  космологии, существуют два сценария жизни нашего мира. Есть много всяких оснований считать, что вселенная существует и будет существовать всегда или вечно. По другим, не менее убедительным данным вселенная расширяется, и рано или поздно это расширение приведет к тому, что наш мир просто растает, как сахар в стакане чая. Однако Апокалипсис – это книга не только о судьбе мира, но и о судьбе каждого отдельного человека. И тут сомневаться не приходится. Даже жизнь Иисуса закончилась на земле распятием и смертью, и лишь затем последовало воскресение из мертвых. Это означает, что смерть и страдания неизбежны для всего живого. Эти барьеры между жизнью вечной и жизнью временной, как мембраны, пронизывают все мироздание. В жизни каждого отдельного человека внутренних и внешних катастроф не меньше, чем в Апокалипсисе. Иоанн сообщает нам, что у всех этих потрясений есть высший смысл, который человек не в силах осмыслить и понять без помощи свыше. Только избранным дается возможность увидеть сквозь смертную пелену очертания жизни вечной.

И увидел я новое небо
И новую землю,
Ибо прежнее небо
И прежняя земля
Миновали,
И моря уже нет.
И я Иоанн увидел
Святый город Иерусалим,
Новый,
Сходящий от Бога с неба,
Приготовленный как невеста,
Украшенная для мужа своего.

Здесь все необычно, все ново. Никто до Иоанна не говорил о новой земле и новом небе. Самое пылкое воображение никогда не затрагивало небесный миропорядок. Строй небесных светил считался вечным и неизменным на все времена. Земля могла подвергаться потопам, землетрясениям, огню и мечу, но небо – самый незыблемый образ вечности. Не менее поразительно полное исчезновение моря. Все эти образы во многом подсказаны Иоанну реальной катастрофой, которую он видел. Видел, как от вулканического пепла луна проступает в красном отсвете на дневном небе, а солнце темнеет, как власяница. Видел, как море отступает, обнажая сухое, искореженное дно. Однако никто до Иоанна не мог увидеть «новое небо». Устойчивость звездного рисунка такова, что, улетев на любую из планет Солнечной системы, мы все равно увидим наше звездное небо. Вернее, изменения будут, но не более чем во время географических путешествий из одной точки земного шара в другую.
Тут следует задуматься, о каком небе говорит поэт. Видел он его в образе твердых хрустальных сфер, на которых закреплены планеты и звезды с луной и солнцем, или ему были известны воззрения Эмпедокла, который учил, что планеты – это не боги, а раскаленные камни. Во всяком случае, нет никаких оснований считать, что автор Откровения знал что-либо о бесконечном пространстве мироздания. С другой стороны, ему было известно высказывание Христа: «В доме Отца Моего Небесного обителей много». Космология и астрономия с астрологией не занимали апостолов, поскольку Учитель объяснил им, что самое важное происходит в душе человека, однако Апокалипсис – особая книга. В ней в полной мере присутствуют космогонические образы шумеро-вавилонской и древнеегипетской цивилизаций. Вселенная как небесный город есть и в буддийских мандалах. Древние города и священные столицы возводились как прообраз неба на земле. Иоанн же видит обратное течение времени. Разрушаются великие священные столицы – Вавилон, Иерусалим, Рим, но материал от разрушения идет на воссоздание нового неба и новой земли по имени Новый Иерусалим. На небе или на земле находится новый город, небесный Новгород и Неаполь? Не на земле и не на небе. Иоанн видит его «сходящим от Бога с неба». Схождение с неба гигантского города, украшенного, как невеста. Картина ослепительной красоты. До этого с неба упало и исчезло две трети звезд. Это может означать только одно: земля сходит с орбиты и под воздействием высших сил, либо взрывается, превращаясь в маленький астероид, либо, что  более вероятно, меняет свою орбиту.
Обратившись к космическим катастрофам прошлого, мы можем вполне представить, что даже падение на землю обычного астероида средней величины привело к всеобщему затоплению суши волной цунами и задымлению атмосферы на долгие годы, что полностью изменило климат. Такое падение на землю звезды тоже описано в Апокалипсисе. Но в финале все эти бедствия уже позади. Значит, речь идет о перерастании жизни земной в жизнь космическую. Это очень похоже на космический проект Циолковского. Он говорил о постепенном изменении человека. В результате должна возникнуть более совершенная, лучевая цивилизация. Свет станет носителем воли  и интеллекта.

И услышал я громкий голос с неба,
Говорящий:
Се, скиния Бога с человеками,
И Он будет обитать с ними,
Они будут его народом,
И Сам Бог с ними будет Богом их...

Это принципиально новое мироустройство. Во всех великих городах древности был храм, скиния, жилище богов, будь то Парфенон в Афинах или храм Соломона в Иерусалиме. Иисус называет храм «дом Отца Моего». В Новом Иерусалиме, сходящем с неба, весь город является храмом. Это общее жилище Бога и человека.

И отрет Бог всякую слезу с очей их,
И смерти не будет уже;
Ни плача, ни вопля, ни болезни
Уже не будет;
Ибо прежнее прошло.
И сказал Сидящий на престоле:
Се, творю все новое.

Так что же это – конец времен или начало новой жизни? Ответ следует незамедлительно. На него только мало обращают внимание или просто не понимают глубины смысла великих слов Иоанна. Именно в них разгадка Апокалипсиса и великая тайна взаимосвязи временного и вечного.

И сказал мне: совершилось!
Я есмь Альфа и Омега,
Начало и конец;
Жаждущему дам даром
От источника воды живой.

Итак, Бог есть и начало, и конец времен. А это значит, что  для Бога события, которые совершились, и события, которые совершатся, происходят как бы одновременно, вернее, одномоментно.
Вот в этом  одномоментном времени и повсеместном пространстве возникает вечный город, общее жилище Бога и человека, где нет горя и нет смерти. Вместо погибшего в катастрофе прежнего солнца город озарен светилом «подобно драгоценннейшему камню, как бы яспису кристалловидному». В городе двенадцать ворот, по три с каждой стороны света. А теперь – внимание: на самом деле весь город состоит из душ праведников. Двенадцать оснований стен, и на каждом из них имя апостола. Двенадцать ворот, и каждые из них – символ одного колена Израилева. В соответствии с античными представлениями о красоте и совершенстве «город расположен четвероугольником, и длина его такая же, как и широта...». Длина и широта и высота его равны. Перед нами куб. измеренный золотой тростью. Длина трости неизвестна, но объем города – 12 000 стадий. Тут мы соприкасаемся с довольно сложной числовой символикой, где в результате шестеричной системы исчисления лежит число 12 и 122 = 144.
Двенадцать оснований стен города украшены драгоценными камнями. Это яспис, сапфир, халкидон, смарагд, сардоникс, сардолик, хризолиф, вирилл, топаз, хризопрас, гиацинт, аметист. Улицы города из чистого золота, «как прозрачное стекло». А двенадцать ворот – двенадцать жемчужин; каждые ворота из одной жемчужины.
Все это ювелирное великолепие, конечно же, символ обновленной вселенной, поскольку драгоценные камни всегда были символом звезд и планет, а золото – символом света. Перед нами в зримых образах дана новая космическая цивилизация из одушевленного света, которую в двадцатом веке предсказал Циолковский. «И город не имеет нужды ни в солнце, ни в луне для освещения своего; ибо слава Божия осветила его, и светильник его – Агнец».

Далее Иоанн дает символ вечной творящей мудрости:
И показал мне чистую реку
Воды жизни,
Светлую, как кристалл,
Исходящую от престола Бога и Агнца.
Среди улицы его,
И по ту и по другую сторону реки,
Древо жизни...

Насаждение древа жизни означает, что отныне человек получает свободный доступ к тому, к чему даже Адам и Ева допущены не были, сказано, что на древе жизни, вернее на двух рощах из древа жизни, произрастает листва для исцеления народов. Рай не просто восстановлен, он обновлен. В раю Адама и Евы не было Небесного Иерусалима и храма, где Бог пребывает вместе с человеком. Вот это совместное пребывание человека с Богом и Бога с человеком в храме – доме Божием, возможно, существует уже сейчас и сегодня.

ЖИЛИЩЕ БОГА

Ни Древняя Греция, ни Древний Египет не знали такого дерзкого порыва мысли. В храм, в святая святых, где незримо пребывает Господь, ныне допущен человек. Правда, этот человек не простой, а преображенный таинством евхаристии, но тем не менее человек во всей его духовной полноте и телесной воплощенности. Это самая ошеломляющая поэтическая идея Христа. «Если не будете пить моей крови и вкушать моего тела, не войдете в Царствие». Апостолы в полном смятении. Они просто не в состоянии понять эти слова. Идея жертвы, пронизывающая все религии мира, здесь превращается в идею самопожертвования. Если общий праотец Авраам готов был принести в жертву своего сына, потому что этого пожелал сам Бог, то теперь сам Бог в ипостаси Сына готов принести и приносит себя в жертву ради разрушения вечной преграды между Творцом и его творением, между Богом и человеком. Бог может из камней воздвигнуть себе сыновей, но сыновья не могут воздвигнуть из камня Бога. Сын сам становится камнем, отвергнутым строителями, который стал во главе угла. В Аврааме, приносящем в жертву первенца сына, Иисус видит прообраз Бога-Отца, который ради людей готов принести в жертву своего Сына. Иисус сам является этим Сыном. В нем нет разделения на Бога-Отца и Бога-Сына, это просто две ипостаси самого себя. Молитва в Гефсиманском саду – это разговор с самим собой. Он сам себя просит: «Да минует Меня чаша сия» – и сам изъявляет готовность эту чашу испить. Его обращение к Богу-Отцу на «ты» – это обращение к самому себе. Никто из библейских героев до Иисуса не обращается к себе на «ты». В Гефсиманском саду, пока спали апостолы, впервые родилась личность. Личность не может быть только «я». Она всегда «я – ты». Чтобы осознать себя собой, надо увидеть себя со стороны. Иисус видит себя со стороны только глазами Бога-Отца. И этими же глазами он смотрит на себя изнутри как на Сына Божия. Во всем подражая своему небесному Отцу, Иисус усыновляет все человечество, и не только усыновляет, но и строит для своих детей, Сынов Человеческих, Сынов Божиих, небесный дом на земле – Христову Церковь.
Этот дом может быть строением, храмом, но может быть внутри каждого человека, ибо церковь не в бревнах, а в ребрах. Господь становится ежедневным и ежечасным собеседником каждого человека, потому что отныне Бог может вселиться в каждого, кто к этому внутренне готов.

Прииди и вселися в ны,
И очисти ны
От всякия скверны.

Эта молитва могла возникнуть только в контексте всей поэзии Иисуса. «Разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его» – эти слова Христа о главной святыне, Иерусалимском храме, позднее ему вменили в вину, говоря, что он призывал к разрушению храма. На самом деле Спаситель говорил о храме своего тела который будет распят – разрушен, и на третий день воздвигнется в воскресении. Для посвященных и видящих, а Иоанн именно таков, Новый Иерусалим уже возведен, и храм-скиния  человека с Богом уже построен. Зримо он воплощается в семи церквах, которые символизируют все церкви, какие будут воздвигнуты на земле. Каждая церковь зримая и незримая, разрушенная или еще не возведенная. Это один из бесчисленных драгоценных камней, украшающих Небесный Иерусалим. Единственная пища, которой человек будет наслаждаться и в Небесном Иерусалиме, – это вино и хлеб –.кровь и тело Спасителя. Но вкушение их на небе может отличаться от вкушения на земле. Евхаристия в храме – это Небесная трапеза на земле, река воды живой. Поэтому и поется:

Тела Христова приимите,
Источника бессмертного вкусите.

Это тоже поэтический образ самого Иисуса. По сути дела в Апокалипсисе воплощены словесно самые сокровенные образы Иисуса. Это он сказал о себе: «Аз есмь Агнец Божий», – и образ семирогого Агнца постоянно присутствует в Откровении. Когда Сын Божий предостерег апостолов от показных многословных молитв и призвал их к уединенному, а иной раз и бессловесному, тайному общению с Богом, он уже учредил тайную церковь, которая прочнее самых прочных земных построек.

ТАЙНОВИДЕНИЕ

Многие склонны думать, что идея тайной, незримой церкви возникла у апостолов после разрушения Иерусалимского храма римлянами в 70 году. Не исключено, что именно тогда был по-настоящему понят и воплощен замысел Иисуса. Сразу же после воскресения в апостольском мире начались пересуды. Одни апостолы видели Воскресшего, другие не встречались с ним после распятия. «Ты поверил, потому что видел Меня: блаженны не видевшие и уверовавшие», – эти слова Учителя, обращенные к  Фоме, – ключ ко всей образной системе поэзии Иисуса, где невидимое важнее видимого. Лейтмотивы Апокалипсиса – «иди и смотри» и «смотри и виждь». Но эти слова относятся к духовному зрению, пра- и прозрению. Конкретность и точность в описании вида и строения Небесного Иерусалима спустя четыре столетия стала воплощаться в архитектуре христианского храма.  Но и в храме каждый видимый, зримый образ должен прежде  всего выявлять незримое и невидимое земными очами.
 «Не может укрыться город, стоящий на верху горы», – говорит Иисус о праведнике, тайно исповедующем его веру. Один человек сопоставлен с огромным городом, да еще и на вершине горы. Здесь уже есть предвестие Нового Иерусалима. Позднее это стало расхожей загадкой в средневековой христианской школе.
Что есть город о семи вратах?
О т в е т: сие есть человек, а врата его – зрение, слух, уста, чувства, мысль, осязание, обоняние.
Что есть три печати Божий на книге небесной?
О т в е т: книга есть тело, а три сургучные печати – уста и два соска на груди.
Что есть врата, всегда отверстые?
О т в е т: дыхание и слух.
Что есть врата, закрываемые в ночное время?
О т в е т: зрение.
Какое сокровище града не может быть расхищено?
О т в е т: мысль.
Что есть река неиссякаемая?
О т в е т: речь.
Таких загадок, обучающих высшей мудрости, было бесчисленное множество. Они существовали ив античные времена, задолго до создания Апокалипсиса. Само Откровение Иоанна задумано и осуществлено как некая отгадка на многие притчи Иисуса, приводящие в недоумение апостолов.
Мистический парадокс в том, что отгадка оказалась для земного разума сложнее самой загадки. Иоанн ничего не скрыл, все рассказал, ответил на все вопросы, и все стало еще таинственней, чем раньше. «Тут мудрость», как говорится в Священном Писании. Мудрость, до которой человечество дорастает только сегодня. И смысл этой мудрости в том, что прямое и откровенное общение человека с Богом открывает для ума и чувства   бездну познаваемого и в то же время непознанного. Финал истории – это только начало для пылкого и пытливого разума. Скажу точнее: Апокалипсис – это отгадка на все времена. Это текст для бесконечного отгадывания, поэма для обучения вечности.
Кто есть жена, облеченная в солнце?
О т в е т: сие есть Сириус в лучах восходящего солнца, коего почитали древние, как Изиду, воскрешающую Озириса.
Кто есть Изида, воскрешающая Озириса?
О т в е т: сие есть прообраз Церкви – невесты Христовой в коей воскресает вечный жених Христос.
Что есть древо жизни, по двум сторонам реки насаждаемое?
О т в е т: сие есть душа человека, наполняемая рекой мудрости и приносящая плоды для исцеления.
Что есть плоды для исцеления духа?
О т в е т: сие есть милость, доброта, прощение, щедрость, радость, умиление сердечное, мудрость и чистота.
Почему двенадцать врат Небесного Иерусалима состоят из цельных жемчужин?
О т в е т: потому что жемчуг в раковине вечно произрастает и умножается, как апостольская премудрость вечно множится во вселенной.
Почему у Агнца семь рогов?
О т в е т: потому что в храме Иерусалимском семь светильников. Каждый из светильников по дню недели, а вся неделя суть символ вечности.   
Почему крылья небесных сфинксов усеяны очами изнутри и снаружи?               
О т в е т: потому что мудрость небесная отверзается и на небе, и в душе человека. Глядя внутрь, отверзаешь небо, а глядя в небо, отверзаешь душу.
Где находится Иерусалим Небесный?
О т в е т: на небе и в сердце просветленного человека.
Куда течет река воды живой?
О т в е т: от Бога к человеку и от человека к Богу.
Что есть берега реки жизни?
О т в е т: уста и горло, в коих проистекает речь.
Где, кем и на чем написана книжка, которую вкушал Иоанн?
О т в е т: написана Господом, начертана в сердце честною кровию, пролитой за род человеческий.
Почему в устах книжка была сладка, а во чреве – горька?
От в е т: потому что познание сладко, а плод познания всегда горек.
Что значат слова Ангела, что времени больше не будет?
О т в е т: когда время исчезнет, наступит вечность.
Сколько лет вечности?
О т в е т: один миг и все время.
Тайновидение подразумевает в каждом ответе следующий вопрос или еще более глубокие размышления на тему вопроса.
Сколько знаков (букв) в Апокалипсисе?
О т в е т: 22 (древнееврейских).
Что значит число букв 22?
О т в е т: 2 +2 = 4. Это число четырех небесных животных у порога Божия и число знаков, коими начертано все живое, – генетический код.
Куда впадает река воды живой?
О т в е т: в сердце праведника.
Христианская мудрость подразумевает не знание, а познание – вечное сближение с Богом.

БОГ ЕСТЬ СВЕТ!

Это одно из определений Бога есть не что иное, как образ, данный самим Иисусом. Именно о Боге – Свете говорит Иоанн: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его». Неудивительно, что весь Апокалипсис пронизан сиянием. Как солнце сияет лик Сидящего на престоле. Слава Божия (сияние) озаряет и днем, и ночью Небесный Иерусалим. Двенадцать жемчужин-врат источают перламутровое сияние. Груды драгоценных камней инкрустируют основание небесного города, и многие считают, что речь здесь идет о сиянии звездного неба, где каждая звезда переливается своим спектром.
Созерцание света во всех его проявлениях приближает человека к Богу. С особой любовью говорит Иоанн о прозрачной улице небесного города. Она из золота, «как прозрачное стекло». В православном песнопении Христос «одеялся светом яко ризою». Светом переливается песнопение, где свет западного, заходящего солнца становится отсветом тихого небесного Света.

Свете тихий святые славы
Бессмертного Отца Небесного,
Святого Блаженного Иисуса Христа!
Пришедше на запад солнца,
Видевше свет вечерний,
Поем Отца, Сына и Святого Духа Божия.

Светом пронизана молитва Симеона Богоприимца, которую мы опять же могли узнать только по свидетельству Иисуса. Симеон был слеп, когда к нему по обычаю Израиля принесли младенца Христа. И тогда он прозрел, воочию увидев Спасителя. Слова его молитвы могли запомнить и передать Иисусу только Мария с Иосифом, принесшие младенца в храм.

Ныне отпущаеши раба Твоего,
Владыко,
По глаголу Твоему с миром;
Яко видеста очи мои
Спасение Твое,
Еже еси уготовал
Пред лицем всех людей,
Свет во откровение народов.

«Во свете Твоем узрим свет», – поется в Славословии великом в час, когда храм озаряется лучами заката. Все эти светоносные образы унаследованы от самого Христа. Вспомним хотя бы притчу о девах, ожидающих своего жениха, но не возжегших вовремя свои светильники для достойной встречи. Или известное высказывание о том, что, зажегши свечу, не прячут ее, но ставят на высоком месте, «да светит свет ваш всем людям».
Говоря о милосердии и всепрощении Отца Небесного, Иисус предлагает взглянуть на солнце, которое в равной мере светит и праведным, и неправедным. «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный». В пасхальном песнопении поется:

Светися, светися новый Иерусалиме,
Слава бо Господня
На тебе возсия.

Да и все православные богослужения с мерцанием свечей, лампад, отсветом красных угольков в кадиле и озаряющем сиянии паникадила, с переливом золотых и серебряных риз, украшенных драгоценными камнями, – все это живое воплощение Небесного Иерусалима, сошедшего с нёба на землю. Зримый рай на земле.

ПОЭМА ИИСУСА ОБ ИИСУСЕ

Рано утром Мариам увидела, что на дне алавастрового сосуда, подаренного ей Иосифом накануне свадьбы, не осталось ни единой капли благовонного мира. Выйти из дома, не умастив волосы, она не могла и попросила Иосифа, чтобы он пошел в синагогу без нее и там приобрел необходимые благовония и масла. Иосиф улыбнулся и с трудом подавил легкий вздох: Мариам не должна думать о мелочах. К тому же кошелек был пуст, а из-за невыносимой жары цены на благовония и масла росли ежедневно. «Нет, – подумал Иосиф, – нет, я не должен думать о мелочах, когда в моем доме живет такое сокровище».
Про себя он называл Мариам жемчужиной. Она и впрямь была похожа на жемчуг, хотя никогда не надевала дорогих свадебных украшений. «Жемчуг на жемчуг не надевают», – подумал Иосиф, а вслух сказал:
– Сначала я зайду на рынок и продам эту табуретку, а ты не слишком засиживайся за прялкой. Хотя сегодня и не святая суббота, не следует изнурять себя постоянным трудом. В каждом доме есть своя суббота – часы для отдыха, а ты все время с прялкой, прядешь свою любимую красную шерсть. Твоими алыми тканями, можно устлать путь Мессии от Назарета до Иерусалима.
– Ты угадал мое тайное желание. Я хотела бы весь Израиль устлать коврами, чтобы к приходу Мессии ему всюду был готов царский путь.
– Ах, Мариам! Ты подобна невесте в ожидании жениха!
– Невесты так не ждут жениха, как я жду Мессию. Захария сказал мне, что Мессия не пройдет мимо нашего порога.
– Он так сказал?
– Нет, он сказал еще загадочнее: «Знаю, Мария, что Мессия выйдет из твоих врат.
– Он всем так говорит. Мне он сказал недавно, что, делая табуретку, следует помнить – на ней воссядет Мессия, а гончару надо знать, когда он лепит кувшин, что из этого горлышка Мессия утолит свою жажду.
– А помнишь, что сказал нам старец в день обручения?
– Разве можно такое забыть! Он сказал, что от нашего брака придет Мессия, и в то же время не велел мне прикасаться к тебе мне, пока пророчество не совершится.
– Ты понял, что это означает?
– Я знаю только одно, Мариам, ты самый драгоценный алавастровый сосуд. Рано или поздно он наполнится самым благоуханным миром, а пока я пойду на базар и постараюсь что-нибудь раздобыть для благоуханной Мариам.
– Люди не понимают нашей любви. Они считают, что ты избаловал меня, словно любимую дочь.
– Люди многого не могут понять. Я сам далеко не все понимаю, но одно мне известно доподлинно. Твоя красота от Бога, и кротость твоя от Господа, и послушание твое для меня – повеление.
– Во всем Израиле нет человека мудрей и добрей тебя.
– Нет, есть.
– И кто же это?
– Это ты, Мариам.
Потом, в далеком Египте, Иосиф и Мария с большой печалью вспоминали те счастливые и безмятежные дни, когда они оба были полны .предчувствий и Ангелы сходили к ним наяву и во сне, предупреждая о грядущих событиях.
– Как хорошо, Мариам, что я тогда послушался ангельского голоса и не отпустил тебя домой к родителям, когда узнал о чуде.
– Мне иногда кажется, Иосиф, что все это происходило во сне. Может, мы не живем, а грезим? Проснемся, и вот мы опять в Назарете, дома.
– Если бы не твой первенец Иисус, я бы тоже подумал, что все это было с нами во сне. Ирод, волхвы, пастухи – и все это на наше скромное семейство. Может, мы нехорошо   поступили, что продали золото, которое принесли восточные цари, но зато мы смогли на эти деньги уйти в Египет от непонятного гнева Ирода. И мальчик наш обучается у лучших учителей Египта, знающих законы Моисея не хуже тех, кто учит в Иерусалиме.
– А помнишь, какое первое слово произнес Иисус?
– В это время, Мариам, я столярничал, и ты вбежала ко мне с криком: «Он сказал «Аве отец»!
– Да, он сказал «Аве отец» и явно взглянул на небо.
– Мне страшно, Мариам, за судьбу нареченного сына. Он так отличается от всех остальных детей, каких я когда-либо видел.
– Что ты, Иосиф! Он ничем не отличается от всех остальных детей. Только одно мне не совсем понятно. Я начинаю учить его молитвам, говорю ему: «Слушай, Израиль», – а он заканчивает, точно давно ее знал: «Адонай един». И еще он сам сочиняет молитвы, и так много, что я не все их запомнила. А иногда просто повторяет, раскачиваясь: «Отец наш, отец наш, отец наш».
– Может, показать его жрецу-целителю?
– Я уже отвела его к египтянину. Он проговорил с ним полдня, а потом сказал, что в жизни не видел такого умного мальчика.
– На каком языке они говорили?
– Египтянин сказал, что наш Иисус говорит на арамейском, греческом и даже знает множество слов из их священных папирусов.
– Вчера он пришел от писца и весь вечер напевал: «Воскресе Озирис!» Это очень красивое песнопение, но мальчик не должен уклоняться от веры Авраама и Исаака.
– Предоставим Господу попечение о душе Иисуса. Нам никогда не понять Божий замысел. Я знаю одно – наш сын никогда не пойдет путем зла.
– Ты, как всегда, права, Мариам. Мне кажется иногда, что не мы должны учить Иисуса, а он нас. Господу не угодно было, чтобы любимый мой сын был моим по плоти, но иногда мне кажется, что он выношен не только в твоем чреве, но и в моем сердце.
– Ты, и только ты, самый лучший в мире отец, Иосиф.

* * *
Иисус никогда не видел ранее землю отцов.
– Мама, это и есть земля, где протекают млеко и мед?
– Да, это земля Авраама и Исаака, где ты родился.
– А почему, у нас нет великих пирамид и статуй богов, как в Египте?
– Разве ты забыл заповеди: «Я Господа Бог твой, Израиль. Да не будет у тебя никаких изображений Господа ни в камне, ни в золоте, ни в бронзе».
– А я видел нашего Господа!
– Что ты говоришь, Иисус! Кто может видеть Господа и не ослепнуть?
– Я видел Отца Моего Небесного.
– Ты говоришь о своем нареченном отце Иосифе?
– Иосиф – мой отец на земле, а мой Небесный Отец – Господь, он и твой отец, и Иосифа.
– Мальчик мой, ты так много времени проводишь среди старцев, толкуя Писание, что я боюсь за твой разум.
Иосиф не вмешивался в беседу Мариам с Иисусом. С неизъяснимой радостью смотрел он на бесконечную гладь озера Генисарет, вдыхал запах влаги, непохожей на влагу Египта. Здесь все было своим и близким. С тех пор как три царя принесли дорогие дары новорожденному Иисусу, семья Иосифа ни в чем не нуждалась, но он скучал по родному ремеслу, по запаху свежей стружки. В Египте он тоже пробовал столярничать, но там дерево пахло совсем по-другому, да и не было нужды в его бесхитростном ремесле в стране таких искусных на все поделки и художества мастеров, как египтяне.

* * *
Иосиф не знал, что с первых же дней возвращения в родную землю на него обрушатся горы забот. Здесь сразу выяснилось, что Иисус резко отличается от своих сверстников. С одной стороны, он знал наизусть все Писание и мог вести беседу на равных со старцами в синагоге, и те его слушали. А с другой, – как это ни странно, Иисус словно не мог читать и писать. В Египте это обнаружилось как-то внезапно. Мальчик Иисус легко и свободно запоминал со слуха все, что говорят учителя, но наотрез отказывался читать и писать. Учителя поражались такому удивительному случаю, но не отказывались учить Иисуса,  настолько он был смышленым. Впрочем, иногда Иисус вдруг брал стилос и писал любой текст лучше всех сверстников. Чтение тоже не составляло для него никакого труда. Но это было только спонтанно. Не тогда, когда хотел учитель, а когда сам Иисус брал в руки пергамент.
Иосиф и Мария не знали, как быть. Иисус не мог стать раввином, не пройдя обучения, но обучаться, как сверстники, он не мог, хотя и знал порой намного больше своих учителей. Мария очень боялась, что сын пойдет по стопам своего родственника Иоанна, который ушел в пустыню и там в одежде из грубой шерсти проповедовал скорый приход Мессии. Иисус и вправду даже внешне был похож на Иоанна. Он носил, как и полагалось назарею – потомку Давида, длинные волосы и не испытывал никакого интереса к обыденной жизни. С отроческих лет синагога стала для него родным домом.
Иосиф шутил:
– Что ты удивляешься, Мариам? Разве твое детство и отрочество не протекало в храме? Разве не нарекли тебя жрицей? Разве наш брак назовешь обычным? Я уже не говорю о самом рождении Иисуса. Смиримся и не будем противиться воле Божией. Ясно, что Иисус не будет обзаводиться семьей. Его не влекут компании сверстников. Но раввином он тоже не будет. Кто знает, может, именно ему предстоит встретить Мессию на пороге нашего дома.
– Помнишь, какую молитву прошептал ветхий днями Симеон, когда мы принесли в храм младенца, дарованного Господом?
– Может, у меня не самая лучшая память, но он сказал: «Видят глаза мои спасение и славу Израиля».
– Не напрасно ли я рассказала Иисусу о том, что сказал мне Архангел? Может быть, тогда он рос бы, как все дети, и стал нам опорой в старости?
– Что ты говоришь, Мариам! Бог дал нам необычного сына, и да пребудет на нем благословение наше.
– Ты, как всегда, прав, Иосиф.

* * *
Он ничего не знал о себе, кроме того, что на небе живет его Небесный Отец. Еще он знал, что не сегодня-завтра придет Мессия и спасет Израиль от римского рабства. Впрочем, Рим его не интересовал. Не интересовали и власти Рима. Он думал только о Небесном Отце. Мысленно говорил с ним и даже придумал молитву: «Отче наш, иже еси на небеси». Даже не придумал, а она как-то сама собой произнеслась. И все же в отрочестве и в юности его не покидал вопрос: «Кто я?» Он не мог, как другие сверстники, сказать: «Сын Иосифов от колена Давидова». Как все потомки царя Давида, он несет в себе каплю его царской крови. По свидетельству матери, он зачат от Святого Духа, а Святой Дух исходит от самого Господа. Значит, в нем сочетается земное с небесным, человеческое с божественным. Но человеческое не волновало Иисуса. Все его мысли были о Небесном Отце. Когда же, когда он пришлет Мессию, и он, Иисус, первый выйдет к нему навстречу? Иначе в чем смысл его рождения на земле?
Больше всего Иисуса удивляло, что он только однажды, в детстве, в Египте увидел своего Небесного Отца. Это было в дни празднования воскресения Озириса. Тело растерзанного на четырнадцать частей Озириса по частям собрала его жена-сестра Изида. Весь Египет вместе с Изидой оплакивал убитого фараона-Бога. Зато какое ликование охватывало всех, когда Озирис воскресал, как прорастающий колос из зерна, погребенного в земле: «Встает Озирис, и расцветают поля, встает Озирис, и радуется Египет!»
Люди сбрасывали темные траурные одежды, плясали, пели, целовали друг друга с криком: «Воскресе Озирис!» — «Воистину воскресе!», – восклицали другие. Вот в эти дни Иисус ясно увидел Небесного Отца. Это не было галлюцинацией, игрой воображения или видением. Иисус нагнулся к священному источнику, чтобы утолить жажду, и вдруг понял, что в воде отражается лик Отца. «Я отражаюсь в Отце, а Отец во мне», – подумал в этот момент Иисус.
Почему-то он вспомнил этот миг отражения на третий день после погребения Иосифа. Он вдруг ясно осознал, скольким он обязан своему названному отцу. Это Иосиф научил его немногословной мудрости. От Иосифа никогда не исходили пустые слова. Он знал множество арамейских пословиц. Самое любимое его изречение Иисус любил повторять апостолам: «Не то, что входит в уста, оскверняет человека; но то, что выходит из уст». Об Иосифе все судили по-разному. Одни хвалили его за кротость и доброту, а другие не могли понять, как мог он простить Мариам ребенка не от него зачатого. Вот уж поистине ударят в правую щеку – подставит левую. «Нет ничего сокровенного, что не открылось бы и тайного, что не было бы указано...», – Иисус слышал все эти досужие пересуды людей и удивлялся, почему они не верят Иосифу и Мариам, что ребенок в ее чреве не от мужеского хотения а от Духа Свята. Называют себя верующими, соблюдают все посты, а  сами не верят и служат только деньгам. Да еще и повторяют при этом: «Нельзя служить Богу и мамоне». Больше всего печалило Иисуса, что досужие сплетни исходили из уст книжников и фарисеев, с которыми он подолгу толковал Тору. Как могут одни и те же уста поглощать мед и изрыгать желчь? К фарисеям и книжникам Иисус был привязан с детства. Именно от них он узнал, что все умершие рано или поздно воскреснут, чтобы предстать перед Господом. Саддукеи, захватившие всю духовную и светскую власть в Израиле, над фарисеями подсмеивались. Называли их легковерными, простодушными, нищими духом, которые верят в детские сказки. А Иисус шептал про себя: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное... Если не будете как дети, не войдете в Царство Небесное».
После смерти Иосифа он еще больше уверовал в грядущее всеобщее воскресение и даже мысли не допускал, что больше никогда не увидит названого отца. Понял он и божественный смысл того, что произошло. Отец Небесный сделал всех людей своими нареченными детьми, как сделал это Иосиф с Иисусом. Сын нареченный больше, чем сын по плоти, потому что в слове – Дух. Словом сотворил Бог весь мир: «Дух животворит плоть кончается плотью».
А люди продолжали злословить. Сыновья Иосифа от первого брака давно выросли, и каждый в меру сил помогает Мариам, а Иисус дни и ночи напролет сидит в синагоге, не будучи ни раввином, ни учеником раввина. Приходит в дом только для того, чтобы есть и спать.
Но были и такие, кто хорошо понимал Иисуса. Это ессеи, терапевты и кумраниты, называющие себя сынами света. Они говорили: «Что пользы, если человек приобретет весь мир, а душу свою погубит? Какой смысл собирать богатства на земле, где ест моль и ржавчина истребляет? Не лучше ли копить на небе духовные сокровища, где ржавчина не истребляет и моль не ест».
Несколько месяцев Иисус жил у терапевтов. Они посвятили свою жизнь исцелению телесных и духовных недугов «Ты наш, – говорили они, – от тебя исходит благодать исцеления». «Недаром этот юноша зачат от Духа», – повторяли они друг другу с доброй усмешкой. Вместе с терапевтами Иисус с утра до позднего вечера ухаживал за больными. Поил водой умирающих, кормил расслабленных, перевязывал язвы и лечил их целебными снадобьями. Однажды Иисус подобрал на улице прокаженного и принес его к терапевтам. «Ты напрасно это сделал. Бесноватые и прокаженные прокляты от Господа. Праведные не должны их касаться и осквернять себя их дыханием», – сказали ему.
Эти слова смутили Иисуса, и вскоре он покинул терапевтов. Он не понимал, как можно отказывать в помощи тем, кто больше всего в ней нуждается. Иисус вспомнил, как однажды Иосиф подобрал на улице больного расслабленного бродягу и они всей семьей ухаживали за ним как за родным и близким до самого последнего его часа, а потом похоронили за свои деньги.
Однажды Мария сказала Иисусу:
– Сын мой, чадо мое сладкое! Я знаю, что ты дитя от Господа. Люди в нашем городе слишком погрязли в суете и земных заботах. Мы же должны достойно встретить Мессию. Чувствую, что он уже родился и живет среди нас, но кто он и где, не знаю. Помню пророчество Симеона, когда принесли тебя в храм на седьмой день по закону Израиля. Сказал он, что через тебя придет свет Израилю. Знаю, что в Кумране есть целый город тех, кто живет только для Господа. Они называют себя сынами света. Может, среди них есть Мессия?
– Если так, то там мое место. В Назарете не бывает пророков. К ним пойду. Они всех принимают, кто готов служить Господу Моему.
Так юный Иисус стал учеником кумранитов. Жизнь в Кумране для всех протекала по-разному. Одни уходили в Иерусалим, чтобы заработать денег на дорогой телячий пергамент. Другие с утра до поздней ночи переписывали священные книги. Третьи толковали Тору. Четвертые проповедовали сначала среди своих, а потом, после положенного сорокадневного поста в пустыне, несли в мир Слово Божие. Все ждали прихода Великого Учителя, которого 200 лет назад убил нечестивый жрец. В память о Великом Учителе собирались за трапезой во главе с двенадцатью учителями, вкушали хлеб и пили вино. Тринадцать лет Иисус провел среди двенадцати учителей. Его сразу признали будущим великим пророком. Юноша из рода царя Давида, из рода назареев, откуда, согласно пророчествам, придет Мессия, родственник Иоанна, который своей огненной проповедью собрал в пустыне несметные толпы учеников и последователей. Кто знает, может, ему предстоит первому увидеть Мессию и привести его в Кумран к сынам света. Никто не знает, когда и где воскреснет Великий Учитель. Тринадцать лет в Кумране прошли, как мгновение. Здесь никто не удивлялся странностям Иисуса. Кто равнодушен к мирской суете, к тому Господь благоволит. Вскоре узнали и о целительном даре Иисуса. Кумраниты не осквернялись у лекарей, а лечили друг друга возложением рук и миропомазанием. Иисус лечил возложением рук именем Небесного Отца. Эти слова некоторых приводили в смятение, но двенадцать учителей рассудили так: «Все люди от Адама и Евы, а их сотворил Господь. Стало быть, в словах Иисуса есть правда. Он еще молод, пусть толкует Тору по-своему. Для того и дан человеку разум, чтобы находить новое в старом».
Однажды на диспуте Иисуса спросили:
– Когда воскреснет Великий Учитель?
– Когда он воскреснет, тогда и вы воскреснете, – ответил Иисус.
– Как может воскреснуть тот, кто еще не умер?
– Все мы умерли от Адама до воскресения, – отвечал Иисус.
– Странные речи говорит этот потомок Давида. Но что-то в его словах притягивает. На днях он назвал себя пасхальным ягненком, приносимым на заклание. Уж не помутился ли его разум?
Другие отвечали:
– Мудрость мира сего – безумие перед Господом. Нам бы занять от его безумия.
Когда Иисус появлялся в родном Назарете, за ним бежала толпа ребятишек с насмешливым воплем:
– Сын Божий, Сын Божий, кто твой отец?
– Иисус не очень обращал внимание на эти дразнилки. Но однажды, повернувшись к детям, сказал с улыбкой:
– Вы все дети Божии и мои дети.
После этих слов наступила звенящая тишина. Иисус словно растворился в полуденном мареве. Он и сам слегка удивился своим словам. Но смысл их ему еще предстояло открыть во время сорокадневного поста в пустыне.

* * *
Благословение на пост он получил от двенадцати учителей в день своего тридцатилетия. В пустыне, когда сатана отошел от него в печали, Иисуса озарила странная догадка, больше похожая на воспоминание. Он вдруг вспомнил, что сам послал себя в мир, чтобы спасти всех людей, и стал произносить молитву о них, возносимую к Небесному Отцу, и понял, что обращается к самому себе и самого себя просит за человеческий род:

Я Отец, и Сын; и Дух Божий,
От Отца исходящий.
Я един в трех лицах.
И Я спасу мой Израиль
И сам буду его Мессией.

Все соединилось в единую цепь и стало понятным. Он, Богочеловек, обладает самым мощным оружием для победы над искусителем. Простой человек любит себя и своих близких. Бог любит всех. Любовь и есть та сила, которой он сотворил этот мир. И эта же сила сокрушит ад. Израиль не зря ждал Мессию. Он пришел, и он победит. Он откроет людям главное оружие Божие – любовь. Он вооружит и препояшет этим мечом апостолов, и они пойдут во все концы вселенной, дабы сокрушить зло: «Не мир принес Я, но меч, и этот меч есть любовь».
Иисус знал, что нельзя все сказать напрямую. Разум людской еще не готов к восприятию Слова Божия. Сначала он будет говорить притчами. Он напомнит арамейские притчи, которые знают все от старца до семилетнего ребенка, а потом вдохнет в
них божественный смысл. Даст земной мудрости небесное толкование.
    Как всегда, на дороге, ведущей сквозь нагромождения камней, проповедников, выходящих из пустыни, ожидала толпа. Иисус вышел из ущелья и взошел на близлежащую гору. Первое его слово услышали все: «Блаженны».

* * *
Если бы Мариам и Иосиф могли прочесть «Историю Иудейской войны» Иосифа Флавия – иудея по вероисповеданию, еврея по крови и римлянина по гражданству, они узнали бы, что среди многочисленной секты ессеев в Израиле существовал довольно странный обычай вступать в брак без телесной близости. А чтобы не прекратился человеческий род, брачные пары брали на воспитание детей Божиих – годовалых или трехлетних сирот, вскормленных при храме. Такие дети считались сынами и дочерьми Божиими. Иногда у младенцев была еще и священная родословная от Адама до Авраама и Исаака к царю Давиду и от Давида до рода нареченных родителей. Такие священные родословные часто получали дети Божий, бравшие на воспитание новых сирот. А сирот было множество. В Израиле кипела непрерывная война против римлян и не менее свирепая междоусобица царей, вождей, самозванцев и просто бандитских шаек.
Иосиф Флавий пишет о трех религиозных партиях: саддукеи, фарисеи и ессеи. Саддукеи полностью завладели властью в храме и в синагогах. Они не верили в исцеление и прочие чудеса, отрицали возможность воскресения мертвых, тяготели к эллинской культуре и посмеивались над легковерием фарисеев и ессеев. Флавий не называет отдельно и терапевтов и кумранитов, поскольку обобщил их уклад и верования, говоря об ессеях. Судя по описанию Флавия, Иоанн Креститель, родственник Иисуса, был ессеем.
Иногда ессеи после трех лет супружества все же вступали в телесную близость, но только для продолжения рода. Так и хочется сказать, что Мариам и Иосиф были тайными ессеями и, вступив в брак, взяли на воспитание храмового младенца Иисуса, родственника Симеона Богоприимца, который тоже был от колена Давидова и видел в младенце Иисусе будущего Мессию. Возможно, что скрывать такого младенца пришлось даже не от царя Ирода, а от местной храмовой власти саддукеев, которые враждовали с фарисеями, верившими в воскресение мертвых, и уже тем более с ессеями, кумранитами и терапевтами.
Тогда рассказ Мариам о непорочном зачатии следует считать сакральной, тайной священной биографией, которая, согласно обычаю Востока, да и всего античного мира, прилагалась к каждому великому человеку. Будь то Клеопатра – дочь Озириса или император Август – сын бога и сам бог. Следует понимать, что это ни в коем случае не являлось вымыслом или обманом. Так и в наше время монофизиты искренне верят, что
 цари есть мессии (помазанники Божии). В сакральной, священной биографии речь идет не о житейской реальности, а о том, как это выглядит в невидимом, мистическом, небесном мире. Во всяком случае, сам Иисус не сразу, а постепенно пришел к  мысли о том, что он – действительно Мессия Израиля. Затем последовало второе открытие, что он – Сын Божий. А затем следующее, что Сын Божий Иисус и Бог-Отец – это одно лицо.
 Четвертое открытие было сделано в Гефсиманском саду. Сыну Человеческому, Сыну Божию, предстоит быть распятым за всех людей. Даже в последний свой миг на кресте он томился духом и восклицал: «Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты меня оставил?» Он был Богом, но умирал и страдал, как человек. И лишь в одном ему было легче, чем другим людям. Он сам сочинил свою земную судьбу. Сам создал поэму о своем рождении, смерти на кресте и будущем воскресении. Каждое слово его поэмы было подтверждено судьбой. Ведь поэзия в Израиле всегда была пророческой и прежде всего пророческой.

* * *
Однажды Иосиф сказал Мариам:
– Странные люди эти саддукеи и фарисеи. Они спорят о Писании, а сами не верят даже собственным снам.
Мариам улыбнулась:
– Кто не верит собственным снам, тот обречен жить чужими снами.
Иосиф, Мариам и Иисус видели один сон, но только Иисусу предстояло сделать этот сон явью. Произошло это потому, что он был гениальным поэтом, Богом и Сыном Бога.


Беседы о воскресении


ПРЕОБРАЖЕНИЕ

Пространство, в котором мы с вами находимся, не ограничивается тремя измерениями, которые воспринимают наше зрение, наш слух, наше осязание. Сегодня нет ни малейшего
сомнения в том, что измерения пространств не являются неодушевленными. Скажем, даже те три измерения, которые нам известны. Первое измерение обычно изображается точкой. Если бы мы были существами, обладающими только одним измерением, и ничего не знали о существовании других двух или трех измерений, то мы могли бы ощущать только то, что чувствует слепая гусеница, которая ползет по листку: есть пища – нет
пищи, и больше ничего другого. Смогли бы вы воссоздать при этом мир двух или трех измерений? Это зависит от того, насколько гусеница гениальна, насколько она  располагает возможностями представить себе нечто выходящее за пределы ее одномерного, восприятия. Но при этом не будем забывать, что гусеница, даже будучи одномерной по восприятию, является таким же трехмерным существом, как мы с вами. И таким образом, эта гусеница ничего не знает о себе. Мир ее состоит из «есть – нет». Если представить ее движение по листу, то это будет движение точки, которое даст линию, но сама гусеница никакого движения не видит. Чтобы увидеть линию, надо ее спроецировать на плоскость, чего гусеница не может – у нее только одно измерение. Двигаясь, она знает, что двигается, и фактически это пространственное измерение ощущается ею как время. Есть – нет, есть – нет, есть – нет. Она ощущает нечто длящееся.
Это первое измерение. И чему это примерно соответствует в наших чувствах? Слуху? Зрению? Но слух тоже нам дает объемное восприятие. Осязанию, тактильному восприятию? Закройте глаза, заткните уши – что остается? Тактильное ощущение и больше ничего. Два измерения – это уже нечто другое. Это плоскость, это линия, которая, двигаясь, образует плоскость. И если представить себе существо, обладающее двумя измерениями, но не обладающее нашим трехмерным восприятием, то мир этого  существа тоже в достаточной мере отличается от того, который известен нам. Это существо не видит объемного мира, и если кто-то из этого мира является существом двухмерным, то видит совсем не то, что видим мы с вами.
В качестве примера лучше всего привести то, что видел Николай Александрович Морозов, когда он сидел в Шлиссельбургской крепости. Поскольку Морозов – астроном и отчасти математик, поскольку он находился в камере, которая отгорожена от трехмерного мира двухмерными плоскостями, то он перестукивался с другими заключенными через стены. Перестукивались они не только о революционных делах. В частности, Морозову очень часто задавали такой вопрос: «А нельзя ли через четвертое измерение выйти
 из этого трехмерного? Вот камера, замкнутая, а есть еще какое-то другое, четвертое измерение, которого мы не видим». И Морозов; объяснял.
Перед вами замерзшая белая поверхность залива. Плоская, абсолютно плоская. Представьте себе, что на ней живут некие существа двухмерные, и вот кто-то входит в воду для того, чтобы в ней искупаться. Что увидит это существо? Сначала оно увидит два кружочка. Это купальщик входит в воду. Затем эти два кружочка каким-то образом сливаются – это срез туловища. И то это как если бы они видели, поднявшись над плоскостью; а то ведь они видят черточки какие-то... Затем, когда купальщик выходит из воды, снова эллипс превращается в два кружка, в две черточки и затем – это как ниоткуда появилось, так в никуда и исчезло. Они не знают, куда он вышел, потому что они не могут увидеть, как что-то выходит из воды. Не напоминает ли вам это чего-нибудь? Не таким ли образом человек появляется в этом мире совершенно неизвестно откуда и исчезает неизвестно куда?.. Представим себе, что в тюрьме вместо Николая Александровича Морозова находится апостол Павел. С ним такое было на самом деле. Он находился в темнице, скованный цепями. К нему пришел Ангел и вывел, его из этой тьмы на свободу. Да, действительно, можем ли мы проникнуть в двухмерную плоскость из трехмерного пространства? Представим себе двухмерное существо в камере, условно назовем его «апостол Павел». Вот замки. А он, двухмерное существо, никак не может отсюда выйти. Но мы отсюда спокойно можем выйти: взять это существо и перенести, причем все замки  останутся запертыми. В данном случае аналогия: двухмерность нужно перенести на нашу трехмерность и понять, что в темнице произошло с апостолом Павлом. Так же из четырехмерного мира появляется существо, которое живет в четырех измерениях, и, не нарушая замков темницы, оно может вывести апостола Павла. Таким же образом из четырехмерного мира в трехмерный можно проникнуть в Шкатулку, не нарушая ее замков
 и шкатулка окажется пустой. Но это не только математические вещи, потому что это происходило в действительности, история полна свидетельств такого рода.
Наконец, третье измерение – это движение плоскости. Вот она начинает двигаться, образуя объем. Мы видим двухмерное изображение на двухмерной плоскости. Обратите внимание на очень интересную вещь: доска-то двухмерная, а изображена на ней вещь объемная. Таким же образом, не можем ли мы, будучи существами трехмерными, сделать проекцию четырехмерного куба? С точки зрения математики это не только возможно, это уже сделано. Это простейшая математическая операция. Делается это следующим образом. Одно измерение при движении образует линию; линия, двигаясь, образует плоскость; плоскость, двигаясь, образует объем; так давайте двигать куб! А вот с движением куба дело обстоит непросто. Потому что, когда мы двигаем линию, мы двигаем ее в каком пространстве? Точку? В плоскости. Когда мы двигаем плоскость, мы двигаем ее в трехмерном пространстве, и трехмерное пространство? Как мы можем его двигать, если все – трехмерное пространство? Все, за пределами этой аудитории за пределами этой галактики – все... Значит, конкретные манипуляции совершить нельзя, но мысленно сделать проекцию, подобную проекции трехмерного куба на плоскость можно. Мысленно мы начинаем двигать этот куб. Двигаясь внутрь куба, видим, что внутри куба оказывается как бы подвешенным другой куб. Или мы двигаем его наружу и выворачиваем. Тогда он окажется подвешенным внутри еще большего куба. Это есть реальная, совершенно реальная проекция четырехмерного куба в трехмерном пространстве. Математики делают и другие вещи. Они (хотя начертить это невозможно)
имеют дело с пятимерными и n-мерными пространствами. Таким образом, мы видим, что наш мир подобен игрушке, скопированной с китайской: замкнутый шар, внутри еще один
шар, внутри еще один шар, причем китайцы делали это, не нарушая замкнутости. В Музее восточной культуры вы можете увидеть изображение нашего пространства. Допустим, всего n шаров. Вот таково наше пространство. Это пространство из n измерений. Каким образом из одного пространства попасть в другое подпространство? Из пространства двух измерений попасть в три измерения? Из пространства трех – в четыре? И везде мы видим один и тот же способ. Этот способ заключается в следующем.
Для того чтобы точке выйти из пространства одного измерения, надо вывернуться наизнанку. И тогда она образует плоскость. Для того чтобы плоскости выйти наружу, ей нужно вывернуться наизнанку, и тогда она образует объем. Для того, чтобы кубу выйти в пространство с четырьмя измерениями, ему надо вывернуться наизнанку. Вся мировая культура, вся мистическая культура, вся религиозная культура пронизаны образами выворачивания. Это знаменитые лабиринты – и на острове Крит, и на острове Валаам.  Чаще всего там расположены сложные астрономические обсерватории, которые до сих пор очень точно фиксируют точки осеннего и весеннего равноденствия. Но самое
главное – они подсказывают некое таинственное движение, которое, будучи неподвижным, двигается. Оно расходится от центра, и оно сходится к центру. Я не обладаю достаточными геометрическими способностями это изобразить, но вы, наверное, этот узор хорошо знаете. Особенно в современном искусстве – оп-арт: спираль, которая одновременно сходится и расходится.
Надо сказать, что именно это — самое труднодоступное для человека. Почему? Потому что с этим связано нечто очень сокровенное, я бы сказал, интимное восприятие мира и космоса. Потому что для нас очень существенно – с точки зрения геометрической совершенно неважно – считать внешним пространством эту аудиторию, а самого себя – внутренним пространством, или наоборот: эту аудиторию считать внутренним   пространством и самого себя внешним. С точки зрения геометрии это совершенно неважно. Но это важно с точки зрения каждого из здесь присутствующих. И перемена этой координаты, внутреннего на внешнее, – более важный процесс, чем рождение и смерть. Вот в этом и заключается, собственно, проблема космической переориентации человека. Если кто-то смог ощутить это в жизни не на уровне физиологии и природы, а на   уровне духовного восприятия, считайте, что с ним произошло космическое рождение. Весь космос уходит вовнутрь, весь космос превращается в его «Я». Причем то тело, которым он обладал до «выворачивания», которое из этого мира исчезнет, будет  заключено все равно в другие пространства, этот космос уже остается. Он вечен, он бесконечен, он бессмертен, он обладает громадным пространством, И если бы человек смог бы пережить эту переориентацию, то это был бы человек-космос, человек-вселенная, человек-мироздание.
Путей такой переориентации множество. И все они проходит через разрушение нашей привычной пространственной ориентации. Один из путей, самый простой для нас, – это понимание относительности координат нашего пространства, скажем, небо находится вверху, а земля находится внизу. Нам это кажется незыблемым, само собой разумеющимся, но это само собой разумеющееся исчезает, как только вы подниметесь над землей покажетесь в невесомости.
Для того, чтобы человека поместить в такое пространство, где нет верха и низа, человечеству понадобилось 100 000 лет. Небольшой срок. Ну а что, люди, которые не бывали в космосе, этого не знали? Знали они о существовании такого пространства? Достаточно открыть папирусы Древнего Египта или прочесть труды Гермеса Трисмегиста, и вы увидите там следующие слова: «Запомни: то, что наверху, – внизу, то, что внизу, то наверху». Все, что верх, есть низ, все, что низ, есть верх. Это изображалось в виде звезды, как пирамида, устремленная вверх, и пирамида, устремленная вниз. Одновременно это изображалось как слияние двух противоположных стихий: стихии огня – пирамиды, устремленной ввысь, и стихии воды – пирамиды, устремленной вниз, как соединение несоединимого. Таким образом, мы знаем, что человеку вовсе не обязательно  физически проникать в космос, что и до этого были люди посвященные.
Каким же образом произойдет переориентация внутреннего и внешнего пространства?
Есть ли во вселенной такие миры, где внешнее окажется внутренним, а внутреннее окажется внешним? Конечно, есть. Это черные дыры, которыми буквально кишит наша вселенная. Обычно черные дыры ассоциируются с чем-то страшным, с чем-то устрашающим человека, однако эти черные дыры та кие же реальные космические объекты, как и звезды на небе, с той лишь разницей, что звезды видимы, а черные дыры нет. Но это тоже звезды, они тоже излучают свет. Но звезды излучают свет во внешнее пространство, и он приходит к нам, и мы видим его. Например, мы видим Полярную звезду, но мы на 500 лет опоздали, то есть мы видим звезду – современницу Ивана Грозного по нашему земному времени, так как свет от Полярной звезды дошел до нашего глаза за 500 земных лет. А в черной дыре столь велико тяготение, что она втягивает пространство, и свет не может вырваться за ее пределы. Он устремляется вовнутрь. Выворачивание вовне – это расширяющаяся, разбегающаяся вселенная. И есть выворачивание вовнутрь – черные дыры. Это опять двойная спираль, про которую я вам говорил.
Здесь я предлагаю вам не очень-то устремляться за современной наукой, которая предлагает понять, что происходит, устраняя при этом самое себя. Для того чтобы почувствовать, что ощущает звезда, когда она излучает во все пространство, больших усилий человеку не надо. Когда человек устремлен навстречу другим людям, когда от него исходит свет, исходит тепло, исходит слово, исходит радость, короче говоря, когда он не замкнут, а распахнут навстречу миру, – это и есть ощущение того, что происходит с солнцем. Примеров этому достаточно в литературе, тем более в религиозной.
Чтобы представить, что происходит в черной дыре, вам надо представить другого человека, который полностью замкнут в самом себе, который не является для внешнего мира хоть с какой-либо стороны уязвимым, потому что его духовная жизнь только в нем. Это человек, который полностью не зависит от внешних обстоятельств. Весь его свет устремлен вовнутрь. Движения духа, движения его мысли совершаются вовсе не для того, чтобы об этом кто-то узнал или кто-то ему сказал: «Ты молодец. Ты – лауреат Нобелевской премии». Такого рода люди ищут уединения, пишут спокойно в келье, пишут ни для кого. Примером такого человека может быть Даниил Андреев, поскольку он знал, что его «Розу мира» никто не прочитает, а если прочитают, то не поймут, и никто этим при его жизни не заинтересуется, и что если интерес будет, то не скоро. Но тем не менее он ее написал. Так вот, это пространство, именуемое пространством черных дыр, и есть та мистическая область, где внутреннее и внешнее меняются местами. То есть, для того чтобы узнать относительность верха и низа, достаточно чуть-чуть подняться над землей, чтобы потерять верх и низ с наступлением невесомости. Для того чтобы попасть в область черной дыры, надо лишь всего-навсего полететь со скоростью, близкой к скорости света (тридевятое царство, тридесятое государство), так как сама скорость света для материальных объектов является недостижимой. Что-нибудь движется в мире с такой скоростью? Да, это сам свет. Значит, для того чтобы человеку двигаться с такой скоростью, ему надо превратиться в свет. Никуда от этого он не денется. Хорошо бы при этом, чтобы человек остался жив и был в сознании и чувствах человеческих. Возможно ли это?
Когда вы раскроете Евангелие, то увидите, что там постоянно говорится о свете. Христос постоянно говорит, что он свидетельствовал о свете, что он сын света, что те, кто его не слышит, – это сыны тьмы. Но это воспринимали как некую метафору. И даже изображение Христа в виде солнца, распространяющего сияние, воспринимается как нечто метафорическое. И даже  Преображение Христа на Фаворе, когда поется: «Преобразился на горе Христе Боже, показал ученикам своим славу свою», – то «слава» в переводе означает «свет». То есть слава Божия – свет Божий. Опять же мы забыли истинное значение этого слова. Но слава означает свет. Действительно, в этот момент Христос не просто уподобился свету, а он в прямом смысле превратился в свет. Он стоял перед апостолами, лицо его убедилось как снег, одежды его убедились как снег, от него пошло столь ослепительное сияние, что трое апостолов попадали на землю! И мало того, даже, попадав на землю, они вынуждены были закрыть глаза руками. Свет был настолько ослепителен, настолько Прекрасен и было настолько хорошо» что они тотчас же обратились к Христу с просьбой: Господи, давай построим здесь келью и останемся здесь, чего еще надо!
Но все дело в том, что, как объяснил Христос, обретение этого света связано с некоторыми обязательствами для того, кто этот свет обретает. Об Иоанне говорится, что он не был свет, но он пришел, чтобы свидетельствовать о свете. Христос уже является светом, и поэтому он много раз объяснял апостолам: кто же, зажегши свечу, прячет ее под спудом, под неким непроницаемым сосудом? Нет, ставят ее на возвышение, да светит всему миру. Кстати говоря, Иоанн Богослов, любимый ученик Христа, говорит: «В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его».
Я хочу обратить ваше внимание на точность этой формулы: не просто свет, свет физический, свет солнца, – этот свет другой: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его». Но ведь это свет, который светит во тьме; но, кстати говоря, черная дыра – это и есть такой объект. Лучи, устремляясь от нее, одновременно устремляются к центру, она окружена непроницаемой стеной тьмы, хотя внутри этой тьмы есть ослепительный свет. Этот свет особого рода. Физики не имеют дело с таким светом по очень простой причине; с точки зрения физической за пределами 300 000 км/с уже ничего нет (неверно, извините: физики уже разработали теории черных, поглощающих свет дыр и доказали теоретически, что с течением времени черная дыра высвечивает фотоны туннельным способом и просто исчезает, рассыпается). И правда, физически там уже ничего нет, поэтому предельная скорость физического света (это скорость передачи информации, скорость процесса, инвариант для любой системы отсчета) такова. Но ТОТ свет начинается именно за этим пределом. И тогда за этими скоростями начинаются процессы, которые, кстати говоря, физическому описанию не поддаются.
Никто из нас с вами физически туда не полетит, да и не надо физически туда лететь, потому что мы сейчас с вами увидим интересную вещь. Все, что происходит там, внутри, происходит в каждом из нас. Вот этот свет за пределами световых скоростей, недоступный физике, потому что за пределами скорости 300 000 км/е вообще все исчезает, как я уже говорил, любой реальный физический объект, физически исчезает, но духовно как раз проявляется. Но за этим нам не надо никуда лететь.
Нам не надо подниматься в ракете, нам не надо даже на велосипеды садиться. Мы являемся его обладателями в большей мере, чем любой удаленный от нас астрономический объект. В нас его больше, чем во всей вселенной. Сила его такова,   столь грандиозна и столь ослепительна, он настолько больше физического света и настолько большей мощностью обладает что человек поставил очень серьезные запреты, ограничения, чтобы он не смог этим светом воспользоваться вот так походя, прежде чем он не достигнет определенной ступени совершенства. Потому что даже на уровне физическом вы видите, какие процессы произошли. Ведь не случайно же церковь на  протяжении многих и многих веков выступала против науки. И правильно делала. Всячески противилась научно-техническому прогрессу, за что ее всячески клеймили в двадцатом веке. Вот они какие мракобесы! Это сейчас некоторые богословы стали говорить: да ничего подобного, церковь очень прогрессивная, она способствовала... Да нет! Всячески противодействовала. И правильно делала, что противодействовала,  потому что знала, к каким последствиям приведет человека овладение новыми видами энергии. Все виды энергии, которыми человек овладел, стали разрушающими орудиями смерти. Прежде всего начиная от динамита и кончая атомной бомбой. Все, к чему прикасается человек, сразу превращается в мощное орудие смерти, любой прогресс в области физической мысли... Ничего не дала наука! Ничего, кроме смерти, разрушения и угрозы полного уничтожения человеческой жизни. И если происходит сейчас сокрушение этой чудовищной экономики, этой чудовищной науки у нас и во всем мире, то слава Богу Чем скорее она самоуничтожится, тем лучше для нас с вами! Быстрее земля покроется травой, цветами вместо этих чудовищ, которые именуются всякими НИИ, вместо ядерных, атомных котлов, где варится смерть... Если вместо этого будут пруды, где станут плавать лебеди, – очень хорошо Замечательно, прекрасно. Поэтому когда сейчас говорят о разрушении экономики, о спаде производства, то радуйтесь и веселитесь. Потому что все это производство – дьявольское изобретение. Но другой прогресс, другое движение, движение к свету незримому, к свету, который находится за пределами этого света, к свету, который находится в других измерениях, хотя и мы с вами находимся в других измерениях, мы не воспринимаем в силу того, что слишком грубы наши органы восприятия. Вернее, они огрубели. Человечество утратило очень многие возможности, очень многие способности, какие у него были в древности: повелевать движением планет, мыслью передвигать горы, как об этом говорит Христос: если кто-то из вас имеет веру хотя бы с горчичное зерно и скажет этой горе: «Перейди отсюда туда», – гора тотчас двинется и пойдет. Помните, я приводил пример, когда Смердяков в «Братьях Карамазовых» говорит: «Я не сомневаюсь, что в Евангелии все правильно написано, однако кто же в наше время имеет такую веру...» Это очень точное наблюдение. По мере утраты человеком веры в Бога в самом себе, по мере утраты веры в то, что эта сила  находится в человеке, а Бог пребывает, прежде всего, не во вселенной, а в нас с вами, об этом тоже все время говорится в Евангелии, – конечно, человек утрачивает способность передвигать горы.
И тогда ему нужны костыли. Тогда он изобретает рычаг. Ну, горы не горы, а рычагом, глядишь, и сдвинул. Домкрат, паровой котел, который двигает поршень, атомная энергия и так далее – это все костыли. Весь научно-технический прогресс – это нарастающее количество костылей, которых все больше и больше нужно человеку. Вот он слепнет духовно, вот он глохнет духовно, вот он парализован духовно, – и по мере этого ему нужны кресло-каталка самодвижущееся, слуховые аппараты, а он восхищается: «Какой прогресс, вы посмотрите, какой замечательный прогресс! Давно ли я передвигался на двух ногах? Какая дикость! А теперь-то как хорошо!» Это привело к очень искаженному взгляду на историю человечества. Вы знаете, что мы сегодня читаем о висящей в воздухе чаше Грааля, чаше крови Христовой, которая была собрана Иосифом Аримафейским на Голгофе, впоследствии оказавшейся во французском замке Монсегюр, которая потом ушла от людей, поскольку обладала иной силой. Сила ее была такова, что Иосиф Аримафейский, находившийся в заключении, – его арестовали, посадили в темницу, ему не давали пищу в течение нескольких дней, – по освобождении был жив и здоров, с ним ничего не случилось. Потом он с этой чашей появился в Европе, и впоследствии эта  чаша ушла. Она обладала слишком большой силой, а человек не был достаточно совершенен. И знаменитые походы крестоносцев ко Гробу Господню, надеявшихся на то, что обретут там эту святыню Грааля. Но посмотрите, какая дьявольская гримаса истории! В двадцатом веке на поиски чаши Грааля устремился Гитлер. В Монсегюре буквально по сантиметру всю землю перерыли! Он отправил экспедиции на Тибет, поскольку там находится чаша Будды, которая обладает такими же свойствами, как и чаша Грааля. Причем Гитлер, конечно, не был мистиком. Но он был достаточно трезвым реалистом, чтобы не понимать, что не могут в течение тысячелетий люди лгать. Дело в том, что 95% всех тех чудес, о которых говорилось в мифе и в легенде, это не плод фантазии и воображения. Не надо приписывать древним то, что им не было свойственно. Когда будете читать или сейчас читаете древние хроники, посмотрите, как религиозный автор особенно боится хоть что-нибудь переписать или не дописать! Обратите внимание, особенно в русской «Летописи»: «И да простит меня ежели чего мя не дописав или переписав». Наоборот, всячески умеряет, смиряет, ссылается на свидетелей. Посмотрите, как Евангелие написано! Сколько приведено свидетельств, имен, перечислений! Только для того, чтобы, упаси Боже, ни в чем не отклониться.
Ну, неужели люди все нафантазировали, на протяжении тысячелетий рассказывали всякого рода сказки?/! Вот это более чем странно. На самом деле здесь надо говорить о другом суеверии – о суеверии современной науки, которая начиная с восемнадцатого века, а в Европе немножко раньше – с семнадцатого, все, что не укладывалось, все, что противоречило ее опыту, стала объявлять фантазиями. Рассуждали следующим образом: сказано, что стол короля Артура летал. Ну, где вы видели летающие столы? Не видели? Фантазия. По такой логике из Евангелий устранялись все чудеса. Поэтому из тридцати восьми текстов, которые были известны, оставили только четыре. Более того, те четыре Евангелия, которые остались, на протяжении веков подвергались и подвергаются по настоящее время постоянной рационализации. И вот этот процесс рационального оскопления Евангелий и превращение грандиозного познания в познание, свойственное научному, виден на примере гениального, но заблуждающегося мыслителя Льва Николаевича Толстого. Я очень вас прошу: раскройте Евангелие Толстого. Раньше говорили: «Есть Евангелие Христово, есть Евангелие Толстого». Я преклоняюсь перед Толстым, считаю, что он совершил величайшее открытие, но он человек, и поэтому  величайшее открытие у него сопровождается величайшими заблуждениями. Поэтому на пороге века, как человек девятнадцатого столетия, он был рационалистом. Воскресение Христа не укладывается в его сознании, преображение и пять хлебов, которыми Христос пять тысяч насытил, и хождение по водам. И он эти эпизоды, которые его смущают, выбрасывает. Нет там ни воскресения, ни непорочного зачатия. Вот как он объясняет насыщение пятью хлебами: Христос преломил хлеб, показав тем самым присутствующим, как надо поступить. И все вытащили из-за пазухи, что было у них припрятано, и сразу всех накормили, да еще двенадцать корзин наполнили. Как раз это очень трогательный, я бы сказал, случай с рационалистическим толкованием Евангелия Львом Николаевичем Толстым. Это очень яркое свидетельство того, как не надо поступать по отношению к древним текстам. И с другой стороны, насколько узколоба рационалистическая мысль, которая исходит из принципа: если этого не видел, значит, этого и не было. Весь мир становится наполнен лжецами и обманщиками! Очень интересно читать французских просветителей и нашу атеистическую отечественную литературу. Получается, что на протяжении столетий и тысячелетий все обманывали, сплошной заговор лжецов и обманщиков! Причем эти лжецы пишут такие книги, как, скажем. Евангелие от Иоанна, Евангелие от Матфея, Евангелие от Луки, Евангелие от Марка. Они пишут гениальные вещи! Есть попытка даже объявить, что этих людей не существовало никогда, чтобы отделаться от этого кошмара необъяснимого. Ну, например, был такой исследователь Виппер, он так и писал: «Так называемый Иисус Христос». Или Морозов: «Так называемый Иоанн, которого на самом деле не было». Целые эпохи объявлены несуществующими. Получается, что тысячелетиями люди трудились только затем, чтобы нас с вами обмануть и как-нибудь объегорить. Но этого мало. Когда уже эпоха исторически обозрима, и, когда появляются уже реальные личности, как, скажем, Шекспир, и такие мистики, как Шекспир, которые предъявляют нам свидетельства уж совсем необычных вещей (почитайте его «Зимнюю сказку» – и вы сразу столкнетесь со всеми теми вещами, с которыми имели дело апостолы и о которых говорилось в древности), это объявлено художественным воображением, фантазией художника. Мало ли какие фантастические образы появляются у художника! Этим сразу сняли всю проблему. Попробуйте сказать Шекспиру,  что это его фантазия. Он мокрого места не оставит от такого расследователя, если тот заговорит с ним об этом. Попробуйте Блоку сказать, что Прекрасная Незнакомка – это его фантазия. И кстати говоря. Блок написал блистательную статью о смысле символизма. Почитайте ее. Он умоляет, он заклинает: Господи, мы же устали объяснять, что не символы это, не образы. Вот сейчас вам на протяжение нескольких лет будут забивать голову термином «художественный образ». Никаких художественных образов нет. Есть реальное видение. Если Толстой считает, что Андрея Болконского он выдумал, что на самом деле его не существует, то он обманщик и лжец. Если художник не верит в большую реальность, чем то, что называется художественным образом, а считает его прототипом, прообразом, то он лжец. Между тем, спросите любого художника, и он вам скажет: наоборот, то, что вы считаете художественным образом, и есть та высшая реальность, которую я прозреваю, я прозреваю ее в момент творчества, когда у меня открывается третий глаз, когда я обозреваю иные миры. Я говорю об этих необычных вещах после того, как я закончу писать, и я не знаю, откуда это пришло. Это есть некое проникновение, которое продолжает то, что совершалось пророками библейскими, то, что было с апостолами, когда вдруг перед ними разверзались миры.
Еще Христос говорил апостолам: не заботьтесь о том, что говорить вам, ибо стоит вам только начать, и Святой Дух будет говорить вашими устами. Художник, поэт понимает, о чем идет речь. Он знает, что это вдохновение. От чего это слово? От дыхания, и поэт знает, что он дышит Святым Духом. А слово «святой» от слова «свет», Святой Дух изображается во всех православных храмах над алтарем как голубь, летящий в альков, в ослепительном, обычно золотом, свете, сиянии. Но это золотое ослепительное сияние, согласно Флоренскому, должно лишь изображать тот свет, который невидим обыч ными очами. В нашем реальном, зримом трехмерном мире этот свет ближе всего по изображению к золотому, поэтому он и изображается золотым. Поэтому на иконах, говорил Флоренский, золотой фон. Обратите внимание: почему на православных иконах небо не голубое, а всегда золотое? Потому что изображалось мистическое, духовное пространство. Почему, спрашивает Флоренский, в то время как в Европе предмет изображался объемно, трехмерно, на православной иконе изображения плоские? Плоские лики, плоские перспективы, все дано на двухмерной плоскости. И я думаю, что вы сами можете дать на этот вопрос ответ, не перечитывая Флоренского. Да потому, что так же, как из двухмерной плоскости прозревают в трехмерный объем, таким же образом по аналогии нам дается прозрение из трехмерного мира в четырех-, пяти-, десяти- и n-мерные миры. Выход из пространства трех измерений для человека вовсе не означает, что он должен покинуть этот мир. Потому что гусеница, ползущая по листку, вовсе не обязана  подпрыгнуть вверх. Ей достаточно прозреть, и она увидит себя трехмерной. Ей надо подняться над собой, что с ней и происходит. Гусеница рано или поздно окуклится, покроется пеленами. Потом там произойдет нечто, и она вывернется внутрь себя, верх смешается с низом, как в ступе, где и перемалывают, и перемешивают.
Но самое поразительное, что после этого выворачивания внутрь наступит момент, когда таинственный процесс произойдет, и разверзнется кокон, и, вывернувшись вверх над этой гусеницей, вылетит бабочка. И она не только увидит это трехмерное пространство, она овладеет им в полете. Вот подобным образом говорит Гермес Трисмегист о каждом человеке на земле, который, обладая телом, обладает лишь коконом для того, чтобы из этого кокона вылетела бабочка души. Но в чем здесь разница в суждениях Гермеса Трисмегиста по отношению к традиционному воззрению? Обычные воззрения говорят о следующем: человек живет, затем он умирает, и, когда он умирает, душа его исходит из тела в иные миры.
Между тем Гермес Трисмегист и его последователи, те, которые называются гностиками, утверждали, что это можно пережить при жизни, что человеку вовсе не обязательно дожидаться часа своей смерти. И реальным свидетельством тому является сам Иисус Христос, с которым преображение случилось при жизни. Ну да, это же был сам Иисус Христос! Но было множество других, кто ему подражал. Можно назвать Серафима   Саровского, от которого исходил такой же ослепительный свет. Мы можем обратиться к свидетельству исихастов, мистиков православных и многих, многих других, которые пережили момент выворачивания и вхождения в n-мерные миры, при этом они оставались внешне такими же людьми. Они пребывали в этом же пространстве, но перед ними просто отверзались другие миры. То есть речь идет о том, что поведал Христос тайно ночью, когда к нему пришел член верховного синедриона Никодим. Никодим обратился к Христу: «Твое учение чрезвычайно притягательно. Но я не могу его понять. Одни говорят о нем одно, другие говорят другое. Но мне хотелось бы услышать его из первых уст – от тебя». Он пришел ночью, поскольку был человеком государственным.
И вот Христос ему объяснил: суть моего учения заключается в том, что человеку нужно родиться. Рождение от плоти есть плоть. Рождение от Духа (обратите внимание, что Дух – голубь, ослепительное сияние) есть дух. Таким образом, то, что я геометрически называю выворачиванием, есть духовное рождение человека. То рождение, которое совершается после телесного рождения. Но для того, чтобы совершилось это рождение после рождения, нужно, чтобы совершилось другое предшествующее ему таинство, о котором апостол Павел говорит следующее: есть рождение после рождения, и есть смерть прежде физической смерти. Для того чтобы родиться духовно, надо сначала духовно умереть. С гусеницей-то это происходит физически, на физическом уровне, а с человеком это должно произойти на более высоком, духовном уровне. Человек – это существо духовное. Так же, как не нужно ему подниматься в космос для того, чтобы узнать невесомость, и не нужно лететь к черным дырам, так же ему не нужно умирать и рождаться для того, чтобы произошло с ним то, что происходит при жизни. В этой жизни можно испытать и узнать абсолютно все. Но стоит ему только устремиться к этому – и с ним это происходит. Я не могу сказать, что это общедоступно. Или что это является предначертанием для всего человечества в целом. Нет. Пора сказать, что есть вещи, предназначенные для совершенных людей. Для людей, которые к этому устремлены. Для людей, у которых есть к этому истинное призвание.
Таким образом, речь идет о том, что для человечества всегда, в любой исторической эпохе есть опасность полного уничтожения. Все эпохи были по-своему адские, все были безвыходные, и все были на грани исчезновения. Например, египетская цивилизация на полосочке плодородной земли, которая могла быть сметена одним наводнением, не нужно было никакого всемирного потопа. Или Крит: одно землетрясение – и нет его. Или  цивилизация Древней Греции на тонкой кромке у моря. Достаточно одного хорошего выхода воды из берегов, и ничего бы не было. И давно уже установлено, что никакая жизнь на земле сама по себе существовать не может, но существует, потому что есть постоянная помощь высших сил. Но на человека она действует только при одном условии: если со стороны человека есть определенное усилие, есть определенное желание. Поэтому человек – существо, которое, находясь в большей опасности, чем все остальные существа, в отличие от гусеницы, например, может обрести бессмертие еще при жизни, он мечтает о перевоплощении душ, он мечтает обрести всю вселенную, все мироздание, все то, что находится вне пределов его личности. И это происходит при выворачивании. Одномоментно и навсегда.

МИСТЕРИЯ ЛАЗАРЯ

Если смотреть взором непредвзятого человека, человека свободного, то мы увидим, что нет ни одной лишней религии и нет ни одной лишней концепции, которая бы приближала нас к заветной цели, когда мы говорим о бессмертии. Может показаться несколько загадочным само стремление человека к этой теме. Ведь все живое, что есть на земле, всячески стремится к жизни, запрещает думать о смерти, поскольку жизнь становится невыносимой для людей, которые о смерти помнят.
Хотя «memento mori» (помни о смерти) является одной из ступеней посвящения, и само это высказывание достаточно хорошо известно, оно взято из элевсинских мистерий. И тем не менее легко сказать и совершенно невозможно помнить, потому что если помнить, то невозможно жить. В этом смысле чрезвычайно интересен опыт буддийского и православного монашества. Дело в том, что монашеская жизнь в православии является ни  чем иным, как «погребением заживо». Черные одежды, в которые облачается себя монах, черный клобук, который надет на голову, – именно и означают как бы погребение заживо, причем если кто-нибудь из вас побывает в Киево-Печерской лавре или Псково-Печерском монастыре, тот увидит, что в православном служении это погребение осуществлялось вполне вещественно. То есть сначала это была пещера, которую монах себе выбирал для жизни, затем эта пещера им постепенно замуровывалась, и не извне, а он сам закрывал в  нее вход, оставляя только маленькое отверстие для того, чтобы ему могли подать пищу, чтобы он мог передать туда то, что нужно, сводя к минимальным свои биологические потребности. В конечном итоге это превращалось как бы в погребение заживо. И наступал такой момент, когда человек мог при жизни обрести нетление.
Многие совершенно неправильно представляют себе, что такое мощи. Некоторые думают, что мощи – это то, что может произойти с человеком после смерти. На самом деле настоящие мощи, в православной традиции, и буддийской, кстати говоря, тоже – это те, которые возникают, пока человек еще живет, то есть при жизни. Его тело, если смотреть с точки зрения внешней, по внешним признакам как бы высыхает. Человек мало потребляет воды, и от него при жизни начинает исходить вокруг тонкое благоухание, которое замечено не только вокруг старцев и подвижников, но и вообще у многих святых людей. Некоторые непосвященные думают, что это результат втирания каких-то бальзамов, снадобий, трав и так далее. В буддизме существует целый ряд трав, которые носят монахи, желающие обрести нетленность. Недавно была обнаружена буддийская «живая» статуя. Один из монахов в позе сидящего человека – без малейших следов тления и разложения.
    Чисто внешне это выглядит, как если человек становится почти прозрачным, восковым, от него исходит некий тонкий аромат. И я вам очень советую прочитать у Достоевского главу о старце Зосиме. Когда Зосима скончался, то думали, что он, человек праведной жизни, будет канонизирован, как святой. А прототип Зосимы – это Амвросий Оптинский. Но – соблазн для всех присутствующих: Зосима не только не приобрел при   жизни каких-то качеств нетления, наоборот даже: такой соблазн случился, что его тело стало разлагаться раньше, чем это положено по природным законам. Обратите внимание, что тут есть некоторое отклонение, но только в другую сторону. И хотя многие из монахов были достаточно образованны, среди них был монах непосвященный, который прибежал с криком: «Провонял! ... Пусто место сие, пусто», – и даже плюнул. Почему? Потому что по его каноническим представлениям святой – это тот, кто изнуряет себя аскетическим подвигом, который почти не потребляет человеческую пищу, который заживо себя погребает и так далее. Зосима же вел образ жизни совершенно противоположный, Он творенья любил да дамам ручки целовал! Вот и провонял.
  Для Алеши, ученика Зосимы, это очень большой соблазн. И не то соблазн, что Зосима, как все смертные люди, подвержен тлению. Ну и что? Лазарь, друг Христа, которого Иисус воскресил, он настолько провонял, что, когда на четвертый день   отодвинули камень, оттуда пошел такой смрадный запах, что все апостолы отринули, носы позакрывали. Тем не менее Христос сказал: «Лазарь, иди вон!» – и Лазарь вышел из гроба, увитый пеленами. Но не в этом дело; а почему, думает Алеша, почему Господь допускает такое поругание праведного? Вот что было для Алеши большим соблазном. И вот в это время, когда Алеша стоит так смущенно, он услышал разговор, а разговор старых монахов был следующий: ну что ж такого, ведь от многих праведных не только не осталось каких-нибудь материальных следов, а какой-нибудь кусочек материи мы и то почитаем. Или ноготь какой-нибудь, или зуб один. Почитается и в буддизме, и в православии. Зуб Будды, сохраненный на Цейлоне. В православии вы можете увидеть иконы с мощами: икона, а в ней много-много таких маленьких отделений. В каждом отделении что-нибудь, чьи-то останки. И все равно почитается, и все равно считается источником благодати. Просто у одних есть благодать нетления, а у других этой благодати нет. И вот здесь такой очень интересный момент: Алеше, для того чтобы понять    святость Зосимы, нужно перешагнуть через традиционные представления о святости, которая воплощается материально, которая видима и зрима.
    Православный святой, канонизированный Амвросий Оптинский, прообраз Зосимы, не был удостоен нетления. Его тело подверглось очень быстрому разложению, и, кстати говоря, нечто подобное очень смутило при приобретении мощей Серафима Саровского. Все считали, что там будет что-то сохранившееся, но ничего подобного: были кости, подверженные тлению. И даже была сочинена такая кощунственная эпиграмма:

Чтобы спасти исконные начала,
Решили обрести нетленные мочала.

Но очень интересно: для православия это не является признаком святости, а может быть, и наоборот: гниение, тление, разложение – а тем не менее человек святой.
     Вот здесь интересно проследить, как такая нетленность приобреталась в древних цивилизациях. Например, в религии Древнего Египта. Обратите внимание, религия Древнего Египта посвящена одной цели: все ритуалы, все обряды, все мистерии направлены на то, чтобы тело, именно тело после смерти не подверглось тлению. В отличие от православного монаха египетский фараон или жрец вовсе не ожидал, что тело будет сохранено в результате духовного совершенства. Никто не сомневался в том, что истлеет, поэтому после смерти вынимались из фараона внутренности, специальным крючком через нос доставали мозг, вынимали каждую часть его тела и клали в особую банку, и каждая из этих частей символизировала одно из созвездий зодиака: отдельно сердце, отдельно печень, отдельно кишечник. Это очень хорошо видно в мистериях Озириса: когда Изида собирает Озириса, то она (это она собирает весь зодиак) находит все его части — одни на западе, другие на востоке, одни на севере, другие на юге. Ей надо собрать все зодиакальное тело Озириса. Фараон бальзамируется. Его тело наполняется специальным составом: где мед – основной элемент. То есть это бальзамирование несколько похоже на то, которое сохранилось до наших дней; вплоть до материалистической религии, когда бальзамировали Ленина. Это тоже мистика, мистика материализма. То есть они хотят, чтобы тело было нетленным, но они не очень хорошо понимают, зачем это нужно. Нетленность тела в Древнем Египте, которой стремились достичь, мотивировалась тем, что Изида рано или поздно соберет разрозненные части, ибо всему свое время под солнцем: время разбрасывать камни и время камни собирать. И в частности, вот эта знаменитая метафора Христа, когда он говорит: «Разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его»; и тут же язвительное замечание: они думали, что он говорит о  храме внешнем, а он говорил о храме своего тела. Вот это разрушение храма-тела, его разъятие на части, основывалось на твердом представлении древнего египтянина, заключающегося в том, что все процессы, какие в мироздании происходят, имеют  обязательно круглую форму. И если в этом месте тело фараона было подвержено разложению, то рано или поздно круг замкнется – и эти части будут собраны воедино. Совершенно другое нетление, которое обреталось православным подвижником,  православным схимником. Он вовсе не ставил себе целью, чтобы тело обратилось в мумию. Он вовсе не думал ни о какой сохранности своего тела после смерти. Единственное, к чему он стремился, – это чтобы здесь, при жизни, он мог пережить свою смерть. Вот переживание смерти при жизни есть самая главная мистерия, которая пронизывает все религиозные системы. Особенно это характерно для элевсинских мистерий, в которые были посвящены Эсхил, Платон. В общем, все великие деятели эпохи античного мира в той или иной мере были посвящены или знали об этом от тех, кто был посвящен. Главным моментом мистерии был миг перехода через собственную смерть. Разумеется, здесь есть нечто противоестественное. Вся культура как таковая есть явление противоестественное, ведь если бы мы довольствовались просто естественным, то культура тогда не нужна. А зачем она нужна? Для того чтобы были обычные природные процессы, вполне достаточно питаться, размножаться. Культура является даже некой помехой, или, как говорили, надстройкой. Даже Лев Николаевич Толстой, который пытался чисто рационально понять, для чего нужна культура, совершенно ни к чему не пришел. Крестьянину для того, чтобы выращивать хлеб, это не нужно, миллионы лет миллионы людей живут себе спокойно в этом круговороте, и все идет нормально. У него в романе «Воскресение» есть такой человек, Набатов, который твердо верил в бессмертие. Но его бессмертие было весьма и весьма своеобразным. Он просто видел, что в крестьянском хозяйстве ни одна крупиночка не пропадает: крошки от еды дают курам, куры эти крошки склевывают, курицу зарезали, съели, то, что после съедения, тоже идет на соответствующие процессы, удобрение земли, из земли произрастает урожай, ну и так далее. Но раз так на крестьянском дворе устроено, рассуждал Набатов, то во вселенском Божьем хозяйстве – тем более. Конечно же, никакой смерти нет. И человек у него рассматривался как некое зерно, которое склевала курица, которая, в свою очередь, попадет на стол, и так далее. Это была вечность сугубо телесная. Фараон должен обрести свое тело; для того чтобы он обрел свое тело – тут надо отдать должное древнеегипетской мистической мысли, – достаточно одной части фараона, чтобы обрести всего фараона.
В принципе имелось в виду, что все во все, как матрешка в матрешке, вкладывается, и в конечном тоге по отдельной частице можно восстановить все, что довольно точно соответствует сегодняшним представлениям и философии Федорова. Он считал, что весь мир и все, что мы видим вокруг, является частью тех, кто умер, и он был абсолютно прав – с точки зрения научной мысли это так и есть на самом деле. Будь то кислород, который мы вдыхаем, будь то земля, по которой мы ходим, – это все останки умерших. Следовательно, мы все являемся людоедами, каннибалами, мы поедаем своих отцов и за этот счет живем. Но если мы каннибалы, то мы недостойны существования, мы – чудовища нравственные, мы – поедатели трупов, поэтому, чтобы не быть каннибалами, нам надо стать людьми. Но для того чтобы стать людьми, мы должны вернуть то, что забираем, мы должны воскресить своих отцов, и так же, как мы материально состоим из них, мы должны материально их воскресить. Поэтому главная задача человечества – воскресение мертвых. Федоров считал, что православие заблуждается, когда считает воскресение неким финальным процессом, который в свое время произойдет независимо от человека, когда будет Второе пришествие. Он считал, что каждый из людей должен в этом процессе очень активно участвовать. Нужно собирать биографии отцов, посредине города должно быть кладбище, в церкви должен быть музей умерших с их именами, биографиями, с их историями болезней. Для чего? Чтобы рано или поздно можно было восстановить то, что разрушено.
Не знаю, в какой степени сознавал Федоров свою причастность к древнеегипетской религии, или не сознавал, или ему это в голову просто не приходило, но фактически это был рецидив древнеегипетской религии в современном мире. Он привел в очень большое смущение Льва Николаевича Толстого тем, что так материалистически понимал воскресение. Но, с другой стороны, Толстого притянула к Федорову одна мысль, которую Толстой называл гениальной, бесспорной и несомненной. И здесь, пожалуй, надо отдать должное проницательности Толстого, потому что утверждение Федорова: если нет воскресения, то жизнь безнравственна, – это гениальное открытие. Да, Федоров открыл это с точки зрения науки, с точки зрения даже материалистической науки. Он открыл это не как религиозный философ, а как честный ученый-материалист, последовательный материалист: раз мы людоеды, надо сделать так, чтобы мы не были людоедами; чтобы мы не были людоедами, мы должны трудиться над воскресением. Другое дело, что воскресение у него людоедское получилось. Потому что всех мобилизуют в армию (всеобщая воинская повинность) – в батальоны, взводы и роты, распределены обязанности, значит, кто-то там копает, кто-то овладевает силой молнии, кто еще что-то, трудятся на передовой, но – трудятся не ради убийства, а ради всеобщего воскресения. Объявляется трудовая мобилизация. Так прямо у Федорова и сказано. Строятся заводы, фабрики. Но ужас: все, что было, все полностью воплотилось. Больше того, я не знаю, в какой мере вы это застали, но мое поколение еще застало смутно выраженную религиозную систему, в которой, во-первых, большую роль играл институт геронтологии. Этот институт был построен для Сталина специально. Фактически он занимался проблемой воскресения из мертвых: как продлить жизнь вождя. Подобный же институт был построен в Китае. Геронтология геронтологией, но они не скрывали, что имеется в виду продление жизни Сталина.
Подобный же институт был построен сразу после смерти Ленина; он так и назывался – Институт мозга Ленина. И это было не простое действо. Сейчас все как-то упрощают, иронизируют, никак не могут понять, что мы имеем дело с религией. Она научная, но она религия, и она имела свои обряды, свои ритуалы. Поэтому понадобился Мавзолей вдруг, поэтому понадобилось бальзамировать тело Лени на. И это не бессмысленные действа. Они хранили заспиртованный мозг, который еще изучают. В первое время даже публиковались отчеты. Был ежегодник мозга Ленина, он так и назывался «Ежегодник мозга Ленина». Там сообщали чрезвычайно интересные сведения. Например, мозг вождя был настолько сработанным, так он отдал себя пролетариату, что,  когда притрагивались к нему пинцетом, раздавался стук. Фактически Ленин был инвалидом, у него было полностью заизвестковано полушарие, которое заведует эмоциями. То есть его чудовищная жестокость, нечеловеческая совершенно, странная для человека образованного (Ленин воспитывался в нормальной интеллигентной семье), и его чудовищная нечувствительность объясняются тем, что полушарие, которое заведует  эмоциональным миром, было фактически отключено. То есть он был просто монстром.
     Вскоре, после смерти Сталина, где-то в 65-м году, вышло постановление о строительстве пантеона на Красной площади. Вдруг сообразили, что в Мавзолее тесновато становится, в то же время материалистическая литургия о бессмертии требует, чтобы у каждого была своя ниша. Но ниша, которая оставляет только горсточку пепла в Кремлевской стене, не устраивала, желательно, чтобы от фараона оставались все части. Поэтому готовились построить гигантский пантеон. Это было широко разрекламировано, и, в частности, поговаривали, что и трудящимся от этого тоже кое-что перепадет, кое-что достанется. Как только начнут воскрешать вождей, после этого наступит очередь трудящихся.
     Вы можете сейчас над этим сколько угодно смеяться, но эти проблемы на полном серьезе обсуждались. И даже возникала проблема очередности воскресения. И говорили, что первым, несомненно, воскресят вождя мирового пролетариата. Это для нас, так сказать, близкая тематика, но как бы ушедшая. Скажем, в Корее это не является чем-то ушедший, в Корее был жив Ким Ир Сен, и там триста девушек, которые добровольно отдают свою кровь вождю. То есть все это носит ритуальный теологический характер. Значит, стремятся к бессмертию. Есть такая религия бессмертия: это – религия тела. Лет пять назад весь мир облетело открытие, что если человека замораживать, то кристаллики льда при размораживании разрывают клетки. И если он пролежит лет двести  замороженным, а к этому времени научатся лечить заболевание, от которого он умер, то никакого толку не будет. Но тут какой-то виртуоз выдвинул гипотезу, что если замораживать не таким образом, а другим, то можно заморозить так, чтобы клетки не разрушались. И как только эти работы завершатся успехом, вы увидите, что возникнут новые пирамиды и новые фараоны. Сначала это будет дорого, это будет только для миллиардеров, потом для миллионеров и так далее.
     Все это есть продолжающаяся религия древнеегипетских фараонов. Ведь до сих пор есть мумии кошек, не только фараонов. Каждый стремился по мере возможностей как-то себя забальзамировать. Не всем было по карману вытащить крючком мозг и разложить внутренности в отдельные сосуды. Но можно накачаться медом, ну, если не медом, то завернуться в пропитанную уксусом ткань. Совсем недавно магическое действо наблюдали мы на территории бывшего СССР, когда обрели в Сибири мамонтенка Диму. Это было чудесное зрелище. Незадачливый мамонте нок попал в какую-то расщелину, и, поскольку там вечная мерзлота, он оказался заморожен и преспокойно пролежал до наших дней. Как только его откопали, естественно, сразу возникла идея: а что, если начать не с людей, а с мамонтов? Ну, не воскресить, а полувоскресить этого Диму. И как же можно воскресить? Оказывается, очень просто: взять одну яйцеклетку, правда, мамонтах-то нет в живых сейчас, но слонихи-то есть, и вот взять у этого Димы одну-единственную яйцеклетку и перенести в слониху в Московском зоопарке, и слониха родит некоего слоно-мамонта. А потом по генетическим законам, поскольку от белой женщины в один прекрасный день родится негритенок, то рано или поздно родится и чистый мамонт. Вот такая была увлекательная идея, последняя материалистическая мистерия воскресения, которая происходит на территории нашей страны, непосредственно, история с мамонтом. Но – обратите внимание – архетип, метакодовая структура воскресения в человеке абсолютно неистребима, и потребность в воскресении в человеке такая же, как в пище, в дыхании и так далее.
Я знал, что у метакода не может быть большого промежутка времени. Значит, смотрите, была заморозка миллионеров – рухнула, мамонтенок Дима не получился. Ну, думаю, сейчас что-нибудь еще появится. Бац, Спилберг снимает фильм о том как   воскресить динозавра. Америка отбросила все дела: в том году в Америке большей проблемы не было, как то: оживлять или не оживлять динозавров и каким образом оживлять. Это стало своего рода национальной религией. Ни о чем больше так не пишут   газеты в Америке, как о воскресении динозавров. Причем появились защитники природы, которые требуют прекратить издевательства над животными. Что это? Психоз? Нет. Это – архетип воскресения. Поскольку все-таки большинство людей независимо от того, посещают они храмы или не посещают являются атеистами. Ну, атеист – это не тот человек, который считает, что нет Бога, нет. Атеист – это тот человек, который может, по словам Наполеона, «обойтись без этой гипотезы». Дело в том, что Наполеон сказал Лапласу: «Я не вижу в вашей вселенной место для Бога». На что ученый ему ответил- «А я не нуждался в этой гипотезе, для построения мира мне этого было достаточно».
     Атеизм – такая своеобразная религия, которая Бога как бы выносит за скобки. Она может ставить под сомнение существование Бога, может не ставить, это уже зависит от психологии человека, но она объясняет мир без Бога. Обратите внимание: воскресение миллионеров, воскресение динозавров федоровское воскресение, бальзамирование Ленина и пантеон для вождей – все это осуществляется людьми без участия божественных, потусторонних сил. Это все, что мы имеем то что в нашем распоряжении, то, что мы можем увидеть, что мы можем прочувствовать и так далее. В этом смысле я хочу обратить ваше внимание на очень интересную перепалку, которая возникла в последнее время вокруг небезызвестной Туринской плащаницы.
     Христианский мир очень болезненно переживал в первом веке до Рождества Христова тот факт, что утеряна могила Иисуса. Собственно говоря, главным местом поклонения является место погребения основателя религии. Между тем основатель христианской религии Иисус Христос не оставляет самого главного: места почитания. Это уж потом все было обретено триста лет спустя. А так ничего же не было. Главное, что нет тела. Вот это было для христианского мира очень мучительно. Настолько мучительно, что появились люди, которые сомневались, что он воскрес. Многие христиане сомневались в воскресении Иисуса. Даже с точки зрения логики все нормально: раз воскрес, значит, тела нет. Но ведь человек состоит не только из того полушария, которое уцелело у Ленина, и у него еще есть эмоциональное. Ему хочется прийти на могилу, поплакать, оставить какие-то знаки внимания. А тут этой теплоты сердечной ученики Христа были как бы лишены. Исчезновение тела Христа по-разному объяснялось, в зависимости от того, насколько пламенной была вера. Те, кто верил, что он воскрес, верили, что он воскрес, те, кто не верил, говорили, что это Пилат приказал специально, чтобы его не было, чтобы его увезли туда, где его невозможно найти. Но, во всяком случае, то, что первые христиане не имели об этом твердого представления, подтверждают слова апостолов: «Многие из вас сомневаются в том, что Христос воскрес». «Из вас» – это из христиан. И тут апостол очень четко говорит: это недопустимо, «ибо если Христос не воскрес, то и вера наша тщетна». Я хочу, чтобы вы сейчас обратили внимание: почему так сказано?
    Для Льва Николаевича это требование, чтобы Христос воскрес, было совершенно непонятно. Почему? Да потому, что он считал, что воскресение не является телесным процессом. Если это телесно, то это не интересовало Толстого. Его это интересовало совершенно с другой точки зрения. Воскресение как процесс духовный. Вот что ему было интересно. Вот про что он пишет роман, который называется «Воскресение». Вот что ему важно. То есть самое важное, самое значительное и новое, что по сравнению с более древними (например, египетскими) религиями появляется в христианстве, – это представление о духовном бессмертии, о духовном воскресении человека. И здесь я, конечно, должен вам сказать, что грань эта очень зыбкая. Воскрес ли Христос телесно, или он не воскрес телесно, как думали одни или другие христиане, но и те и другие ни на секунду не сомневались в духовном воскресении Христа. То есть душа человека, который проповедовал им заповедь «возлюби ближнего твоего, как самого себя», была причастна к тому, что называется жизнью вечной, жизнью вечной здесь, на земле. И вот теперь мы сталкиваемся с совершенно новым представлением. Для древнего египтянина вечная жизнь здесь,  на земле, – совершенно бессмысленное понятие. Так же как это бессмысленно для всех религий, бывших до христианства. Потому что они верили в вечный круговорот явлений жизни и смерти, разрушения и созидания, конца мира и его начала и так далее, в постоянный вечный круговорот. То, что можно быть в центре этого круговорота и быть не подверженным ни смерти, ни разрушению, – это, конечно, совершенно новая мысль. Хотя подобная мысль возникала еще в буддийской религии.
Дело в том, что в буддизме так же, как и в православной мистерии, есть очень важный момент – погребение заживо. Будда предлагает избавиться от соблазнов, от привязанностей к этому миру. Почему надо отказываться от соблазнов, от привязанностей? Да потому, что этот мир подвержен смерти, страданиям и разрушению. Как вырваться из этого мира, ведь все подвержено разрушению? А вы не смотрите в эту сторону, говорит Будда, то есть он переносит это в другую плоскость, в другое  измерение, в духовный мир. Он говорит: вы видите прекрасную женщину, а вы представьте ее старухой, а потом представьте, что с ее тела спадает кожа, потом спадает мясо, потом обнажается череп.
Пришло время вспомнить о Гамлете. Обратите внимание, что сегодняшнему человеку, который воспитан в несколько других традициях, не совсем понятно поведение Гамлета по отношению к Офелии. Непонятно, почему он говорит ей: иди в монастырь, почему вообще он от нее открещивается и всячески отталкивает от себя. Не совсем понятна сцена, разыгравшаяся при погребении Офелии, и разговор перед этим Гамлета с черепом, который есть обратное цитате из Будды. Вот смотрите, разговор такой: «Кто был этот череп?» – спрашивает Гамлет. «Это же был веселый человек, шут Йорик», – говорят могильщики. И вот здесь произойдет прямо противоположное тому, к чему призывал Будда. Будда с лица «снимает» кожу, мясо, и обнажается череп. Гамлет берет череп в руки, говорит знаменитую фразу: «Бедный Йорик!» – и далее он вспоминает, что этот Йорик когда-то играл с ним, таскал его на спине, шутил и смеялся, как никто другой. То есть он «покрывает» эти кости мышцами и мясом, кожей – вот твое лицо, Йорик. То есть Гамлет делает обратное Будде и восстанавливает из черепа лицо, то есть воскрешает и говорит ему «Ну что же ты сейчас не улыбаешься, где твои остроты, шутки?» Это поразительный момент встречи христианства с буддизмом. Объясняется все очень просто. Дело в том, что, вероятно, Шекспир был одним из посвященных в розенкрейцерские мистерии, по крайней мере, у него часто присутствуют символы и знаки розенкрейцеров. Череп, например, вы очень часто можете увидеть в монашеской православной келье. Казалось бы, кощунственно, но череп, свеча – постоянные напоминания о смерти. Но было еще замечено, что все черепа смеются Почему черепа смеются? Знаменитое восклицание у Достоевского, помните, Федор Карамазов: «Кто же? Кто же так жестоко смеется над человеком?» Это не Федор Карамазов сказал первым, на самом деле это сродни древним розенкрейцерским представлениям о том, что смерть смеется над человеком оскалом черепа.
       Особенно это характерно для мексиканских обрядов поминовения, которые резко отличаются от наших. Это день веселья, день карнавала. Черепа украшают улицы, черепа делаются из сахара, люди надевают их на себя. У нас это тоже присутствует в надевании тыквы в виде черепа на голову, но это очень по-детски, там это очень веселое празднество, где черепа съедаются. Отчасти это есть и в Африке, где на похоронах играют очень веселую музыку. Не надо думать, что люди при этом не страдают, не мучаются. Мистерия смеющейся, пляшущей смерти – это гравюры Гольбейна. Тоже посвященный И у него постоянно присутствует смерть на свадьбах, рождение ребенка принимает смерть в виде скелета на руки, на пирах все смеются, и смерть сидит и радуется вместе со всеми. Но здесь интересно вот что: везде смысл ее присутствия надо прозреть, так как поверхностное ее присутствие там абсурдно. Но вот последняя гравюра; смерть на похоронах самой смерти. И вот здесь некая тайна, которая очень хорошо передана Велимиром Хлебниковым. Сам Хлебников считал себя буддистом Он очень этим гордился и действительно считал себя посвященным, Буддой Аватарой в одном из воплощений. У неге эта мистерия смерти, попирающей смерть, что в православной мистерии Иисуса звучит как «смертью смерть поправ» записана как «Мирсконца» (мир с конца). Что же происходит в его мистерии? Поля и Оля – два действующих лица. И начинается действие с того, что старушка Оля хоронит старичка Полю. Она его хоронит, потом его вынимают из могилы, и процессия направляется домой, где его вынимают из гроба на постель, на которой он умер. И далее он встает с этой постели и так далее, то есть действие развивается в обратном направлении, доходит до момента их свадьбы и так далее, потом по сцене их провозят младенцами в колясочках. То есть если жизнь человека прокрутить от будущего к прошлому, то она становится не такой абсурдной. Действительно, если бы жизнь человека начиналась со смерти и кончалась зачатием, то было бы не так плохо.
      Теперь я подвожу вас к тому моменту, который я не встречал нигде, который очень важен для меня, в частности в теории метакода. Ну а что, движение времени не из прошлого в будущее, а из будущего в прошлое, оно существует где-нибудь в природе? Я недавно был там, где это существует. Я был в Дубне. Мне показали ускоритель элементарных частиц. Один ускоритель был величиной с здание, другой уже немножечко  поменьше, модернизированный, величиной со стол, более мощный, кстати сказать. Частицы, которые разгоняются в этом ускорителе, несутся со скоростями, близкими к скорости света. Так вот, чем больше скорость частицы приближается к световой, тем больше на ней замедляется время. Практически уже при скорости света время становится «вечным», то есть вот эти мгновенные частицы, настолько мгновенные, что их удается  запечатлеть на фотопластинке, оставляют след, а для себя они живут вечно. Субъективное время — вечно. То есть субъективно, с нашей точки зрения, они живут мгновенно, а с объективной точки зрения, научной, они живут бесконечно долго. Понимаете, какой потрясающий момент?! Значит, существует, оказывается, вечная жизнь там, где скорости процессов близки к световым. Это от нас с вами очень далеко, ведь мы с вами нырнуть в этот ускоритель не можем. Или мы знаем: где-то в космосе есть объекты, которые мчатся с субсветовыми скоростями. Что же, это невероятно? Ничего подобного. Здесь, в этой аудитории, где сидим, нас с вами пронизывает неисчислимое множество частиц, которые мчатся как раз с такими скоростями. А это означает лишь только то, что вечная жизнь – абсолютно достоверная реальность мироздания, о которой мы с вами и безо всяких ускорителей, без всякой микро- и макро-физики, знаем, потому что у нас с вами есть знание вообще о вечной жизни. У нас есть не только знание о вечной жизни, у нас есть тоска по вечной жизни, которая вот так трогательно воплощается. Я сейчас специально не касался религиозных систем, просто показал, как все это в современном мире трансформируется.
     Вы воспитаны в традиции, что духовное и материальное – это абсолютно разные вещи. Вы воспитаны в традиции немецкой философии. Что значит – не надо эти виды энергии отождествлять? Кто сказал – не надо? И в том, и в другом случае мы говорим «жизнь». И пользуемся этим словом, и говорим: жизнь электрона, время электрона... Дело в том, что скорость 300 000 км/с – это скорость света в вакууме. Кроме того, с близкими скоростями движутся для нас невидимые частицы. Нейтрино, гравитационное излучение – невидимый «свет». Тоже свет, только не видимый очами. Физическая реальность и духовная реальность с точки зрения ортодоксальной, современной системы образования принимаются за абсолютно разные вещи.
    Я же утверждаю, что все это мы с вами знаем. Многие знания принято интерпретировать как субъективные. На самом же деле это есть объективные знания о вечной жизни, которые совершенно реально присутствуют во вселенной. Естественно, что физик ее нащупывает на физическом уровне. Он видит траектории частиц. Естественно, что поэт ощущает это как «чудное мгновенье». Или как то, о чем у Гете сказано: «Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!». То мгновенье, к которому стремился Фауст, – вечно длящееся мгновение. Оно мгновенно – но оно вечно. Естественно, что тут просто разные задачи и разный язык описания. Но надо понять одну очень важную вещь: если какой-то толк и возник от современной науки и от всего, что она сделала, так это то, что самые сокровенные, самые мистические человеческие устремления обрели самое неожиданное подтверждение оттуда, откуда прежде всего ждали опровержения. Фактически, стало достоверным и ясным, что вечная жизнь – это реальность не только субъективная, не только духовная, но и космическая, и физическая, и, проще говоря, она пронизывает все уровни всех реальностей. Понимаете, в чем смысл этих мистерий? В чем смысл мистерий воскресения? Смысл их заключался всегда в одном: надо пережить смерть. А почему? А вот почему. Когда частица достигнет скорости света, дальше скоростей нет, и физика на этом кончается, физика здесь ничего не может сказать. Но если представить себе скорость, большую скорости света, то здесь возникнет совершенно неожиданная вещь. Время изменит свое направление. Оно начнет двигаться не из прошлого в будущее, а из будущего в прошлое. Произойдет то, что описано в мистерии Хлебникова «Мирсконца». Но ведь Велимир Хлебников не мчался со скоростью 300 000 км/с и больше. Он это как бы знает и воспроизводит, воссоздает из своего внутреннего мира. И это является сущностью всякой мистерии. Момент сопогребения. Человек переживает свою смерть, а когда он при жизни переживает свою смерть, то он обретает и то, что называется «жизнь вечная», знание о жизни вечной, о воскресении. В этом смысл мистерий посвящения и, если хотите, их объективная, абсолютная значимость. Потому что в этих мистериях человек разрушал, выходил за пределы биологические, физические, космические ограничения, в которых мы все с вами находимся, и становился сопричастным вечной жизни мироздания.
     В конечном итоге смысл того, о чем я говорил, заключается в том, что вечная жизнь есть субъективная, то, что есть в каждом из нас, но это субъективное обладает вполне значимой космической реальностью. Можно назвать очень много авторов, которые в той или иной форме об этом сказали. Никогда за всю историю человечества люди не обладали столь достоверным знанием о бессмертии и о вечной жизни, как сейчас.
     И вот «memento more» – «помни о смерти», хотя на самом-то деле имеется в виду совершенно противоположное – «помни о воскресении». Как-то была одна лекция с отцом Александром Менем, в Манеже, еще только начиналась вся эта история, еще не очень-то можно было говорить, и поэтому он невнятно говорил о религиозном, православном христианском понимании смерти. Но потом, когда все, что он сказал, я суммировал, я спросил: а можно все, что вы говорите, выразить в двух словах – земная жизнь заканчивается не смертью, а воскресением? Он говорит: вот, вот! То есть, пожалуй, что да, в этом и заключается дилемма, которая принята у христиан, и апостол Павел говорит: «Если Христос не воскрес, то и вера наша тщетна». Имелось в виду не столько реальное воскресение Христа, сколько вот этот момент. Реальность воскресения, реальность вечной жизни.
     Здесь мы можем вспомнить замечательную книгу Освальда, физика, его учение об энергетизме, книгу, которая даже удостоилась критики вождя мирового пролетариата. Он доказывает, что в основе лежит не материя, как уверяют материалисты, а энергия. Но только при этом надо прочувствовать и понять еще одну вещь, что когда мы говорим «энергия» и «материя», то нужно перекодировать это на язык чувств. В этом суть метакода. Когда физик говорит «материя», он не имеет в виду материю, из которой брюки шьют. Он имеет в виду, что материально – это телесно. То, что можно потрогать. Тактильность. Осязаемость. То, что апостол Фома требовал от Христа, помните? Он говорил: не поверю я, что Христос воскрес. Вложу перст в его раны, только тогда поверю. Христос появляется через закрытые двери, беседует с ними, на всякий случай ест, на всякий случай, чтобы убедить их, что он материально воскрес, на материальности настаивает: обратите внимание, это очень интересный момент. А потом говорит апостолу: хотел ты удостовериться? Удостоверься. Тот попробовал: да, действительно Христос. «Ты поверил, потому что увидел Меня: блаженны не видевшие и уверившие». То есть материальность есть познание на уровне тактильности, на уровне осязаемости. Теперь открывается другое – энергетизм. Вот энергия, теперь уже не почувствовать, не потрогать, вернее, потрогать – это почувствовать, это уже более высокий уровень, это уже уровень мистериальный.
     И чтобы понять особенность моего подхода, нужно обратить внимание вот на какую вещь. Я как филолог знаю, что физики, как бы они ни мудрили, пользуются теми же словами, что и мы с вами. Вот, например, Эйнштейн говорит: мчатся со скоростью Света два объекта. Что значит – объекта? Объекты-то одушевленные, вот в чем дело. Они с часами. В учебнике рисуют двух человечков, говорят, что это условность, но их рисуют, у них на руках часы, они на них смотрят. Поэтому надо сказать, что любые претензии науки обойтись без нас с вами, человечков с часами или без часов, все равно бесполезны, не получится. Все равно и в микро- и в макромире нас с вами расположили. И неважно, говорят ли они «точка, материя, энергия» и так далее, они говорят о вещах, о которых мы с вами знаем. О вещах субъективных. Все равно все строится на наших с вами личностных, индивидуальных, субъективных представлениях, и никуда от этого не уйдешь. Поэтому надо с большим уважением относиться к своему субъективному миру. Хотя нас с вами всю жизнь обратному учат. Нас с вами учат, что надо через это перешагнуть, к объекту стремиться. А между тем необходимо с огромным вниманием относиться к субъективному знанию. Помните, Гамлет сказал: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам»?

МИСТИЧЕСКИЕ ПРОЗРЕНИЯ ЭЙНШТЕЙНА

То, что я хотел сообщить, к сожалению, очень трудно улавливается по двум причинам. С одной стороны, в обществе почти полностью отсутствует информация науки двадцатого века о теории относительности Эйнштейна. С другой стороны, обрушился гигантский поток двухкопеечной мистики, которая решает сложнейшие проблемы и дает ответы на сложнейшие вопросы на уровне ярмарочного фокусника, который достает кролика из кармана. Это производит впечатление на людей – люди всегда склонны идти по пути наименьшего сопротивления – и, к сожалению, еще больше нас отдаляет от трудностей грандиозных открытий, которые были совершены в двадцатом столетии и о которых общественность полностью не оповещена. Во всяком случае, люди думают, что, если они прочли труды Елены Петровны Блаватской или что-то читали об Агни Йоге, значит, они современны. На самом деле открытия, которые совершены Блаватской или описаны в Агни Йоге, относятся к девятнадцатому столетию, потому что все это построено, как ни покажется странным, на физике Ньютона.
Познакомившись с мистическим знанием Древней Индии, несомненно гениальный человек Е. П. Блаватская поняла, что все открытия, совершенные в науке, на самом деле имеют еще очень глубокий мистический смысл. Но ей очень хотелось придать зримость и весомость этим открытиям, и она, естественно, воспользовалась теми научными знаниями, которыми располагала: теорией Дарвина, теорией Ньютона на уровне примерно девятнадцатого века. Между тем такая перекодировка на язык современной науки, то есть науки девятнадцатого века, страшно тормозит и мистическое, и научное знание, потому что те открытия, которые были совершены в космологии двадцатого столетия, в  миллиарды световых лет грандиознее и значительнее, чем то, что вы можете прочесть в Агни Йоге или трудах Блаватской.
По сути дела, получился такой парадокс, который предсказан и есть замечательные слова Христа в Евангелии, что от посвященных и от мудрых знание утаивается, а открывается неразумным и непосвященным. Вот примерно такой парадокс получился, потому что крупные мыслители двадцатого столетия например Альберт Эйнштейн, в мистическом смысле были неразумными непосвященными. Они были просто детьми в мистическом отношении, в своей неразвитости они были на уровне какого-нибудь лектора из общества «Знание», который говорит что Бога нет, что Библия – это сказки. Или как Лев Николаевич Толстой убеждал, что церковь – это всего-навсего лишь обман и шарлатанство, что все обряды и таинства есть следствие пережитков. Все это у них было, у того же Эйнштейна Но это не помешало им сделать грандиознейшие открытия,   которые настолько все изменили, что человечество до настоящего времени не в состоянии их понять.
Самое грандиозное, самое потрясающее открытие, которое содержится в теории относительности – это то, что времени нет. Нет времени и нет пространства. Вы скажете, ну как же  так ведь там фигурируют формулы, обозначения? То пространство и то время, о которых говорит Альберт Эйнштейн, никакого отношения не имеют к тому пространству и времени, которые у нас с вами. А между тем из этих представлений строится наше ощущение жизни и смерти. Дело в том, что именно в этом ложном пространстве, в ложном образе мира, которое нам дает механика Ньютона, смерть является единственно всепоглощающей, властвующей силой. Сами посудите, что нам   дает ньютоновская физика?
Это у Достоевского блистательно совершенно показано, что дает эта устаревшая ныне наука. Помните, в «Братьях Карамазовых»? Грешник по вселенной идет (я пример вам этот приводил, но еще раз напомню). Грешник из разговора Ивана Карамазова с чертом о том, как грешного человека, атеиста после смерти хватают бесы и тащат в ад, а он кричит: нет, вы не имеете права, потому что этого ничего не существует, я в это не  верю! – а это духовная реальность. Я говорю о реальности духовной, более значимой, чем физическая. Ну, раз «не верю», то во что верю? Рассказывает, что верил на уровне того школьного учебника, вузовского, любого, хоть сейчас его откройте. Вечная, бесконечная вселенная, размазанная как манная каша, материя, где человек совершенно непонятен: затесался где-то там среди миллиардов и миллиардов световых лет, его даже букашкой-то назвать невозможно. Микробом? Да и то это будет преувеличением по отношению к размерам вселенной. Знаете, это все равно что сказать, что человек – Эльбрус или Памир  или еще что-нибудь в этом роде. Нет, настолько ничтожная величина. И что же? Он там неизвестно откуда, неизвестно зачем появился, этакое нечто. И еще пять миллиардов таких же нечто. Ни в какой микроскоп, ни в какой телескоп не разглядеть, если смотреть в масштабах вселенной, и потом он так же в ничто исчезнет. И это все, что сообщается. Мало того, вот эта вселенная, вот эта манная каша, она тоже должна погибнуть, она тоже  все время разрушается и все время погибает, ну, пожалуйста, раз ты верил в эту вселенную, вот тебе она. И тогда Иван Карамазов спрашивает: ну и что с ним, как он? Потому что сам Карамазов тоже в такую вселенную верил. «Ну, что, – говорит черт, – прошел там несколько миллиардов километров – у нас ведь все в километрах, – а потом на коленях взмолился: хоть в ад, хоть в рай. Только уберите из этой мертвой скучищи». – «Ну и что? – спрашивает Иван, – куда его, в ад?» – «Ну, зачем же, в чистилище». Так он там такую осанну пропел, что даже неприлично, многие руки не подали. Вот эта мертвая вселенная, бесконечная бездна, мертвая бездна, она, конечно, страшна, она испугала Тютчева, когда он увидел ее.

Попеременно всех своих детей,
Свершающих свой подвиг бесполезный,
Она равно приветствует своей
Всепоглощающей и миротворной бездной.

Но у Тютчева она, по крайней мере, эстетична. Миротворная, сияющая звездами. Ломоносов еще восторгался, конечно:

Открылась бездна, звезд полна,
Звездам числа нет, бездне дна.

Его восторг понять можно, потому что он считал, что на всех этих звездах всюду люди. Это была утешительная такая, по-детски наивная теория Джордано Бруно, за которую его сожгли. Там везде, среди бесчисленного множества солнц, в аудиториях читаются лекции по теории метакода, и там тоже аудитории, и там тоже читаются лекции. И от этой мысли о такой бесконечности становилось дурно тем, кто жег Джордано Бруно, другим становилось очень хорошо, как самому Джордано Бруно. Почему? Потому что Джордано Бруно, наверное, было приятно ощущать себя бесконечно продолжаемым, бесконечно повторяемым.
Но после Ломоносова – Державин и его совершенно замечательное предсмертное стихотворение, которое, кстати говоря, до сих пор сохранилось в начертаниях. Он, умирая, успел написать грифелем на аспидной доске:

Река времен в своем стремленье
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы.

Правда, говорят, что он не докончил, а если бы не умер, то написал: там Бог, ангелы там... То есть все хорошо в конечном итоге. Но тем не менее это его последние слова, которые удалось сохранить. Вот это жерло, пожирающая вечность, мало, кстати говоря, отличается от многих индуистских богов. Вспомните пляшущую на костях и черепах богиню Кали. Или когда мать заглянула в рот Кришне – он ел глину – и увидела там   бесчисленное множество звезд, миров: «Открылась бездна звезд полна», – эта всепожирающая бесконечность. Собственно говоря, это тот самый знаменитый Молох карфагенский, которому приносили в жертву детей, который при этом ревел, воплощал собою всепожирающую вселенную.
Вспомните спор Иова с его друзьями. Иов был благочестив, праведен, а по ветхозаветным законам моральный благочестивый и праведный обязательно должен получить за это воздаяние. Воздаяние должно было заключаться в богатстве, здоровье и обязательно детях человека. Все прекрасно должно быть уже здесь, на земле. Он был такой праведный – и вот пожар уничтожил его жилище, сам он заболел, вероятно, проказой поскольку все тело покрылось струпьями и он черепком с себя гнои соскребал, сидел на пепелище, дети его умерли. И жена говорит: ну. поругай ты Господа перед смертью и умри, скажи ты ему, что он не прав, нехорошо поступает. К нему приходят  трое друзей, и начинается очень интересный диспут Иова с ними. А все аргументы в этом споре насчет того, что Бог может поступать так несправедливо, – из области ньютоновской физики. Аргументы сводятся к тому, что Бог вечен, что Бог бесконечен, что Бог силен. Смотри, песок морской – ты можешь сосчитать песчинки? Не можешь. Вон сколько звезд на небе – так что же, ты можешь судить о поступках Бога: прав он или не  прав? Или: солнце восходит на востоке и заходит на западе Ты можешь сделать так, чтобы все было наоборот? Не можешь. Ну, так что же ты рассуждаешь? Или: ветер дует с юга на север, а ты можешь повернуть его? Не можешь. То есть аргументы замечательные, примерно как в пятом классе. Кто прав – Ваня или Вася? Кто кому набил морду, тот и прав? Потому что он  сильнее. В данном случае Богу приписываются свойства и силы власти, которая может все это сделать. Он так все устроил, что Иову совершенно нечего делать. Но надо сказать, что Иов человек праведный, он все эти аргументы выслушал. Со всей широтой, свойственной ему, человеку мыслящему и благочестивому, и все-таки он с ними не согласился. Он не произносил особых речей, так же как он не хулил Бога, не ругал, не согласился со всеми этими благочестивыми доводами в пользу того, что так должно быть. И вот тут-то Бог и вознаграждает Иова за то, что он не заподозрил в нем злодея, могущественного и сильного. Он ему дает вдвое больше того, что было; вот дом выстроен, правда, небольшая накладка – дети-то уже умерли, но он новых родил, а то, что те умерли, ну, какая разница! Десяток, миллиард еще народится. Вот что такое ньютоновская бесконечность.
Здесь ценности человеческой жизни практически не существует. Не существует ценности личности. Здесь общество, цивилизация, народ, и если кто-то скажет: «Меня несправедливо арестовали!» – «Воля народа». – «Да мне же не дают возможности сказать!» – «Воля народа». Все проголосовали. То есть уверенность твердая в том, что больше – это значит, лучше. И тот образ вселенной, который дан в ньютоновской физике,  в ньютоновской космологии, место, которое занимает человек во вселенной, именно таково. То есть он песчинка, никому не нужная, ничтожная, значимость которой совершенно равна нулю. Да, разумеется, в первом веке от Рождества Христова  произошел, грандиозный переворот. Кстати говоря, не надо думать, что это свойственно только ньютоновской физике. В равной мере это свойственно буддизму, свойственно индуизму. Если вы будете читать, вы увидите: мириады душ там вращаются, это колесо. Они перевоплощаются. Превратился в свинью, превратился в царя. Ну, какое это имеет значение! Главная трагедия буддизма и заключается в том, чтобы видеть уничтожение всего и вся в этом вечном мировом потоке. Все восхищаются философией Гераклита, который говорит, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Философия Гераклита, собственно говоря, во многом согласна с буддийской концепцией. Только это античный вариант. Есть некий процесс, некий всепожирающий огонь, которому все приносится в жертву, такое «вечности жерло».
В конечном итоге в античности это прекрасно дано в образе Хроноса. Хронос – это же бог времени, который пожирает своих собственных детей. Вот что такое этот космос, предлагается нам в учебнике. Разумеется, это не означает, что это «не тот космос». Может быть, он был бы и таким, если бы он был. Он ужасен, он страшен, поэтому вполне естественно, что у людей возникло желание отвернуться от такого космоса. Не видеть его. Да пропади он пропадом. «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман». Пушкин сказал. «Ах, обмануть меня не трудно!.. Я сам обманываться рад!»
И отсюда такое отношение к религии и к мистическому знанию, как к этому замечательному обворожительному обману, который нам позволяет не видеть всего этого кошмара, всего этого ужаса. И здесь очень интересно: когда в первом веке вдруг целые народы, и целые государства, и целые цивилизации на каком-то узеньком отрезке времени вдруг ухнули и провалились под лед только потому, что несколько людей с горящим взором сообщили, что в какой-то там Иудее, в каком-то Назарете кто-то там родился и его гвоздями прибили к кресту, а он учил, что надо любить ближнего, как самого себя, и что все люди – Сыновья Божий и он – Сын Божий, и что после этого его погребли во гробе, и он после этого воскрес. И каким образом это сообщение могло потрясти цивилизации настолько, что даже Древний Рим провалился в тартарары, и все исчезло? И почему на протяжении целого тысячелетия и больше – двух тысячелетий уже – идет непрерывный спор об этом эпизоде? Ну и что такого? Ну, нашелся один-единственный, и чем он отличается от остальных? Тем, что он был казнен несправедливо? Да мы можем назвать миллионы людей, которые были казнены несправедливо. Но вот в отличие от всех них, казненных несправедливо, он воскрес. Один-единственный, ну и что? Почему это должно быть потрясающим аргументом? Почему это должно так волновать, что один-единственный воскрес? Остальные ведь умирают так же, как и умирали раньше. Ведь ничего не изменилось. Более того, ранние христиане вовсе не все верили в воскресение Христа. Апостол Павел, он, правда, никогда не видел Христа, он был среди гонителей христианства. Но, прозрев и став христианином, настаивал именно на воскресении. Хотя он как раз был тем апостолом, который не видел воскресения, но услышал о нем от видевших. И он восклицает: «Многие из вас считают, что Христос был, но он не воскрес, – это он обращался к своим единомышленникам христианам, – ибо если Христос не воскрес, то и вера наша тщетна».
В чем дело? Почему если Христос не воскрес, то и вера наша тщетна? По этому поводу еще Лев Николаевич Толстой изумлялся, этого он никак не мог понять. Он не случайно написал свои четыре Евангелия по тем четырем Евангелиям, которые канонизированы, и убрал все чудеса. И, в частности, там нет воскресения Христа. Как нет воскресения Христа в романе Булгакова «Мастер и Маргарита». Как-то наша интеллигенция очень интересно читает некоторые произведения. Вот, прочитав эту книгу, которая написана сыном священника, абсолютно кощунственную с точки зрения православной и с точки зрения религиозной, наша интеллигенция стала испытывать огромный интерес к христианству.
Примерно так же мне рассказывал советский писатель Григорий Медынский, кстати, тоже сын священника, написавший в конце 50-х годов роман «Честь», довольно популярный. Его настоящая фамилия – Покровский. Поскольку было стыдно быть сыном священника, он свою фамилию поменял. Он понял, что Бога нет, прочитав – что вы думаете? – роман Достоевского «Преступление и наказание». Того Достоевского, который многих сейчас приводит к церкви и Христу. Это произвело на него такое большое впечатление, что он тотчас же, когда отец ушел на богослужение, ко всенощной, вынес все иконы во двор, взял топор и расколол их на мелкие кусочки. Рассказывал мне об этом со слезами на глазах незадолго до смерти. Он не стал религиозным, нет-нет, не стал. Это уже поколение людей, которое воспитано в определенных традициях, дальше они уже не пошли. Но он понял, что сделал что-то нехорошее, что поступил кощунственно по отношению к вере, по отношению к Евангелию. А он был человеком нравственным.
Так что, видите, тут очень интересный момент. Оказывается, можно по Толстому, по Булгакову, скажем, по Медынскому, по многим другим преспокойно разделять христианские ценности и при этом не верить в воскресение или сомневаться в том, что воскресение было. Есть и другой вариант, очень интересный, этот аргумент я услышал от одного финского коммуниста. Финский коммунист не такой, как наш, он совершенно просвещенный, нормальный человек. Он мне сказал: «Ну и что? Я знаю, что воскрес. Ну, есть такое явление среди многих чудес. Есть Солнце, есть Вселенная, есть мироздание, есть Иисус Христос, который был и воскрес. А что это, собственно говоря, меняет для меня, для всех остальных?» Я бы должен был сказать: да, но нас также всех ждет впоследствии воскресение. И когда мы все умрем, вострубит труба, и при звуке архангельской трубы гробы разверзнутся и все предстанут целыми и невредимыми, независимо от того, кто утонул, кто сгорел в огне, кого раздавило танком. Правда, в каком виде и в каком возрасте, вопрос несколько вынесен за скобки, но предстанут воскресшими в день Страшного суда. Не знаю, почему я этот аргумент не стал приводить, думаю, вы понимаете. В нем есть какая-то уловка. Таких уловок, кстати говоря, я не нахожу в самих Евангелиях там, где говорит Христос. Обратите внимание, у Христа уловок нет. Уловки я нахожу в последующих толкованиях и транскрипциях. Но не злонамеренные, вполне естественные, идущие от человеческого страха смерти, от нежелания, чтобы смерть была. От вполне естественного желания воскреснуть после того, как умрешь. Все это можно понять, поэтому к религии отношение у интеллигенции, скажем, в начале двадцатого века ив последующие времена сложилось вполне определенное: что это вещь хорошая, нужная, способствует тому, что человек становится более совершенным, чистым. Но, конечно, всерьез, положа руку на сердце: ну, кому-то это нужно, интеллигентный человек оставляет для себя некоторый просвет для того, чтобы не участвовать в этой – не знаю, как назвать, – мистерии, драме, как к тому относиться, что сначала ты умрешь, тебя положат в глину или сожгут в крематории, а потом, когда-то вострубит труба, ты  восстанешь в том же образе, в котором был, и так далее?
Но другое дело, когда поется: «Христос воскресе из мертвых, смертью смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав», – то чувствует же каждый человек, что в самом воскресении что-то такое есть. Какая-то великая тайна, какой-то великий смысл. И если задуматься, то кажется вполне понятным, что это – не большее чудо, чем рождение каждого человека. Нас не было! Мы появились. Разве это не является чудом? Вот когда во времена гонения на христианство император спрашивает великомученицу Варвару: «Что ты проповедуешь такое! Что умер и воскрес? Ну где ты видела, покажи мне, чтобы мертвое стало живым». Она молча протянула ему яйцо. Правда, не вареное. Понятно почему? Потому что яйцо, вот оно, как бы мертвое, а из него появится цыпленок. С точки зрения научной это не  совсем верный аргумент, потому что яйцо не является мертвым, потому что оно оплодотворенное, оно является живым на самом деле. Хорошо, пусть не яйцо, пусть что угодно, но факт остается фактом. Жизнь существует, вот она. Либо она когда-то возникла, а разве это не есть чудо, большее, чем чудо одного человека? Само возникновение и появление жизни. Разве это не наполняет душу восторгом и изумлением перед тем, что это может быть? И разве не передается это изумление и этот восторг в православном богослужении, когда празднуется Воскресение Христово? По-моему, совершенно даже независимо от того, воскрес Христос, был или не был, все равно это действо, само это таинство, действительно таинство, что нет жизни – и она появилась. Это возникновение – чудо. Но ничуть не меньшее чудо, чем то, что потом она исчезнет. Была жизнь и исчезла. И никакой человеческий разум вместить этого не может. И в православном богослужении в погребальных песнопениях так и поется: «Разум недоумевает». Разум недоумевает, разум не в состоянии вместить, чувство недоумевает, человеческие чувства не в состоянии вместить: был человек – и нет его. Так же как разум и чувства не могут постичь: ничего не было – и вдруг появилось. И в том, и в другом случае мы действительно соприкасаемся с какой-то тайной, с каким-то чудом, которое произошло, поскольку мы с вами существуем, поскольку мы родились и умрем. Действительно, тайна значит мистическое, и, когда Эйнштейн говорил, что чувство мистического – это то, что человека отличает от животного (тут он немножко не прав, потому что у животных есть чувство мистического), что он вообще не понимает, могут ли называться людьми те, кто лишен этого мистического чувства, – это очень глубокое прозрение. Для человека, который решительнейшим образом отвергал все религии, который на вопрос (ему прислал раввин Израиля): верите ли Вы в Бога? – ответил: «В Бога священников и раввинов не верю». Тогда следующая телеграмма: «Верите ли в Бога? Ответ в сорок слов оплачен». Однажды Эйнштейна привели в протестантскую церковь. Церковь была очень прогрессивная, поэтому среди святых, так же как в Московском соборе – Платон и Аристотель, в протестантском соборе Эйнштейн увидел, что с правой стороны сидит Ньютон, а с левой стороны – Эйнштейн. Он остановился и с изумлением сказал: «Ну то, что рано или поздно из меня сделают еврейского пророка, я уже давно понял, но что из меня протестантского святого сделают – это уж слишком». Хотя это не вызвало у него отрицательных эмоций, просто лишний раз улыбнулся.
На телеграмму Эйнштейн ответил: «Знать, что на свете есть вещи, которые недоступны нам, нашему разуму, но которые тем не менее почему-то познаются нами и скрывают в себе высшую мудрость и высшую красоту, значит верить в Бога». Дело в том, что Эйнштейн высочайшим чудом считал не возникновение жизни – то, что жизнь существует, а то, что непознаваемый мир почему-то еще и познается. Это его совершенно изумляло. Когда его спросили, что его натолкнуло на теорию относительности, он сказал: «Я был мальчиком, задержавшимся в развитии. И, когда в школе всем объясняли, что такое пространство и что такое время, все поняли, а я ничего не понял, поэтому, когда я повзрослел, мне пришлось самому соорудить эту область, как я сам это представляю. Так возникла теория относительности». Еще среди тех, кто ему нашептал теорию относительности, он назвал Моцарта и Достоевского. Потом сказал, что Достоевский дал ему больше, чем любой мыслитель.
А почему Достоевский дал больше, чем любой мыслитель? Тут очень интересный момент. Все дело в том, что среди любимых книг Эйнштейна был прежде всего роман Достоевского «Братья Карамазовы» и роман «Идиот». А в «Братьях Карамазовых» ньютоновская вселенная выглядит как некий морок, как некий обман, ее как бы и не существует.
А какая существует? Что есть? Вы знаете, разрушился этот морок несколько неожиданно. Церковь всегда относилась к нему с подозрением, к этому мирозданию, к этому образу вселенной, за что ее всячески клеймили и обвиняли в мракобесии. Мракобесие, конечно, было. Но было и какое-то очень здоровое внутреннее нравственное и просто интеллектуальное сопротивление тому, что навязывают что-то не то. Конечно, не надо было сжигать Джордано Бруно за то, что он открыл, что не сфера вокруг, а некоторая бесконечность. Разумеется, было беспредельной тупостью выносить какие-то постановления: Земля ли вращается вокруг Солнца или Солнце вокруг Земли, в конкретику не надо было впадать. Но по сути-то дела церковь была права. Она была права в том, что это ложь. Что не такой образ вселенной, не такой образ мироздания возникает из Евангелия. Там другая вселенная. Какая? А там ее нет. Ни в Евангелии от Иоанна, ни в Евангелии от Матфея, ни в Евангелии от Луки, ни в Евангелии от Марка. Читайте от корешка до корешка, ничего не найдете. Это для меня одна из загадок. Кстати говоря, Блаватская по наивности своей подумала: ну, это недоразвитая религия. В индуизме-то вон какие бесконечности, миллиарды километров! День Брамы, ночь Брамы, Кали-юга, все астрономические данные, все приведено, и обо всем этом говорится помногу и подолгу. А в Евангелии ни одного слова. Как же это так? Значит, недоразвитая религия. Да, Христос действительно никогда нигде не учился. Единственное, мы знаем, что он сбежал от родителей, когда ему было 12 лет. Родители пошли на ярмарку, и вдруг они его потеряли. И уже когда выходили из города, спохватились: нет его. Искали его, искали, и вдруг нашли его в синагоге. А в синагоге Библию, Ветхий Завет изучают, Иова разбирают, все то, о чем с вами говорим. И он сидит там вместе со старцами и вместе с ними изучает, и что-то еще говорит, и его слушают. Когда мать говорит ему: «Чадо, что ж ты делаешь с нами? мы тебя везде ищем», – что ж чадо отвечает? Что дом его – синагога, храм, а родителем его единственным является Бог. Собственно говоря, в этом ответе мальчика все христианство и вся космология. Дело все в том, что вся вселенная со всеми ее сложностями и необъятностями там вынесена за скобки по той простой причине, что тайна вселенной не в физическом, видимом космосе, а здесь, где человек. В человеческом сердце.
 «Царство Божие внутри вас». Вот основной переворот. Вы понимаете, чтобы это понять, надо всем ученым повернуть все свои приборы внутрь человека с такой же яростью, с таким же рвением, с каким рвемся во внешнее пространство, надо устремиться к пространству внутреннему. Между тем, для того чтобы это сделать, нужен переворот поистине грандиозный. Я приведу вам очень интересный пример. Вы знаете, что астрономия достигла таких высот, что она может по спектру определить, из каких химических элементов состоит данная звезда, данная планета, которая может отстоять от нас на миллиарды световых лет. Так вот направить этот телескоп туда, в бесконечно далекие пространства, – на это науке ума хватило заинтересоваться. Что же иззлучает человек, поинтересоваться и в голову не приходило. Излучает человек так же как, любая звезда. Верно говорит поэт:
              Ночь тиха, пустыня внемлет Богу,
              И звезда с звездою говорит.
Как говорит? Лучами. Но человек-то – говорящая звезда, сияющая неким незримым светом. Временами этот свет становится ослепительным, и люди видят, как от Серафима Саровского исходит ослепительное сияние. Посреди зимнего леса вдруг стало тепло, и на вопрос Мотовилова, каким образом можно стяжать Святого Духа, Серафим ответил: «А вот так», – и прикоснулся к нему. Мотовилов пишет: «Я видел его лицо как бы внутри солнца». И стало настолько тепло, что он только потом понял, что они стоят среди зимнего леса, посередине зимней поляны. «А мне так тепло». Вот это сияние! Ладно, можно, конечно, спектрографами это изучать, почему же не изучать. Это прекрасно, замечательно. Но прежде всего нужно понять: что это за разговор со светом? Ведь в основе всего этого сияния – «люби ближнего, как самого себя». Это же любовь так сияет!
В ньютоновской физике мы с вами родились, проживем некоторую жизнь, потом умрем. Потом, опять же если по ньютоновской раскладке смотреть, если физику вгонять в христианство, – воскреснем. Это такая темная последовательность времени, где время движется от прошлого через настоящее к будущему. Так, скажем, в повседневной жизни. Для того чтобы пойти утром в гастроном за хлебом, мне надо знать, что он будет открыт во столько-то. И я сначала выйду, потом пойду в гастроном, потом куплю хлеба и так далее, то есть для обыденной жизни это вполне подходит, годится такая модель времени. Но ведь это же для земной жизни. Для повседневной, для обыденной, для бытовой, для той, которая действительно возникла и потом исчезнет. Но ведь эта жизнь есть только проекция той вечной жизни, которая ее сотворила. А вот в той воскресение вовсе не после вашей смерти и вашего рождения, в той воскресение всегда, и воскресение является некоей большей реальностью, тот объем, в котором настоящее, прошлое и будущее сгорают. Там их просто нет.
Каждый день воскресение происходит во время таинства евхаристии, потому что превращение вина в кровь Христову и хлеба в его тело – это и есть воскресение. Это и есть таинство евхаристии. Но это не значит, что это происходит только в церкви и только в этот час. Нет, оно во всем времени и во всем пространстве. То есть воскресение пронизывает все пространство и все время, и нет прошлого, нет будущего, нет настоящего, прошлое, будущее и настоящее существуют в ньютоновском пространстве. Ньютоновское пространство – это пространство абсолютное, вот почему теория относительности так и называется теорией относительности. Многие думают, теория относительности – это на бытовом уровне: здесь так, а вот здесь не так. Нет. Теория относительности названа так совсем по другой причине. Она названа так потому, что абсолютного пространства нет. Абсолютное пространство – вот где коренится обман, коверкающий нашу с вами жизнь. Мы по-прежнему видим по-ньютоновски. Это не значит, что Ньютон вам это навязал. Ньютон здесь под тем же обольщением, что и мы, находился, это ясно. То есть мы видим бесконечное пространство, и мы в него погружены. Вот эта аудитория, за этой аудиторией – Москва, дальше за Москвой – Россия, дальше – Сириус, Альдебаран и так далее. Но как бы мы дальше ни простирали, чем дальше мы простираем, тем меньше и меньше нам места остается. Пространства все больше и больше, а мы-то что тут? И получается, что в этом абсолютном пространстве мы лежим, как некая царевна в хрустальном гробу.
Вот этот хрустальный гроб Эйнштейн разбил, на самом деле этого абсолютного пространства нет, как доказано в теории относительности. Нет его, это иллюзия нашего зрения. Здесь любой индуист и буддист должны Эйнштейну сказать большое спасибо, потому что в индуизме и буддизме знали, что время и пространство не являются абсолютными. И то же самое со временем. Мы как представляем время? Было до нас что-то бесконечное, бесконечное, бесконечное, уходящее вдаль... Будет после нас что-то бесконечное, уходящее в беспредельность. И где-то посерединочке этой бесконечности находимся мы. Но ведь по теории относительности нет этого времени. Нет. И вот с точки зрения обыденного здравого смысла это казус, а на самом деле величайшее мистическое, религиозное, физическое, космологическое, философское прозрение. Чисто математически теорию относительности открыли в свое время и Пуанкаре, и немецкий физик Лоренц, но им не хватило этого мистического порыва, который был у служащего патентного отдела молодого Альберта Эйнштейна, который по «тупости» своей не понимал, что такое пространство и время: да их просто нету. С точки зрения теории относительности пространство и время возникают только для двух физических объектов. Непонятно только, почему он их назвал физическими, потому что объекты должны видеть и слышать друг друга. Не поленитесь, посмотрите любой учебник, любую книгу по теории относительности. Как ни пытались изгнать человека, существо, которое может  видеть и слышать и носить систему измерений, ничего не получилось. То есть пространство и время существуют там, где существует человеческое сознание. Время и пространство возникают там, где есть диалог, где «звезда с звездою говорит» в прямом смысле, каким-то образом взаимодействуют друг с другом, воздействуют друг на друга.
Существует замечательная книга, которую я вам рекомендую прочитать, – Бертрана Рассела, «Границы и сферы человеческого познания». Он, анализируя все понятия науки (он логик, математик и, кстати говоря, агностик), посмотрел: на чем наука держится? А она на всех человеческих вещах держится, интуитивных. А в основе всего лежит вера. Это привело в ярость вождя всего мирового пролетариата. Забальзамированный гений кричал: это фидеизм, веризм. Веризм, то есть вера. Я должен поверить, что это сколько – больше, меньше, то есть поверить чему? Чувствам. А чувства всегда субъективны. В основе,  пишет Бертран Рассел, лежат субъективные человеческие понятия. Но знаете, на все это натолкнул все-таки Альберт Эйнштейн. Его открытие – вот это потрясение, ведь  математически все показали, что абсолютного пространства и времени нет, но произнести этого были не состоянии, показать, поверить в это не могли. Макс Планк, сделавший больше всех для того, чтобы теорию относительности узнали, чтобы ее признали, поняли бы, что это величайшее открытие, с грустью сказал незадолго до своей смерти (кстати, потом, во время Второй мировой войны, Эйнштейн, будучи в Америке, похлопотал, чтобы, город, в котором жил Планк, не подвергался бомбардировке), когда ему кто-то сказал: «Смотрите, какое победоносное шествие идей. Ведь теорию относительности все в научном мире признали», – ответил: «Так ведь это только так говорится, на самом деле никакой смены идей в научном мире не существует, просто представители старых идей постепенно вымирают, и нарождаются другие люди, у которых в головах другая идея. Я, в частности, – сказал Макс Планк, вынув часы, как символ того, ньютоновского времени, – до сих пор так и не смирюсь с теорией относительности».
Таким образом, мы с вами становимся свидетелями поразительных вещей: с одной стороны, теория относительности победоносно шествовала, ее признали во всем мире, кроме, правда. Советского Союза. Здесь она была запрещена. Ее разрешали для вузов, для физиков — бомбу надо было делать. Без нее синхрофазотрона не сделаешь. Я недавно был в Дубне, спросил: «Чем для вас является теория относительности?» – «Как же, мы без нее ничего не сможем вычислить. Это для нас само собой разумеющееся». – «Ну как же, сейчас много книжек всяких, брошюр, опровергающих теорию относительности». Но ничего, кроме дикого смеха, там, в Дубне, не услышал. Естественно, потому что они там каждый день имеют с этим дело. Как каждый священник имеет с этим дело ежечасно, ежедневно, коль скоро он священник и знает представления о вечном воскресении, пронизывающем все и вся, где нет никакого времени и пространства. Они-то знают: чем быстрее летит частица, тем сильнее на ней сжимается время. И когда ее скорость будет 300 000 км/с, то ее собственное время станет нулевым. Это означает на языке мистическом: если вы хотите жить жизнью света (а это жизнь мироздания, для фотона нет практически ни пространства, ни времени, он невероятно быстро пронизывает все миры) – вы должны почувствовать нуль времени. А что, есть религия, которая дает нам нуль-время? Буддизм. Нирвана.
В Богословской православной энциклопедии, вышедшей в 60-х годах, есть замечательные слова о том, что то пространство и время, которые открыты в теории относительности, фактически доказывают правоту православного взгляда на вещи. Что, кстати говоря, ставит мне в вину в послесловии к «Поэтическому космосу» профессор Куницын: «Вот поповщина!» — и приводит целый ряд отрывков из Богословской энциклопедии об этом. Но это было время, когда, во времена гонения, в церкви было больше просвещенных людей.
Это есть мир реальности, вот в чем дело, но это мир той реальности, где нет объективной и субъективной реальности, там субъект сливается с объектом, там время равно нулю. Время, равное нулю, – это же вечно длящееся мгновение, это то, что искал Гете, то, что искал Фауст: «Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!» А Пушкин? Вероятно, в масонских мистериях это фигурировало, поскольку Гете был крупнейшим масоном и написан «Фауст» как иллюстрация масонской теории. И Пушкин был масоном, в частности, его стихотворение «Я помню чудное мгновенье» – это же мгновение, а не миг, который – пых! – и исчез, в том-то и дело, что «чудное мгновенье» это и есть вечно длящееся. Миг, который длится вечно, который существует всегда.
Незадолго до своей смерти Эйнштейн получает письмо о смерти своего друга Марка Соловина – Эйнштейну об этом сообщает сын. Эйнштейн отвечает своему сыну: «Сообщение о смерти Марка меня нисколько не огорчило. Не спеши обвинять меня в черствости и жестокосердии. Дело в том, что ведь я прекрасно помню те замечательные дни, когда мы собирались втроем и обсуждали те проблемы, которые привели в конечном итоге к созданию теории относительности. (Они на самом деле беседовали о Канте и Спинозе и о времени у Канта и Спинозы. – Авт.) Ты скажешь: ну что ж с того, ведь это было тогда. Ведь это было в прошлом. Но мы-то, физики, знаем, что никакого прошлого, настоящего и будущего не существует». Да, это так, это иллюзия нашего обычного сознания.
То есть фактически произошла поразительная вещь. Человек, воспитанный в рационализме, отторгнувший в традициях начала века все религии и ничего, кроме раздражения, не ощущавший, когда что-либо начинали талдычить про Бога, фактически, благодаря честности разума и чистоте духа, пришел к величайшим прозрениям и доказал научно, что нет смерти. Потому что в той вселенной, где нет абсолютного пространства и нет абсолютного времени, нет места для смерти. Фактически это есть воскресение человечества. Это есть разрушение того духовного гроба, в котором оно пребывало до Христа, ну условно, потому что и до Христа были умные люди, и после Христа были люди, которые останутся погребенными, потому что фактически он разрушил эту глыбу, эту чугунную плиту из абсолютных пространства и времени. Духовно человечество восстало из гроба, но в лице Эйнштейна. То есть, как Христос – один. В целом человечество остается в дохристианском состоянии, продолжает благополучно пребывать во гробе, где все те ужасы и кошмары, которые человечество само себе придумало.   Поэтому я буду очень рад, если мне удастся хотя бы сомнение заронить в ваше сознание в том, что та картина мира, которая предлагалась вам в школе, которая до сих пор предлагается на уровне учебника, является иногда продуманным, иногда невольным, но все-таки обманом. Все-таки теория относительности – это грандиозный подарок человечеству. После Евангелия я не знаю другой книги, которая столько рассказала  человеку о его фактическом космическом бессмертии, и не после смерти, а сейчас, здесь, на земле. Здесь Эйнштейн и Иисус Христос мыслили в унисон, потому что ни Христос, ни  Эйнштейн не строили моделей мироздания, где что-то существует после. Все, что строилось, строилось в мире живущего в «сейчас» находящемся. Я сознаю: для того чтобы это понять, нужно сделать усилие, ну, сделайте это усилие. Традиционная точка зрения –ваша жизнь началась в том году, когда вы родились, и кончится в том году, когда вы умрете! Но это в ложной системе координат. Если же смотреть с космической точки зрения, то ваша жизнь будет длиться вечно она никуда не исчезнет. И в этом, если хотите, и заключается проблема. Тогда становится понятным, почему такое большое значение имеет то, как человек проживет свою жизнь. Потому что как только она обретает в космическом значении вечную протяженность, то вы имеете то, что вы имеете. То есть ту жизнь, которую вы прожили, и никакую другую. Насколько она будет подвержена корректировке, насколько то зло, которое в этой жизни может быть подправлено или исправлено, – это вопрос другой. Что-то можно. Но в целом определяет человек сейчас, здесь и в мире. И все, что происходит с вами, в космическом пространстве, в космическом времени имеет статут вечности. «Здесь» – это преходяще, «здесь» – иллюзорно, ложно, связано с ограниченностью нашего человеческого сознания. Эйнштейн помог нам это увидеть.
               
ТАЙНА БЕССМЕРТИЯ

Лев Николаевич Толстой такой смелый: он разоблачил театр, разоблачил Шекспира, разоблачил церковь как самых великих обманщиков и так далее. Но, когда он все абсолютно разоблачил, вот тут и возникла самая главная проблема. Ведь после этого ему надо было сесть за стол и что-то написать. И вдруг он осознал удивительную вещь. Оказывается, нельзя написать ни одной строки и ни одной фразы, которая была бы фразой без того, что он называет обманом. То есть без той условности, которую в переводе на русский язык можно назвать словом «вера». Суммируя все сказанное о математике, о религии и литературе, можно сказать о законе, и этот закон звучит следующим образом: для того чтобы была какая-нибудь реальность, первоначально нужна вера. Если не будет веры, не будет никакой реальности. И вот здесь мы подходим к той удивительной границе, когда наука в своем навязчивом желании отойти от религии, обрести какой-то свой самостоятельный статус на какое-то время, примерно на двести лет, решила отказаться от веры. Наука стала утверждать, особенно в девятнадцатом и двадцатом веках, что, в отличие от религии, она-то дает знания, которые проверяются опытом. На самом деле, скажите, в этой аудитории есть хоть один человек, который бы на своем опыте верил хотя бы в один физический закон? Молчите. Вы в этом случае, как хорошие ученики, верите учителю: он продемонстрировал что-то, и вам не хотелось этого проверять. Обратите внимание, когда он демонстрировал закон всемирного тяготения, то у вас возникала такая мысль: а зачем это нужно? Ну, сказал: закон – и все. Вы не требовали от учителя, чтобы он вам этот закон проиллюстрировал, продемонстрировал. Почему? Потому что вы и так ему доверяете, потому что вы думаете: ну, закон всемирного тяготения, а что мы от этого будем иметь? Вот почему. А когда вы приходите в церковь, мысленно или наяву, и вам говорят, что Христос воскрес, вот тут вам далеко не безразлично. И когда апостол Павел говорит, что если Иисус Христос не воскрес, то и вера наша тщетна, вы прекрасно понимаете, о чем он говорит. Он говорит об этом потому, что если Христос не воскрес, то есть не было Воскресения, то, значит, нет надежды, что ваша жизнь может продолжиться после вашей смерти. Значит, нет бессмертия. Вот в чем дело. А бессмертие – это, уж извините, не физический закон, – это мне очень важно, поскольку я с этим соприкасаюсь ежедневно, ежечасно на том или ином уровне. Я болею, у меня есть родственники, есть близкие люди, есть великие, которые уходят из жизни. Я вижу это: я страдаю, я воспринимаю это так или иначе, и это мне далеко не безразлично. Значит, есть знание, которое не имеет отношения к человеку, так, по крайней мере, думают некоторые, и есть знание, которое касается всех и имеет отношение к вашим личным, сверхличным жизням, его назвали религиозным, мистическим. А те знания, которые якобы не имеют к нам никакого отношения, скажем, тот же закон всемирного тяготения, геометрия Лобачевского или геометрия Евклида, назвали наукой. На самом деле знаний, не имеющих отношения к человеку, в природе не существует. Дело все в том, что, на какие бы десятки, сотни, миллиарды световых лет ни уходила человеческая мысль, когда она строит модели черных дыр или модели взрывающейся вселенной, которая возникла из сгусточка света, равного точке на доске, и, расширяясь, создала все, что сейчас здесь существует, все, что есть, было и будет, ведь всегда, когда об этом речь идет, то речь идет о человеческой мысли. Мы не можем выйти за пределы человеческого, может быть, к счастью, потому что кто знает, что бы было, если бы мы могли выходить за пределы человеческой мысли. Но за пределы человеческой мысли человек не выходит. Поэтому, какую бы картину мироздания он ни написал, это все равно будет слепок человеческой мысли. Знаете, если перевести на язык зримых ощущений, это будет примерно так: к чему человек ни притронулся бы, телесно или физически, он все равно оставит «отпечаток» себя. Все равно это – он. Все равно это его отпечаток. Только разница в том, что я прикоснулся к этой доске и оставил отпечаток своей руки. А вот отпечаток незримой своей личности... Вы знаете, что вы глазом своим прикасаетесь к объектам, которые отстоят от нас на миллиарды лет?! Вы знаете, что ваш взгляд видит сейчас небо, которое было 500 лет назад? Так вот, 500 лет нужны были, чтобы этот свет пришел и дал именно эту картину неба. А вы видите, что ваш взгляд видит события, которые происходили во вселенной 500 в среднем лет назад. Сейчас видите то небо, которое было над головой Ивана Васильевича Грозного, но которое сам Иван Васильевич Грозный не видел. Он видел то небо, которое было за 500 лет до него. Скажем, времен крещения Руси. То есть мы очень даже плохо представляем себе, до какой степени человек совершенное существо. Он может видеть прошлое, причем не только видеть полетом воображения, полетом фантазии, а просто вот сейчас, своим глазом, который есть органическая часть мозга. Глаз есть орган мозга. Он прикасается к самым дальним объектам мироздания, в данном случае я говорю о зримом – о видимых объектах. Сегодня мы видим ту Полярную звезду, которую не видел Иван Грозный, но которая была над Москвой 500 лет назад. Сейчас лучи пришли, и мы видим, какой Полярная звезда была 500 лет назад. Но тогда возникает очень естественный вопрос: вот Иван Васильевич Грозный, вот Полярная звезда, которую он не видел. Вот мы с вами, и мы видим эту Полярную звезду. На самом деле над нами совершенно другая звезда, та, которую увидят наши потомки через 500 лет. Так скажите мне, пожалуйста, где здесь прошлое? Та звезда, которая была над Иваном Грозным, была прошлым по отношению к нему. По отношению к нам Иван Грозный – это прошлое. Наши потомки увидят то, что для нас является настоящим. Для них это будет прошлым. И так далее.
Так что же? Где здесь реальность, где здесь прошлое? Где здесь настоящее? У вас уже голова, наверное, кругом пошла, и очень хорошо. Для этого разговор и ведется. Вы видите, что прошлое, будущее, настоящее – это понятия относительные. Вопрос, какая же из этих звезд реальна: та, которую видел Иван Васильевич Грозный, та, которую видим мы, та, которую будут видеть наши потомки? Собственно говоря, как вы скажете. Можете сказать, что все они нереальны; можете сказать, что все они реальны, но это реальность призрака. Ведь чем отличается призрак, призрачная реальность, от реальности, которую мы с вами называем стабильной и физической. Призрачная реальность – это реальность, которую невозможно ухватить, которая от вас ускользает, которая неизвестно откуда возникает и неизвестно куда исчезает. Но именно с такой реальностью и имеют дело современная физика, современная космология и современная астрономия. Вот те вещи, которые я вам говорю сейчас, но говорю человеческим языком, к сожалению, в школах говорят языком скучных математических формул, и многие люди думают, что это не имеет к ним отношения. Ну хорошо, это речь идет о Полярной звезде, о далеком от нас объекте. Заметьте, что в учебниках по астрономии орбиты звезд выглядят как окружности с единым центром — неподвижной Полярной звездой. Она является неким астральным центром вселенной. А если делать проекцию Полярной звезды на каждого из вас, если Полярная звезда является центром, вокруг которого все вращается, то вполне естественно задать вопрос: а в проекции на человека где тогда будет находиться Полярная звезда? Если вы спроецируете все небо на себя, то где окажется Полярная звезда? Если вы горизонтальны, то это окажется солнечное сплетение. Если же вы стоите, то это окажется темя. И так с каждым астрономическим объектом на небе. Каким бы загадочным, каким бы причудливым он ни был, ему соответствует в вашем телесном, духовном и психологическом восприятии некая интимная, личностная реальность. В этом смысле дешевенькие книжечки по астрологии, где каждое созвездие соответствует определенной части человеческого тела, как бы затаскали и дискредитировали эту очень важную идею. Даже не идею, а это очень важное сообщение. Получается, что человеческое тело является посланием о строении мироздания. Посланием, которое мы читаем, можем читать, чувствуем и всегда можем перевести на язык человеческих слов.
Вам знакомо вот такое: вдруг со всех сторон на вас наваливается страшная тяжесть, вы погружаетесь во тьму, вас сдавливает все больше и больше, сплющивает в какую-то точку, тяжесть становится невыносимой, она давит на вас? Помните, Остап Бендер говорил: я неравно узнал, что на каждого человека  давит столб атмосферного давления; вы знаете, я последнее время стал ощущать эту тяжесть. Но когда человек ощущает эту странную тяжесть, которая наваливается на него, которая сопровождается тем, что сгущается тьма, когда его сдавливает в какую-то точку пространства, как при рождении (вы-то, может, этого и не помните, а подсознание ваше помнит), или когда вы приближаетесь к границе жизни своей, – вот в это время человек все это ощущает. Косвенно об этом у вас свидетельства есть. Вы об этом знаете. Дело в том, что математики и космологи моделируют тот объект, который соответствует данному состоянию, это коллапс, черная дыра. Вот, скажем, в центре нашей галактики находится черная дыра, вся галактика вокруг этой черной дыры вращается. Само название «черная дыра» уже говорит об очень многом. Там такое сильное тяготение, что свет не может исходить оттуда, лучи света искривляются и не могут вырваться из этого пространства, поэтому это и называется «черная дыра». Этот объект невидим на небе. Его математически вычислили, это вытекало из современной астрофизики, что такие объекты должны существовать. Ну и что, мало ли какие объекты существуют, мало ли каких объектов не видно? Но все дело в том, что эти объекты являются машиной времени. Вот той самой машиной времени, которую безуспешно пытаются построить и никогда не построят, эта машина времени в природе, в космосе, в мироздании существует.
Дело в том, что тяготение там настолько сильное, что если бы человек мчался к этому объекту, а мчаться надо с очень большой скоростью, то перед ним, когда он начнет подлетать к черной дыре, возникнет стена. И чем ближе он будет подлетать к этой дыре, тем стена эта будет более зримой. А вся наша вселенная при этом по закону теории относительности сожмется в один фиолетовый луч. Позади будет фиолетовый луч, а впереди будет разрастаться черная стена. И сколько бы он ни летел в это пространство черной дыры, он будет бесконечно падать в бездну и никогда не сможет остановиться. Это будет вечное бесконечное падение. Если смотреть с нашей стороны, со стороны земли. Но все дело в том, что если смотреть о т т у д а (я не хочу, не приведи Господи, я не тороплюсь), эта линия называется «горизонт мировых событий», – если смотреть с «того света», потому что оттуда свет не вырывается. Надо прочитать «Божественную комедию» Данте – все, что происходит в аду, и есть описание того, что происходит при подлете к черной дыре. Но если взглянуть оттуда, то вы преспокойно влетели за 29 минут, и дальше произойдут поразительные вещи. Во-первых, как только вы влетели, то время поменяет направление: прошлое станет будущим, а будущее – прошлым – и вы увидите самого себя рождающимся. Вы выйдете сами себе навстречу. Старец встретит себя младенцем. Те вещи, которые я вам рассказываю, наверное, вы уже видели в мифологии, правда? Те вещи, которые я вам рассказываю, вы найдете в любом учебнике. Это сценарий подлета к черной дыре, им пользуется астрономия и астрофизика. Но все дело в том, что нас интересует духовная реальность этого процесса. Для того чтобы описать эту духовную реальность, нам недостаточно нарисовать точечки на доске и пунктиры. Нам нужна вера, нам нужна мифология, потому что когда речь идет о такой запредельной реальности, то и нужен миф. Миф – это то же, что и символы математиков, геометрические символы, которые требуют веры. То же самое язык мифов. Это и есть наш язык. Он такой же абсолютно достоверный, как и язык математики. Все претензии науки на то, что она, дескать, дает достоверные знания, а мистика дает какие-то другие. Нет, такие же абсолютно, просто у вас язык другой. Они говорят: точка, поверхность, реальность. Но, как блистательно показал Бертран Рассел, все это требует веры. То же самое с этим мистическим, гуманитарным знанием, это требует веры.
Так вот, чтобы обозначить эту реальность, когда вы выходите сами себе навстречу, когда прошлое и будущее меняются местами, когда вдруг цепь жизни замкнулась и вы встречаете себя, так вот эту встречу китайцы давным-давно обозначили безо всякой математики. У них это существо в китайской мифологии называется Паньгу – старик-младенец. Он и есть не что иное, как человек-вселенная, человек-мироздание, человек космический. Человек, который, в отличие от нас с вами, еще не завершившихся в своей космической жизни (мы не обрели свое прошлое, будущее, настоящее во всей полноте), человек космический Паньгу и есть человек, который обрел свое прошлое, будущее и настоящее во всей полноте. Он видит не ту Полярную звезду, которая над головой в этот момент. Он видит все Полярные звезды, которые Иван Грозный видел, которую увидят наши потомки и которую видим мы. Он видит прошлое, будущее и настоящее одновременно. Вот что происходит в этом мистическом времени.
Я говорю: время – мистическое. Физики и космологи говорят:, что же здесь мистического? Это объект, это черная дыра, просто там такое тяготение, там лучи искривляются. Я им объясняю: да, это вы так называете, это вас у страивает. Не понимают, не могут понять. Но не все. Иногда после лекций ко мне подходят. Обычно это бывают старые физики или, наоборот, очень молодые. Подходят и говорят: ну да, конечно, ведь реальность, которая соответствует черной дыре, это та реальность, где скорость частиц близка к световой. Дальше физические скорости кончаются. Для того чтобы преодолеть барьер, нужно лететь со сверхсветовой скоростью, физически такой скорости не бывает. Да, это правильно. Но, когда мы моделируем такую скорость мысленно, мы получаем такое физическое пространство, физическое время и ту модель, которая существует. Более того, ведь это физический, астрономический объект. Получается, что не будь мистики, астрономы просто не смогли бы рассказать нам про эту реальность, про эту черную дыру. Мы бы ничего про это не узнали.
Короче говоря, возникла идея. Суть ее сводится к следующему: когда начали открывать те или иные химические элементы, об их существовании еще не знали. Постепенно их стали открывать: открывают сегодня один элемент, завтра другой, послезавтра третий и так далее. Хорошо, а будет конец этому? – спросил тогда Менделеев. Все время будут открывать новые элементы или когда-нибудь появится граница? Возникла идея – таблица, которая получила название таблицы Менделеева. Кстати говоря, эту таблицу он увидел во сне. Он любил пасьянсы; пасьянс – мистическая игра, там четыре масти (обратите внимание, я на прошлых лекциях говорил о значении четырехмастного кода, скажем, генетический код четырехмастный, четыре времени года, четыре стороны света и так далее). Раскладывая пасьянс, он пришел в конечном итоге к созданию своей таблицы для всех элементов, где были клеточки для тех элементов, которые еще не открыты. Потом, когда была создана таблица, эти клеточки стали заполняться и заполняются до сегодняшнего дня. Они заполняются, потому что они должны быть.
Так вот, вполне естественно предположить, что такого рода мистические реальности типа черной дыры – их ведь тоже не бесконечное множество, этих реальностей, – они поддаются описанию. И они поддаются перекодировке на язык мистики, на язык мифологии, на язык религии, на язык архетипов. В конечном итоге возникает идея свести все это к некоему единому целому. И тогда перед нами довольно стройная и вполне объективная картина. Я не настаиваю, что это окончательный вариант, хотя в последние годы все попытки ее расширить или сжать не увенчались успехом. Итак, на этих реальностях я останавливаюсь. За точку отсчета берется объект под названием «черная дыра». Можно не брать этот объект. Можно просто в качестве объекта выбрать световой луч, скорость которого – предельная скорость для всех объектов. За точку отсчета берется то состояние, которое испытал бы каждый из нас, если бы он стал светом. Вы скажете: но это же отдаленная от нас реальность. Никто из нас со скоростью света не мчится. Вы глубоко заблуждаетесь. Не только каждую секунду, каждую миллионную долю секунды вы мчитесь со скоростью света. Вы состоите из молекул, молекулы – из атомов, атомы – из частиц, частицы обладают свойствами волны, они излучаются в мироздание, и вы постоянно излучаетесь всем своим существом в мироздание. И именно со скоростью света, скоростью, близкой к световой. Излучать свет и мчаться с субсветовой скоростью – принципиально разные процессы. Поэтому не надо для аналогии использовать термин «мчаться», лучше – «излучать». Вот это действительно будет соответствовать такой сложной квантовой, биологической, духовной и так далее системе, как человек. И если уж использовать аналогии из современной физики для обозначения психологического состояния человеческой души, то лучше из квантовой физики, а не школьные примеры с ракетами, чтобы продемонстрировать единую связь собственного, субъективного времени и энергии пространства, в котором человек находится.
Вы не знаете об этом? Нет, вы знаете об этом. Если вы читали Евангелие, то знаете. Потому что в Евангелии все время говорится: «Был человек, посланный от Бога; имя ему Иоанн... Он не был свет, но был послан, чтобы свидетельствовать о Свете...» То есть о Христе. «Аз есмь свет», – говорит про себя Христос. Да, но ведь это метафорически, говорите вы. А кто вам сказал, что метафорически? Это так объяснили для рационального сознания. А ведь Христос не утверждал, что он говорит метафорически. Он не говорил, что изъясняется стихами. Он говорил: «Истинно, истинно говорю вам». Вот в чем дело. То есть реальность, которая воспринимается нами как поэзия и как метафора, на самом деле обладает сверхреальностью и сверхдостоверностью. И поэтому я назвал эту реальность, которая обладает сверхреальностью и сверхдостоверностью мистического или космического знания, метаметафорой. По аналогии с физикой и метафизикой.
Надо вам сказать, что за 50-100 лет до рождения Христа уже существовала религия кумранитов (кумранские свитки были обнаружены в 1947 году). Примерно одна десятая часть этих свитков расшифрована и прочитана. Когда в первый раз прочитали, то были потрясены. Боже мой, да это же свидетельство о Христе, потому что, смотрите: вот они собираются по двенадцать патриархов, вот они пьют вино и едят хлеб, вот они принимают крещение в воде, вот их «учитель праведности», которого убил нечестивый жрец, но который вернется снова, и они ждут его Второго пришествия. Уже решили, что это прямое историческое свидетельство, еще одно подтверждение исторической реальности Христа, как вдруг страшное разочарование постигло религиозные круги католического мира. Вдруг выяснилось, что эти свитки относятся ко времени до Рождества Христова. От ста до пятидесяти лет. Больше того, многие слова Христа, которые потом появились в Евангелии, пословицы и поговорки, которыми изъясняется Христос, уже были в обращении у кумранитов. Например, помните, Христос говорит: если у вас у кого-то овца упадет в субботу, неужели вы ее не вытащите? Но дело в том, что у кумранитов как раз написано: чти субботу; даже если овца упадет в колодец, не вынимай ее. Кумраниты жили, полностью отказавшись от материального благополучия, по-коммунистически, у них не было даже денег, они должны были все отдавать на общину, женщинам запрещалось носить украшения. Правда, дотошные ученые раскопали одну могилу, где среди множества других была женщина с украшением на ноге. Жили они в этих кумранских  пещерах и занимались только одним делом – книгой. Фактически писали Библию. Создавали ее. Жили для тех, кто ее пишет. Одни уходили на запад в город, другие растирали чернила, третьи готовили пергамент и папирус, четвертые готовили  пищу. Десять тысяч человек жили в пустыне для книги! Только для книги. И были счастливы, отказываясь абсолютно от всего. Они учили, что придет царство света, они говорили, что здесь, на земле, царство тьмы, а что жизнь Царствия Небесного – это есть жизнь света.
Когда пришел Христос, он говорил об этом же. Он говорил о царстве света, Царстве Небесном, да ведь это же он говорил «метафорически», он имел в виду не реальный, «физический свет». А кто вам сказал, что он говорил метафорически? Кто вам сказал, что он не имел в виду свет действительный, физический? И что значит физический свет? Понимаете, это очень интересная вещь. То есть физик берет, разлагает нечто живое на какие-то безжизненные схемы, а потом говорит: вот, это неживая, мертвая схема. Вот это мертвый фотон.
Мне один исследователь сказал: «Господи, да какие ж они мертвые, когда электрон с протоном сцепятся, попробуй их разлучи. Это же любовь, неужели непонятно? Я, старый дурак, только в конце жизни это понял». Он еще многое понял. Он, например, понял, что нельзя туда лезть, нельзя нарушать интимную жизнь вселенной. И он еще другое понял. Он понял, что человеческие чувства: радость, любовь, ненависть – все это имеет эквивалент в том, что называют словом «энергия». И когда это энергия разрушения – это ненависть. Когда это энергия созидания, животворящая, дающая жизнь всему вокруг, свет как источник жизни, который египтяне изображали в виде многорукого солнца, протягивающего всем свои руки, – вот этот величайший свет есть свет любви. И когда Христос дал заповедь: «Люби ближнего твоего, как самого себя», – он говорил и о космологической, и о физической реальности, об огромной, гигантской силе вселенной. Ну да, потом это так получилось, что мы все это разорвали, что все это надо понимать иносказательно. Разделили реальность на физическую и духовную. Да, нет недуховной реальности, как нет реальности нефизической. Вся духовная реальность обладает гигантской физической силой. Вся физическая полностью и целиком одухотворена. На самом деле мир вовсе не так непознаваем, как об этом говорит современная наука.
Возьмем за основу реальность – скорость света. В данном случае я сошлюсь на Циолковского. Надо вам сказать, что из Циолковского сделали идиота, придурковатого, который дирижабли мастерил, ракеты пускал, орден на груди носил, на велосипеде катался. Отчасти он сам этому подыгрывал. Дело в том, что был такой способ: поэтика юродства великих святых и мыслителей. Не только в России, но особенно в России 30-х годов. И Павлов корчил из себя сумасшедшего, и Циолковский. Понимаете, в чем дело, ведь юродство есть посрамление повседневного житейского сознания. Василий Блаженный тоже был юродивый. Но это означает только то, что посрамляется человеческий разум, повседневный разум. А юродствовали? Ну, конечно, юродствовали. Гамлет тоже юродствовал, и Циолковский тоже юродствовал: посрамлял тот разум, который утвердился в 30-х годах. И когда его самая главная идея об обретении человеком космоса, мироздания как своего «Я», как обретения не просто своего дома даже, а своего «Я», своей личности, не нашла ни малейшего понимания в ученом мире, он стал обещать, что космос даст нам горы хлеба и бездну могущества. Когда и эта идея не согрела вождей в Кремле, то ракеты и космическое пространство он оставил для себя и для своих друзей, а правительству стал говорить, что надо делать дирижабли. Стал делать дирижабли и даже орден за это получил, а отнюдь не за свои космические идеи.
А вот космические его идеи были мистическими, глубоко мистическими. И сейчас я хочу сослаться на разговор Константина Эдуардовича с Чижевским, его учеником, который впоследствии открыл ритмы солнечной активности и воздействие этих ритмов на человечество и за это отсидел десять лет в коммунистическом концентрационном лагере. Эта беседа опубликована. Циолковский ему сказал следующие слова: «Вы знаете, что, поскольку мы все с вами состоим из атомов, из частиц, из воли, рано или поздно человечество вылетит, как из кокона, из той оболочки, в которой оно находится, и превратится в некое чистое существо. Я совершенно убежден, что весь космос заселен лучистыми существами». Что, Циолковский здесь какую-то новую информацию сообщал? Да любой приходской батюшка скажет: вот он, серафим шестикрылый! Тело его состоит из огня, и шесть крыльев его усыпаны очами. Многоочитые херувимы и шестикрылые серафимы. Да, мироздание населено лучистыми существами, мы знаем эти существа, они называются «ангелы», «архангелы», «херувимы», «серафимы», «силы», «престолы», «власти». Даже знаем их символические очертания. Но Циолковский не испытывал ни малейшего интереса к религиозной символике, он просто говорил о той реальности, которая ему открылась. И он сказал Чижевскому, что рано или поздно человечество обретет свою лучистую природу. И вот я мел в руке держу: он твердый, он состоит из  частиц, а значит, он содержит в себе свою лучистую природу, рано или поздно изменяется и становится светом. Но этот свет отнюдь не является неодушевленным и плотным. Наоборот, это и есть самая живая и мыслящая субстанция мироздания. Вся вселенная, говорит Циолковский, является сияющим мировым разумом. Этот разум состоит из сияющих лучистых существ. Рано или поздно человечество превратится в такое лучистое  существо.
Свет, который светит во тьме, свет, вокруг которого физически может быть темнота. Человеку, наоборот, может казаться, что он погружается в страшную тьму, потому что именно в этот момент тот свет, который называется в православной символике «свет невечерний», как раз и называется самым высшим светом. Это не значит, что свет, идущий от солнца, который мы видим, не обладает реальностью, нет. Но это лишь поверхность айсберга – той духовности, которая пронизывает все мироздание. И духовный свет физичен, космичен и обладает большей силой, чем тот свет, который мы называем физическим. И тогда получается очень интересная вещь. Если мы вспомним о лучистых существах Циолковского, которые заселяют все мироздание, а Циолковский, к сожалению, не понимал теории относительности, он был воспитан на ньютоновской механике, он был школьным учителем, преподавал физику и теории относительности не понимал, но, если бы он понимал теорию относительности, ему бы пришлось продолжить свою мысль. А так как эти существа – лучистые, значит, они могут мчаться со скоростью  света; а если они могут мчаться со скоростью света, то прошлого, будущего, настоящего для них не существует. Вы знаете, как изображался Святой Дух: посередине треугольника глаз испускает свет, это из масонской символики середины восемнадцатого века. Так вот, если этот свет обладает зрением, он видит прошлое, будущее и настоящее одновременно. Есть для него смерть? Нет, конечно. То есть в каком смысле нет? Что он не умирал? Как Христос, он умирал. Но такой смерти, как у человека, у него нет. Он видит свое рождение до рождения, он видит свою смерть после смерти. «До» и «после» меняются местами,  возникает другое, мистическое пространство, о котором, кстати говоря, знают современная физика, и современная космология, и меньше знает современная мистика. Она слишком обросла ньютоновской физикой.                ,
Та картина мистической жизни, которую мы видим в популярных брошюрках, к сожалению, весьма далека от ослепительной картины мироздания, которая открывается для светоносной жизни. Но раскройте любое произведение Шекспира, Данте, Льва Толстого, Достоевского – что, там события развиваются от прошлого к будущему? Вы можете назвать хоть одно великое произведение, где события выстраиваются вот так, как в нашей обыденной жизни? Сначала человек родится, потом живет, потом умирает? Ничего подобного. Повествование идет совершенно по другим законам – так называемым художественным, я бы предпочел слово «мистическим», где пространство-время обладает совершенно иными законами. Это, кстати, блистательно написал Лихачев в своей книге «Слово и художественное пространство». Там сплошь и рядом человек умирает, потом рассказывается о его жизни или вначале идет рассказ о самом важном событии в жизни человека. Прошлое, будущее, настоящее постоянно меняются местами. Почему? Да потому что на самом деле искусство рассказывает нам о реальности вечной жизни. Но эту вечную жизнь, с одной стороны, не надо полностью отрывать от нашей жизни, потому что она строится из того же самого материала, из той самой жизни, которую мы с вами прожили. Но жизнь, которую мы с вами прожили, в вечной жизни по законам света смотрится совершенно по-другому. И каждое событие растягивается в бесконечность. Обретает вечность фотона.
Тут с точки зрения обычного здравого смысла что-то нелепое творится. Разве нет в вашей жизни кульминационных моментов, которые всю ее пронизывают? Того мгновения, которое «длится вечно»? Одновременно множество бесконечных мгновений – вот что такое вечная жизнь. То есть вечную жизнь нельзя изобразить как «до» и «после». Она состоит из множества бесконечных мигов. Для того чтобы ее описать, у нас не хватает слов, рецепторов, смелости мысли. Но здесь надо пользоваться также, как и в математике, дерзкими символами.
Между тем в нашей повседневной жизни постоянные знаки присутствия вечной жизни очень и очень ощутимы. Это прежде всего сфера человеческих чувств. Человеческие чувства дают более достоверную картину мира, чем бесстрастный и отчужденный научный опыт. Если вы влюблены и вам скажут, что это завтра пройдет, и если вы будете ощущать это чувство как чувство, которое может пройти, то это не будет любовью, раз вы ощущаете, что это может пройти. Это любовь только в том случае, если вы ощущаете ее как вечное и бесконечное чувство. То же самое, кстати говоря, и с чувством ненависти. Чувство ревности, уязвленное самолюбие у короля Лира не имеет никаких границ в пространстве и времени. Представьте себе короля Лира, который рассердился на своих дочерей, а завтра опомнился и – все в порядке. Да кому нужен король Лир таким? Он неинтересен, это не космический король Лир. Представьте себе Ромео и Джульетту, которые не чувствуют, что они могут умереть из-за своей любви, и не чувствуют, что это любовь вечная. Это не будут Ромео и Джульетта, этого и читать никто не будет. Искусство рассказывает нам только о вечной жизни. И сфера наших чувств, хотя мы живем жизнью временной, из мира вечного. Поэтому чувства обладают огромной ценностью. Они дают нам информацию о вечной жизни. Как их ни третировали, как их ни изгоняли, как ни пытались объявить чувства чем-то второстепенным и чем-то не очень важным – эмоции! Как раз эмоции и есть самая Достоверная жизнь. Самая истинная жизнь – жизнь эмоциональная. Невесомость обозначена как любовь. Но, если вы мчитесь с еще большей скоростью, возникает то, что осуществилось у Ромео и Джульетты после их сближения, возникает то, что больше влюбленности, больше простой близости – любовь. Но, когда это возникает, за этим следует другая стадия, более сложная, – полет со скоростью света. А если вы летите со скоростью света, то вас разлучают с самим собой, потому что вы, подлетающий, никогда не встретитесь с тем, смотрящим оттуда. Это вы, двойник, разлученный с самим собой, это есть некая страшная реальность, которую можно уподобить только смерти. И, кстати говоря, некоторые описания клинических состояний это дают: когда человек сам над собой поднимается,  видит себя со стороны. Это то, что в любви можно обозначить словами «неизбежная разлука», потому это раздвоение с самим собой и есть не что иное, как разлука в любви, то, что происходит с Ромео и Джульеттой. Затем подлет к черной дыре, и вас раздавливает, разрывает на части. Это, кстати, предвидит Джульетта. Она говорит Ромео: я так тебя люблю, что готова разорвать твое тело на множество звездных осколков. Она знает силу своего чувства. Оно такое, как при подлете к черной дыре. Огромная космическая сила, которая действительно разорвет на множество звездных осколков Ромео и Джульетту. Затем – появление внутреннего наблюдателя. Это то, что можно обозначить словом «встреча». Но это та встреча, которая произошла у Ромео и Джульетты в склепе, уже за пределами нашего мира. Встреча над человеческими встречами. И наконец, возникает то, что в физике обозначают словом «сингулярность». Не поддающееся описанию. Это нечто такое, с чего мы начали сегодня разговор. Жизнь, где прошлое, будущее и настоящее существуют вместе. Где самая отдаленная точка пространства находится близко. Где самая сильная и самая острая ненависть в то же время является любовью. Где весь привычный ход событий настолько необычен, настолько не похож на земной, что даже происходит тот парадокс, который у Булгакова в «Мастере и Маргарите» взят эпиграфом, строка из «Фауста»: «Я часть той силы, которая, делая зло, вечно творит добро». Каким образом это  происходит в этом мистическом пространстве? Здесь жизнь обретает свое космическое значение, свою полноту, она становится жизнью вечной.
Информация об этом у нас с вами есть. Она постоянна, иначе бы мы вообще не понимали, о чем идет речь, когда говорится о вечной жизни. Надо обладать должным к себе доверием. Я хочу вернуть вас к одному моменту, когда Наташа Ростова, в разлуке с Болконским, рассуждает о вечности. Кто-то говорит: трудно представить себе бесконечность. А Наташа-то влюблена! И она говорит: ну, почему же трудно? Сегодня есть, вчера было, завтра будет, всегда. Ей легко, потому что в ней есть любовь.  Окружающим трудно, потому что в это время чувство любви у них притупилось. Она знает главную тайну, потому что у нее в сердце есть любовь.
Я бы хотел, чтобы вы не воспринимали это как некую романтическую сказку и какое-то красивое построение. На самом деле все, о чем я говорю, обладает полной достоверностью. Это такая же реальность, как закон всемирного тяготения или таб лица умножения. Это реальность, которая по какому-то странному недоразумению не то утаивается, не то человечество по какой-то причине не в состоянии ясно ее видеть и сознавать. Но, во всяком случае, наступает момент вот такой встречи и узнавания, где мы, временные, узнаем себя, двойника вечного. И это узнавание приносит нам одновременно и радость, и разочарование, а главное – дает нам очень важные знания о жизни вечной.

ЧАША СОКРАТА И ЧАША ИИСУСА

Эпизод с молением о чаше напоминает широко известный в античном мире сюжет из жизни Сократа. За 600 лет до Рождества Христова в Афинах состоялся публичный суд над философом. Ареопаг приговорил Сократа либо к изгнанию, либо к чаше с ядом. Совершенно неожиданно для судей семидесятилетний мыслитель выбрал чашу. Самый популярный философ античного мира Платон прославил своего учителя и создал его своеобразное житие. После добровольного выбора Сократа чаша, бывшая до этого  символом беззаботной радости, стала еще и символом подвига.
Слова Иисуса «да минует Меня чаша сия» понятны только в контексте казни Сократа. Моление о чаше подразумевает возможность выбора. Сократ выбрал чашу с ядом вместо изгнания – Иисус тоже мог стать изгнанником, скажем, в земле Египетской или в Средиземноморье. Такова, в частности, судьба апостолов. Они разбрелись по всему свету: кто в Рим, кто в Афины, кто в Индию, кто дошел аж до Скифии. Для Иисуса такой исход неприемлем. Он уже создал поэму о своей, грядущей судьбе, о насильственной смерти и грядущем воскресении. Не подлежит ни малейшему сомнению, что Сын Божий страдал и хотел избежать страдания. Грядущее воскресение из мертвых виделось ему так же смутно, как всякому верующему человеку. Слово «вера» вовсе не означает отсутствие каких-либо сомнений. Христос сомневается и колеблется, как сомневался бы на его месте всякий смертный. Иисус не придерживается учения стоиков, и в этом смысле он подвержен эмоциям намного более, чем Сократ, выпивший чашу с цикутой, словно чашу с вином или даже с простой водой. Сын Божий чувствовал все, что должен чувствовать простой человек и даже в большей мере, чем простой человек, поскольку был Богочеловеком и в любой момент мог как угодно изменить свою земную судьбу. Его томление в Гефсиманском саду у ручья Кедрон было бы намного мягче и совсем не так мучительно, если бы не богочеловеческая возможность все изменить. Стихи о грядущей гибели особенно трогательны и до предела насыщены поэтическими метафорами. Такова метафора о чаше, которую предстоит испить. Но еще поразительней метаметафора о чаше с вином, когда Иисус указал на нее апостолам и сказал, что это его кровь, изливаемая за всех людей. Апостолы были в шоке, когда Иисус, учреждая таинство евхаристии, призывает своих учеников пить его кровь и есть его тело в виде вина и хлеба. Их смятение можно понять. Иисус не только Богочеловек – Сын Божий, он еще и великий поэт. Его суждения поражают своей парадоксальностью.
Но это, прежде всего, стихи.

Если пшеничное зерно,
Падши на землю, не умрет,
То останется одно;
А если умрет,
То принесет много плода.
Любящий душу свою
Погубит ее,
А ненавидящий душу свою в мире сем
Сохранит ее в жизнь вечную...
И когда Я вознесен буду от земли,
Всех привлеку к Себе.

Все эти предсказания о грядущем распятии, погребении в пещере, воскресении с последующим позднее вознесением еще  и гениальная поэзия. История полна случаями, когда поэты в самых сокровенных стихах предсказывают свою судьбу, сами не   подозревая об этом. Как Бог Иисус ясно видит свою судьбу, потому что сам ее сотворил. Как Богочеловек он сомневается, смущается, ищет. Как великий поэт он пишет великие стихи, где предсказана вся грядущая судьба. И все это в одном лице неслиянно и нераздельно. Как великий поэт Иисус, прежде всего, взывает к слову, действует словом и говорит о слове, как о самом верном пути к себе.

И если кто услышит Мои слова и не поверит,
Я не сужу его:
Ибо Я пришел не судить мир,
Но спасти мир.
Отвергающий Меня
И не принимающий слов Моих
Имеет судью себе:
Слово, которое Я говорил,
Оно будет судить его
В последний день...

И сегодня далеко не все гениальные высказывания Спасителя известны людям. Все напечатано, но далеко не все на слуху. Вот, например, грандиозный финал стиха, приведенного выше:

Ибо я говорил не от Себя,
Но пославший Меня Отец,
Он дал Мне заповедь,
Что сказать и что говорить;
И Я знаю, что заповедь Его
Есть жизнь вечная.

Вечная жизнь, в слове и слово – жизнь вечная – такова поэтика Иисуса, которую глубже и тоньше других чувствовал его любимый ученик Иоанн.
Прежде чем испить полностью свою чашу страданий, Иисус прощается с апостолами и дает им новую заповедь в стихах. Его прощание перерастает в грандиозную метаметафору пути, которым Спаситель покидает мир. Этот путь – сам Иисус, и никто не может пройти по этому пути, кроме самого Христа. И снова замечу, что любой самый смелый футурист позавидовал бы такому образу. Вот эта гениальная поэма ухода:

Заповедь новую даю вам,
Да любите друг друга...
Да не смущается сердце ваше;
Веруйте в Бога
И в Меня веруйте.
В доме Отца Моего обителей много,
А куда Я иду, вы знаете,
И путь знаете...
Я семь путь и истина и жизнь;
Никто не приходит к Отцу,
Как только чрез Меня...
Я в Отце и Отец во Мне.

Ох, как это сложно для тех, кто не понимает поэзию и метаметафору. Иисус и Сын, и Отец, и путь к Отцу. Он сам себя молит: «Да минует Меня чаша сия», – и сам себе повелевает эту чашу испить, но выбор в его руках, потому что он и Сын и Отец.               

ПОЭМА ИИСУСА О РАСПЯТОМ И ВОСКРЕСШЕМ

Рожденное от плоти есть плоть,
Рожденное от Духа есть дух.
Дух дышит, где хочет,
И голос его слышишь,
И не знаешь, откуда приходит,
Куда уходит.
Так бывает со всяким,
Рожденным от Духа.

Если Я сказал вам о земном
И не верите,
Как поверите,
Если буду говорить о небесном?
Никто не восходит на небо,
Как только сошедший с небес
Сын Человеческий,
Сущий на небесах.

Приходящий свыше
И есть выше всего;
А сущий от земли
Земный и есть,
Ибо тот, кого послал Бог,
Говорит, как Бог,
Ибо не мерою
Дает Бог Духа.
В начале бе Слово,
И Слово бе у Бога,
И Слово бе Бог.

Оно было в начале у Бога.
Все через него начало быть,
Что начало быть,
И без него ничто не начало быть,
Что начало быть.

В нем была жизнь,
И жизнь была свет человеков.
И свет во тьме светит,
И тьма его не объяст.
         
БЛАГАЯ ВЕСТЬ

Совет предвечный              ,
Открывая отроковице,
Гавриил предста,
Тебя лобзая
И вещая:
– Радуйся, земля ненасеянная,
Радуйся, купино неопалимая,
Радуйся, глубино неудобозримая;
Радуйся, мосте к небесам приводящий,
И лестница высокая, которую Иаков видел;
Ею же сниде„Бог.
Радуйся, сосуд манны небесной,
Радуйся, баня, омывающая совесть.

– Как человек являешься ты предо мною, –
Говоришь слова,
Превышающие разумение человека,
Ибо ты сказал, что Бог будет со мною
И вселится во утробу мою.
Как могу вместить невместимого,
Носимого херувимами?
Да не прельсти меня лестию,
Не знаю я плотской сласти,
Браку есть непричастна;
Как же отрока рожу?

– Бог идеже хочет,
Побеждает естества чин.

Ужасошася всяческая
О божественной славе Твоей;
Ты бо неискусобрачная Дево,
Имела еси во утробе,
Над всеми Бога,
И родила еси безлетного,
Предвечного Сына.

О тебе радуется, Благодатная,
Всякая тварь,
Ангельский собор
И человеческий род.
О, священный храме
И раю словесный,
Девственниц похвало,
Ложесна бо твоя
Престол сотвори
И чрево твое содея
Пространнее небес.

Яко посуху шествовал еси Израиль
По бездне стопами,
Тако и ты родишь
И Девой пребудешь.

ПИР

– Могут ли печалиться
Сыны чертога брачного,
Если с ними жених?

Приидите выпить вино новое,
Не от камене неплодно чудодеемое,
Но бессмертия источник,
Из гроба одождивший Христа.

Я есть корень и потомок Давида,
Звезда светлая и утренняя,
И Дух, и невеста говорят: приди!

Если зерно не умрет в земле,
То пребывает мертвым.
Если же умрет,
То принесет много плода.

Се, жених грядет во полунощи,
И блажен его же обрящет бдяша. ,
Недостоин же паки его же обрящет спяща,
Блюди убо душе моя,
Не сном отяготися,
Да не смерти предана будеши,
И Царствия вне затворишеся,
Но воспряни зовущи:
Свят, Свят, Свят еси Боже,
Богородицею помилуй нас.

ПОЭМА О ХЛЕБЕ НЕБЕСНОМ

Тогда Я возведен был Духом в пустыню
Для искушения от диавола,
И, постившись сорок дней и сорок ночей,
Напоследок взалкал.
И приступил ко Мне искуситель и сказал:
«Если Ты Сын Божий,
Скажи, чтобы камни сии
Сделались хлебами».
Я же сказал ему в ответ:
«Написано: не хлебом единым
Будет жить человек,
Но всяким словом,
Исходящим из уст Божиих».

И я пошел к Ангелу и сказал ему:
Дай мне книжку.
Он сказал: «Возьми, съешь ее;
Она будет горька во чреве твоем,
Но в устах твоих будет сладка, как мед».
Когда же съел ее,
То горько стало во чреве моем.

Отче наш,
Иже еси
На небеси,
Да святится Имя Твое,
Да приидет Царствие Твое,
Да будет Воля Твоя,
Яко на небеси
И на земли.
Хлеб наш насущный
Даждь нам днесь
И остави нам долги наши,
Яко же и мы оставляем
Должникам нашим,
И не введи нас во искушение,
Но избави нас от лукавого.

Не заботьтесь для души вашей,
Что вам есть и что пить,
Ни для тела вашего,
Во что одеться.
Душа не больше ли пищи,
И тело одежды?
Взгляните на птиц небесных:
Они не сеют, не жнут,
Не собирают в житницы;
И Отец наш Небесный питает их.
Вы не гораздо ли лучше их?
Итак, не заботьтесь и не говорите:
«Что нам есть и что пить?»
Ищите прежде Царства Божия
И правды его.
И остальное приложится вам.

Когда же наступил вечер,
Я возлег с двенадцатью учениками.
И, когда они ели, взял хлеб
И, благословив, преломил его
И, раздавая ученикам, сказал:
«Примите, ядите,
Сие есть Тело Мое».
И, взяв чашу и благодарив,
Подал им и сказал:
«Пейте из нее все;
Ибо сие есть Кровь Моя
Нового завета,
За многих изливаемая
Во оставление грехов.
Сказываю же вам,
Что отныне не буду пить
От плода сего виноградного
До того дня,
Когда буду пить с вами новое вино
В Царстве Отца Моего.
Вкусите и видите, яко благ Господь,
Блажен человек, иже уповает на него».

И узрел я чистую реку воды жизни,
Светлую, как кристалл,
Исходящую от престола
Бога и Агнца...
Среди улицы его,
И по ту и по другую сторону реки,
Древо жизни,
Двенадцать раз приносящее плоды,
Дающее на каждый месяц плод свой;
И листья дерева — для исцеления народа.

Приидите, пием пиво новое
Не от камене неплодна чудодеемое,
Но бессмертия источник,
Из гроба одождивше Христа.

Телец упитан. Стол накрыт,
Всякий приди и ешь,
Кто постился и не постился,
Христос воскрес,
И нет ни одного мертвого во гробах.

БЛАЖЕННЫЕ

Блаженны нищие духом,
Ибо их есть Царство Небесное.

Блаженны плачущие,
Ибо они утешатся.

Блаженны кроткие,
Ибо они наследуют землю.

Блаженны алчущие и жаждущие правды,
Ибо они насытятся.

Блаженны милостивые,
Ибо они помилованы будут.

Блаженны чистые сердцем,
Ибо они Бога узрят.

Блаженны миротворцы,
Ибо они будут наречены Сынами Божиими.

Блаженны изгнанные за правду,
Ибо их есть Царство Небесное.

Блаженны вы, когда будут ругать вас,
И гнать, и всячески несправедливо злословить за Меня.

Радуйтесь и веселитесь,
Ибо велика ваша награда на небесах:
Так гнали и пророков до вас.

Вы – соль земли.
Если же соль потеряет силу,
То чем сделаешь ее соленою?
Она уже ни к чему не годна,
Как разве выбросить ее вон
Под ноги людям.

Вы – свет мира.
Не может укрыться город,
Стоящий на вершине горы.
И зажегши светильник,
Не ставят его внизу под укрытием,
Но водружают на высокий подсвечник,
И светит всем в доме.

Так да светит свет ваш
Перед людьми,
Чтобы они видели
Ваши добрые дела
И прославляли Отца вашего Небесного.

О СПЯЩИХ И БОДРСТВУЮЩИХ

Душа Моя скорбит смертельно;
Побудьте здесь и бодрствуйте со Мною.
Отче Мой! Если возможно,
Да минует Меня
Чаша сия:
Впрочем, не как Я хочу,
Но как Ты.

Так ли могли вы:
Один час бодрствовать со Мною?
Бодрствуйте и молитесь,
Чтобы не впасть в искушение;
Дух бодр, плоть же немощна.
Еще отошед,
Отче Мой!
Если не может чаша сия
Миновать Меня,
Чтобы Мне не пить ее,
Да будет воля Твоя.

Приидите, благословенные Отца Моего,
Наследуйте Царство,
Уготованное вам
От создания мира;
Ибо алкал Я,
И вы дали Мне есть;
Жаждал,
И вы напоили Меня;
Был странником,
И вы приняли Меня;
Был наг,
И вы одели Меня;
В темнице был,
 вы пришли ко Мне.

Господи!
Когда мы видели Тебя алчущим,
И накормили?
Или жаждущим,
И напоили?
Когда мы видели тебя странником,
И приютили?
Или нагим,
И одели'?
Когда мы видели Тебя больным
Или в темнице,
И посетили Тебя?»

Как вы сделали это
Одному из сих братьев Моих меньших,
Так сделали Мне.
Идите от Меня, проклятые,
В огонь вечный,
Уготованный диаволу
И слугам его:
Ибо алкал Я,
И вы не накормили Меня;
Был странником,
И не приютили Меня;
Был наг,
И не одели Меня;
Болен и в темнице,
И не посетили Меня.

«Господи!
Когда мы видели Тебя голодным,
Или жаждущим,
Или странником,
Или больным,
Или в темнице,
И не послужили Тебе?»

Как вы не сделали это
Одному из сих меньших,
Так не сделали Мне.

МАРИЯ В САДУ У ГРОБА

Мария стояла у гроба и плакала;
И, когда она плакала, наклонилась во гроб
И видит двух Ангелов,
В белом одеянии сидящих,
Одного у главы
И другого у ног:
«Жена! что ты плачешь?»
Говорит им Мария:
«Унесли Господа Моего,
И не знаю,
Где положили Его».
Сказавши сие, обратилась назад
И увидела Иисуса стоящего;
Но не узнала, что это Иисус.
Иисус говорит ей:
«Жена! что ты плачешь?
Кого ищешь?»
Она, думая, что это садовник,
Говорит Ему:
«Господин! Если ты вынес Его,
Скажи мне,
Где ты положил Его,
И я возьму Его».
Иисус говорит ей:
«Не прикасайся ко Мне,
Ибо я еще не восшел к Отцу Моему
А иди к братьям Моим
И скажи им:
Восхожу к Отцу Моему
И Отцу вашему,
И к Богу Моему
И Богу вашему».

ИИСУС И РЫБАКИ

А когда настало утро,
Иисус стоял на берегу;
Но ученики не узнали,
Что это Иисус.

Иисус говорит им:
«Дети!
Есть ли у вас какая пища?»
Они отвечали Ему:
«Нет».
Он же сказал им:
«Закиньте сети по правую сторону лодки
И поймаете».
Они закинули
И уже не могли вытащить сети
От множества рыбы.
Тогда ученик, которого любил Иисус,
Говорит Петру:
«Это Господь».
Симон же Петр,
Услышав, что это Господь,
Опоясался одеждою, –         
Ибо он был наг, –
И бросился в море.
Когда же вышли на землю,
Видят разложенный огонь
И на нем лежащую рыбу и хлеб.
Иисус говорит им:
«Принесите рыбу,
Которую вы теперь поймали».
Симон Петр пошел
И вытащил сеть,
Наполненную большими рыбами,
Которых было сто пятьдесят три;
И при таком множестве
Не порвалась сеть.
Иисус говорит им:
«Придите, обедайте».
Из учеников же никто не смел спросить Его:
«Кто Ты?» –
Зная, что это Господь.
Иисус приходит,
Берет хлеб
И дает им также и рыбу.
Фома же, один из двенадцати,
Называемый Близнец,
Не был тут с ними,
Когда приходил Иисус.
Другие ученики сказали ему:
«Мы видели Господа».
Но он сказал им:
«Если не увижу на руках Его
Ран от гвоздей,
И не вложу перста моего
В раны от гвоздей,
И не вложу руки моей
В ребра Его,
Не поверю».
После восьми дней
Опять были в доме
Ученики Его,
И Фома с ними.
Пришел Иисус,
Когда двери были заперты,
Стал посреди их
И сказал:
«Мир вам!»
Потом говорит Фоме:
«Подай перст твой сюда
И посмотри руки Мои.
Подай руку твою
И вложи в ребра Мои;
И не будь неверующим,
Но верующим».
Фома сказал ему в ответ:
«Господь мой и Бог мой!»
Иисус говорит ему:
«Ты поверил,
Потому что увидел Меня.
Блаженны не видевшие
И уверовавшие».

ПОЭМА О СТЕКЛЯННОМ МОРЕ

И увидел я новое небо
И новую землю.
И перед престолом море стеклянное,
Подобное кристаллу;
И посреди престола
И вокруг престола четыре животных,
Исполненных очей
Спереди и сзади.
И первое животное
Было подобно льву,             ^
И второе животное
Подобно тельцу,
И третье животное
Имело лицо, как человек,
И четвертое животное
Подобно орлу летящему.
И каждое из четырех животных
Имело по шести крыл вокруг,
И внутри они исполнены очей.
И видел я в деснице у Сидящего на престоле
Книгу, написанную внутри и отвне,
Запечатанную семью печатями.
И никто не мог,
Ни на небе,
Ни на земле,
Ни под землею,
Раскрыть сию книгу,
Ни посмотреть в нее.
И я взглянул,
И вот, посреди престола
И четырех животных
И посреди старцев
Стоял Агнец,
Как бы закланный,
Имеющий семь рогов
И семь очей,
Которые есть семь духов Божиих,
Посланных на землю.
И Он пришел
И взял книгу
Из десницы Сидящего на престоле.
И когда Он взял книгу,
Тотчас четыре животных
И двадцать четыре старца
Пали перед Агнцем,
Имел каждый гусли
И золотые чаши,
Полные фимиама,
Которые суть молитвы святых,
И поют новую песнь, говоря:
«Достоин Ты взять книгу
И снять с нее печати;
Ибо Ты был заклан,
И кровию Своею искупил нас Богу».

СНЯТИЕ ПЕЧАТЕЙ

Первая печать – конь белый.
Вторая печать – конь рыжий.
Третья печать – конь вороный.
 Четвертая печать – конь бледный.
И вот произошло великое землетрясение,
И солнце стало мрачно, как власяница,
И луна сделалась, как кровь,
И звезды небесные пали на землю,
Как смоковница, потрясаемая сильным ветром,
Роняет незрелые смоквы свои.
И небо скрылось, свившись, как свиток,
И всякая гора и остров двинулись с мест своих.
И когда снял Он седьмую печать,
Сделалось безмолвие великое,
Как бы на полчаса.
И пришел иной Ангел
И стал перед жертвенником,
Держа золотую кадильницу,
И дано ему было
Множество фимиама,
Чтобы он с молитвами всех святых
Возложил его на золотой жертвенник,
Который перед престолом,
И вознесся дым фимиама.
И взял Ангел кадильницу,
И наполнил ее огнем с жертвенника,
И поверг на землю;
И произошли вопли и громы,
И молнии, и землетрясение.
Имя сей звезде полынь;
И третья часть вод сделалась полынью,
И многие из людей умерли от вод,
Потому что они стали горьки.
И по виду своему саранча
Была подобна коням,
Приготовленным на войну;
На ней были брони,
Как бы брони железные,
А шум от крыльев ее –
Как стук от колесниц,
Когда множество коней
Идут на войну.
И на головах у ней
Как бы венцы,
Похожие на золотые,
Лица же ее,
Как лица человеческие.
У ней были хвосты,
И в хвостах ее были жала.
Так видел я в видении коней
И на них всадников,
Которые имели на себе брони
Огненные, гиацинтовые и серные;
Головы у коней – как головы у львов,
Изо рта их выходил огонь, дым и сера,
Ибо сила коней
Заключалась во рту их
И в хвостах их,
А хвосты их были
Подобны змеям
И имели головы,
И ими они вредили.
И видел я другого Ангела
Сильного, сходящего с неба,
Облеченного облаком;
Над главою его была радуга.
И лицо его, как солнце,
И ноги, как столпы огненные;
В руке у него была книга разверстая.
И поставил он правую ногу свою на море,
А левую на землю,
И воскликнул громким голосом,
Как рыкает лев;
И когда он воскликнул,
Тогда семь громов
Проговорили голосами своими,
Я хотел было писать;
Но услышал голос с неба,
Говорящий мне:
«Скрой, что говорили семь громов,
И не пиши сего».
Ангел, которого я видел
Стоящим на море и на земле,
Поднял руку свою к небу
И клялся Живущим во веки веков,
Который сотворил небо и землю
И все, что на ней,
И море, и все, что в нем,
Что времени уже не будет.
И я подошел к Ангелу
И сказал ему:
«Дай мне книжку».
Он сказал мне:
«Возьми и съешь ее;
Она будет горька
Во чреве твоем,
Но в устах твоих
Будет сладка, как мед».
И дана мне трость,
Подобная жезлу,
И сказано:
«Встань, измерь храм Божий,
И жертвенник, и поклонявшихся в нем».
И отверзся храм Божий на небе,
И явился ковчег завета Его
В храме Его:
И произошли молнии и голоса,
И громы, и землетрясения
И великий град.

ЖЕНА, ОБЛЕЧЕННАЯ В СОЛНЦЕ

И явилось на небе великое знамение –
Жена, облеченная в солнце;
Под ногами ее луна,
И на голове ее венец
Из двенадцати звезд.
Она имела во чреве
И кричала от болей
И мук рождения.
Дракон стал перед женою,
Которой надлежало родить,
Дабы, когда она родит,
Пожрать ее младенца.
Хвост его увлек с неба
Третью часть звезд
И поверг их на землю.
И родила она младенца
Мужеского пола,
Которому надлежит
Пасти все народы
Жезлом железным;
И восхищено было дитя ее
К Богу и престолу Его.
Итак, веселитесь, небеса
И обитающие на них!
Горе живущим на земле и на море,
Потому что сошел к вам
Диавол в сильной ярости,
Зная, что не много дней
Ему остается.
И даны были жене два крыла
Большого орла,
Чтобы она летела в пустыню.
И пустил змий из пасти своей
Вслед жене воду, как реку,
Дабы увлечь ее рекою.
Но земля помогла жене,
И разверзла уста свои
И поглотила реку.
И увидел я другого зверя,
Выходящего из земли;
Он имел два рога,
Подобные агнчим,
И говорил, как дракон.
Кто ведет в плен,
Тот сам пойдет в плен;
Кто мечом убивает,
Тому самому
Надлежит быть убиту мечом.
Здесь терпение и вера Святых.
И творит великие знамения,
Так что огонь низводит
С неба на землю
Пред людьми.
И видел я как бы стеклянное море,
Смешанное с огнем;
И победившие зверя
И образ его,
И начертание его,
И число имени его,
Стоят на этом стеклянном море,
Держа гусли Божий,
И поют песнь Моисея.
И услышал я голос с неба,
Как шум от множества вод
И как звук сильного грома.
И услышал голос,
Как бы гуслистов,
Играющих на гуслях своих:
Они поют
Как бы новую песнь
Пред престолом
И пред четырьмя животными.
И поверг Ангел серп свой на землю,
И обрезал виноград на земле,
И бросил в великое точило гнева Божия.
И истоптаны ягоды в точиле за городом,
И потекла кровь из точила
Даже до узд конских
На тысячу шестьсот стадий.
И город великий распался на три части,
И города языческие пали,
И Вавилон великий
И всякий остров убежал,
И гор не стало.
И жена облечена была
В порфиру и багряницу,
Украшена золотом,
Драгоценными камнями
И жемчугом,
И держала золотую чашу
В руке своей,
Наполненную мерзостями
И нечистотою блудодейства ее.
И Агнец победит их.
И восплачут, и возрыдают о ней
Цари земные
Стоя издали от страха мучений ее
И говоря:
«Горе, горе тебе,
Великий город Вавилон,
Город крепкий!
Ибо в один час
Пришел суд твой».
И купцы земные восплачут
И возрыдают о ней,
Потому что товаров
Никто уж не покупает.
Товаров золотых и серебряных,
И камней драгоценных и жемчуга,
И виссона, и порфиры,
И шелка, и багряницы,
И всякого благовонного дерева,
И всяких изделий из слоновой кости,
И всяких изделий из дорогих дерев,
Из меди, и железа, и мрамора.
Корицы и фимиама, и мира, и ладана,
И вина, и елея, и муки,
И пшеницы, и скота, и овец,
И коней, и колесниц,
И тел, и душ его.
И все кормчие, и все плывущие на кораблях,
И все корабельщики,
И все торгующие на море
Встали вдали.
И видя дым от пожара ее,
Возопили, говоря:
«Какой город
Подобен городу великому!
И голоса играющих на гуслях
И поющих,
И играющих на свирелях,
И трубящих трубами
Тебе уже не слышно будет;
Не будет уже никакого художника,
Никакого художества,
И шума от жерновов
Не слышно уже будет в тебе.
И свет светильника
Уже не появится в тебе;
И голоса жениха и невесты
Не будет уже слышно в тебе».
И наступил брак Агнца,
И жена Его приготовила себя.
Блаженны званные
На брачную вечерю Агнца.
И увидел я отверстое небо,
И вот конь белый,
И сидящий на нем называется
Верный и Истинный.
Очи у Него как пламень огненный,
И на голове Его много диадем;
Он имел имя написанное,
Которого никто не знал,
Кроме Его Самого;
Он облечен в одежду,
Обагренную кровью,
Имя Ему: Слово Божие.
И увидел я мертвых,
Малых и великих.
Тогда отдало море мертвых,
Бывших в нем,
И смерть, и ад
Повержены в озеро огненное.
Это смерть вторая.
И кто не был записан в книге жизни,
от брошен в озеро огненное.

О ДУХЕ УТЕШИТЕЛЕ

Царь Небесный, Утешитель, Дух истины,
Везде пребывающий
И все наполняющий,
Сокровище сокровенных
И жизни податель,
Приди и вселись в нас,
И очисти нас от всякой скверны,
И спаси, Благий, души наши.
Благословен еси Христос Боже наш,
Иже премудры ловцы явлей,
Ниспослав им Духа Святого
И теми уловлей вселенную.
Человеколюбче, слава Тебе.

НОВЫЙ ИЕРУСАЛИМ

И увидел я
Снятый город Иерусалим,
Новый,
Сходящий от Бога с неба,
Приготовленный, как невеста,
Украшенная для мужа своего.
И услышал я громкий голос с неба,
Говорящий:
«Се, скиния Бога с человеками,
И Он будет обитать с ними,
Они будут его народом,
И сам Бог с ними будет Богом их».
И отрет Бог всякую слезу с очей их,
И смерти не будет уже;
Ни плача, ни вопля, ни болезни
Уже не будет;
Ибо прежнее прошло.
И сказал Сидящий на престоле:
«Се, творю все новое».
И сказал мне: «Совершилось!
Я есмь Альфа и Омега,
Начало и конец;
Жаждущему дам даром
От источника воды живой».
И показал мне чистую реку
Воды жизни,
Светлую, как кристалл,
Исходящую от престола Агнца.
Среди улицы его,
И по ту и по другую сторону реки,
Древо жизни.

БОГ ЕСТЬ СВЕТ!

Свете тихий святые славы
Бессмертного Отца Небесного,
Святого Блаженного Иисуса Христа!
Пришедше на запад солнца,
Видевше свет вечерний,
Поем Отца, Сына и Святого Духа Божия.
Ныне отпущаеши раба Твоего,
Владыко,
По глаголу Твоему с миром;
Яко видеста очи мои
Спасение Твое,
Еже еси уготовал
Пред лицем всех людей,
Свет во откровение народов.
Святися, святися, Новый Иерусалиме,
Слава бо Господня
На тебе воссия.